trounin.ru

Сколько бы Горький не писал, оставленного им наследия хватит на долгое чтение. Порою он писал скорее из желания заполнить одолевавшую его пустоту. А что ему оставалось делать? Бесцельно бродить по итальянскому острову? Встречать и провожать гостей, так или иначе связанных с Россией? При имеющемся желании писать, оное будет всегда реализовано. Не станет за удивительное, если многое из созданного Горьким обойдёт читательское внимание стороной. По большей части оно и не требовало проявления интереса. Но всякий волен сказать, насколько неправильно судить подобным образом. Быть может есть подлинные исследователи творчества писателя, готовые прожить, ничем другим не занимаясь, кроме изучения оставленного Горьким наследия. Что же, интересы людей могут возникать спонтанно, становясь целью жизни. Поэтому нужно меньше рассуждать о постороннем, особенно сейчас, когда возник интерес к подобного рода интерпретации доставшегося потомкам материала.

К декабрю 1912 года относится повесть «Хозяин». Объёмное произведение, занимающее сотню страниц, первоначально обозначалось Горьким в качестве «страницы автобиографии». Читатель задумается, помня, что тогда же создавалось «Детство». А тут такое широкое отступление. Возможно имелось желание отразить один из моментов прошлого, когда Горький был в поисках работы, найдя оную в пекарне. И читатель вспоминает, как за порядка десяти лет назад о событиях в той самой пекарне написаны произведения «Коновалов» и «Двадцать шесть и одна». Почему не появилась идея объединить тексты? Хотя бы сугубо из-за невзрачности рассказанного в «Хозяине». Публикация повести состоялась в выпусках «Современника» с марта по май 1913 года.

В том же 1913 году Горький написал очерк-некролог «М. М. Коцюбинский», отразив своё сожаление касательно смерти писателя. Имея с ним знакомство на Капри, Горький отметил тоску Коцюбинского по родному краю, о чём бы не говорившего и не думавшего, мыслями всегда остававшегося с червонной Украиной.

В июньском номере журнала «Просвещение» Горьким опубликован рассказ «Лука Чекин», впоследствии перепечатываемый под названием «Кража». Узнавая историю его создания, связанную с посвящением Ивану Франко по поводу сорокалетия писательской деятельности, приходится недоумевать, видя на страницах разбойный грабёж средь бела дня. Каким образом это следовало понимать? Допустимость солдатам обирать служителей церкви? Или просто Горький вспомнил очередной эпизод из некогда ему ставшего известным?

Другое воспоминание — «Музыка» — за тот же месяц, опубликованное в газете «Русское слово», стало рассказом от первого лица. Должно быть Горький говорил о самом себе, как довелось ему быть на допросе у жандармского полковника, осматривать картины на стенах помещения, ловить тики на лице непосредственно жандарма, и слушать музыку, доносящуюся извне, потом сбежать из-под надзора, спрятавшись за портьерой, с целью увидеть, кто столь прекрасно исполняет. Читатель будто внимал происходящему на театральной сцене. И в качестве разъяснения произошедшего высказано наставление — музыку надо слушать в парке, а не на допросе.

За 1913 год Горьким ещё написана сказка «Самовар», впервые опубликованная в 1918 году. Без глубоких наставлений, не используя высоких эпитетов, описан спор посуды о луне, изредка сбивающийся на поэтическую форму изложения. Может Горький под действующими лицами подразумевал кого-то определённого, чего читателю установить не получится. Повествование будет интересно тому, кто увлекается чайными делами, собирая работы, где задействованы чайники и самовары. Тогда следует обязательно обратить внимание на данный рассказ.

Отдельно нужно упомянуть очерк «В театре и цирке», опубликованный в декабре 1914 года в «Русском слове». Горький делился воспоминанием о первом посещении театра, как хотелось ему придушить актёра, исполнявшего роль Иудушки Головлёва. Увиденным глубоко проникся. После рассказал о посещении цирка, восторженно отметив риск людей, готовых совершать опасные для жизни поступки, только бы привести публику в волнение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Пограничье» | Книга №2

Где бы найти слова и мысли самого Лукьяненко, с чувством и толком повествующего для читателя обстоятельства задуманного им цикла про Пограничье. Кому вообще принадлежала идея, и кто стал локомотивом для воссоздания основных особенностей? Приходится внимать тому, что было предложено по умолчанию. Сперва Лукьяненко опубликовал «Заставу», после — в 2014 году — случилась публикация «Реверса», написанного в соавторстве с Александром Громовым. Что первично? Согласно внутреннего изложения, Громов и Лукьяненко писали разные версии вокруг одного мира, заранее обговорив точки для соприкосновения. Иначе не объяснишь, почему повествование «Реверса» уходит чрезмерно далеко, воссоздавая перед читателем более широкое понимание Пограничья. Можно даже предположить, Громов планировал совсем другую книгу, не зная, каким образом её продолжать. Помогла реализация в виде присоединения к миру Центрума. Так родилось повествование, в меру должное быть интересным для читателя своими находками, тогда как сама канва постоянно замыкалась на одном и том же, не подразумевая продолжения.

Самое примечательное в «Реверсе» — мир, обитатели которого должны жить неопределённо долго, но постоянно умирают и возрождаются, утрачивая воспоминания о прошлом. При таких обстоятельствах получится написать добротное полотно, подняв какие угодно темы, затрагивая проблемы любого масштаба, создав образчик утопии или антиутопии. Что происходит на самом деле? В выстроенную систему своеобразных перерождений вмешивается посторонний, пытающийся вывести главного героя повествования к истинному положению дел. Читатель так и представляет себе сцену из совсем других реалий, когда посланник является к несведущему, предлагая ему открыть тайны бытия, для чего нужно лишь получить его согласие. Будем полагать, таким посланником стал Лукьяненко, предложивший Громову ввести главного героя в мир Центрума. Что происходит дальше? Громов должно быть сделал попытку подстроиться под предложенные условия. Но у Александра не получилось справиться с проблемой преодоления установленных рамок. Вместо развития действия на страницах происходит повторение однотипных событий в виде сменяющих друг друга посланников, где каждый убивает предыдущего, поскольку главный герой им более нужен.

Читатель по итогу узнаёт, сознание главного героя хотят подчинить мысли о необходимости действовать в угоду контрабандистов. Но являлся ли он когда-нибудь контрабандистом? Или всё-таки он пограничник, по некой причине ушедший в мир перерождений? Будто бы следовало разобраться именно с этим затруднением. На повествовании губительнее сказались действия в привычной читателю реальности. Зачем потребовалось делать вставки в виде событий на Земле? Читая фантастическое произведение о неведомых мирах, не ожидаешь видеть долгих сборов для путешествия в безлюдные северные края с целью провести время на рыбалке, как не испытываешь интереса к встрече с медведями и попытками спасения. Читатель желал развития событий в придуманной авторами вселенной, по результату получив изрядное количество пролитой напрасно воды. Читатель, по мере знакомства с текстом, задумается: следовало иначе связывать узлы.

Может у повествования будет дельное заключение? И с этим не задалось. Дав для читателя действительно интересный зачин, развить тему не получилось. В качестве произведения, написанного на заданную тему, Лукьяненко и Громов справились. Поместить внутрь одного мира некие события — не составило затруднений. И какое дело авторам до ожиданий читателя? Они хотели показать возможность наполнения мира угодными для того событиями, чтобы тот же самый читатель взялся за написание фанфиков. Думается, Лукьяненко не будет против, и не станет предъявлять претензий, скорее удовлетворённый проявленным к Пограничью интересом. С того и должны появляться начинающие писатели, берясь наполнять уже предоставленную для их мыслей вселенную. Только зачем это потребовалось Громову?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Советскому читателю, который не имел возможности познакомиться с творчеством Роберта Хайнлайна и Клиффорда Саймака, произведение Александра Мирера могло показаться за уникальное предположение о допущении вторжения на Землю со стороны инопланетян, используя метод паразитического контроля над человеческим разумом. Но сам Мирер просто не мог не знать про творчество этих американских фантастов. И если «Пересадочная станция» не столь интересна в плане существования на планете некоего портала, служащего за перевалочный пункт для межзвёздных путешествий, то уж «Куколки» Александр точно читал, на свой лад переосмыслив сюжет. Можно даже сказать, Мирер пошёл от противного, если был знаком с «Кукушками Мидвича» за авторством Джона Уиндема, использовав идею наоборот. Что до общего фона, то пресловутую «Войну миров» Герберта Уэллса никто не отменял. Поэтому нужно полагать, будто Александр решил совместить всё под одно, ориентировав чтение на детскую аудиторию. И именно ребёнку дилогия от Мирера подойдёт больше всего, тогда как более взрослый читатель не найдёт на страницах чего-либо способного привлечь внимание.

Что видит читатель? Малопонятную суету и беготню. Зачем? Какие ещё трёх-, пяти- и более угольники? На первых порах сложится впечатление об описании людей с психологическими отклонениями. Вскоре всё станет на свои места. Основное, требуемое к усвоению из вступительной повести — инопланетянами готовится вторжение. Читатель волен совершить неуместное, отправившись за воспоминаниями в исторические документы, проясняя, каким образом монголы собирались нападать на Русь. Подготовка заняла продолжительное время, в основном связанная с интригами самих монголов, изнутри усиливших распрю между князьями. Нечто подобное прослеживается и у Мирера. Только инопланетяне умеют подчинять разум людей, стирая абсолютно все воспоминания. Почему это происходит в форме разведывательной операции — непонятно. Если всё настолько легко, вторжение может пройти без предварительной подготовки. Другое дело, о чём читатель задумывается в любом произведении о контактах с инопланетянами: почему пришельцев должны интересовать именно люди?

И всё же Мирер оригинален в идее не только извратить идею Уиндема, он пошёл далее Хайнлайна и Уэллса, нанеся удар в сердце врага. Советский читатель точно приветствовал идею отправить детей на выполнение смертельно опасной миссии. Они будут действовать среди инопланетян на их территории, выведывая секреты и разрушая основы инопланетного быта. Это своего рода использование сверхспособностей — инопланетяне не могут поработить разум детей. По какой именно особенности? Предположения самого Александра не встретят понимания со стороны читателя. Разве только отсылка к «Войне миров» способна внести ясность — пока человек думает о наличии у него возможностей, основную работу проделают другие обитатели нашей планеты. Просто в детях есть то, чего нет у взрослых. Принимать это нужно без возражений.

Читатель волен иначе трактовать содержание. Допустимо увидеть под личинами инопланетян американцев. Они подчиняют разум некоторых советских граждан, испытывая силы на возможность овладеть мыслительными способностями остальной части населения. Разве такая интерпретация лишена смысла? Надо полагать, под таким видом рассказанное Александром Мирером становилось очевидным для каждого современного ему читателя. За тем исключением, что на страницах вторжение удаётся остановить, тогда как в жизни исход получится гораздо печальнее. Надо ли полагать такую трактовку за истинную? Ответ будет отрицательным.

Примем за данность, Мирер адаптировал для советского читателя собственное видение ряда иностранных произведений. Получившийся результат был воспринят с воодушевлением. С течением времени дилогия стала забываться, совершенно случайно вспоминаемая благодаря тем подросшим впечатлительным детям, имевшим за счастье в юности познакомиться с «Домом скитальцев».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Владислав Костенко» | Книга №1

Как и с какого конца следовало взяться за описание работы московского уголовного розыска? И почему следовало писать именно на данную тему? Как получилось так, что имея интерес к азиатским делам, создав цикл описательных работ о Китае, Вьетнаме, Лаосе и Борнео, ряд художественных работ о Сибири и повесть про царского посланника в Афганистан, Юлиан Семёнов перешёл на тему производственного романа, ещё и рассказывая про современный писателю день? В «Петровке, 38» раскрывались будни 1962 года. Интересно ещё и то, насколько писатель был вовлечён в процесс. О нём говорят — он участвовал в оперативной работе в качестве наблюдателя, набрал нужное количество ему материала, в течение двадцати дней написав повесть. Спешка скорее имела негативный эффект. Может следовало чаще останавливаться, иначе размыслив ряд обстоятельств, чтобы никто не упрекнул Юлиана в сухости изложения? По итогу Семёнов полюбился своим умением излагать очевидное. Или причина в экранизации большинства его произведений? Не зря ведь есть мнение о творчестве Юлиана — понять описываемое удаётся лучше, обогатившись образами происходящего через экран, нежели суметь всё это разглядеть на страницах.

По Семёнову получается, в Москве случилось небывалое событие — совершено вооружённое нападение. Читателю внушалось, будто Москва — спокойный город, жители которого лишены склонности к преступлениям. Если такое и может совершиться, значит стоит искать закоренелых преступников, не мыслящих существования без противоправной деятельности. Однако, первым подозреваемым становится обыкновенный школьник. На него никто бы и не подумал. С чего ему быть грабителем, когда лишь единожды совершил неправильный поступок, приведя на занятия собаку? Но против фактов не пойдёшь — на месте кражи найден обличающий его документ. Что делает Семёнов дальше? Сотрудники уголовного розыска составляют картину происшествия, проводят оперативные действия по нахождению парня и начинают раскручивать даже не запутанный клубок, а идти по заранее намеченной прямой, когда всё у них на виду. То есть читателю предлагалось видеть работу розыска, связанную со смертельным риском, поскольку у одного из преступников имелось огнестрельное оружие.

По ходу повествования Семёнов делал невиновных персонажей чрезмерно мягкими. Изначально сплетая мрачную составляющую вокруг повинного в ограблении школьника, сообщает читателю информацию, о которой все должны были знать изначально. Почему парень отмалчивался и не объяснял своих мотивов прежде? Может оно могло быть и по правде так, учитывая нежелание взрослых слушать его оправдания. Либо так получается лучше раскрыть перед читателем содержание. А вот виновные у Семёнова — подлинные звери, кому следует находиться за колючей проволокой в отдалённых от цивилизации местах. Для верности Юлиан добавил драматизма, давая сотрудникам уголовного розыска право на героизм. Требовался ли он в действительности? На экране подобный ход должен был присутствовать обязательно.

Трудно сказать, понравится ли читателю книга, написанная таким образом. При условии, если он не будет ничего знать о Семёнове. Пока же, прикоснувшись, например, к «Дипломатическому агенту», и вот теперь к «Петровке, 38», читатель скорее вынужден задуматься, насколько ему требуется продолжать знакомиться с творчеством писателя. Но ежели известны другие обстоятельства, вроде тех, что он являлся популярным советским автором, и именно ему принадлежит цикл работ про Исаева-Штирлица, то не найдёт ничего другого, кроме уверения себя в необходимости продолжения чтения. Остаётся полагать, литературный путь Семёнова едва ли не начинался, невзирая на ранее состоявшиеся публикации. Надо запастись терпением и продолжать. Лучшее оно всегда впереди. А кто в том сомневается, просто не всегда удаётся довести дело до того момента.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если по детским годам о человеке практически никогда невозможно судить, то последующие годы, в том числе и в качестве студента, могут иметь уже определяющее значение. Можно на это возразить, сославшись на различные мнения, касательно складывания человека в определённый период начала его жизни. Однако, каким бы не было влияние на ребёнка, да и на подростка тоже, существенно важным становится его поведение в последующем, начиная с попыток осознать, кем ему предстоит быть. На первых порах и Вересаев не знал, на каких позициях он должен себя ощущать. Куда ему следовало податься? Выбор пал на историческую стезю. Разве не увлекательное это дело — прослыть за исследователя прошлого, либо за хранителя утраченных реалий? Думая об этом, Викентий отправился в столичный университет.

Читатель может не понять, почему в Петербурге Вересаев сталкивается с необходимостью самому о себе заботиться. Прежде он был под опекой отца, теперь лишённый возможности находить какую-либо о нём заботу. Извечная проблема студента, касающаяся нехватки средств, коснулась даже Викентия. Причём настолько, что приходилось голодать. А если он недоедал, портилось здоровье, голова отказывалась соображать. Какой толк от студента, не имевшего способности исправно посещать занятия, или хотя бы усваивать ему сообщаемую информацию? Вполне можно было искать способы заработать, сбиваясь с другими студентами в объединения, пусть и сомнительного толка. Но отец строго запретил заниматься любой деятельностью, кроме обучения. Запрет в основной части касался игнорирования политических стачек, излюбленных студентами по всей стране. Викентий получил внушение — после участия в подобных волнениях его отчислят из университета, и состояться в качестве достойного члена общества у него уже не получится. Собственно, более Вересаев политических тем не касался, разве только упомянув, как Александр III боролся с женским образованием, с начала правления поставив целью закрыть все учебные учреждения для женщин.

Каких только мыслей не встречал Вересаев в студенческой среде. Рассуждения молодых людей порою случались чрезмерно радикальными. Как тут не вспомнить русский нигилизм — бессмысленный и беспощадный. Один студент доказывал Викентию низведение понимания материнства. Тот студент называл мать — мокрым домом на девять месяцев. Более ничем важным для себя он мать не считал. Рассказав о таком, Викентий не стал делать выводов. Зато читатель, внимая хаосу мыслей, мог вынести определённые суждения, соотнеся студенческие волнения с подобного рода рассуждениями. Такие мыслители, не знающие над собой ничего святого, могли вести активную антиправительственную деятельность, твёрдо уверенные в правоте ими совершаемых деяний. Вересаев затрагивает ещё несколько эпизодов, имевших способность на него повлиять. Например, идеи Толстого о непротивлении, на первых порах популярные в обществе, а затем утратившие интерес. В той же мере считались за важные идеи о социализме от Михайловского и позиционирование Гаршина, аналогично переставшие восприниматься в обществе.

Мыслить себя на исторической стезе Викентий более не хотел, предпочтя сделать выбор в пользу медицины. Он решил, гораздо лучше иметь профессию, благодаря которой всегда будешь востребован, сможешь иметь постоянный доход, нежели заниматься пусть и важным, но не столь нужным для него ремеслом. Викентий продолжил учёбу в Дерпте, описывая порядки складывающихся в тех землях дел, особенно останавливаясь на каждом профессоре, давая исчерпывающие портреты их личностей и преподавательских способностей. Довелось Вересаеву поучаствовать и в противохолерных мероприятиях.

На том студенческие воспоминания завершались. Их логическим продолжением можно считать «Записки врача», вот уже как более тридцати лет назад написанные.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как следует воспринимать детские воспоминания? И какую роль им следует отдавать в праве на понимание дальнейшей жизни человека? Что в том вообще может быть интересного? Разве только для полноты картины. Пусть и кажется, о детстве можно рассказать вкратце, не прибегая к детализации. Однако, ряд писателей считает за важное повествовать именно о детских годах. Есть и биографы, очень тщательно подходящие к изучению детских лет. Существуют и те, кто вовсе не тратит время на выяснение практически бесполезных обстоятельств. Вот решил Вересаев, спустя пятьдесят лет, вспомнить себя маленьким. Насколько те воспоминания он сохранил в точности? Сколько поведает дополнительных деталей, может и имевших место быть в прошлом? Читатель разве только поймёт относительное благополучие малых лет Вити Смидовича, кому не было на роду написано понимать жизнь со всеми её горестями и печалями. На ноги Вересаев вставал в сложившихся для него благополучно условиях.

Сразу же читатель узнаёт про уважение Викентия к отцу. И не может понять, продолжая чтение воспоминаний, почему изложение началось с некролога. Отец Вересаева успел дать сыну образование, продолжив помогать на первых порах трудового поприща. Или сам Викентий решил задать планку, к которой он продолжал стремиться на протяжении последующих пятидесяти лет? Останется рассуждать, в какой мере Вересаеву это удалось. Викентий родился в Туле, среди его предков поляки и русские. В такой момент читатель останавливался в крепких размышлениях, махнув рукой на возможные разногласия, которых всё равно не последовало. И всё же важнее прочего, но не ставя то выше отца, Вересаев счёл нужным упомянуть самое первое воспоминание. Будет приятно, узнав, Викентий помнил не тягостную обстановку его плохого поведения или радостную весть по поводу поведения хорошего, так как воспоминание касалось пития сладкого чая с молоком. Читатель вновь останавливался в задумчивости, не умея расставить акценты на восприятии повествования, придя к выводу — автор сообщает воспоминания ровно тем образом, каким то ему желалось делать.

Среди прочего вспоминается первая порка. Отец запретил Вите Смидовичу прикасаться к цветку. Витя счёл это за указание цветок пересадить. После тот завял. За что же был наказан? Будучи ещё ребёнком, Вересаев говорит — понять не смог. Вспоминает начало обучения в школе, первое наказание, первую любовь и первый поцелуй. Без особой надобности — как начал курить и пить. Внутреннего цензора Викентий словно не включал. Или не посчитал зазорным повествовать едва ли не обо всём, к чему сумел вернуться в воспоминаниях. О чём-то всё же следовало умолчать. Однако, чем больше негатива расскажешь сам, тем меньше нелицеприятного о тебе расскажут другие. С другой стороны, тем самым Вересаев оголялся перед читателем, которому вовсе не следует знать всего ему изложенного. Но если Викентий об этом рассказал, значит посчитал за необходимое. Вполне вероятно, он полагал — читатель всего в голове не удержит, обязательно забыв добрую часть повествования.

На описании юных лет Вересаев не остановится, продолжая рассказывать про годы учёбы. Провести черту между двумя этими книгами о воспоминаниях невозможно, они представляют из себя одну повествовательную линию. Приходится учитывать обстоятельства перерыва в работе, поскольку про студенчество Викентий начнёт писать в 1930 году, растянув работу над осмыслением прошлого ещё на следующие пять лет. По данной причине, закончив чтение «юных лет», нужно сразу переходить к «студенческим годам», тогда восприятие становления Вересаева сложится в виде единого полотна.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если читатель интересуется литературой начала двадцатых годов двадцатого века, он видит общие черты, когда на первое место ставились нужды народа. Вернее, изложение шло таким образом, что в происходящем прежде всего была задействована безликая масса, к чьим интересам необходимо прислушиваться. Из каких побуждений возникла необходимость писать именно таким образом? Сама по себе литература тех лет — отражение перехода в мировоззрении населявших страну людей. Прежний уклад стался разрушен, впереди ожидание совсем иных устремлений. Серафимович ещё не сложил «Железный поток», отразив для читателя характерные черты, а Вересаев писал сходным образом. Но мог ли тогда Викентий с толком отразить реалии прошедших событий, насколько бы не являлся свидетелем? Казалось, он имел право говорить открыто, не выражая одобрения итоговому распределению сил. Жизнь ведь не столь проста, чтобы линия поведения одних признавалась за истинную во всех её проявлениях. Позже Викентию это поставят в вину. Но никто не знает, о чём будут думать завтра. Не знал и Вересаев, просто сложив повествование в духе своего времени.

Социалистические стремления редко сходятся в чем-то определённом, вплоть до полного отторжения друг друга. Поэтому Викентий с первых страниц проводил чёткое разграничение между большевиками и социалистами. Может — они более социалисты, либо подменяют понятия во имя исполнения задуманных целей. Почему следует поддержать именно их? Вересаев в откровенной манере повёл беседы между действующими лицами, кому не получалось понять, на чью сторону следует встать. Читатель сам должен это понимать, если в текущий для него момент считает себя определившимся по какому-либо вопросу. Уверен ли такой читатель в правильности суждений? Уже через пять лет он может оказаться в стане ошибающихся. Будь сейчас он правым, поддерживающим большинство, уже завтра ветер переменится. И переменится ещё не раз. Поэтому какой толк рассуждать о правде тех или других, когда человек всё оставшееся время своего существования будет находиться в продолжающейся борьбе интересов. Просто нужно решить — насколько человек готов отстаивать личную точку зрения, с учётом возможности расплаты за мысли сегодня или когда-нибудь потом.

Что происходит на страницах? Всякий творит потребное сугубо ему. Большевики — своё, их противники — иное. Противников едва ли не великое множество. Кого хотите видеть в числе выступающих против? Пусть то будут марковцы. Читатель сделает историческое открытие, о таковых прежде не имея представления. В том особенность человеческого восприятия — нельзя знать обо всём, пускай и крайне поверхностно. Не могли того знать и современники Вересаева. Даже нужно сказать, что современники ничего о подобном не хотели слышать, в скором времени посчитав за необходимое вычеркнуть из памяти. Вполне стало допустимым считать неуместным любое иное мнение, вследствие чего Вересаев в большей части своих произведений окажется забыт для читателя. И сохранится к нему отторжение на протяжении долгого времени.

Зачем только опасаться изложения имевшего место быть? Правительственным людям не понравились слова про жестокость революционных порывов? Большевиков уподобили сатрапам, чьи методы признавались за неуместные. Как так получилось, самих большевиков ещё при царе щадили, проявляя к ним терпимое отношение, тогда как сами большевики, дорвавшись до власти, прежних карателей начали сживать со света, вовсе не считаясь с их правом на человеческое к ним отношение. Опять читатель задумается, насколько людям присущи оценочные суждения. Каким бы не являлся режим, его радетели будут бороться до последнего, ни в чём не допуская ослабление власти. И как бы не кричало название — в тупике никто не окажется. Развитие событий обязательно последует, какой дорогой не иди.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не курите, дети… в Африку гулять. Или, как следует из Пелевина, о чём прочитаете, то вам и померещится. Написав парадоксально универсальную книжку «Омон Ра», объегорив действительность фантасмагорическими выдумками, получив за то одобрение от писательской братии, Виктор должен был рассказать новую историю, никак не уступающую по смысловой нагрузке. Беда заключалась в другом — в сложившемся положении: вливайся в стройные ряды бытописателя криминальных хроник, либо жги напалмом. Быть может начни Пелевин писать в иное время, знать нам его другим. Он же предпочёл раз за разом создавать новые парадоксально универсальные книжки. Хотелось Виктору рассказывать о действительности, но говорить о происходящем в лоб не хотелось. Не дело, когда абсолютно всё разжёвываешь для читателя. Пелевин на такое не мог согласиться. Пусть лучше читатель не поймёт половину из содержания, а то и в лучшем случае сможет усвоить десять процентов текста. Хорошо, если хотя бы что-то осмыслялось. Чаще всего читатель захлопывал книгу и говорил: «Бред!»

Обычно принято, когда речь заходит про «Жизнь насекомых», искать схожие по сюжету произведения. Зачем это делать? Достаточно того, что сам по себе Пелевин парадоксально универсален. Он смотрит на жизнь расфокусированным взглядом, в короткий момент находя смутные образы заинтересовавших его обстоятельств, уже только на них фокусируя внимание. И начинает излагать. Сперва он говорил про комаров, осуждавших всякого, кому желалось пить русскую кровь. Рассуждали комары здраво, почему-то сами разделённые по национальному признаку. Читатель старался понять, кому понадобилось пить именно русскую кровь. Адекватно воспринимать беседы комаров никак не хотелось.

Другое дело, когда Пелевин повёл сказ о жизни навозных жуков. Этой внутренней истории хватит для полного осмысление манеры изложения. Все проблемы мира Виктор уподобил навозному шару, который навозный жук старательно катит. Чем дальше жук его катит, тем шар становится больше. Самое основное для понимания — прозвание шара. Называется он древним египетским словом «Я». И так уж складывается жизнь, что для навозного жука всё построено вокруг этого самого «Я». Читателю так и хочется заметить, сколь просто рассуждать с помощью силлогизмов, ведь Пелевин не услышит возражений. Сказав в меру будто бы правдиво, Виктор удовольствовался полученным результатом.

Захлопнув книгу уже как минимум два раза, сопровождая гневным высказыванием о бредовости содержания, читатель возвращался к тексту. Его ждали новые герои в виде муравьёв, мотыльков, клопов и прочих насекомых. Приходилось ждать, может произойдёт нечто парадоксально универсальное. Но ничего не происходило. Или происходило, но это практически невозможно понять. Гораздо проще было у Маршака, когда «муха по полю пошла» или «а лисички взяли спички». Виктор в такой манере излагать не мог. Беда заключалась ещё и в тех веществах, о которых не в каждый исторический период времени разрешено рассказывать. То есть и в данном плане Пелевину повезло, поскольку спустя тридцать лет такую книгу не стали бы публиковать, будь она тогда написана. Правда могут отказать в переиздании.

«Жизнь насекомых» писалась в сложное для страны время. Не имел Виктор Пелевин прежнего задора, дабы сложить нечто в духе «Омона Ра». Идеалы советской поры оказались полностью утраченными, впереди маячило осознание мрачных и тёмных лет. Казалось, лучше сойти за нестандартного писателя, выделяющегося особым видением мира. Ежели книгу кому-то пожелается прочитать — хорошо. Особых надежд возлагать не приходилось. Даже публикация случилась в журнальном варианте, до издания в книжном формате пройдёт ещё три года.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как бы того не хотелось, но в действительности утопия ничем не отличается от антиутопии. Всё зависит от способности человека уметь здравым образом относиться к происходящему. За примерами далеко ходить не надо — возьмите в руки Библию. Жили люди в раю, имея единый запрет — не брать плод от дерева. То есть даже жизнь в раю для человека стала подобием ада, так как его ограничивали в осуществлении имевшихся у него желаний. Представив такую ситуацию, можно будет понять недовольство людей, в частности Сергея Лебеденко, взявшегося описать происходящее, пусть и оговариваясь, якобы мысли, поступки и слова действующих лиц к нему, как к писателю, не имеют отношения. Читатель волен усомниться в таком отступлении, ещё с аннотации понимая, какого уровня рассуждений следует ждать на страницах.

Лебеденко создаёт впечатление о человечности им показываемых персонажей. Разве кто-то не согласится, что у каждого человека, чем бы он не занимался, есть мысли, в которых он пребывает, исполняя трудовые обязанности. Сергей постарался сделать на таком обстоятельстве упор. У него судья ведёт процесс, находясь головой вне происходящего, нервничая из-за мантии плохого качества, не отвечающего на телефонные звонки сына, прессуемого внутренними органами мужа-бизнесмена, беспокоит её и западающая клавиша на клавиатуре секретаря. В такой апатии пребывает всякое действующее лицо. Отчасти Лебеденко может и смог доходчиво изложить простые человеческие чувства. Повествуй он именно в таком духе, не опускаясь до оценочных суждений, книга могла получиться на загляденье. Читатель обязательно сказал бы — как же здорово он режет правду-матку. Но Сергей, ожидаемо от него, перегнул. Образно говоря, протянул читателю плод с райского дерева.

Одно невозможно понять — мотивы и поступки действующих лиц. По какой злой иронии они ведут себя столь неблагоразумным образом? Они совершают деяния, к которым их никто не подталкивает. То есть каждый усердно копает яму под себя, сам того не замечая. В лучшем случае, они будут подвергнуты за содеянное опале. В худшем — над ними сгустятся тучи тех, кто станет вновь поступать неблагоразумно, копая ту же самую яму. Опять же, образно говоря, находясь в лучших из возможных условий, всякий стремится не просто сорвать плод, скорее стремясь с корнями вырвать райское дерево. Из каких побуждений? — попытается спросить читатель. И никогда не получит ответ, вследствие невозможности найти зерно истины в побуждающих к поступкам действиях.

Может показаться, некоторые действующие лица становятся жертвами обстоятельств. Но сам же Лебеденко поясняет, почему это происходит. В одном случае мужчина шёл через толпу митингующих, будто не понимая, как опасно приближаться к такой группе людей. В другом — женщина совершала преступные действия, пусть и не видя в том преступления, поскольку действовала во имя творимого ей блага. Это постоянно имеет место быть в действительности. Самый обыденный пример, переход дороги в неположенном месте прямо на глазах у сотрудников ГИБДД. Или, далеко не отходя, переезд кольца в нарушение установленных правил, не включая правый сигнал поворота при въезде, и выезжая не с крайней правой полосы. Или игнорирование требования знака «Стоп». Сам человек себе это объясняет тем, что его обязательно поймут. Логически продолжая мысль — и простят. На самом деле, если дело примет серьёзный оборот, из-за пяти секунд пренебрежения человек приобретёт проблему на многие месяцы, если не на годы.

Что получается усвоить из прочитанного? Человек сам стремится нарушать установления, после горько сетуя за проявляемую к нему несправедливость со стороны государства.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всегда есть три варианта развития событий: наступать, оставаться на месте или отступать. Какой из них лучше предпочесть? Может показаться, это зависит от ситуации. Однако, традиции литературных произведений не предполагают внесения изменений по ходу повествования. Если только автор не придерживается идеи случайности, по мере изложения бросая кости, добавив для пущей верности ещё три произвольных положения. Так и у Дюморье главная героиня описываемого действия неизменно шла вперёд, невзирая на просьбы умерить пыл и не идти наперекор судьбе. От этого проистекают едва ли не все проблемы, свидетелем которых становится читатель. Впору отложить книгу, попросив автора сбавить обороты, не нагнетая ситуацию, сообщая историю в духе, хорошо известную по примеру мышей, плачущих, но продолжающих поедать кактус. Иначе как объяснить поведение главной героини, каждый раз себя укоряющую за вмешательство в чужие дела, вновь продолжая вести себя с прежним упорством? Обычно в таких случаях говорят: обстоятельства были выше желаний.

Но читателю важно понять, припомнив истину, гласящую, упорство и труд — всё перетрут. Или это можно понять иначе — всё в руках судьбы. Дюморье действительно периодически допускала роль случайности. Как это могло обстоять? Она предполагала разное, случайным образом останавливая выбор на чём-то, может действительно бросая кости. А то и, чем чёрт не шутит, отправляя шарик на крутящееся колесо рулетки, где под разными цифрами скрывался какой-либо литературный сюжет. Даже не так важно, если он уже где-то использовался. Если выпадет «тринадцать» — умрёт главная героиня, «четырнадцать» — её муж, «двадцать пять» — произойдёт убийство, «тридцать три» — всплывёт утопленник. Может такое планировалось для каждого шага, когда повествование заходило в тупик. Это лишь предположение. Скорее всего сюжет создавался по мере написания. Просто в определённый момент Дюморье решила коренным образом пересмотреть задуманное ею изложение, внеся шокирующий читателя момент.

Когда тайное станет явным ограниченному кругу лиц, читатель задастся вопросом: где у рассказанного потайное дно? Насколько вообще можно верить автору? Или автор специально изводит читательское терпение, обращая главных героев в создания, которым по нормам христианской морали полагается после смерти гореть в аду? Пусть читатель решает такое самостоятельно. Есть вероятность — всё специально так рассказано, дабы история вызвала ответное чувство возмущения. Читатель ведь скажет: да как же так? Оказывается, — продолжит читатель, — всякий должен понести наказание. Дюморье всё сделает для того, чтобы на страницах не осталось порядочных людей. У каждого их них отныне и навсегда по скелету в шкафу.

А как же раскаяние? — вмешивается читательское любопытство. Это не русская литература, где за проступок следует воздаяние. Не та мораль правит балом британских литератур. Там сокрытие преступных мыслей — оптимальная форма восприятия действительности. Вернее, мир для британцев построен на лжи, воспринимаемую ими за полагающуюся часть обыденности. Поэтому не является грехом строить жизнь на обмане. Яркий пример того — английские детективы, где авторы постоянно недоговаривают, либо вводят читателя в заблуждение, подстраивая повествование под личные интересы. Такая же детективная составляющая есть на страницах «Ребекки». И только читателю решать, насколько он готов верить в предложенный ему вариант якобы некогда происходившего прежде.

Каков же финал повествования? Дюморье его вовсе не написала. Читатель волен сделать это самостоятельно. Кажется, Ребекка не была первой, принесённой на алтарь безумия. Даже кажется, главная героиня повествования вполне может повторить её судьбу, став по итогу столь же отрицательным персонажем, облитая грязью оставшимися в живых. Но это уже домыслы. Впрочем…

Автор: Константин Трунин

» Read more