trounin.ru

Соратники Ленина были обречены. Революция всегда поглощает своих детей. Нет места после никому из тех, кто добивался её осуществления. Погибнут практически все члены первого Политбюро. И хорошо, ежели своей смертью. Среди сумевших безболезненно просуществовать до старости приходится считать Калинина и Сталина. Первый числился за бутафорскую фигуру правителя Советского государства, второй — напрямую занимался управлением. Сам Ленин умер немного погодя, стоило большевикам придти к власти. А какова же судьба прочих соратников? Троцкий изгнан и убит. Крестинский, Пятаков, Каменев, Зиновьев и Бухарин расстреляны. Так революция поглотила своих детей, хотя сохранилась в деяниях Сталина. Волкогонов в прежней мере его считал верным продолжателем идей Ленина.

Но благом ли обернулась революция для населения Советского Союза? Пожалуй, люди желали единых для всех условий существования. Что же, быть репрессироваными и трудиться в лагерях — стало осуществлением их чаяний. Сталин нуждался в бесплатной рабочей силе для больших строек, для чего и наполнял лагеря, невзирая на провинности людей. Сам факт одинаковости важен — то изначально подразумевалось, ежели кто не понимал, какие цели имели большевики, стремясь взять от страны всё, в том числе и её естество. И нет важности в ранней смерти Ленина — при нём всё было бы аналогично.

При этом, управление государством оказывалось из рук вон плохим, как бы о том не говорили. Советская идеология поглощала ресурсы, не умея ничего толком продуцировать самостоятельно. Сельское хозяйство оказалось едва ли не поставлено на колени, поскольку появилась нужда в экспорте продовольствия, чего при царской власти не случалось. И разбазаривались на это природные ресурсы страны, отдаваемые за прочие ресурсы, вполне способные быть произведёнными непосредственно гражданами страны.

Но Ленин умирал в начале правления большевиков. И как он умирал? О чём он думал? Его терзали головные боли, порою ему приходилось учиться читать заново. И этот человек продолжал оставаться наделённым властными полномочиями. Он не боялся просить дать ему цианистый калий, ежели его здоровье безнадёжно пошатнётся. И больше прочих возлагал он данное желание на Сталина, от исполнения чего тот в послании к членам Политбюро отказывался.

История — наука сложная. Интерпретация её неимоверна трудна. Документов о прошлом может быть великое множество, но следует ли им полностью доверять? Не надо ли искать скрытый смысл? Ежели так рассуждать, то всё может быть иначе переосмыслено. Однако, если так думать, вовсе запутаешься в различии взглядов. Всё равно, какую книгу о Ленине не возьми, не встретишь в них однозначности. Поэтому, как бы не повествовал Волкогонов, его трактование останется одной из возможных версией. Вполне способной оказаться правдивей остальных.

Волкогонов старался отстаивать термин «вождизм», синонимичный «ленинизму» — это особый вариант диктатуры, при котором население страны добровольно вверяет власть диктатору. Говорил Волкогонов и о посмертном деле Ленина, вернее о том, каким символом он стал буквально, положенный в саркофаг той религии, культ почитания которой расцвёл при Сталине, стал сбавлять обороты к падению Советского Союза, и продолжающий будоражить умы, покамест мумия сохраняется в построенной для её нахождения усыпальнице. Но для советских граждан Ленин оставался человеком, будто желавшим блага гражданам страны. Отчего-то никто не придавал значения, что на тезисы Ленина ссылались все генсеки, неизменно вступая друг с другом в противоречия.

На самом деле, говорить о Ленине можно бесконечно. И о нём человечество продолжит говорить необозримо долго. Или так кажется, но с полтысячи лет точно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что Бога вспоминать, когда дела вершат земные боги? Исчезло божественное из государства, прежде называвшегося Россией. И боги в том государстве далеко не те, какими были небожители до них. Раньше власть считалась бессмертной, переходя от старшего поколения к младшему, чаще от отца к сыну. После всё изменилось — кому хватало больше наглости, тот и брал бразды правления. Было ли тем людям до забот о нуждах страны? А если было, то они понимали, для совершения им потребного у них есть единственный шанс. И насколько таковой шанс окажется оправданным, ежели потомки его запомнят просто в качестве тридцать седьмого года? Белов подвёл повествование трилогии к неизбежному — к кровавым чисткам. Гильотина запускалась!

Год великого перелома свершился. Свершился и надлом в мировоззрении Сталина. Вождь начитался учебников по Великой Французской революции, усмотрев в былом неприятные для себя моменты. Он смело сравнивал себя с королём, действуя на опережение. Он не собирался позволить евреям положить конец его начинаниям. Он не даст накинуть петлю на шею. Нет! Сталин сделает всё быстрее. Это он даст волю маховику. Это он разберётся со злопыхателями. Никто ему не помогал добиваться власти, и уж не евреев заслуга в свершившемся. Такой ход мыслей внушил Белов вождю, посчитав достаточным обоснованием для развернувшейся под Россией бездны.

Кто ныне становился за бога? Тот, кому жрецы будут приносить жертвы, кого будут хвалить и возносить миряне, за заступничество кого станет молиться большая часть населения. Люди не избавятся от веры в существование Вседержителя. Им не так важно, в каких высях он обитает, хоть является обыкновенным человеком из плоти, ничего божественного в себе не подразумевая. Вера творит чудеса, поэтому в государстве обязан быть бог, каких бы приношений во имя собственной славы он не требовал.

Иные граждане вспомнят — не должны они поступать против человеческих ценностей. Что им некто на Олимпе, когда им за богов сами люди, прославившиеся отвагой и решимостью. Если станут предлагать доносить, будут ли? Не будут. Тогда их заставят, пригрозив. И тогда не будут, зная о поступках предков, шедших на смерть во имя чести, а уже потом во имя Отечества. И может быть во имя Бога, что становилось всё меньше похожим на правду. Теперь всё менялось. Бога не было, но бог был. Отечества не было, но оно сохранялось в сердцах. Честь и вовсе исчезла, заменённая необходимостью принести её на алтарь победы ложного пролетариата. Это год тридцать седьмой — утрата смысла человеческого существования.

Так тяжело думал Белов, не допуская иных вариантов. Видел он сугубо мрак, сим мраком отражая канувшую в Лету действительность. Он брался судить за других, не всё помня о былом лично. Может он ведал о разговорах очевидцев, слушал настрадавшихся от сталинской власти. И он смотрел наперёд, зная о должном свершиться. И читатель ему поверит, пропитанный создавшимся вокруг Сталина антуражем. Оказались забыты радостные чаяния современников, довольных достигнутыми свершениями. Каковым бы не было их горе, они крепко держались друг за друга, не позволяя овладеть ими другим чувствам. Но тридцать седьмой год наступал — избавляя государство от старой мысли, поселяя в гражданах мысль новую. Не страхом наполнялись головы людей, да принято теперь думать, что наполнялись головы как раз страхом. Такова парадигма, упавшая на сторону однобокого восприятия.

Точка зрения Василием Беловым высказана. Новые поколения будут сказывать о былом уже иными словами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Ради поставленной цели Ленин был готов на всё. И цель эта — добиться власти. С 1902 года он — создатель конспирологической организации, ведшей агрессивную политику, исповедовавшей принцип террора. И никаких других обеляющих слов быть использовано не может. Волкогонов твёрд в таком убеждении. Но кем Ленин был до 1889 года? Почитай, что никем. Он — дитя Европы и Азии, имевший в роду евреев, немцев, шведов, калмыков и русских. Он — потомок буржуа и крепостных. Его дед по матери — Сруль Мойшевич Бланк из Житомира, принявший крещение. Для советских граждан Ленин явился подобием Бога, ибо за Вседержителя он и почитался. И этот Бог — истинный Сатана, бравшийся судить, кого расстрелять, кому быть повешенным. Таким Ленин стал как раз с 1902 года, встав на путь борца за диктатуру пролетариата. Впрочем, кроме диктатуры он ни в чём другом не нуждался, какие бы обещания людям не раздавал. И в таком убеждении Волкогонов был не менее твёрд.

Снимем нимб с образа Ленина — таков призыв к читателю. До конца не станут известны все обстоятельства его жизни. Опирайтесь на имеющееся. Ежели у Ленина спрашивали совет, как ему поступить с Великим князем Михаилом, симпатизирующим большевикам, то прямо не отвечал, полностью полагаясь на благонадёжность спросившего. Ежели узнавали, как поступить со сторонниками белых, тем суждена одна участь — казнь. Говорят, Ленин не повинен в терроре, развязанном Сталиным. Волкогонов возражает! Ленин умер, хотя как раз готовил почву для террора, дабы убрать всех, кто оспорит его власть, в том числе и прежние соратники. Ленина и убить пытались как раз из-за того, что он предал социалистические убеждения, создавая государство, нисколько не близкое к воззрениям Маркса, ведь убивать его шли эсеры, столь же радикальные в представлениях, какими являлись большевики, якобинцы Октября.

Любопытный факт: Ленин учился в школе, директором которой был отец Керенского. Как раз Керенский выступит главной преградой на пути к власти. Эту преграду Ленин устранит. Волкогонов утверждает, что через семьдесят лет случится обратное — дело Керенского одержит победу над делом Ленина. И всё-таки, почему Ленин загорелся идеей вести революционную борьбу? Казнь брата тому не явилась причиной — выразил уверенность Волкогонов. Может прочтение «Капитала» тому способствовало? Учиться царская власть ему не позволила, сослала в родовое имение, где Ленин и принялся за штудирование труда Маркса. Кстати, за всю жизнь Ленин работал всего два года, будучи адвокатом. Более трудиться ему не приходилось, если не считать за труд партийную деятельность. Потому стало важным аспектом обсудить — на какие средства Ленин жил.

Жил Ленин за счёт государства. Его мать выбила пенсию в сто рублей по смерти кормильца семьи, то есть отца Ленина. Это не те восемь рублей — заработок Ленина в ссылке. На такие деньги можно было спокойно совершать заграничные поездки, никогда и ни в чём себе не отказывая. С созданием РСДРП дополнительно кормить стала партийная касса. Деньги приходили от сочувствующих, а также пополнение происходило за счёт разбоя, за каковое направление ответствовал Джугашвили. Получается, Ленин воплощал собой тот тип оппозиционера, что существует за счёт пожертвований, ибо иначе деньги он зарабатывать не умеет. То есть, может и не желал Ленин так существовать, но иного выбора у него не было, кроме как создавать определённое представление.

Чем именно занимался Ленин на протяжении десяти лет после 1905 года — Волкогонова не затрагивает. Сей временный отрезок почти полностью выпал из повествования. Читателю должно быть интересно, как события развивались после отречения царя в 1917 году. Однако, с 1914 года Ленин задумал перевести империалистическую войну в гражданскую, стремясь через поражение России в Мировой войне раздуть всеобщий пожар революции. Волкогонов посчитал таковое намерение схожим с поступком генерала Власова, во время Великой Отечественной перешедшего на сторону Третьего Рейха. Да и разве не обвиняли Ленина, будто он брал деньги на революцию у немцев? На самом-то деле Ленину было безразлично, кто его снабдит средствами, отчёта за то он никому предоставлять не собирался, как и угождать тем благодетелям.

Нет нужды излишне вспоминать про Плеханова, Мартова и Николая II, как то делает Волкогонов. Достаточно сказать, что первый разочаровался в революции, второй — пострадал за слишком мягкие политические представления, а третий — за ещё более мягкое отношение к действительности. Николай нисколько не был кровавым, он всегда ратовал за мир во всём мире, и если случалась война, то её следовало вести без лишней жестокости: гуманно относиться к военнопленным и не применять отравляющих веществ. Не стоит вспоминать и прочих, кто противился революции, либо ей содействовал, едва ли не абсолютное большинство впоследствии оказалось уничтожено, ежели смерть их не наступила раньше в силу естественных причин.

Во Франции была Великая революция, в России начиналась столь же Великая революция: опять запускалась гильотина, срубавшая головы всем. Ленин всё же сумел добиться власти. Значит и торжество советских якобинцев зальёт государство реками крови.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как начать так, чтобы заинтересовать читателя? Согласно заветам Чернышевского: требуется удивлять! Потому нет ничего лучше, чем с первых строк представить вниманию фигуру Сталина, опечаленную складывающимся положением дел. Время шло с двадцатых на тридцатые годы, а гордиться нечем. Россия лежала в руинах, союзные республики испытывали негативное воздействие советской власти. Невзирая на это, Сталин измыслил идею объявить о свершившемся великом переломе. Рядовой житель узнавал, что, оказывается, улучшения должны быть заметны повсеместно. В каждой сфере отмечался рост. Потому и обозначился год великого перелома, пусть и должный обязательно восприниматься с сомнением. Однако, проникнувшись успехом, тот рядовой житель начинал трудиться продуктивнее, стремясь становиться всё лучше и лучше. Оттого и начнут вскоре появляться стахановцы. Пока же, для будущих свершений требовалось задействовать человеческий ресурс. Где его взять? Страна переполнится лагерями. Кажется, читатель заинтересовался. Значит далее можно писать о чём угодно.

Надеяться на сознательность граждан нет необходимости. Всё следует насаждать силой. Крестьяне не могут быть разумны, ибо в их среде кулачество и сосредоточено. Так ли? Склонный к труду на земле найдёт возможность им заниматься всюду. Хоть сошли его на север, хоть на целину. Как бы не думали о точке зрения Сталина, предпринимаемые им меры меняли мировоззрение людей, с истовым желанием шедших на требуемые от них жертвы. В результате Советский Союз пережил массовые миграции населения, чего добровольно в цивилизованном обществе не происходит. Но Белов обратился к другой теме. Его заинтересовала каторжная судьба заключённых. Ведь без дела в лагерях не сидели, обязательно занимаясь полезным для развития определённого региона трудом. Что же, тому не способствовали комфортные условия существования, посему естественно читателю показываются тяготы вроде вшей, антисанитарии и тесноты.

Только зачем поднимать страну, бывшую и до того первой? Разве мало добывалось хлеба? Так зачем говорить, будто теперь его стало мало? Население должно жить в иной действительности, нежели есть. Пусть крестьянин трудится, создаёт ещё больше — излишки найдут применение. Главное сохранять у людей стремление к достижению лучшего. Ежели представить, что всё отлично, то чем тогда мотивировать? Белов мог и не утверждать, будто Россия после революции оставалась на ведущих позициях. Отнюдь, именно по той причине Сталин на первых страницах произведения и пребывал в унынии, не умея сладить с продолжавшимся спадом. Белов, в свою очередь, осуждал свершившееся, отнявшее у людей ими достигнутое. Впрочем, без рассмотрения нюансов таковой разговор ничего не значит.

И всё же, как бы Белов не описывал былое, у читателя создаётся неизменное ощущение идиллии. Сталин прослыл кровавым диктатором, уничтожавшим население, одновременно с тем добиваясь для страны могущества. Кажется странным так рассуждать, однако, требовалось сперва изменить как раз мировоззрение людей, поскольку иначе ничего бы не удалось добиться. Не по той ли причине советский гражданин, хотя бы в год великого перелома, стал восприниматься энтузиастом, готовым поступать сугубо на благо государства, забыв о личных предпочтениях? А кто не хотел по доброй воле, того заставляли силой. Вот и потонула страна в крови. Ужасная получалась идиллия. Но! Так ли плохо жить в плохих условиях и в великой стране, нежели жить так же плохо и в плохих условиях, но в стране, лишь намекающей на своё величие? Надо понимать и то, что начинал и продолжал писать Белов произведение в не менее зримый год великого перелома, но уже с утратой былых ценностей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вопрос Чечни и Ингушетии всегда остро стоял для России. Но и для чеченцев и ингушей ситуация казалась не менее острой. Не стоит вспоминать времена стародавние, когда гремела продолжавшаяся почти половину XIX столетия Кавказская война. Важно другое — имевшее значение для каждой национальности, оказавшейся в пределах Советского Союза. Чеченцы и ингуши приняли ту же долю, какая досталась каждому народу, без каких-либо исключений. Они подвергались точно таким же жизненным испытаниям, может в чём-то претерпевая даже больше угнетения. Канта Ибрагимов решил на примере одного чеченца показать, как обстояло дело со всем чеченским народом. Повествование затронет практически все аспекты, подводя читателя к необходимости понять основное, почему чеченцы продолжают сопротивляться официальной власти. И, надо сказать, после прекращения существования Советского Союза ситуация обострилась до прежде небывалого уровня. Что боевые действия с 1994 по 1996, что с 1999 по 2000 годы: всё это имело огромное значение для самих чеченцев, ощутивших ослабление пут. Потому произведение Канты Ибрагимова стало важным. Его стоит прочитать хотя бы ради того, чтобы разделить боль чеченского народа за точно такие же утраты чувства личного достоинства, каковое испытывал на протяжении XX века каждый, будь он русским, украинцем, белорусом, либо кем другим, одинаково пускавшийся советской властью в расход.

Чеченцы противились советской власти изначально. Не нравились им большевики. Не лежала к взглядам социалистов их душа. Как оказалось, не зря они опасались перемен. Что сделала советская власть для чеченцев? Отнеслась как к разбойникам. Был создан образ чеченца-тунеядца, предпочитающего вместо честного труда преступный промысел. Чеченцев отправляли в лагеря, спрашивая с них там не больше и не меньше, нежели с прочих заключённых. Мечтали чеченцы о побеге из страны, но не бежали, не желая оставлять родной для них край. Что же, тогда советская власть отправляла их на войну с Третьим Рейхом, справедливо награждая за проявление храбрости на поле боя. Но отличившихся никто всерьёз из советских граждан не воспринимал, ибо образ чеченца, живущего разбоем, продолжал сохраняться. Чеченцев опасались и прямо им говорили, что на войне они не воевали, да и если были, то отсиживались в окопах. Обидно было слышать такие утверждения чеченцам, имевшим боевые награды, от тех, кто провёл сороковые годы в тылу, либо за проволокой всё тех же раскиданных по стране лагерей.

Лагеря, война, унижение — не столь страшная участь чеченского народа. Потеря родного края — вот для них страшное. И они его потеряли. Чеченцев и ингушей в массовом порядке сняли с насиженных земель и отправили в казахские степи. Желали они того или нет, ежели были чеченцами, либо ингушами, относились к номенклатуре или отличились на войне — всем сообщалось единое направление: прочь. Но и это не оказалось страшным. Осквернение родного края стало страшнее. До того поддерживаемая чеченцами, земля вмиг лишилась хозяев, вместо заботливых людей пришли пьяницы и тунеядцы (на этот раз настоящие, а не согласно созданного советской властью образа). Где ранее текла размеренная жизнь, пусть и с соблюдением традиций предков, развели свиней, а на земле ничего вовсе не растили. Как станет понятно после, и в этом ещё не было страшного. А поистине страшным стало возвращение назад, когда в пятидесятых чеченцам и ингушам разрешили заново воссоздать прежде отобранный у них край. Право на разрешение вернуться, само место для жительства и собственное достоинство — пришлось выкупать. Так страдания двух народов должны были закончиться.

Рассказывая, Канта передавал читателю всю испытываемую его сердцем боль. В девяностые годы всё вернулось назад. Уже сообразно других предпосылок, не по собственной воле, чеченский народ стал заложником разыгрываемой извне ситуации. Мешал спокойному существованию и навязанный советской властью образ, пусть Советский Союз к тому моменту лежал в руинах. Как же быть дальше? Главный герой повествования устал от испытаний, видеть очередной конфликт он никак не желал — хотелось ощутить спокойное дуновение ветра, вместо чего налетел сносящий постройки ураган.

Как же достичь блага чеченцам? Нужно показать, насколько народ способен существовать на равных со всеми. Обиды были и новых не избежать, главное не поддаваться жарким речам радикально настроенных людей. Всегда стоит помнить о мудром изречении: худой мир лучше доброй ссоры. Может потому и утихли противоречия, стоило Канте Ибрагимову получить государственную премию за роман «Прошедшие войны»? Общественность наконец-то поняла, что если о чеченцах думать хорошо, то и они с радушием станут принимать тебя в своих городах и селениях.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература многогранна, но писателю следует выбирать не грани, а одну из плоскостей, как и читателю интерпретировать текст не с граней, а с той же плоскости, либо какой иной. Такова литература, требующая определённого восприятия, сколько бы не минуло времени с создания определённого художественного произведения. На этот раз Василий Белов взялся отразить будни советской деревни накануне массовых процессов, связанных со стремлением власти преобразовать жизнь на селе, сделав то для пользы государства. Разумеется, речь идёт о борьбе с кулаками и обязательной коллективизации, когда частные хозяйства объединялись в единое целое с общим имуществом — в колхозы. Пока всё это происходило на добровольных началах. Можно то время считать наполненным позитивными ожиданиями от до того свершившихся перемен. Наконец-то крестьянин получил так долго ожидаемую землю, без которой он оставался в результате отмены крепостного права. Это казалось настолько близким, что никто не ведал, как поиски чуждого элемента на селе принимали всё более обязательный характер. Вскоре суждено свершиться страшному, а пока предстоит наблюдать за пасторалью.

Конечно, Белов лукавит. Он нарисовал на страницах примерно возможную ситуацию. Указанного им села словно не коснулись беды первых лет становления социалистической республики. Просто ушли одни, дав право на землю другим. Без каких-либо продразвёрсток! Случилось идеальное сочетание требуемого. И вот крестьяне зажили на селе, довольные снизошедшей на них вольностью. Зачем Белову потребовалось создавать именно такое впечатление о селе двадцатых годов? А может он сам тогда не ведал, подпитанный мифами советской пропаганды? Он знал лишь о свершившемся крахе крестьянского быта, связанного с курсом проводимой Сталиным политики. А как обстояли дела до того — лишь представил. Как результат — практически утопический образ, та самая пастораль. За единственным исключением — чуждый элемент обязательно будет разыскиваться, ибо среди положительного должно существовать и отрицательное явление.

Неважно, есть чуждые элементы или их нет — следует искать. Читатель понимает, какой размах таковое желание примет после. Дабы не печалить излишне, Белов растянет повествование на долгие страницы, чаще воссоздавая сцены, совершенно ничем не примечательные. Читатель так и решит, наблюдая, например, за карточной игрой, лишённой сути. Согласно её правил: кому достанется красная карта — тот победил, а кому чёрная — проиграл. Вместо краткого описания игрового процесса, Василий надолго остановится на подробностях, не продвигая действия вперед, не сообщая информации к размышлению. Подобных сцен представлено в «Канунах» с излишком.

Белов неизменно стремился показать утопичность представлений крестьян. Когда к ним приходили и заявляли о требованиях, они в ответ показывали газету, где чёрным по белому расписывалась прелесть быта советских граждан. Кто-то требовал искать чуждый элемент? Почему тогда пресса молчит и ни о чём таком не сообщает? Перегибы не касались сознания крестьян, всё они воспринимали за самоуправство отдельно взятых личностей. И ежели кто утверждал о необходимости создания колхоза на селе, его посылали в другие селения, ибо газеты не писали о принудительном порядке. Там сообщалось: всякий добровольно вступает в колхоз, либо не вступает. Поистине, Василий рисовал на страницах золотое время крестьянства… Может такое действительно существовало? Да вот о нём потомки совершенно забыли, воспитанные на обязательной негативной оценке ленинских и сталинских начинаний.

Но переменам обязательно быть. Уже гремела травля троцкистов. Оных выискивать принялись и на селе. Когда сельчане отказывались от добровольного согласия с политикой власти на местах, им грозило, как минимум, обвинение в симпатиях идеям Троцкого, что для них означало наступление теперь уже мрачных перемен.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучшей доли не бывает — всякая доля плоха в той или иной степени. Её восприятие зависит от способности согласиться с ниспосылаемым судьбой. Принято думать, гражданская война принесла для России горе. Но разве когда-то россияне жили вне обоюдного противостояния? С древнейших времён люди внутри очерченных за Россией границ ходят по острию ножа друг к другу. Была ли Русь — случалась взаимная резня. Будучи под монголами — били в спину не стесняясь. И даже достигнув благополучия при Иване Великом, уже при Иване Грозном потонули в собственной крови. Не говоря уже о Смутном времени, а также закабалении при Романовых правителями религии, а верхами — низов. Всяк всякому приходился за врага, пока не случилось развала монархии. И тогда Россия продолжила жить во взаимной ненависти. Да не о России тут следовало вести речь. Человек, что волк среди волков. Он такой же волк, как окружающие его волки. Ему не видать лучшей доли ни при социалистическом режиме сталинской диктатуры, ни при колониальном строе Третьей Французской республики. Потому и показал Михальский судьбы одной семьи при различных обстоятельствах. Счастье ведь всегда возможно — нужно его лишь хотеть, не отказываясь видеть благое при самом чёрном осознании действительности.

Чем не пример, представленная вниманию мать-дворянка? Он осталась одна в стране советов на руках с малолетней дочерью. Но жить, ощущая себя побеждённой, она не желала. Нет, не срывался ропот с её уст. Она хранила молчание, став для всех представителем этноса малороссов. Зная ворох языков, делала вид, будто кроме украинского ничего более не разумеет, интуитивно понимая лишь говор русских. Счастье она видела в становлении дочери. И дочь ничего не знала о прошлом, храня твёрдую уверенность в справедливости происходящего. Ей не говорили о былом — о величии павшей империи. Наоборот, Советский Союз — это то государство, где каждому обеспечен почёт и уважение. И Михальский в этом не лукавил. Не случится пока ещё травли всесоюзного масштаба, не смешают советских граждан с грязью. Есть чему продолжать радоваться. Это одна сторона.

Другая сторона — французский Тунис. К его берегам отбыли корабли под руководством Врангеля. Среди находящихся на борту — девочка-сирота. Она, на минутку нужно задуматься, дочь той ранее упомянутой дворянки. Сойдя с берега России, произошло семейное расставание едва ли не навсегда. И ведь должна быть та девочка счастливой, коли избежала безумия сограждан, согласившихся жить под ожиданием наступления коммунизма. Но она будет взрослеть, и будет настолько же счастливой, как её сестра в Советском Союзе. Она станет успешной, легко взбираясь по карьерной лестнице. И ей было невдомёк, в лапы каких волков она изначально попала. Нет, не радостными были распахнутые объятия французов, согласившихся принять беженцев. Отнюдь, вне людского внимания оказалась суровая реальность — русских приняли, чтобы продать всё ими привезённое. И даже корабли пойдут на слом, ибо такова цена за право жить среди волков, выдающих себя за людей.

Так чья доля лучше? Девочки, оставшейся в Советском Союзе, должной вскоре столкнуться с оскалом жизни? Или её сестры, столкнувшейся с оскалом иного рода, вынужденная принять необходимость смирения? Они росли среди волков, и начинают понимать волчью суть человечества, и вот-вот уже сами станут волками, ибо ежели откажешься бороться за своё мнение, тогда будешь забит: хорошо, если просто останешься в живых. Как будут развиваться события дальше? Михальский не остановился на «Весне в Карфагене», он продолжил писать о судьбе русской эмиграции первой волны.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэтом быть не просто, поэтом сложно быть, а кажется иначе — всякий может в рифму говорить. И говорят ведь люди, не задумываясь говорят, себя нахваливая, невзирая, что их позор задором смят. Им мнится многое, и что же из того? Хватаются за всякое — хватаются за всё! Они — сочинители, таково прозвание должно быть им. Мало в рифму слагать, чтобы поэтом стало больше одним. Отнюдь, есть правила — их нужно соблюдать. А где нет правил — там их нужно создавать. Из ничего рождается поэзия, приходит в этот мир, негласно и неясно проявляется для человечества кумир. Но это громко сказано, а на деле как? Разве тот мастер, кто рифмовать мастак? Отнюдь, да спор о том — бесплодный разговор. Кому-то нравится, и это кто-то не учёл. Потому оставим распри, приблизимся к тому, чьё имя громко прозвучало, хоть и годы прошли — всё былое изничтожено, словно пропало.

Новелла Матвеева — бард (мнение есть), её сборник поэзии «Жасмин» — для обывателя в прочтении честь. Так ли оно? Стоит углубиться. Видится многое, но чтением не получилось насладиться. За всё бралась Новелла, всему внимание уделяла — от пятидесятых годов к современности протянулось событий немало. Из залежей те стихи, найдены они и в сборник вошли. И про жасмин в строках много, как про характер человека, так и про ему подобные цветы. Всё прочее, опустим излишние детали, поймёт сторонний читатель едва ли. Нужно знать Матвееву, с нею говорить, ведь суждено её стихи забыть. «Жасмин» — отголоски её бытия, и не зная поэта, как настроишь себя?

Смотрела Новелла назад, мифы созерцала, о золотом руне и аргонавтах она рассуждала. Видела в Ясоне странника богов, шедшего к востоку в поисках кавказских берегов. Потом смещался Новеллы взгляд, уже он пламенем объят. Узрела врачевания грехи, врачу велела удлинять людские дни. Не пациент пред ним, а равный ему, относись, доктор, к тебе обратившему — как к себе самому! И вновь смягчился взор, замечен Новеллой пузырь мыльный — горемыка по жизни, он на воле, но на ветер пущен он как ссыльный. Обречён на смерть, может того не желал, мылом бывший — не сам себя он для воздушной среды создавал.

И снова укор от Матвеевой звучен, читатель довольно от нотаций Новеллы измучен. Ругается поэт на людскую лень — не различают глаза ни ночи, ни день. Вместо прогулок — без оглядки бег. Где тут увидишь отражаемый свет? Вместо природы за окном размазня, оставляет холодным сердце за экраном война. И в подобном духе ведёт Новелла с читателем разговор, выражая каждый раз новый укор. Но стоит и поэту сказать огорчающих слов, коли рифма становится похожей на «плов». Берёт Матвеева «сырок» — к нему созвучие «сурок». В такой вот манере, не останавливаясь и на миг, сочиняла Новелла новый свой стих.

Когда вдохновение от злости на мир угасало, находилось то, из-за чего на душе легко поэта стало. Бралась за прозу, читая гринов Зурбаган, сама будто поселялась, уносилось сознание к его степям и горам. О Шекспире могла Новелла стихи сочинять, то есть не могла страсти к поэзии никак вовсе унять. В итоге получился сборник, опубликованный на радость друзьям, пришёлся он по нраву и прочим чинам. Выделен «Жасмин» на уровне государства, до проявления к прочим сборникам стихов коварства. С той поры поэты за сборники госпремий не получали, и получат в ближайшие десятилетия едва ли.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зависимость становления славян от обстоятельств очевидна. Каждое племя перенимало культуру соседей, в конечном итоге принимая на себя их роль. И ныне они чаще известны не под своими именами, отчего разобраться с этногенезом крайне затруднительно. Во многом как раз поэтому, в зависимости от исторических предпосылок, современные славяне отмежевались друг от друга, предпочитая раздельное существование и миропонимание. Что же до их прошлого — оно покрыто мраком. Остаётся предполагать, тем Валентин Седов и занимался. Он прямо сказал читателю — не будет говорить об общеизвестном, остановится на гипотезах. Иного он сделать не мог, поскольку до VIII века информация о славянах очень скудна, ещё меньше сведений о таких крупных образованиях, вроде дошедших до нас упоминаний из скандинавских саг о стране городов — Гардарики. Действительно ли прежде существовало триста славянских городов? И если да, что с ними сталось?

Седов выступил в качестве археолога. Ему интереснее разбираться с находками в курганах с последующей интерпретацией возможного. Так он приходил к определённым суждениям. Верность их должна подвергаться сомнению. Без письменного источника тех времён приходится домысливать. Впрочем, сведения от древних очевидцев не обязательно могут иметь отношение к действительности. Учёные, изучающие прошлое славян, никогда не смогут выйти из тупика, оставшись наедине с неразрешимой проблемой.

В одном Седов уверен, существовало общее славянское племя, расселившееся по Европе. Самостоятельно ли оно или нет, об этом он рассуждал в монографии «Славяне в древности». Теперь, когда речь коснулась средневековья, необходимо размышлять дальше. И всё же Седов каждый раз выражает уверенность — на славян влияли соседние племена, культуру которых они перенимали. Как яркий пример: болгары — ассимилировавшие тюрков, венгры — угров, хорваты — сарматов, и анты (будущие древние русские) — аваров. Касательно поляков Седов сомневается — точно от полян, но скорее стоит говорить о множественной ассимиляции. Особое место отведено чехам и моравам, имевшим сношения с франками — на их землях зародилась современная письменная культура восточных и частично южных славян.

Седов не касается вопроса деятельности Кирилла и Мефодия в Моравии. Он не берётся утверждать, будто именно они разработали кириллицу. Наоборот, создание кириллицы он приписывает епископу Клименту Орхидскому, их ученику. И где-то после этого отмечается возможность существования трёх сотен городов, большей частью уничтоженных монгольским завоевательным походом. К которому бы и следовало приковать внимание читателя, чего Седов не сделал. Ведь именно монголы уничтожили культуру восточных славян, практически не затронув западных. Но, в таком случае, возникает непонимание, как тогда память о былом была практически полностью уничтожена? Западные славяне обязаны были сохранить в хрониках летописание о древних временах, подобно созданной Нестором «Повести временных лет», но и у него сведения о глубоком прошлом отсутствуют. Всё будто бы возникло разом, тогда как до того не имелось ничего.

Требовалось разобраться со всеми славянами, чем Седов предпочтительно и занимался. От одного древнего кургана и племени он следовал к другому, стараясь разобраться, почему здесь возникали поселения и какое влияние испытывалось от всевозможных факторов. Обязательным Седов считал разбираться со схожестью звучания слов, пользуясь этим в качестве вспомогательного инструмента. Сложно представить, чтобы созвучие имело хоть какое-то отношение к возможности понять прошлое, учитывая неисчислимое количество нюансов, вроде всё той же ассимиляции славянами соседних и пришлых племён, перенимая не только культурные особенности, но и язык.

Седов сделал одну из попыток изучить прошлое. Сможем ли мы в будущем наконец-то решить, кто есть и откуда всё-таки пошли славяне?

Автор: Константин Трунин

» Read more

В исполнении Даниила Гранина получилась апология Петра Великого. Кто говорит, что царь был жестоким и до крови жадным, тот явно не понимает, в какое время Пётр обретал себя — в полном кровопролития мире. А кто подозревает Петра в содомии, тот не настолько уж и ошибается, ведь чего не могло случиться с хорошим человеком, пребывавшем в окружении расположенных к нему мужчин. В таком духе и продолжал Гранин повествование, отразив в излюбленной им манере рассказ о некоем человеке, который будто бы ему знаком. Портрет Петра вышел подобным возведённому ему Этьеном Фальконе памятнику — взмывающий на скалу всадник без регалий, стремящийся к свершениям, забывший, что земля уходит у него из-под ног.

Зачем Гранину понадобилось создавать образ императора-благодетеля? Даниил не верил, будто возможно оправдание кровавого режима, позволяющего государству обретать могущество. А ведь и при начале царствования Петра, Русь — тогда ещё Русь — лежала практически в руинах, обезлюдевшая от чумных лихорадок и раскольнической деятельности патриархов. В таких же руинах пребывала Россия — ещё до установления советской власти — сама себя обескровившая. Стояла задача перед государями переломных эпох преобразовать им доставшееся. И Пётр — по мнению Гранина — более достоин уважения, чем — непонятно из каких побуждений — в белый цвет выкрашивают заслуги Сталина.

Конечно, если писать подобно Гранину, всякая историческая личность окажется незаслуженно унижаемой. Потому и применяется к труду о Петре Великом прозвание апологии. Это защитительная речь, она же — восхваление. Облегчить бремя рассказа Даниил смог с помощью беллетризации прошлого, то есть сообщив о чём-то, чему не может быть полной веры. Так он и начал сообщать читателю историю за историей, показывая Петра глазами окружавших его людей. То мог быть Якоб фон Штеллен — мастер иллюминаций и фейерверков, предок рассказчика. Мог и сторонний наблюдатель, заставший гнев Петра на бывшего участника стрелецкого бунта, разглядевший в царе доброту, поскольку — вместо казни — велено было отослать повинного подальше от глаз. И так далее.

Чего Пётр хотел, так это справедливости: уверен Гранин. Ежели русские лентяи и пьяницы, как о том думает Европа, то сами русские должны о том знать. Если кто на казнокрадстве попадётся, тому быть показательно растерзанным. Как раз за казни из-за казнокрадства Даниил особенно защищал Петра. Читатель узнал, что Пётр нуждался в честных людях, и видел — стоило кому-то занять положение в обществе выше, сразу тот начинал набивать некогда пустовавший карман — и видя это, Пётр казнил нещадно. Да так и не стало меньше в России казнокрадов — разворовывание продолжалось, невзирая за должное обязательно случиться наказание.

Знает ли читатель: однажды Пётр едва ли не отдал Россию турецкому султану. Тогда был он в тяжёлом положении, неспособный выбраться из окружения. Помог счастливый случай — свою роль сыграла Екатерина. Что же, не пройдёт и нескольких десятилетий, как некогда простая женщина станет императрицей. Как тут оправдать Петра? Гранин находит слова, объясняя неразборчивостью в женщинах. Вообще Пётр любил забавляться с девицами, кои счёту не поддаются. Вынести бы какое полезное суждение, да не получится. Даниил возводил хулу и тут же её разрушал. Так он и созидал повествование с первых страниц.

О чём бы не начинался разговор, всегда Гранин оправдывал Петра. Но возникает встречный вопрос: для чего обелять одного, безустанно создавая намёки на другого? Между строчек постоянно сквозит авторская ненависть к людям, восхваляющим Сталина.

Автор: Константин Трунин

» Read more