Tag Archives: шекспир

Екатерина II Великая «Расточитель» (1786)

Екатерина Великая Расточитель

Словами Екатерины заговорил Шекспир, его «Тимон Афинский» должен был предстать для зрителя в образе расточителя Тратова. Но не предстал — пятое действие оборвалось перед необходимостью совершить решительный шаг. Кем же выступил Тратов? Это с виду богатый человек, готовый безудержно тратить деньги на добрые дела. Он никогда не думал считать собственных накоплений, полностью в том полагаясь на слуг. За щедрую душу слыл Тратов, покуда не возникла нужда отдавать долги. Как же так могло произойти, чтобы богач остался на бобах? Очень просто. Основательно истратившись, он вынужден был жить за чужой счёт. И когда нужно будет воззвать о помощи, то помогут ли ему? Как оказалось, щедрым быть позволительно, но не следует думать, будто к тебе за то проявят симпатии. Отнюдь, скорее предпочтут забыть, даже не испытывая мук совести.

Екатерина не сообщила о необычном. Наоборот, ею показана типичная черта человечества. Покуда у кого-то есть деньги, из него будут высасывать соки, а стоит лишиться всего — про него тут же забудут и никогда более не вспомнят. Вот и шли к Тратову, прося избавить от угрозы заключения в тюрьму, либо помочь денежными средствами, а то и просто сытно поесть, ибо никому тот не отказывал, всякий раз протягивая руку помощи просящему. Ежели кто думал вернуть истраченное, от тех денежных средств Тратов всегда отказывался.

В тексте приводится такой случай. К Тратову пришёл старик, не желающий выдавать дочь за бедняка. Он утверждал, что не может отдать дочь, ежели бедняк ничего не способен возместить. Как поступил Тратов? Он дал для бедняга денег столько, сколько за всю жизнь накопил сам старик. Есть и другой случай. Всякий деятель искусства шёл к Тратову, заранее зная, тот не поскупится отплатить за творение звонкой монетой. Потому уж лучше сбыть ему, нежели искать покупателя, с которым ещё и торговаться придётся.

Буря грянет вскоре! Предстоит узнать о тяжком финансовом положении. Тратов помогает другим, продолжая жить в долг сам. Всё его имущество не раз перезаложено, а ростовщики только и ждут момента, чтобы пустить его по миру. Осталось последнее — забыть о щедрости и обратиться к тем, кому ранее помогал. Вполне очевидно, ни один из им облагодетельствованных ныне лишним не располагает, претерпевать нужду из-за Тратова сейчас не намерен. Да и ежели богач сил не рассчитал, пусть принимает полагающееся за неосмотрительность. Трезвость проснулась и в головах тех, кто некогда желал вернуть сумму в полном объёме, бывшую на него истраченной. И у них ничего за душой для Тратова не осталось.

Кто же мог помочь? Кто угодно! Почему не помог? Сталось так: их Тратов о том не просил. А так бы они помогли, обратись к ним он с просьбой. Правда говорили о том они не настолько громко, отчего расслышать их суждения было нельзя. Проще говоря, сообщая другим о готовности помочь, сами при том помогать нисколько не собирались. Крах Тратова казался неизбежным!

Одно могло спасти обнищавшего богача — женитьба. Как тогда говорили, предстояло делать куры, то есть проявлять симпатию к некой особе. Иного выбора у Тратова не оставалось. Только не дано узнать, пойдёт ли он на такой шаг, либо предпочтёт дожидаться помощи от продолжающих оказывать ему чёрную благодарность за сделанное для них всё хорошее. Обязательно кто-нибудь должен помочь, иначе совсем обидно за людей становится. Зачем тогда творить добро, когда всё так гнусно?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вильям Шекспир «Юлий Цезарь» (1599)

Шекспир Юлий Цезарь

Трагедия переведена Николаем Карамзиным в 1786 году

Все убийцы, что доблестью ими содеянного кичатся, фуриями проглочены будут, ибо те не прощают супротив совести совершённого, даже при чистоте моральных помыслов. И быть тому над похитителями жизни Юлия Цезаря, воспользуйся Шекспир подобным сюжетом. Мало ли гнали Ореста фурии, не давая покоя ему, посмевшему мать убить, пусть и делал он то себе в оправдание, ведь убила мать его отца его, ибо тот убил дочь свою — Ореста сестру. Но кто же отмстит за содеянное Брутом со братией? Хотели одного они, и подняли оружие смерти на римского диктатора и великого понтифика, коим являлся Юлий Цезарь. И что пожали они? Фурии побудили их совершить им полагающееся. Только обошёлся Шекспир без фурий, рассказав историю человеческий ожиданий, желания достижения лучшего, про решительные шаги с последующим крахом надежд, ибо общество не стремится к радикальным методам, редко поддерживая начинания фанатиков.

Как вёл себя Цезарь на городских улицах? Безумен он! Бился в припадках, выкрикивал несуразное, за горло хватался, просил отрезать ему голову. Так говорил Брут, зревший ему непонятное. Пребывал Цезарь на улицах, интерес проявлял к каждому. Ежели стираешь бельё ты, то стирать бельё должен, об ином не помышляя. К чему такой диктатор над Римом, заботящийся о времяпровождении других, нежели думая о делах собственных? Может убить?! Пусть слышит крики он: «Убивают Цезаря! Цезаря убивают!» — о том думая. И что делал он? Не придавал значения. Убийства не ожидал, словно не среди римлян мужал и стал в итоге властителем. Так зачем Шекспир тогда это описывал? Властитель любовью народа преисполнялся? Иначе с чего осторожность он позабыл?

Убьют его, ибо известно то из истории. Ближний круг нанесёт решительный удар, чему удивлён он окажется. В пример то потомкам, дабы опасались всякого. Не про данайцев речь, ибо бояться их всегда следует. Но есть данайцы и Бруту подобные, без даров удар нанести готовые. И когда случится должное, упиваться победой начнут зло содеявшие. Они думали — поступили правильно. Народ им скажет — пекла в царстве Плутона достойны вы за ваши деяния. И пока будут думать они, как с телом Цезаря поступить, не подумают о дне насущном, забыв о взорах фурий, на них смотрящих пристально. Так сообщал Шекспир, при том не упоминая фурий вовсе.

Но к чему велось повествование? Есть врагов у государства множество, причём таких, какие сами себя друзьями считают самыми лучшими. Поступают они во благо государственного устроения, ничего не желая взять лично, лишь о нуждах народа проявляя заботу. Как быть с ними, ежели нельзя опередить их намерение? Ведь совершат они безумие, и фуриям они не достанутся, ибо чисты совестью, поскольку вершили зло, о добре помышляя. Останется положиться им на милость судьбы, к чему и свёл Шекспир сказание о деяниях, в былом произошедших. Нет, не достоин Брут к позору предания, ибо думал о величии Рима он. Не будет труп его брошен зверям на съедение, и прочих действий с трупом его произведено не будет, память о нём умаляющих. Поступил он неправильно, но мысль его была самою светлою. Вот потому и скажет Октавиан, дабы удостоили похорон его почётных. И неважно, как сам Брут намеревался поступить с телом Цезаря. Важно иное — как каждый из нас поступать готов. Ведь не по презрению измеряется содеянное, а по способности дать трезвую оценку в Лету канувшему.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вильям Шекспир «Ромео и Джульетта» (1597)

Шекспир Ромео и Джульетта

Они как черви. Их сердца — червивы. Их души — червяною влагою переполнены. Не видят света такие черви, не дал им Бог ни разума, не уследил за ними Творец, ни дал им и чувства ответственности, ибо с детей спроса быть не может. Вот и отчебучивают поныне молодые люди сумасбродства, чудом избегая гибели от несуразной глупости. Не устояли они в ветхозаветные времена от искуса отведать плод запретный, понеся следом бремя тяжёлое вне сладкого детства потерянного. Не могут устоять и сейчас, из поколения в поколение идя на смертельный риск, попусту идеализируя и вступая в конфликт. Сохранился и первоначальный искус в целости, яблоком на близость поменянный. Трагедия Шекспира о том тоже сказывает.

Две части единого целого, предметом острым до рождения разделённого, в пространстве времени суток лунного их окружающего, стремятся слиться заново. Два создания, с сердцами пронзёнными, сушимые влагою из ран истекающей, совершают в темноте движения, телами естество сквозь себя проталкивая. Так читателю видеть хочется, другими образами не воспринимается слёзная драма града итальянского. Вероной исторгнута потомкам на память история юности — пылких влюблённых из домов враждующих. Подобной сей пылкости примеров есть множество, подальше от Запада — бездна сокрытая. На Западе же чаще замалчивается — незачем пастве верующей аморальные случаи ведать.

Раз Шекспир взялся поставить трагедию, он её вымучит, добавит страстей обязательно. Вышли у него герои спесивые, днём завтрашним только живущие, в день тот завтрашний не заглядывая. Что ожидает их, как обернётся история — важности мало, иной ко всему интерес. Коли родители, князя прислужники, люди из вольных и к власти причастные, знать не желают иных княжьих подданных, в том нет вины — есть проблема из давности, пороками прошлого в жизнь привнесённая. И ежели вдруг в роду кого-то из них объявятся люди чуткие, чьё сердце не стало покамест каменным, а разум коснулся лишь края волос, тогда грозит разразиться буря опасная, ибо искус разрушит устои до них заведённые, выгнав за двери, как Еву с Адамом из рая… И что из того?

Стена не опасная, она поддаётся, её одолеет пылкий юнец. Балкон не высокий, он низко находится, шёпот девицы отчётливо слышен. Ромео любил? Джульетту? Отнюдь! Любил он другую. Божился и клялся. Женился бы? Да! А Джульетта? Она — его часть. Посему суждено быть им вместе. Мешает одно — ветрогонность Ромео. Он пылкий, ему нипочём все преграды на свете. Не будет Джульетты — полюбит другую. Не будет другой — он вернётся к Джульетте. Зачем только лишние сцены вводить, уж лучше наполнить ядом кубки с водою, кинжалы на видное место положить. Готово к трагедии действо с вступленья, там хор поёт, словно древние греки собрались послушать. И будет мораль. Без морали никак.

Слепая натура с червивой душою. Недаром помянуты черви повсюду. Созданья без глаз, им глаза не нужны, они понимают куда им стремиться. Погибель придёт. Увы! Стремленья червей — зов природы и только. Их молодость зрима… да кто бы решился, зреть на червей в пору разных годин. Червяк молодой, не познав ничего, может сам утопиться, хоть будет не прав. Он утопнет итак, станет жертвою под принуждением чуждых условий и жизни своей, познав её толком и толком не познав ничего. Сгореть ли рано, сгореть ли поздно, сгореть самому или пусть поджигают другие, ответов не даст никогда и никто, поэтому печальней на свете, отнюдь не повесть про малые страхи эти, а самая жизнь печалит червей, покуда они на поверхность не вышли.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вильям Шекспир «Гамлет, принц датский» (1603)

Капитально и брутально — как выразился сам принц Гамлет, весьма острый на язык человек, чьё печальное сказание было поведано нам Шекспиром, приняв иную форму, нежели это было в оригинале о сказании древних данов, живших царской жизнью и принимавших дань от соседей, считая и Англию в том числе. Предание уходит корнями в глубины истории, давая читателю возможность предполагать, да пытаться осознать происходящее на страницах. Многое будет непонятным, начиная от непонимания закона престолонаследия, когда трон переходил не к сыну, а к другому старшему в роду. Впрочем, достаточно посмотреть на историю Руси, где Великим князем становился не сын действующего правителя, а старший в роду. Такая же система, надо полагать, была у данов, поэтому одна из загадок книги должна утратить для читателю свою нелогичность.

Совсем другое дело — это излюбленная экранизаторами и постановщиками сцена с черепом. Будто без неё «Гамлет» — не «Гамлет». А ведь этот эпизод в пьесе весьма незначительный. С таким же успехом можно было не «бедного Йорика» или «быть или не быть» ставить в заголовки, а что-то другое, где Гамлет куражится в меру своей депрессии и маниакального состояния, порождённых сломленной психикой на фоне неожиданной смерти отца при полном здоровье. Видеть призрака, пускай и вместе другими свидетелями, это что-то вроде массового психоза. Но сказочная быль должна быть наполнена необычными вещами — для этого и существуют древние предания.

Непонятен и такой момент, когда действующая власть просто не может адекватно реагировать на критику. Особенно власть монарха, где на сцене под видом одной из итальянских пьес речь идёт об убийстве человека, подразумевая под собой насильственный захват власти. Наверное, Англия не сильно переживала по данному поводу, не вводя никакой цензуры и не преследуя театральную поставку, давая людям жить спокойно, когда с уст простолюдинов слетала одна крамола за другой. Как знать, значит авторитет Шекспира был настолько высок, что к своим последним пьесам он стал более словоохотливым, пытаясь вскрыть проблемы современного ему общества.

И всё-таки «Быть или не быть» считается центральным монологом пьесы, сколь бы он не был прост в своём изложении и оторванности от разговоров действующих лиц. Его суть — действовать или пусть всё идёт своим чередом. Выбор Гамлета известен, оставлять ситуацию без своего вмешательства он не стал, замышляя целое расследование, стараясь найти подтверждение словам призрака, сообщившего Гамлету «государственную» тайну. Шекспир развивает сюжет планомерно, давая каждому действующему лицу своё место. Пьеса в итоге поражает обилием собранной смертью кровавой жатвы. Драма должна оставить после просмотра наибольшее количество человеческих эмоций — Шекспиру это удаётся.

«Гамлет» интересен и тем, что повествование предстаёт читателю в форме пьесы. Тут нет художественных элементов, связанных с отражением процессов вне слов героев. Важно только наличие на сцене действующих в данный момент лиц, их слова и всё — более ничего не имеет значения, да это и не требуется — читатель понимает и без лишних доказательств в виде тех или иных действий, что даёт актёрам на сцене большой простор для отражения собственного понимания текста.

Обилие крылатых выражений поражает воображение. Но это лишь «слова, слова, слова». Всё остальное укладывается в возможность произошедших когда-то событий, положивших начало отражению взгляда на это Шекспира. Проводить глубокое исследование текста в привязке к началу XVII века можно, но понимание смысла книги приходит и без этого.

Жизнь даёт один шанс — и этот шанс обречён на провал при любом развитии событий.

Автор: Константин Трунин

» Read more