trounin.ru

Поэт в государстве Советов — больше, чем просто писатель. Это икона, вокруг которой возводился культ. Тираж печатного издания превышал мыслимые пределы, заставлявшие сомневаться, кому не скажи тогда вне Советского Союза, как не скажи и сейчас непосредственно в России. И пусть те поэты не всегда соответствовали возлагаемым на них надеждам. Они — такие же люди, сочинявшие от случая к случаю — пожинали плоды успеха, на свой лад существуя в условиях тоталитаризма. Одним из примечательных поэтов той поры была и Анна Ахматова, верная традициям футуризма, она писала, позволяя клевретам восполнять ею специально проигнорированное. Среди почитателей её таланта стоит отметить дочь Корнея Чуковского — Лидию. Начиная с 1938 года по начало Великой Отечественной войны, она вела дневник, где специально отражала впечатления о встречах с Анной Ахматовой. Благодаря этому в 1989 году вышла первая часть записок, месяц за месяцем повествующая именно об этом отрезке времени.

Лидия Чуковская — человек не простой судьбы. Она теряла мужей, как и Анна Ахматова. Их отношения особо завязались в 1938 году, о чём Лидия сообщает. Преследованиям подвергся её второй муж — Матвей Бронштейн, тогда же расстрелянный. На этой почве требовалось отвлечься. Вся боль утихала, стоило Чуковской в очередной раз встретиться с Ахматовой. Само знакомство между Лидией и Анной сложилось много раньше. Тогда записки не велись. Теперь же жизнь излишне усложнилась, чтобы жить и не фиксировать происходящее.

Исследователи жизни Льва Гумилёва — сына Ахматовой — неизменно отмечают сухость Анны в материнских отношениях. Чуковская отчасти то подтверждает. Проникнуть в мысли поэтессы всё равно не получится, достаточно внешнего впечатления. Кто есть Ахматова? Этакая барыня, чувствующая превосходство над окружением. Такой слово против не скажи, поскольку удостоишься молчаливого презрения. Оставалось потакать во всём, вплоть до удовлетворения прихотей. Необязательность — словно яркая черта характера Анны, сквозящая между строк записок Лидии. Может и к сыну Ахматова относилась с подобным пренебрежением, чему трудно возразить, не встречая однозначного утверждения, сообщающего иные сведения. Во всяком случае, Лёва и в воспоминаниях Чуковской всегда находится где-то в стороне.

В 1939 году началась Вторая Мировая война, о чём Лидия в записках не сообщает. Вдали гремят орудия, советские и немецкие стороны заключают соглашение о разделе Польши, но пока беда не придёт в собственный дом, Чуковская не подумает обращать внимания на грядущую катастрофу. Это своего рода индекс, показывающий малое значение политической составляющей, не интересовавшей граждан государства Советов. Куда страшнее терять мужей по ложным обвинениям да сыновей и дочерей, отправляемых отбывать заключения в лагерях. То беспокоит, и беспокоит наравне с муками сочинителя поэтических строк. Всё подвергалось сомнению, ничему не придавалось должного значения. Пока одни отравляли жизнь других, непосредственно Ахматова игнорировала знаки препинания, не должные касаться её трепетной души. Мелочь и глупость, а то и взятая от скудоумия надуманность. Как не думай, футуризм торжествовал, чего Лидия Чуковская не понимала, хотя и общалась с тем, кто открыто говорил о принадлежности к футуристам.

1941 год внесёт свои коррективы. Встречи между Чуковской и Ахматовой станут эпизодическими. Исчезнут и записки, отчего повествование пришлось восстанавливать по обрывочным свидетельствам. Вторая часть воспоминаний начнётся спустя продолжительное время. Лишь к 1966 году Лидия задумает объединить ранее написанное, дабы ещё на протяжении трёх десятилетий обдумывать форму подачи накопленного ею материала. Magnum opus — такова должна быть его характеристика. Вторая часть записок выйдет вскоре, после чего Лидия Чуковская удостоится за воспоминания об Ахматовой Госпремии. Третья часть выйдет позже, когда Чуковской уже не будет в живых.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не всякий стихотворный арбуз, воспринимается за отягощающий подсознание груз, но Юрий Левитанский то не брал в толк, слагая рифмы, пока глас музы не умолк. Вроде просто, нет сложности в том, пусть молния сверкает, забывая про сопровождающий всполохи гром. Потому и видится погубленной поэзия в нынешний день, оставив от высокого искусства скудную тень. Достаточно порыва души, обо всём на свете забыв, для собственной радости строчки стихотворения снова сложив. Не для того ли писали и пишут поэты, чтобы прикоснуться к величию смогли в школе дети? Нужно с чувством приятного читать у доски, отнюдь не вирши чужие, читая громко чьи-то стихи! Вот с таким подходом, и ни с каким другим. Но делать нечего — поэтов современности простим. Видим ныне, как краток момент их бытия, заслужив награду, в пустоту они уходят навсегда.

О чём писал Юрий, к чему он стремился? Прожив жизнь, поэт сей от жизни утомился. Брался за рифму, и рифма на поддавалась ему, белому тогда он отдавался стиху. Когда просветление наступало, рождалась рифма наконец, он творил, будто снова творец. Забывал Левитанский про слога красоту, подбирал благозвучность ясную ему одному. Равную ей можно так отразить: коли морковь, значит окончание следующей строчки будет — любовь. Не существительное с глаголом он местами менял, хотя прекрасно о том помнил и то понимал. Едва ли не вершина поэтического мастерства — части речи рифмовать, придавая им вид скроенного ладно стиха.

В стране буря, в стране ураган, страна готовилась пасть, у Юрия проблемы иные, другая случилась с поэтом напасть. Он осознавал прожитое, годам придавая значение, не различая, какое кругом него разрушение. Себя в центр он поставил, рефлексию подавить стремился, с чем к читателю в сборнике «Белые стихи» он и обратился. Внемли, читающий, тяжек поэта путь, бьющего о прожитом кулаком о из рёбер истлевающих грудь. Ежели рифма не ложилась на стих, всё равно то значения уже не имело, писать поэзию для Юрия было рутинное дело.

Как же быть? Какой найти выход из кризиса нам? Что сделать, чтобы человек обратился к стихам? С формой играть или всё-таки вспомнить, чего ждут от поэта? Ведь говорить нужно так, дабы чувство внимающего было задето. А для того необходим особый подход, где рифме всякой применение поэт найдёт. Или лучше прозою поэтической писать? Так проще и больше можно сказать. Потому, кто бы удивлялся, о стихах стихами говорящий всегда лучше понимался. Потому о Левитанском именно так рассказано — его творчество неизменно лучше показано.

Жизнь проходит, её требуется в стихотворение облачить, иначе о былом люди вскоре смогут забыть. Никакая проза поэзии важность не изменит, по краткости и ёмкости её никто никогда не заменит. Проще воззвать к чувствам и заставить наизусть запомненной повторять, чего прозаикам не дано воссоздать. Потому, беря для рассмотрения сборники стихов, понимаешь, был ли поэт к вечной славе готов. Если он писал, понимая важность труда, ему рифма поддавалась всегда, строчки создавались, поражая воображение, иначе поэт вызывал отторжение. Может где-то Левитанский и прав, но «Белыми стихами» он выступил, саму поэзию поправ.

Создать алмаз из графита можно, для того написанное слово полагается раскалить осторожно. Выверив всё, пора из графита алмаз создавать, словом жечь, строкам форму придавать. И когда готов идеал, покажи людям его, и тогда поэта славу угасить не сможет никто.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Авсоний пережил века, но так он и остался безызвестным. Судьба поэта нелегка, когда потомкам не становится он интересным. Авсоний Децим Магн — кто он? Чем славен путь его, ныне похвальбы достойный? То объясняется легко. Ответ на то вполне пристойный. Не тот велик, кому преграды не страшны. Не славен тот, кто даром слова обладает. Мимо поэзии Авсония можно пройти, потомок ничего от того не потеряет. Объяснение тому ниже облаков, и даже ниже травы. Истину потомок услышать готов, и высказать готов возражения свои. Так правду, потомок, знай, о величии просто гласящую. Другим, ты, её передай, веками читателей манящую. Суть успеха прошлого всегда в одном, чьи деяния сохранились, лишь его труды мы прочтём, остальные словно в былом растворились. Жребий слепой определил кому славным быть среди последующих поколений, повезло малому количеству из некогда живших людей, потому теперь с благоговением читаем обрывки их стихотворений, делясь хотя бы о таком великой радостью своей.

Чем славен Авсоний? Век четвёртый — время его. Родился он в римской провинции, где ныне стоит славный город Бордо. Поэтом от Бога себя не считал, не для того он жил на свете, он городами управлял, за сына императора он был в ответе. А ежели возвышенно он говорил, то записать желал то непременно, да разве он был из тех один, кто в Риме речи вёл надменно? Возьми любое, о чём хочешь громогласно заявить, и заяви, хотя бы так ты не сможешь забыть. На тему любую, хоть всю перечисли родню, вспомни и то, что предстоит сделать на дню, либо вовсе перечисли императоров или названия каждого месяца в каждом году, покажи тем самому себе образованность не зря полученную свою.

Овидий сквозит, не зря вспоминается данный поэт. Величие его прольёт на манеру стихосложения Авсония свет. Без мудрости великой, сугубо с формой играя, строки на слоги разной длины склоняя, Авсоний писал, решая задачи поэзии истинной суть, чего редко касается, вирши созидающий хотя бы как-нибудь. Лишь кажется, будто просто достаточно в рифму сказать, а как же ударение? А стихотворный размер кому тогда соблюдать? Но то не про Авсония, рифмой тогда никто не говорил, потому трудно понять латинского поэта, как бы его другой поэт не переводил. Усвоим содержание поэзии, ибо нет сложностей в том, такого уровня поэзию сейчас мы не найдём.

Но тут не об Авсонии речь. Авсоний важен, но речь не о нём. Хвалить нужно тех, в чьих переводах его мы прочтём. Это Ярхо, Брюсов и, безусловно, Гаспаров Михаил, что жизнь поэзии античной посвятил. Он жил, как дышал, и дышал, ибо жил, имя ему — Гаспаров Михаил. Он брался, не боясь услышать грозный окрик толпы, и слагал так, делая доступными гигантов поэзии древних столпы. И пусть не каждый поймёт, ежели то вообще необходимо, если такая поэзия не по духу, пусть каждый пройдёт мимо.

Теперь же, для грусти время пришло. Что раньше ценилось, теперь не оценит никто. Когда-то недавно, сроком малым давно, труд Гаспарова для читателя — важной яркости пятно. И вот прошли годы, блекнет всё, как блекнет труд человека, некогда оценили, забыв до наступления лучшего века. Даже на уровне государства, та самая печаль, ныне не ценят поэтов, что до безумия жаль. Не ценят и писателей, восхваляя кого угодно. Хочется спросить высших лиц страны: разве так можно?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Творить душа желает. Дано задание: писать. Да вот никто не знает, как лучше текст располагать. Сказать ли в рифму или прозой изложить? Описать прошлое, настоящее или ожидание перемен? Можно порыв сей в ящик долгий отложить. А можно пересмотреть перечень желанных тем. И ежели душа устала от поиска необходимых сюжетов античных дней, восточная тематика готова быть взятой к рассмотрению, либо описать возникло желание будни странствующих людей, пора приступать к очередному пространному стихотворению.

Говорить о пустоте строк у Хераскова устаёшь, надеешься важную для сюжета деталь найти, хотя бы тогда наконец-то поймёшь, с какой стороны к рассмотрению любой поэмы Михаила подойти. Что «Селим и Селима», что «Пилигримы» его, написанные с промежутком в двадцать пять лет, слов много, а по сути — ничего, не составишь при ознакомлении даже куцых замет. Не вяжется строка, или большего ожидал. Привыкший видеть размах фантазии, развёрнутой обильно. Херасков в поэмах краткую выжимку мыслей давал. А требовалось сказать… и сказать обязательно сильно.

И при малом объёме получается увлечь, что у Хераскова не получалось, для того нужно уметь, дабы окончание с началом связалось. Отнюдь, задав ход, устремившись рифмовать, должных быть важными эпизодов выискивая разнообразие, Михаил желал о чём-то нужном сказать, подбирая хотя бы какое-то слов сочетание. Читатель подумает, и на аналогичное критику намекнёт, замечание сделав справедливое: не важно, кто в итоге поймёт, нужно всегда сохранять отношение к творчеству терпеливое. Но нет причин для негодования, Херасков не принижается, остаётся сослать на дефицит к Михаила стихам внимания, он чаще литературоведам для их мучений является.

Скажем отдельно, Херасков творил по мере необходимости. К какой бы теме он не подходил, излагал в пределах допустимости. Не ведая точно, предполагая, в общих чертах изложив, складывая строки — с рифмой играя, частично основную идею забыв, он брался, конца не обозначив, рифму к словам подбирая, опять смысл содержания утратив, но к завершению повествования необходимое всё же вспоминая. Куда бы не шли действующие лица, о чём бы не думали они. Чувствительности в их поступках мало, реализуют души стремления автора, а не свои, причём не бодро, скорее вяло.

Читатель устал. Желал ли он браться за поэмы Михаила? Он точно не знал, не думая, какая воли потребуется сила. Корпеть над строчками… зачем? Внимать серьёзно и находить сокрытое где-то между? Чаще приходится разбираться со списком данных свыше тем, воплощая поселившуюся некогда прежде надежду. Терпения и понимания, коли узок интерес. Гораздо лучше отвлечься, внимание переключив, в драматургии Херасков имел больший вес — взбудораженные успокоятся, остыв.

Понятно, излив чарку воды, про избранные поэмы не дав представления, допущения высказав свои, дай и разбор хотя бы одного требуемого стихотворения. Придётся разочаровать, призвав к чтению самостоятельному, потому как если и подходить к творчества Хераскова изучению, не абы какому, а основательному, пройтись предстоит не по одному стихотворению.

Говоря доступнее: не всё то имеет важность, чему оная придаётся. Ко всему написанному не следует относиться серьёзно. На критически относящегося по-другому критически относящийся найдётся. Лучше избегать острых углов, если это возможно. Потому в общих чертах, к конкретике не прибегая, толком путного не изложив, частично разговора о некоторых произведения избегая, подобием кошмарного сна забыв, оставим хотя бы это без рассмотрения, встречая читающей братии насмешки, увидевшей литературный труд в виде прозаического стихотворения, написанного без какой-либо спешки.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Академизм — он чем-то страшен, всегда он чем-то приукрашен, он отчего-то каждый раз похож, и потому отличий не найдёшь. Написано порою так, что скуку навевает. Автор произведений бесконечно схожее читать нам предлагает. Во-первых, стремится прославить начинания нынешних дней. Во-вторых, показать, что достойные ныне живут средь людей. А дабы было с чем сравнить, к античным сюжетам стремится близким быть. Будто не прошло тысячелетий, жить продолжают олимпийцы-боги, прежние пробуждая в человеке тревоги. Равнение на прошлое, устремляя взгляд вперёд, такой в академизме выбран подход. Благо просвещение коснулось учёных умов, можно без фальши говорить, не жалея для украшательства слов.

Один титан мысли всеми хвалим — царь Пётр, славный преобразованием своим. Тому объяснение существует — оно очевидно. За него нисколько не будет стыдно. Наоборот, кто не хвалил Петра на протяжении тех лет, тому не добиться признания, какой бы не был он поэт. Благо академизм позволял сочинять по схеме определённой, делая разницу между правдой и вымыслом условной. А может от незнания то происходило, ибо никто не докажет, что имевшее место раньше на самом деле было. Но власть монарха — особый резон: больше нужен сладкоголосый поэт-пустозвон. По правде сказать, подобные поэты всякой власти нужны, только их имена забудут, ежели перемены коснутся страны.

И вот Херасков — эстет от академизма. Ему нисколько не завидно. Он вправе сочинять, знает толк в прославленьи определённых лиц, готов он падать перед ними ниц. Не так их много, чтобы каждого не учесть. Важнее прочего — сказать в адрес всякого лесть. Не позволяет академизм умалить чужих заслуг, не для того он есть, чтобы оскорблять деянья чьих-то рук. Всегда на помощь приходит античное нечто, позволяя сочинять стихи бесконечно. Херасков в тех же красках, как писали до и после него, отразил в первой поэме признанье своё. Сразу о Петре он возгласил, описав, каким сей муж наиславнейшим был.

Поднять страну, с Европой на один уровень встав, необходимые науки в требуемом объёме приняв. В отдалённых перспективах то поспособствует России преображению, при Хераскове заметных, не поддающихся сомнению. Как оду славным делам не пропеть? Задуманное Петром реализовано ведь. Поднялось государство, устрашает врагов, не допустят более посрамления достоинства её сынов. Поднял Пётр и флот, грозу омывающих Россию морей, сделав край россиян гораздо сильней. Не только на суше теперь позиции предстоит закреплять, водная гладь позволит соперника в страхе держать.

По традиции, создавая оду, говоря о чём-то и не говоря ничего, Херасков изливал строчки поэмы легко. Рифма цеплялась за античность, куда устремлял Михаил взгляд, находя сравнения, чаще невпопад. Основную линию повествования он всё-таки раскрыл, не вызвав удивления, для того он сей стих и сложил. Краткость — не по академизма запросам, не дозволяющим возникнуть вопросам. Заранее понятно, с чего начнёт и к чему поведёт повествование автор строк, иного он никак сделать не мог. Такое в литературе царило тогда направление, потому к творчеству Хераскова не может быть применено сомнение.

Воздавая хвалу, находя причину для поднятия духа, Михаил находил выражения для услаждения читательского слуха. Не чернил и не ругал, к высшим материям обращаясь, прибегая к словам, собственной прозорливостью восхищаясь. Но так писали все, кто приближен к монаршим особам был, отчего каждый из них за талантливого поэта слыл. И Херасков творил, не дозволяя себе лишнего произносить. Вот потому потомки легко смогут его имя быстро забыть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Случилось громкое! Россия! В порыве духа! Победила!!! И пали Турции сыны — османов сыновей волна нахлынувшая смыла. Потоплен флот, в том есть заслуга россиян. Им для того властитель оказался сильный дан. Ума блистание сподвижников сияло. Они вонзили в сердце турков жало. И разнеслась о том повсюду весть — Россия победила. Когда-то помнила о том страна — теперь забыла. Но вот Херасков, внявший духу славы. Он сочинил не стих! Он дал поэмы главы. Ожили заново герои, опять гремит Чесмесский бой. Сказать о том пусть будет велено рифмованной строкой.

Нет, не о том Михайло взялся сообщить. Воды уж больно много он решил излить. Не ведая подробностей, пропитанный вестями. Он написал, о чём поведать можем сами. Сказать положено о мужестве героев — не мог тогда трусливо избежать сражения никто. О них — о храбрецах — поведать можно, не упоминая из героев никого. Отдельно выделить, кто бою давал ход. Их имена любой теперь в источниках найдёт. Придать всему возвышенность, пропеть погромче об успехе. И не заикнётся читатель никогда о смехе.

Что с турками сражение? С чем сравнивать его? Лучше с Троей, если об Илионе ещё помнит кто. Тогда ахейцы воевать пошли на малоазиатов, у них украли красоту. А ныне бьются люди за иное — о свободе за мечту. Им мнится нужное, чего желает каждый из живущих. Зачем лишь непонятно — забывших о событиях грядущих. Долой печаль, коль ода сложена почёта ради, не для того погибли соотечественники на водной глади. Во славу русского оружия, во славу справедливости и за уважение к себе, как всегда бывало с русскими на всякой их коснувшейся войне.

Так почему гремели пушки, зачем проливалась кровь? Отчего сражаться вне родной страны пришлось? О том молчит Херасков, не для того писал. Об этом и о многом важном не сказал. Он упустил развитие сражения, слов нужных не найдя. Может своё время излишне ценя. Он всё-таки поэт, ему нужнее воспевать, и без различия, как будет строки он слагать. Ему важнее отразить победы общий дух, дабы читали другим его поэму вслух. А лучше наизусть, не ведая иного, не понимая, сколь павших было много. Тот поединок в водах дальних берегов — достоин самых громких слов. Но не за тем почёт, кто двигал корабли и отдавал приказы, и не за тем, кто о необходимости войны подписывал указы. Хоть это лирика, зато… победа в настоящем приносит завтра только зло.

Пока же нужно воспевать. Иначе могут не понять. Херасков в те года о славе больше прочего писал. Он уважение тем в русских пробуждал. И на таком подъёме национальных чувств, в отражении присущих россиянам буйств, где нету подлости, и вроде прежде не бывало, там успехов громких остро не хватало. И стоило случиться бою, одержав победу в нём, о том теперь мы у Хераскова прочтём. Есть повод возгордиться, забыв причину для гордости той. Не думается, кто в те дни был самый славный герой. Важна победа, ибо случилась она. И теперь быть ей важной, но в памяти потомков иная война.

Помнят люди короткой памятью о былом. Не думают они, что будет нужным для прошлого потом. Как обесценятся герои, погибавшие за утрачиваемые для будущего идеалы. Какой бы не добивались они для государства славы. В памяти останутся одни строчки поэм, но и тех вскоре не вспомнят совсем.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что было до того, как создан Богом оказался человек? Те семь известных дней, нам данных Священного писания согласно. На какие страдания Высший разум тогда себя и всю Вселенную обрек? Не поняв сразу, какой угрозы возникает призрак ежечасно. Их было трое: Бог-отец, Бог-сын и Дух Святой. Они парили где-то вне доступных сфер. Носились ли они по воздуху или парили над водой? То предмет для различия известных ныне вер. Но вот Херасков Михаил задумал показать, раскрыть глаза на мира происхождение. В поэме он то отразил. Сочинил пространное стихотворение. И тем, конечно, удивил. Пусть хромает рифма, не до красоты слога сейчас. Так всегда случается в годы разбитых ожиданий. Светоч надежды стихал, пока не погас. Человек познал причину душевных метаний.

Вот Бог, что из хаоса порядок задумал создать. Он подобию песка придал материи вид. Не об атомах теперь размышлять. В монадах суть — на них всё стоит. Такого Херасков не говорил, ибо о подобном подумать не смел. Ему виделось иное, понятное для тех лет. Михаил, без лишней фантазии, писал как умел. Пролил на былое привычно знакомый нам свет. О сиянии повёл сказ Херасков во строках стиха, ослепившем Бога раба верного. Сатанаилом некогда называемый восстал. Обозначилось падение самого первого. Бог сам врага себе тогда создал.

Драматизма с избытком в сюжете таком. Бери и пиши, о чём пожелает душа. Разъяснишь читателю — что почём. Раскрывая в подробностях, не спеша. Не абы какие герои — о Боге пойдёт сказ. О чём думал Бог, какие события с ним происходили. Не отвода ради глаз. Чтобы никогда того не забыли. И Херасков взялся, в общих чертах говоря. Не обеляя и не очерняя, обходясь без сомнений. Оправдания поступку Сатанаила не ища. Не допуская религиозных прений. Зависть погубит, бунт подавлен окажется. Лишь померкнет свет, ибо Светоносный в мрачные чертоги снизойдёт. Всё обязательно в единое повествование свяжется. Да вот смелость о подобном писать кто найдёт?

В общих чертах, дав представление без конкретики. Забыв, с чего начинал. Херасков углубился в недра поэтики. Чему читатель внимать сразу устал. Поднимать глаза, вглядываясь в пустоту строк. Такое не под силу дьяволу даже. Изливались слова, оформляясь в поток. Цензуры словно не было на страже. Слишком остро, опасную затронув тему. Задумавшись о проступке, полном греха. Неизбежную осознав дилемму. Херасков не остановил развитие стиха. Заставил читателя внимать, глубже в хаосе погрязая. Затягивая в Сатанаила обитель. Сам продолжения сказа не зная. От сражения с рифмой опальный воитель.

Начиная за здравие, кончая за упокой. Берясь за важное, скатившись к мимолётной суете. Желая владеть умами многих, уже не владея собой. Человек погрязает в ему одному ведомой мечте. Кажется, протяни руку, откроется истина враз. Дай глазам зрение, правду увидишь в момент. Сочини об этом собственный рассказ. И принимай ангажемент. Почёт и слава, уважение и блеск. Нищета не грозит постаревшему телу. Раздастся разве только плеск. Ибо не сказал по существу и по делу.

Вселенная есть — как её не принимай. Исходи от высших материй, от себя или от окружающего мира. Свою точку зрения держи, не утверждай. Ведь не докажешь, что из струнных лучше звучит лира. Так не докажешь и прочего, поскольку нельзя ничего доказать. Хоть приводи доводы, запугивай хоть. Но и руки не надо из-за того опускать. Сможешь общество всё равно расколоть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

«О правилах общения» Саади сказать захотел, но говорил обо всём, о чём прежде сообщить не успел. Последняя глава в саду из роз, по которому мудрец мудрость пронёс. Тут есть такое, отчего сложенных строчек не сможешь понять, Саади перестанешь совсем доверять. Разве дело, если призывает мудрец к войне, методом разговоров найдя уязвимости во вражьей броне? А всё дело в том, что Саади мудрость веков понимал: из воронья песни соловья понимать никто так и не стал. Так чего впустую продолжать разговор? Ничего не изменится, потому как призыв к справедливости — вздор.

Какая власть? О том пусть не болит голова. Власть есть власть — такая будет всегда. Хоть говори, что мудрец для власти необходим, о такой мысли мудрецам приятно думать самим. Они не желают копить знания, найти применение им желают, только куда это нести мудрецы никогда не знали и ныне не знают. Проще дать людям мудрость, вскоре о ней забыв, пока не найдётся человек, внимание к ней проявив. Да где его сыскать? Не находится он. Потому мудрость теряется до той поры, когда снова её не найдём.

Есть мудрость такая, гласит она: кто миром владеет — тому будет мала планета Земля. Захочет он больше, только где это взять? Ежели у человека нет ничего, ему потребуется ещё меньше того. В устремлениях человека бытия проблема сокрыта, погрязает такой человек в окружении однотипного быта. Погряз и мудрец, мудростью поделиться желающий, во внутреннем богатстве постоянно утопающий. Ему бы действовать, показав тем пример, но не способен он на принятие потребных мер. За разговорами проходят дни, ничего не меняя по существу. Но дай власть ему в руки, и не будет нужды вспоминать былые мысли сему мудрецу.

Кто видит всё, кому известны тайны мира, тот молчит. От лица Бога всякий о том говорит. Кому неизвестно, кто полон задора, орёт громче всех. Для него в громкости речей кроется главный успех. Не подходи к говорящему, обойди стороной, рядом с молчащим свидетелем происходящего стой, он может и не скажет, сославшись на бесполезность бесед, тем подсказывая способ избежать сваливающихся на человека бед. И действительно, кому милее дверной скрип, кто к этому скрипу привык, не пытаясь наладить дверного механизма ход, тот многое понять в этой жизни смог. Кому мешает скрип двери, кто мир обмазанным елеем видит, тот не понимает происходящего и всех он ненавидит. Потому призывает Саади, дабы Бог смилостивился к людям злым, обделённым чувством самым важным и самым простым. Им нужна доброта, которой у добрых людей с излишком, редко вспоминающих о Боге, и то стоном еле слышном.

Сад из роз — Гулистан — разбитый в пустыне средь камней. Его видеть на своём пути желает много людей. Они представляют его красоту и протягивают руки, желая прикоснуться к лучшему, что в жизни бывает. Но не думают они, мало кто из них истину знает. Зачем тянуться к красоте, зная о приносимой ею боли? От шипов красивых роз прольётся много крови. Не бывалого такого, чтобы благополучие достигалось мирным путём, такого не бывает — о таком редко прочтём. Хочется лучшей доли — меч и стрелы готовить к бою придётся, через горе людское пробиваться придётся. Таков путь к Гулистану, иной дороги к нему нет. Нравится путнику такой ответ?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда закончатся слова, наступит тяжкое молчанье. Что говорили некогда, теперь преданье. Замолкнет Яков, не так долго ему жить, никто не сможет Княжнина нам заменить. Как не относись к нему, его поэзия подобна злату. Пусть и понёс поэт за то расплату. Не принимали, осуждали, видели далёкий от русского понимания сюжет. Но временем доказано — лучше так, чем когда вовсе ничего подобного нет. Душа его рвалась, и крылья её истончались, однажды взлетев, более они не поднимались. Парил Княжнин, всё ниже опускаясь, стараясь подняться и в выси той теряясь. Потом ударится он оземь, будет погребён. Не добившийся заслуг, ныне забыт он.

Стихотворения со смыслом простые Яков имел. «Письмо графа Комменжа к матери его» среди прочего вовремя читателю раскрыть не успел. Ведь ведал, понимая человеческое стремление страдать, из ничего находить то, ради чего жалко жизнь становится отдать. Как жаждет пить в пустыне странник, как плачет горец вдали от гор, как житель города теряется в деревне, то никакой совсем не вздор. В такой же тяжкой думе горек путь поэта, забытого, переставшего иметь значение для света. Он в мраке ночи, не видеть ему солнечных лучей, лишь сожалеть предстоит о горькой участи своей. И в этом поэты могут преуспеть, мысли о горе многим из них помогают ведь. Что грусти тогда предаваться, коли допустимо творить? Даже при условии, что придётся слезами себя изводить.

А если горе на любовном фронте, тогда лови столь грустные мгновенья. Довольно часто поэты о разлуке пишут свои лучшие творенья. И Княжнин к Лизе письмо писал, «Ты и Вы» его он назвал. Некогда на Ты, теперь только на Вы, среди окружающей влюблённых молвы. Она — жена другого, но в мыслях близка в мере прежней к нему. Приходится горевать без неё одному.

Хватало Якову слов, он ими делился. В полемику во строках вступал, тем словно забылся. От лица двух мужиков мог беседу вести: определению «Ладно и плохо» место в жизни найти. Лесть потоком мог изливать, стихотворением «Вечер» дев ему пришедшихся по нраву пленять. А то и «Письмо к гг. Д. и А.», похожим на набор пословиц и поговорок весьма.

Это Княжнин. Он мало творил. Но творил хорошо, чтобы кто не говорил. Опирался ли на творчество других, либо сочинял сам, оставил своего богатства он достаточно нам. Переводил порою, никого не спросив, выдавая за своё, малое в тех произведениях изменив. Тогда это зазорным никто не считал, наоборот — всякий чужое за своё выдавал. Один Тредиаковский чего стоил, «Тилемахиду» сочинивший, написанную ему угодным размером, в оригинальной форме довольно изменивший. И Княжнин, ибо классицизм управлял умами Европы в те годы, к античным сюжетам обращался, воссоздавая в древних декорациях своих дней невзгоды, а то и картины Руси оживали в свете ушедших в былое поколений людей, так ему казалось показать гораздо нужней.

Не пришла пора остановить о творчестве Княжнина рассказ. Есть нужное, достойное внимания тогда и сейчас. Думу задумает Яков, размышляя на разные темы. Но покажет всё-таки человека дилеммы. Куда не тянись, ответ заранее готов. Найдётся у него и у читателя достаточно слов. Не пришла пора забывать наследие человека, творившего прежде, он жил в такой же, как все мы, надежде. Лишь жестокой была к нему судьба. Знает потомок, в жизни поэта должна быть борьба.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У точки нет представлений об ином, она конец всему определяет. Но если точку продолжать, она лишь в виде запятой предстанет. А если несколько точек поставить в ряд, о возникающей неопределённости подумает всяк. Как будет, куда творец человека поведёт, никто и никогда установить не сможет: не поймёт. Представим человека точкой, из которой исходит всё. Он — знак препинания, но и цифра с буквой ещё. Материал податливый, если иначе его представлять, хотя не начиная можно сразу точкой любое начало кончать. Будущее не определишь, думая об одном, но точкой заканчивая, точкой же и начнём.

«Судья и вор» — как представление, куда заводит человека жизни течение. Некогда на равных, люди разными пошли путями, теперь они удивляются сложившимся обстоятельствам сами. Мог судьёю стать вор, вор — судьёю, если согласятся с дарованной им судьбою. Но назад не вернуться, ныне всё именно так. Удивляться не надо — иначе не могло случиться никак. Творец решил, точке вид определённый придав, кому из людей нарушить измысленный кем-то устав, и кому тот устав создавать: очень трудно с этим согласиться и без возражений принять. Потому, дабы избежать недоразумений, хорошо подумайте сейчас, кого судите вы сегодня, тот осудит завтра и вас. Всякое случается, потому в настоящий момент лучше точку поставьте. Творец творцом, но и человек сам творит будущее — это представьте.

Из разных начал в единый конец, земные создания — заложники небес. Рождены, чтобы жить, потом умерев, неважно, осёл или царствовавший лев. «Добрый совет» надо дать, избегая проблем, не для радости жизнь положена всем. Приходит человек в мир, заботу проявляя о себе одном, устраняя преграды, возводимые против него мечом и огнём. И когда определит вотчину, станет спокойно жить, детей он должен много плодить. Родятся дети — вотчину отстаивать уже им, заботиться о благе доставшегося без чужой помощи: самим. Бывает и так, что нет знаний о ремесле отцов, неизвестно как оберегать отчий кров. Есть желание мирно вопросы решать, всем во всём всегда угождать, слушать басни, их смыслом проникаясь, созидать справедливость на их примере собираясь. Но не получится так, ибо никогда не получалось, иною бы жизнь человека давно сталась.

Отцы жили во славу, потомкам на благо поступая. Так желается думать, действительность не зная. Почему родитель, к примеру, успешно торговал вином? Он качеством брал или превосходил конкурентов в чём-то ином? А может доливал воды больше других? Такой рецепт извлечения прибыли из самых простых. Как теперь сказать, что отец доливал воду в вино? Совесть не позволит, да и такого быть не могло! Не позволит человек родителя укорять, светлую память о предке нельзя с грязью мешать. На деле, как бы то печальным не казалось, добавлял тот воду, причём не самую малость.

И теперь, когда дела хуже пошли, посмотри на продаваемое вино: сообрази. Понимаешь причину возникших проблем? Честность губит — должно ясно стать всем. Какими бы басни правдивыми не казались, их авторы иное показать старались. Понятно, человек ест человека с давних пор, заслуживая за то постоянно укор. Но не перестаёт человека человек есть, ежели желает бремя такого благополучия дальше несть. Думается, совет Княжнина усвоен, будет применим, коли никто не желает быть жизнью гнобим. Это противоречит морали, принимается за несправедливость, но не будем пестовать правду, скрывающую лживость. Впору о трости вспомнить, что гнулась под ветра порывами, живя сносно, довольствуясь представлениями о счастье мнимыми.

Автор: Константин Трунин

» Read more