trounin.ru

Август Стриндберг никогда ничего не придумывал. Сюжеты всех его произведений — это отражение реалий тех дней. Между строк сквозит боль от бессилия, когда исправить ситуацию ему хотелось, но он на неё мог повлиять лишь словом. Самый первый роман Стриндберга «Красная комната» — одна из тех литературных работ, что могла положить начало жанру абсурда. Роман «Жители острова Хемсё» рассказывает о сломе старых традиций в угоду техническому прогрессу и непомерным аппетитам человеческой жадности. В части новелл. собранных из двух сборников под ёмким названием «Браки», Стриндберг с разных сторон подходит к пониманию института семьи. Пьесы «Отец» и «Фрёкен Жюли» раскрывают, резонирующую со старыми порядками, борьбу феминисток за обретение женщинами равных прав с мужчинами.

Что представляет из себя «Красная комната»? По форме и содержанию — это рваное произведение. В нём прослеживается сюжетная линия, но она имеет опосредованное значение для содержания. Самое главное, о чём говорит Стриндберг, о человеческой способности поступаться принципами и жить без забот о завтрашнем дне, подчиняя текущее положение дел своим низменным нуждам. На данном направлении более прославился Франц Кафка, дерзко и довольно правдиво отразивший в «Замке» и «Процессе» никчёмность людей, не способных организовать дело так, чтобы ни у кого не возникало затруднений. Задолго до него Стриндберг в «Красной комнате» отобразил это же, показав деятельность шведских органов власти, вроде бы имеющих место существовать, а на самом деле — это фиктивная организация, якобы работающая, но, на самом деле, создающая видимость деятельности.

Испробовав критику властей, Стриндберг уже не останавливался. Он прошёлся по всему шведскому обществу, где-то прямо, где-то иносказательно, сообщая читателю горькую правду. Например, ныне крупные компании по сути не имеют веса, созданные с помощью махинаций, готовые, при первом известии о грядущем крахе, тут же развалиться, ничего в итоге не потеряв. Страдают от их действий конечные потребители, польстившиеся на выгодные условия. Или другой пример, касающийся создания писателей-звёзд, чьё творчество никого не интересует, кроме людей, способных на них заработать. Литература — тот же бизнес, имеющий чёткую структуру, где важно придать любому тексту то значение, после чего его начнёт хвалить большинство. Не имеет значения содержание произведений — их обычно не читают дальше первой главы. Коли хвалят одни, то похвалят и другие. Нужно всего-то обеспечить благостное расположение основных критиков, чья лесть будет трактоваться в угоду новоявленному гению пера. А ежели где-то разнесут популярное произведение в пух и прах, то кто же станет верить этим «самодурам»?

Цельный и грамотно выстроенный сюжет ждёт читателя в романе «Жители острова Хемсё». Перед его взором предстаёт один из множества шведских островов, жители которого живут по исстари заведённым традициям. Религиозные деятели от них далеко, чиновники ещё дальше. Земледелие в упадке, рыбу тоже ловят древними методами. Всё изменяется, стоит появиться на острове Хемсё новому человеку, перепробовавшему множество профессий, а теперь нанятому для восстановления хозяйства из упадочного состояния. Разумеется, ему придётся бороться с местными нравами, находить методы для воздействия и, в конце концов, праздновать успех.

Стриндберг смотрит не так оптимистично, как хотелось бы думать читателю. Разбавляет повествование юмор, периодически встречающийся на страницах. Уморительно наблюдать за столь отсталым обществом и попытками его исправить. Очень странно, что столь сильное произведение до сих пор не было экранизировано. В нём есть всё для успеха у зрителей, причём над сценарием трудиться не придётся. Поразительно прорисован Стриндбергом финал действия, ставящий окончательную точку, когда всё кажется свершившимся, но оборачивается полной неожиданностью, являющейся разумным выходом из сложившегося положения.

Очень ярко Стриндберг повествует о «Браках». Он сводит разных людей, проживает их жизни и рисует печальные обстоятельства, возникающие до или во время совместной жизни. Есть у него персонажи, не понимающие смысл семейных посиделок и шумных гулянок, покуда не обзаводятся собственным выводком детей, уподобляясь толпе. Есть и такие, кто живёт в любви, покуда их интересы не расходятся из-за бурных перемен в обществе, когда одна из половин брачного союза видит в отношениях черты из литературных произведений, трактуя кем-то описанное, примеряя чужую жизнь на себя, создавая химерные представления о действительности, едва не разрывая дотоле крепкие узы. Есть браки из необходимости, если он статный и игнорируемый красавицами, а она весьма страшна: в их отношениях чередуется привязанность с отторжением, вплоть до окончательного осознания необходимости дальнейшего существования, какими бы противниками по жизни супруги не являлись. Есть браки, пережившие бурное лето и впавшие в осеннюю хандру — теперь надо позаботиться об истлевающей нитке привязанности.

В каждом рассказе читатель видит самого Стриндберга и его метания. Вместо главного действующего лица предстаёт Август, в образе жены — Сири фон Эссен (первая жена писателя). О трудностях их отношений Стриндберг писал часто, впоследствии создав роман «Исповедь безумца», постаравшись рассказать о возникновении между ними привязанности, тяжёлой совместной жизни и о возможном разрыве в дальнейшем, поскольку Августу не хватало моральных сил для продолжения поддерживания отношений с человеком, выводящим его из равновесия и не считающим нужным поощрять в нём творческий задор, скорее вгоняя в тоску, нежели даря возможность ощутить радость. Стриндберг страдал, зато без этого ему просто не было бы о чём писать.

Подтверждением этому служат пьесы «Отец» и «Фрёкен Жюли», в которых Август отразил не только отношения с женой, но и затронул тему феминизма. Ему глубоко противно осознавать, что когда-нибудь женщины смогут управлять мужчинами или просто жить, не отдавая отчёта своим поступкам. Стриндберга это беспокоит в основном из-за Сири фон Эссен, чьё поведение его возмущало. Действующим лицам мужского пола проще было наложить на себя руки, нежели испытывать влияние свободных от обязательств женщин.

Как бы не смотрел на жизнь Август Стриндберг, он делал это честно. Он отлично передал дух своего времени.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кутзее в очередной раз озадачил читателя абсурдической загадкой. Искать смысл в его произведениях необходимо, но нужно ли? Что читатель может увидеть в нелогичном поведении героев с последующими их оправданиями своих поступков? Или чем примечательно устранение засора в трубах с попутными размышлениями о роли экскрементов для человека, привыкшего питаться свининой? Или как охарактеризовать спонтанно возникающие привязанности к ранее незнакомым людям, без участия которых дальнейшее существование не мыслишь, ощущая себя виноватым в их личных бедах, случившихся задолго до знакомства?

В одном портовом городе случилось непоправимое — потерялся мальчик. Вернее, он нашёлся, а потерялись его родители. Добрый человек приютил ребёнка, чтобы потом передоверить его случайно встреченной женщине. Именно так начинается «Детство Иисуса». Что же далее предлагает читателю Кутзее? Не захватывающую историю поиска родных и не повествование о возникновении привязанности друг к другу троих людей. Отнюдь, суть рассказа Кутзее сводится к авторским размышлениям, позволяющим ему полнее раскрыть собственное понимание устройства реальности. Иногда заботы Кутзее действительно раскрывают замалчиваемые обществом моменты. Впрочем, замалчивают их прежде всего из-за нелицеприятности, предпочитая не затрагивать то, что должно само находить решение, поскольку внимание к мелочам приведёт к излишней стандартизации, вследствие чего некогда невзрачная проблема обретёт важный статус, породив свойственную людям истерию на пустом месте.

Должны ли воспитывать ребёнка чужие ему люди? Об этом Кутзее опосредованно строит диалог с читателем на протяжении всего повествования. Для него значение имеет многое, начиная от моральных качеств и заканчивая подлинным чувством привязанности. Если глубже вникнуть в содержание, то размышления Кутзее оказываются построенными ради рассуждений, ведь, говоря об отрицательных чертах людей, он их постоянно оправдывает. Новоявленная мать может не иметь собственных детей, встречаться с мужчинами и жить в своё удовольствие, а новоявленный отец плыть по течению, сетуя на болячки и думая о важности работы грузчика для благоденствия всех жителей на планете, имея при этом сомнительное мировоззрение, навязанное ему кем-то чрезмерно умным (допустим, Джоном Максвеллом Кутзее).

Думается, понимание жизни настолько сложное, что человек не имеет права на твёрдые убеждения. Кутзее не стесняется раскрывать личное представление о происходящих в мире процессах, опосредованно стараясь повлиять на читателя. Не он один уверен, будто его мнение единственно правильное, тогда как все остальные точки зрения — плоды с дерева заблуждений, выросшем на искажённых представлениях о должном быть. Многие писатели склонны строить повествование, уверенные в окончательной правдивости. В случае Кутзее ситуация усугубляется тем, что действующие лица без стеснения навязывают ребёнку свою философию, после чего тот замыкается и предпочитает вместо рассудительных ответных соображений демонстрировать неуравновешенное поведение.

Читатель может увидеть в «Детстве Иисуса» аллюзии на библейские сюжеты, проводя параллели, исходя уже из самого названия книги Кутзее. В мальчике легко разглядеть Иисуса, остальное подстроить под осознание этого. Не стоит данное предположение опровергать — при должном старании во всём легко найти сходство, главное проявить фантазию в должной мере. За Иисуса можно принять других героев произведения, имеющих на то аналогичное право. Не зря названный отец размышляет о смысле им делаемого, а названная мать стремится найти другим место среди себе подобных За пороком каждого кроется добродетель, что и доносит до читателя Кутзее, давая всем одинаковое право не слышать кривотолков за спиной.

И жили они счастливо, ибо не жили счастливо; и бед не знали, ибо беда их не покидала.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нужно уметь смеяться над собой, даже если делаешь это с серьёзным лицом, задевая острые углы. За подобный юмор тебя не похвалят, а скорее осудят. Но кто не боится затруднений в понимании своих мыслей, тот рано или поздно добьётся нужного эффекта. Джозеф Хеллер ничего нового не придумал, поскольку, придерживаясь рамок абсурда, он под другим углом восприятия изложил тревожащие его проблемы современного общества. Ему не давала покоя война, которую он наблюдал лично, совершив шестьдесят боевых вылетов. Хеллер стал невольным свидетелем того, что никогда не найдёт места в голове разумного человека. Война сама по себе — страшное явление, но ещё более пугают люди, ответственные за боевые действия. Хеллер честно летал и бомбил указанные цели, а тем временем на базе происходило много вещей, о которых лучше лишний раз не вспоминать. Безусловно, Хеллер передёргивает, причём раздувая происходящие в книге события до тупейших из тупых ситуаций. Есть в его словах цельное зерно — нужно лишь не кривить душой, а принять «Уловку-22» без возражений. Необходимо по-настоящему ценить жизнь, чтобы не бояться пойти под трибунал за свои действия.

«Уловка-22» — самый настоящий театр абсурда. Всё происходящее в книге — это рассказ о психически нездоровых людях. Хеллер каждое отклонение от нормы возводит в абсолют, отчего даже человек без медицинского образования и без проведения каких-либо обследований сможет им поставить диагноз «Идиот». Поведение и мысли героев книги прямо говорят за их невменяемость. Трудно поспорить с утверждением, что война ломает психику людей, но в обществе более принято считать иначе — война закаляет людей. Угроза быть убитым сводит людей с ума в прямом смысле, делая их калеками до конца жизни. У Хеллера герои сошли с ума раньше, чем они отправились домой. Связано это с постоянно повышающейся нормой вылетов. Безумство, однако — пожалуй, это факт: американский лётчик, совершив двадцать боевых вылетов, мог отправляться домой, ведь война для него на этом завершалась. Разве мог кто остаться в своём уме, если дойдя до заветной цифры, количество вылетов увеличивалось на пять… и так до 60-70-80. Всё-таки боевой вылет — это далеко не одно и тоже, что «слетать за молоком в Парму», а реальная обстановка, где самолёт может быть сбит силами противовоздушной обороны противника.

Экипаж бомбардировщика — не те люди, которым приходится сталкиваться с врагом лицом к лицу. Их дело удачно отбомбиться и вернуться на базу. Кто-то из них может мечтать быть сбитым, чтобы уплыть на спасательном плоту в Швецию, а кто-то будет сидеть и трястись до приземления, вспоминая имена всех святых, лишь бы снова вернуться живым. Хеллер безжалостен к собственным героям, сводя их в могилу одного за другим. Их смерть такая же нелепая, как и их поведение вне самолёта. Просто приходит время завершить жизнь, и Хеллер её обрывает, применяя в качестве режущего инструмента лопасти винтов или иные инструменты, но постепенно сводя всех в могилу. Складывается впечатление, что умереть должен каждый участник войны, включая отсиживающееся на базе командование. Если умереть не в бою, то можно врезаться в гору, а то и попасть под удар просто купаясь в море: Хеллер не испытывает сожаления, делая из абсурда констатацию печального факта — люди смертны, а война не может обойтись без человеческих жертв.

Гнилая система ещё держится, покуда самолёты способны подниматься в воздух и выполнять свои задачи. А ведь жадные до наживы сторонние граждане, могли в родную армию поставлять вооружение отвратительного качества. Хеллер ни о чём таком не говорит, а значит читатель может быть спокойным — не все ещё окончательно потеряли совесть. Только совесть можно терять по-разному, чему Хеллер потворствует, находя множество дыр в жизни людей, пребывающих в условиях военного времени. Нет такого момента, куда Хеллер не вставил свои пять центов. Достанется медицинскому корпусу, службам снабжения и самому командованию. Последнее будет думать больше о сытой жизни и о выполнении пришедших сверху приказов, чем о быте подчинённых. Доктор ради повышения довольства будет по документам выполнять боевые вылеты, а ответственный за поставку продуктов «начнёт доить» армию США ради собственного блага, выкачивая воздушную смесь из спасательных жилетов и совершая вояжи по всей Европе, осуществляя бартерные сделки. Сходить с ума начнёт и сам читатель, усваивая из текста книги информацию о подобном раздолбайстве.

Поставить к стенке и расстрелять можно каждое из действующих лиц. Нет ничего разумного в совершении диверсий внутри собственных войск: положение армии на карте спокойно изменяет посторонний, неизвестный подкидывает мыло в общий котёл с едой, кто-то отказывается взлетать из-за того, что он уже выполнил норму вылетов. Сумасбродство процветает, и с ним никто не желает бороться. Во главу всего Хеллер ставит негласный свод фронтовых законов, где двадцать второй пункт гласит: «Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинно сумасшедшим». Пускай в кузнице нет гвоздя, ведь бои идут вне родных стен, а значит враг ничего не сможет с тобой сделать. В его силах лишь стереть в порошок базу, но это генералитет как-нибудь переживёт, имея в запасе свежих призывников.

А хочет ли кто-нибудь уходить на войну? Американцы всю свою историю воюют. Не было ещё года без их участия в каком-нибудь конфликте. Разобравшись с присутствием индейцев, испанцев, англичан, французов, голландцев и русских на своём материке, они стали всё активнее вмешиваться в дела соседних континентов. Только теперь среди них есть когда-то гонимые индейцы, испанцы, англичане и далее по списку. Хеллер добавляет в проблематику армейских будней национальный вопрос. Отнюдь, шовинизма и джингоизма в книге нет, и без этого хватает здоровой порции циничного восприятия происходящих событий. В рядах армии США все чувствуют себя в одинаковой степени плохо, если не являются подлинно сумасшедшими, а ведь таких в «Уловке-22» избыточное количество. На читателя обрушивается нетривиальное подтрунивание, где находится место нефтеносным индейцам, гонимым по прерии всё дальше и дальше, и людям с несуразными фамилиями, о которых просто принято шутить, но не проводить внутренних расследований и как-то их морально подавлять. Одну тему не задел Хеллер, не решившись её поднимать в столь неоднозначном произведении: он не стал говорить об отношении к чернокожим представителям своих сограждан.

В «Уловке-22» никто не хочет воевать, опять же кроме тех психов, которым срочно надо в Швецию. Люди без особой радости пополняют ряды армии, оставляя дома отнюдь не родных и близких, а наработанную клиентскую базу. Хорошо, если вернёшься с войны и сумеешь вновь наладить бизнес. Однако, коли ты призван, значит и по возвращении надеяться на успешное восстановления дела не следует, если в самой армии ты не зарекомендуешь свой профессионализм.

Джозеф Хеллер показал войну с той стороны, с которой о ней говорить кощунственно. Но в подобном тоне говорить о войне необходимо, как бы тебя за это не порицали. Экзюпери в «Военном лётчике» говорил в более мягких оттенках, но также был категоричным в своих суждениях. А вот Хеллер сделал ставку на юмор. И не прогадал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Право, пустое дело говорить о пустом, но про абсурд всегда можно сказать ещё большее количество пустых слов, основанных на личном мнении каждого читателя, выраженных в расходящихся кругах по воде, оставшихся после камня-прыгуна. В бесконечном построении диалогов, выражающихся скорее стремлением показать тайные проходы в бюрократическом аппарате любого паспортного стола, не говоря о более вышестоящих организациях, Стругацкие устраивают маленькое представление, погружая читателя в атмосферу японского созерцания ползущей улитки по склону дремлющего вулкана. В самом созерцании бытия происходит осознание понимания смысла жизни. И если человек сумеет проследить путь улитки от начала до самого конца, то он, безусловно, постигнет суть и станет самым уважаемым человеком среди созерцателей.

Переплетение миров и переплетение вариантов — такой предстаёт «Улитка на склоне» читателю. И если мир лесной конторы предельно ясен, покуда персонажи бегают с обрыва через контору на станцию за зарплатой и премией, разгадывая при этом кроссворды и заполняя полные маразма анкеты, наполняя сюжет худо-бедным юмором; то соседствующий с этим иной мир погружает читателя в некое воплощение славянской мифологии, когда грибницы захватывают деревни, русалки завлекают мужчин, а мертвяки становятся реальной угрозой для передвижения по пересечённой местности. Во всём этом некотором разнообразии событий читатель успевает заметить только оду тщете существования и некролог смыслу жизни, выродившейся с того момента, когда обезьяна взяла в руки камень.

Хорошая советская фантастика может с успехом опираться на родные корни, как это любит делать её продолжательница — российская фантастика, придумывая, разрабатывая и переоформляя ранее пройденные этапы. И пока Стругацкие пытались найти свой стиль, отталкиваясь от мэтров японской поэзии и американо-немецких классиков-экспериментаторов новой волны, разбавивших стойкость реализма изрядной долей модернизма, в голове братьев созрел обзорный план «Улитки на склоне», несколько революционной в своём сюрреализме от литературы. Правда, перемешать всё в кучу, заставляя читателя бродить по эзоповым тропам, это, конечно, и есть основное назначение любой добротной фантастики, пытающейся донести до людей важную истину, строго табуированную в обществе, когда наложенное вето хочется снять, а открыто об этом сказать не получается. В Советском Союзе сказать всю правду — означало попасть в опалу. Но это ведь фантастика, если тут кто-то видит что-то, от чего власть пытается откреститься, то значит — что-то в такой литературе действительно есть.

Алиса в стране чудес, как улитка на склоне, обмеривает поля вокруг замка, покуда из ближайшего леса раздаётся злобное: — «Кыыыысссссь». Для современного читателя не очень трудно уловить взаимосвязь всего вышеозначенного. Разгадывать загадки, выраженные в форме подачи японских аниматоров, применяющих для реализации своего мастерства определённые методы прорисовки действий — это всё так близко. И сколько не бейся над желанием понять происходящее — мешает менталитет, далёкий от спокойного созерцания постижения дао кем-то на склоне, совершающего простые до омерзения действия, направленные на преодоление человеческих желаний придти к соглашению с самим собой. Хорошо, когда есть возможность отрешиться от мира, чтобы принять сложившиеся обстоятельства за само собой разумеющийся ход вещей. Только нет в душе тех порывов, но есть внутреннее согласие с творимыми непотребствами, что заглатывают людей без остатка, производя на свет чувство недовольства от собственной глупости.

Стругацкие создали что-то уникальное, наполненное бесконечным сумбуром, разговорами ни о чём, где всё происходит в неведомом мире, а вся ситуация наполнена тем самым абсурдом, в который никто не верит, но с которым сталкивается каждый день во всех сферах жизни.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Много мыслей было в голове у Камю. Вот он однажды и решил выложить их на бумагу, поделившись своими размышлениями над причинами самоубийств и, набирающим популярность в культурных кругах, абсурдизме. Особой мудрости найти невозможно. Когда кто-то пишет об абсурде, то получается это у него всегда невразумительно. Попытаться объяснить непонятное можно более простыми примерами, но Камю не идёт по прямой дороге, предлагая обсудить различные проявления абсурда в культуре, но при этом трудно разобраться с самим абсурдом и причинами его появления. Те доводы, что приводятся для обоснования причин его возникновения в культуре — абсурдны сами по себе. Не может человек просто так переходить к абсурду, не испытывая для этого особой необходимости. Но так уж получилось, что абсурд стал набирать всё большую силу. Лично для меня, абсурд — это отражение достижений человека, когда культурой стали заниматься бескультурные люди, порождая именно тот тип творчества, который и принято называть абсурдом.

Каждый день приносит в жизнь всё больше абсурда. Включишь телевизор — с уст людей на экране срывается абсурд, который идёт на потребу дня. Откроешь газету — абсурдная информация, основанная на абсурдных предположениях. Берёшь женский модный журнал — каждая картинка является наивысшим проявлением абсурда, заретушированного и выставленного в чрезмерно сглаженном виде, от которого наших предков потянуло бы сравнить нынешний блеск с помойными отбросами. Но в наше подсознание так сильно внедрилось извращённое восприятие действительности, что мы сами генерируем абсурдный поток информации, принимая такие же потоки от других людей. Всё настолько погрязло в абсурде, что сам абсурд — уже не абсурд, а обыденность. Эволюция бездарности и лёгкой доступности — бич культуры. Теперь нет культуры… она осталась в прошлом.

Камю не говорит про абсурд, он говорит лишь про осознание его людьми. В словах Камю трудно уловить связи всех рассуждений, рассыпанных по строчкам каждой страницы бисерными вкраплениями. Крупицы разнятся по форме и цвету — общий итог работы выходит вполне удовлетворительным, но если браться за каждый элемент в отдельности — не можешь уловить ни определения проблемы, ни сути слов автора. Где-то Камю пытается свести всё к изменению личности человека, когда каждому индивидууму становятся присущи черты героя «Тошноты» одного известного писателя.

Годом издания «Мифа о Сизифе» числится 1942. В Европе гремела война, где уж тут не задумаешь над абсурдностью всего происходящего. Не зря Камю начинает эссе с мыслей о причинах, побуждающих людей совершать самоубийства. Камю видит в них чёткое понимание сложившихся обстоятельств, когда человек принимает осознанное решение для завершения своей жизни. Это делается не просто так, а по определённым причинам, далёким от безысходности. Но Камю настолько скуп на слова в эссе о самоубийстве, что вынести какую-либо точку зрения не представляется возможным. Самоубийство, впрочем, Камю не порицает, но и не призывает им завершать свои дела. Такая позиция у западного человека существовала задолго до Камю, будет существовать и после Камю.

Проблема подобных книг в том, что их содержание никогда не задерживается в голове. Они становятся лишь ступенькой в списке прочитанной литературы, из которых немного погодя уже никогда не получится что-то вспомнить. Была ли польза, и стал ли «Миф о Сизифе» откровением? Может для европейского читателя он таковым и был, но сильно сомневаюсь, чтобы кто-то воспринял тогда эти эссе за что-то от философии. Тут просто размышления над вопросами, которые так и не смогли дать окончательный ответ.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Алиса в Зазеркалье — рваное неравномерное произведение. Нет чёткого сюжета. Наша героиня просто фантазирует. Нет кролика и нет погони. Есть котёнок, под рукой зеркало (видимо кривое) и безудержная фантазия Кэрролла. После каждой сцены неведомый режиссёр в голове кричит твоему внутреннему оператору — «Стоп! Снято! Переходим к следующей сцене». Таким образом и протекает вся книга. В ней нет смысла, нет какой-либо философии, есть просто издевательство над языком. И рассчитана книга на совсем маленьких детей, познающих мир. Для них данная книга — клад.

Стоит лично пожать руку переводчику. Сам перевод иностранной литературы — подвиг. А полная адаптация под родной язык — двойной подвиг. Не знаю, правда, на сколько при этом искажается содержание. Не в этом суть. При дословном переводе книга вообще бы ничего из себя не представляла. Главное — игра слов.

Вот, смотрите, бабочка. Да, ба — бочка. Такая большая бочка. И летает ведь. И питается весьма просто — в неё еду наливают. А вот слепень. Он действительно пень и его рубят. А вот осина… большая такая осина, представьте как больно жалится. Смотрите, мимо пролетела стрикоровы. Подумать только, когда-то она была стрикозы, а теперь вон какая вымахала. Теперь стрикоровы. Прокорми такую. Заметили, что тут гиппопотут, а вон там гиппопотам? За вареньем приходите завтра или вчера, в другие дни варенье не выдаётся.

Сумбур и абсурд + малая порция английского юмора, который, как известно, любит высмеивать окружающих именно с позиций абсурдности ситуации. В каких-то книгах такой юмор трудно переварить органически. Тут же он как нельзя к месту. Удручает, что книга выветривается из головы моментально. Впрочем, в ней нет ничего, что нужно запоминать. Такого рода парадоксы в нашей жизни случают регулярно. Кто-то их записывает, иные посмеются и забудут.

» Read more

«Разговор об операции порой эффективней самой операции» (с)

Всё-таки есть у Шекли хорошие достойные внимания большие формы. Образчик перед вами — Координаты чудес. Образчик большой, но маленький, наполненный достойными мыслями, абсурдом происходящего, возможной реальностью. Шекли правильно включал своё воображение, оно работало в нужном направлении. Можно даже сказать, что его мысли имели чёткие координаты, нацеленные на поиск чудес в обыденных вещах. Научная фантастика — была его призванием. Он в ней обосновался, он её поднял, после него ты уже твёрдо уверен в том, что из себя представляет классика НФ. Это не только Азимов и Лем. Шекли — третий кит.

Давайте представим себе нашу планету как точку координат во вселенной. Но не в статичной вселенной, а в постоянно изменяющейся. Однажды, покинув точку, обратно можно вернуться только по внутреннему чувству. А если такого чувства у тебя нет. Ты желаешь всеми силами вернуться обратно и не получается. Ты не знаешь координат исходной точки. Пытаешься их добыть, но спустя секунду они считаются устаревшими, исходная точка приобретает вид параллельной вселенной, куда лучше не соваться. Мало ли что там может ждать. Вдруг попадутся разумные динозавры или разумный город.

За что стоит поблагодарить Шекли, так это за мифотворчество. Позволить читателю познакомиться с создателем Земли, с заказчиком на создание планеты. Всё это позволяет заново взглянуть на мир. Научная фантастика всегда нещадно бьёт по религиозным чувствам верующих. Где ещё как не тут можно развернуться в полный рост и не боясь цензуры высказать свои мысли на чистоту, предавшись аллегориям. Иной раз даже аллегории не нужны. Можно говорить прямо. Пускай Адамс в «Автостопом по галактике» придал Земле вид мышиного эксперимента. Слишком странной была та идея, слишком комичной. Шекли не так категоричен. Он с юмором подходит к видению мира. В конце концов с чего мы взяли, что нашу планету кто-то создал. Может создали за него и для него. И почему в ответ на это действие его теперь превозносить выше небес, давать ему право судить наши поступки после смерти? Мощный пласт философии и религии в такой вот книге — это было совершенно неожиданно.

«Хотите узнать ваши координаты? Пожалуйста — «вы сейчас здесь»».

» Read more

После обескураживающего Замка я с опаской брался за следующую книгу Кафки. Кто знает, может он будет таким же отвратным как Сэлинджер, но оказалось, что ситуация не настолько критичная. В более ранней книге, нежели Замок, Кафка более лаконичен и не ездит по ушам читателя старым железным утюгом, нагревающегося с помощью заранее закинутых в его жерло раскалённых углей. Всё гораздо лучше и ближе, что несомненно обрадовало.
В угол проблемы вновь поставлен абсурдизм, а что может быть абсурднее суда? Да пожалуй ничего. Читая Кафку, непременно убеждаешься в беспросветности этой ветви власти, где никто толком не знает всей сути происходящего и занимающиеся этим абы как лишь бы было чем заняться. Краеугольные камни системы — это судьи и адвокаты, без которых в данном деле никуда. А если без них, то дело вообще труба.

Главному герою что-то вменяют, он и сам не знает что. Но собирается до конца разобраться в этом деле. Но так ли легко это сделать, если даже здание суда располагается в чёрт-знает-где. Сам судья себе-на-уме. Нанятый адвокат себе-на-уме. И все другие действующие лица себе-на-уме. Кафка не изменяет своему стилю и рисует картины не хуже Пикассо, вычерчивая окружающий мир следуя одним ему понятным мотивам. Одним словом, Алиса-в-стране-чудес повзрослела и вместо поедания грибов теперь решила судиться не с картами, а с настоящими профи.

Читать порой смешно, а порой и грустно. И финал какой-то беспросветный, впрочем это же Кафка.

» Read more

Если у вас в голове кавардак,
если в комнате бардак,
если чай вы пьёте просто так,
и часто попадаете впросак…

То читайте эту удивительную книгу. Рассказывать о ней просто нет смысла — сюжет известен каждому.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Начиная читать «Замок», я ничего не ждал, однако с первых строк возникают мысли о полной абсурдности происходящего. Но, если присмотреться более внимательнее, видишь не абсурд, а бюрократизм во всей его красе.
Молодой человек К. приезжает работать землемером в некую деревню, относящуюся к некому замку. Однако, оказывается, что землемер там не нужен, хоть от них и поступала заявка на эту должность. Удручённый К. устраивается работать школьным охранником. И все его действия в романе носят лишь один характер — попытка пробить стену, дабы наконец-то выйти на чиновника, ответственного за всё это, чтобы разобраться в данной ситуации.
Наверное К. удалось бы добиться своего, допиши Кафка книгу…
Хотя сомневаюсь… через бюрократические проволочки не так просто пробиться.

Ещё раз хочется подчеркнуть, «Замок» Кафки — это прежде всего ода бюрократизму.

» Read more