trounin.ru

«Надгробие И. П. и А. И. Тургеневым» — такое начало для 1819 года, как смерть разъединила и она же соединила двоих. Умело заметил Жуковский, что невзгода — способна породить в меру сносный стих. Это не мешало сарказмом блистать. «В комитет, учреждённый по случаю похорон павловской векши, или белки, от депутата Жуковского», смог он шутливое обращение послать, видимо о звере, так его увлекши. «Её превосходительству, Варваре Павловне Ушаковой, их сиятельствам, графине Самойловой, графине Шуваловой, княжне Козловской и княжне Волконской, от некоторого жалкого стихотворца прошение» — свидетельство иной стороны, специально писал Василий стихотворение, уверяя. из-за проблем со здоровьем не пишет им, ибо нет на нём за то вины. Графине С. А. Самойловой пришлось отдельным посланием повторить, и графине Шуваловой писал, но по поводу другому. Довелось Шуваловой мертвеца на сцене изобразить, да ведь не к её лицу красоту на нет сводить — доверила бы такую роль кому иному.

О прочем можно говорить, но будет сказ тот о пустом. Придётся привести перечень стихотворений за 1819 год: «Я с благодарностью сердечной извещаю…», ещё два послания графине С. А. Самойловой, «Невыразимое», «Цвет завета», «Ответы на вопросы в игру, называемую Секретарь» («Звезда и корабль», «Бык и роза»), два послания В. А. Перовскому, «Варвара Павловна, Элиза и Лизета…», «К Эмме», «Циркулярное послание…», «Едва на миг один судьба нас породнила…», «К мимо пролетевшему знакомому гению», «К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны», «К портрету Батюшкова», «К портрету Гёте», «Жизнь», «К Столыпину», «Графиня, будьте спокойны!..», «Считаю вызов ваш я милостью судьбы!..», «Я только что хотел гонца к вам посылать…», «Праматерь внуке», «Эпитафия Мими», «На смерть чижика», «Государыне императрице Марии Фёдоровне», «Хотя по-русски я умею…», «О дивной розе без шипов…», «С того света», «Взошла заря…», «Путешественник и поселянка», «Призвание», «Персидская песня».

С 1820 года Жуковский неизменно писал песни для института благородных девиц. Как пример, «Прощальная песнь воспитанниц института, при выпуске» даётся. Не поражает она воображение, никто не падёт перед поэтом за её сочинение ниц, поскольку всегда и всюду способный на такой творение во всех весях русской земли найдётся. К графине Шуваловой в тот год писал, сон никак к Василию не шёл. «Подробный отчёт о луне» императрице Марии Фёдоровне сообщал. Василий стремление к иным занятиям обрёл, а от стихотворений по поводу и без он, как видно, только уставал.

Играть словами легче — стих такой «Что радость?..», о смерти вспомнилось опять поэту — «Отымает наши радости…», к А. Л. Нарышкину позволил отправить гадость, назвав случайным человеком, от его или своей от бытия усталости. Дабы привести себя в нормальное состояние, позволил в стихотворении «К востоку..» обратиться. Имелось у него будто желание, к живущей там любимой устремиться.

Из прочих стихотворений за 1820 год отметим следующие: «Близость весны», «Минуту нас она собой пленяла!..», «Письмо к А. Г. Хомутовой», «К Голицыну», два послания «К княгине А. Ю. Оболенской», «Птичкой певицею…», «Розы расцветают..» — последние два стихотворения являются песнями.

Всему приходит окончание, и Жуковский пока лиричен порядком, он начинал терять старание, грозившее таланта упадком. А был ли талант у поэта? В память его слог ни разу запасть не смог. Разве гимн российский — пожалуй лишь ода во славу царя эта. Но как же так? Или не дали Василию для раскрытия длительный срок? Успокоимся, за иное ценят Василия стихи, какими бы для нас они не казались. Нужно выбрать лучшие — остальные плохи, не для чужих глаз они изначально предназначались.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Хоть басни и малы, размером многостраничным виршам уступают, они всё же больше важны, и все об этом знают. Ведал порою и Жуковский о том, хотя ведал редко очень, потому лишь к 1818 году в его исполнении прочтём, убеждаясь, насколько басенный труд на веки вечные прочен. Писал Василий басни и лично, было у него такое прежде иногда, делал он то на редкость отлично, о чём забыл — погасла баснописца звезда. Не нужно грусти, зачем оной предаваться? Не сам он, тогда переведёт мудрость чужую. Будет на переводческой ниве стараться, сообщая мудрость сложную и довольно простую.

Вот басня «Лисица и обезьяна». Про какие материи мог быть затеян спор? Касалось всё банального изъяна, объяснявшем обезьяний вздор. Задумала мартышка, скажем про неё так, ведь не хватало умишка, зверь она — простак. Она сказала — всякого покажет, любого изобразит. Да отчего лисице находить объект позора? Она иной ответ сообразит, освобождаясь от мартышкиного вздора. Всякий может показать, отчего не изображать достойного того? А тебя, мартышка, пора бы тебе знать, никто не покажет, не сочтут достойным. Это всё.

Вот басня «Конь и бык» — даёт поучение о разном на вещи взгляде. Например, конь быть осёдланным привык, то для него равносильно награде. Бык смотрит хмуро на такое, сбросит он седока, для него это от человека деяние злое, ещё бы в бок не упиралась ему чья-то нога. Конь иначе смотрел, не видел причины: зачем сбрасывать, если кто взобраться сумел? Достойный то поступок и для совсем юного мужчины. Правда не так сказывалось в басенном сюжете, мораль велась к непониманию действовать вопреки, всё равно останешься в ответе, вези седока или не вези.

Вот басня «Журавль и лисица» — ещё одно поучение о разном понимании сути. Лисе важен Париж и Ницца, прочее подобно болотной мути. Но бывал журавль в Париже, лягушек в полях окрестных едал, ему червей искать в земле — гораздо ближе, чем посетить великосветский карнавал. Того лиса не понимала, требуя рассказать о том, в чём ходит высший свет. Так ничего и не узнала, на то у журавля ответа нет.

Вот басня «Алкид» — так Геракла с рождения люди звали. Он наконец-то на Олимп проник, его там ждали. Всем удивляться пришлось, поскольку сын Юпитера стал почести Юноне воздавать. Разве другого занятия не нашлось, чем славить, смевшего кончины Алкида желать? Это мудрость христианства, о которой помнить следует всем, дабы не показывать присущего людям чванства, не создавая вековечных дилемм. Всё просто, разве иное суждение возможно? Геракл на Олимп попал против воли Юноны. Будь иначе, то непреложно, не одолел бы он путь, будь иные препоны.

Вот басня «Дуб» — величия показательный пример. Пока не рухнул, его мощи не осознавали. А как ветер повалить его смел, тогда, видя пред собою распластанным, наконец-то признали.

Вот басня «Соловей и павлин» — про прелесть дружбы с простым людом она. Пока соловья в лесу сторонились, от зависти явно, нашёл соловей в павлине друга сполна, и зажили они среди дворовой птицы очень славно.

Вот басня «Пастух и соловей» — про заполнение талантом пустоты. Пришлось соловью замолчать, ибо расквакались лягушки. Ему они мешали петь, не терпел он их простоты, не понимал способности судачить этой челяди и чьей-то служки. Что же, соловей, оттого и подняли лягушки гомон на весь лес, твой глас затих и теперь раздолье им. Радуются они, что соловья голос исчез, наслаждаются кваканьем они теперь только своим.

Вот басня «Меропс» — про птицу, якобы способную летать головой и хвостом вниз. Это сказ за мутную водицу, о человеке, что видит окружение себя близ. Пусть человек мечтает о полёте, хоть даже летит, коли взлетит — его легко обратно вернёте, ведь на иной мысли человек не стоит.

Вот басня «Дар волшебниц» — про людское желание гнаться за трудно достижимым. Знает всяк, насколько монархи способны строить планы. Всё им кажется возможным, но в действительности является мнимым. Незаметные мелочи причиняют болезные раны. Вот бы сталось так с людьми, чтобы хотели многого, о насущном помнить не забывая, ничего в том нет сложного. Да было бы так, судьба у человека сложилась иная.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Арзамас, где Жуковский звался Светланой, собрания чрезмерно часто проводил, остался в памяти нашей, самую малость славной, о чём Василий писал редко, по мере нахождения сил. В 1817 году он Арзамасские протоколы писал в стихах, как, допустим, двадцатого заседания, не оттого ли до сих пор о том обществе говорим, не устав, приложил руку Жуковский для лучшего понимания. Но так ли это? Скорее, так сложилось. Говорил Василий в академизма оттенках. Зато тайное литературное общество словно само учредилось: нуждалось бы то событие в наших оценках. Есть желание шутить, хоть про тот же геморрой. Эоловой Арфой июльское заседание пропущено. Отличился так-то страдалец-герой, слыть ему за то в веках Жуковским отпущено. Месяцем ранее не состоялось заседание — был душный июнь. Василий сказал про сумбур, которым все друг друга душили. Якобы, куда не плюнь, дарованиями самих себя они превосходили. Порою отдельно речь Жуковский говорил про Арзамас, нисколько не скрывая имени тайного своего, но поэта Василия стихать начинал глас, почти не писал он толком — ничего.

Потому, за 1817 год скажем, какие стихотворения можно читать: «Голос с того света», «К портрету великой княгини Александры Фёдоровны», «К месяцу», «Мечта», «Утренняя звезда», «К ней», «Кто слёз на хлеб свой не ронял…», «Кольцо души-девицы…», «Утешение в слезах», «Мина», «Жалоба пастуха».

1818 год начинался с «Листка», его полёт Василий описывать взялся, как бы не казалась дорога предстоящая легка, но делать нечего, раз с дерева родного оторвался. Другая история — «Первая утрата». Она, конечно, о любви ранней совсем. Каждому суждена за то чувство несоизмеримая плата, но никому не избежать подобных проблем. Другой разговор — «Тленность», навеянный путешествием в Базель мотив, сказывал Жуковский про неизбежность, себя же в том стихами убедив. Стих «Летний вечер» написан тем же годом, чистой воды пастораль, восхищался Василий небосклоном, солнцем, природой: всё как делали поэты встарь. «Обеты» — обращение к духам. «Горная дорога» — осознание величия гор. Надо доверяться слухам, ибо иначе заслужишь укор.

«К Варваре Павловне Ушаковой и гр. Прасковье Александровне Хилковой в Гатчине» по-соседски писал, на восток он ссылался, в дебрях плутал сказочных. Говорил о разном, о чём прежде знавал, о чём только узнал, про это в трёх стихотворениях сообщал красочных. Сложил «Государыне великой княгине Александре Фёдоровне на рождение великого князя Александра Николаевича» послание, может и преобычшнейшая ода, но принять нужно во внимание, то родился всё же будущий царь для русского народа. И тогда же прорезался снова клич «Боже, Царя храни!», «Молитвой русского народа» прозванный и теперь. Не надо искать защитника России, его давно нашли: Бог — есть защитник, верь в то или не верь.

«Смерть Иисуса» из Карла Вильгельма Рамлера кантата. Разошёлся Василий на триста строк. Как бы не говорил критик, для читателя, то вата. И ему же — читателю — для ложного домысла полезный урок. Писал ещё Жуковский «К М. Ф. Орлову», про Рейн — реку забвения, говорил, про Арзамас поведал, коли тот пришёлся к слову, и про него он думал редко, ибо позабыл.

Ещё написано за 1818 год следующее: «Новая любовь — новая жизнь», «Цветы», «В ту минуту…», «Деревенский сторож», «Ответ князю Вяземскому на его стихи», «Воспоминание», «Минувших дней очарованье…», «Екатерине Фёдоровне Вадковской», «А. А. Плещееву», «В альбом Е. Н. Карамзиной», «Утешение». Есть и басни Лессинга ещё, о них отдельный разговор.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И вот уже год 1815 наступил, «Пред судилище Миноса» сочинён сказ, Жуковский сам за зверей определил, чей грех способен нагнать страх. В стихах к Вяземскому совсем развеселился, кукарекал петухом, тупоносым князя назвать умудрился, всё ему стало совсем нипочём. Генерал-майору Полуэктову того же он, конечно, позволить не мог, пожелал удачно отправляться в поход, всё-таки видел Василий к кому какой требуется слог, какой нужен к серьёзным людям подход. Писал стихи он в год тот в альбом княгини Голенищевой-Кутузовой, с почтением к вдове вождя русского народа обращаясь, не писал тогда лишь княгине Урусовой, хоть в том не утруждаясь. Зато имел желание сказать нарождённому существу — «Здравствуй, новый гость земной…», высказав подлинно мысль свою, поделившись за радостный выбор, сделанный во имя его будущего судьбой.

Тогда же старцу Эверсу писал, будучи довольным его нахождению рядом. И к Нелединскому-Мелецкому слова обращал, сопровождая их анакреонова разудальства пожаром. Элегию «Славянка» сложил, оду «Песнь русскому царю от его воинов» сочинил, песней «Где фиалка, мой цветок?» хотел показаться мил, но как же Василий всем этим, должно быть, утомил.

Из прочего отметим следующие стихи: «Ареопагу», «Прощание», «Вам, милая…», «Друзья, в сей день…», «Вас, добрая сестра…», «Мой ангел, Ваничка…», «Стихи, вырезанные на гробе А. Д. Полторацкой», «К Т. Е. Боку», «Фурману от Жуковского».

В 1816 году Василий написал «Воспоминание», мол, всё минуло и ушло, снова «К Т. Е. Боку» сочинил послание, вслед послав ещё одно. «На первое отречение от престола Бонапарте» излил душу английскому послу, как был велик сей человек, как сокрушал народы, ныне уподоблен всего лишь истукану, грубо говоря — ослу, лишённый достоинства, что имел он от природы. Вспомнил и про смерть Жуковский, увидел оную во сне, о том есть стих «Сон-утешитель…». Написал и про воина, чья слава на войне, но не поведал потомкам о его подвиге древний сказитель. Имя стихотворению — «Верность до гроба». В «Овсяном киселе» дети перед вкушением пищи молитву читают, благодаря за данное им пропитание Вседержителя — Бога, от кого подаяния они каждый день ожидают.

«Певец в Кремле» — призыв хранить царя, о Сионе Жуковский речь повёл, писал о том он не зря, верную мысль Василий нашёл. Заключал под пятьсот строк славословия стихотворением «Сон», якобы очнувшись от дрёмы в широком поле. И тут же слышать приходилось стон, ведь просыпаться можно не только на воле. «Счастие во сне» — видение благости, ниспосланное с небес, до пробуждения сиропа слаще было: как открыть глаза, коль точит очи против тебя в келье бес, иль в каземате тело от холода твоё застыло? Выразил мысль Жуковский и в стихотворении «Три путника», сообщив грустный мотив, когда есть в людях естество преступника, которое им не понять, чашу горя не испив. Можно кричать, призывать к себе любовь в супруги, пока не стоит смерти жизнь оборвать, и понять, что счастливы не владыки, а любившие почивших слуги.

Из прочего, опять же, так как слабо можно смысл уразуметь, отметим: «Ирине Дмитриевне Полтарацкой, при посылке стихотворений в первом издании», «Весеннее чувство», «Там небеса и воды ясны…», «Песня бедняка», «Явление богов», «Карлу Петерсену».

Способен стихами Жуковский полниться, пусть бы то он и продолжал, но как бы от чтения его стихов не утомиться, редко он подлинно прекрасным слогом подлинно блистал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда главное сказано — к чему вести повествование? Горький живёт вне России, но пишет о России. На острые темы он ничего сказать не может, не зная, насколько окажется близок к имеющему место быть. Вдруг ошибётся? Подобного допускать нельзя. Существуя на итальянском Капри, Горький и писал на пасторальные темы, отправляя героев в сёла. К тому он и решил подвести читателя с помощью повести «Лето». Сам Горький считал данное произведение — вероятным наброском к продолжению романа «Мать», имея желание создать такое же монументальное творение, должное получить название «Сын». Отчего бы и нет. С чего-то всё равно требовалось начать. Зная Горького, не удивляешься, как он сплетал из отдалённого нечто ему близкое. Так случилось и с «Летом»… с одной важной оговоркой — Горький растворился в повествовании, утеряв само понимание, для чего вообще пытался создать эту повесть.

События в России принимали пугающий характер. Лучшим выходом казался побег из страны, культурно говоря — эмиграция. Сам Горький в Италии, его герои — на селе. Вдали от буйства политических процессов, приняв на себя возможность взирать за отхождением от казавшегося опасным, Горький чужими глазами смотрел на иную Россию, которая существовала вне общего курса перемен. Вместе с тем, революция проникала повсеместно. Люди пропитывались воззрениями социалистов, настойчиво требуя отказаться от старых представлений о насущном, дабы всякий мог жить по собственным умениям. Собственно, люди хотели забыть о принципе необходимости продолжать дело отцов, делая выбор по собственному усмотрению.

И что происходило на селе? Толком ничего. Жизнь продолжала течь размеренно. Ведь так и бывает, если не воспринимать серьёзно где-то происходящее, до тебя словно не относящееся. Можно совсем отстраниться от проблем мирового характера, взяв курс на понимание смысла существования через нравы прочих народов, хоть тех же китайцев.

Удивительный народ — китайцы. Мир бушует и грозит устройством нового порядка, а для китайцев то будто безразлично. Впрочем, согласно истории, это далеко не так. Горький для примера взял лишь одного хозяйственного китайца, вовсе не предлагая делать соответствующие выводы. Тот китаец отличался крупным телосложением и добродушным нравом, он старался работать, благодаря чему и мог безбедно существовать. И вот на этого китайца нападали, вероятно из зависти. Имущество китайца уничтожали, плод его деяний сводили на нет. Тут бы возмутиться, взбунтоваться, снести головы зарвавшимся наглецам. Однако, китаец не злился, быстро приходил в себя и заново начинал созидать, вновь добиваясь достижения предыдущего состояния. Такого бы человека взять за пример каждому русскому. Вот он — идеал хозяйственника, способный преодолевать препятствия, невзирая ни на государственный строй, ни на выходки населения страны, более сетующего на жизнь, нежели способного действовать во имя собственного блага.

Так Горький и повествовал, оставляя читателя в недоумении. Впрочем, вспоминая о том снова и снова, Горький работал на читателя вне России, поскольку тот мог читать его труды без ограничений. В России ограничения с Горького не снимали, если и дозволяя к публикации, то обрывочное — выжимки из произведений, где нельзя заподозрить недовольства автора происходящими в стране процессами. Отчего же Горький с таким упорством настаивал на правде, ежели оная будто бы никому не требовалась? Логично предположить, Горький и не ориентировался на нужды России — он лишь писал, теперь уже просто пастораль.

«Лето» осталось позади. Роман «Сын» Горьким так и не будет написан. Но кто об этом мог тогда знать?

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём бы читателю не сообщали советские литературоведы, словно в упор не видевшие очевидного, но в герое произведения «Исповедь» необходимо разглядеть личность Георгия Гапона — священника, организовавшего то самое шествие Кровавого воскресенья в январе 1905 года. Как мог человек духовного воспитания отринуть христианскую добродетель смирения, пойдя наперекор, особенно воле царя, почитаемого за наместника Бога? То отдельный разговор, «Исповеди» не касающийся. Горький представил вниманию ещё одно лицо без роду и племени, по воле случая ставшее в монашествующие ряды, и, по той же воле, пожелавшее влиться в ряды революционеров.

Описывая детство героя произведения, Горький не давал подсказок, на какой путь решит его наставить. Теперь уже не в лавку по продаже книг, а к попу предстояло прибиться. Воспитанный соответствующим образом, он всё равно жил неприкаянным, продолжая претерпевать жизненные неурядицы, пока ему вновь не пришлось прикоснуться к обители монахов, став одним из них. И на этом Горький предпочёл сделать акцент, основательно осмеяв быт братии.

В монастырские стены пришёл мирянин, возжелавший обрести успокоение от суеты. Его сразу взяли в оборот. Невзирая на грязное тело, дурной дух, отправили не на исполнение обязанностей по опорожнению выгребных ям, а прямиком на кухню, где он — никак не умытый — стал вымешивать ногами тесто. И без того чумазый, активно потея, он созидал благо для братии, что с подачи Горького выглядело крайне нелепым. Получилось, что монахи — своеобразные люди, кого хоть отбросами корми, они всё равно будут за то благодарить Бога и божьего наместника. Некрасиво получилось со стороны Горького, зато в том именно виде, в каком тогда могло казаться обывателю.

Когда же герой произведения постарается влиться к рабочим-революционерам, те его не сразу согласятся принять. Якобы им будет казаться неуместным присутствие попа. Они голодали и погибали от тяжких условий труда, он — поп — жировал среди братии, находя отдохновение за вкушением пищи и не такого уж и важного труда. Стана голодала и погибала, а он — поп — нашёл лучший способ сберечь душу, может только потому и ушедший в монастырь, так как не нашёл способа лучше набить желудок.

Выразив конфликт интересов, Горький в очередной раз покажет, как в революционеры приходят люди, каких бы воззрений прежде они не имели. Если в «Жизни ненужного человека» революционерам начинал сочувствовать охранитель царского режима, глубоко раскаиваясь за до того содеянное, то в «Исповеди» к тем же мыслям придёт священник, существовавший на тех же условиях ненужности. Ну кому нужен человек, чьё существование бесцельно? Коли так, значит, всякий может стать полезным для дела революции. Главное — это полагается осознать, испросив прощения за допущенные грехи. Ведь революционером получится стать и у того, кто ошибался все дни своей жизни, чтобы в один единственный день осознать ошибочность взглядов и встать на верный путь, с которого более никогда не сворачивать.

Конечно, риторика Горького однозначна. Она не допускает возражений. Он для того и пишет, чтобы иметь наглядный пример перед глазами. И читатель ему обязательно верил. Не могли рабочие забыть энтузиазма Георгия Гапона, ярко горевшего и сгоревшего, найдя смерть вскоре, стоило случиться Кровавому воскресенью. Гапон исчезнет, потом его найдут — уже мёртвым, признав убитым от удушения. Таковой путь мог повторить и герой Горького. Может и повторил, имелась бы к тому таковая необходимость. Дело в другом — настолько читатель способен принять односторонний взгляд Горького на проблему власти в царской России.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обычно точка зрения обосновывается на издержках. В качестве примера от противного берётся самый нелицеприятный эпизод, на котором и доказывается угодное. И так всегда случается, что за правду приходится стоять с помощью лжи, прямо обвиняя неугодное мнение во всевозможных смертных грехах. Разве могли революционеры в царской России представить, будто им противодействуют кристально честные люди, стремящиеся уберечь государство от развала? В любом случае, ничего святого в них революционеры видеть не желали. И Горький развернул пропаганду, всячески очерняя сторонников царской власти. Какими только эпитетами он их не наделял, называя и шпионами, и ненужными людьми, намекая современнику, с какими падшими людьми приходится бороться за право человека на достойную жизнь. Вполне очевидно, таковое произведение в России тех лет опубликовано быть не могло, поэтому русскоязычный читатель довольствовался слухами о подобной работе Горького, либо раздобывал запрещённую литературу, дабы разузнать о принципах работы охранителей царского режима.

Для пущей наглядности был взят человек без роду и племени, выросший на бобах, прибившийся к первому, кто дал ему кров. Он и в дальнейшем будет жить, не проявляя собственной инициативы. И в «шпионы» он попадёт, постольку на такой путь его поставит судьба. Читатель должен был понять, рассказываемая Горьким история — есть повествование, где конец не связан с началом. Главный герой произведения мог с тем же успехом прибиться с юных лет к революционерам, чего он отчего-то избежал, хотя находился в потенциально располагающей среде — помогал торговать книгами. Уж где-где, а на книжных развалах заполучить запрещённую литературу довольно просто. Только вот знать бы, какая именно книга относится к таковым, ведь на ней самой такого не пишут.

Нет, охранители царского режима — не светлые люди. Горький их максимально очернял. Они не выискивали подлинных революционеров. Зачем? Гораздо проще заинтересовать группу людей запретным делом, дать им полагающиеся инструменты, после изловив на живца. Подло? Ещё бы. Какие из пойманных революционеры? Это просто дети, ещё и введённые в заблуждение. Может и занимался кто-то схожим промыслом, но ведь имелись и другие борцы за сохранение царской власти, наделённые полагающимися умственными способностями. Впрочем, Горький желал представить вниманию читателя пешку, такую же, каких ему предлагали самостоятельно создавать и ловить. Ничего действительно нужного и полезного, словно мышь ловит мышей, думая, будто является котом.

Почему именно так, а не иначе? Горький поступил хитро. В произведении появится писатель, к которому главный герой и пожелает обратиться с откровенным рассказом про им испытанное. В том писателе читатель узнает самого Горького, да и Горький впоследствии будет рассказывать о причинах написания произведения, якобы он располагал достоверными свидетельствами из первых рук. Значит, имелась возможность представить ситуацию изнутри, проникнув в мир, где уже не революционеры должны восприниматься злодеями, скорее наоборот — охранители царского режима.

Получается, Горький подлинно и не знал обстоятельств противопоставленной его убеждениям силы. С ним, как с революционером, боролись слабохарактерные люди, кому приятнее напиться, занять мужеложством и прозябать в дальнейшем гнилом существовании. Подлинно ли оно так было? Не излишне ли полировал нимб над головами революционеров сам Горький? Откуда столько блеска в глазах желающих поставить ситуацию с ног на голову? Понятно, бедные должны уравняться в возможностях с богатыми, чему когда-нибудь обязательно предстоит случиться. Однако, не стоит забывать о мастерах игры, о деяниях которых история может никогда и не узнать. А вот примеров существования ненужных людей можно привести массу. Да смысл говорить, понимая, к чему намеревался подвести Горький читателя. Никак не к тому, дабы допускать право на существование разных точек зрения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если пытаться вчитаться в то, чему с пафосом придаётся огромное значение, ничего подобного сам не замечаешь. Скорее расценишь никчёмным. Это поддаётся объяснению. Во-первых, современнику проще понять, описываемое писателем, он способен проследить, из чего исходил и к чему стремился автор. Потомок того сделать не в состоянии, поскольку не может понять проблем прежних десятилетий и столетий. Во-вторых, нарождавшиеся поколения ещё могли осмыслить и как-то целесообразно интерпретировать, находя даже более того, о чём писатель сам смел помыслить. Остаётся осторожно отнестись к созданному Максимом Горьким, достойно взвешивая им содеянное, но не переоценивая.

В 1906 году в Париже Максим опубликовал небольшую заметку «Послание в пространство». Уже согласно названия ясно, Горький обращался ко всем и ни к кому одновременно. Подобные тексты легко поддаются пониманию именно в том ключе, в каком угодно читателю. Если читатель откажется вникать в текст, он его и не сумеет раскрыть.

Тогда же и там же напечатан рассказ «Солдаты», опубликованный в России только в 1915 году, уже под названием «Патруль». Другой рассказ, образующий дилогию, «Из повести», напечатан в Женеве в 1908 году. В России публикация всё никак не могла состояться. Название для русского читателя звучало иначе — «Омут». Могло сложиться впечатление о вымученности, настолько содержание рассказов оказывалось лишённым смыслового наполнения и доходчивого изложения. Эти работы вполне можно признать за подготовку Максима к чему-то большему, чего не свершилось. Вполне допустимо сравнить с циклами очерков, типа «В Америке» и «Мои интервью», которые Горький доводить до конца не пожелал, отвернувшись от них, создав малое из того, о чём изначально помышлял. Страдало и смысловое содержание сказки «Товарищ», написанной за 1906 год.

К 1907 — Горький составил повествование «9-е января», планируя рассказать о революционных событиях 1905 года. Текст печатался за пределами России, так как сообщал о неоднозначных событиях, воспринимаемых царским правительством в качестве неугодных к упоминанию. Непосредственная редактура происходила на протяжении последующих двадцати-тридцати лет. Несмотря на это, «9-е января» останется сугубо частью собраний сочинений, никак не претендуя на большее. Вероятно, Горький полнился иными планами, чтобы серьёзно относиться к работе на заказ. Текст ему заказывали для историко-революционного календаря. На халтуру он и предоставил халтурное измышление.

В 1907 — Максим выполнил ещё один заказ, написал очерк «Как я первый раз услышал о Гарибальди». Исполнялось сто лет со дня рождения итальянского революционера, в Риме планировался к публикации сборник, посвящённый юбилейной дате. Вклад Горького оказался едва уловимым. Максим представил минимум текста, сообщив, как в возрасте тринадцати лет услышал про рыбака, бросившего клич на борьбу с врагом: тем рыбаком и был Гарибальди. Собственно, если у Горького имелся постоянный читатель, он должен был уже начать привыкать к отстранённости Максима от текста. Мысль писателя витала вне малой прозы, может тому причиной явилась работа над романом «Мать».

Конечно, творчество Максима Горького следует оценивать в комплексе. Трудно это делать, не зная дополнительных деталей, которыми он делился в письмах и в публицистических заметках. Однако, для того творчество Горького и изучается, чтобы со временем получилось сформировать единое взвешенное мнение, учитывающее значительную часть из того, к чему читателя было позволено допустить. Хотя и есть оговорка про постоянного читателя, да существовал ли подобный среди современников Горького? Особенно такой, какой выискивал в периодике тех лет всё, к созданию чего мог приложить руку Максим.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучший способ написать о тебя беспокоящем — выдумать. Художественная литература потому и является вымыслом, поскольку позволяет воссоздавать ситуации, которые никогда в действительности не произойдут. В умелых руках подобный инструмент превращается в оружие, позволяя воздействовать на читателя. Раз так, значит нужно таким шансом пользоваться. Сообразуясь с этим, Горький написал цикл интервью, в действительности не имевших места. Среди собеседников Максима оказывались все те, кто может влиять на людей: от царей и миллионеров до способных скрывать правду ложными сенсациями. Все интервью публиковались в России, либо вне её, чаще в виде отдельных брошюр. Вследствие этого, вполне очевидно, Горький старался будоражить людей, открывая для них особенности повседневности, о которых они могли и не знать.

Два интервью — «Король, который высоко держит своё знамя» и «Русский царь» — касались царских особ. Европейские правители будто нисходили до Максима, довольные оказываемой им милостью. Они говорили радушно, зная цену своим словам. А вот Горький старался очернить их устремления, предлагая понимать ими содеянное с противоположным смыслом.

В схожем духе говорится в интервью «Прекрасная Франция». Конечно, Максим мог видеть во французском народе нечто прекрасное, ибо французы не раз за прошедший век поднимались на борьбу за свободу, равенство и братство, достигнув ощутимых результатов. Что мог на это сказать Горький? Ему бы выразить сочувствие французскому народу, что всегда впереди планеты всей, только плетущийся позади. Проще говоря, кто старается опередить других, тот чаще просто пытается догнать остальных, тогда как жизнь идёт по кругу. Но Максим пытался рассуждать совсем не о том.

Злободневным Горький предстал в интервью «Один из королей республики», показывая устройство современного мира, где нельзя одобрить чужого действия, покуда помнишь, что аналогичным образом могут высказать упрёк уже по твоему адресу. Отчего не признать Христа? Оказывается, поступи так — придётся признавать всех незаконнорожденных. Пример приведён согласно библейского сюжета, но таковых ситуаций хватает с избытком. И Горький был против стереотипов. Нужно признать право каждого на достоинство, без каких-либо исключений.

Не менее злободневно выступил Максим в интервью «Жрец морали». Ему будто бы довелось беседовать с человеком, формирующим общественное мнение. Оказывалось, всё подстраивается под определённые события или происшествия, максимально отвлекая внимание людей от должного их обеспокоить. Ведь известно, человек глупеет, стоит рядом с ним оказаться ещё одному человеку, не говоря уже о толпе, в которой человек вовсе превращается в животное, подчиняющееся стадным инстинктам. Если человеку в толпе бросить кость — он за неё начнёт бороться. При этом не так важно, настолько в действительности нужна ему та кость. В это же время человек оказывается отвлечён от судьбоносных событий, которым он не успевает уделить внимания. Правда Горький пошёл по верхам. Максиму показалось достаточным примером, если кто-то опростоволосился, то одновременно такая же оказия случится с другими, чем разбавит общественное порицание. Всему этому вторит интервью «Хозяева жизни».

Осуждал Горький и миллионеров. Зачем им столько денег? Им их разве есть куда тратить? Они обкрадывают всех и вся, лишь бы у них самих оказалось больше наличности. Едят столько же, сколько способен съесть нищий. И вещи их не стоят тех сумм, сколько они за них готовы платить. Просто так получается, что когда избыток денег, стоимость жизни повышается, сугубо из-за роста наценок прихлебателей. Но и этого Горький не сумел понять, всего-то сетуя на нецелесообразность извлечения прибыли из прибыли, дабы тем снова извлечь прибыть из прибыли.

Автор: Константин Трунин

» Read more