trounin.ru

Мир человеческих фантазий порою чрезмерно причудлив, воспринимаемый за абстракцию фантасмагорических явлений. Рагим Джафаров вновь взялся за эксперименты со способностью читателя суметь адекватно отнестись к им написанному, отделив возможное правдивое от надуманного. А как иначе думать, если по сюжету произведения в психиатрическую лечебницу попадает непосредственно Рагим, пожелавший написать книгу о соответствующем медицинском учреждении. Вполне легко поверить в рассказываемую историю. Но Джафаров продолжает терзать читательское воображение, заменяя действительность вымыслом. Хочется думать, будто Рагим всё это на себе испытал. На самом деле окажется иначе. В психиатрической лечебнице он был скорее в качестве наблюдателя, быть может в качестве одного из им описанных санитаров. Он смотрел со стороны, чтобы потом поместить себя в центр повествования, и полностью разрушить понимание происходящего, сведя суть к одному из популярных сюжетов в произведениях на тему психиатрии.

К сожалению, произведение не подлежит повторному прочтению. С ним можно ознакомиться только один раз. Узнав авторскую версию, разуверишься в прочитанном прежде. Джафаров настолько был правдивым, что читатель познакомится с его личными воспоминаниями о детстве. И то не знаешь, насколько они правдивы. Касательно обстоятельств обрезания Рагим вполне мог изложить имевшее место быть, поведав про твёрдый нрав деда, посчитавшего нужным провести данную процедуру. Может и отец был жесток, в чём сомневаешься ещё сильнее, учитывая его определяющую роль для повествования, если исходить из точки зрения непосредственно Джафарова.

Так почему нельзя повторно прочитать произведение? Если бы Рагим не ссылался на самого себя, не создавал представление реальности им описываемого, вместо чего представив образ некоего другого писателя, отважно пошедшего на такого рода эксперимент, всё бы сошло за вполне допускаемое. Единственный ключ портит едва ли не всё — книга «Сато», о которой читатель хорошо осведомлён. Даже не имея представления о других произведениях Джафарова, читатель внутренне ожидал скрытого подвоха. Если прежде он сомневался в возможности существования императора далёкой галактической империи в теле ребёнка с Земли, то и тут сохраняется ощущение не до конца раскрываемого по ходу повествования. Всё проще. На этот раз вместо императора выступил сам Рагим, поместив себя на время в описываемого им писателя.

Занимательный момент — принудительное безумие главного героя. Будучи человеком адекватным, как кажется с первых страниц, он начинает в себе сомневаться, поступая неблагоразумно. Зачем-то ведёт долгие беседы с психически нездоровыми, вступает с ними в противоречия, применяет физическое насилие. Его поведение кажется читателю странным. Для чего Рагим толкал главного героя к неадекватным действиям? Всего лишь из желания обострить повествование, лишив главного героя права на восприятие себя психически полноценным? Получается именно так. Читатель даже не удивится, ознакомившись с последней главой произведения, ни в одно там изложенное слово не поверив. Да и зачем потребовалось настолько всё усугублять, когда ничего к тому по ходу повествования не вело? И не надо говорить про упор на агрессию отца главного героя, этаким образом виноватым можно было выставить и деда.

Рагим Джафаров — интересный писатель наших дней. Определённо следует признать в нём талантливого рассказчика, умеющего играть с чувствами читателя. Пусть не всё кажется правдивым, зато приходится думать над многовариантностью содержания. Более ни слова лучше не говорить, чтобы не повлиять на будущее творчество. Остаётся ждать чего-то монументального и полностью самостоятельного, без включения элементов чужих задумок. Читатель ведь понимает, «Его последние дни» интересен по содержанию, но нечто отдалённо похожее он уже встречал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чтобы сойти с ума, достаточно малого: быть часовщиком, постоянно пить матэ и вести разговоры о жене, недавно сошедшей с ума. А ещё можно быть Касаресом, берущемся повествовать от лица человека, склонного лить в уши поток сознания, ни разу не замолкая. С первой строки и до последней происходит беспрерывный разговор одного человека, не способного осмыслить, повествует он до начала им рассказываемых событий, либо он уже сошёл с ума и радует доктора историей, кажущейся ему правдоподобной. Прекрасно известно, что любой психиатр, склонный к литературной деятельности, способен выдавать на-гора превосходные истории, к чему обычно всё же склонности не имеет. Что же, тогда за перо берутся другие, сочиняющие не хуже, нежели пациенты психиатрических лечебниц. Главное, чтобы читатель не сошёл с ума вместе с главным героем, а то и ему начнут мниться спящие на солнце собаки, которых необходимо гладить, дабы самому придти к согласию с собственным душевным равновесием.

В сознании читателя, плохо знакомого с литературой Аргентины, в уме всплывают редкие имена писателей, связанных с Буэнос-Айресом. Солиднее прочих всегда представлен Кортасар. И он заставлял героев быть кем-то, постоянно пить матэ и вести разговоры о ком-то из сумасшедших, являясь близким к такому же сумасшествию. Ни в чём этому не уступает проза Касареса, показанная с помощью произведения «Спящие на солнце». Разве только сбавлен накал экзистенциальности и нет оголтелой замороченности на сексуальном аспекте бытия. Просто рассказчик постепенно сходит с ума, ежели таковым не являлся изначально.

Моя жена больна — будет говорить главный герой — она лечится, её не могут вылечить. Больна чем-то страшным, почитай, что безнадёжно. Повинен в её состоянии он — главный герой повествования. Так сложилось, жена сошла с ума — о чём читатель узнает позже. И она действительно вернётся домой, вроде бы поправившая душевное здоровье. То будет мнимым. Жена опять сойдёт с ума, сойдёт и рассказывающий данную историю человек. Опять же, если он не являлся изначально сумасшедшим. Вполне вероятно, к сумасшествию он сам склонил жену, устав от монотонного труда часовщика. Выполняя ремонт постоянно приносимых ему часов, он сходил с ума, доводя до безумия жену. А может всё было иначе. Нельзя с точностью высказывать определённые суждения, опираясь на изложение сумасшедшего рассказчика.

Без жены главный герой сходил с ума в одиночку. Он завёл собаку, только так думая успокоить душевные терзания. На его же беду, никак иначе, собаку звали тем же именем, что и его жену. Есть ли тут причинно-следственная связь? Никакой! Но разве Касарес откажется от подобных рассуждений? Отнюдь, добрая часть произведения связана с общим для собаки и для жены именем. А после образ собаки и вовсе вытеснит жену. Объяснение простое: жена доводит до безумия, собака позволяет достигнуть умиротворения. Проблематика повествования усугубится домработницей, претендующей на внимание рассказчика, проявляющей ревность. От подобных проблем только и остаётся, что сойти с ума, тем самым отказавшись от всех высказываемых по твоему адресу претензий.

Всё бы ничего, не пей постоянно главный герой матэ. Однажды наступит переизбыток обжигающего напитка в организме, сознание затормозится и станет ясным лишь в учреждении с жёлтыми стенами. Обратной дороги уже не будет, как не пытайся бежать. Однажды утраченное сознание ведёт к постоянной психической деградации. Когда всё становится окончательно ясным, тогда читателю более не остаётся нужды вникать в описываемое Касаресом. Ну, разве, если только продолжать читать, заварив чашечку с матэ…

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всеволод Гаршин писал о том, что видел и чувствовал. На его долю выпало достаточное количество событий, о которых можно было рассказать. Ему довелось принимать участие в войне с Турцией, прослыть человеком со слабым психическим здоровьем и видеть трагические исходы близких ему людей. Оттого и являются основными темами его рассказов отчаяние от абсурда действительности и связанное с этим желание самоустраниться.

Толчком к началу творческой деятельности для Гаршина стало участие в боевых действиях. Добираясь до театра сражений, ему пришлось хлебнуть достаточное количество неприятностей. Он видел самодурство офицеров и недалёкость ума солдат, отчего здравомыслящий человек мог лишиться способности адекватно воспринимать происходящее. Так оно с Гаршиным позже и случится, пока же он маршировал, тонул при форсировании затопленных дорог и внимал всему вокруг, перенеся впечатления на бумагу. Герой первого рассказа стремился выжить и не сойти с ума, как и в своё время автор.

Побуждением к написанию рассказов для Гаршина служили разные обстоятельства. Это могло быть самоубийство двоюродного брата или личные впечатления от посещения психиатрической больницы в качестве пациента. Гаршин понимал тонкость человеческой способности воспринимать обыденность, склоняясь к пессимистическим сюжетам. Даже в сказках Всеволод наказывал главных действующих лиц за их вольнодумства и стремление жить напоказ: опрокидывал хвастливых обратно в заслуживающее их болото, лишал ценных частей тела за неуместную похвальбу или браваду, избивал гордых и уничтожал неспособных примириться с общественными установками.

Гаршин понимал — люди всегда будут стремиться отличаться друг от друга. Некогда лучшие друзья, со временем, полностью поменяют образ жизни и от прежней дружбы ничего кроме воспоминаний не останется. Всеволод не призывает находить точки соприкосновения — этого нельзя сделать, к каким бы способам человечество не прибегало. Нет возможности заставить всех мыслить однотипно. Поэтому одни будут стремиться наладить тёплую атмосферу в трудовом коллективе, быть опорой для семьи и поступать на благо потомства, а другим проще жить ради себя, получать удовольствие и нежиться от осознания достигнутой независимости. Гаршин приводит наглядные примеры такого суждения в нескольких рассказах на мирную и военную тематику.

Рост народных волнений мог оказать на Всеволода давление. Его психическое здоровье от того и должно было страдать, что знакомые предпочитали уходить из жизни раньше положенного срока, либо их казнили или отправляли в ссылку за высказывания против действующего режима. Когда перспективы кажутся туманными, то как быть человеку, остро реагирующему на подобные происшествия? Страдать приходилось не только людям. Однажды правительство издало распоряжение об убиении цыганами потешных медведей. Гаршину должно было тяжело понимать подобное. Он вложил горечь в осознание столь жестокого акта человеческой глупости — иное животное полезнее иного никчёмного люда. Но разве об этом кто-то задумывается? Чаще псевдополезную деятельность разворачивают те, кто не осознаёт предмета, куда пытается запустить требующие излечения от зуда лапы.

Нравственным героям рассказов Гаршина тяжело даётся понимание нужности обществу. Их облик чаще облит грязью. Они стремятся забыть прошлое или забыться вечным сном. Тому стремлению обязательно будут мешать. Найдутся другие нравственные герои, ещё не испытавшие злых козней. Опять встречаются люди с противоположными взглядами на жизнь и пытаются переубедить собеседников. Снисходительность отрешённых сталкивается с положительным настроем готовых жить при любых обстоятельствах. И нет надежды на достижение согласия. Гаршин понимал, но перебороть себя не мог, выбирая сторону проигравших. Всеволоду казалось проще отказаться от борьбы, что он и сделал в возрасте тридцати трёх лет.

Перечень рассказов Гаршина: Attalea princeps, Встреча, Денщик и офицер, Из воспоминаний рядового Иванова, Красный цветок, Лягушка-путешественница, Медведи, Надежда Николаевна, Ночь, Происшествие, Сигнал, Сказание о гордом Аггее, Сказка о жабе и розе; То, чего не было; Трус, Художники, Четыре дня.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда заедает рутина, а мысли рвутся на простор, тогда рождаются фантастические вариации возможных событий, мгновенно покидающие голову обывателя. В случае писателя дело обстоит иначе. Например, Юкио Мисима — золотарь от японской литературы и мастер эпатажа, не мог спокойно смотреть на жизнь, желая слыть источником шокирующих поступков. Он многое делал, чтобы о нём говорили. Так и получалось. Судить о делах Мисимы не стоит, если читатель считает себя здравомыслящим человеком. Разноплановая ерундистика, встречающаяся на страницах произведений Мисимы, скорее относится к альтернативному восприятию реальности. Это чистый трэш и только трэш.

За милым обликом действующих лиц обязательно скрываются извращённые натуры. Изначально они воспринимаются обыкновенными людьми, чьи заботы касаются дум о близких и работе, а то и банально о носках, за которыми можно поехать в пригород на электричке, накрутив в себе за время дороги сотню дополнительных ерундовин. Ведь жизнь — она как носок в горизонтальную полоску, положенный полосками по вертикали: преодолевая препятствие, получаешь мгновение для передышки и опять штурмом берёшь новую высоту. Именно подобным образом складывается путь. Конечно, от дырки в носке никто не застрахован, а значит изредка придётся падать, выбираться, штопать и жить с этим шрамом дальше. Обязательно в жизни случается изгиб, когда тебя давят и твоя самооценка уже не возвращается на прежние позиции. Хорошо, если путь по носку начинался не от мыска, тогда совершив ещё один поворот, достигаешь согласия с собой. Если же движение исходило как раз от мыска, то следом за пяточным изгибом человека ожидает пропасть.

У Юкио Мисимы носки сплошь в дырах, они поштопаны-перештопаны, на них разноцветные заплатки. Они могут быть в довольно грубых швах. Такие носки неудобно носить — они натирают, поэтому нет спасения от мозолей. Мисиму это радует, с такими носками он может умело построить сюжет нужного ему накала. А когда ему надоест с ними возиться — он возьмёт топор и нашинкует носки, предварительно натянув их на головы действующих лиц: летят уши, лопаются глаза, срезаются губы, откусывается от ужасающей боли язык, слазит кожа с лица и вытекает из трещин мозг, покуда череп не разлетается на куски. Противно? Думали, книга о любви? Отнюдь, любит автор лишь свою манеру изложения — согласно ей в повествовании неадекватность действующих лиц достигает состояния в квадрате, а потом плавно переходит в бесконечность. Ибо применение топора — это намёк писателя на необходимость искать моральные страдания в поступках действующих лиц. Но разве можно говорить о морали у психически нездоровых людей, воспринимающих мир совершенно иным образом?

Мисима постоянно встряхивает читателя, стоит тому приступить к штурму вертикальной полоски на носке, только полосок очень мало и расположены они далеко друг от друга. Наполнить промежуток у Юкио не получается — текст будто отсутствует на страницах, вместо него череда символов, отчего-то образующих правильные слова без смыслового наполнения. Получается, ничего не происходит до той поры, когда Мисиме потребуется заставить действующих лиц совершить шокирующее действие. Таковых хоть и мало, однако их вполне хватает, дабы о «Жажде любви» у читателя сложилось определённое впечатление. И если кто-то способен трэш воспринимать нормой, то стоит задуматься о понимании должного быть и имеющегося на самом деле. Несоответствия зримы, значит надо действовать. Допустим, Мисима всё-таки решился. Решатся ли его последователи?

Автор: Константин Трунин

» Read more

От гуманизма разит гноем разъеденных человеческих душ. Подвергаясь идее тотальной жалости к себе, общество подготавливает почву для будущих социальных катастроф: может разразиться война или произойдут другие глобальные перемены — что-то обязательно случится. До Фридриха Ницше подобное утверждение могло быть оспорено, но после него уже никто и никогда, находясь в здравом уме, не найдёт слов для сомнения в пагубности желания человека видеть окружающую действительность в розовых оттенках. Вбивать неоспоримый стержень придётся сильной рукой. Фридрих Ницше же был твёрд мыслями, но слаб в остальном. Именно о бренности бытия немецкого философа взялся рассказать читателю Стефан Цвейг.

Что за мука, терпеть боль и осознавать старость. Фридрих Ницше страдал и не находил себе места. Его действительно делало сильным то, что не убивало, зато каких мучений ему это стоило. Казалось бы, такого не пожелаешь и врагу. Однако, человек есть человек, а значит всем суждено испытать влияние старения организма. Хоть бей кулаком о стену и кричи в порыве дурноты, а изменить собственное положение ты будешь не в состоянии. Кажется, Стефан Цвейг упивается немощью Ницше, загнавшим себя в угол, откуда не было обратного пути.

Природа немилосердна к себе и к созданным ею существам. Поэтому и Фридрих Ницше не видел смысла допустить над собой чью-то власть. От него не зависело только его рождение, в остальном же он сам был вправе решать каким именно образом жить. Навязанные обществом мораль и правила поведения лишь угнетали. Надо было бороться, если не идя на баррикады, то хотя бы за письменным столом. Сражаясь с недугами и выходя победителем, Ницше создавал труды, выражая на страницах отношение к миру.

Ежедневно болела голова, давно подвело зрение, но Ницше твёрдо верил в верность своих мыслей. Почему бы и нет. Он сам себе Заратустра и ему было под силу одолеть грубую физическую силу. В остальном же Фридрих Ницше оставался подверженным смерти. И более никому.

Владея тайнами души, можешь управлять людьми — так следует из понимания жизнеописания Фрейда. Не бумагу истязая, а работая с действительно страдающими от недугов пациентами, Зигмунд совершал удивительное, приходя к поражающим воображение выводам. Фрейд сумел отыскать бессознательное, разгадать сны и построить теорию, раскрывающую Эдипов комплекс. Он не опирался на прежние наработки, активно продвигая собственные. В краткой форме Стефан Цвейг постарался рассказать максимально подробно о достижениях Зигмунда Фрейда.

Миром продолжали владеть воззрения Месмера, а психиатрия зашла в тупик. Нужно было разрабатывать подходы к продолжению её изучения. Фрейд многому научился у Шарко, активно прибегал к практике гипнотического воздействия на пациентов. Вследствие изысканий перед Фрейдом закрылись двери научного мира, он же стал посмешищем. Ключом к успеху для него явилась разработка психоанализа и более глубокое изучение понимания истерии.

Заслуга Зигмунда Фрейда перед психиатрией ещё и в том, что он отчасти отделил её от медицины, позволив лечить души всем желающим, кто в должной мере будет владеть знаниями о его исследованиях. Главным при этом станет не практика, а теория, поскольку в рассуждениях кроется подлинная истина, суть которой нельзя понять, прибегая только к практическим способам без предварительных грамотных умственных заключений.

О чём-то подобном и попытался рассказать Стефан Цвейг, наполнив повествование дополнительной трудной для понимания информацией. А проще говоря, он загромоздил текст лишними словами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Читая рассказы Джека Лондона всегда приходишь к пониманию, что вот ты в них запутался. Их поразительное обилие требует основательной усидчивости, иначе напрочь теряешь их привязку к времени написания. При этом у Лондона сюжеты остаются неизменными. Вновь читатель сталкивается с гавайскими сказаниями, мытарствами на Соломоновых островах, с тяжёлыми условиями Клондайка. Изредка внимание привлекают редкие, но всё же встречаемые темы, вроде исследования человеческой психики, погружения в реалии первобытных людей, а также впечатления китайцев, прокажённых и сумасшедших от первого лица. Талант Джека Лондона позволял ему писать легко обо всём, чем он и занимался всё отпущенное ему время.

Доподлинно установить связь многих рассказов трудно. Обособленно можно выделить сборник «Храм гордыни», включающий в себя произведения о Гавайи «Храм гордыни», «Кулау-прокаженный», «Прощай, Джек!», «Алоха Оэ», «Чун А-чун», и «Шериф Коны». Продолжает тему Гавайи «Принцесса». «Красное божество» переносит взор читателя на острова каннибалов. Тема Клондайка поднимается в рассказах «Как аргонавты в старину», «Золотой самородок». Научные изыскания встречаются в историях «Неизменность форм», «Тень и вспышка». Самостоятельными воспринимаются «История, рассказанная в палате для слабоумных» и «Осколок третичной эпохи».

О Гавайи Лондон говорил во многих рассказах. В основном дело касалось преданий и европейских или американских первопоселенцев. Иногда встречается нечто уникальное, вроде взгляда на жизнь островов глазами китайца или прокажённых. Собственно, невероятно видеть в тексте у Лондона оды представителям китайской нации. Чаще всего под ними Лондон понимал безропотных и унижаемых абсолютно всеми кули, подавшимися на заработки и претерпевающими лишения от жадных белых людей. Справедливость оказалась восстановленной, когда главным героем одного из рассказов стал китаец Чун А-чун, разбогатевший и обросший связями со многими влиятельными людьми Америки. На его примере Лондон показал возможность невозможного и благоразумие неблагоразумных. Вне своего желания, но тем не менее, богатство пришло к китайцу само по себе, а тому осталось лишь грамотно им воспользоваться. Лондон спел красивую песню.

Жили на Гавайи и прокажённые. Для них был отведённый отдельный остров. Лондон не просто рассказывает, он раскрывает перед читателем нравственные страдания больных людей, запираемых вдали от привычного им общества. Трагизм остро раскрывается, когда оказывается, что под проказой стоит понимать далеко не то, под чем её понимали ранее. Поэтому оказавшихся здоровыми пришлось насильно выселять с острова обратно на большую землю. Читателю предстоит ещё раз столкнуться с людским горем — обретённые семейные узы разрушались и впереди у людей опять обозначилась неопределённость.

Вновь и вновь Лондон поднимает проблематику прокажённых. Вот перед читателем пролетает жизнь успешного человека, вынужденного забыть о прошлом и стать одним из тех, чьи тела теряют чувствительность и отмирают при ещё живом организме. А вот несогласный с участью бежит и вступает в перестрелку с преследователями. Трагизм за трагизмом — Лондон всё описывает очень достоверно.

«История, рассказанная в палате для слабоумных» контрастирует с остальными рассказами Лондона. Главный герой — пациент психиатрической клиники. Он старожил — на излечении находится более двадцати пяти лет. При нём сменилось множество врачей и больных, а он продолжает жить и созерцать. За это время совершались побеги, вот и ему захотелось поучаствовать в подобном безумии. И ведь действительно, чем сумасшедший хуже других, решившихся на сумасбродный поступок, ведь ему по состоянию здоровья полагается вести себя неадекватно. Однако, Лондон в неполноценную голову помещает здравые мысли, а видение мира психически нездоровым человеком показывает, что не так плохо отличаться от членов так называемого здорового общества, а скорее наоборот — размышления психов логически обоснованы и соответствуют устремлениям основной массы людей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Юкио Мисима мог умереть в пятилетнем возрасте, но выжил. Он мог стать золотарём, но не стал. Его могли сделать камикадзе, но ему посчастливилось откосить от армии. Он многое мог, но предпочёл стать экстраординарной личностью. Нечто такое давило на него изнутри, не позволяя спокойно провести даже один вечер. Мисиме жизненно необходим был эпатаж и постоянное внимание. Он горел ярко и всё-таки сгорел, совершив харакири, окропив пол американской военной базы собственной отрубленной головой. В сорок пять лет он ушёл из жизни, а исповедь написал задолго до этого. Может сложиться впечатление, будто не было никакой маски — был лишь псевдоним Юкио Мисима, принадлежавший Кимитакэ Хираоке.

Чем Мисима не экзистенциалист? Его стиль не так уж далёк от манеры Германа Гессе, только Мисима был более цельной личностью и не придумывал каждый раз новое имя. Хотя говорить о цельности Мисимы не приходится — он был подобен переменчивому ветру. Только нескольким страстям Юкио не изменял — гомосексуализму и рукоблудию: они всегда стояли на почётном месте. Благодаря «Исповеди маски» читатель может узнать, каким образом формировалась личность автора, решившего правдиво рассказать о себе. А может Юкио всё наврал? Верить ему нельзя — он ради привлечения внимания мог о чём угодно рассказать.

На глазах читателя вырастает личность, воспитанная суровой бабушкой и в итоге ставшая мнительной и самовлюблённой натурой. Этому человеку не хотелось уподобляться окружению — его устремления всегда вступали в противоречие с общественным мнением. Разве могут дети мечтать о профессии золотаря? А ведь Юкио мечтал. И не только об этом, но и о многом таком, о чём мечтать было не принято. Конечно, японцы ко многому сохраняют толерантность, являя собой чуть ли не единое целое, где роль индивидуума практически не имеет никакого значения. И в этом плане Мисима воспарил над обыденностью, привлекая внимание к своей персоне.

Юкио с детства болел. Едва не умерев, он уже не мог более тридцати минут находиться на солнце. Шаткое физическое здоровье усугубилось психическими расстройствами. Он много читал и фантазировал. Ему нравилось убивать выдуманных героев самыми изощрёнными способами. Про тягу же к мужскому полу лучше Мисимы никто не расскажет. Сама тяга в рамках дозволенного, но внимание Юкио привлекали другие аспекты, довольно извращённые. Он разрушал себя с малых лет, не подозревая о возможности смертельно опасного срыва.

Собрать в одном месте столько отвратительного, не добавив в текст положительных моментов, само по себе подозрительно. Отчего же автор текста так упорно старался рассказать на страницах о себе только в таких оттенках, не стремясь найти ничего нормального? В такую исповедь нельзя верить. Впрочем, читатель волен положиться на честность автора, если ему так хочется. Но стоит ли придавать значение чьим-то мыслям, коли они наполнены фальшью? Говорить о честности тоже не приходится. Не надо позволять вешать лапшу себе на уши.

Эпатаж удался. Публика словам Мисимы поверила. Его вознесли на Олимп и вручили лавровый венок победителя. Он честно бегал по стадиону голым, как то требовалось на олимпийских соревнованиях. Пускай он немного при этом мастурбировал и взирал на собравшихся вокруг мужчин, вдыхая их пот и придавая этим себе ускорение. Главное в жизни ныне не почёт и уважение, а внимание любой ценой. Пускай для этого нужно вылить на себя ведро каловых масс. Не по настоящему, но опосредованно, Мисима золотарём всё-таки стал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сгорела Лайка
в космическом пространстве:
грусть Мураками

Получит ли Харуки Мураками Нобелевскую премию по литературе или так и останется знаменитым писателем без достойных своего творчества наград? Конечно, суждение одного человека всегда выглядит однобоко. Если задуматься, какой формулировки могут удостоиться словесные опыты японского беллетриста, в произведениях которого тонкой линией проходит одиночество с еле уловимыми нотками отдалённого понимания необходимости быть полезным обществу? Харуки к рассмотрению любой проблемы подходит со стороны собственного мироощущения, не давая себе шансов взглянуть на ситуацию иначе. Там, где Кобо Абэ взялся бы отразить чувства растоптанной фиалки, Мураками исходит из радостных моментов, когда цветок не готов быть уничтоженным, а при неблагоприятном моменте он с успехом возрождается к жизни снова, даже при наличии его мистической злобной сущности, выраженной через отторжение себя в страстной любви к некоей субстанции, являющейся им самим.

Японец любил
японку-лесбиянку:
цветёт фиалка

Мураками ныне играет со словами. Допустим, сладкое и благозвучное для японского уха сочетание букв «спутник» приводит главную героиню повествования в чувство глубочайшего восторга. Ей так нравится его смаковать, что Харуки невольно подчиняет текст объяснению его значения. Он вспоминает историю Спутника-1 и Спутника-2, собаку Лайку и всё связанное с русской культурой, подвергая содержание вторжению фамилий известных представителей языка, на котором сочетание букв «спутник» существовало, кажется, всегда: Пушкин, Ленин, Сталин. Эти вкрапления не являются мимолётными, поскольку Мураками пользуется удобным моментом, погружая читателя в таинственную историю, используя в качестве отправного момента судьбу отправленной в космос первой собаки, ставшей жертвой человеческой любознательности. Красок данной истории добавляет европейский фольклор, откуда Харуки выудил понимание естества допельгангера, внедрив его в повествование, создав из ещё одной истории про однолюбов и гомосексуалистов нечто такое, что не поддаётся разумному объяснению.

Допельгангера
сущность раскрыть под Луной:
утешение

Про главного героя Мураками говорить лишний раз нет необходимости. Это всё тот же лоботряс, живущий одним днём, влюблённый в недосягаемый идеал и ведущий распущенный образ жизни. За какие проступки Харуки его решил на этот раз наказать? Сказать затруднительно. Просто главный герой должен страдать и искать ответ на этот вопрос, покуда всё само собой не станет ясным. Загадка следует за загадкой, пока на читателя не сваливается ошарашивающая правда, за отгадкой на которую вновь предстоит лететь в далёкие от Японии земли. В «Моём любимом спутнике» — это Греция. Вернее, один маленький греческий остров, где разыгрывается основное трагическое действие, должное сломать дальнейшее существование главного героя.

Одиночество:
крепнет с каждым днём
духовная связь

Читатель может верить, а может и нет, но он никогда не узнает, является ли главная героиня единой сущностью и пропадала ли она вообще. Любила ли эта девушка другую девушку и не страдала ли она от какого-либо психического расстройства, вследствие которого её личность могла приобретать иные свойства. Мураками не прибегает к синдрому множественной личности, создавая отвлекающий антураж, наполняя декорации правдивым искажением реальности. Кажется, главного героя одолевают галлюцинации, либо он действительно верит, что в его жизни произошла катастрофа, тогда как перед ним находится совершенно другой человек, а не тот идеал, в который он всегда был страстно влюблён. Такая трактовка повествования может вызвать у читателя недоумение, если он не склонен к размышлениям и скорее поверит в прямолинейность предлагаемого автором текста. Всё не так просто на самом деле — магического реализма нет, есть выход той самой злой сущности, в описании которой запутался и сам Мураками.

Жди, жди, жди, жди, жди
телефонного звонка:
спутника сигнал

В полутонах и полунамёках классическая история о фиалке предстаёт перед читателем в новом виде. Зная о своей судьбе наперёд, она старается избежать нелепой смерти, давая выход необъяснимому феномену, преображая себя в другую сущность, воспаряя к небесам и замечая искажения реальности. Теперь в её руках возможность направить развитие событий по своему усмотрению. Может быть она пропала на самом деле, либо допельгангер закрыл собой её страхи. Понять практически невозможно — проще спросить Харуки.

Сочетание
кратких всплесков мгновений:
слова не нужны

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда накал страстей будоражит умы, тогда хочется обрести покой. Для такого случая можно прибегнуть к художественным произведениям, в которых повествование развивается неспешно, неся в себе только пустоту. Писатель предлагает читателю незамысловатую историю, призванную донести некоторые моменты жизни, но в целом ни на что не претендуя. Такие книги подобны беседе в культурном обществе, где надо говорить о конкретных темах, не отвлекаясь; беседующим нет нужды выслушивать чужое мнение, им же не надо сообщать важные известия. От сказанных слов ничего не изменится, Примерно таким образом написана «Ночь нежна» Фицджеральда. Автор щедро делится словами, даже не озаботившись созданием цельной картины. События происходят, персонажи разговаривают: пустота разрастается.

Первая Мировая война оказала серьёзное влияние на людей, показав действительную жестокость, когда на поле боя от солдата практически ничего не зависит, ведь он может умереть от действия ядовитого газа, так и не встретившись с врагом лицом к лицу, так и не поняв, что всё-таки представляет из себя война. События быстро забылись, а жизнь вошла в привычное русло. И кажется не было никакой войны, настолько всё стёрлось из памяти. Люди не думают о новых проблемах, прожигая дни. Они бесцельно слоняются по Европе, не находя себе покоя. Но только так происходит у Фицджеральда, толкующего с позиции собственно миропонимания. Для него главное наполнить сюжет книги диалогами. Он наделяет героев психическими отклонениями. А потом всё сводит к психиатрической лечебнице; описывая быт оной, Фицджеральд находит занимательные моменты в неподготовленности людей старых взглядов к прогрессивным изменениям в медицине. И когда картина наконец-то приобретает завершённый вид, автор снова всё разрушает, забывая написанное ранее и стараясь выдавить у читателя слезу.

Фицджеральд смело вносит на страницы книги детали быта его времени. Без этого не обходится произведение, если автор пишет о современности. Интерес у читателя может вызвать трепетное отношение Фицджеральда к литературе. Его герои любят вспоминать Шерлока Холмса, творения Джона Китса и даже обсуждать книжные новинки, вроде успешного американского писателя Синклера Льюиса. Светскому обществу всегда надо что-то обсуждать, и, при узком круге тем, литература становится идеальным средством для возможности похвастаться начитанностью. Конкретики Фицджеральд не даёт, ограничиваясь расширением диалогов действующих лиц. Это более вгоняет в тоску, нежели вдохновляет.

«Ночь нежна» сложна для понимания. Слог Фицджеральда не стремится к доходчивому изложению происходящих в книге событий. Теряешься во множестве диалогов, так до конца и не понимая смысл большинства из них. Получаются слова ради слов, в которых в редкий час беседы кто-то начинает действительно интересную тему, но автор её даже не думает развивать, вновь погружая читателя обратно в пустоту, из которой выбраться хочется, только нет никаких шансов. Если читателя не интересует состоянии психиатрии в двадцатых-тридцатых годах XX века, то лучше озаботиться спасательным кругом самостоятельно, иначе придётся принимать ванну с пациентами в несменяемой между процедурами воде. Может Фицджеральд надеялся на читателя таких же прогрессивных взглядов, как и действующие лица книги; тогда можно понять эту неуловимую нить повествования, местами затерянную в недосказанности.

Книга Фицджеральда, как и эта заметка, может содержать полезные мысли, а может их не содержать. Всё зависит от читателя и его способности усвоить суть иносказаний. Уметь о чём-то говорить, не говоря при этом ничего — настоящее искусство. И тут уже значение имеет объём, который в свою очередь зависит не только от основного наполнителя, но и от количества воды. Причём воды может быть так много, что она вытолкнет всё остальное. В случае Фицджеральда именно так и получилось.

Автор: Константин Трунин

» Read more