trounin.ru

Таруса – обычный город, каковых в России не счесть. Таковые города стояли до монгольского завоевания, навечно пропавшие после. Пропадёт и Таруса, случись некое схожее нашествие вновь. А может подобные ей города развалятся ещё быстрее, обезлюдев и превратившись в поселения-призраки. Именно о столь плачевном состоянии послал Паустовский “Письмо из Тарусы” в газету “Правда” за 1956 год. Что же это за место на карте России, где ничего со времён Екатерины Великой не происходит? Абсолютно всеми забытое, его население живёт древним укладом. Тут у каждого собственная электростанция, иначе свет взять неоткуда. Дорог нет – от слова “вообще”. Даже до Калуги, под ведение которой Тарусу приписали после владычества над нею Тулы, нет прямого пути. Откуда черпается вода, за то место опять же спасибо императрице Екатерине. Так почему люди не уезжают? Зачем там обосновался сам Паустовский? Всё благодаря природе, вдохновляющей на творчество. Однако, повышать качество жизни всё-таки следует. Хотя бы построить хорошую дорогу, что создаст благоприятный климат для деятельности местных жителей.

В 1959 году Паустовский написал очерк “Прав старый лесничий”, опубликовав его в газете “Комсомольская правда”. Читателю сообщалось о далёкой Африке, где побывал повествующий свою историю моряк. Там капиталисты успешно уничтожают природу, вслед за чем страдает качество жизни населяющих её людей. Вырубка леса привела к иссушению воздуха, на поселения наступает пустыня, всё меньше становится водных ресурсов, и дикие звери начали проявлять больше агрессии, ибо мучаются от жажды. Всему виной деятельность человека, о чём следует помнить и знать.

Двенадцатого апреля 1961 года отмечен знаменательным событием. Юрий Гагарин отправлялся на покорение космических вершин. Небывалый случай в современной истории человечества, первый за прошедшие тысячелетия, если не брать в расчёт мифологические предания и сказания о древних индийцах. В тот же день в вечернем выпуске газеты “Известия” опубликован очерк Паустовского “Новая эра”. Совсем недавно – по человеческим меркам – Константин видел улыбку счастья на лице авиатора Уточкина, управлявшего летательным аппаратом, умело отрывавшимся от поверхности и парившим в небе, а теперь произошло ещё более великое событие. В радостном пафосе Паустовский забыл о природоохранной риторике. Впрочем, разговор об этом оказался бы вовсе неуместен.

В 1965 году Константин отчитался об эффекте “Письма из Тарусы”. Прошло девять лет, и город преобразился. Каждая обозначенная проблема была устранена. Из Калуги проведена прямая дорога, появилась электростанция, проложен водопровод. Такова сила средств массовой информации, доводящей до сведения власть имущих проблемы рядового народа. Про это Константин написал письмо в газету “Правда”, дав заглавие “Судьба маленького города”. Теперь бы озаботиться самостоятельностью Тарусы от соседнего поселения, в тени которого город продолжает пребывать. Вполне очевидно, Паустовский удовлетворён проделанным, но останавливаться на достигнутом не собирался. Да, как известно, за бурной деятельностью следует продолжительный спад. Немудрено принять за данность, если впоследствии о Тарусе забудут на следующие двести или триста лет, пока не появится ещё один человек, чьей компетенции хватит для убеждения власти в необходимости привнесения новшеств в изношенный от старости край.

О Тарусе Паустовский писал не раз, чему читатель может стать свидетелем, ознакомившись с одним из очерков о его странствиях. Поистине, велика Россия, не ограничивалось бы такое определение её размерами. Величие должно проявляться во всём, особенно на уровне образующих её величие поселений. Иначе следует задать вопрос: зачем нужно то, чему не уделяется внимание? Отдельно стоит поговорить о пагубной жизненной философии россиян, но то не тема для обсуждения в критике и анализе творческого наследия Константина Паустовского.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Почему Паустовский не писал об Отечественной войне? Оставленного им до обидного мало. Может по причине того, что Константин находился всегда в стороне? Само начало войны – это очерк “В прифронтовом колхозе”, вероятно созданный по производственной необходимости. Он был опубликован в книге “Когда тыл становится фронтом”, изданной в 1941 году. Читателю показывалось поселение, где нет доверия к мимо проезжающим. Во всяком человеке тамошние жители ожидали увидеть немца. Зато за 1944 год Паустовский написал четыре очерка о войне, рассказывая в каждом об освобождении определённого города или местности, бывших ему чем-то близкими. Это очерк “Белая Церковь” (где он бывал молодым), опубликовано в журнале “Вокруг света”; очерки “Крымская весна” и “Бессмертное имя” (по поводу освобождения Крыма и Севастополя), опубликованы в газете “Известия”; для журнала “Краснофлотец” написан очерк “Южная Пальмира”, как принято называть Одессу, во многом памятный для Константина город. Очерком “Жизнь” для “Огонька” подведён итог войне – она началась, наконец-то завершённая.

В 1950 году для газеты “Социалистическое земледелие” Константин писал “Письма из рязанской деревни”, вышедшие под следующими заглавиями: “Немного географии”, “Луга”, “Леса” и “Слово сердца”. Он радовался инициативе правительства заняться сбережением имеющегося в распоряжении советских граждан. Мещёрский край должен получить охранный статус, становясь заповедником. Вместе с тем, Паустовский негодовал на человеческое скудоумие. Если в одном месте природные ресурсы будут сберегаться, то где-то ещё они будут в той же степени безжалостно уничтожаться. Как с этим быть? Ответ просто так найти не получится.

В 1952 году Константин написал рецензию “Заповедные земли и воды” для журнала “Вокруг света”, охарактеризовав двухтомное издание “Заповедники СССР”. Без радости о таком труде не скажешь. Таких книг нужно печатать много, доводя до сведения каждого жителя страны. Огорчало его единственное – обозреваемое им издание вышло числом в десять экземпляров. Так будут ли советские граждане заботиться о природе, как того ему хотелось? Приходится сомневаться, видя устремления энтузиастов при малой заинтересованности лиц, представляющих государство.

Природоохранная риторика в статьях Константина не ослабевала. Под общим заголовком “За красоту родной земли” в “Литературной газете” за 1955 год были объединены материалы, сообщающие о необходимости проявлять заботу к природе. Чего человек добьётся, не задумайся он о сохранении уже сейчас? Видеть растительность и животных сугубо по фотографиям и нарисованным картинам? А как же возможность технического прогресса за счёт взаимодействия с природными ресурсами? Разве может технология порождать технологию, опираясь на прежде отработанный продукт? Необходима самовозобновляемая среда, которую легко уничтожить и практически невозможно воссоздать в прежнем её виде.

Примерно пятидесятыми годами датирует письмо марийским школьникам, опубликованное под заглавием “Спасибо от всего сердца” в журнале “Семья и школа” за 1970 год. Константин отозвался о состоянии лесов марийского края, выразив благодарность за проводимую работу по их охранению и приумножению. Тем он закреплял положение сочувствующего текущему неудовлетворительному общему безалаберному отношению советских граждан к природе. Требуется ли снова говорить, что Паустовский изменил жизненную позицию, начав пропагандировать иное отношение к окружающему миру, нежели ему было свойственно изначально? Давно он перестал желать вторгаться в существующее, тем способствуя преобразовывать мир сугубо под нужды человека. Нет, борьба с болотами и пустынями может быть необходима, когда то угрожает существованию человека, однако и самому человеку следует поступать так, чтобы такой угрозы не возникало, ведь его деятельность напрямую связана с неблагоприятными последствиями, вроде того же опустынивания местности.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Первая попытка публицистического творчества – очерк “Лейтенант Шмидт”, датируемый 1917 годом, опубликованный в сентябрьском выпуске издания “Народный вестник”. Константин посмотрел на Севастополь, вспомнив о трагических событиях 1905 года, когда на крейсере “Очаков” вспыхнуло восстание. Рядом с городом есть остров, на котором Шмидта расстреляли. А кем он – лейтенант – являлся? Верил ли он в предпринятое им начинание, каких ожидал изменений от будущего? Чем он вдохновлял людей, кроме присущего ему дара убеждения? Об этом взялся рассуждать Паустовский.

В 1922 году Константин опубликовал в газете “Моряк” очерк “№314527″, сообщив историю американца, решившего лично проверить – насколько правдивы сообщения о произошедшем в России. Неужели пролетарии сумели одолеть капиталистов? Убеждённым коммунистом он не являлся, ему было просто интересно. Он высадился в Харбине, затем через Сибирь двинулся дальше. Не зная языка, американец находил сочувствие и понимание людей. Ему помогали съестным, ночлегом и способствовали покупкой билета. Встретив такое, он явно не мог до конца поверить, ведь в той же Америке передвигающемуся трампу, как тогда называли подобных ему подвижников, грозит получить тюремный срок. Теперь этот американец едет домой, дабы всем сообщить об истинном лице населяющих Россию людей, далеко не таких, какими их привыкло представлять капиталистическое общество.

1930 год – это четыре очерка: “Всякий хлам”, “Зона голубого огня”, “Разговор о рыбе” и “Погоня за растениями”. Все опубликованы в журнале “30 дней”. Из них выделяется иной темой рассуждения – повествование “Зона голубого огня”. Читателю сообщалась история в духе свершений трудового народа, счастливого возможностью отдать жизнь и всё отпущенное для того время на укрепление благосостояния государства. В случае очерка разговор касался сварщиков. Каждый из них давал подобие клятвы, обещая до конца пятилетки не покидать рабочего места, максимально способствуя скорейшему выполнению поставленных перед ними задач, дав показательный пример, что требовать нужно ещё больше, поскольку возможности человеческого энтузиазма не должны занижаться пределами столь низко выставляемой нормы.

Очерк “Всякий хлам” – сообщение о недооценённом людьми мире, ежели у них нет стремления заниматься его преобразованием. Буквально из хлама возможно создать нечто уникальное, по характеристикам превосходя существующее. Паустовский находил для того самые яркие примеры. Допустим, Американские Штаты лишены растений, из которых можно получать резину. Что они сделали? Спланировали производство переработки изношенных галош, получая в итоге абсолютно новые галоши. Но впереди ожидается война! Значит нужно искать другой источник резины. И они нашли растения-каучуконосы, начав их культивировать. И так во всём. Получить отличного качества фетр? Без проблем. Заменить нечто дорогое? Найдётся множество вариантов. Даже рыбьи останки не стоит выкидывать – лучше удобрения не найти. А чилийское гуано (помёт морских птиц) равноценно золоту и нефти. И бумагу можно делать из крапивы!

Сообщение “Всякий хлам” было дополнено очерком “Погоня за растениями”. Растительность нужно интенсивно изучать: таков вывод Контантина. Не одним каучуком можно ограничиться. Нужна древесина? Существуют деревья, за шесть лет вырастающие до шести метров. Есть и такие, чрезмерно высасывающие воду из почвы, с их помощью можно бороться с заболоченной местностью. Есть и растения, наоборот разгоняющие пустыни. И всему этому можно найти применение на обширной территории Советского Союза.

Другой очерк “Разговор о рыбе”. Константин собрал разные заметки. Он буквально взялся поговорить с читателем. Есть миф, будто рыбачить легко. Что такого? Сел с удочкой на берегу и сиди целый день. Может в городской черте и так. Настоящий же рыбак встаёт рано, идёт более пяти километров, ещё несколько километров проходит на лодке, в остальном – жаркая, либо холодная погода, а также доводящий до помрачения сознания гнус. Разумеется, речная и морская ловля рыбы различается. На море порою вилку можно в воду воткнуть, так велико количество рыбы. А как вообще с морской рыбой раньше обстояло? Ели её жители побережья, часть доставлялась в столицу, внутренние области страны таковой и вовсе не вкушали. Можно и про сельдь вспомнить, как тяжело к ней приучался человек в России, не желая принимать, вроде некогда им избегаемого картофеля.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Путешествовать по миру стало очень просто – за считанные часы добираешься туда, куда прежде мог ехать годами. Так, всего за пять часов, Паустовский, выехав из Тарусы, смог долететь до Италии, а там уже с пересадкой добраться до интересующего его места. Заметки о том он опубликовал в 1962 году в журнале “Новый мир” – сперва под заглавием “Дорожные записи”, после получившие название “Итальянские записи”. И что это была за страна – Италия? Местные авиалинии принесли основное удивление – итальянцы пользовались самолётом, словно русские – телегой. То есть везут из одного города в другой им нужное, будто пожелали перевезти из одной деревни в другую. В самолёте стоял запах сена, едва ли не раздавался крик петуха. Такая она – далёкая Италия, вместе с тем близкая. Всего пять часов разницы, но существенного отличия отметить не получилось.

Через год, в том же журнале “Новый мир”, Константин опубликовал очерк “Третье свидание”. Он побывал в Польше, прошёлся по местам памяти, неизменно ассоциируя увиденное с сохранившимся в воображении образом бабушки. Но Польша изменилась – страна подверглась разрушению во Вторую Мировую войну как касательно инфраструктуры, так и людских душ. Угнетающее впечатление произвёл на Паустовского Освенцим – его восприятие противилось возможности понимать саму допустимость произошедшей в его застенках трагедии.

Английские заметки “Огни Ла-Манша”, опубликованные в издании “Неделя” за 1964 год, отразили ещё одно восприятие Константина. Он посмотрел на прошедшую войну глазами англичан и французов. Он плыл по проливу и был разбужен, дабы увидеть огни Ла-Манша, зажигаемые в память о катастрофе 1940 года, когда из-под Дюнкерка спешно спасали людей, оказавшихся в окружении войск Третьего Рейха. Но сама Англия, как и нрав англичан, имели для Константина отдельное значение. Он встретил тех, кто жил отличным от него миропониманием. Само то обстоятельство, что фунт стерлингов содержит двадцать шиллингов, шиллинг – двенадцать пенсов, пенс – четыре фартинга: не подлежит восприятию человека, привыкшего к десятеричной системе счисления. Сколько же тогда фартингов в фунте стерлингов? Неужели это число равняется девятистам шестидесяти?

Последний очерк о странствиях, написанный в 1966 и опубликованный годом спустя в журнале “Вокруг света”, – это идиллическая картина “Дорога Генриха Гейне”, сообщавшая читателю о впечатлениях Константина от посещения острова Капри. На тот момент там базировались американские подводные лодки. Они выныривали из глубины и едва не таранили прогулочные суда. Испугаться довелось и Константину. Интересовало его, всё же другое, к чему он пришёл, прогуливаясь по вырубленной в скалах дороге, названной в честь совершившего сие деяние человека – немецкого промышленника Круппа. Та дорога была всем прекрасна: видами, ароматами, общим её восприятием. Вот только фамилия Крупп в её именовании портила впечатление. Данный промышленник поставлял армии Третьего Рейха металл, вооружение и технику, чем способствовал росту силы немецкого оружия, делая на том громадное состояние, часть которого он и вложил в строительство дороги на острове Капри. Не лучше ли допустить вольность, похитив расставленные повсеместно именные таблички, поставив единственную, дав ей иное название? Можно назвать дорогой Гёте или дорогой Гейне. И читатель уже знал – таков весь Паустовский, не раз собиравшийся подстроить мир под человека, а потом человека пытавшийся отговорить от разрушения доставшейся под его власть планеты.

Очерки о странствиях завершаются, как завершилась и жизнь Константина. Минуло достаточно лет, чтобы ставить точку в изучении его творчества.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Возвращаясь к очеркам о странствиях, нужно сделать краткую остановку на очерке “Воспоминание о Крыме”, как неотъемлемой части авторского сборника “Крымские рассказы” за 1948 год. У читателя создавалось должное впечатление о Крыме, как о месте, вдохновляющем всех, кто его посещал. Ведь кто только не писал, однажды побывав на полуострове. Следующая остановка – 1954 год: публикация в журнале “Вокруг света” (годом позже) разрозненных очерков из путевого дневника под заглавием “Ветер скорости”. Мысль Константина скользила повсеместно. Было рассказано про убитых подо Ржевом, нашедших вечный покой невдалеке от могилы Пушкина, затем сообщено про Петербург, далее Таллин и Прибалтика. Нашлось место и для воспоминаний о Блоке и Беллинсгаузене.

Короткая заметка от 1957 года “Муза дальних странствий” для журнала “Вокруг света”, помимо прочего напомнила читателю о путешественнике Миклухо-Маклае. Много обстоятельнее получился очерк “Мимолётный Париж”, публиковавшийся в 1959 и 1960 годах в газете “Московская правда” (под названием “Две встречи”) и в журнале “Октябрь”. Читателю сообщалось, что Константин ожидал увидеть и чему в действительности стал свидетелем. Главная мысль: Париж – это Париж, требовать от него сверх самого осознания данного обстоятельства – бессмысленно. Впрочем, посещавшие город жители России всегда сохраняли о Париже тёплое мнение, несмотря на довольно отталкивающую его истинную суть. Но для Паустовского, как человека нового времени, было интересно посмотреть на восприятие его французами, привыкшими к русским, наводнившим город в качестве эмигрантов после свержения российской монархии. В случае Константина восприятие отличалось, ведь он не являлся эмигрантом. Рассказал Паустовский и про художника Матисса, продолжавшего творить, невзирая не приковавшую его к постели астму.

Очерк “Живописная Болгария”, опубликованный в первом номере журнала “Новое время” за 1960 год, знакомил читателя с иным восприятием сей причерноморской страны. Если иные читатели узнавали в Зурбагане писателя Грина – Севастополь, то для Константина токовыми оказались болгарские города, в каждом из которых он видел тот самый Зурбаган. А вот очерк “Первая встреча” – ответ на просьбу газеты “Советская Латвия” поделиться впечатлениями о посещении их края. Так 1960 год ознаменовался ещё одним коротким мнением о Прибалтике. Оказалось, для Константина Латвия имеет огромное значение, ведь именно за время пребывания в Риге он написал “Золотую розу”, потому и призывал Константин всякого, дабы посещение той или иной страны, города, либо местности, оценивалось сперва за сделанное, ровно как и любой другой момент, проведённый для определённой пользы. Пусть посещение Латвии Паустовским осталось кратким впечатлением, зато “Золотая роза” никогда не позволит о том забыть.

1961 год – это не очерк о странствиях, а восприятие обыденности такой, какая она есть. Собственно, Константин для газеты “Сельская жизнь” написал заметку “Городок на реке”, сообщая читателю прежде всего о Тарусе, где он тогда жил. Таковых городов по России множество. Однако, серьёзно на них внимания не обращают. Если есть, то лучше обеспечить их существование хотя бы невмешательством. Про Тарусу Паустовский писал и ранее, теперь же он предлагал посмотреть на город под другим углом. Он призвал взирать на любое место в России, как на особое. Разве в подобных городах не существует дельных людей? Посели в таковые современных Лескова или Салтыков-Щедрина, как их глаз приметит характерные особенности, позволив читателю насладиться чем-то вроде мастерски написанного повествования – как того же “Левши”. Но Константин не говорил прямо, что пишет именно о Тарусе. Он стремился дать общее представление о подобных городах вообще.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Куда бы Паустовский не отправлялся, он составлял очерки, чаще короткого размера. Особых творческих изысков не прилагал, говорил по существу, выражая собственное мнение об увиденном. Впервые очерки о странствиях стали выходить в газете “Моряк” – это заметка от 1923 года “С берегов Куры. Тифлис”: описывалась красота природы, отсутствие следов гражданской войны и повсеместно развешанные громадные красные флаги. В том же году в газете “Гудок Закавказья” – статья “В тысячелетней пыли”. За следующий год ещё два очерка о странствиях – “Письма с пути” и “Приазовье”, опубликованные в “Моряке”. Там же за 1925 год размещены статьи “Вишня и степь” и “Керчь” (иначе “На предгорьях Крыма”). Особого смыслового наполнения они не содержали.

Последующие очерки о странствиях выходили время от времени, придерживаясь или не придерживаясь определённых изданий, порою выходя в авторских сборниках, либо оставаясь читателю неизвестными на протяжении длительного времени. Так очерк “Где нашли золотое руно (Абхазия)” за 1928 год заметно отличался от прежних схожих трудов, теперь Паустовский старался шире рассматривать доступное его вниманию. Мало выразить эмоции, требовалось глубже проникнуть в понимание традиций народов, живущих в новом для автора краю. Например, Абхазию населяет множество национальностей, среди которых есть потомки флорентийцев, отчего их не признаешь за издавна тут проживающих. Абхазская почва даёт богатый урожай, а вот дно прилегающего моря хранит опасность – оно отравлено.

Очерки “Ночь в Доссоре” (изначально “Великая Эмба”) и “Подводные ветры” – оба за 1930 год – публиковались позже на один и два года соответственно. Причём у читателя тех дней, знакомого с творчеством Константина, возникало чувство повторения. Усвоенное им из содержания ранее опубликованных работ, вроде “Кара-Бугаза” повторялось в после вышедших статьях, без внимания к тому, что они писались задолго до. Читателю скорее следовало думать о созданных заранее заготовках, из которых и сплетались новые литературные труды Паустовского. Как яркий пример: история времён гражданской войны, когда люди были высажены на бесплодный остров, отчего им грозила неминуемая смерть.

В 1932 году Константином написан очерк “Мурманск”, представленный для ознакомления лишь в 1958 году при публикации шеститомного собрания сочинений. Только тогда он стал органично сочетаться с тематикой произведений о северных краях России, таких как “Судьба Шарля Лонсевиля” и “Озёрный фронт”. Для читателя создавалось впечатление части страны, где по необходимости возник полноценный пролетарский город. Некогда туда вела железная дорога, чей путь преграждало море. Город возник позже, сперва неспешно, а потом бурно разрастающийся. В том городе не селились навсегда. Прожив в Мурманске два года, человек считался уже старожилом. Женщин там и вовсе не встречалось, а мужчины – только трудоспособного возраста. Тем не менее, к 1932 году его одновременно населяли до сорока тысяч человек. Напрямую через океан до Нью-Йорка от него насчитывалось всего шесть тысяч километров. Вот такой вышел Мурманск в представлении Константина, а очерк о городе скорее стал набором любопытных заметок, нигде не нашедших пристанища, кроме хранилища в авторском архиве до лучших времён.

После Константин надолго замолчал. Он продолжил писать очерки о Кавказе, Чёрном море, создавал портреты примечательных людей, но краткой формой не ограничивался. Очерки о странствиях, выражающиеся особым подходом и некоторой отстранённостью, создаваемые словно случайно, дабы хотя бы о чём-то написать, Константин отложил до 1948 года, либо нам о том просто неизвестно, вследствие объективных причин: записи не воспринимались всерьёз, уничтожаемые согласно сомнения в их надобности. В действительности, первые очерки о странствиях Паустовского не содержали важности, но сохранились благодаря публикации в периодических изданиях.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Среди прочего наследия Паустовского нашлось место и сказкам. Писались они на протяжении десяти лет, оказывались пропитанными авторским стремлением видеть окружающее лучшим, нежели оно есть, при том не прилагая усилий к иному осмыслению, то есть рассчитывая на внимание совсем уж непритязательного юного читателя. В иной момент читатель прямо желает указать писателю на излишне допускаемое в его суждениях наставничество. Не всё в мире белое, находится место и чёрному, в том числе и должному негативно восприниматься. Кто же остановит писателя в свойственных ему порывах? Потому и не следует мыслить шире, нежели предложено.

Сказка “Тёплый хлеб” (1945) – это повествование о наказании за плохие поступки и награду – за хорошие. Читателю сообщалось о коне, получившем рану в бою с немцами. Он прибился к близко жившим людям, став просить у них съестного. Всякий делился с ним, отдавая иногда и последнее. А один мальчик оказался жаден, тем обидев коня. Налетели на поселение холода, перемёрзла вода, отчего остановилась работа мельницы, что грозило для поселян голодной смертью. Кто же виноват? Неужели мальчик? Бабушка рассказала ему, как некогда подобное уже было – тогда местный житель обидел солдата-калеку, отчего случился неурожай и даже трава на протяжении десяти лет не росла. Конечно, мальчик усвоит урок и выпросит прощение у коня. Только читатель обязательно задумается: почему для немцев таковой кары не последовало, зато обыкновенные люди, до того кормившие коня, за единственный отказ жадного юнца, вынуждены принять смерть. Вполне очевидно, происходящее в повествовании является сказочным сюжетом с должной быть извлечённой соответствующей моралью, без допуска сторонних рассуждений.

Солдатская сказка “Похождения жука-носорога” (1945) или иначе “Старый жук” – сказ про обыкновенного жука, прошедшего боевой путь вместе с отцом семейства. Смысл был следующий: всякому доброму сказанию на передовой каждый боец оказывается рад. Опосредованно касалась темы войны и сказка “Стальное колечко” (1946), она же “Перстенёк”. Возвращавшие солдаты выменяли у девушки кольцо за горсть махорки, сообщив об его удивительных свойствах, будто бы надев на определённый палец – получишь много радости. К сожалению, девушка кольцо утеряет, будет горевать и надумает нехорошего. А по весне найдёт, и тогда придёт в её дом долгожданная радость. Именно таков краткий пересказ сюжета данной сказки.

“Дремучий медведь” (1947) и вовсе сельская идиллия, рассказывающая о горемычной судьбе медведя, думавшего полакомиться овцами, но в итоге из-за действий пастуха Пети, не имевшего ста рублей, а имевшего сто друзей, был искусан пчёлами, и даже хвоста лишился, оставив его в зубах рыб речных. Подобного, чрез меры сказочного повествования, Константин придерживался в сказках “Растрёпанный воробей” (1948) и “Артельные мужички” (1949). В оных сюжет вовсе потерян для попытки его осмысления.

Сказка “Заботливый цветок” (1953) – скорее повествование на тему любви к природе, о невозможности правильно понимать её замысел. Разве нужно раз за разом говорить, как сам Паустовский, ещё порядка двадцати лет назад, призывал к изменению окружающего под нужды человека? Теперь он переосмыслил те призывы, наоборот рассказывая о недальновидности людей. Наиболее ярким ему показалось сообщить о траве кипрей. Раньше думали, сия трава губит молодые деревья, закрывая их от солнца. Как потом выяснили, стоило вырвать кипрей, и деревья вскоре погибали. Почему так? Оказалось, он обогревает всё, находящееся с ним рядом. Вот так и становится понятным, что воспринимаемый вредным, кипрей таковым не являлся. Какой вывод мог сделать читатель? Ничего в природе не существует напрасно – всему необходимо находить объяснение.

Напоследок нужно рассказать о сказке “Квакша” (1954). Читатель разве не знает, что услышать кваканье древесной лягушки – к дождю? Тогда нужно ознакомиться с сюжетом сказки. Да, лягушка съела всех дождевых червей из спрятанной банки, и за то могла быть убитой рассерженным рыбаком. Только дети знали – лягушку следует сохранить, так как она предсказывает дождь. Действительно кваканье обладает столь магическим действием? Константин постарался доказать, дав читателю пропитанный сказочностью сюжет. У него лягушка умеет разговаривать с чайками, а те обладают способностью вести за собой дождевые тучи. Так, за содеянное для лягушки добро, люди смогли избавиться от угрожавшей их существованию засухи.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла рассказов “Потревоженные тени”

Вседозволенность стирает грань между должным и имеющим место быть. Поставь одного человека над другим, разреши иметь над ним власть, как вскоре увидишь пробуждение звериных чувств. Не для того реформировалось крепостное право при Петре I, чтобы скудоумие обрело верх над разумностью. Но с исторической действительностью ничего не поделаешь – былого не изменить. Особенно то сыграло роль на становлении юного – тогда ещё Серёжи Терпигорева – писателя Сергея Атавы (под таким псевдонимом он предпочитал создавать художественные произведения под видом воспоминаний). В 1883 году он просто писал, не подразумевая в дальнейшем объединить рассказы под заглавием “Потревоженные тени”: цикла об утраченном прошлом, когда барин принимал крепостного за раба, считая себя правым бить и убивать. Как раз о том повествует первый рассказ, где в качестве теней выступили крепостные дяди Сергея Терпигорева.

Но читатель должен быть шокирован в последний момент, да и писал Сергей именно в качестве воспоминаний. Сам факт дикого обращения с крепостными должен идти отдельной повествовательной линией. Пока же к юному Серёже отец выбрал двух гувернёров – немца и француза. От них требовалось обучить мальчика отличному владению иностранными языками, иных причин для их привлечения к воспитанию не было. Родитель истинно считал: обучать ребёнка чтению и письму до двенадцатилетнего возраста – нерациональная трата времени, скорее способная испортить здоровье, нежели сообщить пользы. Так или иначе, немец и француз имели разные подходы к обучению. Если немцу проще соглашаться с точкой зрения нанявшего его человека, то француз будет постоянно возмущаться.

К слову нужно сказать, отец главного героя повествования мягок сердцем. Впрочем, принципы есть и у него. Он не имел сурового нрава, либо Сергей того не желал замечать. Получалось так, что автору повезло расти в добропорядочной семье, благодаря чему он не принимал никакого проявления жестокости. От самих мыслей о нанесении увечий крепостным кем-то, он мог ощутить дурноту. А как быть тогда с охотой, к которой юного героя готовил француз? Вроде гувернёр имел определённые жизненные устремления, правда его слова расходились с делом. Ежели ему не нравилось насилие над крепостными, то сам он не брезговал стрелять птиц ради самого факта охоты на них, хоть убивал ворон, чего ему совершенно не требовалось.

Так к чему Терпигорев вёл читателя? К непосредственно первой охоте. Довелось ему принять участие в травле живого существа, коим оказался ни заяц, ни лиса и ни прочее создание, созданное божественным промыслом будто бы для права людей распоряжаться над ним. Отнюдь, охотиться пришлось на человека. У дяди имелась привычка пускать крепостных в расход, когда они ему чем-то не угодили. Например, повар пережарил котлету, за сие насмерть забит в конюшне. Либо дьяк посмел слово против сказать, теперь скрывается в ближайших к имению кустах. Собственно, как раз на дьяка и будет объявлена охота. Как думает читатель, каким образом это воспринял Сергей?

Потому и было сказано о вседозволенности. Выступить против заведённых правил люди не могли – не пришло ещё время для вольности. Уйди они от помещика – быть им возвращёнными. Можно найти изрядно сюжетов, снова и снова напоминания о человеческой жестокости к себе подобному, поставленному в подчинённое положение. К тому и будет склоняться в творчестве Сергей Терпигорев, находя пронзительные моменты, скорее всего случавшиеся в действительности. И ведь наказывать или осуждать порядки ушедших дней бесполезно, тогда иначе не было принято думать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Последние остались эклоги, их мало совсем. Не прибавилось, кажется, тем. Сказано достаточно, но осталось желание говорить, потому продолжал Сумароков обыгрывать ситуации и рифму творить. Новые пастушки и необычные для уха имена, а жизнь во строчках была в той же мере легка. Горести проходили, наступала заря, пастушка в объятиях была пастуха: так вкратце сказать всегда можно, но при понимании – нужно делать это осторожно. На то и творец, способный измыслить нечто иное: поучительное, задорное, либо сложное, а то и вовсе простое.

Орфиза – пастушка – взяла быка за рога. Говорил о любви ей пастух, а видел словно врага. Чем не удружила? Коли мила тебе, так бери, хватит речами меня окружать ночи и дни. Не скажи прямо, то и не быть ничему, теперь же стало проще и ей и ему. Андромира – пастушка – такого же не робкого десятка, желает, чтобы было не на одних словах сладко. Упрёк Александру! Хватит юлить. Что же, смог про пастушку Юлию эклогу сложить. Согласно сюжета, ревновал её пастух, видел, как к другому ходила. Понятно сразу, бед пастушка помимо воли натворила. Пусть она сватала сестру, желая счастья ей, да позабыла оставаться вне закрытых дверей. Ревность пройдёт, стоит пелене заблуждения спасть, но лишь в стихах подозрения могут утратить над мужчиною власть.

Парфения – пастушка – подобной Юлии была, ревностью томила жениха. Кариклея – пастушка – всего лишь огорчение во сне увидала. Такой сюжет в эклогах Сумарокова был. Видимо, прежнего мало. Снова к ревности возвращение, пастушка Дористея создала о себе дурное мнение. И снова возвращение, но к робости пастуха, Зелонида – пастушка – укоряла его: я тебе не нужна? Готова к отношениям, чего ты ждёшь? Ты опасаешься чего-то? Что ж… Вспомни, как поступаешь с рожью созревшей, ведь не даёшь ей на поле истлеть. Так и с девицей – созревшей до любви – нужно поступать, заметь.

Иная пастушка Брадаманта в мяч с пастухом играла, если кто проигрывал – та сторона поцелуя ждала. Вроде нет подвоха, всегда в выигрыше каждый был. Но пастушке червь душу точил. Может он – волк? Этот пастух. Распустит после о её чести грязный слух. Может, он прикинулся овцой? Как же быть с ним самой собой? И решила Брадаманта, пусть грызёт скорлупу ореха, добьётся – пожнёт плоды успеха.

О ревности ещё о пастушке Мартезии сложен стих, а пастушка Альцидалия не торопила радости миг. Ждал пастух решения, с ответом торопил. Задав вопрос, он никуда не уходил. Просила дать время, пусть день сменится на ночь, он же ждал с утра, сил не хватало нетерпение своё превозмочь. Другая пастушка – Ликориса – укорять пастуха взялась – не ей в любви объяснялся: как это можно понять? Он слова любви к Ликорисе цветам говорил – тем, от которых плода никакой цветок не родил. Ещё одна пастушка – Доримена – купанием пастуха приманила. Кажется, прежде два раза в эклогах это было. Зато Константия – пастушка – с пастухом умаялась в неге пребывать, стала упрашивать отпустить – за стадом надо тоже наблюдать. И Порция – пастушка – зажгла в пастухе огонь, чуть до пожара не дошло, такого горячего юнца попробуй тронь.

Пантениса – пастушка – долго пастуха не подпускала, его чувства она томила, тем дело девичье знала. А пастушка Аргелия долго к пастуху в гости шла. Разумеется, много понявшего юнца она после нашла. Целестина – пастушка – с любимым с горы на долину взирала, чувства с ним свои она обсуждала. Заида – пастушка – пастуха томила взглядом, потому и стал он вскоре с нею быть навечно рядом. Есть ещё эклога про пастушку именем Лавра, в которой скорее следовало рассказать про мавра: жил пастух, которого никто не любил, он такое к нему отношение вполне заслужил, думал отбить у пастушки милого пастуха ей, грязными речами да натурой подлой портил своей. Как с таким быть? Прогнать, конечно, и постараться забыть.

Дабы читатель мог сравнить Сумарокова пастораль, напоследок сказать о переводе пятой Фонтенелевой эклоги не жаль. И тем можно ограничиться вполне, сказано о сельской жизни изрядно уже.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во трепете душевных мук не даёт покоя сердца стук, и головокружение томит от дум – в плену у страсти юный ум. Попробуй превозмочь, лишишься сил с натуги: у тетивы Эрота нити туги. Вот потому оскалься на поэта, его словами честь твоя задета. Поэту выскажи, коли терзаем чем, вдруг он изменит перечень ему доступных тем. Напрасно думать так: нет силы никакой, остановить того, кто послан был судьбой. И снова заговорил поэт, ещё будет не один стих им спет. Он историю поведает – и не одну. Пока его слушаем – остаёмся в плену.

Статира – пастушка – страсть распаляла, нужное ей в ответ она получала. Другая пастушка – Меланида – с детства росла с неким юнцом, не ведала она, кем будет для неё тот потом: безумные мысли, сжигало их страстью, чего не понимали, то к обоюдному счастью. Да нужно понять, любима ли ты, не хватит для любви о любимом мечты. Пастушка Нирена в сомнениях дни проводила, не зная, чем бы она пастуху угодила. Нравится ей, но не скажешь о том, слёзы только лить под ближайшим кустом. От тех же дум пастух горевал, и он подхода к пастушке не знал. Благо эклога сводит сердца – обретёт юница юнца.

Зенеида – пастушка – венок плела. Отвлеклась… опомнилась… уж нету венка. Где он? Пастух умыкнуть успел. Тем кажется пастуха поступок смел. Он внимание пастушки к себе привлекал, иного способа он, увы, не знал. Как быть Зенеиде? Может простить. А может от злости и отомстить. Вспоминает читатель – эклога пред ним, действие заканчивается всегда исходом одним. Наступит понимание лучшего из им доступного, не будет никогда в стихе сём неприступного. Отдаст пастушке венок пастух на радость, получив за то ожидаемых объятий сладость.

Иная эклога – идиллия с первых слов. Чего ожидать от такого сюжета читатель готов? Любит Еглея, любит и он, счастье входит вместе с ними в дом. Не хватает одного – в вечной любви признания. Вот для этого и прилагал Сумароков к стихотворению старания. Можно внести в эклогу и грусти мотив, как с пастушкой Октавией, жившей думой, словно уже уголок с любимым свив. Строг её отец, нашёл другого жениха – и такая бывает сторона у о сельской жизни стиха. Либо можно внести совсем уж необычный сюжет, дабы читатель был в лучших чувствах задет. Пастушка Виргиния Мопса любила, к нему нежность только хранила, и она смела пастуху отказать, который как раз и смел об ею обладании мечтать.

Юния – пастушка – к пастуху питала желание. Дабы было просто – пошла к нему на свидание. Свели они овец, отошли на мгновение. Опустим, читатель, к чему вело сие стихотворение. Для сложности найдём пастушку другую – Еноной её зовут. Она с пастуха глаз не сводила, тот и подумал – его девица та полюбила. В том и усложнение – потребовалось в сети пастуха завлекать, но всё равно иным окончанию эклоги редко бывать. Ещё одна пастушка, что Туллией наречена, тенью ходила вокруг пастуха. Не смотрела на него – не требовалось вовсе того: всё понял пастух – девица стала его. Пастушка Мелита и вовсе нагой предстала, желанием тем в пастухе пробуждала. Захотел он увидеть ещё разок, и от продолжения отношений устоять больше не смог. А Цения и вовсе стала с пастухом вишни есть… разных способов заведения любовного знакомства не перечесть.

Эклог порядочно, редел и стих. Уже Сумароков не казался столь лих. Тривиальный сюжет, словесами лишь блещет, словно рыба икру в огромном количестве мечет. Осядет на дно, может чему и найдётся применение, не зря ведь складывал он за прежним новое своё стихотворение. Эмилия – пастушка – с милым нежилась, о городе думали они. Олимпия – пастушка – не нежилась, и не о том думала ночи и дни. Ей нужно понять: любит её пастух или нет. Читатель знает, какой получен ею будет ответ. Про Розалию и вовсе умолчим, просто в эклогах именем стало больше одним.

Сильванира – пастушка – от жизни устала. Хорошо, что полюбила, и жить ради милого стала. Альцидияна – пастушка – тоже места себя не находила, с пастухом нужность она ощутила. Пастушки Ливии ещё имя одно, ведь ясно заранее – к чему про неё в эклоге будет сказано всё. Уж лучше старый сюжет на новый лад рассмотреть, Павлина – пастушка – станет злостью гореть. Обесчестил пастух, теперь его нет. Три месяца прошло! Куда себя теперь деть? Напрасными окажутся огорчения, у пастуха были такие же от разлуки впечатления. Послал отец овец пасти далеко, откуда весточку не пошлёшь. Потому и не виноват в разлуке толком никто.

Климена – пастушка – сразу рассорилась с пастухом. Вполне очевидно, вскоре они снова будут вдвоём. А пастушке Маргарите могло и любви хватить, да пастуху хотелось её постоянно боготворить. О пастушках Целимене и Евгении схожее можно сообщить, чего только с их участием пастухи не пытались вообразить.

Автор: Константин Трунин

» Read more