trounin.ru

Кратко сказать о требуемом — достоинство, растекаться мыслью по древу — достоинство. Писатель волен выбрать требуемую ему форму подачи материала. Касательно Гроссмана — это обилие слов, потоп и даже флейм, как принято говорить в XXI веке. Более того, Гроссман и оффтоп — крепко связанные друг с другом понятия. Когда сабж «Битва за Сталинград», открывший книгу ожидает увидеть описание связанных с битвой событий, но никак не тонуть в авторских отступлениях. Доходит до того, что описываемый Гроссманом жар не ощущается, поскольку жар описан чрезмерно, его излишне много и он не кажется настоящим. Говорить при этом о войне уже само по себе кажется излишним, лучше ещё раз посетовать на горести еврейского народа.

Первая часть дилогии, «Правое дело», ввела читателя в курс описываемого автором. Но тогда Гроссман не мог нахвалиться прозорливости советских людей. Теперь Василий повернулся на сто восемьдесят градусов и рассказывает об обратном. Рассказывает он так, словно вина лежит на ком-то определённом. Хотя, будем честными, населявшие Россию народности всегда отличались стремлением к внутреннему согласию с действительностью и старались сделать всё для того, чтобы личное мнение не затмевало стремление к общему благу. Кто с таковым мировоззрением не согласился, те, не вынеся груз ответственности, предпочли покинуть Советский Союз.

А ведь стремление к общему благу — болезненная для русских тема. Гроссман это игнорирует. Он сторонник объективности. Его правда — настоящая правда, только поданная читателю под авторским углом её восприятия. Василий не считает, что ложь и общее благо совместимы. Пусть население дрогнет под поступью немцев, страна рухнет — главное сказать правду, какой бы она не была. Ежели люди хотят заблуждаться — нельзя им открывать глаза, они прекрасно осведомлены о происходящем. Помыслы всё равно будут направлены в требуемую им сторону, а мешающихся под ногами затопчут.

Стоит ли сочувствовать Гроссману, чей реализм отличался от социалистического? Он имел право на личную точку зрения и выразил её письменно. Что же до реакции власти на труд Василия, то она была вполне ожидаемой. Никто не любит, когда с ним не соглашаются. Взять хоть власть, хоть народ. И когда в тексте открыто говорится про концлагерь, где заключённые сами над собой устраивают надзор, себя же кормят отбросами и отправляют на смерть, легко увидеть завуалированную критику Советского Союза и нелестное мнение о населяющих его гражданах. Аналогичных примеров каждый сможет найти требуемое ему количество. Нашли их и в шестидесятых годах.

Врага нужно уничтожать, говорит словами действующих лиц Гроссман. Плохие люди есть среди всех наций, опять замечает Гроссман. Василий был умным человеком и понимал, к чему могут привести размышления, вступающие в противоречие с мнением большинства. Достаточно одному сказать, что ты враг, как остальные подхватят, и уже не будет важно, кто сказал и вследствие чего им были сделаны такие выводы. И всё равно Гроссман боролся за правду, желал сообщить о творимых несправедливостях и, должно быть, считал необходимым иначе воспринимать события прошлого. Но он не был тем одним, кто скажет правду и она тут же будет подхвачена, а после все с ней согласятся.

Правде тоже требуется время для усвоения, необходимо ждать или иным способом о ней рассказывать. Гроссман написал книгу. Теперь читатель может ознакомиться с прошлым. Настало время узнать правду! Правда правдива ли правда? В любом случае, прошлое в прошлом, и уже не так важно, какие процессы тогда происходили в обществе, нужно жить сегодняшним днём и смотреть наперёд, неся уже свою, а не чужую правду.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сталинградская битва глазами военного журналиста Василия Гроссмана предстаёт перед читателем от самых истоков. С первых страниц события начинают разворачиваться с замыслов глав германского и итальянского государств, обсуждающих нападение на Советский Союз. Гроссман настолько подробен, что выуживает мысли из голов Гитлера и Муссолини, находя множество обоюдных нелестных впечатлений. За ширмой политической возни не сразу проглядывается въедливое желание автора разобраться абсолютно со всем, касающимся Второй Мировой войны. А после его уже было не остановить. Поток информации обрушился на читателя. Читатель видит себя на полях сражений среди солдат, в подвалах домов вместе с местными жителями. И всегда рядом находится Василий Гроссман, хронологически верно выстраивающий повествование.

До войны далеко. Ничего не нарушает мирной жизни советских людей. Они занимаются своими делами. Учатся, работают, думают о настоящем. Их мысли проплывают мимо, изредка волнуя душу. Физики занимаются физикой, находясь в думах о физическом. Студенты пытаются грызть гранит науки, отрабатывая право на это в колхозе. Подобная неспешность так и не ускорится. Медленно придёт весть о войне, неторопливо потянутся будни, всем найдётся дело и никому не придётся скучать. Гроссман способен из обыденной поездки по железной дороге сделать насыщенную картину, пускай и не всегда целенаправленно нанося краску, размазывая по холсту размышления о предвестниках текущих событий.

У Гроссмана нет белого и чёрного. Для Василия человек является человеком, принявшим определённые воззрения вследствие происходящих с ним по мере взросления событий. Коли кто-то родился в канун Октябрьской революции или осознанно принял слом Империи в угоду нужд рабочего класса, тому придётся восхвалять правящий режим, поскольку, если скинуть шоры с глаз, он действенно повлиял на людей, изменив их до неузнаваемости. А ежели кто родился в Веймарской республике, прозябал от гиперинфляции и хотел скинуть иго капиталистических держав, тот аналогично восхвалял лидеров Третьего рейха, пообещавших ему скорые перемены. Сам Гроссман склонен восхвалять заслуги Советского Союза, согласно выше обозначенных причин.

Когда Гроссман переходит к Сталинградской битве, то показывает её со всех сторон. Первыми город покинули животные, потом часть жителей, а далее пришла война. Василий в прежней манере последовательно подробно отражает происходящие процессы. Солдаты страдают от неурядиц, мирное население продолжает склочно поносить друг друга. Всему Гроссман уделяет внимание, удовлетворяя любопытство читателя. За кажущимся обилием слов скрыта короткая суть описываемого: так было раньше, так есть сейчас, завтра это повторится; говорить, предупреждать, наглядно демонстрировать, соотносить с прошлым — бесполезно. Читатель разумно возразит, припомнив автору стремление природы к равновесию — дурная кровь сама выйдет, либо напряжение выльется в катаклизм. В обоих случаях значительное число живых душ прекратит существование. Гроссман своими размышлениями побуждает читателя домысливать. О чём не сказал он, о том скажут другие.

«За правое дело» рядом читателей принимается с долей упрёка за идеализирование Гроссманом сталинской действительности. В произведении обильно хвалится государственный строй, радужные побуждения населяющих страну людей и излишнее стремление приносить себя в жертву во имя идеалов. Может показаться, что лучше жить так, нежели осознавать над собой гнёт хлипкой финансовой системы, грозящей к вечеру рухнуть и погрузить тебя во мрак беспросветной кабалы, ибо заводы переоборудованы в торговые центры и заработать на жизнь честным способом уже не получится. Снова Гроссман даёт пищу для дум: ругать способен каждый, а смириться согласны единицы.

Осознав смысл борьбы за правое дело, следует переходить к продолжению повествования — «Жизнь и судьба».

Автор: Константин Трунин

» Read more

С малых лет Лев Троцкий, тогда ещё Лейба Бронштейн, переживал за рабочих, с которыми, по его мнению, обращались несправедливо, ущемляя их интересы, навязывая условия сверх положенного и забывая полностью оплачивать труд. Так говорит сам Троцкий в своей автобиографии. До девяти лет он прожил в селе Яновка Херсонской губернии, не зная ничего о происходящем вне её, а после, по настоянию матери, начал учиться, познавая то, чего его родители были лишены. Он практиковался в сочинении стихотворений, выступал в спектаклях и устраивал заговоры против преподавателей. Этим Лев занимался без всякого к тому побуждения. Опять же, с его слов, Троцкий ничего не знал о тяжёлой атмосфере в мире, связанной с ростом напряжения между рабочими и действующими властями технически передовых стран, вплоть до смерти Энгельса в 1895 году, как не знал и о самом Энгельсе. Зато потом он начал принимать активное участие в стачках и прочем, вследствие чего не раз сидел в тюрьме, отбывал наказание в ссылках, неоднократно скрываясь от преследования за границей.

Правдив ли Троцкий перед читателем? Со своей стороны он не может ошибаться. Но проще не говорить до конца, чтобы создать нужное о себе представление. Именно таким образом поступает Троцкий, рассказывая историю жизни. У читателя сложится впечатление, будто автор мемуаров существовал в ограниченной от всего среде. Он борется за что-то, не обосновывая мотивов. Троцкий игнорирует действия царских чиновников, не обращает внимания на политическую составляющую соперников по идеологии, он трудится во имя личных устремлений, словно следует с жаром доказывать правоту пустоте, поскольку истина кроется в доселе невысказанных словах, против чего бы они не были сказаны.

Троцкий борется из желания бороться. Важны ли ему были права рабочих на самом деле? Возможно и нет. Только сам он такого говорить не будет. Он нашёл призвание, а далее необходимо было существовать согласно обозначенным рамкам. Его инструментом стало перо, с которым он никогда более не расставался, находя удовлетворение если не в излитии чернил на бумагу, то в ораторском искусстве, поражая сердца людей живой речью. Даже его автобиография — продукт временного застоя, когда он оказался лишён права заниматься политикой и пребывал в ожидании принятия в качестве политического беженца в европейских странах. Поэтому Троцкий постоянно писал и редко останавливался.

Убеждения человека всегда проистекают изнутри, согласно его видению ситуации. Будучи в Австрии, Троцкий не мог понять, почему местные лидеры рабочих движений лишь номинально являются таковыми. Им следовало активно бороться, вместо чего те сомневались и не были уверены в воплощении устремлений. Время не настало — говорили Троцкому. Они не настоящие революционеры — думал Троцкий. Он желал добиться результатов в ближайшее время, готовый писать и говорить ещё больше. На его мировоззрение могла повлиять лишь прочитанная переписка Маркса и Энгельса, тогда как другие не представляли для него интереса. В том числе и Ленин, чьи тесные ботинки от разнашивал в Швейцарии.

Революция в России случилась сама по себе — в автобиографии Троцкий никак её не объясняет. Он занял своё место и стал служить новому государственному образованию. Отныне он должен был добиться мирного соглашения с Германией «без аннексий и контрибуций», а также оказать отпор белому движению. Никакой конкретики читатель от Троцкого так и не дождётся. Единственным примечательным моментом оказывается упоминание им случая с делегацией от Украины, отдельно решавшей вопрос прекращения конфронтации со странами Запада, покуда Красная Армия ещё не заняла Киев. Представители Украины не удостоились от Троцкого ни одного доброго слова, кроме обвинения в готовности принять любое унижающее их достоинство решение.

Читателю гораздо интереснее проследить крах надежд Троцкого. Как он сам объяснит причину поражения от сопартийцев? Оказывается, его несчастья крылись в некоем своеобразно выбранном пути недомолвок. Разве читатель поверит в истории, когда вместо активных действий, Троцкий постоянно ссылается на неудачи? То он ногу подвернул, то уехал далеко, то ещё что-нибудь. Пока вокруг чахнувшего Ленина велось ожесточённое сражение за власть, Троцкий занимался чем угодно, только не тем, что ему следовало делать. Все обвинения становятся бесполезными, ведь он ничего не делал для закрепления позиций. Куда делось его умение убеждать и вести людей за собой?

Такова жизнь Троцкого. Он — пример ярого революционера, умеющего страстно бороться за дело в разгар событий, но совершенно неспособного к деятельности после.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владимир Рыбаков строит повествование «Тени топора» на надрыве психопатических нарушений действующих лиц, мешающих действительность с грязью и не разбирающих дороги впереди себя, идя напролом, не отдавая отчёта последствиям. В единую канву, описываемое автором, сходится крайне плохо, что связано с дёрганными сценами, чьё присутствие в сюжете никак не обосновано. Обозначенный быт газовщиков-нефтяников никак не раскрыт, кроме присутствия ряда экстремальных ситуаций, приведённых Рыбаковым всё по той же причине психопатических нарушений, но уже самого повествования. Действие развивается ради истерик и ощущения разложения человеческой души.

Разложение превалирует на всех страницах «Тени топора», начиная от семейной жизни бурового мастера и заканчивая беспределом на армейской службе. Всюду читатель сталкивается с матерящимися и нарушающими дисциплину действующими лицами. Все они подверглись безумию, словно мир сошёл с ума и завтра никогда не наступит, если сейчас не возьмёшь всё, до чего сможешь дотянуться. Связано ли это с тем непростым временем, когда Рыбаков книгу писал, или он отразил собственные метания? Сам Рыбаков родился во Франции; мужал, служил и недолгое время грузил, сварил, слесарил непосредственно в Советском Союзе, после его покинув. Поэтому крайне трудно установить причины, побудившие Рыбакова описывать деградирующее общество.

Если действующие лица не пьют алкоголь, то их мучает осознание собственной никчёмности. Их поступки сводятся к агрессивным взглядам на противных им собеседников, принуждению к каким-либо поступкам всё тех же собеседников и желанию найти точку опоры, с которой их никто не сможет сдвинуть. Именно такими видит читатель действующих лиц, сменяющих друг друга в каждой главе, пока их пути не пересекаются в неосвоенном цивилизацией месте, где каждому из них предстоит понять, чего они стоят по отдельности и смогут ли наладить взаимное общение.

Ближе к окончанию повествования Рыбаков добавляет детективную составляющую и вносит элемент надвигающихся катастроф, сперва природного, а затем техногенного характера. Рваный сюжет снова озадачивает читателя нелогичностью. Так и не удаётся читателю установить, о чём ему рассказывал автор. О тяжёлых условиях жизни и труда? Или о конфликтности человеческого характера, склонного к саморазрушению? А может Рыбаков подводил читателя к мысли, что на Западе жить лучше? Единственное адекватное действующее лицо прекрасно описывало ценности западной жизни. Надо понимать, его роль взял на себя сам писатель. Но зачем всё остальное было повергать в сумасшествие?

Где-то за страницами «Тени топора» маячит надежда на благополучие. Иначе Рыбаков не был бы столь оптимистичен в итоге. Он видит надвигающуюся беду, воссоздаёт быт ряда рабочих и армейских специальностей, живописует повсеместное моральное разложение и повергает действие к ожидаемому катаклизму, который можно проспать и стать его жертвой, если вовремя не проснуться и не найти средство, способное вывести из опасной зоны. А ежели беды получится избежать, то нарушение стабильности приведёт к ещё большей опасности, поскольку человеческий ресурс не сможет справиться без помощи извне, не приложи он к тому сильного желания усмирить стихию. Если и ставить точку в понимании «Тени топора» Рыбакова, то только такую.

Конечно, автор ни о чём подобном мог и не думать. Это всё домыслы читателей следующих поколений, воспринимающих прошлое с позиций других реалий, ничуть на описанные Рыбаковым не похожих, но стремящихся к их новому воссозданию. Время надрыва сменилось временем восстановления и роста. Следуя закономерностям цикличностей, всё повторится снова. Тогда и будет востребована проза Рыбакова, такая похожая и знакомая, хоть и написанная давным-давно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Существует точка зрения, гласящая, будто «Трепет намерения» Энтони Бёрджесса является пародией на шпионские романы. Надо сразу сказать, данное определение произведению дал сам автор, ссылаясь в предисловии на бессмысленность Холодной войны. Читателю не дано найти то, о чём говорит Бёрджесс, поскольку «Трепет намерения» действительно подобен пародии, но только на английский юмор. Толком пошутить у Энтони так и не получилось. Происходящее на страницах вышло плоским, разбавленным суждениями о религии среди британских солдат и забавными приключениями засланца на территории Советского Союза.

Об английском юморе разговор всегда особый. Он у обитателей Альбиона весьма своеобразный: британцы высмеивают обыденность на примитивном уровне, воспроизводя наиглупейшие ситуации. Сразу становится понятным, почему редко возникает желание смеяться от дурацки представленных сцен, если они не снисходят до откровенной пошлости. Собственно, Бёрджесс низко не опускался, сохраняя вид интеллигента. Ему удаётся шутить, как истинному британцу, внося в сюжет глупые ситуации. Приводить конкретные примеры нет необходимости, они встречаются регулярно.

Впрочем, высмеять образ врага — это одно, а проехаться по религиозным чувствам сограждан — другое дело. Главный герой повествования изначально учится в религиозном учреждении, потом изучает славянские языки. Его дальнейший путь ясен и понятен — он становится военным. Теперь нужно решить задачу из задач — определиться с конфессией, чтобы и служить было приятно да не страдать от должных по уставу совершения требуемых ритуалов. Парадокс заключается в том, что атеисту в британских войсках приходится тяжко, чуть меньше достаётся протестантам, а католики подвержены особого рода мучениям, связанным со строгой позицией церкви к религиозным отправлениям.

Основательно надавив на больное, Бёрджесс кидается из крайности в крайность, наполняя сюжет сумбурными похождениями главного героя, разбавляя повествование уходом в эротические фантазии географического толка, воспринимая, допустим, Дарданеллы, женским половым органом. Фантазия на фантазии — ничего кроме фантазий. Внимать подобному со страниц читателю будет трудновато, как бы Бёрджесс не старался акцентировать внимание на нелепых моментах. Нет интереса искать вместе с автором немецкую проститутку в Лондоне, как и нет желания наблюдать за тупостью советских граждан, видящих в неадекватном милиционере работника КГБ.

Понимать «Трепет намерения» нужно максимально просто: Бёрджесс куражится. Это надо принять, не придавая значения предлагаемой Энтони истории. Шпионы были и будут, а рассказывать про них дано не каждому писателю. Остаётся ссылаться на пародийность сюжета, оправдывая желание выместить на бумаге мысли. Трепета на самом деле нет — всё дело в треморе. Дрожь имеет свойство возникать от желания нечто осуществить. Бёрджесс хотел написать — и написал. Читатель захотел прочитать — и прочитал. Обоюдное исцеление свершилось — трепет намерения иссяк.

Что «Заводной апельсин», что «Трепет намерения» раскрываются благодаря авторскому сопроводительному тексту. Только не всегда задуманное писателем им исполняется в желаемом для него виде. Где-то всё пошло наперекосяк — и скорее всего тогда, когда разговоры вокруг религии уступили место действительным шпионским страстям. Повествование покатилось и Бёрджесс потерял над ним управление. Приводимые в тексте ситуации всё более усугубляли положение. Возвращаться к теме религии уже не имело смысла, ведь Энтони не про неё собирался писать, а про Холодную войну.

Бёрджесс не верит в возможность войны на уничтожение, считая это безрассудным и потому невозможным вариантом развития событий. Хотелось бы так думать и читателю, не вполне доверяющему адекватности находящихся у власти людей. В политику всегда шли люди амбициозные, желающие реформировать имеющееся. И не все из них настроены мирно, чаще наоборот — не против воспользоваться продолжением политики радикальными методами. Но это уже не тема для шуток.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Ознакомившись с «Котлованом» Андрея Платонова, читатель вынесет вердикт — абсурд. Не могут люди работать сугубо энтузиазма ради, хранить вещи в гробах и жить в таких условиях, что трудно назвать человеческими. Опиши Платонов зверствовавший в народившемся советском государстве каннибализм, как понимание абсурда было бы закреплено за «Котлованом» окончательно. Пусть читатель думает, будто такого никогда не было и никогда не будет. Лучше заблуждаться, нежели знать истинное положение вещей. Мозгу проще отказаться верить, чем принять за исходное некогда происходившее. Платонов начал с нуля, решив сперва выкопать котлован. И не беда, ежели усердные работники поставят перед собой цель сделать яму в шесть раз больше запланированной. Жажда рекордов довлела над людьми — лишь в этом они находили упоение.

С первых страниц читатель видит рост безработицы в стране. Квалифицированные специалисты вынуждены голодать, поскольку их услуги никому не нужны. Остаётся перейти в разряд трудовых людей, добывающих пропитание силой мышц. Пришла пора стать человеком работающим, сменившим человека прямоходячего и человека разумного. Отныне социальный статус определяется достижениями. И не имеет значения, если что-то совершается ради совершения очередного свершения. Вся жизнь уподобляется монотонному выполнению одних и тех же обязанностей, не отличающихся разнообразием.

Самое интересное начинает происходить во время вынужденного простоя, выбивающего людей из ритма. Они желают поскорее приняться за углубление котлована, но биржа не присылает работников на свободные вакансии, которым полагается в этот отрезок времени совершать иные действия. Постепенно участники повествования приходят к осознанию забытых бытовых проблем, вроде поиска съевшего петуха, вследствие чего куры не несутся, или становятся причастными к судьбе девочки, знающей про умершую матерь лишь то, что она — буржуйка, не зная ничего кроме этого. Когда человек работающий не трудится — он уничтожает собственный потенциал, забивая голову лишней информацией. Поэтому простои при рытье котлована сказывались на них негативно, побуждая к мыслям о чём-то ином, никак не связанном непосредственно с рытьём.

Котлован должен быть подготовлен в срок для возведения на нём строения. Чётких представлений о сроке ни у кого нет. Никто не знает, какой лучше котлован вырыть. Не будет хуже, если его без дозволения углубить или расширить. Впрочем, дозволять некому. Каждый представлен сам себе, имея чётко поставленную задачу — трудиться и ещё раз трудиться. Не имел конкретных представлений и Андрей Платонов, рассказывая историю о человеке, что обрёл счастье в бараке, постигая премудрости ремесла, чтобы хотя бы не быть в числе худших работников. Читатель видит муторный процесс, сопряжённый с отступлениями из-за частных простоев. Определённого завершения у «Котлована» нет. Платонов дал представление о начале великих строек и свершений, не стремясь прикоснуться к ожидаемым в обществе переменам.

Писателя можно понять, он написал произведение в конце двадцатых годов, не подозревая, чем обернутся былые несчастья для будущих поколений. На краткий миг всё станет похожим на сказку: будут осуществлены величественные проекты, более крупные не успеют реализовать. Рывшие котлован найдут себе применение на других объектах. У них не будет свободы выбора. Их выбор сведётся к необходимости работать. Человек работающий не должен заниматься чем-то иным, валясь от усталости в конце смены, дабы на следующий день всё повторилось. Позитивного восприятия такой реальности у читателя возникнуть не может, поэтому, кроме абсурда, «Котлован» заслужил жанровую принадлежность к антиутопиям. Но стоит задуматься — разве та утопия не была сбывшейся мечтой рабочих страны, мечтавших об уважении своего труда долгие годы до этого, понукаемых царским режимом?

Желающие перемен, получите наглядное представление о достижении светлого будущего. Желая увидеть справедливое распределение благ, вам в первую очередь придётся рыть ямы, покуда не воспрянет над вами Человек с собственным видением ситуации, далёким от того, о чём вы робко смели мечтать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лауреат Сталинской премии Борис Горбатов не проявлял радости к народившемуся советскому государству, а наоборот, с предельной точностью, отображал происходившие в обществе изменения, суть которых сводилась к мрачному осознанию голодной действительности при тотальной безработице. Кажется, такой автор не мог пройти цензуру в силу очевидных причин. Однако, Горбатова с удовольствием печатали и допускали к участию во всех значительных стройках Советского Союза. Причина этого проста — Борис не капал желчью, подобно ушедшим в тень писателям, а с радостью принимал рост самосознания сограждан. Ведь так и есть на самом деле — сколько не сетуй на жизнь, а стоит всего лишь принять настоящее, как будущее окрашивается в радужные тона.

Горбатов своеобразно описал собственные молодые годы в произведении «Моё поколение». Его стиль схож с работами Александра Серафимовича, то есть главным для Бориса становится выплеск эмоций на страницы, что создаёт у читателя ощущение погружения в происходящее. Будто кто-то вокруг галдит, а читатель зачарованно стоит в углу разворачивающейся перед ним сцены. Тем интереснее наблюдать за судьбой мальчишек, чей город попеременно переходит от белых к красным. Горбатов не идеализирует — бойцы противоборствующих сторон ничем друг от друга не отличаются, действуя одинаково, распевая схожие песни и толком не зная, ради чего воюют. Под удар попадают семьи мальчишек, на глазах читателя становящихся сиротами и отныне вынужденных озлобиться на тех и других.

Отчего-то больше веришь именно Горбатову. Отражение событий под его пером кажется соответствующим ушедшим в прошлое событиям. Советское государство становилось тяжело: нельзя было найти себе место в жизни, покуда проводимая властями политика усугубляла и без того ужасное положение населения. Мальчишки желали трудиться, учиться и слыть нужными членами для общества. Их желания трудноосуществимы: работать негде, учиться невозможно, да и нет в людях нигде нужды. Хорошо себя чувствуют только нэпманы, разжиревшие от благоприятных условий, бесконтрольно продолжающие набивать бездонную торбу.

Единственное успокаивает читателя: Горбатов знает, что эти трудности будут преодолены и наступит идеальное время для жизни. Собственно, тридцатые годы для советского государства — время могучих свершений, когда человек обрёл способность повелевать силами природы, едва ли не меняя русла рек и влияя на изменение климата на планете. Об этом Борис постоянно писал, будучи корреспондентом газеты «Правда», куда отправлял беллетризированные заметки из разных мест страны, поскольку лично участвовал в первых запусках многих важных объектов. И делал он это с трепещущим сердцем, ведь мечты его детства осуществлялись.

Но! Горбатов всё-таки видит и в идеальных условиях проблемы, касающиеся в первую очередь человеческого фактора, особенно халатности. Кто-то где-то недосмотрел, недоработал или всерьёз не воспринял возникновение серьёзных проблем, как самоотверженный труд честных людей оказывался напрасным. Требовалось отдавать всего себя, лишь бы исправить чужую оплошность. И вот, наконец-то, объект запущен. Все рады — рад и Горбатов.

Ещё одной особенность характера советских людей тридцатых годов была жажда к установлению рекордов. Смены соревновались, применяя различные усовершенствования, позволяющие проделать больший объём работы. Горбатов делится с читателем историей нескольких особо отличившихся людей, начиная со Стаханова, совершившего своё достижение недалеко от тех мест, где Борис Горбатов непосредственно родился. Разве не будут после этого писателя переполнять эмоции? Он невольно стал причастным к свершению знаменитого шахтёра, чьё имя ныне является нарицательным.

Читая Гобратова, читатель понимает, — проблемы в обществе были, есть и навсегда останутся, но из этого не надо делать ещё одну проблему; следует переосмыслить понимание своего недовольства, сумев найти силы для подавления собственного Я в угоду интересам государства, иначе грянет слом старого, а заодно произойдёт и потеря равновесия минимум на одно десятилетие, что, в свою очередь, способно породить проблемы большего масштаба — именно этого следует избегать любыми способами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Читатель смотрит на страницы «Невыносимой лёгкости бытия» Милана Кундеры и осознаёт насколько ему противно видеть отражение собственной жизни. Мыслями действующих лиц движет половой инстинкт, их интересует продукт акта дефекации и всё остальное сосредоточено вокруг первичных проявлений интереса человека к окружающему миру: руки тянутся к некоему интригующему предмету, чтобы его обсосать, засунуть в любое из отверстий своего тела, а потом радостно извлечь и снова обсосать. Так уж сложилось, что для чехов одной из тревожных тем XX века стала Пражская весна, когда Советский Союз ввёл танки в их страну. Милану Кундере осталось повернуть время вспять и обсосать события тех дней.

Кундера не просто размышляет о лёгкости бытия, замешивая в повествование мысли эротического плана, он думает гораздо глубже, постоянно вдыхая аромат женского лона и превращая фаллос в руку, также учитывая реалии осадного положения страны. Прага контролируется русскими, производящими насильственный акт, поскольку чехи не были согласны их принять. Мир взбудоражен, местные репортёры фиксируют все моменты, связанные с советскими войсками. Для Кундеры Прага из наполненного приятными ароматами города постепенно превращается в дурно пахнущее срамное место.

Раковой опухоли подобен случившийся конфликт. От рака же люди умирают, если вовремя его не обнаружить или запустить процесс. Чехи вовремя спохватились, пройдя через череду облучений. Это было болезненным, ведь умирали не раковые клетки, а настоящие люди. Кто-то должен был пострадать за высокие западные идеалы, разрушавшие социалистическое восприятие реальности. Опухоль могла оказаться доброкачественной, не пойди чехи и словаки наперекор судьбе. Озлокачествление не заставило себя ждать. Кундера это понимал, поэтому без жалости выносит приговор одному из персонажей, безропотно согласившемуся принять свою судьбу и отдать другим собственное право существовать. Таким образом Кундера опосредованно вынес приговор Советскому Союзу, сожалея о крахе социалистической системы.

Не видеть и не желать знать дела рук своих. Не делая ничего во благо действующей власти, Кундера вносил ощутимый вклад, взрастив неприятное лично ему осознание народившегося режима. Как своё родное дитя должна восприниматься социалистическая Чехословакия, но нет в ней ничего приятного. Устремления страны похожи на устремления Кундеры, только противно осознавать подобное положение дел. Не может иметь права на существование плод дум молодости и результат скоропалительных решений. Зрелое восприятие открыло глаза шире прежнего, заставив Кундеру содрогнуться и отречься от былого.

Остальное наполнение «Невыносимой лёгкости бытия» именно о том, о чём Кундера склонен говорить на последних страницах произведения. Его беспокоит наследие Сталина и всё, что так или иначе связано с дефекацией. Нет иного на уме, коли жизнь окрасилась в оттенки кроваво-чёрного стула. Сидевшая внутри Чехословакии опухоль требовала извлечения. Первый надрез случился по весне 1968 года. Он был болезненным и ломающим мировосприятие.

У Кундеры получилось вспомнить былое пошло и пространно, чему был рад Запад. Опухоль после надреза дала метастазы по социалистическим республикам Советского Союза. Уже другие стали понимать, что есть на самом деле невыносимая лёгкость бытия. Мир стремительно менялся, избавляясь от копившегося десятилетиями балласта, неся на смену одной проблеме ворох иных неприятностей. Известно ведь, как природа не терпит пустоты, заполняя доступное ей пространство чем-то гораздо опасным для форм нынешних, продолжая искать идеальные условия и идеальных обителей, так и общество регулирует себя, вытесняя одно другим. Если пытаться сохранить имеющееся, то последующий взрыв будет болезненнее, нежели мог быть.

Легко жить и легко умирать, легко болеть и легко идти на поправку, легко меняться и легко противиться переменам, легко понимать происходящее и легко думать, что ты единственный, кто прав.

Автор: Константин Трунин

» Read more