trounin.ru

Трагедия переведена Николаем Карамзиным в 1786 году

Все убийцы, что доблестью ими содеянного кичатся, фуриями проглочены будут, ибо те не прощают супротив совести совершённого, даже при чистоте моральных помыслов. И быть тому над похитителями жизни Юлия Цезаря, воспользуйся Шекспир подобным сюжетом. Мало ли гнали Ореста фурии, не давая покоя ему, посмевшему мать убить, пусть и делал он то себе в оправдание, ведь убила мать его отца его, ибо тот убил дочь свою — Ореста сестру. Но кто же отмстит за содеянное Брутом со братией? Хотели одного они, и подняли оружие смерти на римского диктатора и великого понтифика, коим являлся Юлий Цезарь. И что пожали они? Фурии побудили их совершить им полагающееся. Только обошёлся Шекспир без фурий, рассказав историю человеческий ожиданий, желания достижения лучшего, про решительные шаги с последующим крахом надежд, ибо общество не стремится к радикальным методам, редко поддерживая начинания фанатиков.

Как вёл себя Цезарь на городских улицах? Безумен он! Бился в припадках, выкрикивал несуразное, за горло хватался, просил отрезать ему голову. Так говорил Брут, зревший ему непонятное. Пребывал Цезарь на улицах, интерес проявлял к каждому. Ежели стираешь бельё ты, то стирать бельё должен, об ином не помышляя. К чему такой диктатор над Римом, заботящийся о времяпровождении других, нежели думая о делах собственных? Может убить?! Пусть слышит крики он: «Убивают Цезаря! Цезаря убивают!» — о том думая. И что делал он? Не придавал значения. Убийства не ожидал, словно не среди римлян мужал и стал в итоге властителем. Так зачем Шекспир тогда это описывал? Властитель любовью народа преисполнялся? Иначе с чего осторожность он позабыл?

Убьют его, ибо известно то из истории. Ближний круг нанесёт решительный удар, чему удивлён он окажется. В пример то потомкам, дабы опасались всякого. Не про данайцев речь, ибо бояться их всегда следует. Но есть данайцы и Бруту подобные, без даров удар нанести готовые. И когда случится должное, упиваться победой начнут зло содеявшие. Они думали — поступили правильно. Народ им скажет — пекла в царстве Плутона достойны вы за ваши деяния. И пока будут думать они, как с телом Цезаря поступить, не подумают о дне насущном, забыв о взорах фурий, на них смотрящих пристально. Так сообщал Шекспир, при том не упоминая фурий вовсе.

Но к чему велось повествование? Есть врагов у государства множество, причём таких, какие сами себя друзьями считают самыми лучшими. Поступают они во благо государственного устроения, ничего не желая взять лично, лишь о нуждах народа проявляя заботу. Как быть с ними, ежели нельзя опередить их намерение? Ведь совершат они безумие, и фуриям они не достанутся, ибо чисты совестью, поскольку вершили зло, о добре помышляя. Останется положиться им на милость судьбы, к чему и свёл Шекспир сказание о деяниях, в былом произошедших. Нет, не достоин Брут к позору предания, ибо думал о величии Рима он. Не будет труп его брошен зверям на съедение, и прочих действий с трупом его произведено не будет, память о нём умаляющих. Поступил он неправильно, но мысль его была самою светлою. Вот потому и скажет Октавиан, дабы удостоили похорон его почётных. И неважно, как сам Брут намеревался поступить с телом Цезаря. Важно иное — как каждый из нас поступать готов. Ведь не по презрению измеряется содеянное, а по способности дать трезвую оценку в Лету канувшему.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Эклога переведена Николаем Карамзиным в 1783 году

Мастер миниатюры, умевший простой сюжет превратить в шедевр — Соломон Гесснер — пробуждал понимание чувства прекрасного у всех, кто брался знакомиться с его творчеством. В числе прочих, сильнейшее влияние испытал Николай Карамзин, во многом впитавший осознание прелести сентиментализма, как средства пробудить в читателе жаркий отклик на ему сообщаемое. О чём же Гесснер рассказывал? Например, для идиллии «Деревянная нога» он использовал сюжет из швейцарской истории, подведя повествование к счастливому завершению. И это в краю, где некогда бушевали войны, а теперь воцарился мир и покой. Потомки могут и не помнить о деяниях отцов, тогда как это неверное представление о человеческой памяти. Отнюдь, Гесснер вёл читателя к мысли о воздаянии, полагающемся за всякое доброе дело. Даже не окажись ты обласкан судьбой, умри в бедности, то уж твои дети или внуки точно испытывают милость Фортуны.

В 1388 году швейцарский кантон Гларус в очередной раз подвергся агрессии со стороны австрийского эрцгерцогства. Тогда же произошла битва при Нефельсе, унёсшая жизни пятидесяти четырёх швейцарцев, что в числе полутысячного ополчения выступили против шести с половиной тысяч рыцарей. О делах тех дней взялся рассказать старик, ежегодно совершающий восхождение на гору, в пределах которой некогда разыгралось сражение. Он принимал участие в том бою, получил увечье и остался без ноги — её заменяет деревянный протез. Его, раненного, вынес неизвестный солдат, о чём старик продолжает хранить память. Годы прошли, он так и не узнал, кто его спас. Дальнейшая жизнь текла размеренно, он разбогател и имеет дочь на выданье. Обо всём этом он сообщит пастуху, взявшемуся ему помочь при восхождении на гору.

Читатель не сразу узнал об обстоятельствах прошлого старика. Он внимал беспечной жизни юноши, проводящего дни под солнцем или в тени гор. Молодой человек мирно пас коз, ни о чём ином не помышляя. Единственным необычным для него явилось лицезрение старика с деревянной ногой, не должного здесь находиться. Но вскоре читатель узнаёт, с какими бедами сталкивались местные жители, обязанные нынешнему спокойствию проявленной предками отваге. И отец юноши был среди тех, кто давал отпор австрийским рыцарям. Не раз он рассказывал сыну, как вынес с поля боя человека с раздробленной ногой, так и не узнав, кому он в действительности помог.

Разве у читателя не начинают наворачиваться слёзы? Пусть он внимает чужому горю — всё равно оно побуждает сочувствовать и негодовать от случающихся с человеком жестокостей. Не зря Гесснера называли мастером миниатюры — на малом количестве страниц он воссоздал ровно столько воспоминаний, вполне достаточных для читателя. Проникнуться подобным под силу каждому. Да и особенность сентиментализма как раз в том и заключается, чтобы сочувствовать действующим лицам. Но разве такое совместимо с пасторалью? Не сразу получится поверить, будто состояние идиллии может быть разрушено. Впрочем, лучшее и понимается в сравнении со страданиями, ибо иного быть и не могло: не пострадай кто-то в прошлом, никто не сможет познать счастье в будущем.

При малом количестве сопротивлялись швейцарцы, одержав победу. И отстояли они право на независимость от внешней власти, чем долгое время впоследствии славились. Вполне заслужили они жить в спокойствии. И то, что память о былом способствует достижению счастья нынешнего дня — важная иллюстрация необходимости протягивать руку помощи нуждающимся. Даже не надо говорить, каким событием Гесснер завершил повествование. Эклога другого не должна подразумевать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Либретто к оратории переведено Николаем Карамзиным в 1801 году

Ищите во мраке и обрящете. Не всякий путь литературного произведения можно твёрдо проследить. Вот взять для примера ораторию Йозефа Гайдна, должную сообщить слушателю под какие звуки происходило сотворение мира. Для такого произведения требуется соответствующее либретто. Кому его сочинять? Можно взять работу неизвестного английского автора, что в свою очередь слово в слово следовал за библейским текстом. А можно перевести на немецкий язык, воспользовавшись услугами либреттиста Готфрида ван Свитена. Либо и вовсе всё можно запутать, оставшись единственным автором, без какого-либо упоминания авторства сопроводительного текста. В любом случае, русскоязычный читатель ознакомился с «Творением» благодаря переводу Николая Карамзина, что подобных проблем перед собой не ставил, просто указав в качестве автора Гайдена.

Что есть оратория? Это крупное музыкальное произведение с вокальными партиями, но без сценического сопровождения. Чаще за основу берётся библейский сюжет. Собственно, для Гайдна таковым явилось сотворение мира. Трудно представить, чтобы на сцене можно было воссоздать представление, равное величию божественного замысла. Не имелось в те времена соответствующих технологий. Потому гораздо лучше исполнить музыку, сопроводив вокальными партиями, а слушатель закроет глаза и представит в воображении эпичность доступных ему картин. Собственно, для того вокал и нужен, дабы объяснять обыгрываемое композитором. А вместо божественного присутствия вполне допустимы архангелы и ангелы, сообщающие о происходящих с миром изменениях.

Слушателю рассказывается история, начиная с первого дня, когда из хаоса Бог приступил к сотворению мира, вплоть до созидания человеческого существа. Приближенные к Богу воспевают величие им творимого. Отделял ли ночь он ото дня или небо от земли, давал жизнь тварям или вопрошал у людей за им содеянное, всё это исходит от архангелов и ангелов, объясняющих каждый момент сотворения мира. Под конец будет задан вопрос Адаму с Евой, насколько довольны они, ибо всё созидалось во имя их земного существования, ибо им предстоит слыть за царей природы и пользоваться результатом божественного промысла. У людей в оратории сохранялось чувство преданной благодарности, поскольку понимали и ценили они заслугу, которую им оказали.

В Библии есть расширенное повествование касательно человеческого присутствия в созданном для них мире, к чему оратория слушателя не подводила. Не для того складывалось произведение, чтобы омрачать божественный промысел человеческим грехопадением. И не говорится ничего, кто был первым создан из людей — мужчина или женщина. Созданы вместе были они, и на равных брались Богу отвечать. Может не всему были свидетелями архангелы и ангелы, сообщая только о том, чего удостоены были. Если так понимать ораторию, тогда недоразумения не возникнет. И не важно оно, ибо создан мир был, и человек создан был, о чём сложено либретто, и музыка, должная отдельно оцениваться. Впрочем, ежели возникнет желание слушать Гайдна, будет эпичным воспринято его творение, но всё же в духе того времени, мало отличимое от прочих, кроме как заданной темой.

Теперь же, когда прошли века, не настало ли время задуматься о новом воплощении оратории? Есть все возможности, чтобы представить величие момента, задействовав краски реальности, превратив обыденность в событие первостатейное. Подойдёт и музыка Гайдна, только либретто окажется излишне объёма малого. Что же, нет в нём особой оригинальности, составлено оно по библейским преданиям, за исключением подачи происходящего голосами архангелов и ангелов. Идея создана — осталось дождаться воплощения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Трагедия переведена Николаем Карамзиным в 1787 году

Когда грядёт буря, срывайте с розы лепестки сами. Снова драматургия предстала в свете созидания горестного события из ничего. Зритель должен был негодовать от развития событий на сцене. А если думать наперёд, то трагедия жизни разворачивается до наступления считаемых за благо процессов по сочетанию браком молодых. То есть о чём обычно не сообщается, ибо за счастьем горя не увидать, прекрасно раскрывается в пьесах, где кипение страсти превышает все мыслимо допускаемые пределы. Итак, однажды, на севере Италии в городке Гвасталла случилось тамошнему правителю полюбить красивейшую из горожанок.

Раньше сложно было любить. Образ любимой мог храниться в памяти, либо на изображениях. Порою потрет пленял мужчин, а иногда и заставлял приметить в девушке до того упущенные из внимания особенности внешности. Некоторые люди собирали коллекции, часто тем и ограничиваясь, считая достаточным обладать срисованной с женщины копией. Но властителям извечно желается большего, вот и поставленному блюсти порядок над Гвасталлой, захотелось отведать сладости лично. И если красавицу Эмилию он прежде видел мельком, теперь он мог наслаждаться её прелестью сполна, выкупив портрет у художника.

И в чём же следует ожидать драму? Убийства не раз случаются вне сцены. Развиваются события, так или иначе связанные с произошедшим. Тот же правитель подписывает смертные приговоры, не разбираясь, заслужил убийца смерть, либо он действовал из благородных побуждений. Да и сам правитель не имел чистых помыслов, вполне соответствующий представлению о власть имущих Италии, какой образ сложился о них благодаря труду Никколо Макиавелли. Ежели красавицу требовалось взять — властитель брал. Он организует похищение Эмилии, невзирая на возможные риски. Вполне очевидно, замысел нёс разрушительную для пьесы функцию — обязательно должны погибнуть люди, в том числе такая участь могла коснуться и самой похищаемой. Впрочем, влюбчивый правитель Гвасталлы легко найдёт себе другую суженную, ибо способен себе такое удовольствие позволить.

Какова же драматическая составляющая? Опозоренной девушке, пусть и не по её вине, полагается принять смерть. Чья рука занесёт над нею кинжал? В том и крылась мораль Лессинга, поскольку он желал видеть девушку с железным характером, способную справиться самостоятельно. У Эмилии были шпильки для волос, вполне способные проколоть грудную клетку и ранить сердце. Но разве так полагается завершать действие? Получалось неразумно, ведь она является пострадавшей стороной, скорее желающей избежать возведения на её имя хулы. Требуется единственное — оборвать нить страсти правителя, дабы более не смел помышлять об обладании ею. Но такому должен противодействовать кто-то другой. Кто же? Может быть тот, кому не посчастливилось стать её законным мужем? Но он был убит, отбиваясь от похитителей. Остался отец. Тогда зачем он помешал дочери заколоться? Зрителю очевидно — для создания трагического происшествия, гораздо более сильного по эмоциональности, нежели самоубийство.

Зрителю сомнительны морально-волевые качества выведенных на сцене действующих лиц. Конечно, некогда Шекспир заставил юных итальянцев творить безумства, не жалея жизни других, как не щадя и собственных. Каким бы образ итальянцев тех лет не являлся, ничего гуманного они не должны были чуждаться. Поднять кинжал на близкого — в крови у них с римским времён, о чём в той же мере успешно рассказывал тот же Шекспир. А на деле и не так уже важно, кто вершил в действительности самосуд. Формула «я тебя породил — мне тебя и убивать» всегда будет сопровождать человека, но за её реализацию всё равно придётся принимать полагающееся обществом наказание.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла рассказов «Потревоженные тени»

Вседозволенность стирает грань между должным и имеющим место быть. Поставь одного человека над другим, разреши иметь над ним власть, как вскоре увидишь пробуждение звериных чувств. Не для того реформировалось крепостное право при Петре I, чтобы скудоумие обрело верх над разумностью. Но с исторической действительностью ничего не поделаешь — былого не изменить. Особенно то сыграло роль на становлении юного — тогда ещё Серёжи Терпигорева — писателя Сергея Атавы (под таким псевдонимом он предпочитал создавать художественные произведения под видом воспоминаний). В 1883 году он просто писал, не подразумевая в дальнейшем объединить рассказы под заглавием «Потревоженные тени»: цикла об утраченном прошлом, когда барин принимал крепостного за раба, считая себя правым бить и убивать. Как раз о том повествует первый рассказ, где в качестве теней выступили крепостные дяди Сергея Терпигорева.

Но читатель должен быть шокирован в последний момент, да и писал Сергей именно в качестве воспоминаний. Сам факт дикого обращения с крепостными должен идти отдельной повествовательной линией. Пока же к юному Серёже отец выбрал двух гувернёров — немца и француза. От них требовалось обучить мальчика отличному владению иностранными языками, иных причин для их привлечения к воспитанию не было. Родитель истинно считал: обучать ребёнка чтению и письму до двенадцатилетнего возраста — нерациональная трата времени, скорее способная испортить здоровье, нежели сообщить пользы. Так или иначе, немец и француз имели разные подходы к обучению. Если немцу проще соглашаться с точкой зрения нанявшего его человека, то француз будет постоянно возмущаться.

К слову нужно сказать, отец главного героя повествования мягок сердцем. Впрочем, принципы есть и у него. Он не имел сурового нрава, либо Сергей того не желал замечать. Получалось так, что автору повезло расти в добропорядочной семье, благодаря чему он не принимал никакого проявления жестокости. От самих мыслей о нанесении увечий крепостным кем-то, он мог ощутить дурноту. А как быть тогда с охотой, к которой юного героя готовил француз? Вроде гувернёр имел определённые жизненные устремления, правда его слова расходились с делом. Ежели ему не нравилось насилие над крепостными, то сам он не брезговал стрелять птиц ради самого факта охоты на них, хоть убивал ворон, чего ему совершенно не требовалось.

Так к чему Терпигорев вёл читателя? К непосредственно первой охоте. Довелось ему принять участие в травле живого существа, коим оказался ни заяц, ни лиса и ни прочее создание, созданное божественным промыслом будто бы для права людей распоряжаться над ним. Отнюдь, охотиться пришлось на человека. У дяди имелась привычка пускать крепостных в расход, когда они ему чем-то не угодили. Например, повар пережарил котлету, за сие насмерть забит в конюшне. Либо дьяк посмел слово против сказать, теперь скрывается в ближайших к имению кустах. Собственно, как раз на дьяка и будет объявлена охота. Как думает читатель, каким образом это воспринял Сергей?

Потому и было сказано о вседозволенности. Выступить против заведённых правил люди не могли — не пришло ещё время для вольности. Уйди они от помещика — быть им возвращёнными. Можно найти изрядно сюжетов, снова и снова напоминания о человеческой жестокости к себе подобному, поставленному в подчинённое положение. К тому и будет склоняться в творчестве Сергей Терпигорев, находя пронзительные моменты, скорее всего случавшиеся в действительности. И ведь наказывать или осуждать порядки ушедших дней бесполезно, тогда иначе не было принято думать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Последние остались эклоги, их мало совсем. Не прибавилось, кажется, тем. Сказано достаточно, но осталось желание говорить, потому продолжал Сумароков обыгрывать ситуации и рифму творить. Новые пастушки и необычные для уха имена, а жизнь во строчках была в той же мере легка. Горести проходили, наступала заря, пастушка в объятиях была пастуха: так вкратце сказать всегда можно, но при понимании — нужно делать это осторожно. На то и творец, способный измыслить нечто иное: поучительное, задорное, либо сложное, а то и вовсе простое.

Орфиза — пастушка — взяла быка за рога. Говорил о любви ей пастух, а видел словно врага. Чем не удружила? Коли мила тебе, так бери, хватит речами меня окружать ночи и дни. Не скажи прямо, то и не быть ничему, теперь же стало проще и ей и ему. Андромира — пастушка — такого же не робкого десятка, желает, чтобы было не на одних словах сладко. Упрёк Александру! Хватит юлить. Что же, смог про пастушку Юлию эклогу сложить. Согласно сюжета, ревновал её пастух, видел, как к другому ходила. Понятно сразу, бед пастушка помимо воли натворила. Пусть она сватала сестру, желая счастья ей, да позабыла оставаться вне закрытых дверей. Ревность пройдёт, стоит пелене заблуждения спасть, но лишь в стихах подозрения могут утратить над мужчиною власть.

Парфения — пастушка — подобной Юлии была, ревностью томила жениха. Кариклея — пастушка — всего лишь огорчение во сне увидала. Такой сюжет в эклогах Сумарокова был. Видимо, прежнего мало. Снова к ревности возвращение, пастушка Дористея создала о себе дурное мнение. И снова возвращение, но к робости пастуха, Зелонида — пастушка — укоряла его: я тебе не нужна? Готова к отношениям, чего ты ждёшь? Ты опасаешься чего-то? Что ж… Вспомни, как поступаешь с рожью созревшей, ведь не даёшь ей на поле истлеть. Так и с девицей — созревшей до любви — нужно поступать, заметь.

Иная пастушка Брадаманта в мяч с пастухом играла, если кто проигрывал — та сторона поцелуя ждала. Вроде нет подвоха, всегда в выигрыше каждый был. Но пастушке червь душу точил. Может он — волк? Этот пастух. Распустит после о её чести грязный слух. Может, он прикинулся овцой? Как же быть с ним самой собой? И решила Брадаманта, пусть грызёт скорлупу ореха, добьётся — пожнёт плоды успеха.

О ревности ещё о пастушке Мартезии сложен стих, а пастушка Альцидалия не торопила радости миг. Ждал пастух решения, с ответом торопил. Задав вопрос, он никуда не уходил. Просила дать время, пусть день сменится на ночь, он же ждал с утра, сил не хватало нетерпение своё превозмочь. Другая пастушка — Ликориса — укорять пастуха взялась — не ей в любви объяснялся: как это можно понять? Он слова любви к Ликорисе цветам говорил — тем, от которых плода никакой цветок не родил. Ещё одна пастушка — Доримена — купанием пастуха приманила. Кажется, прежде два раза в эклогах это было. Зато Константия — пастушка — с пастухом умаялась в неге пребывать, стала упрашивать отпустить — за стадом надо тоже наблюдать. И Порция — пастушка — зажгла в пастухе огонь, чуть до пожара не дошло, такого горячего юнца попробуй тронь.

Пантениса — пастушка — долго пастуха не подпускала, его чувства она томила, тем дело девичье знала. А пастушка Аргелия долго к пастуху в гости шла. Разумеется, много понявшего юнца она после нашла. Целестина — пастушка — с любимым с горы на долину взирала, чувства с ним свои она обсуждала. Заида — пастушка — пастуха томила взглядом, потому и стал он вскоре с нею быть навечно рядом. Есть ещё эклога про пастушку именем Лавра, в которой скорее следовало рассказать про мавра: жил пастух, которого никто не любил, он такое к нему отношение вполне заслужил, думал отбить у пастушки милого пастуха ей, грязными речами да натурой подлой портил своей. Как с таким быть? Прогнать, конечно, и постараться забыть.

Дабы читатель мог сравнить Сумарокова пастораль, напоследок сказать о переводе пятой Фонтенелевой эклоги не жаль. И тем можно ограничиться вполне, сказано о сельской жизни изрядно уже.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во трепете душевных мук не даёт покоя сердца стук, и головокружение томит от дум — в плену у страсти юный ум. Попробуй превозмочь, лишишься сил с натуги: у тетивы Эрота нити туги. Вот потому оскалься на поэта, его словами честь твоя задета. Поэту выскажи, коли терзаем чем, вдруг он изменит перечень ему доступных тем. Напрасно думать так: нет силы никакой, остановить того, кто послан был судьбой. И снова заговорил поэт, ещё будет не один стих им спет. Он историю поведает — и не одну. Пока его слушаем — остаёмся в плену.

Статира — пастушка — страсть распаляла, нужное ей в ответ она получала. Другая пастушка — Меланида — с детства росла с неким юнцом, не ведала она, кем будет для неё тот потом: безумные мысли, сжигало их страстью, чего не понимали, то к обоюдному счастью. Да нужно понять, любима ли ты, не хватит для любви о любимом мечты. Пастушка Нирена в сомнениях дни проводила, не зная, чем бы она пастуху угодила. Нравится ей, но не скажешь о том, слёзы только лить под ближайшим кустом. От тех же дум пастух горевал, и он подхода к пастушке не знал. Благо эклога сводит сердца — обретёт юница юнца.

Зенеида — пастушка — венок плела. Отвлеклась… опомнилась… уж нету венка. Где он? Пастух умыкнуть успел. Тем кажется пастуха поступок смел. Он внимание пастушки к себе привлекал, иного способа он, увы, не знал. Как быть Зенеиде? Может простить. А может от злости и отомстить. Вспоминает читатель — эклога пред ним, действие заканчивается всегда исходом одним. Наступит понимание лучшего из им доступного, не будет никогда в стихе сём неприступного. Отдаст пастушке венок пастух на радость, получив за то ожидаемых объятий сладость.

Иная эклога — идиллия с первых слов. Чего ожидать от такого сюжета читатель готов? Любит Еглея, любит и он, счастье входит вместе с ними в дом. Не хватает одного — в вечной любви признания. Вот для этого и прилагал Сумароков к стихотворению старания. Можно внести в эклогу и грусти мотив, как с пастушкой Октавией, жившей думой, словно уже уголок с любимым свив. Строг её отец, нашёл другого жениха — и такая бывает сторона у о сельской жизни стиха. Либо можно внести совсем уж необычный сюжет, дабы читатель был в лучших чувствах задет. Пастушка Виргиния Мопса любила, к нему нежность только хранила, и она смела пастуху отказать, который как раз и смел об ею обладании мечтать.

Юния — пастушка — к пастуху питала желание. Дабы было просто — пошла к нему на свидание. Свели они овец, отошли на мгновение. Опустим, читатель, к чему вело сие стихотворение. Для сложности найдём пастушку другую — Еноной её зовут. Она с пастуха глаз не сводила, тот и подумал — его девица та полюбила. В том и усложнение — потребовалось в сети пастуха завлекать, но всё равно иным окончанию эклоги редко бывать. Ещё одна пастушка, что Туллией наречена, тенью ходила вокруг пастуха. Не смотрела на него — не требовалось вовсе того: всё понял пастух — девица стала его. Пастушка Мелита и вовсе нагой предстала, желанием тем в пастухе пробуждала. Захотел он увидеть ещё разок, и от продолжения отношений устоять больше не смог. А Цения и вовсе стала с пастухом вишни есть… разных способов заведения любовного знакомства не перечесть.

Эклог порядочно, редел и стих. Уже Сумароков не казался столь лих. Тривиальный сюжет, словесами лишь блещет, словно рыба икру в огромном количестве мечет. Осядет на дно, может чему и найдётся применение, не зря ведь складывал он за прежним новое своё стихотворение. Эмилия — пастушка — с милым нежилась, о городе думали они. Олимпия — пастушка — не нежилась, и не о том думала ночи и дни. Ей нужно понять: любит её пастух или нет. Читатель знает, какой получен ею будет ответ. Про Розалию и вовсе умолчим, просто в эклогах именем стало больше одним.

Сильванира — пастушка — от жизни устала. Хорошо, что полюбила, и жить ради милого стала. Альцидияна — пастушка — тоже места себя не находила, с пастухом нужность она ощутила. Пастушки Ливии ещё имя одно, ведь ясно заранее — к чему про неё в эклоге будет сказано всё. Уж лучше старый сюжет на новый лад рассмотреть, Павлина — пастушка — станет злостью гореть. Обесчестил пастух, теперь его нет. Три месяца прошло! Куда себя теперь деть? Напрасными окажутся огорчения, у пастуха были такие же от разлуки впечатления. Послал отец овец пасти далеко, откуда весточку не пошлёшь. Потому и не виноват в разлуке толком никто.

Климена — пастушка — сразу рассорилась с пастухом. Вполне очевидно, вскоре они снова будут вдвоём. А пастушке Маргарите могло и любви хватить, да пастуху хотелось её постоянно боготворить. О пастушках Целимене и Евгении схожее можно сообщить, чего только с их участием пастухи не пытались вообразить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что есть такое пастораль? Как о жизни сельской говорили встарь? Верлигий то буколиками прозывал. Сумароков эклогами именовать их стал. О пастушках там речь, о любви к пастухам, где всё возвышенно и нет места грехам. Так думалось — в том заблуждение есть. Из греха паутину Александр и предпочитал плесть. Брал он за основу отношение простых людей, поселял их среди водоёмов, гор и полей, давал волю фантазии, чувства влюблённых бередил, истощая пастухов и пастушек до упадка их сил, после чего находил понимание для них, оставляя наедине в упоении от них самих. Разврата полно: думал читатель тех лет. От стыдливости на лицах девиц изменялся при чтении цвет. В одном Сумароков оставался прав — выбрав суженого, с его именем до смерти должна жить ты на устах. Хоть и пылали щёки от стыда, нравственной становилась девица та, к любви пастушек и пастухов внимание уделившая, себя в чужой любви обретала и целомудренной после до гроба слывшая.

Ириса — пастушка — о пастухе мыслью жила, с прошлого года не покидала её дума сия. Он её на руках носил и ягодами кормил, немудрено понимать, отчего стался ей мил. В награду он просил лишь поцелуй, говорил Ирисе: целуй! Но как решиться на подобный шаг? Невинной девице не полагается поступать так. Крепился пастух, помыкаем был без страданий, но давал время подумать, дабы совсем не получить плода от стараний. Разуметь то Ириса начала, без жениха не хотела оставаться она. С такого сюжета принято с эклогами Сумарокова знакомство начинать, и нет подозрения, какой распущенности нравов предстоит свидетелем стать.

Пастушку Агнесу мать к любимому не отпускала, чуть ли взаперти её держала. И пастух об Агнесе мечтал, о любимой он думать не уставал. Что же, случилось им сойтись наедине, было оттого им приятней вдвойне, счастье пришло тогда к ним, стало союзом крепким больше одним. А вот пастушка Цефиза лишь мысли пастуха теребила, не знала она, как истомой парня томила. Проводил тот дни и ночи у реки, ветру оглашал думы свои, пока пред ним любимая не появилась, тогда же всё им желаемое осуществилось. Такому сюжету эклога про Доризу подражает, вновь Александр мечты пастуха осуществляет.

Любовью не всегда к человеку стоит пылать, его образ можно хоть чем заменять, как поступить Клариса захотела, кустом заменять образ любимого смела. У того куста пастух стадо своё пас, потому и не видел различий между ним и пастухом Кларисы глаз. И боялась она жертвой страсти пасть, а от куста разве потеряет над собою власть? Схожим образом пастух к Пальмире страстью пылал, годами её не видел, куда себя девать — он не знал. Уделял внимание всему, в чём образ любимой находил, только тем он спасаем и был.

Вот эклога про Филису, что пастуха на расстоянии держала, пока действий удерживаемого она не увидала. Решил он: добиться не сможет, значит время не стоит терять. Тогда и пришлось Филисе через себя переступить и пастуха обольщать. Иная пастушка — Калиста — на страсть пастуха не отвечала, убедиться хотела, ей слов о любви было мало. Её посланник стал убеждать пастуха на другую девицу обратить взор, ведь для юноши без девичьего внимания жить явный позор. Не согласился пастух, любил он Калисту сильнее всех. Так, пройдя проверку, обрёл он желанных утех.

Белиза от матери наказ получила, чтобы от дома далеко не отходила. Но пастух рядом, как к нему не пойти? Тёмные думы затмили светлые дни. И всё же решилась, к пастуху убежала, снова для неё жизнь прекрасной стала. Как его полюбила прежде — важность мала, может всё было, как Амаранта любовь обрела. Жил скромный пастух, не мог с девицей заговорить, благо друг поведал, как суметь внимание на себя её обратить. Секрет прост: смотри, глаз не отводя, и вскоре — без разговоров — станет девица твоя.

Пастушка Дельфира к себе склонила пастуха способом простым, купающейся пред ним предстала, дабы от вожделения стал он томим. Хоть и бегали за ним девицы, прохода не давая, внимание его привлекла та, будучи просто нагая. Совет из простых, сложен в реализации он, как и пастушкой Исменой — это учтём.

О горести тоже нужно говорить, пастушка Делия не сможет любимого простить, тот женился, от неё отказавшись, по воле отца с другою браком сочетавшись. Чернее чёрного ночь теперь, не страшен рядом оказавшийся зверь, в колодец она глядит с тоской, слышит из собственной утробы вой. И вот жених пришёл, к ней руки протянул, в любви клянется он, забыв, как обманул. Не нужен женатый, пусть идёт прочь, с таким встречаться — воду в ступе толочь. Как же с печалью эклогу кончать? Надо с судьбою покинутой Делии радости краски искать. Переменил пастух волю родителя, не женился он на другой, и горе отступило, вёдро в душе сменило иссушающий зной.

Бывает за пастушкой водится грех, но в эклогах таковой чаще означает читателя смех. Сильвия чем-то пастуху не удружила, а потом и сама об этом забыла. Ниса же и вовсе неповинна была, не изменяла — скромно жила. Мало ли чего вообразил в разлуке пастух, верил всяким, распускавшим стыда полный слух. Надумала много и Флориза, загрустившая от потери любви навсегда, ей и солнце противно и невкусна вода, только любимый её не погибал, он отсутствовал и весть о себе не давал. Стоило ему пред нею предстать, мир стал краски яркие вновь обретать. Любимого и пастушка Мелицерта ревновала, чего только она для того не искала, благо всё разрешилось под конец, не опорочил девичьей чести любовник-юнец.

Иногда Эрот странно жалит любви стрелой, натравить на девицу может и пчелиный он рой. Укусила прямо в губу Дафну пчела, зарыдала девица, стала сама не своя. Пастух на помощь пришёл, способ верный для жала извлечения сразу нашёл, припал устами, жало извлекая, тем пастушку от страшной боли спасая. И когда девице помог, устоять перед чарами её не смог. Влюбилась Дафна, в её сердце любовь вошла, в пастухе она тогда горячо любимого нашла. Менее красиво Александр про Амариллу рассказал, может от прекрасно написанной эклоги самую малость устал.

Испортить настроение пастушке может сон, приснится дуб, упадёт рядом со спящим он. Взбудоражит мысли, ведь выпал и зуб: не изменяет ли пастух ей вдруг? Галатея станет любимого чувства терзать, а тот не сможет никак её мыслей понять. Ей же привиделось, в чём тогда его вина? Не изменял он, его любовь в прежней мере чиста. В том эклоги и состояла суть, чтобы читателю не позволить от любовных терзаний пастушек заснуть.

Феламира иначе показывала нрав, строгой к пастуху изначально став. Шёл бы он: говорила она ему — мешает ей обдумывать мечту. Кто же грезился ей? Он и стоял в её взоре. Что будет дальше? Как и в любой другой эклоге. Есть ещё про Стратонику повествованье, про строгость отца и закономерное для такой эклоги окончанье.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Остановимся на произведениях, установить дату написания которых пока не удалось. О них известно по собраниям сочинений, в частности по выпущенному седьмому тому в 1844 году. Потому пусть они располагаются отдельно, пока не будут проведены более глубокие исследования в творческом наследии. Так есть у Булгарина ещё одно фантастическое произведение «Сцена из частной жизни в 2028 году от Рождества Христова». Это скорее не фантастика, а прогноз на будущее. Наконец-то русский язык станет в России повсеместно распространён, на нём будут говорить все слои населения. Дворяне перерастут предков, став лицом государства, имея научные знания и способствуя техническому прогрессу. Вроде бы и ничего особенного, но понимая вырождение дворянства в Российский Империи, начавшееся ещё до воцарения Екатерины Великой, думать приходится прежде о просветительской деятельности Фаддея.

Сатирическая повесть «Предок и потомки» — произведение в духе Дефо. Читателю следовало догадаться, в какую-такую Россию прибыл герой повествования, ежели не русские там всем заправляют, а немцы. Вроде бы герой всё-таки находился в России, вместе с тем был он в каком-то ином государстве. И он действительно был вне России, ибо сперва оказался на китобойном судне, имел бочонки с золотом, уговорил капитан взять курс на Амстердам. Вот в том Амстердаме — можно считать его подобием Москвы — очень много русских, над которыми вальяжно возвышаются немцы. Дав повод задуматься, Булгарин дополнительно нашёл о чём сообщить читателю, особенно критически настроенному к его творчеству. Ведь как получается, что не умея самостоятельно написать и пяти строчек художественного текста, смеет кто-то судить о творческом процессе в негативном ключе?

В тему будет сообщить о произведении «Реляции» (под этим словом подразумеваются письменные уведомления о действиях войск). Вроде бы государство участвует в войне, принимаются решения ответственными лицами, армия терпит поражения или одерживает победы, при том не нуждаясь во мнении со стороны, особенно от человека, толком не представляющего, что значит участвовать в войне, либо заниматься тем же командованием или проведением политики. Тем не менее, люди любят собраться заинтересованным кругом, а то и просто устроить семейные посиделки, дабы выразить собственное веское суждение, подивившись пустоте в головах повинных в безалаберном руководстве или недобросовестном исполнении приказаний. Булгарин твёрдо уверен: если слушать всех подобных советчиков или порицателей, толку не будет вовсе.

Есть среди статей на историческую тему повествование «Завоевание Финляндии корпусом графа Николая Михайловича Каменскаго в 1808 году». До 1808 года Финляндия относилась к шведским владениям. Её завоевание стало трудным делом для русского оружия, финны оказывали серьёзное сопротивление, не уступая без боя и пяди земли. Дело сдвинулось с мёртвой точки, стоило взять командование над войсками графу Каменскому. Те славные события из памяти потомка улетучились совершенно, однако надо знать хотя бы тот факт, что русские сумели совершить длительный марш-бросок, обескуражив шведов быстрым передвижением и закономерным победным результатом. Но это сказано в общем, Булгарин же остановился непосредственно на действиях корпуса графа Николая Михайловича Каменского.

Есть ещё два произведения без установленной даты: «Деревенский житель» и «Вольнопрактикующие политики». Сказать о них сверх сообщённого самим Фаддеем не получится. Ну или читатель должен к ним проявить подлинный интерес, дабы суметь раскрыть заложенное в них зерно истины. Оного установить при обращении к ним не удалось, опять же из-за порою случавшегося сумбурного изложения Булгариным текста.

Останавливаться на изучении творчества Фаддея пока рано. Будут ещё воспоминания, написанные непосредственно его собственной рукой и прижизненно опубликованные.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Избыток Архипа Фаддеевича в произведениях Булгарина зашкаливает. Чаще всего если ни к кому, то писал только ему. И если о чьих-то похождениях, скорее всего их героем оказывался Архип Фаддеевич. Любопытный читатель может даже все их объединить для себя в единый сборник рассказов, который вполне сможет расценивать за нелинейное повествование о похождениях определённого действующего лица. Писал Фаддей о нём и до 1826 года, не стал меньше придумывать историй и после. Например, кому как не Архипу Фаддеевичу объяснять про «Первое апреля»? Этот особый день в российском календаре позволяет безнаказанно проказничать, обманывая любого встречного. Можно ему же поведать рассказ «Неодушевлённые стряпчие», либо не ему — зависит от настроения. А то и сообщить сказку о нравственности «Кабинет журналиста», где внушить, как именно должен работать сотрудник периодических изданий, пишущий о происходящих с обществом изменениях. Как? Меньше иметь самолюбия, мыслить на русском языке, быть объективным и не перегибать. Да есть ли такие журналисты? Приятно читателю или противно — написано всё равно будет, причём часто без подлинной объективности и с явными перегибами. Ещё 1826 год — это «Поездка в Кронштадт, 1-го мая». Уже не Архипу Фаддеевичу, а Гнедичу адресовалось послание, там сообщалось про величие Петра.

Не напоминая более про Архипа Фаддеевича, видя его и без лишнего указания, читатель знакомился в 1827 году с новыми произведениями Булгарина. «Ходатай по делам, или На то щука в море, чтоб карась не дремал» — повествование о необходимости поручать ответственное дело специалисту. Что простому человеку делать в суде без соответствующих знаний? Для того есть ходатай. И это такой мастер на все руки, что дополнительно написано продолжение — «Ходатай на ловле». Из иных произведений того года: «Доморощенные мудрецы нашего века, или Молодо, зелено» и «Жизнь» (письмо к приятелю на его день рождения).

1828 год — в данном случае — без особой информативности. Опубликованы: «Источник сплетней», «Ему нужда во мне, и мне в нём нужда», «Дилижанс, или Всякая всячина» (письма к Гречу) и «Отставной солдат».

1829 год насыщеннее на содержание. Повествование «Домовые» касается нынешних домовых. Какие они теперь? Раньше могли кошелёк молча и незаметно умыкнуть, а сейчас без спроса у хозяина на подобное не решатся. О ком говорил Булгарин? Читатель подумал, что про прислугу. Заметка «Новый кандидат к богатству» — о галломании русских: если ты — француз, то езжай в Россию, открывай лавку, сделай вывеску по-русски с ошибками, так к тебе вернее пойдут посетители. Статья «Говорящий колокольчик, или Старая погудка на новый лад» — про осторожность при покупке: коли продавец нахваливает товар, значит дело обстоит с точностью до наоборот. Поучительная нотация «Дипломатические переговоры молодых супругов» — про привычку русских брать с собой в путешествие абсолютно всё, даже им вовсе ненужное. Как пример, свежеиспечённая чета решает выбрать место для поездки — везде им кажется дорого. Ещё бы, едут ведь не одни: готовы всю прислугу с собой прихватить. Потому, ежели куда и ехать русскому, то к себе в деревню — там как раз, всё ими воспринимаемое за нужное, пригодится.

Есть ещё письмо к Гречу «Поездка из Лифляндии в Самогитию, чрез Курляндию, летом 1829 года». Фаддей был готов рассказать о чём угодно, но жалел время отдавать бумаге, вместо чего предпочитал наслаждаться впечатлениями. За тот же год написано две славянских военных картины: «Сербский бивак» и «Черногорцы». Перед обществом Европы остро стоял восточный вопрос, требующий разрешения — балканские народы противились владычеству над ними османов. А о сумбуре «День правды, или Очарованный конец моего носа» можно и вовсе умолчать.

Автор: Константин Трунин

» Read more