trounin.ru

Меняются времена, уходят старые поколения: жизнь безжалостно стирает прошлое. Стоило человеку научиться фиксировать происходящие с ним перемены, как появилась возможность анализировать былое. В будущем в этом плане будет лучше некуда, поскольку уже в начале XXI века только ленивый не оставляет каких-либо свидетельств о себе. Ведь истинно так, что археологи будущего будут радоваться не случайно обнаруженным костям, а обыкновенным микросхемам, восстанавливая которые можно будет судить о чаяниях и заботах живших до них людей. Наступит такой момент, когда всё забудется и появится необходимость заново вспомнить собственную историю.

Вадим Шефнер не судит о переменах в стране, хоть и пришлось ему своими глазами увидеть происходившие с обществом изменения. Он смутно помнит царское время, но становление советского государства у него крепко засело в памяти. Ближе к шестидесяти годам ему захотелось упорядочить воспоминания, для чего им была написана книга «Имя для птицы, или Чаепитие на Жёлтой веранде». Надо сразу сказать, никаких оценок происходившему Шефнер не даёт. Он гордится историей своей семьи, не скрывает от читателя своих мыслей и просто рассказывает о юношеских мытарствах по детским домам, вследствие занятости в оных его матери.

Проследить воспоминания Шефнера можно по названиям глав. Всё начинается с первых моментов, запавших ему в память. Ничего плохого он не видел, как не видел и всю дальнейшую жизнь. Конечно, поверить словам Шефнера трудно. Он даже о блокадном Ленинграде рассказывает с лёгкостью, будто ему ничего не стоило жить впроголодь и перебиваться кошками. Думается, за долгие годы воспоминания притупились и окрасились в более радужные тона, нежели всё было на самом деле. Шефнер с той же лёгкостью рассказывает о жестоких порядках детских домов, коих в его детстве было три, да о собственной довольно обидной кличке, казалось бы теперь совершенно непримечательной, а может и совсем уж безобидной. Подумаешь, прозвали его Косой сволочью. Ежели косой, да к тому же и сволочь, то разве можно этому что-то возразить? Смеяться над собой Шефнер умеет — это должно радовать читателя.

С особой гордостью Вадим Шефнер вспоминает о заслугах своего деда, по указанию начальства принявшего участие в строительстве поста Владивосток, доставив нужное на корабле «Манджур», чьё изображение ныне каждый россиянин созерцает на тысячной купюре. Дед служит отправной точкой к последующим изысканиям касательно мыса Шефнера, чьи поиски на карте вызывают у читателя больше интереса, нежели часто встречающиеся в тексте сухие выдержки из различных метрик, чьё присутствие на страницах скорее приятно самому писателю, посчитавшему нужным оставить для потомков эти данные именно в таком виде. Всё-таки «Имя для птицы» обязана быть в семействе Шефнеров одной из самых важных книг, по которой можно восстановить часть прошлого — безусловно достойного гордости.

Яркие детские воспоминания дали Вадиму Шефнеру возможность красочно поделиться с читателем фрагментами прошлого. Но чем взрослее он становился, чем чётче у него фиксировались события, тем распылённей становится дальнейшее повествование. Шефнеру хотелось рассказать о многом, поэтому у него не получилось выстроить главы в единую линию. Читательский взгляд начинает прыгать от одной истории к другой, отчасти важных, но уже определённо сухих, как те метрики, которые Шефнер помещал в текст ранее.

Вадим пообещал читателю не ограничиваться детскими воспоминаниями, поделившись информацией о поздних периодах своей жизни. Читатель, если ему интересно, всегда может ознакомиться с продолжением, ориентируясь при поисках книги на её название — «Бархатный путь».

Дополнительные метки: шефнер имя для птицы критика, шефнер имя для птицы анализ, шефнер имя для птицы отзывы, шефнер имя для птицы рецензия, шефнер имя для птицы книга, шефнер имя для птицы или чаепитие на жёлтой веранде критика, Vadim Shefner

Евгений Замятин написал произведение-утопию для футуристов. Минула война, выжили избранные, общество исповедует все те принципы, что заложил ещё в начале XX века Филиппо Маринетти. Это рай для человечества прошлого, искавшего в будущем надежду на лучшее из существований. В жизни людей всё станет предельно прозрачно, появится чёткость в действиях, не будет места подлым мыслям и чему-то иному, кроме устремлённых вперёд взглядов касательно достигнутой людьми благости. Разумеется, останутся противники футуристических идеалов, пребывающие на уровне развития пещерного человека. Когда кругом свобода — тогда кажется будто это идиллия. Но свобода взглядов и мыслей ведёт к процветанию идей вырожденцев. На похожей почве уродился футуризм, на ней же взойдут и другие плоды человеческой фантазии, чтобы погрузить планету во мрак. Однако, футуризм не так уж и плох на самом деле — есть в нём своя прелесть.

Прошлого не должно существовать, его нужно исправить — один из пунктов программы футуристов. У Замятина прошлого не существует. Его стёрла глобальная война. Ныне есть город, отграниченный от окружающего мира. Его население живёт по чётко выверенному алгоритму, всеми мыслями стараясь поддерживать заведённый порядок. Всем руководят Хранители, их главной задачей является поддержание города в лучшем из возможных состояний. Никто не исповедует иных устремлений, кроме поддержания всеобщего удовлетворения действительностью. Попытки самовыражаться не порицаются, но самовыражение должно находиться в определённых рамках, то есть нести только новые идеи, ведь уже что-то созданное становится прошлым.

Замятин не до конца последователен. Он вводит в повествование элементы старины и возрождая в людях давно забытые чувства. Герои могут играть на инструментах древности, пробуждать в себе материнские чувства и задумываться о существовании любви. Может Замятин хотел этим сказать читателю, что как не старайся футуристы подчинить общество единым устремлениям, а каждый человек всё равно сохранит в себе изначальные устремления людей вообще? Не зря в сюжете описывается душа: не может быть у футуриста собственной души — его душой является общество. И когда душа всё-таки проявляется непосредственно в отдельно взятом человеке, тогда он становится обузой для всех остальных.

Всё должно быть упрощено до примитива — ещё один пункт из программы футуристов. Нет нужды в вычурной архитектуре, богатой красками живописи и не менее богатой на слова литературе. Нужно обходиться малым. В угол всего ставится угол. В прямом смысле должны быть только прямая. Иное не воспринимается и носит заранее негативный оттенок для восприятия. Замятин воплощает это на страницах романа «Мы» буквально. Герои произведения падки на противодействие идеалам государства, если в них есть хоть что-то, ежели оно самую малость принимает форму окружности. Да и сам Замятин старается придерживаться новаторства, не очень выражено, но кое-что можно обнаружить.

Максимальное упрощение будет достигнуто в идеале. Пока же приветствуется новизна. Какой бы дикой она не казалась, но без неё не обойтись. По сути, любые дела рук человеческих — это постепенное продвижение к примитивизму. Ныне стихи лесенкой Маяковского воспринимаются обыденно и не осуждаются, в чём-то дальше пошёл Пастернак, прорабатывая иное понимание поэтического восприятия создаваемых им образов. Художники дошли в своих изысканиях до минимализма, но и это не является пределом их фантазии. Нужно постоянно изобретать новое — иного выхода у футуристов нет.

Арелигиозное общество вне социальных различий — тоже пункт из программы футуристов. В этом Замятин полностью солидарен. У действующих лиц нет имён в привычном для нас понимании, их чаяния касаются добросовестного труда и о религии им думать не приходится. Система кажется идеальной для существования, ведь в ней все истинно равны и нет лишних для общества элементов — всем находится место.

Возвращаясь к понимаю новаторства, стоит отметить, что футуризм обязан перемолоть себя и придти к чему-то иному, вплоть до противоположного. Когда будет достигнуто идеальное состояние, необходимость двигаться дальше продолжит довлеть над обществом. У Замятина героям тоже чего-то не хватает. Они живут в лучшем из миров и им нечего больше желать. Но им хочется и они начинают пробуждаться. Может оказаться так, что главный герой произведения «Мы» был первым кирпичом, вынутым из стены, чья участь в скором времени быть обрушенной. За Пятьсот третьим последуют другие — так и рассыпется футуризм во прах, снова поставив человечество на порог самоуничтожения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владислав Бахревский изложил перед читателем жизнь Виктора Васнецова в виде художественного произведения. Такой подход нельзя приравнивать к серьёзной исследовательской работе — книгу Бахревского стоит воспринимать в качестве занимательной литературы, рассказывающей о том, что было и чего не было. Причём провести грань между настоящим и выдуманным смогут только люди, собирающие сведения о писателе Васнецове, его картины и факты о нём. Поэтому вариант биографии за авторством Бахревского следует читать в качестве развлекательной литературы. Для Владислава Виктор Васнецов выступает в качестве гвоздя, на который вешается картина рассказываемой им истории.

Васнецов — истинно русский художник. Ему было тяжело существовать в мире, где от творца требуется не самовыражение, а необходимость угождать чьим-то интересам. На хлеб одобрение не намажешь, а деньги за порывы души никто никогда не платил. Нужно было найти своё призвание, чем Васнецов и занимался. Его призванием оказались сказочные мотивы, над которыми смеялись современники и о которых едко отзывались критики. Работа над собой успеха не приносила, стажировка за границей — тоже, лишь помощь мецената Саввы Мамонтова дала ему шанс писать им желаемое. Однако, печальны последние годы жизни Васнецова — его устремления оказались стёртыми в угоду новой волне людей, поставивших своё младенчество выше заслуг живших до них поколений.

Читатель наблюдает за становлением художника с его юных лет. Будучи сыном священника, Васнецов поступил в духовное училище, где очень рано обнаружил пристрастие к рисованию. Иллюстрировать журналы или заниматься иной плохо оплачиваемой работой ему не хотелось, поэтому он решил поступить в петербургскую Академию художеств. Бахревский подробно описывает становление Васнецова, уделяя основное внимание его чувству собственного достоинства. В жизни Виктора случалось много неудач, но читатель не воспринимает их серьёзно, поскольку постоянно остаётся надежда на благополучный исход. А ведь Васнецова всегда угнетали окружающие, не ценили написанных им картин. Даже удивительно, отчего Виктор не лишился рассудка и не совершил безумный поступок. Его примечал, но игнорировал собиратель картин Павел Третьяков. В такой обстановке тяжело творить и почти невозможно самовыражаться. Был в жизни художника и период нужды: он плохо питался, болел.

Надо учесть, Бахревский описывает талантливого человека, оценивая в первую очередь его способность создавать произведения искусства. При этом Бахревский воссоздаёт перед читателем атмосферу непонимания. Сам Васнецов не всегда был доволен получаемыми результатами, продолжая творить и держа в голове задумки сюжетов будущих картин. Так одной из определяющих работ художника стали «Богатыри», идею которых Васнецов вынашивал всю сознательную жизнь, примечая разные детали, должные попасть на полотно. Пока на страницах проходила жизнь художника, Бахревский из мелких кусочков собирал обоснования для создания самых примечательных картин.

Отдельного упоминания заслуживает бережное отношение Бахревского к критике современников Васнецова. Картины критиковали многие, в том числе и писатели, например Фёдор Достоевский. Трактовать картины — дело неблагодарное: многое зависит от знания прошлого, умения анализировать настоящее и чёткого представления критиком определённого будущего. И при этом надо видеть не то, что изображено на картине, а иное, о чём не задумывался сам творец. Во времена Васнецова русское искусство стремилось обособиться и заново найти себя. Казалось бы, фольклорные работы должны были способствовать популярности Виктора, но этого не происходило. Не умел Васнецов уловить нужное настроение людей, стараясь создавать по собственную усмотрению, без влияния посторонних.

Жить и постоянно совершенствоваться, когда тебя не понимают — трудно. Успокаивает иное — будущие поколения отказались понимать всех вместе взятых. Значит, нужно творить без надежды на светлое будущее. Всё равно твои мысли и поступки будут трактовать на своё усмотрение, в том числе и создавая беллетризированные биографии.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лауреат Сталинской премии Борис Горбатов не проявлял радости к народившемуся советскому государству, а наоборот, с предельной точностью, отображал происходившие в обществе изменения, суть которых сводилась к мрачному осознанию голодной действительности при тотальной безработице. Кажется, такой автор не мог пройти цензуру в силу очевидных причин. Однако, Горбатова с удовольствием печатали и допускали к участию во всех значительных стройках Советского Союза. Причина этого проста — Борис не капал желчью, подобно ушедшим в тень писателям, а с радостью принимал рост самосознания сограждан. Ведь так и есть на самом деле — сколько не сетуй на жизнь, а стоит всего лишь принять настоящее, как будущее окрашивается в радужные тона.

Горбатов своеобразно описал собственные молодые годы в произведении «Моё поколение». Его стиль схож с работами Александра Серафимовича, то есть главным для Бориса становится выплеск эмоций на страницы, что создаёт у читателя ощущение погружения в происходящее. Будто кто-то вокруг галдит, а читатель зачарованно стоит в углу разворачивающейся перед ним сцены. Тем интереснее наблюдать за судьбой мальчишек, чей город попеременно переходит от белых к красным. Горбатов не идеализирует — бойцы противоборствующих сторон ничем друг от друга не отличаются, действуя одинаково, распевая схожие песни и толком не зная, ради чего воюют. Под удар попадают семьи мальчишек, на глазах читателя становящихся сиротами и отныне вынужденных озлобиться на тех и других.

Отчего-то больше веришь именно Горбатову. Отражение событий под его пером кажется соответствующим ушедшим в прошлое событиям. Советское государство становилось тяжело: нельзя было найти себе место в жизни, покуда проводимая властями политика усугубляла и без того ужасное положение населения. Мальчишки желали трудиться, учиться и слыть нужными членами для общества. Их желания трудноосуществимы: работать негде, учиться невозможно, да и нет в людях нигде нужды. Хорошо себя чувствуют только нэпманы, разжиревшие от благоприятных условий, бесконтрольно продолжающие набивать бездонную торбу.

Единственное успокаивает читателя: Горбатов знает, что эти трудности будут преодолены и наступит идеальное время для жизни. Собственно, тридцатые годы для советского государства — время могучих свершений, когда человек обрёл способность повелевать силами природы, едва ли не меняя русла рек и влияя на изменение климата на планете. Об этом Борис постоянно писал, будучи корреспондентом газеты «Правда», куда отправлял беллетризированные заметки из разных мест страны, поскольку лично участвовал в первых запусках многих важных объектов. И делал он это с трепещущим сердцем, ведь мечты его детства осуществлялись.

Но! Горбатов всё-таки видит и в идеальных условиях проблемы, касающиеся в первую очередь человеческого фактора, особенно халатности. Кто-то где-то недосмотрел, недоработал или всерьёз не воспринял возникновение серьёзных проблем, как самоотверженный труд честных людей оказывался напрасным. Требовалось отдавать всего себя, лишь бы исправить чужую оплошность. И вот, наконец-то, объект запущен. Все рады — рад и Горбатов.

Ещё одной особенность характера советских людей тридцатых годов была жажда к установлению рекордов. Смены соревновались, применяя различные усовершенствования, позволяющие проделать больший объём работы. Горбатов делится с читателем историей нескольких особо отличившихся людей, начиная со Стаханова, совершившего своё достижение недалеко от тех мест, где Борис Горбатов непосредственно родился. Разве не будут после этого писателя переполнять эмоции? Он невольно стал причастным к свершению знаменитого шахтёра, чьё имя ныне является нарицательным.

Читая Гобратова, читатель понимает, — проблемы в обществе были, есть и навсегда останутся, но из этого не надо делать ещё одну проблему; следует переосмыслить понимание своего недовольства, сумев найти силы для подавления собственного Я в угоду интересам государства, иначе грянет слом старого, а заодно произойдёт и потеря равновесия минимум на одно десятилетие, что, в свою очередь, способно породить проблемы большего масштаба — именно этого следует избегать любыми способами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Прошлое без надежды на будущее. Прошлое без намёков на благополучный исход. Прошлое без определённого смысла. Это прошлое принадлежит воспоминаниям Бориса Пастернака. Всё беспросветно, муторно, тяжело, напряжённо. Так писатель понимал прожитые годы, храня в памяти эпизоды из детства и молодых лет. Он наблюдал за ростом противоречий во время русско-японской войны и за разрешением социальной катастрофы, выразившейся в виде гражданской войны. Родись Пастернак позже — из него мог получиться верный идеалам советского государства гражданин, но он родился раньше, поэтому не мог с чистым сердцем принять происходившие в обществе перемены. Да и кто бы мог спокойно их созерцать, ежели от твоих действий зависит мало, и именно тебе с осознанием этого суждено жить всю оставшуюся жизнь.

Пастернак понимает прошлое по-своему, как должен поступать каждый человек. Никто не имеет одинакового жизненного пути, даже имея сходные моменты в биографии. Всё равно есть отличительные черты, заслуживающие уважительного отношения. Пусть Пастернак не готов был трудиться во славу народившейся страны, хоть и пытался. Со временем в нём должно было проснуться желание заново переосмыслить с ним произошедшее. Именно таким образом родился «Доктор Живаго», крайне трудный для чтения и анализа роман.

Борис начинает повествование с чьей-то нелепой смерти, случившейся на пути следования поезда. Незначительное происшествие не несёт в себе ничего, но Пастернак для чего-то решил ознакомить читателя именно с этим моментом. Происходит погружение в авторскую манеру изложения. И читатель понимает, Пастернак описывает чужую трагедию без какого-либо сочувствия. Это произошло в силу независящих от людей причин, значит надо с таким положением считаться. К сожалению, одна смерть становится предвестником множества других смертей, к которым Пастернак будет относиться также спокойно. Для него данные обстоятельства — повод позволить действующим лицам о чём-то поговорить. А разве может объединить незнакомых людей что-то другое, нежели происшествие, когда нельзя стоять в стороне и не обращать внимания на происходящее вокруг?

Другой аспект описываемого Пастернаком, затрудняющим понимание повествования, является нагромождение всего. Борис свалил в кучу кучу куч, разбавив кучу кучей куч. Его личная трагедия понятна, но она раскрывается через множество диалогов, редко несущих конкретное объяснение происходящего на страницах. Практически невозможно понять, какие именно процессы происходили внутри страны, отчего разразилась гражданская война и каким образом во всё это был втянут главный герой. Безусловно, Пастернак об этом где-то писал, разбавив для всех важное иными сюжетами, важными для него лично. Пусть идёт братоубийственная война — нужно сообщить читателю иные сведения, например о Толстом или чьих-то родах. Это важнее, ведь Пастернак писал якобы о докторе Живаго, которому довелось жить в непростое время. И вот это время становится декорациями. В остальном же ворох мелькающих судеб.

Не хватает в «Докторе Живаго» огонька, накала страстей и человеческого участия. Всё податливо и мнётся словно пластилин. Слепив одну фигуру, Пастернак тут же её мял и из этого же материала лепил следующую, изредка пытаясь слепить ранее встречавшихся в повествовании действующих лиц. В итоге за десять лет он налепил достаточно, опубликовал получившееся за границей, получил Нобелевскую премию и надолго пропал из жизни соотечественников. Его точка зрения имела право на существование, но советское государство не разделяло отличных от своих взглядов. Они все лепили из одного пластилина, трактуя получавшееся по-разному. Прошлого не изменить, а вот заново слепить его можно: Пастернак внёс свою лепту, встав в один ряд с Михаилом Шолоховым.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человек — это сплетение запретов, навязанных ему обществом. И если общество требует от чего-то отречься, то человек уйдёт в себя. Допустим, христианское религиозное течение под названием Молокане не даёт детям познавать основы веры, покуда они для этого не созреют. Также молокане порицают учение и что-либо иное, не связанное с чтением молитвенных книг и распеванием псалмов из них. Согласно произведению Веры Желиховской «Из тьмы к свету», молокане — тёмный и невежественный народ, обречённый сгинуть в глухих местах, если не найдутся среди них отважные люди, в чьих силах будет порвать с общиной. Пока же молокан вместе с субботниками сослали на Кавказ, где они и продолжили существовать.

Стремление молокан к уединению можно понять. Не всем приятно дышать миазмами городов, когда сельский воздух манит свежестью и в голове наступает прояснение. Впрочем, ясность — понятие субъективное. Будучи неграмотными, молокане обрекают себя на низкоквалифицированный труд, и вольно дышать у них всё равно не получится. Ученье свет — гласит поговорка. Вот и Желиховская на примере одарённого мальчика будет искать возможности для его выхода из среды молокан и из окружающей их тьмы.

Не так просто оторвать человека от родных людей. Если не он за них держится, то они его точно никогда по доброй воле не отдадут. Разве можно отпустить ещё одну пару рабочих рук, когда может обозначиться простой? Хоть и не получается солидный навар, а вследствие невежества никто не может позволить, чтобы кто-то из ранее унижаемых стал выше угнетателей: просто из людской злобы, да преобладания заложенных в человека садистских наклонностей; нельзя отказаться от вбитых в тебя с детства убеждений.

Главному герою произведения Желиховской в этом плане легче. Он ещё не проникся культами предков, поэтому терпимо относится ко всем религиям, покуда верования молокан ему сызмальства не нравятся. Ему бы вырваться и пойти в учение, дабы стать человеком и обрести личное счастье, только кто ему позволит. Суровый дед держит, словно пришив к себе нитками, а остальная родня банально не способна заглянуть дальше своего носа. Сторонние люди будут травить ему душу, рассказывая о православной вере, о далёких красивых монастырях и всячески склонять на свою сторону — все будут сталкиваться со стеной непонимания, ведь главный герой это мог слышать, но серьёзно поверить не мог. Мир манит, но мальчику суждено сидеть в сыром подвале и сшивать вонючие ремни, едва ли не сходя с ума.

Не раз и не два будет мальчик-молокан пытаться порвать с роднёй, лишь бы вырваться из почти поглотившей его бездны. Надо полагать, у него всё должно быть хорошо. Читатель верит в это до самых последних страниц. Кажется, стихийные бедствия, уносящие сотни и тысячи человеческих жизней являются наказанием или проявлением высшей справедливости, однако религиозный человек во всём увидит благие знамения, следуя которым старый уклад поменяется на новый. В случае главного героя произведения, в его жизни обязано произойти нечто катастрофическое, иначе его глазам не суждено увидеть истинный свет, либо он сможет увидеть его только тогда, когда отвыкшие глаза обязательно ослепнут.

Любое суждение всегда будет наполнено домыслами. Есть своя правда и на стороне молокан, о чём Вера Желиховская читателю решила ничего не сообщать. Их описание говорит читателю о людях, обрекших себя на веру ради веры, без внимания к другим аспектам человеческих нужд. На самом деле так проще существовать, когда существуют строгие рамки, выходить за которые нельзя. Впрочем, у всего должны быть свои ограничения, в том числе и на ограничения. Если исключить из жизни многовариантность, то это уже не жизнь человека, а следование плохо прописанному алгоритму. Надо понимать, доступное пространство когда-нибудь заполнится, тогда игра в веру закончится.

Автор: Константин Трунин

» Read more