Рубрика: Модернизм

Когда-нибудь в каком-нибудь городе некая легенда некоего дома, что будоражит спокойствие всей округи, находя подтверждение в показаниях очевидцев, буквально вчера ставших свидетелями проявлений правдивости мистических видений, обязательно будет подвергнута художественной обработке и написана. Старые здания наполнены привидениями, под большим мостом может жить тролль, либо где-то в Праге в еврейском гетто укоренился миф о големе-защитнике, что просыпается каждые тридцать три года, забирая перед забвением очередную жертву. Легенда о големе восходит к XVI веку и является особенностью мифотворчества пражской еврейской общины, один из представителей которой решил повторить божий промысел, создав подобие себя из глины, но не для любования, а для охранения порядка. Тот голем был послушным существом, являясь одновременно первым роботом, внимавшим команды через бумажку с информацией, что вкладывалась ему в разъём, напоминавший рот; однажды команду голем не получил, после чего случился великий погром. Благодаря ли Майринку или иным, но понятие голема твёрдо вошло в обиход жителей всей планеты, прекрасно понимающих значение слова и природу того существа, которое является самым лучшим охранником, оживающим для устранения угрозы.

Густав Майринк долгое время жил в Праге. В двадцать четыре года он стоял на пороге смерти, размышляя над обоснованием смысла дальнейшего существования. Случай помог ему отложить решение щекотливой ситуации на потом, а вследствие тяжёлой эмоциональной травмы Густав легко стал внимать всему мистическому; был вхож в круг каббалистов. Видеть во всём тайные знаки, пытаться обосновать происходящие в мире события с помощью различных приспособлений, но при этом оставаться человеком, лишённым чрезмерного стремления погрузиться и принять на себя всё то, чем живут его друзья — именно такое впечатление производит Густав на читателя. Отбросив всё лишнее, вооружившись местным фольклором, Майринк воссоздал голема, взбудоражив мысли воюющей Европы, ещё не подвергнувшейся воздействию ядовитого иприта, чтобы понять необходимость существования големов на самом деле, как единственного средства уйти от ужасов войны, заменив живых людей искусственными созданиями. Всё это будет бродить в головах людей того времени, желавших обрести подобного защитника. 

Мистическая составляющая в «Големе» действительно есть, но автор её разобьёт, придав влажной глине законченный вид и дождавшись естественного засыхания, после чего читатель будет обречён увидеть под маской тайны злой гений человечества, привыкшего стрелять в спину под громкие звуки и ощипывать тушку домашнего животного, выращенного ради пропитания. Можно испортить любое начинание, а таинственной истории придать самый обыкновенный вид. Отчасти, Майринк поступил именно так, прикрывая интригой самое обычное осознание факта, твердящего, что всё тайное рано или поздно становится явным. А вот какими средствами достигается понимание непостижимого — самая главная загадка. Майринк не вводит в повествование людей с необычными способностями, но поступает довольно удивительным образом, наполняя книгу не только знаками, но и артефактами, дающими способность воспринимать виденное кем-то ранее. Кажется, перед читателем типичный миф со сказочными элементами — так и есть на самом деле. Не скатерть-самобранка, не плащ-невидимка и даже не поедающая людей стена, а аналогичный предмет.

«Голем» — первое крупное произведение писателя, поэтому оно очень трудно читается. Не умеет автор красиво раскрыть перед читателем сюжет, уделяя больше внимания наполнению страниц, нежели изготовляя уникальное повествование по отработанному годами рецепту. Читателю придётся продираться, пытаясь усвоить содержание, чтобы самостоятельно искать нужные ниточки. На первый взгляд кажется, что начинать книгу об оккультизме историей об окулисте — это игра словами. Кощунственные поступки псевдодоктора являются тем самым спусковым механизмом, что готовит читателя к выстрелу, подогревая интерес любопытной историей, куда может быть втянут каждый. Полностью осознав весь ужас, читатель на протяжении остальной части книги будет искать точно такие же моменты, но ничего подобного он больше не найдёт, приняв весь сумбур, который Майринк из себя выжимал.

Герои «Голема» перемещаются по разным локациям, совершая действия, проверяя теории, опровергая ранние предположения и делая важные для дальнейших поступков выводы. Само собой получается, что всё сводится к поиску смысла жизни в Каббале и других книгах о мистике. Ответ давно ясен, но человеческий мозг не готов принять логическое объяснение, вновь и вновь трактуя окружающий мир с позиции тайного начала, скрытого от человека, чтобы к нему доступ был только у избранных. Нельзя однозначно утверждать про простоту всего сущего, поскольку многие материи ещё не открыты, но мистической среди них точно нет. Однако, в один прекрасный момент — неизвестное выйдет на поверхность, став частью повседневной жизни, лишённой пещерных предрассудков.

Нужно разбивать оковы заблуждений, но для этого необходимо понимать, что заблуждения вообще возможны. «Голем» Майринка является одним и ключей к пониманию этого.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Слышите? Дует ветер. Да, дует ветер, но прислушайтесь повнимательнее. Не слышите? Свист?! Определённо, свист. А откуда свист? Это свистит грыжа мошонки. Грыжа мошонки? Конечно. Но разве может грыжа мошонки свистеть? Поверьте, у Маркеса не только может грыжа мошонки свистеть: у него своеобразное чувство «магического реализма», порождающее дикие образы, которые разнятся от книги к книге.

Всегда трудно писать книгу. Особенно, если писать книгу хорошую. Для такой книги нужен сюжет, необходимо большое количество слов, да какая-то важная идея. Для Маркеса в очередной книге всё сошлось вокруг любви, пронесённой сквозь года, ставшей для главных героев самым главным чувством, не утратившим значения и в глубокой старости. Не стоит воспринимать жизненный путь каждого из них с какой-либо осуждающей стороны — может просто мы не очень понимаем особенности жителей Южной Америки, живущих совсем в другом психологическом климате — они окружены иными проблемами, своеобразными заботами и придерживаются другой модели поведения. Только — вот только… Южная Америка известна всему миру фанатичной приверженностью к католической церкви, чьи позиции — если судить по книгам Маркеса — в Колумбии наиболее слабы. Вполне может быть и так, что запретный плод всегда сладок, а это легко порождает в думах людей затабуированные желания, которые Маркес открыто изложил на бумаге.

Любовь во время холеры — таково название на всех языках мира, кроме русского. Холеры в книге нет. Любви в книге нет. Есть быстро летящая жизнь. Есть множество случайных связей. Есть романтическая привязка к юношеской любви. Более в книге нет ничего: лишь дикие ассоциации Маркеса позволяют разбавить чтение короткими усмешками, возникающими в виде ответной реакции на несусветную глупость, лишённую реальной привязки к действительности. Неужели конская струя обладает мощным воздействием на стенки унитаза и так ли приятно делать друг другу клизмы на старости лет, достигая таким образом высшей точки удовольствия? Безусловно, стимулирование простаты доставляет удовольствие мужчинам, способным получить его и без задействования иных органов, только не обязательно для этого прибегать к сомнительного вида процедурам. Надо относиться ко всему гораздо спокойнее, растаскивая слова Маркеса на афоризмы, не имеющие никакого отношения к жизни.

Симптомы у любви и холеры одинаковые? Вполне может быть и так. Редко какой писатель не старался сравнить любовь с разными заболеваниями, не заботясь о достоверности. Если во времена Льва Толстого принять страдания от любви можно было за туберкулёз, то, учитывая уровень медицины XIX века, это неудивительно. Но Маркес жил в наше время, и уж ему-то должно быть хорошо известно, что холера — это болезнь грязных рук, возникающая среди социально незащищённой части населения. Кроме того, холере присуще бесконтрольное неудержимое излитие жидкости, что больше характерно для волнительных моментов, но не для любовных мук. Всё это, на самом деле, лишь дождевая вода на побережье, выпавшая во славу корабля, капитан которого решился вывесить флаг опасного заболевания, что позволяет ему уходить от досмотра таможенников, провозя любую контрабанду, даже в виде любви. Почему бы и нет. Любовь действительно будет во время холеры, но в самый короткий миг, порождая мучительные позывы сделать очередную клизму, пытаясь вызвать хоть какое-то подобие искомого заболевания.

Стоит признаться самому себе, что между поздним Маркесом и Маркесом ранним можно поставить знак равенства. Замечательный стиль нобелевского лауреата увидел свет благодаря сумбурным невообразимо-непонятным литературным стараниям, после чего всё стало возвращаться в исходную точку. Заматеревшему писателю не так просто растратить весь талант, поэтому в повествовании ещё остаются нотки разумности, плавающие подобно продуктам жизнедеятельности той птицы, что случайно обронила их на влюблённых в момент первого зрительного контакта. А дальше всё стало плавать… и плавало, и не тонуло. Как тут не закончить последним словом полковника, которому никто не писал?!

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

«В ожидании варваров» Джона Кутзее — это самое настоящее фэнтези, к которому применимы основные определения данного жанра художественной литературы: вымышленный мир — его расположение неизвестно, придуманные варвары — их описание смутно. К тому же, книга обильно наполнена сценами сексуального характера, довольно обыкновенными для Кутзее и вообще для времени написания книги в частности; особенно, если говорить о фэнтези, в которое с семидесятых годов XX века всё активнее внедряется описание низменных чувств человека, не связанных с возвышенным осознанием любви, уступающей место активному удовлетворению нужд тела, где в угоду всему ставится именно потребность читателя узнать о похоти героев, что заставляет писателей упрощать жанр и ускорять падение фэнтези в пропасть. Можно восхищаться талантом Кутзее, пытаясь основную тему книгу перенести на различные аспекты жизни, но всё разбивается о глухую стену, если пытаться понять книгу буквально, не прибегая к различным ранее встречаемым в литературе произведениям и не делая выводов из пустоты, стремясь отождествить книгу с желанием автора наставить человечество на путь истинный. Для этого необязательно наполнять повествование страданиями правдолюба-извращенца, выискивая для него в окружающем мире какие-то определения — он просто сошёл с ума. И сойти с ума есть от чего.

Кутзее ведёт повествование от первого лица, стараясь таким образом усилить впечатление читателя от книги, будто давая каждому из нас возможность погрузиться в переживания главного героя. Понять все мотивы поведения — опутанные пустотой, ощутить стремление к поиску новых увлечений — порождённых эмоциональной подавленностью, перебороть в себе чувство страха перед неизвестным — заставляя страдать зависящих от тебя людей, полностью удовлетворить либидо — уделив этому половину книги. «В ожидании варваров» нельзя сделать привязку к чему-либо, остаётся лишь недоумевать. Только варвары — это не мифические существа, а вполне существующие люди, которых Кутзее помещает в сюжет, наделяя их различными уродствами и ограничивая функционирование организма, при этом позволяя варварам игнорировать свои недостатки. И вполне осознаёшь, что варвары могут захотеть вернуть свои земли назад. Если при этом отталкиваться от позиции буров в Южной Африке: ими активно внедрялось в головы населения, что белый человек появился на контролируемых ими землях раньше представителей негроидной расы. Во всём можно заблуждаться — главное верить в правду собственных слов.

Книга наполнена глупостью. Буквально всё здесь — ода глупости. Глуп не только главный герой, глупы абсолютно все, совершая глупые поступки. Если не делать самовнушения, то в такой глупости от автора можно найти откровение, но только оно становится таким же глупым, как и происходящие в книге события. Глупость получает эпический размах, заставляя всех совершать необдуманные действия, более похожие на гонку за миражом в пустыне, желая поскорее добраться до спасительной прохлады под раскидистыми деревьями. Человек разумный всегда сможет сделать правильные выводы из самой запутанной ситуации, но постарается воздержаться от совершения глупых поступков. Как после всего этого положительно относиться к происходящему в книге? Если бы кто-то действительно ждал варваров, то делал бы это более разумным способом, а не распылял силы по пустыне, наводя страх на жителей империи, ожидающих нападения жестоких варваров. Только отчего они должны напасть, откуда они вообще придут, из чего возникло предположение о жестокости? Если империя должна быть разрушена, то она будет разрушена в первую очередь из-за грызущих её противоречий, которые отчего-то во вселенной Кутзее практически незаметны.

Эфемерность взглядов автора, импотенция главного героя и поиск пустоты в себе — это и есть «В ожидании варваров».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Красивая ладно построенная речь с богатым наполнением, влекущая читателя в глубину повествования, имеющая поражающий воображение сюжет, заставляющий читателя не выпускать книгу из рук, имеющего целью поскорее дочитать и придти в неописуемый восторг — это всё не про творчество Вирджинии Вулф, взявшей на себя обязательство поразить мир своей неординарностью, выраженной в нестандартном подходе к написанию книг, вызывая чувство недоумения и подливая масла в огонь тем, кто имеет смелость признать мастерство писательницы, чинно строя монолог о прекрасном слоге и удивительной притягательности автора, выражающего мысли потоком сознания, революционно ворвавшегося в головы писателей начала XX века, перебродив из бесконечно прекрасного романтического взгляда на мир в нечто вроде браги, позволяя работать над составлением слов в единое предложение под видом изменённого восприятия реальности, напрочь опровергая устои всего, начиная от моральных ценностей и заканчивая чувством вкуса: кому-то такой подход может показаться новаторским, а кто-то просто не терпит простоты, но всем им нужно гораздо больше, нежели чья-то история, выраженная набором хорошо подогнанных друг к другу предложений, абзацев и глав — требуется нечто вызывающее трепет непонимания, дающее толчок к бесконечным формам возможной эволюции передачи информации, что в конечно счёте может восприниматься не только революционным подходом, означающим благо, но и беспросветным туннелем, ведущим в тупик, что останется в истории литературы жалкой попыткой на чьё-то собственное желание изменить понимание хорошего в иную сторону; всё в итоге упирается в игру словами, но никак не в ту литературу, что как-то отражает реальность, подменяя собой галлюцинации, магическое восприятие и мракобесие, создавая альтернативу окружающей среде с претензией на возможность стать определяющим трендом развития вперёд, поднимая Волну за Волной, где окончательного результата быть не может, поскольку авторы подобные Вирджинии Вулф — это экспериментаторы от литературы, достойные изучения, чтобы хотя бы понять возможности подбора букв в строго заданной последовательности, изредка использующих для выражения мыслей также знаки препинания.

Долго думая, находясь наедине с собой, собираясь с мыслями по несколько лет кряду, извлекая в глубинах подсознания всплывающие слова, занося их на бумагу, окончательно формируешь свой собственный стиль, неподвластный времени и остающийся на память читателям, заходящих в бурный поток авторских мыслей по своей собственной воле, чтобы ощутить истину древности о реке и её постоянном движении, выраженном в самообновлении. Только вода всегда остаётся водой, лишь примеси могут изменить положение, а то и довести дело до катастрофы. Вирджиния Вулф пользуется своими умениями, становясь новатором, постоянно изобретая что-то новое, не имея желания развиваться другими способами: для неё наиболее простым выходом была именно игра со словами, но никак не желание выстраивать полноценные истории, в которых читатель будет плавать как рыба, но при всём таланте писательницы читатель тонет в водоёме, не имея жабр и плавательного пузыря, адаптированного для рыб ещё и с такой удивительной способностью, как дар слышать окружающую среду. Берёт ли читатель в руки «Волны» или же предпочитает остановиться на «Флаше» — везде его поджидает построение предложений, в которые надо нырять с дополнительным грузом знаний, либо без знаний вообще: только в таком случае можно будет находить для себя цельное зерно, остальные же только мнут бумагу, не имея ни сил, ни желания добраться до сути сказанного, не находя этой сути вообще.

Разрываясь между историей о собаке и историей об историях, не видишь никакой связи между ними. Никогда не скажешь, что автором обоих произведений является Вирджиния Вулф. Книги разные, никак друг на друга не похожие. Всё в них отлично: наполнение, построение слов, авторский стиль. И если с «Флашем» читатель ещё разберётся, радуясь способности Вулф отходить от потока сознания, обложившейся источниками и энциклопедиями, переписывающей одни слова, придавая им иной смысл, но всё-таки оставаясь самой собой — писательница подаёт рассказ о собаке под видом понимания мира от лица этой самой собаки, что уже само по себе не является особенностью стиля Вулф, скрипя сердцем наполняющей страницу за страницей вполне адекватным содержанием, воспроизводя текст в стиле понимания чужих нравов, сравнивая собачьи общества нескольких стран и человеческого отношения к собакам, выраженного в пестовании пород или наплевательском отношении, порождающим рост числа дворовых псов. Где-то в глубине повествования читатель всё-таки начнёт чувствовать внутренний переполох души собачьих метаний от одного хозяина к другому, пребывающей в редких приключениях вне своей воли и желающей обрести простое собачье счастье, никак не достижимое.

Но «Волны»! Легко запнуться при неловком движении глаз, скользящих взором по пустоте чёрных символов, что-то обозначающих, но не содержащих в себе цельной картины понимания происходящего. Книга должна быть взята штурмом к такому-то числу, к такому-то часу и такой-то секунде, иначе чтение превращается в форменное издевательство над самим собой, пока пытаясь осознать происходящее, теряешь нить историй, выражаемых стремлением автора заглянуть в каждую голову по отдельности, находя там что-то новое. Прекрасное желание автора осуществляется именно теми способами самовыражения, которые Вулф привыкла использовать в своей работе. Однако, поток сознания одного человека — это его личный поток сознания, что не может просто так перекинуться с одного объекта на другой. Даже во «Флаше» читатель видит Вирджинию, а ловить волны чьего-то чужого восприятия отдельно от писательницы также не получается — всё равно перед тобой остаётся Вирджиния Вулф: она была, она есть, ей суждено оставаться на тех позициях, которые удалось достичь.

Игра в слова — всего лишь, игра в слова.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Нужно быть отчаянным оптимистом, чтобы поверить в то, что решил изложить Сорокин. Какие бы он не преследовал цели, но ничего конкретного связать не получается. Да — вышел некий продукт, похожий принадлежностью к контркультуре, частично поддерживающий линию модернизма, призванного расшатать понимание хорошей литературы в среде низколетающих писателей. Стараться увидеть антиутопию в «Теллурии» тоже не следует — автор предложил читателю настолько выдуманный мир, что впору его отнести к фантастике, сдобренной большими порциями православия, коммунизма, гомосексуализма, наркомании, бранной речи и желания видеть мир в руинах, ищущего в деградации возможность обрести новую возможность для развития человеческого общества на обломках старого, изжившего себя в тлетворном желании быть более гуманным, нежели это следовало делать. Давайте посмотрим на «Теллурию» изнутри.

Книга не имеет единого сюжета, а разбита на множество зарисовок, в которых и предстоит разбираться читателю, стараясь найти что-то общее. Вполне может оказаться так, что общего найти не получится. Разрозненные факты всплывают в книге совершенно внезапно, не имея под собой никакой основы. Ясно только одно: человечество деградировало, возродив коммунизм, объединив его с православием, вернув на места свой славянский говор. Само это уже вызывает только недоумение. Впрочем, Сорокин изредка будет давать читателю подробную информацию по каждому важному предмету. И самый главный предмет — это теллуриевый гвоздь, одна из напастей человечества, падкого на наслаждения. Сорокин предлагает вбивать этот тяжёлый наркотик прямо в череп, отчего многие персонажи книги будут получать наивысшее удовольствие, сохраняя гвоздь внутри головы, усиливая любой из возможных потенциалов.

Губит «Теллурию», впрочем, не стремление быть на волне контркультуры, а желание поместить внутрь книги текст без нужной подготовки. Сорокин просто берёт все пороки, описывая каждый в отдельности. Если тема наркотиков уже ясна, то читатель кроме неё найдёт большое обилие нецензурных речей, что не служат украшением содержания, показывая лишь старания автора ввернуть разные оригинальные сочетания. Кроме отборного мата в книге частый упор на гомосексуализм, от которого никуда уже не деться. Впрочем, тему гомосексуализма Сорокин всё равно не продумал, представив её на суд читателя под видом сегодняшнего дня, не считаясь с тем, что события происходят в выдуманном мире будущего. Весьма сомнительны религиозные войны, о которых Сорокин рассказывает с особым удовольствием, часто приводя для примера ваххабитский молот. Не этот ли молот вбивает теллуриевый гвоздь, и как они могут сочетаться друг с другом, особенно учитывая изначальное местоположение Теллурии? Хотелось бы знать именно это, но в тексте такому места не нашлось.

Если пытаться рассмотреть «Теллурию» в сравнении с ближайшими отечественными аналогами, предлагающими читателю практически идентичную тему параллельного будущего, то книга Сорокина может смело расположиться во временном промежутке между «Укусом ангела» Павла Крусанова и «Кысь» Татьяны Толстой, где авторы преследовали свои личные им понятные цели, последовательно представляя развитие общества, пока Крусанов исходил из магического реализма, Толстая внесла элемент славянской мифологии, но оба предложили вариант уничтожения старого мира. «Теллурия» во всех аспектах получилась промежуточным вариантом, предлагая читателю точно такую же игру словами, стараясь донести только одну простую мысль — писатель писал так заумно и прибегал именно к таким образным выражениям, чтобы ты, дорогой читатель, сразу понял, что перед тобой не абы какая книга, а едва ли не откровение, достойное занять место на полке образованного человека.

Одним решил выделиться Сорокин — он постоянно привносит в книгу аллюзии, даже не стараясь их прикрыть. Просто к слову пришлось, да красиво легла на строчки очередная метафора. Оппозиция власти, чьё дело обругать происходящее вокруг. И ладно бы Сорокин говорил по делу, не капая едкими циничными словами, а предлагая что-то конкретное. Но конкретного он не предложил… лишь теллуриевый гвоздь забить в голову, что само по себе уже глупо.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Мир ещё долго будет разгребать завалы, оставленные после себя европейскими державами, наследившими на каждом континенте, извратив для многих наций смысл жизни, привив культ денег и важности собственной персоны со стремлением добиваться блага лично для себя. Конечно, это не прививалось насильно. Угнетаемые люди смотрели на временных властелинов своего края, стараясь перенять для себя все аспекты поведения важных людей, подобно ребёнку, что стремится быть похожим на взрослого, совершая комичные поступки, от которых его мнение о самом себе взлетает до небес. Так сложилось исторически, что наиболее пострадавшими от влияния метрополий оказались страны Африки и Южной Америки (с частичным захватом центральной части и стран карибского моря). Если в Африке всё кажется совсем печальным: бедность, высокая смертность, отсутствие нормальных условий для жизни; то Южная Америка в этом плане немного продвинулась вперёд, поскольку её населяли на момент завоевания европейцами уже более технически развитые народы, далёкие от первобытно-общинного строя. Именно из-за этого Южная Америка кажется более благополучным регионом, хотя испытывает точно такие же проблемы, как и большая часть Африки.

Габриэль Маркес родился и вырос в Колумбии. Он сам честно и открыто говорит о своей стране, роняя при этом слёзы, что местная политика строится на смене одного диктатора другим, когда каждый заботится в первую очередь только о своём благополучии. В череде постоянно повторяющихся событий живёт практически каждая страна Южной Америки, создав в головах населения планеты устойчивый образ банановых райских республик, где Эль-Президенте сидит за толстыми стенами роскошного замка, приминая спиной широкий шезлонг, сжимая зубами толстенную сигару, покуда вокруг бегают злые собаки и по периметру ходят разукрашенные люди с автоматами — так выглядит классический образ. В каждой стране имеются незначительные отклонения. В Колумбии образ складывается вокруг нарковойн, но Маркес не заглядывает так глубоко, не имея желания нажить грозных заклятых врагов. Читателю в «Осени патриарха» предстаёт тот самый средний вариант диктатора.

Важное значение для человека в Южной Америке имеет звание. Если ты полковник, то не всегда заслужил такой «титул» благодаря военной карьере. Во многих странах Латинской Америки так называют крупных землевладельцев. Но вот генералы — это люди, прошедшие через множество революций и боёв, где один из них сменил действовавшего правителя. Герой «Осени патриарха» — заслуженный престарелый ветеран, пребывающий в мире собственных иллюзий, обожествляющий свою мать и себя лично, живя под покровом сложенных вокруг него мифов, покуда в доме живут куры; он лично каждый день доит корову во дворе, хвалясь способностью оплодотворить любую женщину по желанию, чаще склоняясь к увлечению школьницами. Генерал — это порок на пороке, упивающийся властью. Он содержит поместье для диктаторов в отставке, потешаясь над их печальным статусом свергнутых правителей. Но и сам генерал не знает, что в современном мире вся власть находится не у того лица, которое занимает высшую государственную должность чиновничьей службы, а в руках совершенно других людей, делающих всё для того, чтобы генерал смотрел отдельный, для него созданный, канал по телевизору и слушал точно такую же радиоволну. Маркес превращает повествование в фарс, делясь с читателем стереотипами и показывая возможное изменение застоявшейся деградирующей системы в будущем.

Если кто-то будет пытаться найти в книге иной образ, о котором Маркес не говорил, то не надо стараться это делать. Всё-таки, патриарх пришёл к власти благодаря английским матросам, поддержанный американскими военными. После чего было набрано множество кредитов в банках всех стран, отчего страна всё больше погружается во мрак, не имея перспектив выбраться из долговой ямы. Маркес практически не показывает угнетение населения, акцентируя внимание только на генерале и его приближённых, слагая одну легенду за другой. Книга наполнена магическим реализмом, к которому читатель просто обязан проявить терпение. Не стоит ссылаться на абсурд — его тут нет. Повествование построено в классическом для Маркеса стиле, уходя иногда во внутрь иллюзорного понимания реальности, направленного скорее на игру словами, принимающих форму диких сочетаний.

В каждом мифе можно найти важные мысли. Если борьба с Ватиканом предстаёт в виде желания быть более важным, то поиск врагов внутри страны принимает вид бесконечной резни: где 6 — там 60, где 60 — там 600, где 600 — там 6000… где 600 тысяч — там 6 миллионов. «Но это же население всей страны!» — «Мы кончим, когда они кончатся!».

Магическая реальность легко принимает вид реальности объективной — это у Маркеса всё лучше проявляется с каждой последующей книгой. «Осень патриарха» — одна из вех, сделавших из рядового колумбийского писателя икону всемирного масштаба.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Модернизм в искусстве, что пришёл на смену реализму — это наглядно можно увидеть на картинах художников. Сен-Симонисты, а вместе с ними и нигилисты так плотно стали разрушать сложившиеся устои, положив начало полнейшему разрушению всего и вся, доведя в итоге ситуацию до полнейшего абсурда, когда достаточно положить перед человеком простой тетрадный лист, грубо вырванный, ничего на себе не содержащий — апофеоз всего. А если данный лист предварительно заставить плавать в сточной канаве, от чего кроме невыразимого необъяснимого культа новоявленного творчества, дополнительно рождается очередной вид самовыражения. Остаётся только прижать уши от воплей довольных почитателей — их почему-то очень много, что само по себе уже заставляет сомневаться в адекватности развития человеческого миропонимания. В литературе модернизм первых десятилетий XX века выродился в явление потока сознания. Безусловно, мыслями вглубь подсознания писатели улетали и до этого, но такой масштабной плодовитости не было.

Можно ставить памятник Джеймсу Джойсу, национальному достоянию Ирландии, или Герману Гессе, знатному немцу за пределами родины, да многим другим, что позже одарят мир своим нетленным творчеством, толку в котором нет совершенно. Воспринимать мир разными путями: даже хорошо, когда человек это делает. Формируется более понятное личное мнение о поколениях, воспитанных на том или ином способе выражения своих чувств. Действительно, если слог писателя строг и чёток, то ты спокоен за людей, но когда писатель пытается донести до читателя свои собственные переживания, будто записанные на диктофон, при этом в текст идут следом не только слова, но и знаки препинания с отступлениями и переосмыслениями каждой последующей мысли, то тут уже стоит задуматься над самим собой, который не решается поступать аналогичным способом. Каждый читатель может стать писателем, главное не думать и не говорить в пустоту, а закреплять всё на любом носителе информации.

Есть брать конкретно «Миссис Дэллоуэй», то всё вышесказанное можно без лишний сомнений прикладывать. Героиня идёт по улице, смотрит на небо, наблюдает за самолётом, думает о тех буквах, которые он рисует под облаками, предполагая разнообразные возможные завершения для итогового варианта всех манёвров летательной машины, покуда внимание героини не будет приковано к стеклу, где появился лик некоего лица, что возможно принадлежит принцу или королеве, отчего героиня перебирает всевозможные комбинации с размышлениями о том, кто же именно это был, откуда и куда едет, да примеряя на себя различные роли и ситуации, покуда не сядет героиня за стол, размышляя об индийском офицере и его жене, с которой он познакомился на корабле в индийском океане, для чего он с ней познакомился, зачем женился, не мог в конце концов жениться не на той женщине, а на главной героине, и, вообще, какая может быть в современном мире любовь, если обстоятельства складываются против тебя. Безусловно, так очень легко писать книги — и это даже лучше, нежели плодить приключения всяких путешественников в разные исторические периоды или создавать откопированные любовные романы, где всё об одном и том же, направляя деятельность писателя на уничтожение зелёных массивов планеты, сводя всё в итоге к тому самому вырванному из тетради листу, от которого брутальный исполнитель готов принять славу за самое уникальное творение, не зря ведь была найдена именно такая форма подачи материала.

Мир сходит с ума, низводя всё до псевдогениальности. Хотите этим восхищаться? Восхищайтесь.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Право, пустое дело говорить о пустом, но про абсурд всегда можно сказать ещё большее количество пустых слов, основанных на личном мнении каждого читателя, выраженных в расходящихся кругах по воде, оставшихся после камня-прыгуна. В бесконечном построении диалогов, выражающихся скорее стремлением показать тайные проходы в бюрократическом аппарате любого паспортного стола, не говоря о более вышестоящих организациях, Стругацкие устраивают маленькое представление, погружая читателя в атмосферу японского созерцания ползущей улитки по склону дремлющего вулкана. В самом созерцании бытия происходит осознание понимания смысла жизни. И если человек сумеет проследить путь улитки от начала до самого конца, то он, безусловно, постигнет суть и станет самым уважаемым человеком среди созерцателей.

Переплетение миров и переплетение вариантов — такой предстаёт «Улитка на склоне» читателю. И если мир лесной конторы предельно ясен, покуда персонажи бегают с обрыва через контору на станцию за зарплатой и премией, разгадывая при этом кроссворды и заполняя полные маразма анкеты, наполняя сюжет худо-бедным юмором; то соседствующий с этим иной мир погружает читателя в некое воплощение славянской мифологии, когда грибницы захватывают деревни, русалки завлекают мужчин, а мертвяки становятся реальной угрозой для передвижения по пересечённой местности. Во всём этом некотором разнообразии событий читатель успевает заметить только оду тщете существования и некролог смыслу жизни, выродившейся с того момента, когда обезьяна взяла в руки камень.

Хорошая советская фантастика может с успехом опираться на родные корни, как это любит делать её продолжательница — российская фантастика, придумывая, разрабатывая и переоформляя ранее пройденные этапы. И пока Стругацкие пытались найти свой стиль, отталкиваясь от мэтров японской поэзии и американо-немецких классиков-экспериментаторов новой волны, разбавивших стойкость реализма изрядной долей модернизма, в голове братьев созрел обзорный план «Улитки на склоне», несколько революционной в своём сюрреализме от литературы. Правда, перемешать всё в кучу, заставляя читателя бродить по эзоповым тропам, это, конечно, и есть основное назначение любой добротной фантастики, пытающейся донести до людей важную истину, строго табуированную в обществе, когда наложенное вето хочется снять, а открыто об этом сказать не получается. В Советском Союзе сказать всю правду — означало попасть в опалу. Но это ведь фантастика, если тут кто-то видит что-то, от чего власть пытается откреститься, то значит — что-то в такой литературе действительно есть.

Алиса в стране чудес, как улитка на склоне, обмеривает поля вокруг замка, покуда из ближайшего леса раздаётся злобное: — «Кыыыысссссь». Для современного читателя не очень трудно уловить взаимосвязь всего вышеозначенного. Разгадывать загадки, выраженные в форме подачи японских аниматоров, применяющих для реализации своего мастерства определённые методы прорисовки действий — это всё так близко. И сколько не бейся над желанием понять происходящее — мешает менталитет, далёкий от спокойного созерцания постижения дао кем-то на склоне, совершающего простые до омерзения действия, направленные на преодоление человеческих желаний придти к соглашению с самим собой. Хорошо, когда есть возможность отрешиться от мира, чтобы принять сложившиеся обстоятельства за само собой разумеющийся ход вещей. Только нет в душе тех порывов, но есть внутреннее согласие с творимыми непотребствами, что заглатывают людей без остатка, производя на свет чувство недовольства от собственной глупости.

Стругацкие создали что-то уникальное, наполненное бесконечным сумбуром, разговорами ни о чём, где всё происходит в неведомом мире, а вся ситуация наполнена тем самым абсурдом, в который никто не верит, но с которым сталкивается каждый день во всех сферах жизни.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В «Скверном времени» читатель продолжает видеть раннего Маркеса, но более поднаторевшего в писательском искусстве. Отнюдь, не стоит искать в этой книге магический реализм, по причине его отсутствия. Саму книгу можно найти в разных переводах и под разными названиями: «Проклятое время» или «Недобрый час» — все они имеют право на существование, отражая суть содержания, которое не совсем уж чтобы революционное и необычное — просто в городской среде творится совсем не то, что хочется видеть местным жителям, чьи тайны выходят наружу благодаря некоему анониму, решившему нести мораль в массы, случайно провоцируя всплеск агрессии и насилия среди людей. Действительно, скверное время — разве может быть иначе при таком раскладе?

В «Скверном времени» читатель не найдёт предпосылок к самому главному роману Маркеса «Сто лет одиночества», даже не сможет найти каких-то заманчивых слов о величии Макондо, нет тут ничего такого. Просто книга становится одной из ступенек, по которым поднимался Маркес, пройдя сначала тот самый махровый магический_мозги выносящий_реализм, чтобы погрузиться в самый типичный реализм, благодаря чему спустя несколько лет родится из-под пера великого колумбийца гремучая смесь того и другого, обрушив на читателей всего мира кровосмесительную историю семьи Буэндиа.

В «Скверном времени» читатель наблюдает за самым обыкновенным латиноамериканским мылом, где все друг друга знают, либо знают опосредованно, все плачут над взлётами и падениями каждого, каждый имеет какую-то тайну, замалчиваемую от остальных, но по законам жанра — это всё станет явным; отчего качество мыла останется на самом высоком уровне, иначе зритель/читатель будет чувствовать себя глубоко обманутым, покуда не случилось того самого душу_трепательного и слёзы_выдавливаемого непоправимо_абсурдно_логичного, якобы всеми нежданного, но активно обсуждаемого ещё до происшествия. В книге не будет чрезмерно громкого скандала, просто население немного пошумит, пару раз вспомнив похороны Великой мамы, ограничившись только такой привязкой к основной вселенной Маркеса.

В «Скверном времени» читатель иногда может заметить наличие сюжета, только если он будет очень тщательно следить за всеми происходящими событиями, иначе нить повествования начинает скользить по извилинам мозга, заполняя собой всё свободное пространство, чтобы позже затвердеть, делая голову читателя чересчур каменной, отчего мышление приостанавливается, при этом глаза бегают по строчкам да не могут уловить дальнейшей сути, ведь где-то тут должно было быть адекватное отображение событий о происхождении очередной анонимной информации. Может Маркес и пытался создать подобие детектива, но в это трудно поверить. Ещё бы извилины оставались нетронутыми, вынуждая читателя перелистывать страницу за страницей в поисках более податливых нитей, а то и просто толстых и весьма понятных, не способных увести тебя в сторону от повествования.

В «Скверном времени» читатель погружается в атмосферу мнительности, гнетущего настроения и бесконечной людской молвы. Перед ним встаёт не абы какой город, а, в некотором роде, царство чумы, заразившей повествование опасным заболеванием, отчего закрыты ставни каждого дома, люди не желают адекватно общаться, все прячут лица и бегом прочь скрываются от любых слухов, пытаясь спасти свою собственную жизнь. Не хватает только зажжённых факелов, презрительного отношения и одежды, полностью закрывающей все части тела, лишь бы не допустить к себе что-то подозрительное. Слишком мрачный мир был нарисован Маркесом, но для отображения скверного времени всё было сделано просто идеально.

В «Скверном времени» нет дождя, а значит Макондо продолжает жить.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Много мыслей было в голове у Камю. Вот он однажды и решил выложить их на бумагу, поделившись своими размышлениями над причинами самоубийств и, набирающим популярность в культурных кругах, абсурдизме. Особой мудрости найти невозможно. Когда кто-то пишет об абсурде, то получается это у него всегда невразумительно. Попытаться объяснить непонятное можно более простыми примерами, но Камю не идёт по прямой дороге, предлагая обсудить различные проявления абсурда в культуре, но при этом трудно разобраться с самим абсурдом и причинами его появления. Те доводы, что приводятся для обоснования причин его возникновения в культуре — абсурдны сами по себе. Не может человек просто так переходить к абсурду, не испытывая для этого особой необходимости. Но так уж получилось, что абсурд стал набирать всё большую силу. Лично для меня, абсурд — это отражение достижений человека, когда культурой стали заниматься бескультурные люди, порождая именно тот тип творчества, который и принято называть абсурдом.

Каждый день приносит в жизнь всё больше абсурда. Включишь телевизор — с уст людей на экране срывается абсурд, который идёт на потребу дня. Откроешь газету — абсурдная информация, основанная на абсурдных предположениях. Берёшь женский модный журнал — каждая картинка является наивысшим проявлением абсурда, заретушированного и выставленного в чрезмерно сглаженном виде, от которого наших предков потянуло бы сравнить нынешний блеск с помойными отбросами. Но в наше подсознание так сильно внедрилось извращённое восприятие действительности, что мы сами генерируем абсурдный поток информации, принимая такие же потоки от других людей. Всё настолько погрязло в абсурде, что сам абсурд — уже не абсурд, а обыденность. Эволюция бездарности и лёгкой доступности — бич культуры. Теперь нет культуры… она осталась в прошлом.

Камю не говорит про абсурд, он говорит лишь про осознание его людьми. В словах Камю трудно уловить связи всех рассуждений, рассыпанных по строчкам каждой страницы бисерными вкраплениями. Крупицы разнятся по форме и цвету — общий итог работы выходит вполне удовлетворительным, но если браться за каждый элемент в отдельности — не можешь уловить ни определения проблемы, ни сути слов автора. Где-то Камю пытается свести всё к изменению личности человека, когда каждому индивидууму становятся присущи черты героя «Тошноты» одного известного писателя.

Годом издания «Мифа о Сизифе» числится 1942. В Европе гремела война, где уж тут не задумаешь над абсурдностью всего происходящего. Не зря Камю начинает эссе с мыслей о причинах, побуждающих людей совершать самоубийства. Камю видит в них чёткое понимание сложившихся обстоятельств, когда человек принимает осознанное решение для завершения своей жизни. Это делается не просто так, а по определённым причинам, далёким от безысходности. Но Камю настолько скуп на слова в эссе о самоубийстве, что вынести какую-либо точку зрения не представляется возможным. Самоубийство, впрочем, Камю не порицает, но и не призывает им завершать свои дела. Такая позиция у западного человека существовала задолго до Камю, будет существовать и после Камю.

Проблема подобных книг в том, что их содержание никогда не задерживается в голове. Они становятся лишь ступенькой в списке прочитанной литературы, из которых немного погодя уже никогда не получится что-то вспомнить. Была ли польза, и стал ли «Миф о Сизифе» откровением? Может для европейского читателя он таковым и был, но сильно сомневаюсь, чтобы кто-то воспринял тогда эти эссе за что-то от философии. Тут просто размышления над вопросами, которые так и не смогли дать окончательный ответ.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее