trounin.ru

Избранные люди общества не всегда избирают достойного быть поставленным над ними. И народ чаще склонен ошибаться, выбирая проклятие вместо благоденствия. Об ошибках прошлого последующие поколения говорят, используя разные оттенки. Если брать для рассмотрения судьбу России после смерти Бориса Годунова, то видишь стремление населения выбрать лучшее из худшего, устав от террора и ласки прежних правителей, бросаемых в противоположности, тем выбивая почву из-под ног в восприятии должного быть. Потому и трудна для понимания фигура Лжедмитрия, не всеми принимаемая за самозванца, поскольку он мог быть настоящим сыном Ивана Грозного, избежавшим смерти и решившим восстановить право Рюриков на царствование. Булгарин как раз предпочёл выбрать подобную версию, описав путь становления Дмитрия, чьё правление пресеклось вследствие его неосмотрительности — народ сверг извечно проклинаемое им латинство.

Оказавшийся в монастыре под именем Григория, Дмитрий, согласно официальной хронике, не стеснялся выражать мнение, будто он настоящий сын Грозного, тем вызывая гнев действовавшей власти, повелевшей сжить его со света. Фаддей стал действовать более тонко, позволив Григорию приобщиться к власть имущим, приблизив к царским палатам. Одного взгляда на Ксению — дочь Годунова — хватило, чтобы влюбиться. С того момента пришла в движение история падения народом избранного государя, чьё правление принесло много пользы и такое же количество бедствий. Царь Борис должен был противодействовать, но оказался слаб перед лицом нового врага, пока ещё не понимающий, какую силу выпустил за пределы страны.

Действие в произведении разворачивается согласно Карамзина, с одним исключением — не самозванец обучался у казаков искусству владения саблей и у иезуитов умению владеть языками, то задумал истинный сын Ивана Грозного. Не имело значения, насколько такое обстоятельство можно считать правдивым. Но его хватило для подъёма части польской шляхты для вторжения на Русь, забывшей о действовавшем мирном договоре между двумя государствами. Во имя восстановления справедливости и ради обещанных земельных наделов колесо истории сделало очередной виток, возродив постоянную конфронтацию славян, разделённых христианством на католиков и православных.

Лжедмитрий придёт на Русь, не встречая сопротивления. Булгарин не станет описывать подробно, каким образом он сподобился добраться до Москвы, отчего легко сменил поставленного на царство сына Бориса Фёдора. И не станет ясно, как именно народ мог возмутиться властью взявшегося из ниоткуда истинного правителя. Избрав одного, всегда можно избрать другого. Как пришёл к власти Борис, внезапно умерев при загадочных обстоятельствах, там придёт к власти и Дмитрий, но погибший вследствие известных причин — был убит заговорщиками. Уже не народ решал, кто достоин власти, то за него решила группа высокопоставленных людей, устроивших бунт и казнивших Лжедмитрия по возникшей у них прихоти.

Булгарин добавил драмы, дополнив повествование самовлюблённостью польского народа, готового править балом, невзирая на ожидающие его последствия. Когда нечто начинает идти вразрез с его желанием, он начинает искать способ навредить, тем создавая проблему и для себя. Похожее случилось на страницах «Димитрия Самозванца». Видя безразличие мужа, Марина Мнишек пойдёт на безрассудный шаг, стоивший головы не только мнимому изменнику, но и она сама падёт, не умея совладать с потерявшей контроль ситуацией.

Пусть жизнь могла стать лучше. Дмитрий желал поднять страну, стать правителем от Бога. Это его и сгубило в первую очередь. Не тот безумный на Руси, кто разрывает плоть и крошит кости, а кто пестует. Не тот от Бога, кто пришёл с запада, а тот, чей путь пролегал с юга. Будь Дмитрий подобен Ивану Грозному, править ему долго, он же уподобился царствовавшим после него правителям, стремившимся смягчить террор предка.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Начинающий функционировать зоопарк на острове Джерси имел интересных для посещения питомцев, но не имел должной информации про них. Знакомый с трудами Даррелла сумеет вспомнить, где и когда он мог узнать представленных ему животных, но гораздо лучше понять это, ознакомившись с короткой заметкой непосредственно от Джеральда. Так увидела свет брошюра «Island Zoo», содержащая фотографии и комментарии создателя зоопарка, которым место рядом с вольерами на соответствующих им табличках с информацией. На состояние 1961 года Даррелл посчитал нужным облегчить посетителям получение ответов на возникающие у них вопросы. И поныне каждый может ознакомиться с представителями животного мира, ставшими первыми жителями будущего Парка дикой природы.

Основными питомцами стали обезьяны. Джеральд открывает перечень животных с гориллы Н’понго, добытой им в Камеруне. Как не упомянуть, что к моменту прибытия сего экземпляра на Джерси не была готова клетка, поэтому пришлось Дарреллу уступить место в собственном доме. Читатель может подумать, будто от человеческого жилища ничего не осталось. Далеко не так! Гориллы — миролюбивые создания, если не возникает угрозы для них или их семьи. Н’понго больше любил листать книги и разглядывать картинки, нежели обращать внимание на что-то ещё.

Следом за гориллой упоминаются хорошо знакомые читателю шимпанзе Чамли и Лулу. Чем не повод ещё раз напомнить, чем они именно знакомы. Джеральд делает это с удовольствием, заново пересказывая ранее им написанное в книгах воспоминаний об экспедициях. Про мандрила Фриски читателя ожидает свежая история, как была опрокинута банка с краской и самки безжалостны выщипали осрамившегося перед ними самца. Ещё история и про дрила Софи, в малом возрасте привезённую из Африки. А вот белоносую мартышку Топси добывать не пришлось, она всего лишь куплена в одном из зоомагазинов Южной Америки. Есть и совсем экзотические виды: дурукуль (мирикина), мармозетка и прочие.

Помимо обезьян Джерсийскому зоопарку есть кого показать. Например, льва Лео. Скучно? Тогда мангусты, носухи и еноты смогут приковать внимание посетителей. Опять скучно? Обыденно и неинтересно? У Даррелла есть кем похвалиться. Тот самый тапир Клавдий — ураган в движении, доставивший неисчислимое количество мук, связанных с его необузданным нравом причинять дискомфорт всем находящимся рядом. Вот наконец-то появился интерес! Джеральд сразу то понял, дополнив брошюру фотографией пекари Хуаниты, обязательно сопровождая текст пояснением.

Брошюру «Island Zoo» можно воспринимать отчётом, полностью уверяясь в правдивости прежде рассказанных Дарреллом историй. Вот те самые муравьеды и броненосцы, о трудностях содержания которых хорошо известно. И будет ещё лучше, для чего старый материал закрепляется повторением. Далее животные сменяются на страницах, дополняя представление о богатстве собранных Джеральдом питомцев. В его вольерах поселились короткохвостый кенгуру (квокка), хохлатый дикобраз, белки-летяги, совы, попугаи, игуаны и ящерицы.

Дабы устранить ещё одно затруднение, связанное с правильным произношением названий животных, Даррелл приводит в кажущейся правильной ему манере написание. Не секрет, что используемые англичанами слова могут иметь отдалённое сходство с их написанными вариантами, следовательно нельзя точно сказать, как надо произносить правильно, ежели о том нет точных представлений. Видимо, фонетическая транскрипция ещё не завоевала популярных в последующие десятилетия позиций, либо она ничем не помогала, становясь ещё одним лишним камнем преткновения, когда существуют определённые правила для чтения, не допускающие исключений. Этими правилами и воспользовался Джеральд.

Теперь, вооружившись брошюрами «Зоопарки» и «Island Zoo», никто не потеряется в Джерсийском зоопарке периода его становления.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Являться киником, но чураться их образа жизни, значит быть стоиком. Так определил Зенон, слушавший речи Кратета. Некогда оракул ответил ему на вопрос о том, как лучше жить: это следует узнать у покойников. Оное знание доступно с помощью книг, поэтому Зенон приобщился ещё и к чтению, противному для киников занятию. Вскоре он удостоился доверия афинян, передавших ему ключи от городских стен, удостоивших золотого венка и возведения медной статуи. Его учение опиралось на логику, физику и этику — одинаково важных.

Ученик Зенона — Аристон — принимал необходимость существования мнения, что не существует чего-то неважного, но призывал жить в безразличии ко всему. Достаточно понимать происхождение человека от природы, чего и следует придерживаться, полагаясь на естественный ход вещей. Говорят, он был лыс, поэтому умер от солнечного удара.

Другой ученик Зенона — Эрилл — определил конечной целью знание, но одновременно считал, что конечной цели может и не существовать. Всё создаётся из одного и того же материала. Из меди можно создать статую Сократа или Александра Македонского, отчего не будет между ними различий.

Ещё один ученик Зенона — Дионисий, получивший прозвище Перебежчик, известен тем, как мучимый глазной болью, он отказался от воззрений стоиков, желая найти спасение в поиске наслаждений. Для него избавление от боли стало осознанием истинного понимания сущей радости бытия.

После смерти Зенона школу стоиков возглавил Клеанф. Всю жизнь он оставался беден, зарабатывал переноской воды для ночного полива садов. Согласно оставшимся свидетельствам, из одежды у Клеанфа имелся только плащ, которым он и прикрывал тело. Известен также случай, когда поднялся ветер, афиняне увидели наготу стоика.

Слушателем Зенона и Клеанфа был Сфер, после переехавший в земли Спарты, а затем поселившийся при дворе египетского царя Птолемея Филопатора. Он отрицал существование ложных мнений в суждениях мудрецов, поскольку допустимо принимать за истину то, что другими отрицается.

Последним стоиком, упоминаемым Диогеном, стал Хрисипп, третий наставник школы. Он отличался собственным взглядом на философию, написал много трудов, предпочитая систематизировать знания прежних мыслителей, нежели создавать новые. Как сообщается в «Истории философии», Хрисипп часто повторялся, а если убрать заимствования, то останутся незаполненные листы. Часто он писал труды, добавляя к чужому тексту пару слов от себя, будто становясь его автором. Любил использовать силлогизмы, показывая худший пример их применения.

Как снова видно, всякое начинание приводит к вырождению. Ученики не стремятся поддерживать суждения учителя, вырабатывая собственное мнение. Такое допустимо для развития науки, но не касательно стремления донести до человеческого общества определённые желаемые модели поведения. Это следует признать правильным, ежели речь не о религии, где за образец берётся определённое состояние, должное считаться неизменным и достойным подражания. Допусти древние греки возможность считать Сократа или кого другого неизменно правым, как не миновать ему положения бога, почитаемого последующими поколениями с придерживанием соответствующего культа. Достаточно упомянуть Пифагора, чья божественность всерьёз воспринималась некоторыми его учениками.

Говоря о Платоне, Аристотеле, Антисфене, Зеноне, видишь особенность их взглядов, понятную без дополнительных измышлений. Диоген показал, к чему приводит мысль, позволь ей поселиться в головах других людей. Академики, перипатетики, киники и стоики лишь согласно определений оставались верными придерживавшихся ими философский направлений, тогда как многие из них оказывались достойными считаться родоначальниками прочих школ, совместивших в себе различия прочих.

В качестве заключения для ионийской школы, раскрытой в семи книгах «Истории философии», можно сказать: расходятся от одного на множество, сходясь от множества обратно к одному.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Любимая тема для обсуждения среди населяющих Россию людей — нелюбовь к отечественному при явном возвеличивании Отечества. Таков характер русского человека, не способного поддерживать достойные условия собственного существования. Ему вторят иностранцы, считающие русских варварами. Говорить об этом можно бесконечно, но для явного примера предлагается обратиться к произведению «Рославлев, или Русские в 1812 году», где всё расписано от и до.

Накануне Отечественной войны с Наполеоном самосознание россиян опять упало ниже некуда. Почти все готовы были поверить в величие французской армии, науки, языка и всего прочего. Верили с тем же успехом в превосходство турецкой армии, выученной французскими наставниками. Верили и слухам, будто армия Российской Империи проигрывает сражение за сражением, отдавая города и тем лишая страну принадлежащих ей территорий. Это казалось объяснимым, невзирая на то, что на самом деле русская армия никому не проигрывала, наоборот беря город за городом. Кто же знал в действительности о происходящем на театре русско-турецкой войны, толком никогда не являвшейся ведомой рядовому жителю России.

Не было веры и в способность русских людей к чему-то. Ежели требовался доктор, то лучше предпочесть выучившегося во Франции, нежели обучившегося врачеванию в Москве. Галломания продолжала процветать. Немудрено понимать, как дворянство относилось к культуре родной им страны, не умея до сознательного возраста сказать пары слов по-русски, зато с пелёнок прекрасно владея речью французов.

Ещё не случилось нападения армии Наполеона, то считалось проявлением безумства, так как такого не могло произойти. Требовалось проанализировать мотивы Императора Французов, дабы понять, зачем ему потребовалось идти на Россию, если перед этим он не сумел справиться с оказавшими ему сопротивление испанцами. Причина заключалась в Англии, значение которой Загоскин принижает. Не о том написано им произведение, оно о восприятии французской нации вообще, покорившей сердца и души россиян, дабы следом разом обрушить на них мощь армий всей Европы.

В войну не верили, но её начала ждали. Ненависть к французам росла, их несносный нрав напомнил русским польских и литовских интервентов времён Смутного времени. Некоторые граждане оказывались готовы в упор расстреливать ещё не ставшими врагами французов. И многие уже говорили, что не пожалеют сил, лишь бы оказать сопротивление захватчику, вплоть до уничтожения всего у них имевшегося — готовы были сжигать дома с имуществом.

На этом фоне требовалось показать историю похождений молодого человека, чья жизнь должна омрачиться драматическими событиями. Он благороден и верен Отечеству, в ближайших планах жениться, а после жить счастливой семейной жизнью. Надежды рухнули в мгновение, стоило невесте попросить подождать, а французам вторгнуться в пределы Империи. Молодой человек слышал известия, как армия Наполеона взяла Смоленск и направилась к Москве. Более не жених, он предпочёл встать на защиту Отечества.

Загоскин рассказал читателю о происходившем на полях сражений. Тяжело передать особенности ведения боевых действий тех дней. Солдатам требовалось держаться занимаемых позиций, невзирая на пушечные ядра, случайно обрывающие жизни. Необходимым считалось заниматься шагистикой, передвигаясь тем же образом, как при проведении парадов. Объяснение тому давалось разумное — так солдат забудет о грозящей ему опасности и сконцентрируется на других мыслях.

Когда Москва вспыхнет, главный герой повествования окажется раненным в пылающем сердце Отечества, скрываемый от французов. Дабы читатель понял картину происходящего, Загоскин отправил на его спасение человека, пошедшего на риск, облачившись во французскую военную форму. Надо ли говорить о благородстве такого поступка? Рискуя жизнью, он будет пробираться через сомнения встречаемых на пути противников, встречая ещё больше сомнения, отходя обратно в расположение русской армии, вынужденный заверять партизан в собственной благонадёжности, не считая прочих отщепенцев из пёстрого состава армии французов.

На событиях 1812 года Загоскин не остановился, дополнив повествование историями действующих лиц о заграничном походе. Вместо ладного рассказа, вышел набор зарисовок, довольно занимательных, но лишённых смысловой нагрузки. Важнее окажется внимать последним страницам, где перед читателем раскроется трагедия главного героя, едва не потерявшего голову, но лишившегося всего, о чём он смел прежде мечтать.

А русские всё равно останутся для французов варварами, ибо свою столицу они спалили, не тронув Парижа.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лев Данилкин взялся рассказать о товарище L, человеке печальной судьбы, ибо ему ныне не купить одежду по размеру в интернет-магазине. И пусть товарищ L давно умер, он не знал о творчестве Пелевина: всё это не помешало постараться его понять так, словно жить ему пришлось не на рубеже двух предыдущих веков, а буквально вчера, только в иллюзорном мире. И показан он, будто Чернышевский действительно написал великое произведение «Что делать», а не ткнул читателя носом в его же тупость. Осталось найти в тексте товарища L, чего сделать не получится. Если кто и есть на страницах, то сугубо пантократор солнечных пылинок, живший в определённое время, ставший его современником и более о нём ничего знать не нужно.

Ещё не L, и даже не Ленин, а мальчик Вова, постоянно бившийся головой, заставляя сомневаться в ином грамотном применении мыслящей части тела. Кто он? Еврей, калмык, русский? Для чего биографы с таким остервенением стараются показать корни исследуемого ими человека? Не зная точно, не следует и начинать. Гораздо важнее показать, какой отпечаток на характер может наложить казнь старшего брата, случившаяся на пороге наступления совершеннолетия Владимира. Для Данилкина то досадный факт, не требующий иного понимания, как возникновение трудностей с получением образования. Революция иначе влияла на будущего товарища L, ибо ею был пропитан каждый окружающий его человек. Более ничего не скажешь! Коли масло кто разлил на трамвайных рельсах, значит кому-то предстоит потерять голову.

За огромным величием фигуры Ленина нет самого Ленина. Стремясь показать происходящие в Российской Империи процессы, Данилкин опирался на повзрослевшего Вову, показывая на его примере обыденность тех дней. Позже это станет более очевидным, когда катания на велосипеде окажутся настолько важными, что можно забыть о России на добрый десяток лет. В топку русско-японскую войну, малозначительную деталь на полотне истории, сыгравшую значение в росте революционных настроений, но не имевшей роли для Данилкина, прошедшим мимо сознания Льва бесполезным эпизодом былого.

Ленина не будет в границах России, значит она перестаёт иметь значение. Перед товарищем L Германия, Англия, Франция и Швейцария — потенциальные места, где революции суждено произойти. Начнётся подпольная работа, почему-то направленная в сторону Российской Империи, тогда как мысль устремлялась в подготовившую почву для социалистического переворота Европу. О чём Ленин думал и к чему всё-таки стремился? Неужели он, на самом деле, предпочитал крутить педали и ругаться с оказавшимися на пути зеваками? Он тем и занимается на страницах, написанных Данилкиным. Иногда кажется, что к революции товарищ L не имел отношения — просто так сложилось.

И вот 1917 год! Настала пора борьбы за власть над Россией. Где Ленин? Он спешно пробивается в Петроград. Зачем ему это? Он должен там оказаться. Чем он займётся? Претворит в жизнь убеждения, против которых прежде выступал. Случилась требуемая ему революция? Нет. И как он поступил? Стал проводить собственную политику, далёкую от представлений Маркса. Как это показал Данилкин? Именно так и показал, снова забыв о Ленине. Ни чувств и эмоций, лишь человек-машина, живший ради чего-то, только не по той причине, что человеку полагается дышать, питаться и отвлекать мозг от чрезмерных дум. Потому товарищ L дышит, питается, но отчего-то не думает, полностью отдавшийся течению событий.

В конце Ленин наконец-то умрёт, запертый в возведённом для него иллюзорном мире.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не быть частью социума, но видеть в общественных ценностях склонность людей к саморазрушению. Нужно отринуть существование, забыв об окружающем мире, усвоив необходимость быть только добродетельным. Не проявлять заботу о других, понимая её тщетность. Во всём следует придерживаться простоты, есть в меру голода, ходить едва прикрывая тело, презирать богатство, славу и знатность. Таких принципов придерживался Антисфен — ученик Горгия и Сократа. Он дал начало киникам и стоикам.

Антисфен не ценил афинян, порицая их спесивость. Нет смысла гордиться происхождением, гораздо лучше проявить храбрость в бою. За собой Антисфен не отмечал трусости, чего он не мог сказать о жителях Афин. Ему оказался знаком удел царей, означавший хорошие поступки и дурное мнение о них. Такого суждения о себе мог придерживаться и сам Антисфен, должный встречать презрительные замечания о совершаемых делах. Поэтому разумным было заметить, что самое необходимое умение — это умение забывать ненужное.

Учеником Антисфена стал Диоген, в честь которого мог именоваться автор «Истории философии». Сын менялы, изгнанник, всю жизнь провёл с осознанием потери всего, прежде принимаемого за необходимое. Он уподобился мыши, способной прожить без подстилки, света и стремления к мнимым наслаждениям. Пил из горсти, миской ему служил кусок хлеба. Жил в глиняной бочке, отличался желчными высказываниями. Платон называл его собакой, обиженный обвинением в пусторечии. Впоследствии неизменно принял прозвание собаки, оной представившись Александру Македонскому, когда тот пожелал узнать имя оказавшегося у него на пути человека. Считал себя гражданином мира.

Ученик Диогена Моним, будучи рабом, стал жить подобно учителю, тем сойдя за безумного. Вскоре хозяин предпочёл дать ему свободу. Другой ученик — Онесикрит — сопровождал Александра Македонского в походах, о чём оставил сочинения. Ещё один ученик — Кратет — некогда богач, раздал деньги жителям Афин, с головой уйдя в философию, писал шутливые стихи, имел прозвище Дверь-откройся. Подобной ему слыла его же жена Гиппархия, о которой говорили, что она знатного происхождения.

Среди учеников Кратета Диоген Лаэртский отмечает Метрокла, Мениппа и Менедема. О Метрокле известно, как посещая занятия философией у Феофраста, он пустил ветры, из-за чего испытал позор и решил уморить себя голодом от огорчения. Кратет его успокоил следующим образом: сам пустил при нём ветры. К написанным трудам Метрокл отнёсся согласно представлений киников — сжёг их. Менипп разбогател, а обеднев — не стерпел и наложил на себя руки. Менедем странно одевался, только тем он и запомнился.

Отказ от бытия в учении киников имеет сходные черты, к которым позже придут последователи учений Платона и Аристотеля. Не признавая ничего, кроме необходимости достойного существования, киники не делали различий между человеческой способностью к познанию и отрешённым созерцанием действительности. Не будь прочих философов или историков, собравших воспоминания современников и даже анекдоты, не знать нам о существовании в Афинах направления мысли, настаивающего на важности отказа от всех тех «радостей» жизни, к которым стремится каждый человек, если считает необходимым существовать согласно предъявляемых к нему социумом требований.

Когда нечто допускается и не противоречит здравому смыслу, то не должно порицаться. Киники обязательно вызывали отвращение у афинян, но в их речах не имелось признаков деградации, выставляемой напоказ в виду низких умственных способностей или действительных признаков безумия, заставляющих сомневаться в адекватности людей, живущих подобно собакам. Пусть это громко сказано, ведь киники отказывались от благ общества, порою демонстрировали аморальное поведение, но никому не указывали и никого не трогали.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Среди прочих слушателем Платона был Аристотель, очень рано отошедший от него и основавший собственную философскую школу, получившую название Ликей, учеников которой прозывали перипатетиками, поскольку они во время занятий прогуливались. Особого внимания к себе они заслуживают более из-за Аристотеля, чьи труды нам гораздо лучше известны, и чьё наследие приковывает интерес. Но то ли интересовало Диогена? Оказалось важнее понять, что Аристотель шепелявил, носил приметную причёску и умер в возрасте семидесяти лет, приняв настойку аконита. Углубление в воззрения Аристотеля кажутся лишними. Диоген в последний момент одумался и кратко пересказал основные мысли основателя Ликея, далее переходя к иным философам, постоянно находившихся между учением Платона и самим Аристотелем.

Из перипатетиков стоит выделить Тиртама, прозванного Феофрастом, то есть богоречивым, бывшего год в изгнании, ставшего учителем комедиографа Менандра. Он оставил множество книг, показывающих разносторонние интересы. Писал Феофраст труды по растениям, музыке, человеческим взаимоотношениям, риторике.

Другой ученик — Стратон — запомнился в качестве учителя царя Египта Птолемея Филадельфа. Вслед за Феофрастом Стратон стал наставником Ликея. Сомнительно, чтобы он был слушателем Аристотеля, поэтому имел отличные от его философии взгляды. Известен прозвищем Физик, так как запомнился современникам и потомкам интересом к объяснению проявления сил природы.

Вслед за Стратоном наставником школы перипатетиков на протяжении почти сорока лет являлся Ликон, о котором Диоген преимущественно сказал, как он дожил до седин, постоянно ухаживая за телом. Примечательной чертой отмечается сладкозвучный голос. О других наставниках Ликея в пятой книге «Истории философии» речи не ведётся.

Слушателем Феофраста отмечается Деметрий Фалерский, управлявший Афинами десять лет, заслуживший почёт и уважение, при жизни зревший триста шестьдесят установленных в его честь медных статуй, но страдал от всепожирающей зависти, из-за чего и оказался свергнут. Умер от укуса ядовитой змеи. Есть мнение, будто именно он собирал басни Эзопа.

Последним перипатетиком Диоген упоминает Гераклида, богатого человека, убившего в родном для него краю тирана, тем освободив население от притеснений. Ничего путного о нём узнать не получится, кроме факта, что имел прозвище Гераклид с пузом. И это при обилии написанных трудов, до нас не дошедших.

Обозревая перипатетиков, обязательно приходишь к выводу о различном происхождении учеников. Все они вышли из разных слоёв общества, география их рождения практически не касается Афин. Слушатели могли происходить с берегов Чёрного моря, из Малой Азии, с Лесбоса, либо из городов Македонии. Чего не скажешь об Академиках школы Платона, преимущественно афинянах. Каждый перипатетик оставлял завещание, текстом которых Диоген считал необходимым делиться. Основным же лучше считать вклад перипатетиков в создание Александрийской библиотеки, о чём не всегда говорится, но имеет важное значение для понимания необходимости сохранения знаний, довольно хрупких, учитывая количество утраченных трудов тех же учеников школы Аристотеля.

Может показаться, что четвёртая и пятая книги «Истории философии» не несут значения для развития человеческой мысли. Это так и не так одновременно. Проследить развитие взглядов перипатетиков нельзя, учитывая как мало о них рассказал Диоген. Беря за основу выражения суждения наследие Академиков, видишь, насколько трудно человеку придерживаться взглядов предков, неизменно стремясь их переосмыслить, приходя к совершенно другим умозаключениям.

Получается сделать единственный вывод: о чём бы не думал человек, его мнение оспорят и признают не соответствующим духу времени, каким бы правильным оно не казалось. Усвоив это, начинаешь иначе смотреть на историю философии, находя в работах последующих поколений то, от чего прежде уже отказывались, дабы придти к тому же снова.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как прожить жизнь за другого человека? Имеется единственное средство — погрузиться в написанные им воспоминания. Тогда вся боль былых дней окажется ярко запечатлённой в душе. Но не обо всём желается знать, многое хочется забыть. И была бы такая возможность, чему никогда не бывать. Принимать прошлое следует со всеми положительными и отрицательными моментами, должными некогда произойти, чтобы стать напоминанием о минувших днях. Либо допустимо знакомиться с воспоминаниями, лишёнными мрачных сторон жизни. Порою должно повезти, чтобы оказаться настолько счастливым, так и не узнавшим об основной трагедии человека, чья жизнь тебя однажды заинтересовала.

Олег Волков познавал Сибирь на себе. Он не противился этому, с отчаянием отправляясь в очередной поход. Самое время вспомнить на склоне лет, как оно обстояло. И не так важно, ежели в том нет особой художественной ценности. Нужно мягче относиться к людям, честно рассказывающих о коснувшихся их событиях. Особенно при тех обстоятельствах, ежели автор говорит прямо и не старается интриговать читателя. По жизни и оценка литературному наследию будет!

В 1980 году Волков вспомнил «Ярцевские далёкие дни», к чему его побудило очередное посещение посёлка Ярцево. Некогда там жили промысловики, занятые трудом сезон, дабы после коротать месяцы в бездействии. Разные люди населяли посёлок, сошедшиеся в данном месте по одним им ведомым причинам. Так и разойдутся они после, словно никогда не имели дело друг с другом. Воспоминания не излечат печаль ушедшего и не позволят дать пищу размышлениям. Просто эпизод прошлого, оказавшийся желаемым быть поднятым с глубин остывших эмоций. Ярцево снова останется позади, теперь навсегда, уступив Москве, давно поглотившей сознание писателя.

В том же 1980 году из-под пера Олега вышел рассказ-воспоминание «Таиска», некогда услышанный им в прошлом. Он повествует о тяжестях людей тайги, живущих в глуши, встречая редких гостей, приносящих с собой ворох незабываемых впечатлений. Как-то вместо впечатлений остался ребёнок — плод любви двоих, чьим чувством изначально нельзя было перейти в нечто большее. Прибывший в глушь геолог оставил дома жену и детей, что не уберегло его от страсти к молчаливой девушке, почти не имевшей представления, как нужно общаться с людьми. Они будут сгорать от взаимной страсти, зная насколько пусты их устремления. История получилась у Волкова пронзительной и без ожидания светлого завершения. Зато таким воспоминанием можно жить и с ним же умереть, оставив его единственным важным о себе напоминанием.

Живёт человек долго. Лишь ему дано перебирать в памяти друзей, приходивших и уходивших. Ему же доступно вспоминать других товарищей — верных охотничьих псов. Олег оных имел изрядное количество, и всех помнит. Начиная с пойнтера по кличке Банзай и заканчивая Рексом Третьим, а то и Четвёртым. Об этом получилось написать в очерке «Мои любимцы — сеттеры» (1985). Волков иной раз не хотел заводить собаку, вынужденный принять посланный свыше ему дар небес. И на склоне лет он брал собак, ходил на охоту и продолжал ощущать нужность — то самое чувство, о котором человек не должен забывать.

Есть у Олега публицистические очерки о писателях. Так в 1978 году он написал «О Толстом», поведав о невероятной известности Льва Николаевича, чьи слова интересовали каждого жителя Российский Империи. Волкову приятно осознавать, он начинал жить тогда, когда жил и Толстой. За 1982 год Олег отметился очерком «Память сердца», где рассказал читателю, кто такой писатель Соколов-Микитов. К столетию Тургенева в 1985 году опубликован очерк «Quercus robur» — о дубе, чьи плоды послужили на пользу России, но он сам оказался лишённым корней, испорченный жадностью родственников и чудом уцелевший в воспоминаниях, благодаря потомкам, вовремя опомнившихся и сохранивших оставшееся.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жизнь повсюду, где человек способен жить. В условиях Сибири он может существовать без затруднений. Это кажется, будто требуется задействовать скрытые резервы, тогда всё происходит в силу привычки. Родившись на берегах Енисея, проживёшь до старости там же, не испытывая неудобств. Как живут люди в прочих местах, похожим образом они могут проводить годы в местах глухих, куда редко заносит посторонних. Волкову довелось встретить «Стариков Высотиных», запечатлеть их нехитрый уклад и стать свидетелем случая, грозившего обернуться огромным ущербом.

Кто лучше всех ловит рыбу на Енисее? Старик Высотин. У него есть сети, утлая лодка и понимание необходимости добывать пропитание. Управившись в доме, он пойдёт на своё тяжёлое ремесло, не нуждаясь в помощниках. Казалось бы, попробуй в одиночку закинуть сети, но попробуй в одиночку их вытащить, переполненные уловом. А бывает и так, что в неспешном течении реки случаются неожиданности, приходящие ожидаемо, и всегда кажущиеся ниспосланным речным богом наказанием. Произошло следующее: по реке плыл больших размеров ствол ели, и вот случился момент, когда он грозил разорвать сети.

Требуется отвага, дабы броситься в утлой лодке на борьбу с гигантом. Настоящее сражение Давида и Голиафа! Волкову пришлось показать умение старика Высотина, собравшегося упорством одолеть присланное освобождение для оказавшихся в заточении рыб. И быть тому, поскольку слаба рука человека, не получающая опоры от земли. Вода сносит лодку, отодвигая человека, мешая честной борьбе, происходящей на глади реки.

Разве сдастся старик Высотин? Он мог опустить руки и отступиться, смирившись с неизбежным. Но не таковы в Сибири люди, чтобы уступать требованиям природы. Они имеют право требовать лучших условий, делая всё ради достижения возможности спокойного существования. Ель обязательно минует сети, хотя могла лишить пропитания весь посёлок. Рад Волков за Высотина, такой же радости полон читатель, чьё дыхание точно остановилось на несколько страниц, пока не стало ясно, чем закончилось сражение человека и реки.

Похожая ситуация имело место и с самим Олегом, о чём он поведал в очерке «Случай на промысле». Довелось ему оказаться заложником коварства природы. Стоило ему покинуть лодку, расположившись на берегу, как течение подхватило плот и стало спешно уносить вдоль берега. Каково это — оказаться в глуши без всего? Волков сразу то осознал, бросившись ловить лодку, спешно от него удалявшуюся.

И ладно бы, ведь не беда оказаться без лодки человеку сведущему. На её борту имелось двести капканов, а также прочий требуемый для работы скарб. Поэтому Олег не жалел сил, придумывая способ, который позволит остановить ход плота. Пока он думал, лодка удалялась. Можно было раздеться и броситься вплавь, невзирая на низкую температуры воды, либо разбежаться и умелым прыжком враз достигнуть беглеца, не считаясь с возможными потерями.

Тяжела жизнь в Сибири — ещё раз поймёт читатель. Тяжела в тех областях, где живёт мало людей. Но раз они там находятся, значит им то кажется нужным. Сам Волков ещё не раз напишет, как важен промысловый труд, особенно в местах, где он оказывался едва ли не единственным человеком, посмевшим ступить на берег. И поныне есть области, требующие человеческого внимания. Это лишь кажется, будто вся поверхность планеты изучена. Кто бы знал, что именно скрывается под кронами деревьев, широко раскинувшихся на протяжении от Урала до Дальнего Востока. Люди, подобные Волкову, пытались то узнать, и порою оставляли о том литературные произведения.

Автор: Константин Трунин

» Read more