trounin.ru

Кажется, лучше родных о человеке никто не расскажет. Уж они-то должны знать всё, особенно так интересующее читателя. Никакой биограф никогда не скажет истины, обречённый записывать жизнь человека со слов других, а если является современником, то и делится собственными эмоциями. На деле это далеко не так. Насколько не будь близок, ты остаёшься человеком, наблюдавшим со стороны. Единственная твоя особенность — знание о каких-либо событиях, должных создать более полное представление. Но насколько это соотносится с пониманием непосредственно рассматриваемого? Вот, к примеру, Ксения, дочь Куприна, эмигрировавшая с отцом во Францию, прожившая там порядка тридцати пяти лет и вернувшаяся обратно в Россию. О чём она могла сообщить? Сперва о себе, а потом уже об отце, к тому же и не стесняясь говорить, что лучше понимать родителя она начала благодаря прочим исследователям его жизни и творчества. Осталось рассказывать о времени, поделившись воспоминаниями.

Ксения значительное количество лет прожила без гражданства. И даже имей она французское подданство, для французов всё равно продолжала оставаться иностранкой. Париж так и не принял её, хотя о ней говорили. Она — актриса и модель, известная под именем Кисса. Отец терялся на фоне такой дочери, он — как русскоязычный писатель — не мог рассчитывать на читательское к нему внимание. Но он — Куприн, а Ксения — его дочь. Не известный во Франции — он известен в России, а Кисса — наоборот. Может оттого воспоминания Ксении, пусть и с акцентом на отца, построены вокруг её собственного миропонимания, где большее значение придавалось матери — Елизавете Куприной (в девичестве Гейнрих), воспитаннице Дмитрия Мамина-Сибиряка.

У Ксении имелось сожаление. Не она должна была писать об отце, то полагалось сделать её матери. И Елизавета много говорила о желании написать воспоминания об Александре Куприне, чему, вероятнее всего, помешала её гибель в блокадном Ленинграде. Трудиться над сбережением творческого наследия мужа она уже не могла, покончив с собой. Зато мемуары написала первая жена Александра — Мария Куприна-Иорданская — осветив в них молодые годы Куприна, так и не рассказав об его жизни в эмиграции, чему свидетелем она не являлась. Вполне допустимо предположить, что Ксения взялась дополнить созданные Марией воспоминания, заполнив пустоты французским периодом жизни отца.

Но особенно рассказать у Ксении всё-таки не получилось. Она неизменно сообщала со слов других, и без того известное читателю, либо припоминала различные эпизоды приятных для неё моментов, никак не раскрывающих перед читателем Куприна в новом понимании. Александр остался точно таким же, нисколько не подверженным дополнительному изучению. Скорее лучше указать, как своими произведениями, написанными после эмиграции, он сообщил про себя больше, чем то смогли сделать Мария и Ксения. Он сам формировал собственный облик в представлениях читателя, отчего сторонние исследования ему вовсе оказывались без надобности.

Что же, Куприн и поныне — человек открытый, показывавший с ним происходившее, всегда стараясь писать произведения не о выдуманных обстоятельствах, а чему внимал сам, либо имел возможность услышать рассказываемую им же историю от других. То не сразу становится очевидным. Порою требуются дополнительные источники информации. Взять для рассмотрения хотя бы «Гамбринус». Вроде бы в занимательной манере описана судьба еврея-музыканта, развлекавшего посетителей одесского трактира. Но кто бы то знал, что сообщал Куприн обстоятельства жизни реального человека. Установить то помог, в частности, Константин Паустовский, поделившийся сведениями о том в одной из книг-воспоминаний о собственных молодых годах.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Замечает ли читатель, как ловко удаётся героям детективов добиваться требуемых целей? Всё будто подстроено специально так, чтобы по окончании действия справедливость восторжествовала. Исключением являются произведения с первоначальной нуарной направленностью. Для Ильи Рясного нуар не подразумевался. Он взял сотрудника милиции, устроил его работать в отдел, занимающийся преступлениями в сфере культурных ценностей, дабы оные расследовать. Разумеется, речь не пойдёт про рядовые ограбления церквей. Требовались убийства коллекционеров. А ещё лучше создать резонансное дело, где найдётся место своим и чужим. Действующими лицами станут криминальные авторитеты, иностранные послы и, само собой, милиционеры. На кону примечательное наследство недавно умершего вора в законе. Вполне очевидно, милиция берётся вернуть украденное, для чего сперва нужно выйти на преступников, их обезвредить и передать суду.

Илья старался увязывать обстоятельства, дабы всё аккуратно сходилось и позволяло продолжать повествование. Начнёт он от относительно далёких событий. Будет убит и ограблен коллекционер. Следом окажется ограблен другой коллекционер. Вроде бы, рутина. Но ничего просто так не происходит на страницах детективов. Даже случись главному герою оказаться среди торговцев сувенирами — тому обязательно требовалось быть. Все нити поведут читателя в определённом направлении, продолжая оставаться неясными. Ведь это детектив, как всегда нацеленный на возможность написания многотомного продолжения. Поэтому лучше сразу делать запас, лишая тем читателя в дальнейшем от вопросов касательно тех или иных действующих лиц.

Рясной не совсем честен. Он использует классический приём недоговорённости, ещё чаще прибегая ко лжи. То есть он продолжительное время вводит в заблуждение, оказывающееся пустым звуком. Илья может подстраивать убийства и мнимые происшествия, на поверку сказанные для отвлечения внимания. Формируется некое представление под видом американских боевиков, где действие преобладает над логикой. Понятно, лучше притвориться мёртвым, чем умереть, создав таким образом представление об относительной свободе у соперников от имевшихся перед тобой, или у тебя перед ними, обязанностей. Но ведь читатель заслуживает права всё знать сразу, становясь тем самым участником происходящего в произведении действия. Вместо этого предстоит оказываться в глупом положении, наблюдая возникновение якобы умерших, в действительности не умерших, хотя может и умерших, но ещё как бы живых.

Илья не ограничивается одним делом. Скорее нужно понимать происходящее в качестве плавно перетекающих друг в друга сюжетов. Все лица взаимосвязаны. Они являются интересными личностями, для которых Рясной не жалел слов, описывая каждого из них едва ли не с рождения. Ведь читатель останется довольным, зная наперёд, при каких обстоятельствах происходило становление персонажа, почему он стал на преступный путь, какие события повлияли на его текущее мировоззрение. При этом отчаянных преступников не наблюдается, кроме некоего числа психически неуравновешенных действующих лиц. Впрочем, к сюжету таковые суждения не относятся.

Произведение «Антикварщики» несколько раз переиздавалось, но уже под коллективным псевдонимом Кирилл Казанцев. Изменялось и его название на «Войну авторитетов», меняя для читателя действующих лиц местами. Теперь остаётся думать, что главная роль отводится преступникам, тогда как милиционерам придавалось опосредованное значение. И читатель обязательно согласится. Уже не борьба антикварщиков с преступными элементами, а как раз борьба преступных элементов с самими собой. Особого значения это всё равно не играет. Превалирующим для читателя останется сюжет. Лишь бы он не выветрился, к чему имеется склонность.

Читать или не читать Рясного дальше? У него найдётся, чем обрадовать? Или всё о том же? А хотелось бы чего-то наподобие «Дурдома».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Воспоминания об Ахматовой ещё во втором томе приняли размытый вид, в третьем — Анна оказалась отодвинута на задний план. Перед читателем период слома старых традиций, когда требовалось переосмыслить понимание случившегося за последние десятилетия. Не утихали споры вокруг личности Сталина, имело значение и осознание минувшей Великой Отечественной войны. Срок для записок обозначен в три года — с 1963 по 1966 год. Прежде всего имела значение травля Бродского, после возвышение Солженицына и совсем незначительной стала судьба самой Ахматовой. Анна всё же умрёт, так и не став для Чуковской действительно чем-то важным, о чём она изначально бралась рассуждать. Важнее для Лидии стало смотреть на политические процессы, нежели отдать дань уважения человеку, рядом с которым периодически ей доводилось бывать.

Раз Солженицын — значит следует говорить о нём. Личность он для тех лет неоднозначная, сумевший выбиться за счёт ослабления партийной линии. Прежде и помыслить советский читатель не мог, чтобы героем произведения стал каторжник. Теперь же дул ветер перемен. Важен сам факт смелости, тогда как содержание того литературного труда не должно вызывать споров. Солженицын явил собой пример новой информационной составляющей, просто обязанной заполнить книжные полки, учитывая количество прошедших через лагеря людей. «Один день Ивана Денисовича» стал свежим бризом, хотя мог и обернуться для автора ледяным сквозняком. Чуковская отметила, что примелькайся Солженицын в те годы в европейской или американской литературе, тогда ему предстояло повторить судьбу Пастернака.

Второй главный герой повествования третьего тома воспоминаний — Бродский. Вот на него и обрушилась критика партии, причём не совсем обоснованная, как уверяет Лидия. Бродскому ставился в вину его подход к работе, то есть он будто бы недобросовестно переводил иностранных поэтов, пользуясь услугами переводчиков, делавших подстрочный перевод. Сама Чуковская пыталась переубедить общество, называя такую ситуацию нормальной, поскольку все так делают. Даже Анна Ахматова не являлась полиглотом, чего ей вовсе не требовалось. Задача поэта-переводчика — адаптация иностранной поэтики под особенности своего языка. Но Бродского это не спасло. Видимо именно потому, издательство «Художественная литература», бравшееся радовать советского читателя подстрочными переводами стихов от глубокой древности до наших дней, делало это на редкость отвратительно, может быть вполне опасаясь неблагоприятной реакции партии.

Партия не позволяла формироваться мнениям, если они заранее не утверждены. Ежели не одобрялось о чём-то писать, об этом следовало забыть. Оттого Чуковская и удивлялась замалчиванию Великой Отечественной войны. Советские партийные работники словно боялись, что на них ляжет тень, грозящая возникновением нестабильной обстановки. Только с чем это связано? Прошлого, как говорится, не перепишешь. Однако, прошлое как раз можно переписать, а лучше выдержать паузу, чтобы родилось достаточное количество предположений, за которыми уже никто и никогда не найдёт происходившего на самом деле.

Ахматова вновь становится важной ближе к концу повествования, когда она умирала. Её сердце постоянно давало сбои, смерть наступила от очередного инфаркта — четвёртого или пятого по счёту. Вновь не появилось на страницах Льва Гумилёва — сына Анны Ахматовой. Он как бы снова оказался в стороне от происходивших с матерью событий. Не упоминается и судьба наследия. Кому достались авторские права? Кто получил имущество? Может сложиться впечатление, что наследником выступил Гумилёв, однако биографы говорят об обратном, но считая важным сообщить про обиды Льва, не получавшего достаточного количества материнского внимания. В случае Чуковской скорее тому находишь подтверждение, так и не встретив желаемого к лицезрению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К притчам примыкают сатиры — извлечение мудрости от Сумарокова лиры. О чём хотелось говорить, но говорить не получалось, то с рифмой сатирою сталось. Пример потомку, пусть читает их, примеры сообщаемые ему не из самых простых. Есть десять сюжетов, в них Сумароков к читателю обратился. Хорошо, что со временем текст этот сохранился. Итак, даётся десяток сатир, некоторой мудростью они поныне украшают мир.

Вот беседа — «Поэт и друг его», в которой сошёлся разговор вокруг сокрытого в стихах, ведь не всякий понимает явно, за жизнь сообразительнее так и не став. Сатира — тонкий инструмент словесного мастерства, не каждый поймёт сказанного, ежели голова пуста. Разным образом можно видимое сообщать, например старухе не пытаться на возраст её морщинами на лице намекать. Отнюдь, достаточно произнести сожаление: вышла ваша красота из моды. И не поспорит старуха против лишённой жалости природы. Можно и вовсе ничего никому не сообщать, но какой деятель пера способен долго молчать?

Вот мудрое послание — «Кривой толк», дабы человек, вокруг себя мало видящий, скорее умолк. Собственно, прав каждый, кто берётся судить, обычно не думая, насколько близоруким в суждениях он может быть. Кажется ему — он источник добра, хотя от действий его если и есть нечто — разве только беда. Не замечает человек слабостей своих, уж лучше вместо отстаивания мнения — он на мгновение задумался бы да затих.

Вот во уравнение людей сатира Сумароковым дана — «О благородстве» называется она. К боярам обратиться Александр решил, может поймут они, никто их до высот их нынешних не возносил. Они — дети Адама, такие же — как их дворовые мужики, в той же мере хотят есть и спать, справлять нужды свои. Так отчего, коли люди с библейских времён равны, почивать на деяниях предков ныне живущие отчего-то должны? Различие между боярином и мужиком одно, в три горла боярин пищу поглощает — вот и всё. При этом, став калифом на отведённый свыше срок, не понимают бояре данный Богом намёк. Стремитесь к лучшему, ибо возможность у вас к тому есть, развивайте науки и общество, а не сугубо пестуйте спесь.

Вот о поэтическом искусстве рассуждение — «О худых рифмотворцах» сложенное стихотворение. Дабы печь пироги — нужно умение готовки освоить, и дабы чинить сапоги — необходимо мастерство сие усвоить. Так отчего, когда про стихи речь, каждый думает, достаточно на свет ладное слово извлечь? И в поэзии нужна умная голова, чтобы слагать во славу искусства литературного она ладно могла.

Есть сатира «О худых судьях», смысл которой понятен итак. А есть сатира «О французском языке» — повод для великосветских драк. Знает читатель, некогда дворяне России вид нелицеприятный имели, им представлялось — достаточно знать язык французов, и более они ничего не умели. Сумароков смеялся над этим, с усмешкой обращаясь к сим господам, на ворон кивая, в той же мере способных к языкам. Действительно, проще разогнать дворян, уж коли попугаи, кроме своей напыщенности они стране ни капли полезного не дали.

Есть сатира «О честности», опять со смыслом понятным. А есть сатира «О злословии» — про то, что кажется ужасным. Человек всегда примеряет на себя мантию судьи, он судит всякого, применяя к тому знания свои. Способен любой вопрос решить мнением своим, словно возможным к решению оным одним. Лучше не делать из лодки корабль, а из комара слона. Истину добыть, задача очень сложна!

Апофеоз сатир — «Наставление сыну». Пусть сделает читатель поумнее мину. Умирал отец, завещая такое, явно не думая сказать нечто злое. Однако, коли следовать заветам такого отца, всё развалится, в том числе и страна. Советовал он на смертном одре, чтобы думал сын лишь о себе, дабы забыл о чести и больше воровал, ведь подобным образом мало кто успешным не стал. Перед богатыми и властью наделёнными — лебезить сына просил: падай в ноги, показывай, насколько ты чужому дяде мил. Развалится всё, треснет по швам? То без разницы, главное довольным будешь срок тебе отпущенный сам. И стоило отцу закончить говорить, поразила его молния — видимо, не смог Бог кощунства над смыслом человеческого существования простить.

Есть ещё «Ода от лица лжи», и у этой есть мечтания свои.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть притча «Кокушка» — о кукушке она. Отправляет читателя сия притча в леса. Живёт в оных птица, нисколько она не синица. Кукует себе, задирает по сему поводу нос, её песни подхватывают люди, в зной поют и поют даже в мороз. Но не о том сейчас разговор, иное интересно, важно понять: найдёт ли себе кукушка где ещё место? По такому случаю грача решила расспросить, тот среди городской суеты устал жить. Узнала разное, всюду кто-то знаменит, что же — в городе о кукушке наоборот никто не говорит. Потому, коли так, из леса теперь не выманишь кукушку никак.

Есть притча «Секретарь и соперники» — про устрицу там сообщено, будто меж соперников чуть до драки из-за неё не дошло, благо случилось секретарю мимо проходить, сумел он соперникам за устрицу наперёд полной мерой заплатить. Вот притча «Пахарь и обезьяна», где обезьяна решила подвиг пахаря повторить, так сказать, полезной обществу быть. Взяла она камень и по полю таскала целый день, покуда смех не услыхала, насмехался над нею всяк, кому было не лень.

Есть притча «Отрекшаяся мира мышь» — поучительный в ней сюжет, рассказывающий, почему не всякому существу милого в войнах нет. Жила-была мышь-отшельница, в голландском сыре затворилась ото всех, не важен её пониманию прочих мышей отныне успех. Вот про другую мышь притча — «Лев и мышь», где лев оную поймал, едва её не загрыз. Взмолилась мышь о пощаде, якобы пригодится сумеет льву. И ведь пригодилась, помогла как-то избежать печальной участи ему. Вот про другого льва притча — «Побеждённый на картине лев», вызвавшая у царя зверей смех. Увидел он картину, на которой некто победил льва. Что же — лев решил — не собрал бы тот смельчак в действительности наоборот собственных костей никогда.

Есть притча «Гора в родах», показывает мнительность людей. Что думал человек, видя сотрясение горных цепей? Он ожидал рождения титана, ибо горам положено титанов рожать, но гора породила мышь, ибо мышей горы и способны миру давать. Вот притча «Лисица и виноград», в которой виноград в бедах лисиных виноват. Задумала лукавая откушать ягод всласть, да не могла до плодов достать её пасть. Потому и виноват виноград! Для лисы он один в её же бедах виноват.

Есть притча «Деревенский праздник» — во оправданий вакханалий дана. Коли сам не пьёшь, то не осуждай пьяных никогда. Не мешай людям веселиться, позволь каждому из них вволю напиться. Со становления сего мира иного не бывало, чтобы пьяная компания без веселья праздник справляла. Да и опасаться положено пьяного брата, если не желаешь прослыть для него за супостата. На тебя посыпятся шишки за любые укоры, потому и не провоцируй пьяных на с тобою споры.

Есть притча «Турецкий выбор жены», она советует принимать подарки судьбы. Не нужно искать ту единственную, годную вкусу твоему. Причина банальна — желаемая тебе… нужна не тебе одному. Даже иначе нужно сказать, тебя такая точно не станет искать. Вот притча «Два повара», где не всякий поймёт мораль, может даже подумает: Сумароков — тот ещё враль. Однако, обучив варить, боярин не подумал их правилам православным научить. Потому и сварили в пятницу из мяса ужин они, чем огорчили гостей — к постной пище приготовивших животы свои.

Есть притча «Поэт и жена», в которых жена поэту читала его же стихи везде и всегда. И даже укладываясь спать, начинала стихи перед сном поэту читать. Вот притча «Первый поэт», про поэта, что о чести знает, лишь об оной он стихи только слагает. Вот притча «Коршун», смысла в ней как бы нет. Вот притча «Кукушки»: ежели кратко, то соловей не сможет спеси кукующих найти достойных ответ. Вот ещё одна притча «Коршун», снова о поэтах, порицающая рифмоплётов за дурость в слагаемых ими куплетах. В самом деле, когда рифма кажется полной красоты, сумеет поэт в своё оправдание любые слова найти. Вот притча «Молодка в горести»: топить рогоносцев издан указ, да не в том горе молодки, о другом переживает сейчас — указ изменниц велит в монахини подстригать, вот уж где от горя придётся стонать.

Есть притча «Маскарад» — о мальчике, легко угадывающим под масками лица людей, но вот вырос он, уже его поступки мало отличимы от повадок зверей. Вот притча «Попугай» — о посетителе трактира, что отведать попугая пожелал, хотя всякий ему заранее глупость затеи объяснял. Ладно, птица дорога, значит лакомый от неё достанется кусок, а на деле оказалось — не пошло её мясо впрок. Просто невкусен попугай, пусть и дорог он по цене, вечно человек ценит дороже то, чему ценность в природе не придаётся нигде.

Есть притча «Парисов суд» — этакий краткий пересказ Троянской войны. Есть притча «Несмысленные писцы», где хвалить друг друга оказываются способны даже вши. И как бы оказалось уместным продолжить всё это притчей «Лисица и статуя», за красоту слога Елизаветы Херасковой ратуя. Мол, пиши прекрасная, ежели стремишься словом блистать, но знай — дабы быть прекрасной, можно подобно древней статуе просто молчать. Есть притча «Ворона» — про недооценившую силы птицу, готовую уносить ввысь овцу и ослицу, но нет способности в вороне орлиной, потому и закончит она свои дни ситуацией для неё плаксивой.

Вот притча «Лошаки и воры». Один лошак с овсом телегу вёз, другой — с монетами. Напавший на них вор как раз монеты от них и унёс. А перед этим был спор среди лошаков, рассуждали — в чём честь для людей, и может для воров. Чести нет вовсе в монетах, как оказалось, иначе ворам телега с овсом нужнее бы сталась. Вот притча «Заяц и червяк», где червяк на зайца взобрался и многое о себе вообразил. Впрочем, подобный сюжет Сумароков уже изрядно избил.

Есть притча — «Василию Ивановичу Майкову» посвящена. Обратился к нему Сумароков со словами полезными весьма. Он призвал остепениться, не рвать рубаху почём зря, девиц пусть много, но должна быть и девица одна. Нужно не растрачивать сил, пожив поболе хотя бы с этой одной, и только если её сила иссякнет, подумать о девице тогда уж другой.

Есть притча «Змея и мужик», в которой Сумароков предрёк бесславный французов поход, а если подробнее — вот о чём речь в притче идёт. Зимою в России прохладно, тяжко змее по её просторам в холодах пребывать, пожелает она на теле мужика пригреться, да мужик по притчам Сумарокова знает — как со змеями нужно поступать. Не получится змее укусить русский народ — русский народ сам змею топором на куски разорвёт. Словно вторит сюжету притча «Лягушка», но её содержание — опостылевшая от Сумарокова игрушка. Раздуется и лопнет, такая у лягушки судьба, но и это можно связать с тем, что произойдёт, когда в Россию вступит тот, чья поступь для русской земли тяжела.

Есть «Сказка» под номером один, как мужик заботился о нуждах жены своей, для чего он ничего лучше не придумал, как обманывать людей. Надел обновы на жену, и жена к нему остыла, да рассказала обманутым, как дело на самом деле было. Потому читателю нужно знать — неблагодарное это дело… женским желаниям угождать. Есть «Сказка» под номером два, водевильного в ней хватает весьма. Скопил мужик на старость, хватило на нужды молодой жены, только вот той не хотелось, дабы в кругу её водились старики, стала она молодых зазывать. И вот смех, не тот её совсем пришёл усладой награждать. Струхнул молодой, завидев вора. А было темно! Пустила хозяйка во двор не того. Пусть и не видела, зато насладилась сполна, не зная, вора в дом пустила сама. Никогда этот вор так удачно на дело не ходил, не только ушёл с наваром, ещё и хозяйкой обласканным был.

Хватит, пожалуй, достаточно притч. Как говорят англичане: закончим затянувшийся спич. Есть сюжет, зовётся банальнейше — «Змея и пила», он про критику, которая всякому творцу от литературы нужна. Под змеёю Сумароков критиков ославил, а под пилою писателей представил. Как-то увидела змея в лесу пилу, задумала испытать над нею силу свою. Вонзила зубы, стала грызть, желая тем нрав пилы острый усмирить. Капала ядом, об зубья кололась, не ведая, как сама смертельно искололась. Пиле так вреда и не причинила, зато для самой кончина наступила. Вот потому критика зачастую бессильна, а литература — всесильна!

Автор: Константин Трунин

» Read more

К заключению о притчах Сумарокова пора подводить сказ, шестой книгой оканчиваются они для нас. Минуло порядочно страниц, промелькнуло перед взором достаточно лиц. Обнажились пороки людей, наглядней и зримее в обличеньи зверей. Всякий понял и всяк осознал, если он внимательно и вдумчиво притчи читал. Если же нет, то тогда не беда, от иных поэтов он усвоит басни, не Сумарокова благодаря, другим воздавая почёт за обнажённые пред взором напасти. Пока же не минуло книги шестой, её для себя, ты — читатель, тоже открой.

Про «Шубника» притча, он шубами заниматься решил, но умер, и про дело его люд вскоре забыл, крапивой заросла тропа к делу его, не стало шубника, никому не нужно и дело его. Ума бы дать человеку, грамотным дабы был. Впрочем, мало какой умный при жизни успешным слыл. Вот притча «Две дочери подьячих», о грамотности в оной речь как раз, дойдёт до читателя мудрости малой глас. Нет в том секрета, если безграмотность предприимчивостью заметить, пусть и не дала природа ума, зато наделила иной способностью — позволяющей процветающим жить. Ум ведь потребен, без него никуда, в мире птиц необычное бывает ведь иногда. В пример притча «Коршун в павлиньих перьях» даётся, где коршун среди дворовых птиц всегда найдётся. Хоть и гордая птица, а оказаться павлином не прочь, только сможет ли она себя превозмочь? Когда дело ощипывать птиц настанет, различий делать между коршуном в перьях и павлином никто не станет.

Есть притча «Наставник» — знакомый каждому сюжет. Разве не приходилось утешать пострадавших от разных бед? Легко найти слова, самого беда не коснулась пока, тогда не легко принимать сострадание, как не проявляй к тому понимание. Есть притча «Волк, ставший пастухом», представший перед стадом в обличье новом своём. Всё бы ничего, покуда не открыл рот, теперь с пастухом он ничем не сойдёт.

Есть притча «Два друга и медведь» — про то, как распознать друга в тяжкий час. Станет ясно, есть ли дружба среди вас. Есть притча «Пьяный и судьбина» — о том, как пьяный шёл и над колодцем склонился, ещё немного, так непременно бы утопился. Судьбина мимо в то время шла, она пьяного и уберегла. Позвала пьяного отправляться домой спать, негоже ему жизнь столь глупо оставлять. Впору придётся и притча «Крестьянин и смерть», как надоело мужику рубить дрова, стал он к смерти обращать в мольбе слова, просил забрать от тягот, облегчить от забот, но ровно до той поры, пока смерть к нему на самом деле не придёт, тогда он задрожит пред посланницей с того света, забудет о чём упрашивал на протяжении прошедшего лета: окажется, звал помочь дрова переносить, другого не надо — лучше в муках ему продолжать жить.

В который раз Сумароков о самомнении притчу слагал, «Муха и карета» — традиционный от Александра лал. Муха села на карету, а за каретой поднялся пыли столб. Разумеется, всё из-за мухи! Великий в мухе (по её же мнению) имеется толк. Есть притча «Крынка молока» — во остережение строящим планы она. Не думайте наперёд, не стройте планы. Никто не знает, что произойдёт, вдруг впереди судьбы обманы. Крынка разобьётся — разбитого не продать, придётся над разбитыми ожиданиями горько рыдать.

«Человек среднего века и две его любовницы» — притча о понимании старости дана, показывает, какими нас видит людская молва. Для молодок человек в возрасте — вполне уже старик, для более старых — он зрелости, конечно, не достиг. Первым не нравится волос седой, вторым — цвет когда родной. Окажется человек из притчи лысым от норова дивчин, но это всяко лучше, нежели во веки оставаться холостым.

Вот притча «Мышь городская и мышь деревенская» для внимания сообщена, истина в ней довольно проста. Не зарься на чужое, не думай, где-то лучше, чем где ты есть. Не принимай никогда похвалу тебя не понимающих, не знают они про собственную лесть. Видишь лучшее, хочешь оказаться там, да как бы не пропал с головою в неведомых пока ещё проблемах сам. Вот притча «Кошка и петух», в которой кошка укоряла петуха. Из-за него, якобы, жизнь хозяев нелегка. Кричит по утрам, мешает спать, не может кур в курятнике унять. Всем плохо, было бы дело в том, на самом деле кошка есть хотела, в том мудрость притчи сей мы найдём.

Есть притча «Орёл и ворона», где ворона умной оказалась, уже она за счёт других поживиться старалась. Уговорила она орла бросить устрицу о камни с небес, дабы вместе отведать, поскольку клюв в нутро её вороний не пролез. Орёл бросит, думая поживиться совместно, но разве ворона не покинет с устрицей разбитой её смерти место? Не дождётся орла, сама поживится. Сюжет сей притчи не сможет читателю долго забыться.

Вот о двух вечных соседях притчи ещё одно повествованье, «Конь и осёл» ему снова даётся названье. Гордился конь по молодости лет, телег, подобно ослу не таская, как к нему вскоре повернётся жизнь, не зная. Годы шли, и поставлен конь оказался телегу таскать, теперь хуже осла конь: иначе это не назвать. Вот ещё о двух соседях притчи сюжет — «Прохожий и змея»: заранее известен морали ответ. Не бери за пазуху гада по пути, каким бы сирым не казался, он и окончит твои дни, и не говори ему, что он настоящим гадом оказался.

Есть притча «Аполлон и Минерва», про сосланных Зевсом жить среди людей. Феб аптекарем стал, а Афина души решила делать целей. Оказалось, Феб не голодал, он лекарства от болезней продавал, а вот Афина голодала, она ведь помощь предлагала. С телесными болезнями не проживёшь, когда их можешь излечить, зато с душевными болезнями предстоит до самой смерти жить. Вот ещё притча «Лисица и козёл», дабы читатель мудрость ещё одну обрёл. Оказались лисица и козёл в колодце, выбраться суждено кому-то из них, о том и даётся Сумароковым стих. Козёл поможет лисице, думая, поможет и она ему. Да вот напасть, переоценил он злодейку лису.

Есть притча «Два рака», между которыми чуть не случилась драка. Будто бы боком рак перед раком ходил, за это другой рак его укорил. Спорить бессмысленно, коли сам рак, так же боком ходишь, иначе ведь не можешь никак. Вот притча «Два живописца» — про непонимание вкусов толпы, доказательство людской ни к чему не обязывающей суеты. Один рисовал лягушек, имея успех, другой — богов, получая в награду упрёки и смех. Почему? Оба мастерски умели рисовать, потому и не можем мы вкусов толпы здравым рассудком принять.

Есть притча «Волк и журавль», помогающая установить, отчего помогая другим, собственное благо можешь упустить. Застряла кость у волка в пасти, стал он упрашивать журавля избавить от напасти, и помог журавль, награду попросив. Волк ему ответил: лети скорее, покуда вовсе жив. Вот притча «Собака с куском мяса» — другой истины мораль, показывает, какая от последствий жадности печаль. Плыла собака по реке, плыла она с куском мяса на доске, отражение в реке увидала, кусок мяса больше у той собаки признала, возжелала его, раскрыла пасть, куску мяса осталось в воду упасть.

Вот опять притча «Возгордившаяся лягушка» — про гордость лягушки, раздувшейся до размеров быка. Да, она лопнула, уж такова гордой лягушки судьба. Нужно быть умнее, примерно как заяц из притчи «Заяц и медведь», когда мстительным всякий может оказаться ведь. Обидел ушастого мишка на погибель себе, хотя от такой крохи не ожидал увидеть расправу нигде. Выпал снег, проложил заяц от селения до берлоги след — пришли охотники, теперь обидчика на свете нет.

С медведем связана притча «Волк, овца и лисица». Выбрали сии товарищи промеж собой вожака, им стал волк, сказавший будто против себя — не боится медведя, биться с оным готов. Пусть тогда бьётся, раз нашёл для храбрости своей он столько громких слов. Не смог перебороть гордыню волк, медведя испугавшийся. Простился с миром, жертвой медвежьей ставшийся. Нужно быть осмотрительным, взвешивать возможности, будучи готовым ко всему. Потому читателю Сумароков сообщил ещё притчу одну. «Сокол и сова» — о доверии к соколу совы, доверила ему она охранять яйца в гнездовье свои. Понятно, сокол знатно отобедал, пусть и совы доверие он предал. Впору вспомнить притчу «Немчин и француз», в которой не мог произойти подобный конфуз. Вражда с пелёнок, дружбы в оной не жди, скорее убьют друг друга, никогда не доверившись ни в чём. Читатель, и это учти.

«Мужик с котомкой» — ещё притча со знакомым сюжетом, всё равно полезная при этом: цени чужой труд, не думай о лёгкости его, может он оказаться тяжелее твоего. А вот притча «Вдова-пьяница», про женщину, в вине горе топившую, ибо видела в стакане тень мужа, пускай и бывшую. Вот притча «Волк и ребёнок», в которой волк услышал, будто мама отдаст нерадивого ребёнка ему на съедение, да оказалось, то говорилось для создания угрозы, чтобы разыгралось волнение. Скорее мама сечь станет волка, нежели отдаст дитя на поедание — вполне осмысленное для читателя дано материнского чувства понимание.

Есть притча «Пастух и сирена», как сводили с ума пастуха сирен голоса. Правда в действительности оказалась банально проста. Стоило рыбий хвост увидеть, куда переходит девичий стан, сразу стал трезвым пастух, от чудесных голосов он больше не пьян. Есть и притча «Апреля первое число» — такой праздник издревле на Руси отмечали. Вот пожалуй о смысле сей притчи и всё.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Начиная литературный путь с произведений о людях с нестабильной психикой, описанием оных Лесков его и завершил, представив вниманию читателя Оноприя Перегуда из Перегудов, заканчивавшего жизнь в психиатрической лечебнице. Как он туда попал? Об этом Николай и взялся повествовать, передав читателю со слов Оноприя всю его непростую историю, увенчанную стремлением объективно оценить происходящие в Российский Империи процессы. Оказалось, проще статься психически больным человеком, чем продолжать находиться среди здравых рассудком и умом. Ежели человека не могут понять при совершении им адекватных действий, тогда пусть он станет полезным в качестве бесполезного члена общества. Гораздо лучше постоянно вязать чулки, тем обеспечивая каждого теплотой, нежели распространять революционные листовки, вовсе не способствующие улучшению благосостояния граждан. В связи с неоднозначностью текста, опубликовать Лесков его при жизни не успел. Поставив в декабре 1894 года последнюю точку, к марту Николай умрёт.

Начинает историю жизни Оноприй издалека, считая необходимым сообщить о мельчайших деталях. Обязательно следовало указать на вехи из истории Перегудов. Основана деревня полковником Перегудом. Далее испытывала практически всё то, что когда-то касалось Руси. Особенно остро стоял вопрос религии. Было установлено — вере быть истинно христианской, не допуская католических и иудейских верований. Читатель в какой-то момент даже задумается, приняв «Заячий ремиз» за подобие «Истории одного города» за авторством Салтыкова-Щедрина. Сумасшествие Оноприя заставляет к такому предположению всё больше склоняться, особенно углубляясь в чтение.

Оноприй не знал, чем ему заниматься. Он думал пойти в попы, но успел влюбиться сразу в двух девушек, из-за чего попом он так и не стал. В целом, как бы Лесков старательно про него не рассказывал, важными являются последние страницы повести, касающиеся революционной деятельности и последующего определения Оноприя в психиатрическую лечебницу. Отчего-то не ведал главный герой, какое грозит наказание за деятельность, подрывающую основы государственного строя. Пришлось ему ссылаться на горячечный бред. Вместе с этим читатель понимает, история идёт от лица сумасшедшего, способного рассказывать, мешая правду с вымыслом, либо вовсе подменяя действительность фантазиями.

Лучше остановиться непосредственно на психиатрической лечебнице. Помимо Оноприя там хватает психически больных людей. Они действительно сумасшедшие, тогда как Оноприй среди них считает себя здоровым человеком, просто пришедшим к выводу, что жить при сложившихся обстоятельствах ему гораздо проще. Если при вольной жизни он никому не был нужен, то в окружении жёлтых стен стал полезным человеком, практически полноправным членом коммуны, состоящей из больных рассудком людей. Он выполняет важную функцию — с помощью труда позволяет другим людям чувствовать себя счастливыми. От этого счастлив и он сам, ведь делает полезное дело. Как бы кощунственно не звучало — не всякий здравый рассудок способен облегчить существование человека, скорее наделав больше бед, ухудшив и без того худшее положение сограждан.

Повесть просто не могла быть опубликованной, затрагивающая и без того больную тему социальной нестабильности в стране. Особенно подводящая читателя к итогу, где психиатрическая лечебница становится лучшим выходом из положения. Конечно, устать от борьбы за личные убеждения и найти покой среди неполноценных умом — не великий успех, зато позволяет ощутить себя на равных, чего никто в обществе психически здоровых людей не обретёт.

Как-то так получилось, что пытаясь найти лучший выход из положения, Лесков обрёл его с помощью «Заячьего ремиза». И тут сложно не согласиться с его мнением. Оно неоднозначное, зато такое, к какому он постоянно склонял читателя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1894 году Лесков задумался: какой должна быть женщина литератора? Быть ей полагается привилегированной дамой или обыкновенной фефёлой? Кто их них способен составить счастье литератора? И, вместе с тем, для кого из них литератор сам может составить счастье? За основу Николай взял знакомую ему историю, как он лично утверждает, случившуюся порядка тридцати лет назад. Тогда некий литератор взял в жёны даму, не зная о её неуживчивом нраве — та дама всерьёз считала мужской род язвой на теле человечества, должный понести заслуженное наказание за тысячелетия женских страданий. Совместная жизнь с такой дамой станет серьёзным испытанием, в результате которого литератор скончается. Единственный светлый момент, необходимо обязанный быть отмеченным — его встречи с фефёлой. Вот про простую непритязательную русскую женщину Лесков и начал очередной рассказ, дабы сообщить читателю ещё одно житие бабы.

Читатель помнит, как в 1863 году Лесков сообщил историю беглой крепостной крестьянки, решившую любить, устремившись обрести лучшую долю с любимым человеком на чужбине. Та баба оказалась с психическим дефектом, теперь подобного за героиней повествования не отмечается. Фефёла принимала ниспосылаемые ей испытания с достоинством православной праведницы, готовая ко всевозможным поворотам судьбы, так как страдать всё равно придётся. И если на её пути возникнет представленный изначально вниманию читателя литератор, он для неё определённо станет кратким эпизодом счастья, но более положенного им вместе нельзя, хотя и до конца не ясно — в силу каких именно причин. Лесков считал именно так, а в остальном читатель ознакомился с обстоятельствами жизни фефёлы.

Следовало бы сказать, что фефёла — создание своего времени. Однако сперва нужно учесть — Лесков дополнял повествование сторонними историями, тем запутывая читателя. В оконечном итоге оказывалось, что под фефёлами следует понимать всяких женщин, примиряющихся с действительностью. Как раз о таких Николай и продолжил рассказывать далее, будто бы забыв, о ком взялся сообщить читателю. Получилось следующее — начав про быт одной фефёлы, Лесков перевёл внимание на другую, сказывая далее уже про неё, отчего читатель, ежели он невнимательный, совершенно запутается, не способный установить причин появления тех или иных повествовательных линий.

В середине повествования перед читателем возникает женщина по имени Зинаида, сообщающая слушателям историю своей жизни. Становятся ясными печальные обстоятельства её существования. Она была выкуплена у родителей купцом. Служила всем прихотям сего властелина. Купец не жалел Зинаиду, выжимая из молодой девушки всё без остатка. Далее мужчины менялись. И вот Зинаида оказалась при первоначально представленной читателю фефёле — они вместе ведут прачечное дело.

Читатель не успевает заскучать, так как фефёлы не останутся без мужского внимания. Будет в сюжете французский художник, нуждающийся в кормилице генерал, поляк Аврелий. Лишь усидчивость может не потерять нить повествования, разобравшись, кто кем кому в повествовании приходится. И жаль! Лесков мог создать линейное повествование, построив действие вокруг литература, вместо чего исходная ситуация заблудилась в словесных дебрях. Отчего и поныне исследователи его творчества не могут определиться, на чём акцентировать внимание. Разве так необходимо искать прототип литература? Почему-то забывается основное — одно из лиц, вынесенных в название, к тому же использованное во множественном лице, пусть и произносимое в единственном.

В любом случае читатель поймёт. Житие бабы после отмены крепостного права без затруднений не напишешь. Каждый человек отныне представлен сам себе, никому по сути ничем не обязанный. Появляется множество вариантов развития событий. Сам Лесков запутался, не сумев удержать повествование в заданных с первых страниц рамках.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лесков — оказался удобным для советского режима писателем. Обращаясь к прошлому, предлагая читателю произведения Николая, возникала нужда в новых, прежде не публиковавшихся, литературных трудах. Кто мог лучше Лескова критиковать царизм? Может быть только Салтыков-Щедрин, но он был излишне далёк от реалий, доставшихся в наследство от Александра III и Николая II, что всерьёз в качестве критика не рассматривался. Другое дело — Лесков! Движение за права пролетариев в конце XIX века входило в особую стадию, готовую через десять лет ознаменоваться первой подлинной русской революцией 1905 года, чей заслугой станет частичное ослабление монархии. Сам Лесков умер до появления её предвестников, однако вполне мог способствовать преображению мышления среди населения Российской Империи.

Будучи удобным в одном — Лесков оставался неугодным в другом. Следствием чего стало неоднозначная оценка его творчества. И всё-таки самое необходимое становилось известным советскому читателю. Так случилось с заметкой «Административная грация», при жизни Николая не печатавшейся, зато опубликованной спустя сорок лет после написания — в 1934 году. Но более поздний читатель знает, какие события последовали затем. Может и тут произведение Лескова сыграло определяющую роль.

Речь касается системы доносов, созданной царской жандармерией. Сама царская жандармерия во времена Лескова являлась последовательницей III отделения, первоначально управляемой Бенкендорфом. Рост напряжения в обществе требовалось подавлять, для чего и использовалась система доносов. Могли происходить бытовые конфликты, перерастающие в будто бы угрожающими государственной безопасности замыслами. Даже там, где ничего подобного не происходило, всё воспринималось по самому негативному сценарию развития событий. Вполне очевидно, деятельность жандармерии должна была воспрепятствовать революции 1905 года, а значит любое произведение, осуждающее деятельность жандармов, следует довести до сведения советского читателя. И вот тут-то более поздний читатель задумается, вспомнив, чем отметилась советская власть в скором времени, развернув ещё большую систему доносов.

Осуждением царской власти стал и «Зимний день». Берясь за рассмотрение явления толстовства по существу, Лесков тем затрагивал ещё один постулат, позже разработанный Дмитрием Мережковским. Оказывалось, любые нападки на православие — подтачивание устоев монархии. Ибо ежели рубить одну из опор действующего правления, всё может однажды полностью рухнуть. Толстовство само по себе способствовало неприятию религиозных течений вообще, понимал бы кто его со здравым осмыслением. Лесков видел, как неверно трактуют слова Льва Толстого, чересчур перенимая его суждения, с чем ничего поделать было нельзя. Ветер носит слова подобно эффекту эха, донося до конечного слушателя информацию в основательно искажённом виде.

Говорил ли Толстой не есть мясо, а девушкам не выходить замуж? Может и говорил, но не с однозначным утверждением. Он скорее советовал, не предлагая воспринимать им сказанное за обязательное к исполнению. Слова часто вырываются из контекста, приписывая их сказавшему далеко не то, о чём он брался сообщить. Тут следует говорить о желаниях толпы, готовой слушать более громкоголосых, не способной расслышать тихий глас благоразумия. Ведь если кто-то говорит, что Толстой порицает одно, завтра ему припишут новое порицание. Так почему всё не подвести к сомнению в необходимости существования царизма? Вот так из ничего рождается философия, способная стать глотком свежего воздуха, даже при нежелании её создателя подвести последователей именно к подобным измышлениям.

Каким образом не трактуй, однозначно верных суждений высказать не сможешь. Уж если авторам слов приписывают далеко не тот смысл, который они вкладывали, то какой можно ожидать реакции от берущихся рассуждать столетия спустя? Оставим за читателем право самостоятельно определяться с тем, что он понял из текста.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература последних лет жизни Лескова полна неоднозначности. С одной стороны — это продуманные произведения, позволяющие лучше представлять суть устроения человеческого общества, с другой — преднамеренное авторское желание доводить до сведения читателя нужное, используя размытые выражения. Разве возможно внимать сравнениям фигуры женщины с запятой, тогда как Николай взялся донести обстоятельства недавней холерной эпидемии? Он описал картинку с натуры «Импровизаторы», оставив читателя с ощущением неприятия. Может то было сделано специально, во всяком случае становилось ясно — впечатления от холерной эпидемии 1892 года не идут ни в какое сравнение с голодом, описанным в рапсодии «Юдоль».

Почти с таким же настроением Лесков подошёл к другой картинке с натуры, названной им «Продуктом природы». Николай рассказывал про крестьян, чьё массовое переселение происходило до реформ Александра II. Бедственность положения складывалась от нежелания людей принимать новые условия существования. Ведь было ясно — не стоит тревожить человеческие души, привыкшие к устоявшемуся. Особенно души глубоко верующих людей, истинно считавших царя наместником Бога на Земле, а помещиков — поставленных над ними надзирателями, должных направлять дела и помыслы в угодную Богу сторону. Однако, когда сами крестьяне смотрели на происходящее именно так, им сочувствующие предпочитали искать причину для укора самих себя за допустимость противных человеческой природе поступков. К оным стоит отнести и Лескова.

Как пример, основная мука переселенцев — невозможность помыться. Казалось бы, река рядом: мойся. Только крестьянину подавай баню! Не воспринимает мужик купание в реке за очищение тела. Как следствие — антисанитария. Из подобных мелких деталей и складывается общее представление о бедственном положении переселенцев. Заметно и нагнетание ситуации. Русский человек вообще любит стенать о плохом к нему отношении, палец о палец не ударяя для облегчения собственного благополучия. Всё ему должны подавать на блюдечке с голубой каёмочкой, в том числе и организовать удобства для передвижения из пункта А в пункт Б. Вполне очевидно, такой расточительности власти допустить не могли, как не могут этого делать практически никогда, предпочитая затрачивать огромные суммы на разработку проектов, не выделяя достаточных средств на их претворение в жизнь. Потому Лесков и негодует, считая необходимым показывать тяжести быта крестьян, должных переселиться без затруднений, на деле страдающих от возникающих на пути преград.

Описав русского человека в массовом о нём представлении, Николай не забыл и про ушлость, свойственную отдельным представителям этого народа. Небольшая повесть «Загон» как раз про людей, способных добиваться им требуемого, причём нечестными способами. Рассказывать Лесков начал про мужчину, чьи предпочтения касались заботы о личном благополучии, пускай и через обман других. Он понимал главное — доверчивостью лучше пользоваться, нежели оставаться её пассивным свидетелем. Так он станет обманывать, сперва выдавая себя за провидца, якобы ведающего, где найти пропавшую скотину. Рано или поздно в его способностях усомнятся, так как скотина станет пропадать всё чаще, а его способность предугадывать её местонахождение ещё ни разу не давала сбой.

Впрочем, обман обману рознь. Проще создать представление о собственной успешности, даже таковой не располагая. Почему бы не прослыть на округу человеком, поцеловав чью руку, девушки вскоре удачно станут выходить замуж? Достаточно стечения обстоятельств, как снова оказываешься среди обласканных судьбой людей. Так будет продолжаться, пока живут рядом те, кто склонен верить совпадениям, закрывающие глаза на истинные факты.

Вот так снова в прозе Лескова сошлись два представления о действительности, разительно друг от друга отличающиеся. Потому и не должен читатель делать скоропалительных выводов, обязанный допускать необходимость существования противоположного взгляда на мир. Ежели есть сетующие, ноющие и ждущие помощи, то будут и активно действующие, привыкшие располагать результатом собственных дел.

Автор: Константин Трунин

» Read more