Tag Archives: сентиментализм

Василий Жуковский «Пустынник» (1812-13)

Жуковский Баллады

Вольным стал перевод баллады «Отшельник» («Эдвин и Анжелина»), допускал разночтения русский вариант, главная героиня во строках прозывалась Мальвина, но сама баллада — сентиментализма бриллиант. Сюжет из древности был взят: из средних веков. Английские поэты его вниманием не обходили. Для Жуковского версия Оливера Голдсмита — основа основ. Баллада про то, как два любящих сердца себя вновь находили. Грузен казался слог, ибо поступь грусти должна отягощать. Значит, писал Василий, коли мог, показывая, через какие страдания надо тягости жизни принимать.

Канва происходящего проста, а вместе с тем и мудростью полнится, зато изложено доходчиво весьма, редкий читатель не впечатлится. Таков уж замысел, чтобы читатель переживал, полагается испытать эмоции от недоумения к радости, не пустыни житель главным героем в сказе стал, а некий странник, пожелавший вкусить пребывания в пустыне тягости. Кто он? Читатель будет томиться едва ли не конца. Ради каких помыслов странник пришёл в место, где находят угодные Богу приют? Всё пройдёт, когда читатель узрит, смотрящие друг на друга, оба лица. Укорит тогда же судьбу, поскольку два сердца иначе счастье никогда не обретут.

Ведь путник — девушка-краса. Она — страдалица времён. Её отец — хитрейшая лиса. Жених её достоинства лишён. Лишён не по причине преступлений. Он беден, словно мышь. Зачем такой? Для впечатлений??? Ему и скажут: «Кыш!!!». Любовь напрасна, невозможной казалась она, потому, без всякого коварства, ушёл жених куда-то навсегда, и может прочь из грубостью наполненного царства. «Ушёл в пустыню!» — говорили люди, и приходилось тому верить. «Ушёл из жизни!» — говорили слуги, осуждением их приходилось мерить.

Читатель понимает, к чему стремится автор подвести. Ясным становилось желание девушки покинуть отчий дом. Конечно, лучше по пустыне брести, чем слушать от сражающихся рыцарей мечей звон. Рыцари бились за право руку девушки поцеловать, притворно бились, притворно целуя, стало ей это надоедать, осталось себе нашёптывать: «Уйду я!». И вот пустынник, вот пустыня. Вот странник, девушкой представший. Да знал без слов пустынник его имя. Мальвиной звался он, мужской облик для утайки принявший.

Как тут слезам не хлынуть из глаз? Столько вложено автором смысла в сюжет. Ничуть не изменившееся общество окружает поныне нас, смены долгожданной никак нет. Сохранились запреты, желание родителей видеть счастливыми детей сохранилось. Неважно, сколько баллад о том напишут поэты, сколько человеческих сердец во строчках разбилось. Неизменно и желание детей самим устраивать судьбу, скорее действуя воле чуждой вопреки, готовы объявить близким людям войну, пусть хоть родители давно уже старики. Что тут скажешь? Поэтам то надо говорить. Они загадочно молчат. Не любят сообщать, чем дальше сим влюблённым жить, отчего их жизнь превращается в ад.

Баллада сложена. Жуковский хорошо перевести сумел. Внимать истории душа читателя расположена, для того поэт её ладно и спел. Как сказано было, поступь стиха тяжела, во строчках всё будто застыло, лишь поступь двоих оказалась легка. Пустынник доволен, нашёл он покой. Доволен и странник, чьи помыслы не сразу стали ясны. Каждый из них был доволен судьбой. Особенно, когда друг друга они снова нашли. Для общества мертвы, нельзя назвать живыми, как призраки войны, что бродят промеж ними. Их счастье — пустыня хладная, разгорается к утру жар чей, зато не видится там мина злорадная, на чужое счастье искры мечущая из очей.

С судьбою не борись, иди наперекор всему — иного смысла не стоит искать. Надо, тогда объяви войну, либо молча можешь от всех убежать. Но зачем далее размышлять, ежели сказано лишнего изрядно. Главное, Жуковский оттачивал навык баллады сочинять, получалось ведь у Василия складно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мадлен Фелисите Жанлис «Меланхолия и воображение» (1803)

Жанлис Меланхолия и воображение

Новелла переведена Николаем Карамзиным в 1803 году

Как же так получалось, что в произведениях графини Жанлис переплетались разные сюжеты и литературные жанры? Вроде бы склонная к романтическим представлениям, она могла создавать творения в духе сентиментальных представлений об искусстве. Примером тому служит новелла «Меланхолия и воображение», казавшаяся до той поры пропитанной духом романтизма, пока не наступит время завершать повествование. Вот тогда и проявится под пером графини Жанлис неумолимое стремление добиться сочувствия от читателя. И не столь важно, ежели прежде герои её произведений умирали. Теперь всё сталось несколько иначе. Смерть обязательно станет причиной новой смерти, поскольку читателя требовалось взбудоражить.

Как вообще складывается любовное чувство? Необязательно объект влечения увидеть лично, вдохнуть его благоухание и поймать момент осязания. Вполне получится влюбиться, стоит посмотреть на изображение, проникнуться запечатлённым на холсте образом, как всем остальным чувствам даст требуемое воображение. Вот тогда и поселяется в душе горе-любовников меланхолия, никак не способная поддаться разрушению. Не исправит положение и отъезд в далёкие края, ни не менее долгая разлука. И стоит двум сердцам сблизиться когда-нибудь потом, жар их чувств вспыхнет снова. Будет даже удивительным наблюдать, каким образом юноша, полюбивший по портрету, окажется обладателем взаимной симпатии от той прелестной девушки.

Встречаться молодым не получится. Им предстоит продолжать страдать от меланхолии. Они расстанутся, не питая надежды на воссоединение. Удивительным окажется факт иной! Сблизились они на похоронах, встретившись взглядом при гробе. Не станет ли ещё одним удивлением, когда читателю будет сообщено, что их следующая встреча случится опять на похоронах, только не кого-то из близких, либо посторонних? Умрёт как раз девушка, не справившаяся с одолевавшим её жаром простуды. Тут-то и становилось для читателя понятным: он отныне являлся свидетелем сентиментальной сцены. Чему предстояло внимать тогда дальше? Потоку слёз юноши? Как бы не так. Графиня Жанлис посчитала нужным усилить производимое впечатление. Однако, не довела желание сие до конца.

Да, юноша стался болен и мог погибнуть во цвете лет. Он так и должен был поступить, каким образом будут сводить героев в могилу другие авторы, придерживающиеся в творчестве самого жестокого сентиментализма. Было бы прекрасно, упади юноша на гроб любимой хладным трупом, не пережив предстоящей разлуки. Его сердце могло разорваться от отчаяния, отчего читатель пришёл бы в крайнюю степень отрешённости. К такому окончанию графиня Жанлис повествование подводить не решилась. Кому-то ведь полагается скончать дни в тоске и каждодневном посещении могилы умершей девушки. Посему — может оно и к лучшему — молодой человек решит носить цветы, пока жизнь в нём самом не угаснет.

Как и откуда графиня Жанлис могла почерпнуть подобный сюжет? Есть мнение — на такую тему ходил анекдот. Не зная его содержания, не станем делать никаких выводов. Вполне может быть и такое суждение, что зримый несколько веков назад литературный жанр, коим являлся сентиментализм, активно высмеивался современниками. Впрочем, современникам свойственно высмеивать с ними происходящее, ничего подобного в своём окружении не замечая. Беда то как раз будет заключаться в следующем — потомки без сомнения начнут принимать литературные произведения тех дней за содержание надежд и чаяний общества. Да вот ничего подобного и быть не должно. Мало ли каких тенденций придерживались писатели, то ни о чём другом не говорит, как о временном явлении, корни которого не столь уж и нужны, и не столь уж на самом деле важны.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Николай Карамзин «Евгений и Юлия» (1789)

Карамзин Евгений и Юлия

Истинно русской повестью Карамзин назвал произведение «Евгений и Юлия», сообщив читателю не такую уж и повесть, должную именоваться русской. Содержание оказалось пропитано сентиментальными нотами и подобием французского сиропа. Но не нужно забывать про самих французов, чей котёл из страстей кипел и переливался. Тогда нужно предполагать иное — Карамзин предложил читателю вариант, должный именоваться нормой для русского человека. Не храбрость должна править балом, а слабость. И не мужчинам вести даму в танце, скорее уступая такое право. Тогда-то и получится то представление, с каким знакомился читатель.

Николай показал историю постоянного воссоединения и разлуки сердец. С самого детства две души сближаются и расходятся, чтобы заново обретать друг друга и терять. Они вырастут вместе, будут разделять печали и радости, их будут считать братом и сестрой. И они сами будут о том вторить окружающим, истинно считая себя родственниками. Молодость возьмёт своё. За играми и увлечениями проснётся другое желание — быть ближе, нежели такое возможным казалось прежде. И будут они сходиться и расходиться, создавая у читателя иллюзию благожелательности к ним провидения.

Сентиментальный жанр требует выжимать из читателя полный спектр чувств. Обязательно следует проникнуться чужим счастьем. И хорошо, когда к нему писатель подведёт, проведя действующих лиц произведения через испытания. Однако, у сентиментализма повествовательная канва чаще развивается в обратном направлении — от счастья к неизбежному горю, должному оставить опустошённым читателя. Обычно случается видеть печаль женской доли, истерзанной и измученной страданиями, вынужденной облегчить тяжесть возложенного на хрупкие плечи бремени. У Карамзина сталось иначе — хрупким оказывается мужчина.

Причину придумывать не пришлось — перед болезнью всякий человек одинаково бессилен. И не нужно представлять нечто опасное и страшное — мало ли людей сгорало от жара, пришедшего неизвестно откуда. Николай так и не прояснит симптомов заболевания, оставив читателя недоумевающим. Только было сообщено о готовящейся свадьбе, молодые ещё жили ощущением лучшего из возможного, должного продлиться до самого окончания их бытия, как обычно и следует из даваемых перед бракосочетанием клятв. Жар придёт, проглотив сущность Евгения за девять дней. Юлия останется в тяжёлом горе, вынужденная находить силы для смирения. Оказалось, что женская доля всё равно обречена становиться печальной — с какой стороны не пытайся её подробнее рассмотреть.

Читатель волен указать Карамзину на ущербность сообщаемого им сентиментализма. Такого делать не следует. Повесть ориентировалась на детскую аудиторию. Собственно, публикация и состоялась в журнале «Детское чтение для сердца и разума», ещё до отправки Карамзина в заграничное путешествие. Говорят, то издание распространялось масонами, к коим якобы принадлежал и тогда ещё молодой Николай, будто бы, едва ли не сразу после публикации повести, с оным течением мысли навсегда развязавшийся.

Само содержание «Евгения и Юлии» не даёт повода для размышления. Почему бы повесть не считать выдержанной в духе европейской морали? Какой бы ущербной она не казалась. Ведь существует в среде здравомыслящих людей мнение, что мировоззрение формируется за счёт образов. Соответственно, чем благоприятнее будет образ, тем скорее к нему потянутся. Впрочем, к отвратительному человек тянется не менее сильнее. Так почему не дать представление о настоящем, словно бы имеющим отношение к действительности? Да вот, пока русская литература стояла на позициях реализма, никогда толком от него не отклоняясь, европейская литература тонула в бездне фантазии, сперва академического, затем романтического толка. Попытался оный привить на русской почве и Карамзин.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Соломон Гесснер «Деревянная нога» (1772)

Гесснер Деревянная нога

Эклога переведена Николаем Карамзиным в 1783 году

Мастер миниатюры, умевший простой сюжет превратить в шедевр — Соломон Гесснер — пробуждал понимание чувства прекрасного у всех, кто брался знакомиться с его творчеством. В числе прочих, сильнейшее влияние испытал Николай Карамзин, во многом впитавший осознание прелести сентиментализма, как средства пробудить в читателе жаркий отклик на ему сообщаемое. О чём же Гесснер рассказывал? Например, для идиллии «Деревянная нога» он использовал сюжет из швейцарской истории, подведя повествование к счастливому завершению. И это в краю, где некогда бушевали войны, а теперь воцарился мир и покой. Потомки могут и не помнить о деяниях отцов, тогда как это неверное представление о человеческой памяти. Отнюдь, Гесснер вёл читателя к мысли о воздаянии, полагающемся за всякое доброе дело. Даже не окажись ты обласкан судьбой, умри в бедности, то уж твои дети или внуки точно испытывают милость Фортуны.

В 1388 году швейцарский кантон Гларус в очередной раз подвергся агрессии со стороны австрийского эрцгерцогства. Тогда же произошла битва при Нефельсе, унёсшая жизни пятидесяти четырёх швейцарцев, что в числе полутысячного ополчения выступили против шести с половиной тысяч рыцарей. О делах тех дней взялся рассказать старик, ежегодно совершающий восхождение на гору, в пределах которой некогда разыгралось сражение. Он принимал участие в том бою, получил увечье и остался без ноги — её заменяет деревянный протез. Его, раненного, вынес неизвестный солдат, о чём старик продолжает хранить память. Годы прошли, он так и не узнал, кто его спас. Дальнейшая жизнь текла размеренно, он разбогател и имеет дочь на выданье. Обо всём этом он сообщит пастуху, взявшемуся ему помочь при восхождении на гору.

Читатель не сразу узнал об обстоятельствах прошлого старика. Он внимал беспечной жизни юноши, проводящего дни под солнцем или в тени гор. Молодой человек мирно пас коз, ни о чём ином не помышляя. Единственным необычным для него явилось лицезрение старика с деревянной ногой, не должного здесь находиться. Но вскоре читатель узнаёт, с какими бедами сталкивались местные жители, обязанные нынешнему спокойствию проявленной предками отваге. И отец юноши был среди тех, кто давал отпор австрийским рыцарям. Не раз он рассказывал сыну, как вынес с поля боя человека с раздробленной ногой, так и не узнав, кому он в действительности помог.

Разве у читателя не начинают наворачиваться слёзы? Пусть он внимает чужому горю — всё равно оно побуждает сочувствовать и негодовать от случающихся с человеком жестокостей. Не зря Гесснера называли мастером миниатюры — на малом количестве страниц он воссоздал ровно столько воспоминаний, вполне достаточных для читателя. Проникнуться подобным под силу каждому. Да и особенность сентиментализма как раз в том и заключается, чтобы сочувствовать действующим лицам. Но разве такое совместимо с пасторалью? Не сразу получится поверить, будто состояние идиллии может быть разрушено. Впрочем, лучшее и понимается в сравнении со страданиями, ибо иного быть и не могло: не пострадай кто-то в прошлом, никто не сможет познать счастье в будущем.

При малом количестве сопротивлялись швейцарцы, одержав победу. И отстояли они право на независимость от внешней власти, чем долгое время впоследствии славились. Вполне заслужили они жить в спокойствии. И то, что память о былом способствует достижению счастья нынешнего дня — важная иллюстрация необходимости протягивать руку помощи нуждающимся. Даже не надо говорить, каким событием Гесснер завершил повествование. Эклога другого не должна подразумевать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Николай Карамзин «Бедная Лиза» (1792)

Карамзин Бедная Лиза

Откуда-то из-за границы привёз Николай сюжет о девушке-цветочнице, влюбившейся в молодого повесу и оставшейся не у дел. Уже не в форме поэмы, дабы избежать сравнения с «Графом Гвариносом», чистейшей прозой — подобно недавно изданным «Письмам русского путешественника», Карамзин поведал печальную историю. Он сразу сказал читателю о хорошем знании Москвы, о частых прогулках по её окрестностям. И будто бы довелось ему увидеть обветшавшую избушку, где тридцать лет назад жила Лиза, да с той поры там более никто не обитал. Как знать, настолько верную информацию ему, как герою-рассказчику, сообщил некий Эраст, выступивший горемычным любовником. Не имея сил поведать правду о былом до конца, он романтизировал прошлое, списав собственные огрехи на пылкость девичьих чувств.

Конечно, подобных Лизе девушек никогда не существовало. Это устойчивый образ девушки из сентиментального произведения. Она просто обязана воплощать собой красоту, кротость и порядочность. О такой мечтает любой мужчина, поскольку уверен, такая простит за проступки и будет продолжать боготворить, не чиня препятствий, стоит изменить к ней отношение. Именно такой её себе представлял Эраст, за давностью лет явно забывший, какой Лиза была в действительности. В его страдающей душе изменилось всё, отчего ему не дано понять, поскольку Лизу толком он не знал.

Они встретились случайно — она продавала цветы, он их купил. Его изумила её привлекательная внешность, ей сталось приятно стать объектом признания от солидного господина. Он имел опыт отношений с противоположным полом, она оставалась невинной. Оттого и неудивительно, что ему просто желалось обладать ангелом, тогда как ей оказывалось не страшно оказаться в аду от греховной связи. Между ними пролегла пропасть, преодолеть которую им было не суждено. Оставалось единственное — всё бросить и обосноваться вдали от людей где-нибудь в глухом краю. Так себе всё представлял Эраст, делясь откровениями с героем-рассказчиком.

Читатель не верил Карамзину. Слишком красиво он сообщал обстоятельства былого. Удивительно, как не возмутилась императрица Екатерина Великая, всегда болезненно воспринимавшая истории о связи девушек с мужчинами, особенно когда девушка решалась пойти на отчаянный шаг. Некогда ей хватило намёка, чтобы прогневаться на Василия Тредиаковского за перевод «Тилемахиды». А тут столь явный намёк, тем более события происходят в точно обозначенное время — в год государственного переворота, когда от власти был отстранён император Пётр III. Но подобные рассуждения не должны касаться содержания повести Карамзина. Впрочем, во всяком сюжете, при обладании знаниями, всегда можно найти подводные камни.

«Бедную Лизу» портит сообщение об Эрасте, будто бы герой-рассказчик узнал о событиях тридцатилетней давности именно от него. Более никто не ведал о Лизе. Существовала ли подобная девушка вообще? Будучи цветком, она не продавалась другим, как продавала цветы прочим господам сама. Но всё-таки продалась единственному, готовая становиться его за пять копеек, полученных за букет. И Карамзин не скрыл от читателя, как миловались Эраст с Лизой, не умолчал и о платонической любви. Где-то обязательно от читателя сокрыт подвох. Слишком красиво разошёлся Эраст с Лизой, не встретив ни истерик, ни презрения.

Позже Островский вольно повторит событийность «Бедной Лизы» в «Грозе». Читатель должен помнить подозрительность ситуации, повлекшей смерть главной героини. Будто бы не сообщается критически важное обстоятельство. Всякий раз девушка падала невинной жертвой, подвергшаяся, как ныне говорят — состоянию аффекта. Они утрачивали понимание происходящего и совершали необдуманные действия. И как бы там не думал читатель — Лизу скорее всего Эраст и убил. Почему? Стоит в очередной раз напомнить правило знакомства с информацией: никогда не верьте словам говорящего, он не является истиной в последней инстанции, скорее ему удобнее обмануть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Рафаил Зотов «Две сестры, или Смоленск в 1812 году» (середина XIX века)

Зотов Две сестры

Некогда Смоленск стоял на пути Наполеона. Но читателю то сообщается для предваряющей основное содержание информации. Трагические события послужат причиной перелома в человеческих событиях. Когда французы подступали к городу, случилось двум женщинам рожать. Одна из них — княжна. Другая — представитель менее значимого сословия. Обе матери вскоре умирают, а дочери остались на попечение к их общему знакомому. Но кто из них наследница высокого рода? Знакомый того предположить не мог, поэтому воспитывал по своему разумению, однако вынужденный всё-таки определиться, кому из девочек позволить считаться княжной. Читатель обязательно укажет: ещё одна вариация плутовского романа. Так и есть.

Более того, девочки до совершеннолетия будут оставаться в неведении. Они будут думать, что приходятся друг другу родными сёстрами, а значит имеют равные права в обществе. Тут бы подсказать воспитателю на возможность объявить девочек рождёнными от княжны, поскольку свидетелей родов не имелось, да и поручиться мог один лишь человек, который сам не представлял, насколько правдиво до него донесли сведения. Во всяком случае ставится ясно, Зотов ведёт читателя к сентиментальной развязке. Обязательно придётся пролить слёзы, либо у действующих лиц возобладает благоразумие, отчего напряжение вмиг спадёт.

Что же, воспитатель сделает неудачный выбор. Он назначит княжной — не дочь княжны. Откуда это станет известным? Откуда ни возмись появится женщина, присутствовавшая при родах, заприметившая примечательное родимое пятно, берясь по нему установить истину. Читатель и тут придёт в недоумение. Во-первых, этот персонаж появляется в самом конце. Во-вторых, верить ей приходится на слово. Отчего-то никто не усомнится. Наоборот, последует буря переживаний, в связи с возникшей ломкой представлений о происходившем до и касательно уже обдуманных планов. Получилось нечто вроде — из грязи в князи для одной сестры, а для другой — был князь, а ныне грязь.

Разумеется, благоразумие всё-таки возобладает. Не для того прежде писали произведения, дабы оставить читателя в полнейшем недоумении. Итак налицо запутанная история с сомнительными предпосылками и суждениями, из-за чего перед Зотовым имелась необходимость минимизировать укоры в надуманности обстоятельств. Вполне очевидно, между девочками не возникнет вражды. Они обязательно найдут способ помириться. Они отчётливо понимают, особых выгод всё равно извлечь не получится, как и хлебнуть горя. Если бы они росли врозь, их воспитывали разные люди, тогда допускался вариант расхождения во мнении о должном быть. Но на страницах произведения Рафаил оставил самый оптимальный вариант — людям следует держаться друг друга, особенно, если они с младенчества росли бок о бок.

А как же быть со Смоленском в 1812 году? О судьбе города Зотов повествует в первой части «Двух сестёр», никак не намекая, в какую сторону он поведёт рассказ дальше. Потому и приходится думать, что задумки рождались у него по ходу повествования, а тут это случилось буквально — родились вместе с девочками. И Рафаил твёрдо уверился в удачно задуманном совмещении плутовского романа с сентиментализмом. Делал ли так до него кто-нибудь? Ведь Зотов не просто сообщал историю лиц с будто бы неизвестным происхождением, он к тому же никому из них не гарантировал обретения счастья. Но читатель всё-таки сохранит уверенность, так и не поверив, будто бы ему рассказанное могло быть именно таким. В конце концов, мало ли родилось девочек в 1812 году, чьи матери не пережили родов, либо последовавших за ними физических и психологических нагрузок. Да ещё и эта внезапно обрушившаяся женщина, будто бы истина в последней инстанции. Однако, правдоподобным повествование стать не смогло, зато определённо пробудило переживания в душе читателя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Иван Лажечников «Спасская лужайка» (1812), «Гримаса моего доктора» (1813)

Лажечников Гримаса моего доктора

Романтик Лажечников начинал творческий путь с сентиментальных произведений. Ему требовалось пробуждать ответные чувства у читателей, для чего приходилось наделять действующих лиц возвышенными эмоциями при дальнейшем негативном исходе. И это стремился делать человек, являвшийся свидетелем сгоревшей Москвы, а затем преследовавший армию Наполеона. Должный закалиться в суровых условиях похода, Иван впитал элементы западной культуры, глубоко проникнувшись различием между русскими традициями и европейскими ценностями. Там было к чему проявить симпатию, о чём Лажечников и постарался рассказать в своих первых произведениях.

Первая литературная работа — проба пера, не должная вызывать каких-либо нареканий. Автор старается сладить с собой, пытается рассказать примечательную историю, пусть и не совсем делая это уверенно. В качестве оной для Ивана стал рассказ «Спасская лужайка» — повествование о двух влюблённых, обречённых жить в счастье, но обязательно погибнуть в конце. Трагизма добавит авторское предисловие, будто бы всё им сообщённое имело место быть на самом деле. Может сентиментальный читатель в это и поверит, иначе усомнится во всём, о чём ему взялся донести писатель. Не излишне ли много ломалось человеческих жизней в произведениях того времени? Видимо, читатель требовал печальных развязок. Лажечников этому потворствовал, обратив счастье в глубокое горе.

Творческое развитие Ивана не заставило ждать. Вслед за «Спасской лужайкой» он пишет повесть «Гримаса моего доктора», будто бы от первого лица, словно не придумал, а поведал о некогда с ним случившимся во время заграничного похода русской армии. Вот тогда-то читатель узнал, чем отличаются порядки Европы от свойственных русскому человеку. Раскрытие самого повествования не скоро взволнует душу читателя. Требовалось провести подготовку. Вот она — Европа во всей красе: прелестные девушки на постоялых дворах, отсутствие юродивых и попрошаек на улицах, хорошо обустроенные города, всеобщее довольство при должной быть разрухе. Как тут не влюбиться и не остаться жить?

Но может за внешним лоском кроется червоточина? Ежели приятно смотреть, то вдруг всё много хуже, нежели кажется на первый взгляд? Вдруг окажется, что европейское общество в действительности несёт в себе черты безумия? Их предки страдали психическими отклонениями, поэтому теперь лишь намётанный глаз разглядит в их устремлениях отклонения в нормальном восприятии реальности, выраженные различными психическими отклонениями.

Читатель подумает о громкости подобных слов. Не судят всех по взятым случайно представителям. А как же иначе подходить к пониманию чужой культуры, если не беря за основу представление о наблюдении за определённой группой людей? Действующему лицу произведения Лажечникова пришлось осознать, насколько прекрасное способно стремиться к разрушению себя и окружающего мира. Какой подход найти русскому человеку, чтобы пересилить симпатию и отказаться от пленившей его красоты? Нужно хорошо обдумать, насколько опасно связываться с людьми, чья наследственность отягощена безумством предков.

В перспективе ожидать благополучия не приходится. Главный герой «Гримасы моего доктора» полюбит и будет готов на всё, лишь бы не расставаться с понравившейся ему девушкой. Он согласится проникнуться чуждой культурой и жить согласно требуемым для того условиям. Но не случается такого, чтобы русский человек отказывался от разумного в угоду неразумных требований. Сами европейцы это понимают, стремясь отговорить всякого, кто станет стремиться к лучшему пониманию их культуры. Гораздо важнее согласиться принять внешний лоск, не привнося ничего более. Поступить так, как некогда сделал Пётр I, слишком рано умерший, дабы суметь остановить набирающие популярность симпатии к западному образу жизни. Но благоразумие всё же возобладало… и возобладает ещё не раз.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Николай Полевой «Эмма» (1834)

Полевой Эмма

Животный магнетизм исцеляет. Месмеризм оказался оправдан на страницах повести «Эмма». Как бы не понимал влияние человеческого участия Николай Полевой, он сделал всё, дабы читатель думал, будто излечить психически больного человека возможно с помощью проявления к нему внимания особого рода. Как-то случилось ужасное: склонный к нанесению тяжких увечий, всегда прикованный цепями, человек разорвал привычные пасторальные будни девушки, напугав безумным взглядом и обозначив желание дать волю агрессии. Быть бы чему-то ужасному, не знай читатель — страницы повести пропитаны сентиментализмом.

Нельзя не сочувствовать действующим лицам. Эмма испытывает проблемы с социальной адаптацией, поскольку родилась в семье немцев и не может реализовать устремление по проникновению в духовные таинства православных монастырей. Противопоставленный ей сосед, сызмальства испытывающий муки от проводимых над ним медицинских опытов, наоборот ни о чём не задумывается, существуя подобно зверю. Всё изменится, стоит им встретиться. Животный магнетизм вступит в полагающиеся ему права, влияя на психику душевнобольного человека. Метод Месмера окажется действенным, либо то, что ему пытался приписать Николай.

Безумства соседа быстро утихают, стоит Эмме оказаться рядом. Это вызывает недоумение в глазах окружающих, привыкших видеть его каждодневное буйство. Нужно опасаться за жизнь девушки, ведь она общается с человеком, открыто говорящим о ненависти к докторам, умоляющим разрешить ему убить того, кто проводил над ним опыты. Ценою того станет постоянное смирение, только необходимо позволить малую вольность, так беспокоящую пробудившееся сознание в психически нездоровом человеке.

Не приходится удивляться, наблюдая за исправлением чудовища. Сам ли он стал таким — узнать невозможно. Повстречав Эмму, он подвергнется целебному воздействию от её присутствия, наконец-то испытывав желанное обретение себя, коего он прежде никогда не ощущал. Следить за этим должно быть интересно, повествуй Николай более доходчиво. Как-то так случится, ибо сентиментализм того требует, выжатый от эмоций читатель окончательно упадёт духом, встретив типичное завершение истории, так хорошо знакомое по произведениям подобного жанра.

Одной смерти под силу всё излечить. Каким бы человек не подвергался душевным терзаниям, покой он обретает в единственном случае, когда смиряется с наступлением неизбежного. Не стремясь излишне печалить читателя, Николай внесёт в судьбу действующих лиц непреодолимые обстоятельства 1812 года, известные мрачным вторжением армии Наполеона, шедшей к Москве и сжигавшей поселения. Немудрено оказаться на пути французского нашествия месту действия повести, сравняв его с землёй и вымарав воспоминание о прежде наполнявших сии пределы страстях.

Но печалится всё равно придётся, как бы сентиментализм не продолжал будоражить мысли читателя. Осознать конец двух существ, случившийся в разное время и при отличающихся друг от друга обстоятельствах, но обретших одну могилу на двоих: повод излить слёзы вне зависимости от того, о чём желал поведать автор. Может и тут свою роль сыграл животный магнетизм, сохраняющий силу и в умерших телах. Эмма неспроста привлекала безумца, тянувшегося к ней без осознания необходимости. Они просто стремились слиться в одно естество, чему не могла помешать даже смерть.

Эксперименты Николая Полевого продолжаются. Выделить определённые пристрастия не получается. Он вдохновлялся чужим творчеством и пытался создать нечто подобное сам. Говоря об «Эмме», следует сослаться на Шиллера, упоминаемого на первых страницах, как любимого писателя главной героини. Чтобы проводить параллели, нужно иметь соответствующие знания. К сожалению, тянуться ко всему одновременно невозможно, а имея пристрастие ко многому, просто теряешь связующие нити, не добиваясь требуемого. Но Полевой не останавливался на достигнутом, он продолжал творить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Нарежный «Мария» (1824)

Нарежный Мария

Позвольте молодым людям ошибаться. Пусть ломают жизнь, совершают неверные поступки и горько после сожалеют о содеянном. Пока не позволить осуществляться ими желаемому, до той поры они будут к тому стремиться всей душой, не принимая возражений. Но стоит воспротивиться, встать на пути и высказать заботу о нежелательности неблагоразумия, как это обернётся ещё большими печальными последствиями, грозящими крахом для всех. Трагедия создаётся без дополнительного участия, хотя молодые люди могли совершить единственно верный шаг, тем породив всеобщее счастье. И когда не случается благого, жизнь наносит разрушающий бытие удар.

Не отмеченный способностью связать слова в увлекательную историю, Нарежный дал читателю почувствовать переполненные сентиментализмом прозаические строчки. В угол повествования поставлен исход взаимоотношения влюблённых действующих лиц, не имевших возможности сойтись и жить до старости в окружении переполняемых теплотой взаимных чувств. Различие в социальном положении стало непреодолимым препятствием, пока ещё непонятным юноше. На том и строится история, что оправиться от пережитых эмоций он никогда не сможет, поражённый в сердце случившейся трагедией в тот момент, когда преграды перед обретением счастья наконец-то пали.

Юноша застаёт агонию, свершившуюся до его прибытия. Перед ним последствия любви, которую более не возродить. Почему он не успел, как такое могло произойти? Нарежный о том рассказывает, неизменно возвращаясь с повествованием от другого персонажа, дополняя действие новыми деталями. От подробностей читателю легче не станет. Приходится разделять страдание главного героя от переживаемых им горестей. Всему бы быть, свершись необходимое раньше. Не пяти минут не хватило, но месяц такой же короткий срок. Ежели он упускается, то обретение утраченного воспринимается через необходимость принять более страшное. В меру благой случайности сия история обошлась без внимания к столь тяжёлым эпизодам для проявления сострадания.

Не нужно судить о произошедшем на страницах, применяя к ней ум зрелого человека. Зачем размышлять о делах молодости, не понимая её именно от лица плохо знающего про жизнь юноши? Кто перешёл тот трепетный момент и осознал последствия канувшей в прошлое влюблённости, тот поймёт. У кого таковой влюблённости не имелось, будет относиться к ней крайне серьёзно, не допуская мысли о скоротечности чувства и обретении столь же кратковременного счастья с другим столь же пленяющим воображение человеком. Только осознание всего этого не способно уберечь молодых людей от повторения с ними всё тех же ломающих восприятие ситуаций, неизменно сопровождающих взросление каждого из нас.

Нарежный отразил для читателя понимание сего, воспользовавшись возможностью поведать историю от лица стороннего рассказчика. Он знал про данную ситуацию, проявлял к ней интерес, и застал её окончание в церкви, обнаружив там не находящихся пред алтарём лиц, дающих клятву верности, а гробы, стоящие посередине обтянутого тканью помещения. Кто в тех гробах, рассказчик догадывается сразу, а после узнает все те подробности, что сообщены Нарежным в повести «Мария». Осталось испытать боль за случившееся, вроде бы завершившееся смягчением сердец, добившихся понимания чувств нуждавшихся в любви людей. Как всегда, требуемое свершается, когда в том более нет необходимости.

Поэтому призыв разрешить молодым совершать ошибки остаётся в силе. Какими бы те заблуждения не отразились последствиями, главное, чтобы горе детей исходило от их собственных деяний, а не было спровоцировано заботой родителей, тем убивающих в молодых людях душу, покуда заставляют их сердца оставаться запертыми в клетке. Если голубям суждено пасть в когтях поджидающей за дверью опасности, то главное их об этом предупредить, а решать уже им.

Автор: Константин Трунин

» Read more