trounin.ru

Рассказывая о Бальзаке в цикле статей, объединённых для сборника «Романисты-натуралисты», Эмиль Золя не мог обойти тему его становления. Начиная с четырнадцати лет, после провала в деле типографии, Оноре оказался в должниках. Рассчитаться с задолженностью он мог только с помощью умения писать художественные произведения. Радоваться ли данному факту читателю? Не будь Бальзак должен, не было бы написанных им работ. Либо были, но не в таком количестве. Исписывая порою в день по двадцать страниц, Оноре высчитывал, когда погашать очередной платёж, заранее оговаривая дату поступления необходимой суммы, поскольку ранее получения денег за полностью написанный текст он расплатиться не сможет.

И вроде Бальзак заработал общественный вес. Хоть и не став достоянием нации при жизни, он смел надеяться на лучшую долю. Оноре желал пробиться выше, неизменно сталкиваясь с сопротивлением. Литературные объединения его не допускали быть в числе членов. Он и в политики бы не пробился, поскольку не являлся настолько бездарным, дабы суметь стать народным избранником. На сей счёт точка зрения Золя хорошо известна, иным образом он о политиках не отзывался.

Где же разбор творчества Бальзака? Эмиль Золя ценил труд Оноре, читал произведения из его «Человеческой комедии», но в отношении столь почтенного человека не мог позволить многостраничный пересказ, ибо требуется основательная усидчивость, чтобы свести литературное наследие Бальзака, разбросанное по периодическим изданиям. Проблема и в том, что Бальзак после сводил разные части под одну обложку, мотивируя чаще личным желанием так поступить.

Представление о личности Оноре де Бальзака формируется на основании прочих статей Золя, поскольку Эмиль о нём часто вспоминал во всевозможных местах, ставя в пример, противопоставляя или добавляя о нём информацию для пышности предлагаемого периодическим изданиям текста. Стоит предположить, что сии очерки, озаглавленные «Бальзак», более нигде не нашли себе применения. И надо сказать — это в духе самого Оноре, аналогичным образом писавшего отрывками, чем вызывал недоумение у современников. Потому-то они и не понимали его творчества, не видя им делаемого в общем, наблюдая за обрывочными свидетельствами историй иногда без начала и окончания.

Так почему Бальзак — натуралист? Золя видел в Оноре предвосхищение будущего. Сложно поверить, будто при жизни Бальзака те, о ком он писал произведения, были не такими одиозными личностями, и их было весьма мало, а то и не имелось вовсе. Конечно, они присутствовали среди знакомых Бальзаку людей, только Оноре возводил свойственные им пороки в крайнюю степень, тем вызывая отвращение к пониманию совершаемых ими поступков. Вот тут-то и прослеживается натурализм. Какие бы допущения Бальзак не совершал, он отображал на страницах именно обыденность, пускай и переполненную для острастки ужасами типичных человеческих страстей.

Драматурга и литературного критика из Бальзака не получилось, о чём Золя говорит честно. Не имел Оноре соответствующего чутья, поэтому о такой стороне его творчества можно умолчать. Но Бальзак старался найти применение своим талантам, желая зарабатывать деньги на погашение долгов. Его не должно интересовать, как к оставленным трудам отнесутся потомки. Он, видимо, и не думал об этом. В любом случае, с творчеством Бальзака лучше знакомиться отдельно, и Эмиль Золя не может быть в этом помощником.

Читатель понимает, даже простое чтение «Человеческой комедией» отнимет годы. Какая же тогда речь об анализе литературного наследия? Для начала нужно понять: Бальзак — создатель мира из мрака обыденности. И не он один погружал романтизм во мрак, тем же прославился Виктор Гюго. А после это знамя подхватил уже Эмиль Золя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Альфонс Доде был натуралистом, но не до конца. Допуская авторское присутствие в тексте, он тем оставался в стане романтизма. Поэтому циклу статей о его творчестве Золя нашёл место в сборнике «Романисты-натуралисты».

Доде родом из Прованса, он почти гасконец и почти итальянец, но сомнительно, чтобы француз. Являясь натурой впечатлительной, Доде начинал со стихотворений. Будучи обаятельным, Альфонс не затерялся в Париже, усиливая присутствие в прозе за счёт еженедельных публикаций в периодике. Он писал «Письма с мельницы», после «Рассказы по понедельникам», представляя их в виде прованских сказок. Вскоре налёт легенд ушёл из его рассказов, уступив место злободневному.

Судить о творчестве Альфонса Доде Эмиль Золя предлагает по романам «Необыкновенные приключения Тартарена из Тараскона» и «Набоб». Какой бы не был их сюжет, герои Доде оставались прежними. Выработав определённое понимание о повествовании, Альфонс старался его придерживаться, постепенно развивая. Читательская публика снисходительно встречала каждое новое произведение, скорее его осмеивая, нежели принимая всерьёз. Потому, когда Доде решил говорить о действительном, происходящим в обыденности, читатель не согласился того принять, восприняв в виде насмешки над современностью.

Золя и Доде дали читателю представление, как следует изучать нравы человека. Это допустимо делать с помощью художественной литературы. На данную тему Золя ещё подумает в «Экспериментальном романе», исходя в тех суждениях от реакции читателя на творчество Доде. Получается, описывая определённое и получая некую реакцию, писатель приходит к соответствующему выводу, имея для того подтверждающие свидетельства.

Несмотря на роль Альфонса в становлении взглядов Золя, далее представления о личности Доде и пересказа его произведений Эмиль распространяться не стал. Не имея возможности высказать возражения, ибо с ним дружил, Золя прославлял Доде, давая положительные характеристики всему им делаемому. Пусть не натуралист в мыслях, Альфонс оным всё-таки представляется благодаря стараниям Эмиля.

Драматургом у Доде стать не пучилось. Зритель не воспринимал серьёзно его творчество. Было в том обидное для Альфонса, должным образом им принятое. Куда же ему предстояло развиваться? Золя мог предполагать сторону реализма, приятно для него раскрывшуюся в “Набобе”. О дальнейших свершениях Доде в восприятии их Золя неизвестно, в силу очевидных причин, Доде продолжил творить дальше, а Золя предпочёл временно прекратить публицистическую деятельность.

Подводить итог творческих изысканий касательно Альфонса Доде рано. Эмиль Золя умел заинтересовать, практически приглашая всех знакомиться с произведениями близких ему по духу авторов. Конечно, он пересказывал их сюжеты (данная фраза должна набить оскомину читателю, но что поделаешь, если иначе Золя не умел писать критические заметки). Поэтому ознакомившихся со статьями Эмиля вполне можно причислять себя к знающим произведения тех авторов, о которых он так усердно рассказывал. Разумеется, этого всё равно недостаточно. Читатель просто обязан познакомиться с творчеством самого Золя и всех прочих упомянутых им писателей, как бы к ним он не относился. Ведь надо смотреть относительно прошедшего времени, сравнивая с последующими работами авторов уже века XX и, конечно, XXI века.

Дополнительно стоит коротко обговорить прочих писателей, упомянутых Эмилем в статье «Современные романисты», также входящей в сборник «Романисты-натуралисты». Вернее, о них не будет речи, поскольку та статья не была переведена с французского, оставив иноязычного потомка без знания, на кого следует обращать внимание, если есть желание лучше понять франкоязычных писателей конца XIX века. У кого есть о том сведения, тот может ими поделиться на просторах сети, чему свидетелем возможно станет и автор этих строк.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Золя входил в круг писателей, не любивших применение в отношении себя слова «натуралисты». Среди них был и Гюстав Флобер, очерки о котором Эмиль позже объединит в статью для сборника «Романисты-натуралисты», рассказав о нём в качестве писателя. Как человек Флобер будет представлен в другом цикле статей.

Главным произведением Флобера является «Госпожа Бовари», совершенно лишённое романтического вымысла. Гюстав писал об обыденности, ничем её не приукрашивая. Даже говорить о содержании равносильно простой беседе. Персонажи описаны так, будто они твои соседи, и читателю всё о них известно, что в таких случаях обычно не скрывается. Разве могла читательская публика принять данное произведение, привыкшая видеть на страницах яркие краски, тем окунаясь в мир приключений, подвластных хоть кому-то, лишённому повторяющейся изо дня в день серости.

Ни один персонаж у Флобера не наделялся особым предназначением. На страницах не было ничего скрытого. Действующие лица засыпают и просыпаются, дабы прожить ещё сутки. И чего ждать от такого повествования? Посему Флобер был натуралистом, как бы он то не пытался отрицать.

Золя позволил себе перечислить пункты, которых должны придерживаться следующие по пути натурализма. Нельзя преувеличивать достоинства героя, он не должен ничего олицетворять (ни скупости, ни чревоугодия, ни прочего). В тексте не должно быть присутствия писателя, ему не полагается делиться личным мнением об описываемом, читатель должен из действия усваивать предлагаемую ему мораль и делать те выводы, которые желает донести до него автор, ибо всё для того требуемое выставлено напоказ.

Так чем же примечателен Флобер? Гюстав считал, что писатель должен создать единственное произведение, по которому о нём будут судить в последующем. Поэтому свои романы Флобер вымучивал, создавая их десятилетиями, придавая значение каждому слову. Он не был отягощён нуждой в деньгах, потому подходил к творчеству без фанатизма, кое было присуще Золя, страдавшего от финансовой несостоятельности. Поэтому Эмиль беспрестанно творил, находя упоение только от возможности уметь прокормиться дарованным ему талантом к сочинительству.

Поскольку речь зашла о нужде, Золя вспомнил о Бальзаке, поставив его в противовес Флоберу. Оноре постоянно нуждался в деньгах, ибо с молодости и до смерти пребывал в долгах, так и не почувствовав облегчения, сколь бы плодотворно он не писал и сколь много не зарабатывал, продолжая оставаться кому-то должным. И Бальзак был на пути к натурализму, может быть и писал бы, не требуй современный ему читатель героев, соответствующих романтическому направлению.

Обозначенных выше пунктов Бальзак не придерживался. Наоборот, каждый его персонаж — воплощение определённых пороков. Упор в повествовании делался непременно на раскрытие тяги к саморазрушению или самоидеализации. Бальзак рисовал на страницах мрачный мир, тем удовлетворяя ожидания читателя, но не совсем в необходимом виде. Всё-таки нельзя с радостью внимать произведению, персонажи которого не вызывают симпатию. Они могут быть похожими на настоящих людей, но читатель желал видеть нечто скорее в духе благородных приключений. Может потому Бальзак и не мог выбраться из долговой ямы, не желая идти наперекор представлениям о должном им быть описанным.

Каждому писателю своё время и соответствующее ему творчество — единственно возможный вывод из тут сказанного. Человек подвластен окружающему ему миру, и быть выше его у него не получится. Многое зависит от воспитания и пережитого в детстве. Флобер родился в расцвет романтизма, потому был пропитан им и не пытался с ним бороться. Он лишь иначе понимал представления о нём, тем став ближе к натуралистам, нежели того хотел.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Отношение к писателям-современникам — извечная проблема. Для Золя гигантами были Виктор Гюго, Жорж Санд, Александр Дюма, Проспер Мериме, Стендаль и Оноре де Бальзак. Но кого выделить из живших в его время? Может быть отдать дань уважения братьям Гонкур? В их творчестве Эмиль видел отражение настоящего. Дабы это обосновать, он написал цикл очерков, объединённых в одну статью для сборника «Романисты-натуралисты».

Братья Гонкур представили литературное произведение в ином понимании. Они стали концентрироваться на деталях. На страницах произведений жизнь действующих лиц останавливалась. Персонажи не спешили размышлять или куда-то идти. Это не требовалось братьям Гонкур. Они с упоением описывали обстановку. Допустим, если читателю представлен сад, то он будет описан полностью. Романисты не делали акцента на подобного рода деталях, то бы просто не заинтересовало читателя, способного в воображении без лишнего участия представить окружающее. Братья Гонкур переменили такое мнение, дав понимание литературного произведения непосредственно от деталей.

Небрежно братья относились и к манере повествования. Они по шесть раз на страницу могли повторяться, пренебрегать падежами, тем создавая произведение, лишённое строгих требований к ладному построению предложений. Это не совсем склонность к натурализму, как бы о том не думал Золя. К оному литературному направлению братья Гонкур и не стремились, придерживаясь угодного им стиля изложения.

Выделяет Эмиль братьев ещё и по той причине, что они писали о современности. Не как представители романтизма, любившие вешать картину на гвоздь истории, а как натуралисты, представлявшие полотно окружавщей их жизни. Братья Гонкур знали о чём писали. Прежде художественного отображения действительности, они изучили события предшествующего века, выступая в качестве авторов публицистических произведений. Поняв с каким материалом им предстоит работать, братья начали реализовывать его на практике, создав за десять лет пять романов.

Видя такое доброе отношение Золя к братьям Гонкур, читатель может думать, будто ему самому позволено взять в руки перо и начать создавать востребованные литературные произведения, ежели сам Эмиль не испытывает пренебрежения к необычному построению сюжета. Кажется, всякому будет под силу забыть обо всём, концентрируясь на деталях. Событийность будет сведена к минимуму, возможно и не представляя чего-либо стоящего, когда внимания будет удостоено прочее действие, обычно навевающее скуку. Читатель привык требовать развития событий, не понимая, зачем ему на протяжении сотен страниц внимать описаниям, если не сада, то весёлой пирушки, от детализации которой произведение нисколько в его глазах не прибавляет ценности.

Но ведь чем-то братья Гонкур понравились современникам. Не устоял перед их стилем сам Золя, хоть и апологет натурализма, однако не настолько, чтобы забывать о развитии событий в произведении. Эмилю требовался хотя бы кто-то из современных ему писателей, дабы не быть одиноким и не слыть основателем натуралистического направления в литературе. Братья Гонкур подходили на роль зачинателей реалистического подхода к отражению в тексте элементов обыденности. Поэтому их творчество Эмиль ценил особо, пусть оно и не совсем соответствовало его представлениям о правилах создания художественных произведений. Нельзя было ругать, ежели решался отдать право на важность понимания их творчества.

Золя ещё успеет расстроиться от творчества братьев Гонкур, не стремившихся соответствовать возлагаемым ожиданиям. Ежели Эмиль желал в них видеть нечто определённое, то сами братья могли считать иначе. В любом случае, негатива от Золя в данном цикле очерков они не заслужили, значит соответствовали определённым представлениям как о писателях натуралистах.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В сборник «Наши драматурги» включён и цикл статей Эмиля Золя о Викторе Гюго, опубликованных в периодическом издании «Вольтер». Для потомков Гюго — это писатель-романист, чьё имя навсегда внесено в список лучших беллетристов, когда-либо живших. Будучи едва ли не обожествляемым при жизни, Виктор страдал за Францию, принимая её муки и выражая душевную боль в поэтических строках. Современники его и ценили именно в качестве поэта, всё прочее считая второстепенным. Так считал и Эмиль Золя, но признавая талант Гюго в сочинении прозы. Пускай многословие Гюго чаще кажется неуместным в предлагаемом читателю содержании, таков был его стиль.

Драматургия Виктора Гюго оказывалась наполненной теми же многостраничными монологами. Действующие лица по очереди делились с читателем словами, пока остальным актёрам на сцене приходилось долгие минуты сохранять молчание. И в тех случаях, когда человеку полагается быть утомлённым, расстроенным от жизни, что даже звук отчаянья не может сорваться с его клуб, у Гюго он всё-таки говорит, и говорит достаточно, тем словно исцеляясь от причиняемых ему страданий. Персонажи Гюго любили исповедоваться, с этим ничего не поделаешь.

Эмиль Золя подробно разбирает несколько пьес, опять же их пересказывая. Как Гюго предпочитал длинные речи, так и Золя исходил в мыслях от подробного рассказа о содержании рассматриваемых им произведений. Следует ли снова говорить, что за счёт этого заметка для периодического издания содержала больше подлежащих оплате слов? Не стоит говорить и о склонности французских писателей XIX века создавать объёмные произведения, поскольку те оплачивались строго за определённое количество слов, строчек или страниц.

Не одной драматургии касается Золя при изучении творчества Гюго. Дополнительно он внимает «Собору Парижской Богоматери», дабы на его примере показать принадлежность творчества Гюго только к романтизму. Действующие лица романа стереотипны. События развиваются вне времени и пространства, придерживаясь строго заданной канвы. Нет на страницах отображения жизни общества, практически все сцены происходят вне основного помещения собора и вне проводимых в нём религиозных обрядов. Происходящее касается строго заданных шаблонов, содержание которых и раскрывается перед читателем.

Как же относиться к творчеству Гюго? Его надо изучать в свете произошедших после изменений. Собственно, так следует поступать с каждым писателем, чьи произведения рассматриваются критически. Такое допустимо и в отношении произведений, написанных в жанре романтизма. Сам Золя не так часто это делает, более возводя стену отчуждения между литературой прошлого и настоящего, обвиняя мастеров прежних лет за склонность к созданию недостоверных художественных образов, тогда как требовалось показывать жизнь без прикрас. Но были те, кому то дозволялось. И понятнее это становится не за счёт зрелого взгляда Золя, а за счёт его юной увлечённости некоторыми авторами, чьи труды некогда оказались симпатичны и теперь он не хотел терять ту приятную связь с утраченным.

Опубликовали бы произведения Гюго при жизни Золя, приди Виктор с ними к издателю, будучи начинающим писателем? Эмиль в том сомневается. Если уж Мольеру ставится в вину грех излишнего многословия, то так могли отнестись и к Гюго, чьи персонажи не устают произносить монологи, нисколько не смущаясь того, что их могут перебить, поскольку если кто и вмешается, то уже того персонажа не остановить от аналогичного размера речи. Поэтому лучше думать не о смысловой нагрузке содержания произведений Гюго, а о позиции представленных им на страницах действующих лиц, настолько же чувствовавших собственную важность для окружающих их людей, отчего не замечали возводимых против них возражений. Когда говорит Гюго – все должны молчать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

мир велик но не настолько всего в мире два значения одно из них отражает существующее второе отмечает его отсутствие сочетание сих значений допускает воспринимаемое нами многообразие посему куда бы не вела человека фантазия всё неизменно сводится к простоте следуя из означенного искать сверх данного допустимо ради цели потешить умение связывать слова в предложения

вселенные сливаются в вязкий комок ничего не значащих определений где то граф лев толстой а где то практически пуленепробиваемый сторонник непротивления злу насилием железная борода одно накладывается на другое некогда самостоятельная единица ныне нуль из чьей то фантазии

тут бы пора сказать смешно когда тянет улыбаться но не смешно когда тянет покрутить пальцем у виска начав рассказ с вольной трактовки вероятного прошлого пелевин закончил рассуждениями о политеизме понимаемый им в качестве отражения коллективного творческого процесса допустить такое возможно учитывая необходимость увлекательного начала переходящего в океан возможных продолжений

река фантазии вынесет через размытые берега с искажёнными до неузнаваемости руслами это раньше люди помнили о течении воды в определённом направлении покуда чаяния не обрушили опоры натурализма заново позволив реалиям сюжета воплощать иллюзорно понимаемый романтизм всё истинно движется циклами дабы некогда принятое забыть в угоду прочим писательским желаниям

куда несло пелевина дав зачин обозначив происходящее он забыл к чему вёл повествование не получилось выдать действие за модернистические наклонности даже нет потока сознания и нет фэнтези если кому то так могло показаться над всем навис абсурд причём не отражающий обыденность а трактующий происходящее на страницах самого абсурда ради

и когда пелевин понял как трудно дастся ему подобие философпанка он сказал о его более всего беспокоящем обыденности писательской профессии современного ему времени а именно речь о необходимом задействовании в творчестве помощников прописывающих закреплённые за ними моменты в которых они более сильны пусть так как говорится читателю только останется думать какое отношение это имеет к самому пелевину если и исполнявшего чью то роль в произведении то определённо демиурга

отправив толстого искать оптину пустынь пелевин не имел о ней представления пока герой будет идти в конечный пункт путешествия что нибудь нарисуется и надо сказать рисуется самое разное порою не совсем адекватное желаемое быть принятым за правду но не будет всего в таком количестве ибо истина доказывается а не дополняется за счёт прочих истин более и более заводя в абсолютный тупик

осталось разобраться почему в данном тексте нет знаков препинания и прочих важных атрибутов обязательно должных тут присутствовать их просто нет и не надо о том задумываться поскольку к сему абзацу в голове обязательно выстраивается определённая модель понимания легко обходящаяся без надуманных для письменной речи ограничений примерно в том же духе написан роман t пелевиным автор отрицает нормы понимания адекватности подменяя их удобным ему трактованием всего и вся

как уже сказано мир состоит из всего и из ничего поэтому буквы являются лишними элементами достаточно оставить чистую доску позволил каждому написать на ней желаемое или лучше оставить её в чистоте показав тем достигнутое познание высшего идеала совершенства выраженное через осознание себя в качестве единственного и неповторимого существа умеющего говорить пока и это умение не омрачило белизны чистой доски

сложное состоит из простого казалось бы и казалось бы простое составляет сложное

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жизнь в привычном нам понимании зародилась только тогда, когда воздух стал насыщаться кислородом. И теперь, видя варварское уничтожение лесов, понимаешь, жизнь благополучно сойдёт на нет, стоит наступить критическому моменту. Если ранее действиями людей руководила жадность, то во время военного конфликта леса вырубались по иным всем понятным причинам, а что будет потом? Неужели снова вырубка из-за жадности или просто из глупости? Константин Паустовский предложил читателю самому решать, прав он в своих суждениях или нет.

«Повесть о лесах» начинается с рассказа о композиторе Чайковском. Его дом находился в окружении леса. Шелест листвы за окном настраивал на творческий лад, позволяя создать ещё одно музыкальное произведение. Но вот оказалось, что лес куплен заезжим купцом, планирующим свести посадки под корень и набить тем себе карман. Чайковскому хватало денег выкупить лес за адекватную цену, не вмешайся в дело жадность купца. Осталось бежать и более не творить.

Не то обидно, как деревья рубят ради прибыли. Раньше лес служил защитой во время вторжения противника. Деревья сажали так, дабы они затрудняли его продвижение, причём пробраться через заросли не могли даже животные. Умные предки понимали, где растёт лес, там не бывает засухи, ибо так создавалась защита от ветра и следовательно не шла речь о появлении пустыни. Поэтому обидно за нерациональное отношение к зелёным насаждениям, без чьего присутствия жизнь действительно становится невыносимой.

О лесах ли «Повесть о лесах»? Паустовский в прежней мере забывает о линейности. Он желает делиться информацией, не создавая для этого требуемой последовательности. История Чайковского служит своего рода легендой, тогда как основное действие касается рассказа о жизни писателя Леонтьева, нашедшего себя только благодаря пристрастию к природе.

Именно Леонтьев будет пробуждать в читателе чувство любви к лесу, тогда как Паустовский станет сторонним создателем его биографии. В произведении появятся моменты, требующие пристального внимания. Не останется в стороне и тема пожара, тушить который придётся непосредственно Леонтьеву. Природу следует изучать, так как всё на Земле регулируется похожими друг на друга закономерностями. Так, например, ежели необходимо потушить большой пожар, следует раздуть встречный схожий по силе огонь, дабы они обоюдно себя задушили. И жизнь устроена по тому же принципу. Задумав лишить деревьев жизни, оной лишаешь всех, кто живёт рядом с ними, а в перспективе и тех, кто находится на незначительном отдалении.

Не сказать, чтобы «Повесть о лесах» была актуальна для жителей городов. Однако, наблюдая пристрастие к одномоментным профилактическим повсеместным вырубкам деревьев внутри городских границ, можешь сделать единственный вывод, что человек крайне глуп. Причина этого объяснена в данном тексте ранее. Думая о личном благополучии, забываются нужды братьев меньших, о чьём присутствии дум у бездумных вообще не возникало.

Когда-нибудь произведение Паустовского окажется актуальным. Безусловно, таковым оно будет всегда, но пока этого человек не понимает. Люди заново переосмыслят прежние проблемы, наконец уразумев, к какому закономерному итогу они шли. Конечно, не будет страшных лесных пожаров, поскольку нечему будет гореть. Кислород будет вырабатывать лишь планктон, если к тому моменту и его человечество не уничтожит. Тогда люди опять станут мучиться от бесплотных надежд, обращаться к шарлатанам и взывать к Богу, прося проявить милость и реализовать их мечты. И не получат они ничего, ибо сами пришли к неизбежному. Небесные кары человек всегда творит самостоятельно!

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №1

Что толку стремиться к спокойствию, если оно отягощает своей пустотой? Человеку постоянно желается быть счастливым и довольным жизнью. А поживи он в бурное время, когда общество действительно разделено на людей, мысли которых разнились не по одному вопросу, а по множеству? Например, захвати он в воспоминаниях начало XX века, как то было с Константином Паустовским. Что тогда? Бурление событий, столкновение интересов, твёрдый настрой на осуществление задуманного — завтрашний день требовал быть реализованным сегодня. Будучи юным, Паустовский оставался невольным созерцателем тогда происходившего. Однако, оно глубоко запало ему в душу, поэтому, достигнув должной зрелости, он решил пересмотреть прежде с ним происходившее.

Самое главное событие детства — смерть отца. Каким бы он не был, чем не занимался и на какие страдания не обрекал семью, отец остался для Паустовского важной составляющей воспоминаний. Это не говорит, что ничего другого не интересовало Константина. Отнюдь, Паустовский внимал всему, чего касался его взор, где-то придумывая помимо действительно происходившего. Понятно, автор имеет право на личное мнение, но и читатель не должен слепо доверять его словам. Впрочем, не станем мыслить далее, поскольку проще довериться словам автора, не стараясь к ним относиться излишне серьёзно.

Повествование Паустовского не придерживается линейности. За описанием юношества следуют воспоминания о первых впечатлениях, после описание ярких событий, далее снова о мыслях повзрослевшего автора. Какие думы возникали в голове Константина, теми он тут же делился с бумагой. Ежели требовалось рассказать некое предание — ему находилось место на страницах.

Паустовскому хватало о чём сообщить. Во-первых, сам XX век. Во-вторых, непростая родословная со множеством национальностей. В-третьих, связанное с этим разнообразие полученных эмоций. Есть у Константина твёрдое мнение о поляках, украинцах, турках и русских. Ко всему он относился спокойно, не понимая, почему к нему, как к русскоязычному, кто-то мог предъявлять личное неудовольствие.

«Далёкие годы» вместили воспоминания о трагической первой любви, событиях 1905 года, школьных товарищах, большей частью с такой же печальной судьбой. Общество убивало своих членов, не боясь за это умереть само. Обострились противоречия между светской властью и представителями православной религии с населением в ответ на воззрения Льва Толстого. Обострение происходило вроде бы из ничего, потому как кому-то хотелось заявить о собственной позиции по определённого вопросу. Смирись человек с действительностью, как счастье само постучится в дом. Ничего подобного не происходило, из-за чего желаемого улучшения не наступало.

Паустовскому тяжело давалась юность. Ему приходилось зарабатывать деньги репетиторством, так как характер отца обернулся внутрисемейным разладом. За обучение требовалось платить: спасибо матери, уговорившей ректора разрешить учиться на особых условиях. От Константина требовалась прилежность и ему следовало избегать любых нареканий. Легко представить, насколько тяжело подростку спокойно созерцать, избегая всевозможных соблазнов. Но Паустовский не числился среди благонадёжных учеников, периодически проявляя нрав. Безусловно, не обо всём он рассказывает, ведь не мог он не впитать в себя неуживчивость отца, будто счастливо избежав положенной наследственности.

Слишком отчётливо Паустовский запомнил далёкие годы. Он говорил о них так, словно это случилось с ним на прошедшей неделе. Ему помогал талант беллетриста, остальное заполнялось благодаря фантазии. Читатель может с этим согласиться, либо оспорить данное мнение. Не станем искать причину для прений. Запомним Паустовского именно таким, как он сам себя представил. У него будет ещё возможность поведать о прочих событиях. «Повесть о жизни» только начинается.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как гадать по лапше? Берёте лапшу, измышляете, что вам угодно, и гадаете. Результат допустимо оформить в виде эссе. Чем больше будет написано, тем лучше. Допустимо сравнить едоков лапши между собой, поскольку их объединяет употребляемый ими продукт. Но про гадание по лапше читать никто не станет, а вот про литературные путешествия Карамзина и Пушкина может быть кто и будет. Только нет существенной разницы, когда к деятелям прошлого подходят с желанием найти общее между ними, редко допуская разумное и чаще — сомнительное.

Очевидная проблема изложения Балдина — пересказ утвердившихся в обществе истин. Например, Андрей твёрдо уверен в исключительной роли влияния Карамзина и Пушкина на становление русского языка. Кто первым такое вообще предложил? На чём основываются данные утверждения? Творивший ранее Сумароков разве другим слогом писал? С той же уверенностью Балдин говорит о допетровской литературе, будто бы связанной сугубо с деятельностью церковных служителей. И это не соответствует прошлому. Достаточно взять берестяные грамоты, после вспомнить об уничтоженной культуре в результате вторжения монголо-татар, как сразу становится понятным исчезнувший пласт навсегда утраченного культурного достояния.

Изложение Андрея скорее модернистической направленности. Он опирается на точку, неизменно пребывая в поисках её протяжения. Грубо говоря, Балдин из ничего создаёт нечто. Но как не растягивай точку, она останется подобием чернильной капли. Как же тогда из точки нарисовать портрет Карамзина? А как представить его передвижения по Европе? И причём тут тогда адмирал Шишков и Толстой-Американец? Допустим, они внесли дополнительный смысл в осознание представлений об определённом человеке. Что из этого следует?

Вывод проще предполагаемого. У Андрея Балдина имелся ряд работ, которые надо было опубликовать. В 2002 году в журнале «Октябрь» он уже старался рассказать о Пушкине. Жизнь поэта оказалась наполненной мистическими совпадениями, и могла сложиться иначе, если бы императора Александра I в младенчестве держали в люльке другого устройства. Вроде непримечательная особенность, зато какое она оказала влияние на судьбы прочих людей. Внимать подобному получается, но серьёзно воспринимать способен только тот, кто верит в гадание по лапше.

Цельное зерно в «Протяжении точки» присутствует. Оно касается настоящих биографических моментов. И пусть Балдин изначально желал за счёт анализа совершённых путешествий разобраться в творчестве писателей, сделать этого ему всё равно не удалось. Безусловно, увиденное всегда сказывается на человеке, западает ему в душу и воздействует на подсознательное восприятие реальности. Учитывать тогда следует неисчислимое количество факторов, способных оказать требуемое предположениям влияние. Балдин именно таким образом подошёл к понимаю становления взглядов адмирала Шишкова. Хотелось бы видеть такой же подход к Карамзину и Пушкину. Однако, увы и ах.

Ещё один непонятный момент. К чему вёл с читателем беседу Андрей Балдин? Сообщив любопытные моменты, он так и не раскрыл представленных им исторических лиц. Понимание осталось на уровне поверхностного знакомства. Не станем думать, якобы один раз сформированное воззрение остаётся до конца жизни в неизменном виде. У Балдина каждый представленный на страницах персонаж жил неопределёнными думами, после испытал впечатление и под его воздействием занял твёрдую позицию, которой непреклонно придерживался до самой смерти.

Разумеется, есть почти умная мысль, гласящая, что убеждениям требуется всегда следовать, даже если после приходит понимание их ошибочности. В таком случае существование из разряда полезного применения знаний переходит в бессмысленное отстаивание очевидных заблуждений. Чему учат — не всегда обязательно должно быть правдой! Плох ученик, полностью согласившийся с мнением учителя. Балдин не сделал попытки переосмыслить прошлое, потворствуя общеизвестному.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Никакой гомеровской войны между журавлями и карликами! Сугубо о буднях-блуднях желающих обрести благосостояние путём сомнительных махинаций со вставками в виде порнографических сцен. Действие раскинулось на несколько эпох — от последствий Смутного времени при Романовых до становления России на рубеже XX и XXI веков. Руководить описанием происходящего на страницах взялся Леонид Юзефович, герои которого часто тяготеют к влиянию на события через личное участие в малоперспективных мероприятиях. За десять лет до «Журавлей и карликов» из-под его пера вышел труд «Самые знаменитые самозванцы». Теперь самозванцы возвращаются.

Основной самозванец — Тимошка Анкудинов, исколесивший Европу, бывавший у Османов, сменивший множество религий, чаще выдававший себя за сына царя Василия Шуйского. Есть самозванцы рангом поменьше. Имя им одно — аферисты. Поэтому к сюжетным линиям о них хорошо примыкают действующие лица недалёкого к написанию произведения времени, которым допустимо дать прозвание барыг.

Учитывая, что «Журавли и карлики» — это книга в книге, то и относиться к произведению следует соответственно. Читатель наблюдает не за жизнеописанием людей из прошлого, он скорее следит за процессом работы по созданию исторической беллетристики. Поэтому про Анкудинова и прочих нужно говорить отдельно, вне привязки к остальным действующим лицам, непосредственно являющихся героями произведения Леонида Юзефовича.

Многослойное повествование не губит происходящее на страницах. Оно делает его менее понятным. Где имелась возможность создать работу о чём-то определённом, там имеется куцый отрывок, перемешанный с прочими частями. Какой бы замысел Юзефович не преследовал, «Журавли и карлики» приняли вид собранного из разных кусков произведения. Не лучше ли было историю Анкудинова оформить отдельно? Лучше! Но тогда она нуждалась в основательной проработке, требуя дополнительной информации и более продуктивного авторского вмешательства.

Сам формат подачи исторической беллетристики, по мнению современных писателей, должен подвергнуться переосмыслению. Недостаточно показать читателю прошлое, будто бы происходившее так, как ими написано. Нужно связать былое с настоящими, чтобы читатель видел связующую нить. У Юзефовича нить привязана к желанию действующих лиц жить лучше, нежели им позволяет ситуация.

Благой помысел омрачается пониманием читателя, что ему представлен именно авторский вымысел. Вместо понимания взаимной связи, возникает ощущение, будто сегодняшние события реальны, а вот происходившее давно — выдумано. Усиливается это ощущение именно из-за желания автора увязать нынешнее с прошлым. Получается обратное действие. Возможно, остаётся так думать, Леонид Юзефович это осознавал. Но зачем он решил запутать читателя?

Для связки сцен Леонид использовал порнографические описания. Без всякого стеснения, ибо нечего взрослому человеку стесняться. Почему бы целую главу не посвятить занятию действующих лиц тантрическим сексом? Не обсудить проблематику воздержания? Не дать представление о проникновении мужчины в женщину? Думается, Леонид считает, что читатель совершенно не имеет представления о физиологических потребностях людей, раз ему такое необходимо рассказывать. Либо произведение «Журавли и карлики» рассчитано на подростковую аудиторию.

Литература современников Юзефовича вообще грешит этим. Это даже считается обязательным к использованию в тексте. И причина тут не в чём-то определённом, а в возможности из ничего увеличить объём произведения. Достаточно фантазии, никак не связанной с сюжетной линией, как страницы заполняются печатными символами.

Действительность отходит на второй план, уступая место происходящему в художественной литературе. Чего не случалось, то происходит теперь. Читатель поверит не мнению разума, а словам беллестриста, и ошибётся. Он будет думать, будто так и было. Однако, даже современность воспринимается автором особо — у него собственная точка зрения на происходящее.

Автор: Константин Трунин

» Read more