trounin.ru

Подходить к чтению «Женщины в белом» нужно только со стороны понимания творчества Чарльза Диккенса. Если такого понимания нет, то дело может быть поправимо любовью к сомнительного рода литературе, где писатель водит читателя за нос всё повествование, осознанно раздувая объём произведения до невообразимых размеров, чтобы в итоге ничего толком не поведать. Говорить о чём-то, не говоря о конкретном — это отличительная черта очень умных людей, способных доводить аудиторию до исступления, не обращая внимания не недоуменные выражения лиц. Уилки Коллинз полностью впитал в себя стиль Диккенса, изначально находясь под его влиянием: «Женщина в белом», например, была опубликована именно в журнале Диккенса, позволив почитателям таланта одного писателя насладиться своеобразным фанфиком от другого автора.

Коллинз частично стал новатором, придумав вести повествование от имени нескольких героев. Гениальный ход позволяет писать об одном и том же, только с ещё большим количеством слов. Писатели XIX века кормились не от количества проданных книг, а сугубо благодаря периодическим журналам по подписке. Поэтому эпический размах творений Диккенса вызывает не удивление, а лишь снисхождение к порывам человека быть обеспеченным. Однако, тенденция писать много всегда довлела над миром литературы, несмотря на редкие появления действительно ценных авторов, годами вынашивавших идею для книги, после чего ещё большее количество времени реализуя замысел. Иногда получалось создать уникальное произведение и у писателей-поточников, но в числе других их работ оно просто тонуло, становясь уделом самых настойчивых читателей, верящих в возможность найти действительно интересное творение.

Стиль Коллинза мог быть иным, если не учитывать влияние Диккенса. Каким именно образом происходило общение двух писателей — об этом можно прочитать в соответствующих источниках. Проведённые параллели, в любом случае, сейчас не на стороне Коллинза; на момент написания «Женщины в белом», он всё ещё уступал Диккенсу в способности «лаконично» излагать мысли на бумаге. Язык Коллинза бесконечно витиеват, но не от красивого изложения: Уилки постоянно уводит внимание читателя куда-нибудь в сторону, иногда окончательно, после чего возвращение в основную канву сюжета становится затруднительным, если рассеянное внимание не увидит её в размытом неопределённом виде под слоем воды. Можно уподобить содержание «Женщины в белом» нудному описанию событий, бывших интересными только писателю, включая Диккенса. Однако, читал ли Диккенс труды Коллинза в полном объёме — весьма интригующий вопрос.

Кому всё-таки будет интересно творчество Уилки Коллинза? Только поклонникам Диккенса, уже прочитавшим все его произведения и яро желающим прочитать книги других авторов, писавших подобным же образом. В этом случае Коллинз становится настоящим спасением. Читателям, предпочитающим более ясное изложение и отсутствие топтания на месте, стоит поискать иную литературу, не забивая голову важностью приобщиться к английской классике. Русская классика, для наглядности, поднимает широкий спектр проблематики взаимоотношений, не ограничиваясь возможностью рассказать историю ради самой истории. Про французскую классику стоит говорить отдельно, настолько она разнится от писателя к писателю, имевших свои неповторимые стили, на фоне которых английские классики XIX века выглядят единым монолитным камнем.

Что?! Говорите — ничего ещё не сказано про саму книгу «Женщина в белом»? Про неё можно долго говорить, о ней легко написать трактат. Только он будет таким же витиеватым, как и сама «Женщина в белом». Искать незнакомку, а потом разбираться в чужом грязном белье — это древний сюжет, разбивающий в прах увещевания быть благоразумным и не совершать необдуманных поступков, предварительно решив для себя действительную необходимость начинать расследование. С другой стороны, если ничего не делать, то и жизнь пройдёт мимо, а потом будет больно вспоминать об упущенных шансах.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Однажды из творчества Стивена Кинга исчезли божественное провидение, тёмные материи и всесильное зло, уступив своё место вольным фантазиям на тему неограниченной власти отдельного человека, способного своим влиянием сломить ход событий, внеся в них собственные коррективы. Совершенно неважно, если для этого приходится убивать людей и совершать другие преступления, когда перед ним стоит, затуманившая мозг, идея. Любые изменения в структуре Вселенной так или иначе порождают альтернативные миры, с каждой секундой создавая множественные ответвления в безумно сложном устройстве окружающего. Не стоит удивляться, когда кого-то начинают беспокоить мистические проявления, прорывающиеся из запредельного пространства. Стивен Кинг изначально специализируется на исключительных возможностях, иногда проскакивающих в человеческое тело, вознося его над всем миром. Американский культ сверхлюдей больше века набирает силу, не сдавая позиций. В числе его адептов находится и Стивен Кинг, создающий истории о сказочных событиях, не имеющих к реальности никакого отношения. Вот он взялся за путешествия во времени, внеся ряд своих поправок в устоявшийся жанр темпоральной фантастики, пользующийся небывалым спросом у писателей начала XXI века. Нет ничего проще, чем в определённое время послать человека, внеся коррективы, но оставив читателя с чувством пустоты в душе, поскольку кроме знакомства с отдалёнными событиями, больше ничего не происходит. Почему бы не спасти Кеннеди, как-то подумал Стивен Кинг, и в своём стиле реализовал первую серию пятого сезона сериала «Квантовый скачок», использовав для этого приёмы Шарлотты Бронте, по сути став компилятором чужих идей.

Главным героем «11/22/63» становится учитель литературы. На фоне его профессии Стивен Кинг получает отличную возможность донести до читателя частицу своих мыслей, отчасти наполняя содержание книги критическим анализом художественной литературы. Трудно вникнуть в содержание, когда автор водит читателя по задворкам мыслей персонажей. Казалось бы, какое отношение к темпоральной фантастике имеет подход главного героя к сочинениям учеников на тему о прочитанных книгах? Собственно, такое же чувство будет постоянно посещать читателя, когда главный герой в силу необходимости начнёт убивать время, устраивая школьные спектакли, пропесочивая образовательную систему США и укоряя непомерное влияние спорта на процесс обучения. Если задуматься, то грамотный специалист просто обязан думать о работе, анализируя свои поступки и соотнося их с окружающими его обстоятельствами. Однако, возникает диссонанс, когда главный герой начинается вести себя максимально асоциально.

Для достижения нужного результата все средства хороши — под таким девизом протекает повествование. Кажущаяся гениальной идея «сброса на ноль» при возвращении в определённую точку — это всего лишь давно ушедшая в массы мечта геймеров всего мира получить возможность «сохраняться» в реальной жизни, что может позволить избежать необдуманных поступков. Совершенно непонятно, почему Стивен Кинг предпочёл обойти стороной секретные ключи, позволяющие главному герою получать неуязвимость, неограниченный запас чего-либо или, допустим, ходить через стены. Всё просто — это внесло бы в повествование чрезмерный фантастический элемент, убрав из книги ощущение погружения в прошлое, когда трава была зеленее, а небо более голубым. Но и это не помешает Стивену Кингу истребить растительность и окрасить небосвод в едва ли не фиолетовый цвет, отразив самую основную проблему темпоральной фантастики, когда писатель должен рассказать читателю, к чему это приведёт.

Происходящее с главным героем может быть принято за продолжительный сон, грозящий обернуться пробуждением в самый интересный момент. Прожить долгое время в другом месте и при неизвестных обстоятельствах — это трудно совместить с обыденностью, не дающей должной разрядки. Частые дежавю также наводят на мысли, что происходящее не может быть реальным. Если Земля может сделать соответствующее число оборотов назад для перемещения главного героя в определённую точку, то этого не могут сделать остальные части космического пространства, не являющиеся зависимыми элементами для деятельности некого портала, удивительным образом способствующего изменению пространства времени. «11/22/63» — это не «Машина времени» Герберта Уэллса, поскольку не даёт читателю ощущения деградации человечества в отдалённом будущем, как бы Стивен Кинг не пытался показывать именно такой вариант; это не «Убик» Филипа Дика, ибо происходящие события очень сильно напоминают искривления пространства данного американского фантаста, но всё-таки не дотягивают до полной оригинальности, совместив в одном месте много посторонних элементов.

Индийцы могут смело похлопать в ладоши, поблагодарив Стивена Кинга за отличный сюжет для их фильма, ведь добрая часть подойдёт под определение «масала» — сборной солянки из всего, что вызовет у зрителя полный спектр всех эмоций от смеха до слёз. Обычно путешествующим во времени не хватает любви, но добротная литература просто должна содержать такую сюжетную линию, и Стивен Кинг не стал её избегать, благо места на страницах для этого у него было предостаточно. Главный герой будет любить, будет любим, он обязательно будет страдать от своих чувств, и, кажется, даже именно любовь внесёт коррективы в его первоначальные планы. Чем не индийское кино? Не хватает задорных танцев под музыку и красивых пасов конечностями в воздухе, чтобы читатель обрёл полное чувство удовлетворения. Только Стивен Кинг — это Стивен Кинг, и горя хлебнуть всё равно придётся, да не простого горя, а вновь придти в ужас от садистских наклонностей автора, едва не наполнившего повествование парадом калек, да он вовремя спохватился и вспомнил про основную линию повествования.

Имел ли представление Стивен Кинг, к чему он подведёт действующих лиц в финале? Возможно имел, и сделать это планировал наиболее драматическим способом. Когда читатель после последней страницы остаётся с чувством опустошённости, то это лучшая награда для автора. Нет нужды строить повествование ради обязательного хэппи-энда, ведь такое развитие событий самое ожидаемое. Не может книга закончиться на крахе надежд, тогда получается, что все действия героев напрасны, а старания автора бессмысленны. Для Стивена Кинга всегда есть оправдание — это лёгкий сброс всего произошедшего «на ноль», чем он и будет часто пользоваться, представляя события каждый раз в новых красках. И если главный герой изначально воспринимается типичным американским лузером, но постепенно он становится более наглым и беспринципным, не жалеющим ничего, пока цепочка событий не приведёт его к нужному результату. И вот тут-то Стивен Кинг постарается открыть читателю глаза на тщетность бытия.

Поведение главного героя вызывает больше всего нареканий. Стивен Кинг старался показать целеустремлённого человека, решившего изменить ход истории, для чего у него есть шанс спасти жизнь Джону Кеннеди, помешав Ли Харви Освальду совершить преступление. Но вот какими методами он этого достигает? Кажется, Освальд на его пути — лишь очередная жертва, не имеющая шансов вернуться в определённый момент, чтобы попробовать снова. Известно, что если изъять из прошлого одну пылинку, то время уже пойдёт по иному пути. Со стороны кажется — жизнь человека ничего не стоит, но при любом изменении запускается цепочка новых событий, которую невозможно просчитать, какие бы силы для этого не прилагались. Можно судить по общим тенденциям, предполагая большие события, но на уровне конкретных обстоятельств этого сделать никогда не получится. Конечно, Стивен Кинг честно пытался отразить возможные изменения, но это лишь авторское сочинение на тему, если бы небо Земли изменило цвет, то как это повлияет на жизнь марсиан, воспринимающих окружающий мир в других оттенках.

Книга «11/22/63» полезна читателю, как отражение жизни США при Джоне Кеннеди: расовые предрассудки ещё не утратили своих позиций, массовая истерия в ожидании ядерной войны и конца света, неверие в образ жизни Холдена Колфилда, замкнутость людей на внутренних проблемах при их оторванности от внешней политики государства, свободная торговля оружием, вера в благоразумие каждого человека в стране, а под террористами понимали только непослушных проказничающих детей.

06/19/99, кто желает спасти писателя?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не отвлекайте водителя во время движения!

Л. П. Хартли написал пронзительную историю о частном извозчике, наполнив повествование отчуждённостью к клиентам, любовью к жизни, и довёл накал страстей до такой точки, что читатель готов разрыдаться на очередном повороте сюжета. Так выжать, проведя по лабиринтам сумбурных мыслей главного героя, да воссоздав портрет простого человека, которому давно надоела назойливость людей, что он начал мечтать о перегородке между своим рабочим местом и задним сиденьем; и чья личная жизнь никак не хотела складываться, медленно утопая в трясине ежедневных поездок. Трудно со стороны воспринимать любую профессию, если имеешь о ней поверхностные знания. Так ли далека от мирской суеты профессия таксиста? Они всегда на людях, но значительная их часть нелюдима; со временем отношение к людям начинает ухудшаться, а клиенты уподобляются сравнениям далёким от человеческих. Л. П. Хартли решил растопить заледеневшее сердце любовью, но иной раз лучше ничего не менять, нежели по крупицам собрать материал о пересмотре взглядов на мир, где возникает больше проблем, нежели вспыхивает радостных моментов. Однажды главной герой влюбился, а влюбившись — утратил бдительность.

Извозчиков, как правило, не замечают. Они сидят за рулём, нажимают педали и следят за дорогой, двигаясь в указанном направлении. Пассажиры сразу посылают человека, куда им желательно, а сами между собой говорят на разные темы, будто кроме них никого рядом нет. Говорят и на интимные темы тоже, никогда не задумавшись, что некоторые эпизоды лучше обсуждать за закрытыми дверями. Л. П. Хартли со скрупулёзностью описывает быт таксиста начала XX века и его трудовые будни, протекающие внутри салона автомобиля. Чтобы не отклоняться в сторону, Л. П. Хартли практически не даёт читателю возможности выйти за пределы рабочей зоны, заставляя перевоплотиться в глаза и уши главного героя, вынужденного быть невольным свидетелем чужих жизней. За давностью лет он научится не обращать внимания ни на какую информацию, поскольку не является любопытным человеком. Он скорее пунктуальный и исполнительный, вежливый и услужливый. При всей своей чёрствости он давно научился контролировать эмоции, когда клиенты ведут себя неадекватно или заявка оказывается к его прибытию на адрес уже недействительной, так как люди раздумали куда-либо ехать. В каждой профессии есть особенности, вызывающие выгорание к ней интереса, сводя исполнение обязанностей к рутине.

Главный герой перевозит разных людей, но Л. П. Хартли предпочитает показать лишь некоторых из них, наиболее связанных с развитием одной сюжетной линии. Самый важный пассажир, давший главному герою новый смысл жизни, это одна вежливая богатая дама, что особенно уважительно к нему относится… и даже, кажется, уделяет некоторые знаки внимания, интересуясь личной жизнью, изредка забывая вещи, а то и просто очень мило улыбаясь и называя по имени. Дела главного героя начинают идти в гору, ведь теперь его заработок увеличился, а значит он наконец-то купит тот самый автомобиль с перегородкой. Всё становится хуже, когда среди его клиентов оказывается художник и молодая девушка, ведущие себя развязно и в чём-то чопорно по отношению к людям из другого слоя общества, к которым главный герой как раз и относится. Трудно говорить о развитии событий, резко набирающих обороты, но они не должны оставить читателя среди спокойных наблюдателей.

Клиенты извозчика у Л. П. Хартли довольно общительные. За время беседы они могли не только доехать в любое место города, но ещё и вернуться обратно в начальную точку маршрута через другой населённый пункт. Л. П. Хартли уделяет чрезмерное внимание деталям, отдаляя читателя от основного сюжета, но умело всё увязывая в единую линию повествования, что уже невозможно представить описываемые сцены без этих мельчайших подробностей.

Главное, не портить настроение водителю, более требующему к себе мягкого отношения, а то и похвалы. И тогда не будет никаких драм.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Фронда в представлении Ивана Тургенева — это нечто большее, нежели просто оригинальное понимание Фронды, имевшей место во французской истории, обогатившей русский язык словом фрондёрство, что означает предпринимать какие-то действия, но ограничиваться при этом словесной угрозой их выполнения. Именно из понимания громкоголосого пустозвонства проистекает характер главного героя романа «Накануне» болгарина Инсарова. Читателю предлагается пребывать в ожидании важных событий, должных вскоре развернуться. Но книга подходит к концу, а действия Инсарова продолжают удерживать всё накануне должного произойти. Элементы недосказанности отсутствуют, а истинно тургеневская манера изложения в единой канве повествовательной линии больше напоминает мелодраму, где все родственники, только уже под другими именами. Жизненный путь героя Тургенева постоянно сводится к внутренней борьбе за собственные идеалы, жертвой которых он обязан в итоге пасть, причём не самой разумной смертью. Тургенев фрондёрствует от начала и до конца, оставив читателя наедине с собственными мыслями.

Тургенев начинает вводить читателя в курс дела издалека, останавливаясь на диспуте двух философов с разным взглядом на мир. Из их диалога можно сделать множество разноуровневых выводов, пока в мирную жизнь творческих людей не врывается буйный Инсаров, пребывающий в мечтах об освобождении родной Болгарии от влияния Османской Империи. Его просто переполняет желание оказать помощь угнетённому народу. Одиозная идея в очередной раз заслоняет разум главного героя тургеневских книг: несостоятельность мироощущения и бунтарский дух Рудина хорошо известны читателю. Инсаров практически ничем не отличается, кроме высокопарных призывов к необходимости начать борьбу прямо сейчас. У болгарина горят глаза, и он не ограничивается одними словами, чтобы потом в безликой массе пасть под случайной пулей француза. Но Инсаров и не равняется чуть запоздалому образу Базарова, родившемуся почти в одно с ним время. Всех героев Тургенева постоянно что-то гложет изнутри, не давая им покоя. Их энергию надо было направлять в созидательное русло, чтобы вместо хаотических перемещений дать шанс на реализацию других потенциалов, безнадёжно убитых влиянием политики.

Найти объяснение метаниям главного героя не получится. Это надо принять как должное. Болгарин необязательно должен стремиться принести себя на алтарь победы Родины. Впрочем, всегда были люди — одержимые идеями, чем пользуются более дальновидные интриганы, возмущающие определённую группу индивидуумов, чтобы в нужный момент выхватить призовой флаг из их рук. Не расквитайся Тургенев с главным героем таким типичным для себя образом, то пришлось бы показывать более печальную картину краха идеалов затуманенного разума Инсарова, чей молодой пыл так легко остудить, но только по прошествии времени и дав ему возможность насладиться стеной из обломанных человеческих рогов, о которую он сам лично сломал перед этим свои.

«Накануне» изобилует диалогами и монологами. Можно от них спастись подобно немцу, оскорблявшему в этой книге дам: уйди с головой под воду от вмешательства грубой силы. Однако, Тургенев всё равно показал читателю ещё один образ истинного революционера, каким бы печальным он не был. Задор Инсарова будет долго стоять перед глазами, как наиболее объективный и достоверный. Человек будет бороться за иллюзорную истину, так до конца и не осознав, что вся его жизнь была по сути наполнена пустотой на фоне общих народных волнений, имевших истинную разрушительную силу. Взяв за основу тысячи пустышек — рождается новый уклад жизни. И так из противоречий создаётся временная историческая истина.

Огня в глазах мало, жара в сердце недостаточно: нужно иметь крепкое здоровье, иначе пожар начнётся с головы, заразив кровь и вызвав неизбежный крах надежд.

Автор: Константин Трунин

» Read more

«Тридцатилетняя женщина» — вымученное произведение от Бальзака. Книга писалась с 1830 по 1842 год, постоянно претерпевая изменения. Единой сюжетной линии нет, общее впечатление исходит от кислого привкуса солянки. Текст, порезанный большими кусками, помещён автором под одну обложку, — это не выдержанная для придания благородного вкуса книга, а залитая соусом жизненного опыта цепь из нотаций, в которых Бальзак раскрывается перед читателем, показывая отрицательные стороны семейной жизни и присущие каждому поколению ошибки молодости. Мудрость старшего поколения редко находит отклик в сердцах молодых людей — вот и главная героиня не сдержалась, пойдя против воли отца, желавшего счастья и обо всём предупреждавшего заранее.

На первых страницах Бальзак выдерживает общую повествовательную линию, сразу начиная со сцены парада войск Наполеона перед очередным военным походом, где юная девушка с отцом смотрят на процессию. Каждый из них имеет в голове разные мысли, и отцу не нравятся взгляды дочери в сторону статного мужчины. Опытный старик знает о нём всё наперёд, о чём и говорит дочери без попыток украсить действительность. За это получает только укор в нежелании даровать собственному ребёнку счастье, желая иметь выгоды только для себя. Таким образом, Бальзак максимально охватывает спектр возможных развитий повествовательных линий, подводя читателя к единственно возможной для европейского менталитета, не привыкшего ставить мнение родителей выше собственного.

Постановочность «Тридцатилетней женщины» — шаткая конструкция. Создав исходную точку, Бальзак за последующие двенадцать лет так и не определился с её продолжением, изредка выпуская фрагменты новых коротких произведений, позже сведённых в одно. Сюжет тает на глазах, появляются новые герои, общей идеи уже не существует. Читатель видит не только крах надежд юности, но и цикличность этого процесса, подкрепляемый соответствующими сценами.

Заслуга книги заключается главным образом в сформировавшемся выражении «женщина бальзаковского возраста», изначально относившегося к свободолюбивым особам, умеющим твёрдо заявить о собственном мнении и имеющим возможность принимать самостоятельные решения. Для Бальзака было проблематично описать состояние людей, в душе оставшихся детьми; он сожалеет, что не придумали ещё слова для обозначения подобного состояния. Ныне оно имеет название — инфантилизм. И когда главная героиня его преодолеет, тогда ей и становится присущ бальзаковский возраст, а не просто достижение тридцати лет, на самом деле не имеющих с ним ничего общего.

Сломанные судьбы не раз возникают перед читателем, пройдя период относительного счастья. Бальзак даёт установку, что женщине всё равно придётся страдать и брать инициативу на себе, как бы она не искала защиту за спиной мужчины. Когда-нибудь обязательно наступит перелом в ситуации, будь жена бесконечно счастливой в браке или осознавшей приближающийся крах — мужчина просто вынужден будет сломаться перед обстоятельствами, не справившись с ними или проявив упрямство барана, повлекшую его гибель.

Бальзак щедро делится с читателем своим мировоззрением, остающимся спорным. Конечно, многое зависит от человека, взявшего книгу в руки в тот или иной отрезок своей жизни, когда для него выражение «Брак — это узаконенная проституция» может стать откровением, а может и просто пройти мимо, поскольку не для каждой семьи приоритетной чертой взаимоотношений становится именно половая сфера, ей может быть и духовная — самая идеальная среда для долгих и крепких отношений.

Своя правда в «Тридцатилетней женщине» есть, но её надо хорошо искать, иначе найти будет трудно. В одном Бальзак прав — только с позиций нажитого опыта можно сделать более-менее правильный выбор, но для этого необходимо хлебнуть горя, позабыв о необходимости просто быть счастливым.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Ругон-Маккары» | Книга №1

Тёмное мрачное время, наполненное депрессивными нотками с налётом вековечной печали за человеческий род — таким предстаёт Эмиль Золя перед читателем. Натурализм автора воспринимается удручающе, поскольку живой и великолепно поставленный язык повествования ведёт по закоулкам людских душ. Там, где глыбой встаёт фигура Виктора Гюго, создавшего свою собственную реальность, Золя выглядит таким же впечатляющим гигантом. Если смотреть на «Карьеру Ругонов» под углом современного понимания, то легко понять, что достаточно одного шага в сторону, чтобы получилось подобие магического реализма Габриэля Маркеса. Талант колумбийского писателя легко может быть оспорен, если с ним рядом поставить Эмиля Золя, создававшего сюжеты без фантастических элементов, но в той же безысходной атмосфере, в которой отражена боль за обыденную реальность, вдохновляющую авторов на глубокую философию. Реализм возможен, но отчего-то он постоянно прячется за высокими стенами, попасть за которые невозможно; остаётся смотреть с высоты собственного роста, пытаясь заглянуть в сокрытые недра, перебирая страницу за страницей, пока революция героев не станет твоей собственной. Вчера ты был никем, а уже сейчас вершишь судьбы тысяч людей. Протяните руку к Золя: никогда не пожалеете.

Волнение в обществе — знаковая тема, позволяющая рассказать о своих чувствах. Франции в XIX веке хватило событий, отчего многие поколения пожинали плоды политической нестабильности. Империи рушились, потом приходил крах Республик, снова возводились Империи: так было долгие годы, полные безысходности, заставившие людей жить без надежды на стабильность. Читателю может показаться, что в такой обстановке просто невозможно найти тихий уголок, где человек будет человеком, лишённым представлений о творящихся вокруг переменах. Золя даёт такой городок, до сих пор окружённый стенами и имеющий только один вход, через который гости запускаются внутрь только после тщательного досмотра. И не городок это, а скорее большая деревня; там каждый знает каждого. Слухами полнятся дома. Среди всего этого читатель начинает знакомство с единственной наследницей богатого поместья Фуков. Угасающий род получил новую кровь в виде батрака Ругона, а потом и пьяницы Маккара. И пока читатель трепетно следит за поступками героев книги, вырастают дети, рождаются внуки, происходят критические политические события. В один момент становится ясно — отныне не так просто следить за всеми героями, настолько Золя раскинул ветви одного рода, да дал каждому столько пороков, что возникает головокружение. Вокруг всего разворачивается революция, становясь частью людей, разделяя семьи на враждебные лагеря и неся одним радость, а другим горе.

Золя не всегда балует читателя ладным слогом, устраивая себе отдых. Если читателю удастся преодолеть сумбурное начало книги, наполненное символами и образами, будто цыгане поют марсельезу, вышагивая маршем, то он будет вознаграждён погружением в историю небольшой семьи, для которой любовные переживания не являются определяющими, как и взаимоотношения. Внимание читателя захватывают общественные события, которые становятся более важными, нежели разборки родственников. Конечно, судьбы людей постоянно переплетаются, позволяя за кого-то переживать, а иному желать скорейшей и мучительной смерти, настолько он противно себя ведёт. Золя показывает всё довольно реалистично, не позволяя себе наполнять книгу лишними красками. Изначальная мрачная атмосфера сопровождает «Карьеру Ругонов» до самого конца. Не может сын предприимчивого батрака стать рохлей, а отпрыск деградировавшего человека обрести благородные черты. Везде бывают исключения, и они обязательно должны случиться. Всему уделит Золя внимание, но именно негативные черты он будет ставить во главу всего, предпочитая из них исходить при построении повествования.

Малый объём книги раздут чрезмерным вниманием к революции, особенно к её молодым участникам и их взаимной любви. Сущая мелочь в истории семьи, но Золя делает на ней чрезмерный акцент: для него является трагедией, если девственная душа не смогла познать любовь. Стремление к единству с другим человеком — важная составляющая отношений молодых людей, не испытавших на себе горечь разрушения идеалов. Для них всё прекрасно, даже война и желание заявить миру о своём мнении. Эта многостраничная история становится отдушиной для Золя, поскольку является единственным светлым пятном в почерневшей от скорби истории рода. Развитие отношений может напомнить «Двенадцать башен» Ли Юя, лишённые налёта сказочности. При этом реализма в книге не прибавляется — всё по прежнему пребывает в тумане, а может и в думе от пожара в сердцах трёх тысяч людей, восставших против порядка, либо от пара, когда сорок храбрецов заткнули жерло вулкана страстей, обеспечив себе краткие моменты сладостного долгожданного покоя.

На широко раскинувшейся повествовательной линии непривычно встречать жирные точки важных событий, облаготельствованных вниманием Золя. Гораздо проще воспринимается ускоренный вариант повествования, развивающийся стремительными шагами вперёд. Очень быстро кажутся далёкими чужие судьбы, когда перед читателем возникают совсем другие персонажи, также обречённые вскорости отойти в прошлое. В перемене отдельных жизней строится сюжет, но иногда герои возвращаются, давая читателю новую порцию эмоций. Практически невозможно пересилить себя и не проявить симпатии даже к самым отчаянным злодеям, однако всё смотрится настолько органично, что нельзя кого-то лишить возможности быть участником повествования.

Они были никем, желая иметь только кусок хлеба и стакан воды для продления своих дней, а Золя дал им шанс оседлать лошадей и взбудоражить общественность, исподволь построив карьеру Ругонов в том ключе, который был для этого необходим. Франция окрасилась в тёмные тона, и Золя этому помог. Книга наполнена импрессией — довольно мрачной и до жути притягательной.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Былинный богатырь лежал на печи тридцать лет и три года, чтобы в один момент встать, да разогнать супостатов, посмевших вторгнуться на землю русскую. Этот богатырь мог лежать и дольше, если бы не коварный враг, посмевший нарушить стародавний уклад жизни. Герой Гончарова Обломов тоже лежал тридцать лет, пока его не потревожили обстоятельства, вследствие которых в его крови взыграла накопленная сила, лениво растёкшаяся по пыльным углам. Если герой древности вскочил на коня, то в случае с Обломовым произошла оказия. Поизносился русский народ со времён ристалищ — ему всё обрыдло, Накануне важных государственных реформ в стране активно бурлило население, впитавшее в себя накопившееся отчуждение, соединив его с жаждой оставить всё на своих местах, когда случайный человек наконец-то сможет за достойные дела согласно сказаниям посягнуть на царскую власть, которой государь с удовольствием поделится. Пока Тургенев прорабатывал особенности нигилизма, Гончаров пропел оду уходящим в прошлое иллюзиям.

В образе Обломова можно увидеть обыкновенного русского человека, которому присуща лень и надежда на авось. А в образе его слуги Захара читатель может найти характеристику для всей русской нации, что постоянно ворчит, ворочается и ворует у самого себя, погрязнув при этом в толстом слое пыли, постоянно отлынивая от любых обязанностей, сохраняя твёрдый стержень и непомерное чувство собственных амбиций, чаще выражаемых в виде сетования на обидчиков, покуда судьба не лишает способности видеть происходящее вокруг. Гончаров едко и цинично показывает объективную реальность, скрывая её за юмористическими сценами.

Видеть в Обломове лишь ленивого человека не следует. Таков его образ жизни и таковы обстоятельства. Он имеет стабильный доход, а значит умеет зарабатывать деньги. Обстоятельства, воспитание и условия жизни сделали из него того, кем Обломов должен был стать в итоге. Гончаров показывает не только становление этого человека, но и его душевные метания, до которых он долго зрел, чтобы именно перед читателем предстать во всей красоте. Только невозможно пойти против себя, будучи именно таким, какими были твои родители. Обломов мог ходить на светские рауты, страдать от любви и весело танцевать с дамами, коли была бы на то его воля, но застывшее развитие на уровне провинциального жителя сделало для него совершенно чуждой атмосферу большого города. А может и не было той светской жизни, о которой так любил писать Лев Толстой, а всё было строго по Александру Островскому, не видевшем для юмора иных причин, кроме высмеивания социального неравенства, воспитания девиц и будней аферистов. Гончаров не посчитал нужным делать из Обомова общительного человека, построив сюжет книги на нравоучительных тонах, показав возможность грозных осложнений при неосмотрительности.

Повествование «Обломова» переносит читателя от действительно важных моментов к надуманным эпизодам, утяжеляющим книгу. Любовь главного героя и его сновидения могут заинтересовать только тех, кто предпочитает искать смысл в любом предложении, даже в местах его отсутствия. Некоторым читателям книга не нравится именно за счёт подобных глав, в которых Гончаров подвергал сюжет сумбурной обработке без задействования какого-либо смысла. Не рассказывает Гончаров и о печальном окончании книги, давая читателю повод подумать о превратностях судьбы, когда все телодвижения неминуемо приводят к смерти. А сама смерть скорее наступает от упоения достигнутым результатом, если больше нет движения вперёд: жизнь уже не приносит никаких удовольствий.

Кажется, нигилизм — это полностью русское понятие: человек ни в чём не нуждается, ему ничего не надо, он не размышляет о своей жизни, существуя ради существования, чтобы в какой-то момент задуматься над происходящим, а потом опять погрузиться в извечный круговорот одних и тех же событий, которые абсолютно ничего не несут, стремительно укорачивая прожитые дни, пока одни другим не вобьют гвоздь в крышку гроба. Обломовский сон на самом деле чудесен, а его мир — прекрасен. И не надо кривить душой — там, где Обломов лежал на диване, современный человек лежит на работе, думая, что он работает, а на самом деле — совершает точно тоже самое, накапливая за плечами груз проблем, не имея шансов их когда-нибудь окончательно решить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обернуться назад и заново воспроизвести прожитую жизнь — основное занятие главного героя «Посредника» Лесли Хартли. Ему шестьдесят лет, и ему неинтересно то, что окружает его в моменты дум, постоянно заставляющих вспоминать один и тот же эпизод из прошлого, сделавшим воспоминания о нём весьма болезненными. Хартли берётся описать чьё-то детство, совершая путешествие на пятьдесят три года назад в 1900 год. Не так важен год происходящих событий, как описываемое детство. Язык Хартли тяжёл, а некоторые сцены он описывает с рьяной фанатичностью, сообщая читателю много деталей, которые для книги становятся лишними. Главному герою будет море по колено, но это море состоит из чужих проблем, а его собственные способности не позволят спокойно стоять под воздействием сильного ветра обстоятельств. «Посредник» — это восприятие детства с позиций опыта шестидесятилетнего человека, взявшегося посмотреть на себя глупого двенадцатилетнего. И образ возник перед ним слишком наивным, чтобы читатель стал за него переживать.

Отец главного героя был против школьного образования, предпочитая ему частные занятия в домашней обстановке.В Англии это было выбором для обеспеченных семей, не испытывавших необходимости отослать ребёнка подальше с глаз долой. Проблема образования в пансионах всегда вызывала у англичан чувство трепетного ужаса перед строгой дисциплиной и незащищённостью перед учителями, когда воля родителя имела весьма незначительное влияние. С первых страниц читатель заметит в главном герое оторванность от действительности, в чём повинна будет тяга к фантазиям и постоянному желанию спрятаться от всех. Для главного героя фигуры родителей не имеют никакого значения, а раннюю смерть отца он воспринимает результатом подсознательного желания устранить мешающую преграду. Хартли опосредованно наполняет книгу мистикой, делая для главного героя реальной возможность задействовать скрытый потенциал осуществления желаний.

Главный герой увлекается астрологией — любит составлять гороскопы. Иногда о чём-то сильно задумавшись, он воплощает фантазии в жизнь. Вспышка эпидемии кори служит основным подтверждением способностей главного героя, но Хартли будет это отрицать, наполняя голову мальчика мыслями о случайном совпадении. Однако, никак иначе не получается объяснить, когда читатель замечает цепь совпадений, помогающих главному герою жить согласно своим желаниям. Он пошёл против отца, а теперь ему захотелось устроить внеплановые каникулы, и именно в этот момент начинает распространяться корь. Читатель скажет, что это всё незначительные эпизоды книги, поскольку «Посредник» совсем о другом. Частично читатель оказывается прав.

Повествование оставляет ощущение сумбурного изложения. Хартли может надолго растянуть описание крикетного матча, знакомя с правилами игры и позволяя читателю проникнуться духом этого командного вида спорта. Не брезгует Хартли и шансом поведать про особенности милования лошадей, о чём он в том же духе рассказывает чрезмерно долго, издали подготавливая главного героя к суровой действительности, где под милованием нужно понимать совсем другое, а также то, что подобное возможно и среди людей. Главный герой не рос в уличной среде, поэтому он довольно изнежен, что также сказалось на его сообразительности и умственном развитии. У него нет богатого багажа знаний, чем Хартли бессовестно пользуется, на каждой странице объясняя ему что-то новое (едва ли не с энциклопедической точностью). Задавать разъясняющие вопросы — это яркая черта авторского стиля изложения. К сожалению, ответы не смогут удовлетворить главного героя, для которого в каждом ответе находится возможность задать ещё более глупый вопрос.

«Посредник» не поможет лучше понять особенности британских нравов начала XX века, но покажет рост интереса к оккультным практикам.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Идти в ногу со временем можно по разному: одни выбирают мерную поступь, подстраиваясь под изменения; другие устраивают встряску обществу, подменяя одни понятия другими. При этом не возникает конфликта между поколениями, а повторяется старое, что было давно пройдено и забыто. В суматохе желания найти себя, каждый человек выбирает собственную линию поведения, отталкиваясь от окружающей действительности. История человечества знает много примеров радетелей за скорые изменения в привычном укладе жизни, либо трактующих всё исходя от внутреннего стремления быть в числе оппозиционеров. Правда есть за каждым человеком, а революция — это повторение былого. Тургенев предложил читателю книгу об одном из одиозных направлений философии, выраженном в отрицании всего, чем-то родственным анархизму, но всё-таки придерживающегося определённых рамок, которые позволяют отрицать причастность к анархизму и сам анархизм вообще.

Причудливые формы может принимать человеческая мысль, не имея изначально ничего отрицательного, — всё в итоге извращается, и через промежуточные формы уподобляется абсурду. Люди были скептиками, павликианами, агностиками и атеистами. Они ими и продолжают оставаться, только называются другими словами. «Отцы и дети» посвящены Белинскому, придерживавшегося в своих взглядах гегельянства. При этом сам нигилизм зародился скорее в русской среде, чей бунт действительно во все времена принимал бессмысленный и беспощадный вид. Стоит довести общество до кипения, как оно взрывается в один момент. Именно подобное брожение показал Тургенев, разглядев в «гегелистах» предвестник социальных потрясений. Одного не знал Тургенев, не видя в отрицающих всё ступень к отрицающим прошлое человечества, а после отрицающим прошлое отдельных народов: ещё не пришло время для итальянских футуризма и фашизма.

Русская классическая литература твёрдо стоит в ряду человеческих творений XIX века, имея своё собственное неповторимое лицо. Ей не был присущ французский романтизм и английский реализм, либо зарождающийся в немецкой среде абсурдизм. Русские писатели работали над волнующими общество темами, раскрывая каждую из них, не предлагая никаких выводов, но ставя целью нравственно воспитать читателей. Тургенев отражал одну из сторон, которой был присущ образ людей новой волны, желавших видеть иное общество. Что когда-то делал Пётр Великий, то же захотел сделать и воспитанный им народ, уставший от разрушений, порождённых непониманием потомками замысла последнего русского царя. Хотелось бы всё представлять именно так, но Тургенев даёт читателю далеко не такие радужные выводы. Когда-то описанный Тургеневым «Рудин» благополучно почил на баррикадах Великой Французской революции, принеся облегчение своим нравственным страданиям. В «Дворянском гнезде» закостеневшие понятия о правильной жизни довели главного героя до печальной старости, оставив также у разбитого корыта. Из столь противоположных людей должен был родиться Базаров, отринувший всё, но по прежнему далёкий от истинного флегматизма.

Центральная фигура «Отцов и детей» — это Васильев-сын Евгений Базаров: он — человек нового времени, сквозь зубы говорящий о пристрастиях к нигилизму, не видя смысла в жизни вообще и отрицая любые обстоятельства, постоянно вступая в противоречия с самим собой. Базаров может отрицать иностранную речь, но всем советует зарубежных авторов, изредка вставляя в разговор чужеродные русскому языку слова. Он будет отрицать абсолютно всё, предпочитая спорить ради спора, апеллируя к важности прогресса, который всё равно следует отрицать. Кажется, для Базарова существует только тот момент, когда он себя осознаёт, а сказанное секунду назад — это уже прошлое, а значит подвергается сомнению. Будущее исходит для него от людей науки, к которым он сам стремится быть причисленным, а лучшим сборником поэзии для такого человека может быть только монография по определённому физическому явлению или разбору математической формулы. Удивительно, отчего во всём современном Базаров не видел уже устаревшее и мешающее развитию технической мысли? Со страниц книги на читателя смотрит не славянофил и не западник, а отрицающий и то и другое. В его жилах застыла флегма, а мозг с малых лет подвержен скептическому отношению к жизни. Просто Базаров ещё молод, и его максимализм видит в белом белое, а в чёрном чёрное.

В чём новаторство взглядов Базарова? Тургенев сам усмехается, едко замечая про таких людей, что ныне они нигилисты, а вчера они же были гегелистами. Существенной разницы не произошло, а общество при этом переживает потрясение за потрясением. Не зря Тургенев даёт Базарову возможность пообщаться с отцом одного из своих друзей, являющегося помещиком старой закалки. Читатель скажет, что помещик — это, обязанная уйти в прошлое, фигура надзора за крестьянами, поставленная Петром Великим для лучшего сбора налогов. А Базаров — это помещик следующего дня, уподобившийся простому русскому мужику, что понимает все потребности народа. Но Базаров совершенно не знает жизнь людей, для него даже родной отец ничего не представляет, хотя именно тот является человеком старого закала, для которого отстегать крестьянина — обыкновенное дело. Именно отец друга Базарова становится для Тургенева образцом завтрашнего дня, который без перегибов совершенствует хозяйство.

«Отцы и дети» — книга об абсурдном понимании жизни, когда хочется самоутвердиться, а адекватных действий предпринять не можешь, говоря другим прямо, что они — дураки, а ты — умный. Если бы не халатность главного героя ко всему, то и его могла поглотить Великая Французская революция, только ему всё настолько безразлично, что он обязан был умереть от опротивевшего воздуха. Пока же население Земли в ожидании первых представителей, что выразят протест против жизни вообще… И такие будут.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человеческое общество любит играть в разные игры, и чаще всего эти игры подобны фиговому листку, чьё главное назначение — скрывать постыдное. Лев Толстой, как и другие русские классики, любил в своём творчестве обнажать плохо заживающие раны, посыпая их солью и причиняя нестерпимую боль. В очередной раз читатель сможет заняться самобичеванием, не имея возможности переработать внутри себя пройденный материал, лишь согласившись с доводами писателя или вступив с ним в вечную полемику о недопустимости делать тайное явным. «Крейцерова соната» пропитана проблемами нравственности, института брака и мытарств человеческих душ вокруг неразрешимой дилеммы счастья и страданий под предлогом необходимой составляющей семейного благополучия. Во многом Лев Толстой оказывается прав: его мысли близки по духу и нашему времени, но проблематика осознания значения остаётся, поскольку разрешения не наступает, а ханжеское отношение призывает туже затягивать пояс морали.

Достаточно взять несколько газетных заголовков, чтобы увидеть направление развития человеческой мысли, стремящейся создать идеальную среду для жизни. Все желают вкусно и полезно питаться, грамотно и правильно жить, плодотворно и безболезненно работать, создавать уютный микроклимат вокруг себя и вокруг других. Именно желание навязать своё мировоззрение другим — краеугольный камень проблем. Когда одни кричат, что куры и свиньи мрут от таинственной хвори, то надо живность поскорее истребить, дабы ненароком не пострадал человек. Всем при этом нет дела до важности поддерживать организм в тонусе, который может иметь место только благодаря подобного рода заболеваниям. А то, что куры и свиньи таким же образом и раньше умирали от точно таких же эпидемий — никого не интересует. Говорить о мифическом глобальном потеплении вследствие выхлопных газов или таком же мифическом вреде химических добавок в пищевой продукции, что разрушают озоновый слой или пагубно влияют на самочувствие, накапливаясь в атмосфере или организме — всё это имеет место быть. Но стоит один раз предложить ознакомиться с финалом «Войны миров» Герберта Уэллса, чтобы сбросить вуаль скудоумия и стать чуточку мудрее, задвинув подальше чувство подверженности массовым истерикам.

Льву Толстому не были известны глобальные катаклизмы, от которых могло вымереть всё человечество. Но знай он о них, то вынес бы одно решение — закрывание глаз на адекватное понимание проблемы не является благом. Толстого больше беспокоили проблемы семейного благополучия, из-за которых не было покоя по всей земле. Каждая семья несчастна по своему — этот афоризм Льва Николаевича является широко известным. Повлиять на это очень трудно, а решить и вовсе невозможно. Толстой видит главное в том, что всё делается ради гуманности и в притворном представлении всего в свете невинности. Никогда не будет положительного эффекта от воспитания, если человек с детства лишается информации об окружающем его мире. Во времена Толстого ограничения по большей части касались женщин, выращиваемых в теплицах, подобно Будде, когда до них не доходит ничего, кроме рассказов матерей о прелестях окружающего мира и о необходимости готовиться к замужеству. Достижение совершеннолетия омрачается едва ли не мгновенным браком на удачно выбранной родителями партии. Хорошо, когда партия не имеет изъянов, но это редкость. Чаще партия оказывается с признаками обветшалости и внутренней пустоты, что уже само по себе говорит за некачественный товар.

Обвинять общество Толстой не пытается, показывая всю неприглядную истину сложившихся традиций. Столкнувшийся с агрессивным воздействием мира на себя лично, цветок может зачахнуть и погибнуть, если вовремя не адаптируется к изменившимся условиям вне теплицы. Кажется, мир жесток и в нём выжить трудно. За это стоит сказать спасибо родителям, всеми силами закрывавших стёкла теплицы розовыми фанерными листами, не позволяя проникнуть внутрь развращающему элементу реального мира. Питаясь ранее доброкачественными удобрениями, цветок резко лишается подпитки, вновь и вновь адаптируясь к новым реалиям. Именно об этом старался донести до читателя Лев Толстой, оставив всё остальное в качестве дополнительных составляющих, обязанных существовать совместно.

Кто в «Крейцеровой сонате» жертва — понять трудно. Проблема гораздо шире, её невозможно охарактеризовать односложными предложениями. Можно отвернуться и бросить в адрес Толстому пару уничижающих писателя выражений, обвиняя его в надуманности ситуаций и передёргиваниях. Только так ли далеко ушёл от действительности Толстой, имевший желание просто показать реальное положение дел? Стоит абстрагироваться от дня сегодняшнего, да сорвать бантик и подарочную упаковку, как помятая коробка уже не даёт того иллюзорного отношения к предмету. Ссылаться можно не только на проблемы воспитания, но и на всё остальное, что делает из человека тепличное растение. Бороться за чистоту нравов, уничтожать пороки, да отстаивать авторское право — это важные составляющие цивилизованного общества, в котором часто возникают кризисы вследствие надуманного благополучия и истерики из-за аналогично надуманных ожиданий катастроф.

Гвозди в крышку гроба человек вгоняет сам без чужого участия. И там где воспитание не готовит человека к тяготам жизни — там любое желание закрепить за каждым право на личную неприкосновенность интеллектуального труда является точно таким же поводом к регрессии, если не толкая назад, то заставляя топтаться на месте.

Автор: Константин Трунин

» Read more