trounin.ru

Европа погрузилась в до того ей прежде неведомую войну. На полях сражений и раньше умирали миллионы солдат, но редко это случалось за один единственный день. Теперь миллион убитых за один день — обыденность. И умирали люди, порою не успев осознать собственного участия в бою. Кто переживал накал битв, тот навсегда проникался ужасом произошедшего. Вполне очевидно, подобного рода война не могла пройти мимо тех, кто был наделён талантом писательства. Среди таких, кто сражался, с трудом пережив смертельные ранения, оказался и Адриан Бертран. Но война всё-таки стоила ему жизни, через три года после ранения в грудную клетку он умрёт. Пока же, находясь среди воюющих, он оставлял заметки, должные впоследствии принять вид произведения «Зов земли». О публикации речи не шло, ознакомление читателя с книгой пришлось отложить до более спокойного времени. Только в 1916 году «Зов земли» стался опубликован, тогда же он удостоился права быть награждённым Гонкуровской премией, в той же мере отложенной на два года.

Всё повествование от Бертрана — война. Ничего другого читателя не должно было интересовать, как ничего другого и не может происходить, кроме боевых действий. На страницах могли проявиться различные чувства действующих лиц, но Адриан о таком писать не решался. Того и не требовалось — пусть с начала и до конца читатель внимает самому основному, чем только и мог жить при таких обстоятельствах человек. Ничего не поделаешь со случившимся, придётся описывать кошмар обстоятельств. Ведь всё складывалось таким образом, что жизнь кипела на полях сражений, тогда как подлинное сражение за жизни велось в лазаретах. Нескончаемым потоком несли раненых для их спасения, толком не питая надежды на благостный исход. Да и сражался ли кто за человеческие жизни в лазаретах? Можно обезуметь, столкнувшись с правдой действительности, когда надежда заключается в истязании человеческой плоти. Бертран не пожалел слов, описывая ампутацию конечностей, сопроводив раздирающими душу подробностями.

Конечно, Адриан писал сухо. За яркостью описываемых им сцен оставалась пустота художественности, ничем не заполняемая. Можно с чувством важности говорить о перенесённом авторе потрясении. Можно рассуждать, насколько пагубным становится для человечества участие в боевых действиях. Можно даже призывать людей к благоразумию, более никогда ничего подобного не допуская. Но насколько это будет оправданным? Сам Бертран не знал, и не мог предполагать, какой будет доля Европы спустя ещё два десятилетия с небольшим. Он лишь описывал события, ставшие для него определяющими. Будучи молодым человеком, не мог он спокойно относиться к происходящему. Впрочем, говоря об ужасах войны, в каком бы то масштабе не происходило, ни в каком бы из периодов существования человечества, можешь в тех же красках описывать происходящее, как то делал Бертран. Это аналогичная пляска смерти, фатальные ранения, душевная травма. Так было и будет, с чем ничего не поделаешь.

Говоря про войну, Адриан мог делать акцент на ужасе. Но стремился ли он образумить род людской? Требуется ли просить людей жить мирной жизнью, не причиняя такого рода страдания себе подобным? Думается, Бертран говорил о случившемся, вполне понимая, повлиять на человечество он не сможет. Смотря в проблему глубже, он даже мог понимать, что война для человечества жизненно необходима, так как иначе люди становятся нежизнеспособными. В том и заключается парадокс человеческого существования — нужно соответствовать требованию природы, то есть бороться за создание лучших из возможных условий, лишая таковых других. Такой уж он — зов земли.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как не существует подлинного определения для «правды», так нет такого же определения для «веры», особенно такой, какую можно было бы назвать «истинной». Разговор об этом — тонкая грань, по разные стороны которой есть мнения «за», «против» и тех, кому это вовсе не кажется хотя бы на самую чуточку важным. Но ведь люди ради чего-то живут, готовые претерпевать мучения, с радостью принимающие ниспосылаемые на них невзгоды. И для себя эти люди находят то единственное, что они считают истинно правдивым и подлинно верным. К этому можно применить определение «фанатизма». Вполне очевидно, ратующие за определённую точку зрения с негативом станут воспринимать всё, произносимое против. Так и произносящие слова сомнения — есть те, кто склонен выражать аналогичный негатив. Только с одним осталось определиться, зачем Мережковский взялся за жизнеописание религиозных деятелей, живших во благо процветания католической церкви.

Первая часть трилогии про испанских мистиков — «Святая Тереза Иисуса». Описывая данного человека, Мережковский старался придерживаться некогда взятого им за основу принципа — сплетать повествование из деталей и фактов. Дмитрий не мог обойтись и без очевидного для жизнеописания святых — характерных черт. Говоря про Терезу Иисусу, Мережковский отмечал её скромность, отказ от какой-либо возможности почитания в качестве святой. Да и Дмитрий на страницах прямо сообщал — святого в Терезе Иисусе не было. Единственное, чем она выделялась, — чрезмерной говорливостью, вплоть до того, что забывала, с чего начинала речь. Вполне очевидно, когда рассказ касается святого человека, подобная говорливость — это достоинство Терезу Иисусы, ведь за неё говорил Бог. Дабы показать Терезу примечательней, Дмитрий оговорил важный для Испании момент — в роду у Терезы не было ни евреев, ни мавров. К двадцати годам Тереза ушла из дома в монастырь, где боролась с искушениями, после в видениях к ней приходил Христос. Особенность же верования Терезы заключалась в отстаивании позиций именно католической церкви, находившейся на пороге раскола в виду набиравшей силу реформации.

Вторая часть повествования — «Святой Иоанн Креста». Читателю следовало узнать, насколько мудрым должен был быть Иоанн, если с рождения оказался сед и старчески умён. Если описывался святой, значит следовало найти для такого человека свершение чудес. А всякое ли чудо за таковое следует принимать? Ежели есть желание, то любое избавление от беды — уже чудо. Выбрался из колодца? Свершилось чудо. Сбежал из тюрьмы? Свершилось ещё одно чудо. И таких чудес с Иоанном Крестой случилось порядочное количество, так как всю жизнь он претерпевал лишения и гонения.

Третья часть повествования — «Маленькая Тереза». Мережковский переносил внимание читателя на более близкое для себя время, теперь уже говоря про своего современника. Это Тереза из Лизьё, с детских лет пожелавшая присоединиться к ордену кармелиток. Добившись желаемого, кротко служа и не выделяясь из сестёр, она вела дневниковые записи, опубликованные уже после её смерти. Вот к ним и было приковано внимание, благодаря которым Тереза из Лизьё посмертно получила признание. Но насколько её взгляды имели общие черты с представлениями католиков? Если вникнуть глубже, то в её взглядах можно увидеть социализм с христианским лицом. И, вполне очевидно, случись взглядам Терезы стать известными позже, она могла сойти за еретичку. Но так как разговор про человека, объявленного святым, то следовало повести речь со всего, благодаря чему святость подтверждалась. Поэтому Мережковский рассказал про человека, чьи родители стремились родить великого святого, для чего они дали жизнь девяти девочкам, младшей из которых была Тереза. Росла она слабой здоровьем, едва не отдав душу Богу. В целом, святость Терезы может показаться надуманной.

Так зачем Мережковский разбирался в особенностях католических святых? Читатель должен ответить на этот вопрос самостоятельно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда нет груза прожитых лет, для окружающих становишься наивным мечтателем. К числу таковых стоит отнести и Отто Вейнингера, невзирая на иногда придаваемое значение его трудам. Не стоит забывать, Отто покинул наш мир в возрасте двадцати трёх лет, не сумев справиться с пониманием должного вскоре последовать изменения в его мировоззрении. О чём же он смел мыслить? Часто работы Вейнингера объединяются в один том, например под обложкой основного труда, им оставленного. И так уж получается, что высказывая мысли в самом начале XX века, Отто отражал всё то, о чём станут размышлять люди в дальнейшем, придавая тому вес чрезмерной важности. Самое главное, заложенное Вейнингером, — это право каждого человека считать, будто ему с рождения свойственны черты обоих полов. Получается, Отто внёс новое в обсуждение вопроса о «табула раса».

Вместе с тем, Вейнингер не становился на сторону Дарвина. Он не считал, будто мужчина с течением последующих миллионов лет окончательно перестанет иметь с женщиной общие черты, как и наоборот. Либо Отто предпочитал смотреть на положение вещей здесь и сейчас. Он подметил сходство волосяного покрова, не настолько развитого у женщин, но всё-таки присутствующего, хоть и в более скудной мере. Подметил и такую особенность как комплексы молочных желёз у мужчин. Размышляя дальше, Вейнингер заключал: каждая клетка в организме имеет женскую или мужскую природу в совокупности с остальными.

Отдавая женщинам право на равноправие с мужчинами, Отто выражал сомнение в необходимости того. Он не видел ничего, что женщины могли делать в той же степени хорошо. Но к чему-то женский пол всё же стремился больше. Потому Вейнингер предпочитал думать с позиции мужчины, которому не может быть интересно совершаемое женщинами. Он бы и книг не стал читать, к созданию которых приложил руку представитель противоположного пола. И причина того в отсутствии интереса к манере женского письма, готового говорить о чём угодно, только не о способном заинтересовать мужчин.

Изначально давая женщинам возможность заявить о важности их присутствия, должном предоставлять уважении на ими делаемое, Вейнингер постепенно перестраивался, выражая мысль совсем иного от исходного замысла. Он заключал, как человек может быть мужчиной, либо женщиной, без каких-либо иных вариаций. Даже приводя в пример людей, поддерживающих гомосексуальную связь, кто-то из них в паре будет представлять мужскую половину, тогда как другой — женскую. Тут должно возникнуть противоречие в суждениях, однако читатель способен домысливать всякие размышления самостоятельно, без знакомства с дополнительными поясняющими абзацами.

Продолжая размышлять, Отто скатывался в абсурд. Отказывая женщинам в праве на гениальность, он к тому же лишал их права казаться сострадательными. Казалось бы, сформировавшийся в обществе образ сестры милосердия, по мнению Вейнингера, не нёс ничего положительного. Оказывается, женщины аморальны по натуре. Им просто нравится смотреть на страдания людей. А если на лице женщины отражается горечь за переживания других, то тут уже стоит говорить о бесстыдстве. В целом, читатель должен отметить некоторое сходство с трудом Чезаре Ламброзо «Женщина-преступница и проститутка». Почему? Отто вздумал разделять женщин на матерей и, как раз, проституток.

Так к чему читатель должен подойти в итоге? Нужно представить, если бы Кант задумался свести «Критику чистого разума» не к объяснению возможности человека познавать непознаваемое, а к рассуждению о том, насколько мужчине должны быть противны женские половые органы. В том и беда, для выражения дельных мыслей нужно иметь груз прожитых лет, от приобретения которого Вейнингер отказался, сведя счёты с жизнью.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая книжка — подобие первой. Снова читатель знакомился со стихами. Одно из них подписано буквой «К.», указывалось, что стих создавался в Женеве. Его название — «Выздоровление». Он был написан на таком же низком уровне поэтического искусства, как и прочие стихотворения в книжке. Просто перечислим названия прочих: «Новый год (песнь дому любящему науки и художества)», «Счёт поцелуев», «Осёл и лира».

За стихами следовала новая глава «Писем русского путешественника». У читателя уже сформировалось убеждение, будто «Московский журнал» претерпит столько выпусков, сколько Карамзин сможет предоставить писем для опубликования.

Далее перевод из журнала профессора Морица — «Чудный сон». Сообщался удивительный факт, как барон Зигмунд Зеккендорф увидел сон за полгода до своей болезни и смерти. К нему явился человек, предложив показать всю прежде прожитую сновидцем жизнь, что и было выполнено. Затем ещё один перевод из того же журнала — «Сила воображения». Тут скорее доказывалась способность верующих воспринимать знамения за божий промысел. Над одним проповедником подшутили в Вестфалии, сообщив неким образом, словно проповедник скоро умрёт, если не сожжёт собственный дом. И проповедник действительно решил выполнить наказ, причём никого более не воспринимая, как ему не пытались объяснить проделанную над ним шутку.

Следующий раздел — анекдоты из иностранных журналов: про Фонтенеля, в котором оный сам поучаствовал, укоривший француза, что тот не знает, где он живёт; про Корнеля, который отправил жениха дочери решать проблемы с его женой; об англичанине, вздумавшем состояться в парламенте, чтобы ввести налог на остроумие; про то, как кого-то назначили королевским библиотекарем, отчего он обязывался научиться хотя бы читать.

Вновь перевод из «Французского Меркурия» — «Парижские спектакли: от июня до половины августа прошедшего года. Королевская академия музыки, или Большая опера». В оригинальной статье возносились заслуги Людовика IX. Затем следовали свидетельства о пьесах из Национального, Итальянского и Московского театров.

Заканчивал вторую книжку раздел о книгах. Читатель знакомился со статьями «Всеобщая и частная естественная история графа Бюффона» и «О сравнении древней, а особливо греческой с немецкой и новейшей литературой. Сочинение Гродека, доктора философии».

Третья книжка «Московского журнала» уже традиционно начиналась стихами. Это «Ода на смерть графини Румянцевой к Н.», «Письмо к Прелесте», «Я», две эпиграммы. Следом сразу перевод из «Французского Меркурия» — «Вечера»: некая матрона попросила собравшихся рассказать истории, когда они были более всего счастливы. Следующее произведение — письмо «Сельский праздник и свадьба».

Следом «Письма русского путешественника». Понимать, какая именно глава публиковалась в каждой книжке, — не требуется. Читатель может ознакомиться с данным произведением и без чтения посредством сих журнальных книжек. Далее. «Лилия и роза. Сочинение Гердера» — басня о сотворении мира. Сочинение «Ночь и день». Следом светский раздел «Московский театр». Пересказывалась комедия Брандеса «Граф Ольсбах».

В заключении третьей книжки давался раздел «О книгах». Всего представлялось три критические заметки. Первая — «Философа Рафаила Гитлоде странствование в новом свете и описание любопытства достойных примечаний и благоразумных установлений жизни миролюбивого народа острова Утопии. Сочинение Томаса Моруса». Вторая — «Артур, или Северное очарование. Политическая повесть». Третья — «Описание главных лазаретов в Европе» за авторством Говарда. Говорить о содержании критических заметок — выше требуемого. Всё-таки и в «Московском журнале» они выполнены в форме пересказа самих произведений, поэтому нет смысла заниматься тем же самым.

Как читателю должно быть понятно — с «Московским журналом» довольно тяжело знакомиться. Но кому-то его содержание может показаться очень даже интересным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Судьба человека зависит от самого человека, а потом уже от складывающихся обстоятельств. Нужно не просто ждать у моря погоды, а действовать. Прежде Карамзин не имел славы литератора, да и нельзя утверждать, будто бы ему такой славы хотелось. Он совершил путешествие в Европу, вёл в меру кропотливые записи, теперь должен был оные где-то публиковать. Где? Лучшим выходом оказалось проявить как раз самостоятельность, ни на кого не возлагая надежд. Таким образом появилась идея «Московского журнала», на страницах которого Карамзин и начал частями публиковать «Письма русского путешественника». Помимо этого, поскольку формат периодического издания требовал коллективного авторства, то в журнале выходили произведения других литературных деятелей. Поныне может оставаться открытым вопрос: кто скрывался за теми или иными аббревиатурами? Может вопроса в действительности не существует — имена анонимов хорошо известны литературоведам. Впрочем, в первой книжке «Московского журнала» не стоит искать чего-то гениального. Всё-таки, главным для Карамзина было публиковать именно «Письма русского путешественника», тогда как прочее — всего лишь прочее.

Однако, «Московский журнал» — прообраз «Вестника Европы». Карамзин желал концентрироваться на происходящих в мире событиях, для чего обещал выполнять в том числе и переводы из иностранной периодики. Помимо этого, журнал переполнялся стихотворными работами без какой-либо поэтической ценности. Читатель может возмутиться, так как для журнала мог творить Иван Крылов. Разве не ему принадлежат инициалы «И.К.»? А и то и просто стихи подписывались буквами, вроде «И.», либо «К.»? Конечно, в таком можно видеть и руку самого Карамзина. Некоторые стихотворения приписывают Державину. В целом, в первой книжке читатель может найти следующие стихотворения: «Время», «Видение мурзы», «Филлиде», «Истукан дружбы», «Червонец и полушка», «Эпитафия».

После раздела со стихотворениями Карамзин поместил начало «Писем русского путешественника», описывая путешествие от Твери до Мемеля.

Следом анекдот «Самоубийца». Рассказывалось про священника, ставшего мрачным. Но у этой истории не было юмористической подоплёки, так как раньше под анекдотом понималась любая история, должная содержать скрытый смысл. Вот и в анекдоте про самоубийцу повествование свелось к обнаружению тела священника в реке.

Следом театральная заметка на постановку «Эмилии Галотти» и критический обзор на произведение «Кадм и Гармония, древнее повествование, в двух частях».

Заканчивалась первая книжка «Московского журнала» статьёй из издания «Французский Меркурий» за подписью некоего Шанфора под названием «Путешествие Г. Вальяна во внутренность Африки через мыс Доброй Надежды в 1782, 83, 84 и 85 году». Получалось, что помимо «Писем русского путешественника» читатель внимал ещё и рассказу о похождениях иностранца по совсем уж далёким от понимания местам. С другой стороны, не мог ведь Карамзин осмелиться в царствование Екатерины Великой писать про французскую современность, слишком опасную для всякого монархического строя. Гораздо лучше сообщать про нейтральные темы. Например, как чувствуют себя французы в окружении африканских племён. Повествовать там было о чём, учитывая насколько африканская обыденность в те годы оставалась незнакомой для большей части европейских жителей, особенно проживавших в России.

Именно таковым по содержанию стался журнал. Трудно судить, насколько читатель проникся его содержанием. Ничего интересного на страницах читатель найти не мог. Поэтические вирши не могли послужить привлечению интереса, французский анекдот, рецензии и статья об африканских путешествиях — в той же мере не становились интересными. Да и «Письма русского путешественника» не привлекали внимания. Карамзин пока ничего особенного не сообщал. Но так кажется сейчас. В 1791 году всё могло восприниматься совершенно иначе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В «Юности» Толстой дозволил главному герою утопать в фантазиях. Утонул в мечтах и сам Лев. Но всё-таки он не обошёлся без привнесения в сюжет необходимости осознания тщетности надежд. Главный герой должен был прийти к неизбежно должному случиться — к краху так и не сбывшихся ожиданий. Может поэтому Толстой не стал продолжать повествование впоследствии, поскольку пришлось бы искать для главного героя оправдания, которых он более не заслуживал. В глазах читателя разрушался образ представленного на страницах человека. Некогда дитя, потерявшее мать, потом отрок, живший бесцельно, ставший юнцом, мыслившим себя мудрым старцем, к окончанию «Юности» низводился до положения отщепенца, чья гордыня удостоилась справедливой кары. Пусть читатель понимал: в будущем главный герой обязательно возьмётся за ум, научится жить в согласии с миром, принимая окружающую действительность без лишнего украшательства… Всё же оставалось ясным — всего этого может и не быть. Да и к чему вести повествование дальше? Этого Толстой тогда мог и не понимать.

С первых страниц «Юности» читатель видит главного героя, озабоченного мечтами. Ещё ничего в жизни не понимая, главный герой живёт думами о собственной старости, когда вокруг него соберутся люди, отдавая полагающиеся почести. Каждое слово его станет бальзамом для всякого. Самое же основное, главный герой полон уверенности, будто его понимание происходящего в жизни не претерпит изменений. Отчего бы в подобном ходе мысли читателю не вспомнить о том, какие мысли одолевали его самого в тот же самый период? Ведь многие мыслят нечто для них приятное, к чему они готовы стремиться, что будут стараться поскорее приблизить. Вот и главный герой у Толстого переполнен фантазиями.

Если следить за повествованием, видишь, насколько Толстой симпатизирует главному герою, поскольку строит рассказ от его лица. В тексте не встречается отступлений, чтобы читатель смог понять, до какой степени главный герой наивен. Надменность должна восприниматься за ярчайшую черту его характера. Главному герою кажется — вокруг него бездари, ни к чему в жизни не способные. С ними и разговаривать не стоит. Они достойны только одного — презрения. И главный герой всех вокруг презирает, считая за людей второго сорта. То есть он никого не относил к тем, кто способен быть с ним на одном уровне.

В какой-то момент Лев понял невозможность продолжения повествования в подобном духе. Но для такого развития событий требовалось подойти. Читателю сперва полагалось убедиться, причём вместе с главным героем, до какой степени мир может быть жесток. То есть не всё в мире обладает благородством. Его — главного героя — ряд преподавателей сочтёт за слабого ученика. И Толстой пытался взывать к совсем другим чувствам. Получалось так, что главного героя несправедливо обижают, в нём напрасно сомневаются, ему специально не дают права на получение образования. Однако, Лев согласился на необходимость наказания для главного героя. Нельзя было делить людей по каким-либо принципам, толком самих людей не зная. Для того жизнь и даётся человеку — научиться понимать окружающую действительность, либо сгинуть, не смирившись с нанесёнными обидами.

Стоит ли осуждать главного героя? Так поступать не следует. Толстой описал в произведении обычного человека, чьи мечтания всегда сталкиваются с преградами. И хорошо, когда это случается не слишком поздно. Получив урок, главный герой после обязан был образумиться. Например, взяться за перо, став писателем. Вероятно, так бы оно и сложилось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Задумав большой труд, Лев Толстой должен был его реализовывать. Но «Детство» уже написано, «Четыре эпохи развития» никак не складываются, зато есть желание продолжить воплощать мысль. И Толстой взялся за создание продолжения истории. У главного героя умерла мать, он должен теперь становиться на ноги под руководством гувернёра. Но и тут нет везения. Всё складывается против него. Немного погодя главный герой получает огорчительное известие — гувернёр должен покинуть воспитанника. Почему? Это не так важно для сюжета. Толстой посчитал гораздо более важным изложить рассказ жизни гувернёра. Так Лев превращал повествование об отрочестве в жизнеописание Карла Ивановича. В дальнейшем в тексте Толстой продолжил философствовать, рассуждая даже о таком спорном термине, каковым является понятие «табула раса».

Что же читатель должен знать про Карла Ивановича? В тексте не нашлось упоминанию, насколько важным для главного героя являлось воспитание под руководством именно такого наставника. Всё-таки для России тех лет уже остро не стояла проблема заграничных воспитателей, они были выведены на «чистую воду» постоянными насмешками, обличавшими необразованность всех тех, кто ехал в Россию, ничего из себя притом не представляя, зато обладая единственно полезным навыком — они владели иностранным языком, которому могли научить дворянских детей. Читатель, знакомясь с предысторией Карла Ивановича, видит как раз такого человека, чья судьба сталась для него настолько печальной, из-за чего ему пришлось спасаться в России от преследования, тогда как перед ним не стояло задачи ехать на заработки. Вместе с тем, читатель волен увидеть в Карле Ивановиче того, кого прочили русским детям в воспитатели и учителя, поскольку десятью годами позже, если исходить из даты написания «Отрочества», в обществе всерьёз начнут рассуждать, насколько целесообразно позволить отставным солдатам заниматься обучением в отдалённых уголках России.

Всё-таки Карл Иванович не был отщепенцем. Он происходил из благородной семьи, стал солдатом, воевал, вернулся домой, сказал лишнее в присутствие постороннего человека, пал жертвой доноса, в конце-концов оказавшийся неугодным для прежнего отечества. Поэтому нет нужды рассуждать, насколько полезным или вредным могло быть преподаваемое им воспитание.

К концу повествования читатель видел в главном герое уже возмужавшего отрока, задумавшегося о необходимости получения образования. Необходимость покидать отчий дом — это и есть конец отрочества. Юность главный герой думал встретить в стенах университета на математическом факультете.

Получается, в совокупности замысел Толстого имел место на воссоздание в форме художественного произведения. Другое дело, реализация оставляла желать лучшего. Вновь приходится сослаться на юный возраст автора. Как бы это не могло показаться странным, всё-таки писал Лев о таких моментах, которым оставался подвержен сам. Он не мог ещё провести грань между детством и отрочеством, поскольку не ушёл от оных и сам. Требовалась мысль более зрелого человека, до чего Толстой дорасти не успел, невзирая на ту мудрость, которой он оказывался наделён, либо каковой он казался наделён.

Говоря о «табула раса», Лев встал на точку зрения тех, кто доказывал отсутствие «чистой доски». Толстому думалось, будто человек не приходит в мир без знаний, каждый с рождения наделяется тем, к чему пришли его предки. Точно сказать насколько это имеет место быть в действительности никогда не станет возможно, пока сам человек не научится определять, какими именно качествами должны быть наделены люди изначально, формируясь ещё на стадии плода, а то и в момент зачатия. Но рассуждать об этом пока нет смысла, так как от обладания этим знанием ни на какие процессы в обществе влияния оказано не будет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Паустовский прославился жанром короткого повествования. Даже его крупные произведения — набор рассказов. И сложилось это благодаря тому, что Паустовский входил в литературу более в тридцатые годы, когда данная форма изложения считалась наиболее оптимальной. Но не на этом Елена Алексанян останавливалась, предпочитая раскрывать понимание творчества Константина через его сравнение с другими писателями. И всё же Паустовский — писатель, опиравшийся на одни воззрения, к зрелости придя к прямо противоположным. Довольно просто судить, если брать для начала первые опыты писателя, от которых веет романтизмом в духе Александра Грина, а потом переход к работам, вроде «Кара-Бугаза» или «Колхиды», где нет ничего, кроме стремления к рационализму. Затем и вовсе Паустовский уходил размышлениями куда угодно, только бы не задевать тему противостояния человека и природы. Именно на этом изменении взглядов Елена Алексанян строила собственное понимание писателя.

Однако, не каждый обладает способностью красиво описывать окружающую действительность. Ежели брать любую местность, где побывал Паустовский, попробовать её описать, то скорее всего не сможешь найти вообще никаких слов. Как не пытайся — не заметишь ничего примечательного. Алексанян так предлагает судить на примере города Таруса. Есть в данном поселении некая черта, способная взволновать душу? Сколько не пытайся, обнаружить такую не сможешь. А у Паустовского получалось. Он не раз рассказывал про город, находил в нём своеобразную прелесть, невзирая на неустроенность тамошнего быта, ничуть не поменявшегося за все годы царизма, оставаясь таким же и при советской власти. Не обязательно говорить про Тарусу, мало примечательного человек находит и в тех местах, где постоянно проживает. Кто-то скажет, будто ему приелась окружающая обстановка, и будет в чём-то прав. Только вот живи в тех краях Паустовский, он бы нашёл множество моментов, используя порядочное количество слов для восхищения. Всё это Алексанян подмечает с самого начала повествования.

Стремясь понять взгляды Паустовского, Елена использовала выдержки из его творчества, дабы на том основывать собственную позицию. Пускай тот метод веет неким академизмом, ни в чём не имеющим отношения к реальности, так привыкли делать, особенно при составлении сочинений. Учитывая количество оставшегося после Константина материала, не каждое его слово может быть увязано непосредственно с бывшим ему присущим мировоззрением. Скорее Елена находила так ей нужные слова, того считая вполне достаточным для обоснования высказываемых суждений. Оставалось озаботиться главным, придать творчеству Константина вес. Поскольку при жизни Паустовский был читаем, да не настолько, чтобы о нём смели громко говорить. Для этого Алексанян дополнительно внесла в повествование отсылки на творчество Льва Толстого, Антона Чехова и Максима Горького. Вспоминать при этом про Пришвина и Грина не требовалось, но совсем этих писателей Елена обойти вниманием не могла, учитывая их явное влияние на произведения Константина.

Отдельно Алексанян разбирается с героями произведений Паустовского. Ведь они были отражением автора, такими же неисправимыми романтиками сперва, впоследствии изменяясь в тех, для кого действительность становится подспорьем в осуществлении планов по преобразованию лица планеты. Вроде бы уже не литературные герои, а сам писатель становился персонажем. Именно Паустовский был тем, кого он постоянно описывал на страницах произведений. Но насколько это имеет отношение к нему, когда о нём говорят как о писателе? И надо ли об этом вообще говорить? Ничего иного не оставалось: было бы подлинно важно с чрезмерным вниманием к этому обращать внимание читателя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как рассказать о сборнике рассказов Георгия Гулиа? У читателя обязательно появится желание каждое повествование удостоить отдельного упоминания, настолько все произведения в сборнике написаны красивым русским языком. Если первый рассказ — «Встреча» — знакомит читателя с самым тяжёлым в восприятии, какое только может касаться Абхазии, с сохраняющейся традицией кровной вражды, то в последующих повествованиях абхазы показывались замечательными людьми, страстно желающими влиться в семью народов, составляющих единое целое с другими, кто уже избавился от заблуждений прошлого, оказавшись теперь в составе Советского Союза.

Рассказом «Снег» Гулиа показывал присущую абхазам способность радоваться жизни, невзирая на невзгоды. А если кто и оставался с угрюмым выражением на лице, того всегда ожидал единственный исход — полное разрушение надежды на спокойное существование. И читатель понимал: нужно верить в лучшее, тогда всё будет хорошо заканчиваться. Это сильнее раскрыл Гулиа посредством рассказа «Шуг — Кремневая Голень», повествуя про людей, решивших дать отпор немецким захватчикам. В 1942 году абхазские земли подверглись вторжению Третьего рейха. Стойкость людей позволила превозмочь силы противника, когда каждый был готов умереть, только бы занимаемая им позиция не досталась врагу.

Войны касалось и описываемое в рассказе «Кучир из Медвежьего Лога». Но для Гулиа оказалось важнее показать, насколько малое значение имеет храбрость, проявляемая людьми в боевых действиях. Нет славы тем, кто воевал: такое чувство внушает Гулиа читателю. Отстоять страну — это не храбрость, а обязанность каждого жителя. Гораздо важнее остаться человеком после, сумев найти применение себе в последующей мирной жизни. Образцом этого и стал Кучир, для которого двенадцать медалей на груди ничего не значили, как не должны были значить и для окружавших его людей, чьей задачей являлась необходимость поднимать родную землю на ноги, оставив воспоминание о невзгодах позади.

В рассказе «Интервью Саата Ранба» Гулиа показал древнего старика, родившегося едва ли не в 1799 году. С ним приехал знакомиться американский журналист, прослышав о старике от Анри Барбюса. Но американец едва ли не сразу разочаровался. О чём бы не говорил старик, то не вызывало у него интереса. А что мог ему сообщить полуторавековой старец? Разве только как на протяжении сотни лет он оставался очевидцем кровных свар, когда один княжеский род вырезал другой, пока остальные люди продолжали страдать, в том числе и старик. Что до нынешних дней, то старец гордится ожиданием светлого будущего, всё-таки в его деревне появилась электростанция… Но и это не могло заинтересовать американца.

Есть среди рассказов «Горная баллада» — нисколько не идиллическое произведение. Скорее оно о том, как местные девушки мечтают получать образование и быть наравне с мужчинами. Похожим по содержанию являлся и рассказ «Обида», где женщина вполне воплощала силу, способная действовать наперекор обстоятельствам, становясь во главе всех деревенских процессов, о чём всё чаще начинали создавать произведения многие советские писатели. В рассказе «Возвращение» всё время изложения Гулиа готовил читателя к печальному зрелищу, так как главный герой повествования знал — ему предстоит вернуться туда, где всё разрушил обвал. Каково же будет его удивление, увидев обратное. Пусть деревню погубила стихия, местные жители быстро всё отстроили заново.

Рассказ «О том, как любил Темур» — про активиста, заставившего людей не унывать, а трудиться, покуда не прошло время уборки чая. Рассказ «Мой друг» — про другого человека, который хотел принести славу своему дому, доказав, какими богатства его деревня обладает. А вот в рассказе «День один» демонстрировалось, насколько человек способен на многое. Гулиа показал сюжет, где люди предпочли бороться с засухой, выстроившись цепочкой, доставляя воду к земле, уже тем доказывая, насколько деятельный человек способен всегда преобразовать окружающую его действительность.

Отдельным циклом стоят четыре рассказа, озаглавленные как «Рассказы Гуга Нанба»: «Заоблачный гость», «Наш Симон», «Упрямец Даур», «Караман Чкок». Гулиа взялся наглядно отобразить, насколько на Абхазию повлияло вхождение в Советский Союз. Если при царской власти ничего не менялось, то теперь в деревни стали приходить блага современности: проводилось радио и свет, сами абхазы получали возможность обучаться прежде неведомому. Ярким примером тому станет заоблачный гость — абхаз — научившийся управлять самолётом. Получив блага цивилизации, абхазы изменились и сами, готовые сражаться за торжество советской власти, не жалея отдавать за то жизни. Кто не шёл на поле боя, тот старался отличиться в тылу, хотя бы чем-то, хоть добывая белок и куниц. Кто-то догадался разводить чай, пусть и поднимаемый сельчанами на смех, зато впоследствии именно чай этого абхаза помогал солдатам на войне сохранять силы. Ещё отдельный цикл — «Рассказы у костра», в котором Гулиа продолжил рассказывать про абхазов.

Завершает сборник «Весна в Сакене» одноимённая повесть. Читатель знакомился с обстоятельствами жизни людей, о чьём поселении никто не вспоминал, настолько тяжело до него добраться. При царе с местных жителей даже налоги не собирали, так как приходилось больше тратить на процедуру сбора. Но теперь — при советской власти — в Сакене появился колхоз, число тракторов превышает количество буйволов. Скоро появится и электростанция, должная быть построенной в 1941 году, чему помешала война. Ещё и местные земли оказались богаты на природные минералы. И всё это только одно и может значить: Абхазия из забытого всеми места скоро превратится в лучший край на планете, а её жители позабудут о старых порядках, приобщившись к цивилизованному обществу.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда разговор касается Кавказа, то всегда вспоминаешь, насколько обитавшие здесь народы привыкли жить, обязанные поступать не во благо сегодняшнего дня, а постоянно оборачиваясь назад, порою в излишне далёкую седину навсегда канувших в небытие времён. Исстари повелось, что жизнью кавказца распоряжается обязательство блюсти право своего рода на непорочность. И если однажды происходит вражда, она более никогда не заканчивается. Ничего не могло изменить ситуацию, покуда не случилось приобщиться кавказским народам к социалистическим воззрениям жителей Советского Союза. Только тогда наступала пора образумиться, ибо иначе и быть не могло. Уже в том стоит искать положительные черты большевизма, сумевшего перебороть древние порядки на Кавказе, существовавшие там едва ли не с начала времён.

Как об этом рассказать читателю? Гулиа предложил ситуацию, согласно которой получалось, что в родные края решает вернуться учёный, некогда уехавший из Абхазии, теперь став именитым исследователем, занимающимся проблемами селекции растений, находя возможности переносить плодовые культуры туда, где о них не смели даже мечтать. Но читатель ещё не понимал, с какими проблемами учёный столкнётся в Абхазии. Покинувший Кавказ, селекционер вовсе уже не связывал себя с абхазскими традициями, тем более не помышлявший о кровной вражде, жертвой которой он мог стать в любой момент. Неважно, помнил ли учёный об обязательствах перед родом, об этом не забывали его враги. И они-то постараются до него добраться теперь, когда учёный вернулся в родные края. Не слишком ли поздно к учёному придёт осознание неизбежной кончины, должной вскоре обязательно наступить?

Читателя не покинет ощущение, насколько суровыми продолжали оставаться абхазы. Не может такого быть, чтобы кровная месть отошла на задний план. Увы, житель Кавказа обязан быть последовательным в поступках, невзирая на складывающиеся обстоятельства. Однако, мир всё-таки менялся. Ежели в каких-то уголках люди продолжали придерживаться порядков предков, то далеко не всем такое казалось возможным к продолжению существования. И читателю оставалось дождаться, насколько удачливым окажется учёный, чудом избегающий смерти. Гулиа позволит ему вовремя сбежать, бросив занятия селекцией, лишь бы уберечь жизнь? Только возможно ли подобное, ведь каким бы абхаз не являлся цивилизованным, он всё равно найдёт возможность отстоять право рода на существование.

Чем же учёный стался знаменит? Он вывел сорт лимонов, способный выдерживать минусовую температуру, вплоть до двенадцати градусов. Для Абхазии это имело огромное значение, поскольку в горах ночные температуры опускались именно до таких значений. Теперь у абхазов появилась возможность выращивать лимоны, вследствие чего сельскохозяйственный потенциал региона повышался. Неужели кровная вражда не будет забыта, всё окажется повергнутым во прах, сугубо из-за права рода Аран доказать превосходство над родом Нанда? Так бы тому и быть, не возьмись жители Абхазии за ум. Наступило время, когда о кровной вражде обязательно следовало забыть, более не вспоминая.

Безусловно, кровные враги могли быть и у рода Гулиа. Жертвой обстоятельств всегда мог стать сам Георгий. Таковы уж традиции Абхазии, на которые требовалось обращать внимание. Может не всё получалось таким гладким, каким хотелось видеть со стороны. Всё-таки в Абхазии продолжалось сохранение традиции кровной вражды, но теперь скорее осуждаемой. Иного и не могло быть в Советском Союзе, граждане которого стремились к созданию лучших условий для существования, которых только можно было достичь. Об этом Гулиа продолжит рассказывать, благо повествованием «Встреча» начинался сборник его рассказов, символически названый «Весной в Сакене».

Автор: Константин Трунин

» Read more