trounin.ru

Сочувствие к давним временам — это основное ощущение, возникающее при чтении книги Сенкевича. Далёкий от современного читателя жестокий Рим кажется напрочь лишённым гуманности. Человек тогда был куском мяса, над которым могли издеваться любым угодным мучителям образом. Сенкевич поставил себе целью отобразить ужасающие моменты жизни людей начала первого века нашей эры, исходя с позиций современности, нисколько не стараясь отразить действительность описываемых им событий. Читатель должен придти в ужас от зверств — всё остальное не имеет никакого значения. С исторической точки зрения сюжет может быть верен, но Сенкевич не отражает хронику событий, а строит повествование от лица жителей Рима, отдавая приоритет любви римлянина к рабыне, страсти Нерона к актёрству, пожару, страданиям христиан и гладиаторским боям.

Сенкевич выводит христианство, как новую религию, призывающую не опасаться гнева Бога, а наоборот любить его. Если верить Генрику, то христианство — оплот гуманизма и человеколюбия. На пустом месте люди поверили в обещание райской загробной жизни, предпочитая не сражаться за веру, а умирать самым болезненным способом. В представлении римлян о мироустройстве произошёл переворот, теперь им нужно любить и заботиться о ближних, а не быть отцами отечества, держа на положении рабов не только жену и детей, но и всю обширную фамилию, напоминающую подобие индийской кастовой системы. Сенкевич строит повествование таким образом, что христианские идеалы станут близки каждому читателю, не говоря уже об изначально настроенных против них римлян.

Главный герой «Камо грядеши» может быть самым почитаемым членом римского общества, но и он ничего не может сделать против одолевающего чувства любви. Как-то получилось, что, отдающий отчёт своим действиям, человек начинает вести себя крайне неразумно, пленившись красотой рабыни. Сенкевич с этого и начинает повествование, красочно описывая быт столицы империи, не доводя ситуацию до точки накала страстей. Сам по себе возникает любовный треугольник, где он любит её, а она любит Бога. И ничего с этим сделать невозможно, поскольку избранная пассия фанатично предана новой вере, поверив словам очевидца дел христовых. Ради любви человек может стерпеть многое, закрыв глаза на очевидное. Именно вокруг этого будет строить дальнейшее повествование Сенкевич, уводя читателя всё дальше в дебри христианской морали.

Часто так случается, что гонимый очень быстро превращается в гонителя, стоит только дать ему возможность спокойно вздохнуть. Подобное случится немного погодя, окончательно подорвав могущество Рима, а пока христиан нещадно преследуют, уничтожая любыми средствами, с удовольствием позволяя разрывать их тела на арене. Дай волю меньшинству, как оно в скорое время станет преобладающей силой, стирая всех бывших обидчиков, а также случайно оказавшихся рядом. Кто будет против веры христовой, того уже христиане будут жестоко пытать, да отправлять на костёр, а пока они продолжают страдать сами, истово надеясь заслужить право на последующее вечное блаженство.

Император Рима получился у Сенкевича чрезмерно слащавым. Генрик через раз говорит о воцарении Нерона, не пожалевшего ради власти отправить мать на тот свет раньше времени. Трудно, спустя почти две тысячи лет, воссоздавать чей-то портрет, даже основанный на использовании сведений его современников. Всё равно Сенкевич исходит из собственного понимания характера человека, не имея возможности почувствовать себя властителем могущественной империи. Было решено сделать Нерона самолюбивым, склонным к искусству человеком, но при этом далёким от политики. Жизнь Рима идёт стороной, как и сама фигура Нерона, поскольку Сенкевича интересует только возможность бросить спичку во имя необходимости поджечь город, чтобы артистически настроенный император смог создать нетленное творение о погибающем городе. Генрик написал именно такой портрет, и он вполне сошёл за правду. Почему бы не быть Нерону именно таким. В конце концов, совершенно неважны мысли императора, когда автора беспокоит совсем другое.

Описать окончательное падение Рима у Сенквича всё-таки не получилось. На страницах книги оказывается много информации, свидетельствующей об утрате былого могущества, но читатель знает, что такое положение дел скоротечно, поскольку Рим ещё не достиг того могущества, которое ждёт его впереди. Безусловно, со временем Рим всё равно падёт, и не Нерон тому виной, и не христиане, а гораздо большее количество навалившихся проблем, преследующих любое крупное государство. Рим мог развалиться изнутри, и его основательно подтачивали черви гуманизма, разложившие стойкое общество на мягкие элементы.

Совершенно не стоит забывать, что в конце XIX века (время написания книги) общество сильно лихорадило, поскольку быстро набирали оборот социалистические идеи и технический прогресс. «Камо грядеши» стоит больше рассматривать под углом влияния страданий пролетариата под пятой капиталистов. Общество готово было взорваться… и спустя два десятка лет пали последние империи.

Автор: Константин Трунин

» Read more

«Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.»
(с) Твардовский «Василий Тёркин»

Тиль Уленшпигель — герой народного творчества. Подобных ему можно найти во всех уголках мира. Достаточно вспомнить про Ходжу Насреддина, что также на осле путешествовал по арабскому Востоку, ёрничая и подтрунивая над каждым встречным. Таким же ярким персонажем является герой китайского «Путешествия на Запад» Сунь Укун. Уленшпигель мог жить на самом деле, но никто данного факта пока ещё не доказал. В сказаниях он появился много раньше того времени, в которое его решил поместить Шарль де Костер, сделав из Тиля борца за независимость от католической церкви и испанского владычества над странами современного Бенилюкса. Однако, именно Костер закрепил в памяти последующих поколений тот образ, от которого отталкиваются, вспоминая про Уленшпигеля. Пускай, он отныне становится героем народа, страдавшего от притеснений. Костер предложил такой вариант, который устроил практически всех.

Пепел отца стучит в сердце Уленшпигеля, заботы о гёзах (нищих) заменяют его лёгким воздух, лишь острый язык подобен кинжалу, сражая людей плодами софистических рассуждений. Тилю нравится играть словами, чем он занимается с самых первых страниц, выставляя себя за дурака, мнение которого трудно оспорить. Логика не будет работать, если твой оппонент начинает прибегать к диким аллегориям, находя в любом деле выход с помощью правильной комбинации слов. Со стороны кажется, Уленшпигель — мастер разговорного жанра, способный переговорить кого угодно. За яркими сценами проказ проходит детство Тиля, пока он не сталкивается со зверствами церкви и её ретивых служителей, нанёсших лично ему незаживающую душевную рану. Уленшпигель забывает о беззаботности, становясь оружием революции, неся людям уже совсем другие слова, наполненные возвышенными выражениями. Имя такого героя обязано было быть у всех на устах.

Литература о средних веках и временах более современных, если в сюжете присутствует католическая церковь, всегда угнетает. Повествование обязательно описывает зверства инквизиции, а также борьбу церкви за власть над людьми. Человечество превращалось в тупой инструмент, которым помыкали, лишая его права на собственные мысли об ином мироустройстве. Костер возводит всё в абсолют, вызывая у читателя чувство праведного гнева. Церковь не только зверствовала, но и наживалась всеми доступными способами, для чего достаточно вспомнить продажу индульгенций. Костер так красочно описывает данный процесс, что он больше напоминает деятельность страховой компании, навязывающей свои услуги. Отпущение грехов можно было купить на несколько жизней вперёд. И если кто отказывался покупать индульгенции, на того окружающие смотрели косо. Однако, покупка индульгенции не могла уберечь от инквизиции, пыток и казней, заполонивших земли Фландрии и Нидерландов.

События «Легенды об Уленшпигеле» касаются второй половины XVI века, поскольку в книге упоминаются император Священной Римской Империи Карл V, его сын Филипп II, король Франции Франциск I, штатгальтер Голландии и Зеландии Вильгельм I, а также сам факт борьбы против Испании и действующая система индульгенций, отменённая папой Пием V в 1567 году. Современный читатель может придти в ужас от действовавших тогда нравов, полностью лишённых проявлений гуманности. Стоит помнить, что тогда всё воспринималось иначе, а человеческая жизнь мало кем ценилась. В этот период также жил флорентийский ювелир Бенвенуто Челлини, оставивший после себя примечательный трактат о своём времени. Ужасающие церковные процессы, добывание пытками сведений у подозреваемых и любимая людская забава наблюдать за сжиганием людей на костре — печальная сторона обыденности тех лет. Бедные роптали, не имея сил противостоять такому положению дел, среди них был и Тиль Уленшпигель, рано столкнувшийся с несправедливостью жизни.

Очень часто Костер в повествовании сбивается на фантастические элементы, давая Уленшпигелю возможность участвовать в слишком неправдоподобных приключениях, уже никак не связанных с борьбой за независимость. Сам Уленшпигель после изгнания из Фландрии всё больше уподобляется рупору революции, поднимая людей на борьбу. Костер вырастил из шута и балагура ответственного человека, знающего для чего он теперь живёт. Изначально не являясь героем, Уленшпигель им всё-таки стал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда-нибудь человечество будет шокировано правдой о своём происхождении и от той роли, которая ему предназначена на просторах Вселенной, но пока каждый человек имеет свои собственные представления о возможной правде. Значительная часть людей предпочитает строить своё мировоззрение основываясь на религиозных убеждениях, считая кощунственным любое иное суждение. Все утверждения рассыпаются после того, как паства решает задать себе один простой вопрос — а кто создал того, кому человек обязан своим существованием? Не может быть всё настолько просто, чтобы из ничего что-то появилось. Даже учёные не до конца могут дать ответ о настоящем происхождении Вселенной, порождённой взрывом. Наиболее адекватным выглядит то оправдание, что Вселенная постоянно переживает фазы расширения и сжатия — это означает неминуемый конец всему сущему с того момента, когда Вселенная станет схлопываться обратно. Теория имеет право на существование, но тоже не может быть принята человеческим разумом без возражений. И тут приходят на помощь фантасты, предполагающие невероятные вещи, оторванные от реальности, но вполне имеющие шанс впоследствии оказаться правдивыми. Отчасти был прав и Роберт Хайнлайн, предложив свою собственную версию сути бытия.

Искать тайное в обычном — любимое занятие человека. В мире должны быть скрытые силы, доступ к которым имеет ограниченный круг людей. Отсюда возникает вера в паранормальные способности и мифологизированных созданий, испытывающих интерес к нашему миру. Нет чёткой грани между реальностями, как нет и магических способностей, позволяющих человеческому организму выходить за рамки возможного. Секрет любого таланта кроется в постоянной его тренировке, поэтому некоторые люди могу совершать невероятные вещи. Никто не может летать или пройти сквозь стену, также как и связаться с иной реальностью, не используя для этого специальных приспособлений. И если самолёт реален, то чётких инструментов для работы с ещё не открытыми физическими состояниями — нет. Когда-нибудь, это нельзя однозначно утверждать, всё будет восприниматься иначе, но опять же в рамках уже известного.

«Странная история мистера Джонатана Хога» написана Хайнлайном в 1942 году, когда многое из нам понятного было из разряда фантастического. Однако, это не делает произведение Хайнлайна более понятным, поскольку он использует приёмы Льюиса Кэрролла, предлагая читателю забыть о разумных ответах на самые житейские вопросы. Позже фантасты активно будут прибегать к подобному приёму, подменяя реальность иллюзорным восприятием мира, задействовав далёкие от понимания возможности знакомых нам предметов. Именно с помощью иллюзии можно построить иную концепцию понимания сущего, когда человек готов поверить в реальность происходящего лишь тогда, когда он всё увидит самостоятельно. Только особенностью иллюзии является то, что на самом деле происходило перед человеком — в результате оказывается совсем другим, во что увидевший всё равно не поверит, подменяя для себя реальность иллюзией. Можно сказать, человек спит и видит долгий сон, находясь при этом в другой плоскости. Зрительные, слуховые и все остальные анализаторы — не более, чем обман, позволяющий существовать на конкретной планете при строго заданных условиях; если поместить человека на другую планету, то он не сможет адаптироваться. Земля полностью иллюзорна даже для самого человека, что ходит по её поверхности вверх ногами и всё воспринимает не так, как это есть на самом деле.

Хайнлайн излишне фантастичен, предлагая читателю концепцию иллюзорности. Он задействует в повествовании такие ходы, которые никогда не найдут возможность быть реализованными в виду своей надуманности. Конечно, хорошо воспринимать мир с позиции ничего непонимающего человека, желающего приоткрыть завесу тайны над собственной сущностью. Главный герой Джонатан Хог хочет знать только одно — кто он есть на самом деле. Этому мешают ежедневные провалы в памяти. Ему помогает жить нечто, позволяющее где-то работать и получать за это деньги. Он живёт чужими иллюзиями, не имея возможности их воспринять. Лучшим решением для него стало обратиться к детективу, который за ним проследит и скажет правду. Единственное доказательство вменяемости для Хога — это тёмная субстанция под ногтями, от которой и предстоит отталкиваться. Он предложил детективу одну возможность, и тот принял её, став жертвой неконтролируемых обстоятельств, в ходе которых становится многое ясным, но жизнь будет отравлена до последнего дня, поскольку правда слишком больно ударит по самолюбию всего человечества, являющегося незначительным звеном в цепи процессов во Вселенной.

Люди с другим пониманием мира издавна считаются сумасшедшими, и судьба их до конца дней пребывать в специализированных заведениях. Любое отклонение от нормы — патология. А если всё действительно не более, чем иллюзия? Тогда нужен пророк… но кто его послушает?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Никогда не бойтесь говорить правду — именно на это делает упор Халед Хоссейни, предлагая читателю ознакомиться с версией трагических событий восьмидесятых годов XX века, в очередной раз переиначивших Афганистан: заново украв у людей родину, поменяв страну с радужного противостояния шиитов суннитам на тотальный автогеноцид, сравнимый с трагедией Камбоджи, в одночасье одичавшей и утратившей связь с разумным подходом к решению социальных проблем. Афганистан для Хоссейни — это его детство и потерянное прошлое, куда уже никогда невозможно будет вернуться. «Бегущий за ветром» был написан по горячим следам нью-йоркских терактов одиннадцатого сентября, что только подхлестнуло интерес людей к подобного рода историям. Хоссейни без обид вмешал во всё уничижающие Советский Союз и Россию нотки, от которых весь западных мир пришёл в неописуемый восторг — значение которого и сыграло решаю роль в судьбе книги.

Повествование «Бегущего за ветром» нельзя подвергнуть однозначной трактовке. Книга подобна «Шах-наме», упоминание о которой так часто встречается на страницах. Со стороны кажется, что перед читателем эпохальное произведение, отражающее глубокую суть бытия, в котором найдётся место слепой несправедливости, чей жребий падёт на самых достойных людей. Только слепым трудно ориентироваться в пространстве, вынужденным с покорностью принимать мир таким, каким его им дают окружающие. В «Шах-наме» нет простых историй, но каждая из них содержит солидного размера булыжник в бурной реке, уносящий жизни самоуверенных людей, решивших показать свою удаль перед другими. Может и станет кто-то проливать слёзы над событиями, в которых действующие лица были виноваты сами: они не стремились расставить все точки над задаваемыми им вопросами, чтобы остаться в живых и не создавать никому проблем. Именно так, перекатываясь с одной строчки на другую, Фирдоуси создавал литературный памятник средневековой иранской литературы, потратив жизнь на возрождение самосознания сородичей перед волной арабских завоевателей, чья культура быстрыми темпами распространялась по Азии.

Если Хоссейни, упоминая «Шах-наме», старался показать возможность перемен к лучшему, для чего он напишет успешную книгу, что вызовет в сердцах читателей хотя бы сочувствие, то отчасти ему это удалось. Конечно, «Бегущий за ветром» не станет откровением, даже не сумеет повлиять на изменение ситуации к лучшему, но своё место в мировой литературе он найдёт. Книга была написана по всем канонам хорошо продающихся книг, от чтения которых одна часть читателей пребывает в восторге, а вторая — подвергает произведение ураганной критике, находя, специально заложенные автором, провокационные моменты: когда кто-то говорит о тебе — это лучшая реклама. Поток читателей будет постоянно увеличиваться, ведь каждому будет интересно присоединиться к прочитавшему большинству. Напиши Хоссейни действительно правдивую книгу, то пылиться ей у него в столе на листах черновика, а так получилась отличная заготовка для голливудского фильма, где нашлось место индийским мотивам о родственных связях, злодейских кознях, предательствах, а также важным судьбоносным потерям, от которых зритель обязан разрыдаться, дабы в момент титров понять, что жизнь продолжается, повторяясь вновь и вновь.

«Бегущий за ветром» может серьёзно надорвать картину восприятия мусульманского мира, когда читатель постоянно видит в словах Хоссейни упоминание не самых лицеприятных моментов, которые, возможно, являются традициями живущих в Афганистане народов. Трудно утверждать однозначно, но это вполне может быть так. Тяжело принять факт детской жестокости к своим сверстникам, особенно жестокости, направленной на моральное унижение, не имеющего никаких конкретных целей, кроме желания показать свою силу. С другой стороны, наполнив книгу гомосексуальными сценами, Хоссейни смог найти отклик в душах определённой группы людей, увидевшей возможность распространить свои ценности и в те страны, куда они до этого боялись показываться, осознавая неминуемую казнь на месте за осквернение норм поведения.

Хоссейни покажет читателю не только жизнь Афганистана его детских воспоминаний, но и афганскую диаспору в США, нашедшей на американском континенте новую родину, по достоинству оценив все прелести жизни демократического государства. Кажется, «Бегущий за ветром» должен был закончиться побегом из Афганистана, поскольку дальнейшее повествование превращается в мелодраму с самым обыкновенным сюжетом, где будут действовать классические правила разговорчивых злодеев и вмешательств третьей силы в разрешение конфликта; где главный герой обязательно хлебнёт горя на почве своей личной несостоятельности, толкающей его на принятие необдуманных решений, целью которых станет установление гуманного отношения к ошибкам прошедших лет, когда наказание за молчание приводит к путешествию в прошлое с борьбой против восставших картин былых дней.

Когда кто-то рассказывает об отсутствии гуманизма в каком-либо месте, то читатель всегда воспринимает подобный сюжет с особым чувством сожаления к происходящим в книге событиям. Но когда человек жил спокойно, не вмешиваясь в дела другого человека? Никогда.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Анжелика» | Книга №9

Бросай якорь, Анн… Сержа больше нет! С такой печальной ноты стоит начать разговор об «Анжелике и демоне». Книга создавалась шесть лет — на это был ряд причин, и пошатнувшееся здоровье Голубинова тут ни при чём. Авторы уже не знали, что делать со своей героиней, заведя её в тупик: выбраться из затерянного поселения невозможно, строить отношения с индейцами тоже, осталось искать побуждающие мотивы внутри местопребывания. Ещё в конце восьмой книги читатель получил шикарную оговорку о сюжете следующей книги, в которой сообщалось, что Анжелике придётся бороться с новой прибывшей на корабле героиней, имеющей изначально с Анжеликой много общего (и ряд отличий тоже). Стоит ли вспоминать, что китайский иероглиф, обозначающий проблему или неприятности, изображается в виде двух женщин под одной крышей. Голоны предлагают читателю своего рода детектив с открытым финалом, где не ясно как именно всё происходит, но виновная сторона явно во всём этом как-то задействована.

Уметь много говорить, не внося в происходящее абсолютно ничего — это отличительная черта творчества Голонов. Авторы умеют заставить читателя долго топтаться на одном месте, искусно повторяя ранее сказанное, отчего повествование растягивается на большое количество страниц. Герои постоянно о чём-то говорят, иногда даже кажется, что по делу. Однако, на самом деле, их разговоры пусты. О быте канадских поселенцев читателю ничего нового узнать не удастся, кроме усвоенного по ранних книгам цикла об «Анжелике», даже из прежних героев будет задействована только главная героиня, поскольку её мужа авторы отправят в затяжную экспедицию, из которой тот вернётся под занавес уже произошедших событий, чтобы наказать виновных и похвалить обиженных. Именно на основании возможности проявить фантазию в замкнутом пространстве, Голоны создали что-то отдалённо напоминающее герметичный детектив, где все действующие лица на виду, и никто из них не может покинуть поселение.

Отчасти, в цикл вернулись религиозные войны. Католические священники продолжают с омерзением взирать на гугенотов, а те ведут себя слишком пассивно, будто и не гугеноты они, а такие же католики, но только очень мирные. Голоны не зря ввели в название упоминания о демоне… или демонессе, смотря как читателю больше понравится перевести оригинальное название на русский язык. Авторы активно муссируют тему бесноватых знатных людей, высылавшихся за пределы Европы в Новый Свет, поскольку в тюрьмах их держать смысла нет, а за счёт далёкого расстояния о них можно легко забыть. Не сразу Голоны откроют читателю глаза на полоумность некоторых действующих лиц, но всё равно оставят в непонимании возможности многих произошедших дел. Кажется, авторы всё объяснили, однако почему-то не получается склеить воедино их обоснования: нелепое кораблекрушение, свежие духи, сухие волосы, новые платья, чудесные рецепты запальных шнуров, акты терроризма и преступления против личности — Анжелике будет чему подивиться, да и отчего она могла легко распрощаться с белым светом.

Наконец-то Голоны вспомнили о научных достижениях того времени, по которым читатель соскучился ещё с событий самой первой книги. Между делом, скорее в виде дополнительного мозгового штурма, соберутся герои в кружок, сев поближе к прибывшему домой Пейраку и начнут строить предположения насчёт приливов и отливов, благо за десять лет до этого Ньютон уже выдвинул три своих закона, поэтому всё получилось в порядке настоящей историчности. Другой вопрос, каким образом такие знания так быстро распространились, да ещё в такую глушь… и отчего все сразу всё поняли и со всем согласились? Пейрак всегда отличался излишней начитанностью, для него окружающий мир никогда не являлся чем-то загадочным — всё вполне могло быть объяснено. Только против возраста он пойти не смог, что Голоны особенно подчеркнули, заставив его долго и сумбурно вспоминать события прошедших лет.

Впереди «Анжелика и заговор теней». Кажется, топтание на месте будет продолжено.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Главный постулат гугенотов — Бог любит людей, которые успешны и умеют зарабатывать деньги. Можно бесконечно рассуждать на данную тему, но делать этого не следует, поскольку французы сказали всё за нас, и говорили это на протяжении многих веков, покуда Францию сотрясали войны между гугенотами и католиками, которые не могли поделить власть при практически одинаковых требованиях. Всем должно быть понятно, что религия — это один из инструментов воздействия на людей; всё остальное при этом не имеет никакого значения. Главное результат! Александр Дюма никогда не писал для души, полностью отдав свои таланты на переписывание исторических моментов, коренным образом их перерабатывая и выдавая в прямо таки дурном свете. У неподготовленного человека может сложиться неправильное отношение к реальным историческим лицам, которое будет очень трудно из себя вытравить. Рано или поздно к читателю приходит осознание, что добрая часть любой книги Дюма — это фальшь. «Две Дианы» встают глыбой над всем творчеством французского классика, ставя проблему переписывания истории ребром, поскольку нигде и никогда Дюма не менял всё так кардинально, как ему пришлось поступить с событиями, затрагивающими начало главной религиозной войны Франции, разделившей общество на две части.

Достаточно простого анализа, чтобы сюжет «Двух Диан» рассыпался в прах. Дюма утверждает, что главный герой не знал своих родителей, был обвенчан на такой же безродной сироте, а потом они оба узнали о своём завидном происхождении: всё из разряда фальши переходит в фарс, а то и просто в сказку для подростков, привыкших видеть в окружающем мире множество скрытых возможностей, что становятся доступными по мере взросления. Вот и стремится молодёжь быть похожей на взрослых, тайно мечтая самостоятельно строить свою жизнь, где не будет места чьим-то нотациям, а люди будут выступать только в качестве гаранта твоего благополучия. К сожалению, столкновение с реальностью разобьёт все мечты на мелкие осколки, от которых поранится в первую очередь будущий взрослый, и только потом его близкие, знакомые и самые лучшие друзья. Разумеется, такого просто не может быть в книгах Дюма. Конечно, взросление наступает, но для Дюма оно начинается не ранее тридцати лет, тогда как для современников французского классика — этот возраст воспринимался в виде нежданно подкравшейся старости.

Молодой человек у Дюма — это всегда молодой человек: не подросток и не ребёнок, сколько бы лет ему не было. И в девять лет молодой человек способен рассуждать и поступать будто ему уже есть все двадцать. И не важно, молодой человек при этом девушка или юноша, у всех у них в голове опилки, а мозг просто не способен мыслить иным образом, нежели как у жаждущего приключений организма. Нелегко понять мотивы поведения Дианы, когда она в весьма юном возрасте решает порвать с суженным, предпочтя ему другого, чтобы моментально стать вдовой. Эмансипация — скажет читатель, — отныне мыслить нужно не иначе, словно ты уже взрослый. Позвольте, Александр, — ответит критик, — а вас не смущает, что слишком быстро сменяется палитра чувств у главных героев, то готовых на всё ради любви, то уподобляющихся лысым брёвнам, в чей сердцевине жук-древоточец задел новую струну, отчего привязанность навсегда уходит в прошлое? Дюма в задумчивости напишет новый роман, никого не спрашивая: выпуски его произведений покупают, они пользуются спросом, а значит нужно древесину перерабатывать в картон, если не в туалетную бумагу, исписывая свою ручку, перо Маке и прочих литературных работников, чьими силами создавался тот нереальный пласт художественной литературы, размаху которого можно позавидовать.

Описываемые в «Двух Дианах» события не только далеки от реальности, они к тому же пересекаются с другими происшествиями, имевшими место во французской истории. Если бы это было в равной степени близко по духу, но ведь Дюма тщательно изменяет абсолютно всё, подгоняя каждую деталь прошлого под заданный им шаблонный сюжет. И ведь не так важно, были ли вообще в реальности знакомы главные герои, не говоря уже о каких-либо тёплых чувствах между ними; когда более важно, что Дюма всё больше осваивается в писательском мастерстве, чаще концентрируясь на описании сцен, нежели двигая повествование вперёд. Опытный читатель тщательно фильтрует внутри себя любые отхождения Дюма от повествования, поскольку в них ещё больше вымысла, чем в самих исторических событиях. Кто в лес. кто по дрова — гласит народная мудрость. И к Дюма она имеет прямое отношение. Казалось бы, ловко удалось Дюма вплести в одну канву истории разного плана, раздув объём книги — только нужно либо читать Дюма и не интересоваться французской историей, либо забыть о Дюма, сосредоточившись на хрониках… из которых Дюма и черпал вдохновение, не брезгуя мемуарами и всей доступной ему литературой, способной взорвать воображение, перестроив исторически верное на романтично-художественно-желаемое.

«Две Дианы» — это история о начале заката династии Валуа. Можно узнать любопытные детали, опускаемые в учебниках, но не нужно забывать о предвзятости Дюма, под чьим взглядом должна гореть бумага, но отчего-то зажигаются сердца молодых людей, и без того готовых на любые безумства во имя первой любви.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Томился от жажды осёл у пруда.
«Темна, — он кричал, негодуя, — вода!»
Быть может, вода и темна для осла, —
Она для умов просветлённых светла.

Никогда не будет ничего милее родного края, какими бы ужасными условия жизни в нём не были, и каких бы перемен ты там не желал. Жизнь Рабиндраната Тагора прошла в череде народных волнений, имевших единую цель — сбросить с себя владычество британцев. Только мало было сбросить — необходимо также модернизировать общество. Однако, проще колонизировать все планеты Солнечной системы, нежели сломить мировоззрение жителей Индии. Остаётся удивляться, каким образом удаётся удерживаться в рамках единого государства столь разным людям, чьи религии противоречат друг другу, а всё остальное находится в жестоком подчинении многовековому укладу. Тагор с бесконечной болью говорит о необходимости перемен, но он же осознаёт необходимость длительного срока для осуществления постепенного перехода от кастовой системы к хоть какому-нибудь подобию западной культуры.

Жить в замкнутом пространстве, не замечая ничего вокруг — это одно из лучших средств для спокойного существования. Но когда человек сталкивается с другим образом мысли, видит иные возможности и по-новому осознаёт свою собственную жизнь, то он невольно начинает думать над изменением устоявшейся системы. Возможно, крестьян не так сильно угнетает землевладелец, а поборы чиновников всегда воспринимаются само собой разумеющимися. Однако, выпусти такого человека за пределы страны: пусть он поймёт чужие нравы, да сравнит с виденным у себя дома. Разумеется, голова заработает в новом направлении, причиняя боль всем. В условиях Индии во многом виноваты сами британцы, чья колониальная политика никогда не отличалась стремлением навязывать понятие европейского гуманизма, а строилась только на принципах захвата новых территорий и процветания метрополии любыми средствами. Тагор был из тех, кто получил образование вне своей страны, общался с иностранцами и полностью принял их ценности; его можно отнести к западникам. Другой особенностью взглядов Тагора является то, что он уважительно относился к идеям Маркса, став рупором нового понимания возможностей родной страны.

Творчество Тагора пропитано не только болью за угнетаемое положение Индии — в нём есть стремление показать возможность иной жизни. Ведь будет хорошо, когда землевладелец перестанет отбирать землю у крестьянина, а узкая специализация каждой касты наконец-то перестанет мешать техническому прогрессу. Тагор где-то прямо, а чаще художественными образами и аллегориями, даёт тот самый текст, от которого у читателя должны ненавязчиво формироваться нужные мысли. Трудно утверждать, что творчество Тагора могло хоть как-то расшевелить большую часть страны, являющуюся неграмотной и поныне. Для полного понимания выражаемых идей нужно хотя бы частично ознакомиться с самой западной моделью мировосприятия, и европейскому читателю это сделать легко. Но так ли всё обстоит с простыми индийцами, чей ход мыслей находится под контролем манипуляторов, всегда стремящихся извлекать выгоду для себя? Отчасти, таким же манипулятором является и Тагор, чьи произведения направлены не на интеллигенцию Индии, а скорее на иностранного читателя, от которого, в первую очередь, зависит будущее родной страны автора, поскольку от самих индийцев дождаться перемен невозможно: они сделают требуемое, но в глубине души останутся при точно таком же понимании мира, как были до кем-то запланированных перемен.

Нельзя говорить о современном положении дел, отталкиваясь от творчества Тагора. Рабиндранат не застал того времени, когда Индия стала независимой страной. Не застал он и тех актов резни, которыми сопровождался раздел Британской Индии по религиозному принципу, также не застал раскол родной Бенгалии, чей удел ныне быть частью двух государств. Тагор вообще старается не задевать тему религии, предпочитая воспринимать мир только через призму истории Древней Индии и тех культурных традиций, которыми обогатилась страна благодаря индуизму и буддизму. Мусульманство Тагор практически никак не упоминает. Видимо, он не видел в этом особой нужды, полностью сконцентрировавшись на проблемах кастовости. Будущее Индии в представлении Тагора — это единое общество, где каждый член является равноправным, и мультикультурность, поскольку в разнообразии заключается главная сила.

Представленная читателю книга содержит выборку из трудов Тагора: стихи, рассказы, миниатюры, пьесы, публицистику. Что-то из этого останется непонятым, но основная часть содержит именно тот материал, на основании которого только и остаётся мечтать о счастливом будущем не только Индии, но и всего человечества.

Верхушка говорила с похвальбою:
«Моя обитель — небо голубое.
А ты, о корень, житель подземелья».
Но корень возмутился: «Пустомеля!
Как ты смешна мне со своею спесью:
Не я ль тебя вздымаю к поднебесью?»

Пески времени утекают сквозь пальцы, давая Сидни Шелдону возможность построить одну из своих книг с использованием флэшбэков. Начав повествование со сцены в испанском женском монастыре, где служители церкви придерживаются строгой системы молчания, самоистязая себя ударами по спине; продолжает разворачиванием перед читателем ярких сочных картин предшествующей жизни каждого действующего лица. Все главные герои в «Песках времени» — пропитанные шаблоном шелдонского мировосприятия: если сицилийка, то дочь влиятельного главаря мафии; если безобразна, то обязательно обладает чем-то сногсшибательным; если сирота, то обязательно сверху свалится минимум миллиард долларов. Всё красочно и притягивает взгляд, при условии плохой осведомлённости с творчеством автора. Граница 1985 года была Шелдоном преодолена с особым воодушевлением, став для его поклонников больше головной болью, нежели радостным осознанием роста мастерства писателя: «Если наступит завтра» дал миру нового Шелдона, коего без зазрения совести можно называть графоманом.

Пытался ли Шелдон в «Песках времени» свести сюжет к единой линии, выстраивая разные истории? Скорее всего нет. Гораздо проще создавать произведение, наполняя его множеством героев. И смешал Шелдон не только истории о временном духовном упадке блестящих женщин, но и вмешал во всё это баскских террористов, приверженцев режима Франко, европейскую полицию, слегка разбавив склоками в мафиозных кругах, среди наследников богатого состояния и внутрисемейными разборками между сёстрами: нигде нет спокойствия, лишь монастырь с жёстким кодексом поведения способен всем принести умиротворение. Но Шелдон не был бы просто Шелдоном, остановись он на бытоописании общины, причём описании блестящем. Если глубоко не вникать в картины писателя, то всё можно принять за чистую монету. Только читатель уже не раз ловил Шелдона за руку, когда тот чрезмерно фантазировал, выдавая желаемое за действительное. Покуда никто из читателей не столкнётся с тем самым монастырём, либо не прочитает хотя бы одну научную работу, до той поры Шелдону верить нельзя. Но одно можно сказать точно — Сидни создаёт превосходные картины. И если где-то они лишены логики, то не стоит ругать творца за прямые линии в царстве кривой реальности.

Наполнить прошлое героев личным горем, объясняя этим нынешнее положение каждого из них — именно к такому приёму Шелдон прибегает в очередной раз. И обязательно за все обиды должно быть воздано соответственно: за личное оскорбление — смерть предателям; за разрушенную любовь — восстановление попранной чести. Про излишки романтизма говорить тоже не приходится: преступники должны быть прощены, вороватые чиновники — построить больницу для бедных в Бангладеше. Лишь настоящие люди, желавшие простой спокойной жизни, останутся у разбитого корыта; их скучная жизнь Шелдона не интересует, поскольку бумаги на всех не хватит, но при должной сноровке Сидни мог проработать каждого персонажа до совершенства, раздувая и без того раздутую историю.

Когда дело переходит к любовной сцене, шаблонность Шелдона выедает глаза лучше свеженарезанного репчатого лука. Просто невыносимо в очередной книге находить однотипные описания постельных сцен и жаждущих сексуальных ласк женщин, предпочитающих за высшее счастье развести ноги перед любимым, на чём описание и заканчивается. При отсутствии других физиологических потребностей — это странно. Впрочем, у каждого писателя свои подходы к творчеству. Герои Ремарка ни разу не умерли от того, что кроме употребления алкоголя они ничем больше не подкреплялись, а даже трезво мыслили и делились бесконечной печалью о терпящей крах человеческой цивилизации. Воистину, каждому своё. Не зря оба автора считаются хорошо продаваемыми писателями, значит читатель в их творчестве нашёл что-то его цепляющее, а значит любое утрирование является весьма полезным.

Песка всё больше и больше. Перед очередной книгой Шелдона нужно запастись лопаткой с ведёрком, и играть, играть, играть с чужими песочными жизнями.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Айзек Азимов предлагает совершить экскурсию по историческим местам Древнего мира, где исходная точка значится в 7500 году до н.э. в момент основания Иерихона (он же позже станет Иерусалимом), через сменяющие друг друга цивилизации Шумеров, Израильтян, Ассирийцев, Персии, Македонии, частичного Египтян и, конечно, Римлян, поставивших в книге последнюю точку, перейдя границу исчисления лет с отрицательной шкалы на положительную, надолго став центром западного мира, впитав в себя культуру Греков. Ханаан, он же Земля обетованная, историческая область, ныне называет Левантом и включает в себя территории следующих современных государств: Сирия, Ливан, Израиль, Иордания и Палестина. Возможно захватывает южный край восточной Турции и западный край Нижнего Древнего Египта. Не стоит ассоциировать Ханаан исключительно с евреями, появившимися на его территории относительно поздно, а само понятие Израильтянин должно пониматься более широко, нежели строгая привязка к последователям иудаизма. Израильтяне — это, кроме евреев, финикийцы, карфагеняне и многие другие народы, ушедшие с исторической арены. Азимов нарисовал масштабное полотно, иначе назвать «Землю Ханаанскую» не получается.

Народы приходили и народы уходили, расцвет цивилизации одних приходился на закат цивилизации других — это закономерный процесс, который должен восприниматься адекватно и без провокаций со стороны шовинистов и патриотов современных стран. Никто не знает, что ждёт мир в будущем, каким народам суждено сойти с географической карты, а каким занять их место. Сто лет назад мир был другим, через сто лет мир опять будет другим — это хорошо доказывает краткое знакомство с историей. Ханаан до сих пор является котлом противоречий среди населяющих его народов, исповедующих разную религию и имеющих разные воззрения на мир. Данные народы этим занимаются на протяжении последних десяти тысяч лет, периодически смешиваясь, либо сходя на нет. Населяющие Ханаан племена всегда подвергались агрессии соседей, иногда становясь агрессорами сами. Взаимосвязь с Древним Египтом и Шумером была наиболее тесной, где шёл обмен информацией, помогая каждой цивилизации добиваться промежуточных успехов. Во время упадка одних, контроль над регионом получали другие. Лишь один раз в истории Ханаан оказался сильнее Древнего Египта и Шумера одновременно: именно в этот момент возникает ханаанское государство, во главе которого оказывается Давид. Время завоеваний сменилось временем роста культурного богатства, когда сын Давида Соломон решил сконцентрироваться на развитии страны, либо под этим стоит понимать осознание скорого упадка. Упадок последовал в виде агрессии Ассирии, получившей в своё владение весь Ханаан.

Разрушение Ханаана началось ещё при Соломоне, чья бурная преобразовательная деятельность привела к разделению Ханаана на двенадцать областей без учёта географического и племенного принципа, отчего перестало существовать понятие ханаанского народа, и появились Израильтяне. Окончательному уничтожению государства Израильтян поспособствовал Древний Египет, заботившийся о спокойствии на восточной границе, что мог обеспечить только контроль над самым узким местом, соединяющим Азию с Африкой. Школьная программа по истории Древнего мира предпочитает ограничиваться упоминанием финикийцев и древних Греков, как основу для современной западной цивилизации, только отчего-то отсылки к Шумеру и Ханаану при этом минимальны. Взять для примера появление письменности, возникшей в Шумере, немного модернизированной в Ханаане, где вместо клиньев стали использоваться схематичные изображения различных объектов, имея в своём изначальном названии точное значение. Вклад Греков заключался только в усовершенствовании системы, введя гласные буквы, поскольку их язык не опирался на превалирующее минимальное трёхслоговое строение слов. Название букв греческого алфавита также не имеет смысла, поскольку они были восприняты на слух именно таким образом, какими теперь они известны и нам.

Значение роли Ханаана в дальнейшем падает, а Азимов больше уделяет внимание колониям Финикии и особенно Карфагену. Чтобы понять, что же из себя представляют Финикийцы, то достаточно поверить автору, называющему всех так, как это принято сейчас. Финикийцами называли Ханаанцев, обитавших на побережье Средиземного моря. Их плодотворная колонизационная политика привела к возникновению множества колоний, в том числе и Карфагена, сумевшего сохранить самобытность после завоевания Ханаана Александром Македонским, что не пошёл дальше Древнего Египта, предпочтя двинуться в сторону Индии. Азимов в меру подробно расскажет о завоеваниях Македонцев, о развале империи Александра и противоречиях между полководцами, чьи распри изменили карту Древнего мира. Это тоже важная часть в истории Ханаана, но не такая интересная, как противостояние Карфагена Древнему Риму.

Древний Рим, можно сказать, появился внезапно. Беда всегда приходит оттуда, откуда её совсем не ждёшь. Позже Рим будет погублен согласно этому же принципу, а мы с вами ещё тоже глотнём порцию ужасного осознания согласно подобной закономерности, ощущая её частично уже сейчас, наблюдая рост влияния с того края, где до этого охотились воинственные племена, не имевшие желания стать очагом возникновения новой мировой цивилизации. Становление Древнего Рима пришлось на период между III и II веками до н.э. Агрессивная политика привела к быстрому росту республики, позаимствовавшей многое у Греков, чьи колонии располагались на юге Италии и Сицилии. Именно Сицилия стала противостоянием для трёх культур, чья кровь обильно лилась за обладание островом несколько столетий. Если одной частью острова владел Карфаген, имевщий желание захватить города Греков, то переменному успеху способствовал сомнительный принцип построения демократического общества соперника. Единой Древней Греции никогда не было, покуда её не объединяли завоеватели, но и тогда каждый город старался чем-то выделиться на политической арене. Одно время на Сицилии возникла империя Дионисия, чей тактический военный гений изобрёл катапульту, позволившую брать штурмом неприступные города, включая те, что располагались на мелких островах. Но как империя Дионисия, так и все остальные империи, разрушаются либо сразу после смерти сделавшего великое дело человека, либо немного погодя. Краткий эпизод могущества Греков был вытеснен Древним Римом, когда он основательно взялся за Карфаген.

Карфаген должен быть разрушен — так говорил Марк Порций Катон Старший, имевший зуб на государство Израильтян ещё со времён второй Пунической войны, поставившей Карфаген на колени. Рядовой читатель знает, что такой призыв связан был именно с желанием Катона призывать сограждан к единству перед сильным противником, чьи тактические гении вроде Гамилькара Барки и Ганнибала, вдоволь испили терпения. Только Азимов открывает глаза на одну маленькую деталь — после второй Пунической войны Карфагену были навязаны жестокие требования, что повели к угнетению Карфагенян, чьё последующее сопротивление за право на вольное самоопределение привело к одной из самых отчаянных оборон города, более похожей на резню; именно для последнего штурма призывал Катон сограждан. Когда Карфаген сошёл с исторической сцены, то Ханаан ещё не до конца утратил своих позиций, находясь в центре интересов уже других империй, среди которых остался только Древний Египет, да и то как часть бывшей Македонской империи, с другим представителем всё той же бывшей империи, да Рим тоже был бы не против упрочить своё могущество.

Азимов пытается найти происхождение слова «Евреи». Наилучшим значением оказывается «чужак», «пришлый». Вполне может быть и так. «Земля Ханаанская» не предлагает пересказ Ветхого Завета о страданиях одного народа, причём одного народа из многих, а не единственного достойного считаться избранным. Когда в Ханаане доминировала Персия, то национальная религия стала восприниматься шире, когда евреи отказались от права считать бога только своим богом, сделав его богом для всех. Так из яхвизма выделился иудаизм. Разумеется, в битве империй Азимов не стал уделять внимание скитаниям кого-то по пустыням, имея для себя более интересный материал. Даже Христос не получает должной порции внимания, становясь совершенно рядовой фигурой, упомянутой только ради христианства. Римляне поставили точку тогда, когда Иудея в очередной раз взбунтовалась. Привычка стирать соперников в порошок привела к падению Иерусалима и к окончательному разрешению многотысячелетней истории Ханаана и его колоний.

Много интересного можно узнать у Азимова: если евреи стали переводить Библию на другие языки только из-за того, что разбросанные по миру их представители не знали иврит, то Ирод — мелкий царь, да к тому же оказывается тоже из евреев. Всё сложно и запутанно, но спасибо за то, что всё можно понять и охватить, благодаря труду людей, что вроде Азимова собирают информацию из разных источников и доносят до читателя свой взгляд, а не просто занимаются бездумной компиляцией.

Автор: Константин Трунин

» Read more

А что собственно делать людям, когда им заняться нечем? От скуки можно удавиться, от пустого времяпровождения недолго застрелиться. Художественная литература всегда описывала и всегда будет описывать настоящее и выдуманное, исходя из лживых представлений о реальности. Достаточно посмотреть на собственную жизнь, чтобы увидеть в поведении книжных героев много несоответствий. И ладно бы опускалась туалетная тема, которая всё равно является важной: действительно душу героев так сильно беспокоят коммунистические взгляды или желание молодёжи выбирать супругов самостоятельно без участия взрослых? А может просто почти каждый персонаж по своей сути тунеядец, не склонный к выполнению работы, существуя вне системы, обходя действительно ключевые моменты. Понятно, что автору проще взять какой-то конкретный отрезок времени героев, отталкиваясь именно от него. Но, чаще всего, герои просто не задумываются о необходимости прилагать усилия к существованию, не вдыхая воздух для дыхания и не питаясь сохранения энергии ради, живя мыслями и поступками. Это главный подводный камень художественной литературы, встающий перед читателем непреодолимым препятствием, легко закрывающий глаза на действительно важные детали, отдавая предпочтение движению слов без учёта изначального импульса. Автор всегда будет прав, просто по той причине, что он будет прав всегда, порождая за тавтологией увлекательную историю.

Русскому дворянству можно простить многое. В первую очередь, оно никому ничем не обязано, существуя в XIX веке на правах превалирующего сословия, безбедно существуя, предаваясь танцам на бесконечных раутах, создаваемых специально для обеспечения досуга, лишь бы не скучать. Болезненно в обществе воспринимаются измены супругов, но они являются важной составляющей разговоров, поэтому обойтись в жизни без приключений на любовном фронте просто невозможно, а чаще всего будет являться верхом наглости. Каждый светский человек всегда будет думать о самоубийстве, как о важном источнике последующих сплетен, особенно, если удаётся выжить, краснея и закрывая глаза рукой при очередном напоминании. Что вы, что вы, господа и дамы, я просто не мог иначе, вы же меня понимаете, дамы и господа; при ярком солнечном свете, да при вёдре на дворе, просто надо было стреляться, а если не за поруганную честь, то за право сохранить лицо, дабы вы на меня вот так сейчас не смотрели, но в последнюю секунду рука дрогнула: пришло понимание необходимости продолжать жить, ваш лик пленил мою душу именно тогда, когда рука потянулась завязывать узел на шнурке; а как ваш муж, его, я понимаю, схватил удар после вашего появления на прошлом рауте с неким молодым человеком? Во-вторых, русское дворянство — нужный пласт населения, необходимый для управления делами ниже их стоящих по положению. Пускай, Пётр Первый хотел помещиков сделать посредниками между царём и крестьянами, по недомыслию создав национальную трагедию, лишив крестьян последнего шанса на свободу, но только в редких книгах русских классиков встречается тема непосредственного влияния дворян на крестьян.

Лев Толстой строит повествование «Анны Карениной» через диалоги, позволяя читателю ощутить именно тот дух, которым живёт дворянство, привыкшее не закрывать рот, излагая мысли вслух непрекращающимся потоком. Казалось бы, дамам надо заниматься рукоделием, чтобы быть подобными английским леди, не выпускавшим из рук вязания. Однако, дамы в Российской Империи привыкли больше следить за поведением окружающих, сообщая другим о чьём-то дурном поведении. Тут и до измены недалеко, развлекая себя и давая повод другим поговорить. Устоявшаяся традиция при этом отчего-то воспринимается светским обществом скорее негативно, особенно при желании супругов разойтись, но не имеющих возможности для осуществления подобной идеи, наталкиваясь на сложившиеся гражданские и религиозные порядки, не одобряющие разводов. Обойтись без кривотолков позволяет только взаимная измена. хотя бы на словах, но не все могут позволить себе быть в центре подобных разговоров, сведя всё в итоге к самоубийству, невольно всё-таки заставляя людей говорить о себе. Замкнутый круг избавления от скуки вновь и вновь подводит на взаимосвязанные друг с другом измены и самоубийства, чем читателя потчует Лев Толстой, не забывая в очередной раз заставить героев снова и снова наступать на грабли.

На одних диалогах крупное произведение не напишешь, поскольку светские темы очень быстро заканчиваются, воспроизводя себя во время следующего раута, только с другими именами. Лев Толстой регулярно отправляет героев на охоту, а то и заставляет их косить траву с крестьянами или интересоваться процессом родов и секретами воспитания детей, предлагая читателю ознакомиться с мельчайшими деталями, более призванными показать быт русского человека, нежели добавить что-то важное в сюжет. Граф расписывает ручку, иначе читатель не назовёт те моменты книги, где герой участвует в скачках, едва ли не отсчитывая каждый шаг лошади, да все волоски в ноздрях соперничающих кобыл; или уход за умирающим родственником, то приходящего в сознание, то его теряющего; или полный набор танцев от вальса и кадрили до мазурки; или разговоры с художником об его искусстве; подобного в «Анне Карениной» чрезмерно много. Кто-то находит в этом прелесть и радостно внимает автору, а кто-то просто перелистывает, благодаря Толстого за важный вклад в сохранение понятия важности уклада жизни русского человека, что в далёком будущем будут с интересом читать на Марсе марсиане, взирая на Венеру через пространство некогда существовавшей планеты Земля, самоубившейся вследствие измены космического сообщества.

Во многом, Лев Толстой вложил в книгу личную философию, наделив ей не только собственное альтер-эго Лёвина, но и щедро одаривая остальных героев, имевших настоящих прототипов, а то и нескольких, на основании которых Толстой и создавал повествование, ничего особо не придумывая. Если на секунду задуматься, да вспомнить самые важные моменты жизни каждого персонажа, то не всегда до такого можно дойти своим умом, где-то это больше походит на ход мыслей маньяка. Толстой показывает не только влияние роста политических противоречий, усиливающихся во всём мире, связанных с ростом возможного преобладания социалистических воззрений над сложившимся укладом. Может именно поэтому Толстой делится с читателем идеями славянофильства, отправляя героев на село, заставляя читателя сочувствовать крестьянам, изнывающим от барской воли, являющихся при этом чем-то вроде американских чёрных рабов, точно также предпочитающих увиливать от работы, доводя барина до разорения, но стремясь облегчить свою жизнь до максимальной степени, отчего язык никогда не повернётся закрепощённых людей называть ленивыми — они живут по своим понятиям, и им некогда думать о своей жизни, находя больше радости прилечь на стог сена, спрятавшись от помещика, нежели усиленно махать косой.

О лени русского человека можно сложить трактат. Но не надо торопиться. Лев Толстой это уже сделал, предложив в «Анне Карениной» не только самобытную лень крестьянина, но и показав безалаберность высшего света. Можно согласиться, что вышеприведённый текст и без того служит уже громадным подспорьем к подобному заявлению. Однако, стоит обозначить ещё ряд моментов. Некоторые герои «Анны Карениной» видят смысл жизни только в заботе о собственном существовании. И, вроде понятно, если одному хочется иметь верную жену, во всём поддерживающую мужа, оберегая того от сердечных переживаний, то непонятно, когда другому больше нравится подсчитывать собственные финансы, облегчая себе существование, ибо надо заработанное жалованье не прокутить на очередную даму и не спустить на бегах, а грамотно прожить до следующей получки в новом году. При этом Толстой не приводит примеров поступления свежих финансов в карманы героев, даже военного человека уберегая от службы, предоставляя ему возможность спокойно ходить на рауты и уводить от мужей их жён, доводя общественность до истерики и слёз дам, косо смотрящих именно на неблаговерных жён, отчего те тоже начинают задумываться над вариантами самоубийства, вроде принятия большой дозы опиатов, либо упасть на колени между колёс товарного вагона, дабы шокировать всех наиболее ярким способом, далёким от тривиального.

Другой важной проблемой высшего общества является склонность ко всему французскому, вплоть до воспитания детей в далёком от русского человека понимании родной культуры, создавая достойное себя продолжение. Русский ли тот, кто с рождения говорит на французском языке, мечтая жить на манер европейцев и при этом остаётся далёким от всего этого? Льва Толстого очень беспокоит данное положение дел. Не зря ведь Толстой подобно Лёвину любил косить самостоятельно, а детям своим он наверное никогда не сказал ни одного французского слова, заставив их уважать культуру того народа, который их кормит и ни в чём не уступает, кроме исторически сложившихся обстоятельств, заставивших сформировать далеко не тот образ для следующих поколений, подменив собой длительный отрезок вольной независимой жизни кратким мигом порабощения. Но для понимания этого надо глубоко изучать историю, либо читать правильную литературу, которой практически не существует.

— Поезд тронулся, господа и дамы: держитесь за поручни, посещайте вагон-ресторан, туалет будет открыт сразу после пересечения границы населённого пункта.

Автор: Константин Трунин

» Read more