trounin.ru

Есть притча «Кокушка» — о кукушке она. Отправляет читателя сия притча в леса. Живёт в оных птица, нисколько она не синица. Кукует себе, задирает по сему поводу нос, её песни подхватывают люди, в зной поют и поют даже в мороз. Но не о том сейчас разговор, иное интересно, важно понять: найдёт ли себе кукушка где ещё место? По такому случаю грача решила расспросить, тот среди городской суеты устал жить. Узнала разное, всюду кто-то знаменит, что же — в городе о кукушке наоборот никто не говорит. Потому, коли так, из леса теперь не выманишь кукушку никак.

Есть притча «Секретарь и соперники» — про устрицу там сообщено, будто меж соперников чуть до драки из-за неё не дошло, благо случилось секретарю мимо проходить, сумел он соперникам за устрицу наперёд полной мерой заплатить. Вот притча «Пахарь и обезьяна», где обезьяна решила подвиг пахаря повторить, так сказать, полезной обществу быть. Взяла она камень и по полю таскала целый день, покуда смех не услыхала, насмехался над нею всяк, кому было не лень.

Есть притча «Отрекшаяся мира мышь» — поучительный в ней сюжет, рассказывающий, почему не всякому существу милого в войнах нет. Жила-была мышь-отшельница, в голландском сыре затворилась ото всех, не важен её пониманию прочих мышей отныне успех. Вот про другую мышь притча — «Лев и мышь», где лев оную поймал, едва её не загрыз. Взмолилась мышь о пощаде, якобы пригодится сумеет льву. И ведь пригодилась, помогла как-то избежать печальной участи ему. Вот про другого льва притча — «Побеждённый на картине лев», вызвавшая у царя зверей смех. Увидел он картину, на которой некто победил льва. Что же — лев решил — не собрал бы тот смельчак в действительности наоборот собственных костей никогда.

Есть притча «Гора в родах», показывает мнительность людей. Что думал человек, видя сотрясение горных цепей? Он ожидал рождения титана, ибо горам положено титанов рожать, но гора породила мышь, ибо мышей горы и способны миру давать. Вот притча «Лисица и виноград», в которой виноград в бедах лисиных виноват. Задумала лукавая откушать ягод всласть, да не могла до плодов достать её пасть. Потому и виноват виноград! Для лисы он один в её же бедах виноват.

Есть притча «Деревенский праздник» — во оправданий вакханалий дана. Коли сам не пьёшь, то не осуждай пьяных никогда. Не мешай людям веселиться, позволь каждому из них вволю напиться. Со становления сего мира иного не бывало, чтобы пьяная компания без веселья праздник справляла. Да и опасаться положено пьяного брата, если не желаешь прослыть для него за супостата. На тебя посыпятся шишки за любые укоры, потому и не провоцируй пьяных на с тобою споры.

Есть притча «Турецкий выбор жены», она советует принимать подарки судьбы. Не нужно искать ту единственную, годную вкусу твоему. Причина банальна — желаемая тебе… нужна не тебе одному. Даже иначе нужно сказать, тебя такая точно не станет искать. Вот притча «Два повара», где не всякий поймёт мораль, может даже подумает: Сумароков — тот ещё враль. Однако, обучив варить, боярин не подумал их правилам православным научить. Потому и сварили в пятницу из мяса ужин они, чем огорчили гостей — к постной пище приготовивших животы свои.

Есть притча «Поэт и жена», в которых жена поэту читала его же стихи везде и всегда. И даже укладываясь спать, начинала стихи перед сном поэту читать. Вот притча «Первый поэт», про поэта, что о чести знает, лишь об оной он стихи только слагает. Вот притча «Коршун», смысла в ней как бы нет. Вот притча «Кукушки»: ежели кратко, то соловей не сможет спеси кукующих найти достойных ответ. Вот ещё одна притча «Коршун», снова о поэтах, порицающая рифмоплётов за дурость в слагаемых ими куплетах. В самом деле, когда рифма кажется полной красоты, сумеет поэт в своё оправдание любые слова найти. Вот притча «Молодка в горести»: топить рогоносцев издан указ, да не в том горе молодки, о другом переживает сейчас — указ изменниц велит в монахини подстригать, вот уж где от горя придётся стонать.

Есть притча «Маскарад» — о мальчике, легко угадывающим под масками лица людей, но вот вырос он, уже его поступки мало отличимы от повадок зверей. Вот притча «Попугай» — о посетителе трактира, что отведать попугая пожелал, хотя всякий ему заранее глупость затеи объяснял. Ладно, птица дорога, значит лакомый от неё достанется кусок, а на деле оказалось — не пошло её мясо впрок. Просто невкусен попугай, пусть и дорог он по цене, вечно человек ценит дороже то, чему ценность в природе не придаётся нигде.

Есть притча «Парисов суд» — этакий краткий пересказ Троянской войны. Есть притча «Несмысленные писцы», где хвалить друг друга оказываются способны даже вши. И как бы оказалось уместным продолжить всё это притчей «Лисица и статуя», за красоту слога Елизаветы Херасковой ратуя. Мол, пиши прекрасная, ежели стремишься словом блистать, но знай — дабы быть прекрасной, можно подобно древней статуе просто молчать. Есть притча «Ворона» — про недооценившую силы птицу, готовую уносить ввысь овцу и ослицу, но нет способности в вороне орлиной, потому и закончит она свои дни ситуацией для неё плаксивой.

Вот притча «Лошаки и воры». Один лошак с овсом телегу вёз, другой — с монетами. Напавший на них вор как раз монеты от них и унёс. А перед этим был спор среди лошаков, рассуждали — в чём честь для людей, и может для воров. Чести нет вовсе в монетах, как оказалось, иначе ворам телега с овсом нужнее бы сталась. Вот притча «Заяц и червяк», где червяк на зайца взобрался и многое о себе вообразил. Впрочем, подобный сюжет Сумароков уже изрядно избил.

Есть притча — «Василию Ивановичу Майкову» посвящена. Обратился к нему Сумароков со словами полезными весьма. Он призвал остепениться, не рвать рубаху почём зря, девиц пусть много, но должна быть и девица одна. Нужно не растрачивать сил, пожив поболе хотя бы с этой одной, и только если её сила иссякнет, подумать о девице тогда уж другой.

Есть притча «Змея и мужик», в которой Сумароков предрёк бесславный французов поход, а если подробнее — вот о чём речь в притче идёт. Зимою в России прохладно, тяжко змее по её просторам в холодах пребывать, пожелает она на теле мужика пригреться, да мужик по притчам Сумарокова знает — как со змеями нужно поступать. Не получится змее укусить русский народ — русский народ сам змею топором на куски разорвёт. Словно вторит сюжету притча «Лягушка», но её содержание — опостылевшая от Сумарокова игрушка. Раздуется и лопнет, такая у лягушки судьба, но и это можно связать с тем, что произойдёт, когда в Россию вступит тот, чья поступь для русской земли тяжела.

Есть «Сказка» под номером один, как мужик заботился о нуждах жены своей, для чего он ничего лучше не придумал, как обманывать людей. Надел обновы на жену, и жена к нему остыла, да рассказала обманутым, как дело на самом деле было. Потому читателю нужно знать — неблагодарное это дело… женским желаниям угождать. Есть «Сказка» под номером два, водевильного в ней хватает весьма. Скопил мужик на старость, хватило на нужды молодой жены, только вот той не хотелось, дабы в кругу её водились старики, стала она молодых зазывать. И вот смех, не тот её совсем пришёл усладой награждать. Струхнул молодой, завидев вора. А было темно! Пустила хозяйка во двор не того. Пусть и не видела, зато насладилась сполна, не зная, вора в дом пустила сама. Никогда этот вор так удачно на дело не ходил, не только ушёл с наваром, ещё и хозяйкой обласканным был.

Хватит, пожалуй, достаточно притч. Как говорят англичане: закончим затянувшийся спич. Есть сюжет, зовётся банальнейше — «Змея и пила», он про критику, которая всякому творцу от литературы нужна. Под змеёю Сумароков критиков ославил, а под пилою писателей представил. Как-то увидела змея в лесу пилу, задумала испытать над нею силу свою. Вонзила зубы, стала грызть, желая тем нрав пилы острый усмирить. Капала ядом, об зубья кололась, не ведая, как сама смертельно искололась. Пиле так вреда и не причинила, зато для самой кончина наступила. Вот потому критика зачастую бессильна, а литература — всесильна!

Автор: Константин Трунин

» Read more

К заключению о притчах Сумарокова пора подводить сказ, шестой книгой оканчиваются они для нас. Минуло порядочно страниц, промелькнуло перед взором достаточно лиц. Обнажились пороки людей, наглядней и зримее в обличеньи зверей. Всякий понял и всяк осознал, если он внимательно и вдумчиво притчи читал. Если же нет, то тогда не беда, от иных поэтов он усвоит басни, не Сумарокова благодаря, другим воздавая почёт за обнажённые пред взором напасти. Пока же не минуло книги шестой, её для себя, ты — читатель, тоже открой.

Про «Шубника» притча, он шубами заниматься решил, но умер, и про дело его люд вскоре забыл, крапивой заросла тропа к делу его, не стало шубника, никому не нужно и дело его. Ума бы дать человеку, грамотным дабы был. Впрочем, мало какой умный при жизни успешным слыл. Вот притча «Две дочери подьячих», о грамотности в оной речь как раз, дойдёт до читателя мудрости малой глас. Нет в том секрета, если безграмотность предприимчивостью заметить, пусть и не дала природа ума, зато наделила иной способностью — позволяющей процветающим жить. Ум ведь потребен, без него никуда, в мире птиц необычное бывает ведь иногда. В пример притча «Коршун в павлиньих перьях» даётся, где коршун среди дворовых птиц всегда найдётся. Хоть и гордая птица, а оказаться павлином не прочь, только сможет ли она себя превозмочь? Когда дело ощипывать птиц настанет, различий делать между коршуном в перьях и павлином никто не станет.

Есть притча «Наставник» — знакомый каждому сюжет. Разве не приходилось утешать пострадавших от разных бед? Легко найти слова, самого беда не коснулась пока, тогда не легко принимать сострадание, как не проявляй к тому понимание. Есть притча «Волк, ставший пастухом», представший перед стадом в обличье новом своём. Всё бы ничего, покуда не открыл рот, теперь с пастухом он ничем не сойдёт.

Есть притча «Два друга и медведь» — про то, как распознать друга в тяжкий час. Станет ясно, есть ли дружба среди вас. Есть притча «Пьяный и судьбина» — о том, как пьяный шёл и над колодцем склонился, ещё немного, так непременно бы утопился. Судьбина мимо в то время шла, она пьяного и уберегла. Позвала пьяного отправляться домой спать, негоже ему жизнь столь глупо оставлять. Впору придётся и притча «Крестьянин и смерть», как надоело мужику рубить дрова, стал он к смерти обращать в мольбе слова, просил забрать от тягот, облегчить от забот, но ровно до той поры, пока смерть к нему на самом деле не придёт, тогда он задрожит пред посланницей с того света, забудет о чём упрашивал на протяжении прошедшего лета: окажется, звал помочь дрова переносить, другого не надо — лучше в муках ему продолжать жить.

В который раз Сумароков о самомнении притчу слагал, «Муха и карета» — традиционный от Александра лал. Муха села на карету, а за каретой поднялся пыли столб. Разумеется, всё из-за мухи! Великий в мухе (по её же мнению) имеется толк. Есть притча «Крынка молока» — во остережение строящим планы она. Не думайте наперёд, не стройте планы. Никто не знает, что произойдёт, вдруг впереди судьбы обманы. Крынка разобьётся — разбитого не продать, придётся над разбитыми ожиданиями горько рыдать.

«Человек среднего века и две его любовницы» — притча о понимании старости дана, показывает, какими нас видит людская молва. Для молодок человек в возрасте — вполне уже старик, для более старых — он зрелости, конечно, не достиг. Первым не нравится волос седой, вторым — цвет когда родной. Окажется человек из притчи лысым от норова дивчин, но это всяко лучше, нежели во веки оставаться холостым.

Вот притча «Мышь городская и мышь деревенская» для внимания сообщена, истина в ней довольно проста. Не зарься на чужое, не думай, где-то лучше, чем где ты есть. Не принимай никогда похвалу тебя не понимающих, не знают они про собственную лесть. Видишь лучшее, хочешь оказаться там, да как бы не пропал с головою в неведомых пока ещё проблемах сам. Вот притча «Кошка и петух», в которой кошка укоряла петуха. Из-за него, якобы, жизнь хозяев нелегка. Кричит по утрам, мешает спать, не может кур в курятнике унять. Всем плохо, было бы дело в том, на самом деле кошка есть хотела, в том мудрость притчи сей мы найдём.

Есть притча «Орёл и ворона», где ворона умной оказалась, уже она за счёт других поживиться старалась. Уговорила она орла бросить устрицу о камни с небес, дабы вместе отведать, поскольку клюв в нутро её вороний не пролез. Орёл бросит, думая поживиться совместно, но разве ворона не покинет с устрицей разбитой её смерти место? Не дождётся орла, сама поживится. Сюжет сей притчи не сможет читателю долго забыться.

Вот о двух вечных соседях притчи ещё одно повествованье, «Конь и осёл» ему снова даётся названье. Гордился конь по молодости лет, телег, подобно ослу не таская, как к нему вскоре повернётся жизнь, не зная. Годы шли, и поставлен конь оказался телегу таскать, теперь хуже осла конь: иначе это не назвать. Вот ещё о двух соседях притчи сюжет — «Прохожий и змея»: заранее известен морали ответ. Не бери за пазуху гада по пути, каким бы сирым не казался, он и окончит твои дни, и не говори ему, что он настоящим гадом оказался.

Есть притча «Аполлон и Минерва», про сосланных Зевсом жить среди людей. Феб аптекарем стал, а Афина души решила делать целей. Оказалось, Феб не голодал, он лекарства от болезней продавал, а вот Афина голодала, она ведь помощь предлагала. С телесными болезнями не проживёшь, когда их можешь излечить, зато с душевными болезнями предстоит до самой смерти жить. Вот ещё притча «Лисица и козёл», дабы читатель мудрость ещё одну обрёл. Оказались лисица и козёл в колодце, выбраться суждено кому-то из них, о том и даётся Сумароковым стих. Козёл поможет лисице, думая, поможет и она ему. Да вот напасть, переоценил он злодейку лису.

Есть притча «Два рака», между которыми чуть не случилась драка. Будто бы боком рак перед раком ходил, за это другой рак его укорил. Спорить бессмысленно, коли сам рак, так же боком ходишь, иначе ведь не можешь никак. Вот притча «Два живописца» — про непонимание вкусов толпы, доказательство людской ни к чему не обязывающей суеты. Один рисовал лягушек, имея успех, другой — богов, получая в награду упрёки и смех. Почему? Оба мастерски умели рисовать, потому и не можем мы вкусов толпы здравым рассудком принять.

Есть притча «Волк и журавль», помогающая установить, отчего помогая другим, собственное благо можешь упустить. Застряла кость у волка в пасти, стал он упрашивать журавля избавить от напасти, и помог журавль, награду попросив. Волк ему ответил: лети скорее, покуда вовсе жив. Вот притча «Собака с куском мяса» — другой истины мораль, показывает, какая от последствий жадности печаль. Плыла собака по реке, плыла она с куском мяса на доске, отражение в реке увидала, кусок мяса больше у той собаки признала, возжелала его, раскрыла пасть, куску мяса осталось в воду упасть.

Вот опять притча «Возгордившаяся лягушка» — про гордость лягушки, раздувшейся до размеров быка. Да, она лопнула, уж такова гордой лягушки судьба. Нужно быть умнее, примерно как заяц из притчи «Заяц и медведь», когда мстительным всякий может оказаться ведь. Обидел ушастого мишка на погибель себе, хотя от такой крохи не ожидал увидеть расправу нигде. Выпал снег, проложил заяц от селения до берлоги след — пришли охотники, теперь обидчика на свете нет.

С медведем связана притча «Волк, овца и лисица». Выбрали сии товарищи промеж собой вожака, им стал волк, сказавший будто против себя — не боится медведя, биться с оным готов. Пусть тогда бьётся, раз нашёл для храбрости своей он столько громких слов. Не смог перебороть гордыню волк, медведя испугавшийся. Простился с миром, жертвой медвежьей ставшийся. Нужно быть осмотрительным, взвешивать возможности, будучи готовым ко всему. Потому читателю Сумароков сообщил ещё притчу одну. «Сокол и сова» — о доверии к соколу совы, доверила ему она охранять яйца в гнездовье свои. Понятно, сокол знатно отобедал, пусть и совы доверие он предал. Впору вспомнить притчу «Немчин и француз», в которой не мог произойти подобный конфуз. Вражда с пелёнок, дружбы в оной не жди, скорее убьют друг друга, никогда не доверившись ни в чём. Читатель, и это учти.

«Мужик с котомкой» — ещё притча со знакомым сюжетом, всё равно полезная при этом: цени чужой труд, не думай о лёгкости его, может он оказаться тяжелее твоего. А вот притча «Вдова-пьяница», про женщину, в вине горе топившую, ибо видела в стакане тень мужа, пускай и бывшую. Вот притча «Волк и ребёнок», в которой волк услышал, будто мама отдаст нерадивого ребёнка ему на съедение, да оказалось, то говорилось для создания угрозы, чтобы разыгралось волнение. Скорее мама сечь станет волка, нежели отдаст дитя на поедание — вполне осмысленное для читателя дано материнского чувства понимание.

Есть притча «Пастух и сирена», как сводили с ума пастуха сирен голоса. Правда в действительности оказалась банально проста. Стоило рыбий хвост увидеть, куда переходит девичий стан, сразу стал трезвым пастух, от чудесных голосов он больше не пьян. Есть и притча «Апреля первое число» — такой праздник издревле на Руси отмечали. Вот пожалуй о смысле сей притчи и всё.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Начиная литературный путь с произведений о людях с нестабильной психикой, описанием оных Лесков его и завершил, представив вниманию читателя Оноприя Перегуда из Перегудов, заканчивавшего жизнь в психиатрической лечебнице. Как он туда попал? Об этом Николай и взялся повествовать, передав читателю со слов Оноприя всю его непростую историю, увенчанную стремлением объективно оценить происходящие в Российский Империи процессы. Оказалось, проще статься психически больным человеком, чем продолжать находиться среди здравых рассудком и умом. Ежели человека не могут понять при совершении им адекватных действий, тогда пусть он станет полезным в качестве бесполезного члена общества. Гораздо лучше постоянно вязать чулки, тем обеспечивая каждого теплотой, нежели распространять революционные листовки, вовсе не способствующие улучшению благосостояния граждан. В связи с неоднозначностью текста, опубликовать Лесков его при жизни не успел. Поставив в декабре 1894 года последнюю точку, к марту Николай умрёт.

Начинает историю жизни Оноприй издалека, считая необходимым сообщить о мельчайших деталях. Обязательно следовало указать на вехи из истории Перегудов. Основана деревня полковником Перегудом. Далее испытывала практически всё то, что когда-то касалось Руси. Особенно остро стоял вопрос религии. Было установлено — вере быть истинно христианской, не допуская католических и иудейских верований. Читатель в какой-то момент даже задумается, приняв «Заячий ремиз» за подобие «Истории одного города» за авторством Салтыкова-Щедрина. Сумасшествие Оноприя заставляет к такому предположению всё больше склоняться, особенно углубляясь в чтение.

Оноприй не знал, чем ему заниматься. Он думал пойти в попы, но успел влюбиться сразу в двух девушек, из-за чего попом он так и не стал. В целом, как бы Лесков старательно про него не рассказывал, важными являются последние страницы повести, касающиеся революционной деятельности и последующего определения Оноприя в психиатрическую лечебницу. Отчего-то не ведал главный герой, какое грозит наказание за деятельность, подрывающую основы государственного строя. Пришлось ему ссылаться на горячечный бред. Вместе с этим читатель понимает, история идёт от лица сумасшедшего, способного рассказывать, мешая правду с вымыслом, либо вовсе подменяя действительность фантазиями.

Лучше остановиться непосредственно на психиатрической лечебнице. Помимо Оноприя там хватает психически больных людей. Они действительно сумасшедшие, тогда как Оноприй среди них считает себя здоровым человеком, просто пришедшим к выводу, что жить при сложившихся обстоятельствах ему гораздо проще. Если при вольной жизни он никому не был нужен, то в окружении жёлтых стен стал полезным человеком, практически полноправным членом коммуны, состоящей из больных рассудком людей. Он выполняет важную функцию — с помощью труда позволяет другим людям чувствовать себя счастливыми. От этого счастлив и он сам, ведь делает полезное дело. Как бы кощунственно не звучало — не всякий здравый рассудок способен облегчить существование человека, скорее наделав больше бед, ухудшив и без того худшее положение сограждан.

Повесть просто не могла быть опубликованной, затрагивающая и без того больную тему социальной нестабильности в стране. Особенно подводящая читателя к итогу, где психиатрическая лечебница становится лучшим выходом из положения. Конечно, устать от борьбы за личные убеждения и найти покой среди неполноценных умом — не великий успех, зато позволяет ощутить себя на равных, чего никто в обществе психически здоровых людей не обретёт.

Как-то так получилось, что пытаясь найти лучший выход из положения, Лесков обрёл его с помощью «Заячьего ремиза». И тут сложно не согласиться с его мнением. Оно неоднозначное, зато такое, к какому он постоянно склонял читателя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1894 году Лесков задумался: какой должна быть женщина литератора? Быть ей полагается привилегированной дамой или обыкновенной фефёлой? Кто их них способен составить счастье литератора? И, вместе с тем, для кого из них литератор сам может составить счастье? За основу Николай взял знакомую ему историю, как он лично утверждает, случившуюся порядка тридцати лет назад. Тогда некий литератор взял в жёны даму, не зная о её неуживчивом нраве — та дама всерьёз считала мужской род язвой на теле человечества, должный понести заслуженное наказание за тысячелетия женских страданий. Совместная жизнь с такой дамой станет серьёзным испытанием, в результате которого литератор скончается. Единственный светлый момент, необходимо обязанный быть отмеченным — его встречи с фефёлой. Вот про простую непритязательную русскую женщину Лесков и начал очередной рассказ, дабы сообщить читателю ещё одно житие бабы.

Читатель помнит, как в 1863 году Лесков сообщил историю беглой крепостной крестьянки, решившую любить, устремившись обрести лучшую долю с любимым человеком на чужбине. Та баба оказалась с психическим дефектом, теперь подобного за героиней повествования не отмечается. Фефёла принимала ниспосылаемые ей испытания с достоинством православной праведницы, готовая ко всевозможным поворотам судьбы, так как страдать всё равно придётся. И если на её пути возникнет представленный изначально вниманию читателя литератор, он для неё определённо станет кратким эпизодом счастья, но более положенного им вместе нельзя, хотя и до конца не ясно — в силу каких именно причин. Лесков считал именно так, а в остальном читатель ознакомился с обстоятельствами жизни фефёлы.

Следовало бы сказать, что фефёла — создание своего времени. Однако сперва нужно учесть — Лесков дополнял повествование сторонними историями, тем запутывая читателя. В оконечном итоге оказывалось, что под фефёлами следует понимать всяких женщин, примиряющихся с действительностью. Как раз о таких Николай и продолжил рассказывать далее, будто бы забыв, о ком взялся сообщить читателю. Получилось следующее — начав про быт одной фефёлы, Лесков перевёл внимание на другую, сказывая далее уже про неё, отчего читатель, ежели он невнимательный, совершенно запутается, не способный установить причин появления тех или иных повествовательных линий.

В середине повествования перед читателем возникает женщина по имени Зинаида, сообщающая слушателям историю своей жизни. Становятся ясными печальные обстоятельства её существования. Она была выкуплена у родителей купцом. Служила всем прихотям сего властелина. Купец не жалел Зинаиду, выжимая из молодой девушки всё без остатка. Далее мужчины менялись. И вот Зинаида оказалась при первоначально представленной читателю фефёле — они вместе ведут прачечное дело.

Читатель не успевает заскучать, так как фефёлы не останутся без мужского внимания. Будет в сюжете французский художник, нуждающийся в кормилице генерал, поляк Аврелий. Лишь усидчивость может не потерять нить повествования, разобравшись, кто кем кому в повествовании приходится. И жаль! Лесков мог создать линейное повествование, построив действие вокруг литература, вместо чего исходная ситуация заблудилась в словесных дебрях. Отчего и поныне исследователи его творчества не могут определиться, на чём акцентировать внимание. Разве так необходимо искать прототип литература? Почему-то забывается основное — одно из лиц, вынесенных в название, к тому же использованное во множественном лице, пусть и произносимое в единственном.

В любом случае читатель поймёт. Житие бабы после отмены крепостного права без затруднений не напишешь. Каждый человек отныне представлен сам себе, никому по сути ничем не обязанный. Появляется множество вариантов развития событий. Сам Лесков запутался, не сумев удержать повествование в заданных с первых страниц рамках.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лесков — оказался удобным для советского режима писателем. Обращаясь к прошлому, предлагая читателю произведения Николая, возникала нужда в новых, прежде не публиковавшихся, литературных трудах. Кто мог лучше Лескова критиковать царизм? Может быть только Салтыков-Щедрин, но он был излишне далёк от реалий, доставшихся в наследство от Александра III и Николая II, что всерьёз в качестве критика не рассматривался. Другое дело — Лесков! Движение за права пролетариев в конце XIX века входило в особую стадию, готовую через десять лет ознаменоваться первой подлинной русской революцией 1905 года, чей заслугой станет частичное ослабление монархии. Сам Лесков умер до появления её предвестников, однако вполне мог способствовать преображению мышления среди населения Российской Империи.

Будучи удобным в одном — Лесков оставался неугодным в другом. Следствием чего стало неоднозначная оценка его творчества. И всё-таки самое необходимое становилось известным советскому читателю. Так случилось с заметкой «Административная грация», при жизни Николая не печатавшейся, зато опубликованной спустя сорок лет после написания — в 1934 году. Но более поздний читатель знает, какие события последовали затем. Может и тут произведение Лескова сыграло определяющую роль.

Речь касается системы доносов, созданной царской жандармерией. Сама царская жандармерия во времена Лескова являлась последовательницей III отделения, первоначально управляемой Бенкендорфом. Рост напряжения в обществе требовалось подавлять, для чего и использовалась система доносов. Могли происходить бытовые конфликты, перерастающие в будто бы угрожающими государственной безопасности замыслами. Даже там, где ничего подобного не происходило, всё воспринималось по самому негативному сценарию развития событий. Вполне очевидно, деятельность жандармерии должна была воспрепятствовать революции 1905 года, а значит любое произведение, осуждающее деятельность жандармов, следует довести до сведения советского читателя. И вот тут-то более поздний читатель задумается, вспомнив, чем отметилась советская власть в скором времени, развернув ещё большую систему доносов.

Осуждением царской власти стал и «Зимний день». Берясь за рассмотрение явления толстовства по существу, Лесков тем затрагивал ещё один постулат, позже разработанный Дмитрием Мережковским. Оказывалось, любые нападки на православие — подтачивание устоев монархии. Ибо ежели рубить одну из опор действующего правления, всё может однажды полностью рухнуть. Толстовство само по себе способствовало неприятию религиозных течений вообще, понимал бы кто его со здравым осмыслением. Лесков видел, как неверно трактуют слова Льва Толстого, чересчур перенимая его суждения, с чем ничего поделать было нельзя. Ветер носит слова подобно эффекту эха, донося до конечного слушателя информацию в основательно искажённом виде.

Говорил ли Толстой не есть мясо, а девушкам не выходить замуж? Может и говорил, но не с однозначным утверждением. Он скорее советовал, не предлагая воспринимать им сказанное за обязательное к исполнению. Слова часто вырываются из контекста, приписывая их сказавшему далеко не то, о чём он брался сообщить. Тут следует говорить о желаниях толпы, готовой слушать более громкоголосых, не способной расслышать тихий глас благоразумия. Ведь если кто-то говорит, что Толстой порицает одно, завтра ему припишут новое порицание. Так почему всё не подвести к сомнению в необходимости существования царизма? Вот так из ничего рождается философия, способная стать глотком свежего воздуха, даже при нежелании её создателя подвести последователей именно к подобным измышлениям.

Каким образом не трактуй, однозначно верных суждений высказать не сможешь. Уж если авторам слов приписывают далеко не тот смысл, который они вкладывали, то какой можно ожидать реакции от берущихся рассуждать столетия спустя? Оставим за читателем право самостоятельно определяться с тем, что он понял из текста.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература последних лет жизни Лескова полна неоднозначности. С одной стороны — это продуманные произведения, позволяющие лучше представлять суть устроения человеческого общества, с другой — преднамеренное авторское желание доводить до сведения читателя нужное, используя размытые выражения. Разве возможно внимать сравнениям фигуры женщины с запятой, тогда как Николай взялся донести обстоятельства недавней холерной эпидемии? Он описал картинку с натуры «Импровизаторы», оставив читателя с ощущением неприятия. Может то было сделано специально, во всяком случае становилось ясно — впечатления от холерной эпидемии 1892 года не идут ни в какое сравнение с голодом, описанным в рапсодии «Юдоль».

Почти с таким же настроением Лесков подошёл к другой картинке с натуры, названной им «Продуктом природы». Николай рассказывал про крестьян, чьё массовое переселение происходило до реформ Александра II. Бедственность положения складывалась от нежелания людей принимать новые условия существования. Ведь было ясно — не стоит тревожить человеческие души, привыкшие к устоявшемуся. Особенно души глубоко верующих людей, истинно считавших царя наместником Бога на Земле, а помещиков — поставленных над ними надзирателями, должных направлять дела и помыслы в угодную Богу сторону. Однако, когда сами крестьяне смотрели на происходящее именно так, им сочувствующие предпочитали искать причину для укора самих себя за допустимость противных человеческой природе поступков. К оным стоит отнести и Лескова.

Как пример, основная мука переселенцев — невозможность помыться. Казалось бы, река рядом: мойся. Только крестьянину подавай баню! Не воспринимает мужик купание в реке за очищение тела. Как следствие — антисанитария. Из подобных мелких деталей и складывается общее представление о бедственном положении переселенцев. Заметно и нагнетание ситуации. Русский человек вообще любит стенать о плохом к нему отношении, палец о палец не ударяя для облегчения собственного благополучия. Всё ему должны подавать на блюдечке с голубой каёмочкой, в том числе и организовать удобства для передвижения из пункта А в пункт Б. Вполне очевидно, такой расточительности власти допустить не могли, как не могут этого делать практически никогда, предпочитая затрачивать огромные суммы на разработку проектов, не выделяя достаточных средств на их претворение в жизнь. Потому Лесков и негодует, считая необходимым показывать тяжести быта крестьян, должных переселиться без затруднений, на деле страдающих от возникающих на пути преград.

Описав русского человека в массовом о нём представлении, Николай не забыл и про ушлость, свойственную отдельным представителям этого народа. Небольшая повесть «Загон» как раз про людей, способных добиваться им требуемого, причём нечестными способами. Рассказывать Лесков начал про мужчину, чьи предпочтения касались заботы о личном благополучии, пускай и через обман других. Он понимал главное — доверчивостью лучше пользоваться, нежели оставаться её пассивным свидетелем. Так он станет обманывать, сперва выдавая себя за провидца, якобы ведающего, где найти пропавшую скотину. Рано или поздно в его способностях усомнятся, так как скотина станет пропадать всё чаще, а его способность предугадывать её местонахождение ещё ни разу не давала сбой.

Впрочем, обман обману рознь. Проще создать представление о собственной успешности, даже таковой не располагая. Почему бы не прослыть на округу человеком, поцеловав чью руку, девушки вскоре удачно станут выходить замуж? Достаточно стечения обстоятельств, как снова оказываешься среди обласканных судьбой людей. Так будет продолжаться, пока живут рядом те, кто склонен верить совпадениям, закрывающие глаза на истинные факты.

Вот так снова в прозе Лескова сошлись два представления о действительности, разительно друг от друга отличающиеся. Потому и не должен читатель делать скоропалительных выводов, обязанный допускать необходимость существования противоположного взгляда на мир. Ежели есть сетующие, ноющие и ждущие помощи, то будут и активно действующие, привыкшие располагать результатом собственных дел.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лескову ещё предстояло вспомнить голодные годы детства, пока же он писал «Полунощников». Продолжительное содержание создавалось на основе принятия религии, при понимании невозможности соблюдения многих установлений. Каких? Допустим, человек имел право один раз жениться, дабы навсегда скрепить себя узами брака. На протяжении жизни он может пожалеть о сделанном выборе, станет грешить изменами, а то и повторными женитьбами. Либо другая ситуация: однажды жене надоест делить постель с постоянно храпящим мужем. Разрешить данные ситуации нельзя. Практики разводов в Российской Империи не существовало, что усугубляло проблему. Это лишь одно обстоятельство, указывающее не сложность человеческого бытия в возводимых для него религией рамках. Лесков постарался обсудить разное, через год начав работать над «Юдолью».

Тяжела жизнь человека не желаниями, как читатель уже успел заметить по творчеству Николая. Важнее стало осознавать едва ли не противоположное. В первую очередь следует удовлетворять насущной необходимости. Имеет ли значение духовность, когда она забывается перед угрозой прекращения физического существования? Лесков застал голод 1840 года в Орловской губернии. Тогда матери кормили детей убитыми ими же собственными детьми, сами дети ели убитых ими же детей, даже девочки за еду соглашались абсолютно на всё. Передать ужас тогда происходившего неимоверно трудно, но Лесков не позволял скрывать известных ему фактов. С каждой страницей он описывал всё больше поражающих воображение обстоятельств.

Голод обязан был случиться. Николай доказал это на примере собственного отца. Когда вещуньи в селениях предрекли холодную зиму, крестьяне отказались засевать озимые, что уже грозило голодом. Тогда отец раздал им зерно, чтобы засеяли поля. Предсказанная холодная зима всё же случилась — зерно в земле погибло. Тогда то и разразился голод. Неизбежное требовало принятия определённых мер, которых не последовало. Пришлось Лескову наблюдать за бедствиями населения. Если зверство собак можно объяснить их природной сутью, то такое же поведение людей оного сделать не позволяет.

Николай никого не укорял. Человек всегда должен думать наперёд. Нет в тексте и мысли, будто следовало рассчитывать на помощь извне. Никто не обязан помогать крестьянам, в том числе и поставленный над ними помещик. Впрочем, рассуждать об этом можно бесконечно. Разумеется, взявшись оберегать — должен проявлять заботу. Отец Николая то делал не в полном объёме, он помогал собственным крестьянам, тогда как в других хозяйствах люди голодали. Следовало ожидать благосклонности императора, да Николай I не предпринял достаточных к тому мер. Потому случилось то, из-за чего людей трудно теперь обвинять — они просто стремились выжить, иногда крайне наивными способами.

Всему познание приходит в сравнении. Человек находит новые мысли. Уверенный в одном, он кардинальным образом меняет точку зрения. Людям мало одной духовной пищи, им следует давать и мирскую, либо принимать неизбежное одичание. Таков урок будущим поколениям от Лескова! Пока человек в меру сыт и доволен, он не утратит человечности, но стоит ему оказаться голодным — в нём пробудится зверь, способный смести любые преграды, лишь бы оказаться в числе продолжающих жить. Пока голод касался ограниченной территории — всё сходит с рук, а если переместится на большую часть страны — быть беде. Надо ли напоминать основную причину краха политики Бориса Годунова?

Дополнительно к «Юдоли» Лесков написал короткую заметку «О квакереях». Он установил, что они издавна в России есть, чем опровергал возражения читателей, не склонных ему верить. Пришлось Николаю в доказательство приводить свидетельства.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человек в нашем мире — это прежде всего человек. Его желания — прежде всего его собственные желания. Всё прочее — желаемое быть принятым. И очень трудно удовлетворить тому, чего хотят другие люди, к чему не всякий склоняется. Собственно, человек предпочитает верить обещаниям. Ведь известно, сколько не корми — не накормишь, но научи кормиться — будут накормлены. Говорить, насколько важно прошлое или насколько необходимо думать о светлом в будущем — это путь в никуда. Важен текущий момент. Человек должен быть счастливым именно сейчас. Никак не когда-нибудь потом. Данным мыслям Лесков научился у Льва Толстого, с ним же имел разговоры, однако он мыслил самостоятельно, склонный на свой лад воспринимать ему сообщаемое.

Прекрасный образец задумчивости — рассказ «Час воли божией»: для кого-то сказка, а кому-то притча. Мудрость не рождается спонтанно — она передаётся из поколения в поколение, поэтому лучшие идеи — всегда хранимые людьми предания, более напоминающие надежды на исполнение не имеющего возможности произойти. Собственно, человек каждый миг задумывается: почему ему не позволено в текущий момент жить во вседовольстве? Отчего из года в год не наблюдается улучшения, только постоянное падение вниз? Ответ вполне очевиден. Устраивал бы он мыслителей. Отнюдь, человек обречён существовать в условиях рабской зависимости от возводимых против него обстоятельств, отчего притчи пользовались и будут пользоваться популярностью в народной молве, ведь они по природе несбыточны.

Перед читателем ставится задача определиться по следующим пунктам: какой час важнее всех, какой человек нужнее всех, какое дело дороже всех? Разумно определиться — данный час важнее, беседующий с тобой человек нужнее, создавать благо для собеседника — самое дорогое дело. Осталось вооружиться сими представлениями и стремиться им следовать. Только тогда получится оспорить несбыточность басен и притч, призвав к благочестию помыслов. Оттого и приходится укорять судьбу, сколько бы не сменилось ещё поколений. Ничего в обозримом будущем измениться не сможет.

В 1890 Лесков написал очерк «По поводу Крейцеровой сонаты», остававшийся неизвестным современникам некоторое время и после смерти Николая. Предстояло вспомнить о похоронах Достоевского. случившихся за девять лет до того. Тогда Лесков болел, не мог сопровождать процессию. И будто бы тогда он имел беседу с некой дамой, чьи суждения схожи с теми, которыми поделился Лев Толстой в «Крейцеровой сонате». Предстояло разобраться, насколько выше стоит женщина над мужчиной, хотя бы уже тем, что готова уступить, тем проявляя силу доступного её доле выбора.

Примером такой логики стал «Невинный Пруденций», печатавшийся в периодике в начале 1891 года. Следовало понять, какие желания свойственны людям, ежели их чего-то лишать, после ставя перед выбором, заранее зная о должных случиться предпочтениях. Опять же, некая дама поставила купца перед необходимостью совершить ей требуемое, то есть она обязала его не употреблять пищу в течение трёх дней, по истечении которых купец отказался от внимания самой женщины, предпочтя пылкому чувству необходимость утолить голод. Помимо этого Лесков укреплял риторику сторонними рассуждениями, побуждая смириться с действительностью, подстраиваясь под обстоятельства. Как оказалось, всякая гордость имеет конец, столкнувшись с необходимостью выбирать между насущным и кажущейся важностью.

За ясностью мысли Лесков всё больше терялся в содержании. Стоило ему взяться за отражение пришедшей на ум от кого-то мысли, он стремился воплотить задуманное на бумаге, словно принуждая себя. Вследствие чего произведения получались растянутыми, содержащими лишнее. Читателю оставалось самостоятельно отсеивать, если желал понять сообщаемое Николаем.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сергей Лукьяненко — Дюма от фантастики? Его вторжение в литературу началось стремительными семимильными шагами, когда за считанные месяцы создавались труды, объёмами не уступающие литературным свершениям французского классика. Если брать за основу 1992 год — время наиболее уверенного вхождения, за плечами Лукьяненко к окончанию 1997 года числилось более десяти произведений крупной формы, написанных лично, не считая созданных в соавторстве. И это ещё до написания «Ночного дозора», когда о творчестве Сергея станет знать каждый житель России. Были у него удачные работы, однако имелись и написанные на волне какого-либо вдохновения, истинной ценности для ценителя фантастики не представляющие. Как не старайся, изыскания Лукьяненко в области религии читатель оценить не сможет. Тому причиной стал короткий срок написания «Холодных берегов», вполне достойных прозвания холодного душа, остудившего пыл желающего внимать всему лишь самому лучшему. Оказалось, часто пишущий Лукьяненко вполне заслуживает отрицательного к себе отношения.

Если смотреть на «Холодные берега» холодной же головой — не видишь целенаправленного желания писателя беседовать с читателем. Отнюдь, не надо изыскивать несуществующие материи. Нужно вглядываться в имеющийся материал. Берясь за сочинение текста, Сергей не мог знать, да он скорее всего и не знал, о чём он взялся повествовать. Читателю предлагается определённая сцена, которая не несёт в себе ничего, разве только желание самого Лукьяненко разобраться, к чему он собрался вести речь. Нащупывать почву придётся долго, в какой-то момент зацепившись за случайно пришедшую мысль, вслед за которой и начав раскручивать сюжет. Но почему не сделано самого главного? Отчего сырой текст заслужил право остаться на страницах произведения?

Складывается впечатление — Лукьяненко пишет начисто. Для Сергея не существует черновиков. Это ему просто не нужно. Меньше текста — меньше объём книги — меньше авторских листов — значит, видимо, меньше заработок. Воистину, Лукьяненко — Дюма от фантастики. Если читатель не в курсе, он должен знать, что оплата труда французских классиков производилась не из количества проданных экземпляров, а согласно написанных строчек. И не имело значения, какую прибыль извлечёт книгопродавец, писатель получал причитающуюся ему сумму. Потому и выходил чаще всего из-под пера французского классика в меру хороший текст, из которого для благостного восприятия следовало выкинуть едва ли не добрую часть произведения, оставив для чтения ради удовольствия никак не более сотни страниц. Французские писатели XX века так и стали делать, создавая объёмные опусы, после проводя жестокую редактуру, выкидывая лишнее. А вот Лукьяненко так поступить не решился. Вопрос: не потому ли у Сергея такие красивые и притягательные повести, коим он не решился раздувать сюжет?

«Холодные берега» — первая часть дилогии. Содержание касается альтернативной истории. Лукьяненко под другим углом посмотрел на события Нового Завета, но читатель ему не поверил. Просто смысловая составляющая утонула в водах омывающего её текста. Разбираться, выискивая мизерные нюансы в обилии не убранных из внимания автором слов — удел исследователей творчества или упёртых фанатов, готовых объяснять другим то, к чему следует подойти при чтении. На деле окажется иное — предстоит наблюдать за приключениями каторжанина по европейским просторам, понимая первичную плутовскую составляющую произведения. То есть прибедняющийся главный герой в действительности является кем-то важным для ныне живущих, о чём он сам открыто предпочитает не говорить. Он будет постоянно убегать, ибо иначе ему не достигнуть просветления. Он как юный Гаутама, должный пребывать внутри дворцовых палат, вместо чего предпочёл убежать и бродить среди нищеты.

Где же привычная читателю война света и тьмы? Не мог ведь Лукьяненко всерьёз замахнуться на борьбу дьявола с Богом… Не настолько явной данная борьба должна была быть представлена. И вот попытка совершена.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Строить предположения о древнем прошлом, что гадать на киселе. Никогда не получится установить, как именно всё обстояло в прежние времена, если человеку не удастся разработать сторонний инструмент, либо оный будет ему сообщён извне. Да и требовалось бы вообще выяснять, откуда всё изначально пошло, кроме как подспорья для политических деятелей, предпочитающих обосновывать настоящее за счёт их никогда не касавшихся моментов былого. И всё же будут существовать люди, желающие предполагать, выдвигать собственное видение прошлого, обосновывая за счёт тех или иных, считающихся ими важными, обстоятельств. Так поступал и Валентин Седов, взявший описывать славян в древности. Какими они могли быть? И откуда они всё-таки берут начало?

Ясно одно — некогда Европу населяла определённая группа людей, от которой возникли все современные европейские народы. Данная позиция может быть подвергнута сомнению, как и всякое другое слово, учитывая допустимость абсолютно любых предположений. Установить для готов и славян общего предка вполне возможно, имелась бы на то существенная надобность. Велика вероятность включения древних народов Азии или, почему бы и нет, представителей Атлантиды, до чего Седов нисходить не стал, не допуская в научное разрешение вопроса мифологическую составляющую. Не требуется усложнять и без того сложное! Проще всё свети к примитиву, именно подводя к необходимости принятия прогрессии, когда от одного в конечном счёте получается великое множество.

Что же, славяне могут быть пришлым народом — это нельзя исключать. Они могут являться автохтонами, настолько древними обитателями определённой местности, что установить их прежнее место жительства не представляется возможным. Впрочем, философы не первое столетие склонны считать всё ныне существующее некогда кардинальным образом отличалось. Нельзя утверждать, будто европейцы — коренное население Европы. Такое мнение должно быть ошибочным. Ничего за то не говорит, поскольку достаточно внешних признаков, заставляющих в том усомниться. Впрочем, в такие дали Седов не заглядывал. Он определился судить о славянах в рамках первого тысячелетия до нашей эры. Ему требовалось рассматривать археологические памятники и летописные свидетельства, как основные инструменты, способные помочь определиться с прошлым славян.

Лучше про славян получается понять со времени их взаимодействия с римлянами. Уже допускается судить, делая предположения, в том числе и касательно прошлого. Но однозначного ответа всё равно сказать невозможно. За славянство чаще всего говорит языковая культура, отделившая их от готов. Из этого следуют различия в географических названиях и прочее. Однако, судить о чём-то согласно поверхностной информации не получится. Поэтому нет разницы, кто и как называл реки и местности, учитывая склонность европейцев к постоянным миграциям, опять же в связи с набегами кочевых народов Азии. Не значит ли это, что и в древние времена заселение Европы формировалось именно за счёт подобных набегов? В тех же славянах не зря видят потомков скифов и сарматов. Одно можно установить точно — сугубо европейского в европейцах изначально не было, если не допустить влияние мифологической Атлантиды.

Считается важным установить происхождение славян сугубо из-за необходимости думать над судьбою Европы, давно поделённой между ними и готами, с одним исключением — славяне продолжают считать себя славянами, а вот среди готов подобного не отмечается, словно их объединяет наследие Римской Империи, давшей в наследие каждому готскому народу Европы право на владение собственной вульгарной латынью, и ничего более.

Седов стремился заглянуть глубже. И всё-таки не настолько, дабы иметь представление, чем всё-таки занимались славяне, когда шумеры создавали первое государство на Земле. Вполне может быть и так, что славяне были среди них, много позже перекочевав на север.

Автор: Константин Трунин

» Read more