trounin.ru

Совсем скоро придётся говорить о главном труде Мельникова — дилогии о жизненном укладе староверов. Пока же нужно упомянуть прочие труды, не успевшие попасть под внимание читателя. Пожалуй, с жизнеописанием княжны Таракановой читатель успел ознакомиться, а вот с короткой заметкой «Предания о судьбе Таракановой» — скорее всего нет. Написана она была много раньше, к тому же являясь довольно кратким вариантом, на основании которого Мельников и создаст исследование «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская». Мельникова интересовали возможные исходы Таракановой, необходимые для развенчания мифа о смерти во время катастрофического наводнения. Вполне может быть, последние дни княжна провела за монастырскими стенами. Впрочем, на Руси эта тема всегда была популярной, если дело касалось лица, в той или иной мере причастного к власти. Чаще прочего ему стараются приписать благие действия, тогда как он мог и вовсе не жить, давным-давно почив.

Тема изучения раскольничества побудила Мельникова взяться за изучение жизни протопопа Аввакума (дату создания заметки «Аввакум Петрович» установить не удалось). Павел выяснил — будущий противник реформ Никона сызмальства отличался непримиримым взглядом и своеобразным пониманием сущего. Пусть он шёл наперекор всякому мнению, так он любил материться во время произнесения проповедей. И ссылали его в Сибирь не за сопротивление Никону, поскольку нечему тогда было ещё сопротивляться. Отнюдь, сугубо за обсценную лексику. Почему-то ему не стали вырезать язык, как поступали в таких случаях с прочими. Просидев четырнадцать лет в заточении, Аввакум стал посылать письма царю. Ну и конец протопопа известен — его сожгли на костре.

Есть за авторством Мельникова статья «Счисление раскольников», которую следует понимать в качестве стремления власти вести учёт раскольнической братии. Делалось то для единственной цели — облагать двойным налогом. С такой же целью при Петре вели счисление дворян, благодаря чему поступление денег в казну можно было отследить. Впрочем, Пётр многое сводил к этой единственной цели, в том числе и окончательно закрепощал крестьян, ставя над ними помещиков. Ни полушки не следовало упускать из внимания. Касательно же раскольников, то к ним причисляли и сектантов, вроде хлыстов. Так оказывалось проще — и денег казна извлекала больше.

Со временем счисление раскольников сошло на нет. Списки составлялись абы как. Новые раскольники туда не добавлялись, старые — не убирались. Получался список, хорошо, если состоящий хотя бы наполовину из продолжающих здравствовать людей. Ко времени царствования Николая сведения о раскольниках в России смешались. Пришлось заниматься изучением раскольничества едва ли не с нуля. И читатель знает, Мельников в том играл одну из ведущих ролей. Именно его перу принадлежат основные работы, на которые и поныне приходится опираться. Но как бы оно не было, понимание раскольничества в России так и не приняло определённого вида. Как видели под раскольниками всех, кто не шёл в ногу с православной религией. Мельниковым точно установлено, кого следует считать раскольниками, а кого сектантами, к христианской вере отношения практически не имеющим.

Мельников постарался точно определиться со значением раскольничества в современной для него России. Главным он посчитал необходимость успокоить жителей государства, назвав ложными слухи о росте приверженцев раскольничества. Просто никто не знает, сколько раскольников в стране, из чего и делаются выводы, далёкие от действительности. Но по отношению к сектантам Мельников твёрдой точки зрения не имел. Он не зря говорил про них, как о тайных сектах, полностью о которых доподлинно ничего знать нельзя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Научиться писать художественную литературу не так-то просто. Непонятно, о какой теме лучше писать, как это делать и какой результат ожидать. Допустимо подражать. Не так важно кому, лишь бы усвоить сам принцип написания произведений. Когда-нибудь рука начнёт создавать неповторимый материал, пока же до того требуется ещё дойти. В случае Мельникова отметим, что его проба не имела требуемых для Павла итогов. Измышленное им для романа спроса не нашло. Не мог он в своё время заниматься литературным ремеслом, не получая за то денег. А раз так — он отложит перо мастера художественного слова на долгие годы. Но всё же необходимо вкратце рассказать про «Именины Элпидифора».

Читатель не из негативных побуждений отметит — творческий порыв Мельникова мог напомнить гоголевские черты. Вместе с тем, угадывается Салтыков-Щедрин. Однако, Гоголь вполне возможен, а вот Салтыков-Щедрин был ещё моложе Мельникова, шёл ему тогда пятнадцатый год. Да и не так важно, к чему Павел вообще склонялся. Литературный труд для него оказался тратой времени. Высокого значения два отрывка не заслуживают. Они и называются для читателя из последующих поколений довольно тяжело и протяжно: «О том, кто такой был Елпидифор Перфильевич и какие приготовления делались в Чернограде к его именинам» и «О том, какие были последние приготовления у Елпидифора Перфильевича и как собрались к нему гости».

Брался Мельников критиковать чиновничество. Уже из-за этого и напрашивались аналогии с Салтыковым-Щедриным. Сатирической направленности за творческим порывом Мельникова не отмечалось. Скорее говорил языком, который можно признать обидным, всё-таки за таковой не считая. Павел полунамёками наполнял повествование. Но стоит ли разбираться, к чему желалось ему подвести читателя? Мельников только пытался создать произведение, должное заинтересовать. Сперва требовалось найти издание или издателя, способного принять рукопись к рассмотрению. Интереса вызвать не удалось. Может поэтому Мельников и оставил попытки написания художественного текста.

За 1840 год отмечается созданием стихотворной работы «Великий художник», связанной с именем польского поэта Адама Мицкевича, формально подданного Российской Империи, исповедовавшего принципы освободительной борьбы родного ему народа. Сей труд интересен ещё тем, что впоследствии Мельников создаст и анонимно опубликует брошюру «О русской правде и польской кривде», где устроит разнос по поводу польского вопроса. Пока же из текста следовало, что есть великий художник, чей замысел труден для понимания, оставаясь многим непонятным и поныне.

Излишне акцентировать внимание на тексте не получится. Безусловно, старательный исследователь найдёт причину, побуждающую его разбираться основательно в ранних художественных работах Мельникова, но раз писатель сам не пожелал трудиться, забросив ремесло, то и читателю следует отнестись к авторскому желанию с пониманием. Примерно как сделать это и в отношении множества статей, созданных Мельниковым для газеты «Нижегородские губернские ведомости», в которой он был редактором. Те его работы, оставшиеся на страницах периодического издания, может и представляют интерес, но важны скорее в качестве составляющей самой газеты, нежели должны быть связаны непосредственно с влиянием на творческую деятельность Павла.

К слову, текста написал Мельников совсем мало, чтобы пытаться найти в нём полезное. Опять же, к слову, зная о том, каким образом Павел станет писать произведения в дальнейшем, «Именины Элпидифора» — совсем незаметных размеров пятнышко, нисколько не способное сказать о Мельникове хоть какие-то подробности. Поэтому, раз пошёл об этом разговор, отложим раннюю художественную прозу и поэзию, переключаясь на труды, сделавшие имя Мельникова-Печерского популярным в читательское среде того времени.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вот война, ещё немножко, тяжело в бою солдатам, скажешь ёмко, точно, броско, а тебе в ответ — куда там. Что сказал? Сказал ты слабо. Всё на фронте, брат, не так. Не добавил там, где надо. Получился, в общем, мрак. А возьмись за Тёркина, про него Твардовский писал, ведь не иголка ёлкина, кою в стоге сена не сыскал. Там вся правда о войне, ведь была на земле война, такого не прочтёшь нигде, оттого и поэма Твардовского нужна. Сбился прицел, стал протяжённым слог, о чём критик фальшиво пропел, с тем Твардовский умело справиться смог. Начал он рассказ, стоило бомбам немецким упасть, и повествовал по тот час, пока Рейху Третьему не пришлось пасть. Сложенными о солдате стихи стались, в них героем был — рядовой солдат, знакомые черты в нём каждому казались, подобных Тёркину много, о них всегда с гордостью говорят.

Возьмём Русь древних времён, били кочевников славно богатыри, о монгольском иге в той же мере прочтём, на подвиги Евпатия Коловрата, читатель, взгляни. Что до Тёркина, ведь и он — богатырь былинный. Ох, иголка ёлкина, богатырь всесильный. Что ему за танк стоило усесться? А реку, чуть ли не во льду, переплыть? Мог и под гармонь соловьём распеться. Мог и про свои подвиги забыть. Такой герой — славящийся удалью парень, похожим был матрос Пётр Кошка в Крымскую войну: мягкий характером, но твёрдый, что камень, покажет всегда подвигом натуру свою.

Остались ли такие Отчества сыны? Грянь сеча бранная в наши дни вдруг. Не выдержать ведь русским никакой войны, если возьмёт их враг на испуг. Остались! Уверенность в то тверда. Объяснение тому есть простое. Докажет твёрдость духа лишь война, тогда как в миру у русского настроение чаще злое. Появятся тёркины, куда же без них, и лихостью не станут хвалиться, может сочинит кто про них стих, иначе вновь в безвестности им раствориться. Не в том беда, что пишут книги, злобствуя изрядно, просто лучших забирает война… всех тех, кто написал бы о войне преславно.

Пройдёт Тёркин войну из начала в конец, невзгоды преодолевая, вроде не зрелый муж, скорее юнец, геройствуя, о жизни толком не зная. Его сила в том — познать печаль не успел. Значит, не мог побывать отцом, о потере родителей он ещё не сожалел. За его плечами — жизнь привольная, нечего ему терять. Минула лишь пора школьная, ему бы продолжать с друзьями играть. Война планы оборвала, бросила в пекло сечи жаркой, не спросив, на передовую увлекла, где бой штыковой являлся свалкой.

Обо всём пытался Твардовский писать, сперва делая акцент на герое, потом стал акцент смещать, показывая, что бывает на войне обстоятельство другое. Вот случилось нечто, кто-то себя проявил, не назвался он беспечно, но читатель знает — Тёркин это был. Так во всём, поступки находя, достойные подвига на войне, не щадил Твардовский себя, Тёркина повсеместно возвеличивая, неважно где. Выходил сборник постепенно, рассказ дополнял рассказ, и читатель знакомится с ним теперь непременно, без творения Твардовского никто не обходится в школах сейчас.

Можно закрыть книгу, она по отрывкам известна, вникать в неё чрез меры не следует уж точно. Характеристика Тёркина и без того лестна, слава о нём гремит в читательских сердцах прочно. Об остальном промолчим, понадеявшись на сохранность в человека душе стремления совершать благие деяния. Должно быть стремление к подвигу всегда таким, чтобы ни орден и ни медаль не служили предметом для ради них сугубо старания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Напал враг на Советский Союз, скрепит отчаянно народ. Вторжение — как непосильный груз. Нельзя пускать врага всё дальше на восток. Воспел тогда же Рыльский, во стихах взывая к Украины сынам, он ободрить их брался, поскольку шёл на помощь братьев многоликий стан, против чтобы враг не продвигался. Священной войны настала пора, и надо крепость обретать, врага одолевая, партии помощь подоспеть должна, ведь не поможет сторона другая. В чём сила страны Советов? В братстве народов Союза! Вместе идут таджик и башкир. Одолеть получится и немца, и даже француза, как некогда было, когда России покорялся мир. Теперь же, когда враг небывало силён, помощь не видится, но воззвать всё же нужно, украинец не Советским Союзом ограничен в выборе своём, и из Америки придёт на помощь украинец, пусть и ступая с натугой грузно.

Так обращался Рыльский во стихах, писал он для газет, и сборниками после оформлял, его сборник «Слово про рiдну матiр» с августа берёт разбег, когда враг на Союз уже напал. Уверен был Максим, воспрянут города, отхлынет враг от Киева и Ленинграда, и от Минска отойдёт беда, лишь бы не коснулось советского люда желание разлада. Обращался Максим к полякам даже, о некогда величии их предков напоминая, хоть сейчас и много под врагом им гаже, но освободят Украину, к Польше подступая. И тогда, стоит врагу от границ отойти, наладится жизнь в прежней силе, пока же приходилось коротать дни, ожидая, нахождение осознавая во враждебном мире.

«Свiтова зоря» — темы продолжение. Взывал Максим к надежде на лучший исход. Писал о том он каждое новое стихотворение, уверенный, победа над врагом народы Советского Союза ждёт. Призыв о том должно быть слышно повсеместно, вещает радио пусть, нисколько не станется не грешно, пустой надеждой уверенность вернуть. Заря явилась, коли снег зимой пошёл, и армия врага остановилась, словно этого враг не учёл. Но была осень, славное время года, когда природа бунтовала, и это радость для советского народа, хоть и не такого отпора врагу душа поэта желала. Так славу воспеть портрету Ленину следует, не откладывая на потом, взирает Владимир Ильич с каждой стены, его взгляд обязательно поможет в деле святом, отстоять величие советской страны.

Рыльский вне Украины, грустил по родному селу, Москва прибежищем на время стала, вынужден был уезжать он в Уфу, всюду его рука призывы во стихах писать не уставала. И рад он был, когда увидел близость дня, что Украине скоро быть свободной, он к этому взывал, себя нисколько не щадя, война советского народа — являлась истинно народной.

Есть сборник ещё — «Свiтла зброя», погибший в Воронеже под налётом. Не стало напечатанного тиража. Его публикация, во времени том сложном, была необходима, но сталась как-то не нужна. Беды в том нет, в иных сборниках новую жизнь стихи увидят, так будет и тогда, когда собрания сочинений начнут создаваться, а Рыльского нисколько его потомки не обидят, им есть для чего его именем в веках дальнейших восхищаться. Сын Украины, ратовавший за благополучие её, добившийся того, в ожидания победы годы, он укрепил в народной памяти и имя тем своё, славить должны его и прочие советские народы. Без лишних красок, обходя острые углы, Рыльский был до нужного постоянно краток, оттого и не коснулись гневом его народа украинского сыны.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Годы назад повернуть, что прошли. Прошли незаметно те годы. Остались они где-то… где-то вдали. Ушли, оставив невзгоды. И больно о том говорить, и больно вспомнить о том, сможешь лишь себя укорить, отправившего былое на слом. Ведь там, за горизонтом надежд, казавшейся карой небесной, прекрасного было полно для невежд: поделимся правдою честной. Тогда кнут помещика бил Шевченко Тараса, царский указ в солдатскую степь отправлял кобзаря, не ведало будущее светлого часа, как встанет над всем справедливо заря. Осветится всё, пребудет земля в солнечном свете, покажется милым день, сменяющий ночь, сам человек пребудет в ответе, сам сможет беду превозмочь. Так станется, а пока… пока гремит война и края ей не видно. Рука помещика была легка! Но всё равно за прошлое обидно.

Былое далеко, не ближе собственное детство, мила должна быть сердцу хата, и всякое мило должно быть сердцу действо, касавшееся тебя когда-то. Так есть, с тем спорить сметь не нужно, какое детство не возьми, оно прекрасно, несмотря на буйство, днём нынешним рождённое в груди. Прекрасны дни, прелестны очи близких лиц, и небо синевой пронзавшее сознанье, пусть приходилось падать ниц, чудесным было и земли лобзанье. То греет душу, кипит от дум о прошлом кровь, и злобой наполняет вены, как будто в этом стоит искать новь, забыв про существование дилеммы. Что день вчерашний распрекрасен, иным он и не кажется совсем, что день сегодняшний ужасен, такое не заметит тот, кто слеп и нем. Отнюдь, есть дети вокруг нас, и настоящий день для них прекрасный, но и для них наступит обязательно тот час, и скажут, привирая: вчерашний день до омерзения ужасный.

Но в прошлом есть моменты, о них не судишь сам никак, ты слушаешь других, вникаешь в аргументы, и всё равно не сообразишь ты о былом. Как так? Что было в детстве Рыльского… война? С японцами война тогда случилась. О чём же думает Максим, важна ли для него она? Он говорит — в тумане словно снилась. Что было следом? Агитаторы явились. Они призывами пленяли люд сельской. Но и они в воспоминаниях в тумане растворились, в былое унеся всё, оставив в памяти лишь след простой. А были на селе ещё такие люди, их звали инженерами… они… уж точно не режима царского должны быть слуги, но в казематах сидельцами оказывались быть должны.

Запомнилось другое, самое обычное, чему в мальчишеском сердце есть приволье. Гремит нещадно, ухает широкое и зычное, стен не имеющее — для души раздолье. Рыбачить, с другом дело делать сообща, охотиться, грибы искать и прочие забавы. Если ловить, то окуня с ладонь, такого же леща, то делая без задней мысли, не для славы. А как приятно матери наперекор пойти, в холерный год арбуз запретный есть с товарищем, сокрывшись с глаз. Такие в прошлом дни и хочется найти, чего не обнаружишь в день сегодняшний, сейчас.

Прекрасно прошлое, и надо на него смотреть без фальши. Зачем нам мерить, не касающееся нас? Уж лучше думать, что ожидает дальше, что дети понимают в данный час. Всё прочее — пустые разговоры. Они лишь повод для разлада. Мы раздаём опять укоры, а собирать осколки предстоит от града. Растает лёд, обида не растает, но дети наши вспомнят о другом: где рыбой речка лучше прирастает, как мечтали вместе с другом справиться со вселенским злом.

Автор: Константин Трунин

» Read more

А не рассказать ли читателю о разрушении веры человека в святость, должно быть решил Летельер, написав подобие биографии некоего святого. Тот был малым себе на уме, и жил по принципам, суть которых мог уразуметь только он один. И вокруг него были люди, чьи жизненные принципы — есть гвоздь в голове, зачем-то вбитый им в череп по самое основание. И глумились все над святым, делая то не из злых побуждений, а так как были все такими же, каковым являлся сам святой. Он — чрезмерно набожный, ни на кого другого не похожей набожностью. Его существование — это повторение пути Христа, случившееся с заметным опозданием, поскольку становление культуры в качестве массового явления напрочь испортило людей. Да и сам Летельер, знатно взяв на себя лишнее, воссоздал историю такой, какой она не могла быть в случае Христа. Если же и могла быть похожей, то это явное богохульство. Впрочем, в Южной Америке говорить в пику Церкви — есть подобие овладения запретным плодом, к чему читатель просто не может не стремиться.

Главный герой произведения действительно воскрешал людей. Только, надо понимать, воскрешал он не умерших, а мертвецки пьяных. Дар ли то свыше? Или может от святого исходило нечто, способное прошибить даже чрезмерно выпившего человека? И вот он поднимал пьяного мертвеца на ноги, тот же дико смеялся и показывал на воскресителя пальцем. Смеялись и прочие, настолько же пьяные. И верил главный герой в свершившееся в очередной раз чудо. Он и есть святой, ежели дано ему умение воскрешать.

Чем ещё удивить читателя? Допустим, можно рассказать историю женщины, нисколько не падшей, хоть и падшей. Как может она не быть святой, занимаясь ремеслом для всех доступной женщины? Она — святая, ибо уверилась, быть путаной — значит вести богоугодный образ жизни. И она всячески будет стараться пребывать во святости, готовая обслуживать мужчин в долг, записывая оный в тетрадку. И станет она на пути главного героя, и будет с ним заниматься святым делом, причём неважно — сколько раз. Летельер в том уверен, раз так красочно повествует. А что главный герой? Он твёрдо наставляет каждого — вредно сдерживать ветры и сексуальное желание.

Как видит читатель, всякая вера находит оправдание, стоит увериться в её истинности, какой бы абсурдной она не являлась. Главного героя отправят на излечение в психиатрическую лечебницу, нисколько на него в дальнейшем не повлияв. Как он был «святым человеком», таковым и останется. Но разве был Христос юродивым, раз удостоился подобного с собою сравнения? Иначе не получится думать, серьёзно принимая точку зрения, представляемую Летельером.

Так почему вера человека в святость разрушилась? Очень просто. Умри главный герой повествования прежде, чем стало набирать популярность кино, быть ему действительно святым. А так про него напрочь забыли, поскольку смеяться приятнее стало не над убогим, считающим себя избранником божьим, а над тем же Чарли Чаплином. Но дни шли, век разменял следующий век, интерес снова вспыхнул, на этот раз в Летельере. Проснулось таковое чувство и в человеке, наконец-то заинтересовавшегося над тем, к чему целый век не проявляли должного внимания. И ведь кому-то полагалось взяться за написание Евангелия. Учеников у прототипа главного героя, похоже, не имелось. Что же, учеником пусть будет Летельер. Насколько удачным оказалось показать жизнеописание святого — время рассудит без нашего участия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1834 году царям почёт и слава, как обычное для монархии явление. На иное у подданных не бывает права, потому и продолжал оды сочинять Жуковский — стихотворение на стихотворение. «Песнь на присягу Наследника» Василий написал — пусть и минуло довольно лет, сын Николая только сейчас в наследование по закону вступал, и возглавит страну двадцать спустя лет. Народные песни имелись, два раза как «Боже, Царя храни!» озаглавленные, единожды «Слава на небе солнце высокому…», почти никак не исправленные, близкие восприятию однобокому. «Многолетие» — ещё стих, на тему понятную всем. В тех же словах «Народная песня» сообщена. И ещё раз «Боже, Царя храни!» в «Песне русских солдат» станет напоминанием, как и в «Грянем песню круговую…» тема сходная дана.

1835 — стихотворная приписка Д. В. Давыдову, при посылке издания «Для немногих». 1836 — «Ночной смотр», что про умерших на поле боя, встающих из могил.

1837 — девять стихотворений из альбома, подаренного графине Ростопчиной. «К своему портрету» сообщалось обращенье, в нём говорил Жуковский — чем старше, тем всё больше молодой. И «Ермолову» одно стихотворенье.

1838 обилен, но мутен, кратко перечислим: «Предсказание», «Stabat mater», «Плач о себе…», «Посвящается нашему капитану…», «Ведая прошлое, видя грядущее…» и восемь стихотворений, озаглавленных как «Эолова арфа».

В 1839 году Жуковский продолжил, но обогащённый сведениями о местах голландских, в коих Пётр Великий побывал, ну и о другом, как о сраженьях с Наполеоном Василий сообщал: «В Сардамском домике», «Поэту Ленепсу», «Сельское кладбище» (перевод из Грея), «Бородинская годовщина», «Молитвой нашей Бог смягчился…».

1840 — лишь послание Елизавете Рейтерн. 1841 — «Друг мой…». 1842 — «1-ое июля 1842″. 1843 — «Завидую портрету твоему!..». До 1848 года молчание, дабы написать стих «К русскому великану». И опять молчание до 1851 года, когда написаны следующие стихи «Её Императорскому Высочеству, государыне великой княгине Марии Николаевне приветствие от русских, встретивших её в Бадене». «Стихотворения, посвящённые Павлу Васильевичу И Александре Васильевне Жуковским» («Птичка», «Котик и козлик», «Жаворонок», «Мальчик с пальчик») и «Царскосельский лебедь».

В 1852 — «Четыре сына Франции», довольно ладный стих для стольких лет минувших. Сперва дофин, что в год начала революционных смут рождён. И он окажется среди навек уснувших. И каждый следующий дофин был обречён. Как обречён сын Бонапарта, и наперёд сказать всё можно про французский люд, в порыве вольного азарта, что спокойствия в своей стране никак не сберегут. И напоследок стих есть «Розы»… сказать бы надо и о нём, но от Жуковского не отвести угрозы, скончается он вскоре одним апрельским днём.

Осталось перечислить наследие Василия из черновых и незавершённых рукописей: «Объяснение портного в любви», «Экспромт к глазам А. М. Соковниной», «Заступ…», «Записка к И. П. Черкасову», «Однажды в гору…», «Назад тому с десяток лет…», «Миртил и Палемон», «Был зайчик…», «Прогна и Филомела», «Мой друг…», «На верху горы…», «Описание крючка удочки, по-русски и по-французски», «Вельмира», «С холодных невских берегов…», «Остатки доброго в сей гроб положены!..», «К Ваничке», «А. А. Прокоповичу-Антонскому», «В альбом Императрице Марии Фёдоровне, 2-ое сентября 1815″, «Вот Пушкин…», «Хоть мы в такие дни живём…», «Аглая грация…», «За множество твоих картин…», два стиха про найденный перстень, «Варвара Павловна…», «Всевысочайшему существу» (подражание Гердеру), «Спеша без всякого роптанья…», «Согласен я…», «И Феб и музы известились», «Оставьте вы свою привычку…», «Гельвеция…», «Послание к И. И. Козлову», «Перу, княжна, я отдаю…», «Послание к Тутолмину», «Забавляйтесь…», «По милости своей…», «Тому блаженства будет на год…», «Тот истинный мудрец…», «Мрачен Лемнос…», «Прочь отсель…», «Какая хитрая обманщица надежда!..», «Есть в русском царстве граф Орлов…», «Прими, России верный сын…», «Всесилен Бог…», «Помнишь ли…».

Автор: Константин Трунин

» Read more

1828 — «На мир с Персиею» сложена ода, третье отправлено к Гнедичу письмо, но Жуковский вздыхал у гроба, выражая печальное понимание неизбежности своё. Умерла мать Николая, о чём он «Государыне Императрице Александре Фёдоровне» сожаление писал. В ночь погребения повествование «У гроба Государыни Императрицы Марии Фёдоровны» сложил. Иное представление о сиюминутном Василий искал, и с трудом его он всё же находил. «Солнце и борей» — сражение сил разной величины, сколько друг друга они не бей, без результата останутся они. «Умирающий лебедь» — наставление! Кто жил прекрасно, тот прекрасно и умрёт. Не вдохновляющее стихотворение, но от правды никто не уйдёт. «Звезда и комета» — ещё мудрость одна. Летела комета, болтать удумала с Землёй. Но мысль у нашей планеты проста: молчанием себя успокой. Всякий удалится, ему не отвечай, совет всегда пригодится, читатель — знай!

Ещё два стихотворения за тот же год: «Видение» и «Меня ты хочешь знать!..». За 1829 год — «Памятники», включающие три стиха, «Мысли (из Гёте)» в два стиха, «Смертные и боги», «Homer», «Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!..», «Главк Диомеду». За 1830 — только цикл из двустиший «Стихи, написанные для лотереи в пользу бедных».

1831 год — некое озарение. «Помпея и Геркуланум» — о граде, что из пепла восстал. «Замок на берегу моря» — ещё о загранице стихотворение. «Исповедь батистового платка» — чего сей предмет за жизнь не испытал. Лиричен Жуковский, раз решил проследить судьбу платка с начала, как зерном посажен был, он коноплёю возрос, испытывал непогоду, вырвали с корнем его, и рука поэта не уставала. Сушили, топили, мяли, отдачи на ткацкий станок, выжав из него порядочно слёз. Княгине Урусовой уже в виде платка достался, бывал во владении поэта тоже он, и в грязь падал, но теперь всегда нужным оставался. У Жуковского всё это прочтём.

Прочее за 1831 год достойно сугубо перечисления: «Звёзды небес…», «В долину пастырям смиренным…», «Две загадки», «Приход весны», «Детский остров», «Пери», «Песнь бедуинки», «Мечта», «Остров», «А. О. Россет-Смирновой», «Старая песня на новый год», «Русская слава», «К Ив. Ив. Дмитриеву», «Поэт наш прав…», «Тронься, тронься, пробудись!..», «Я на тебя с тоскою гляжу…», «Чего ты ждёшь, мой трубадур!..».

1832 год — впервые столь длительно молчал.

1833 год — басня «Орёл и голубка». По её сюжету пал орёл, сражённый на лету. Не его в том крылась уступка, но ему сталось оказаться задету. Пал орёл, зная о смерти грядущей. И не стал орёл спасения искать, и взирать на природы красоту он не стал. Искал орёл иной доли для себя лучшей, среди которой он восхищения от мира вокруг него не искал. И когда снизошла голубка, став петь песни о важности окружающего мира, сказал ей орёл, того не стесняясь, рассуждает она, как птица, которая себя под нужды других приобщила, пагубность чего всё равно не поймёт — как не пытаясь.

В тот же год ода «Князю Дмитрий Владимировичу Голицыну» и «Русская народная песня» в шесть строк, предложенная Жуковский для восприятия английского варианта гимна «God save the King», звучащим всё тем же «Боже, Царя храни».

Пока же можно остановиться, ведь будет Василий слогом в дальнейшем блистать. Хоть и трудно будет к его поэзии приобщиться. Проще, больше к источнику сему вовсе не припадать. Оставим сомнения, продолжим знакомиться, не зря изучается Жуковский поныне, остаётся только условиться, видеть в Василии сына поэзии, или, как выспренне, — сыне.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1821 год — продолжил восточные мотивы в стихотворениях задевать. Стих «Лалла рук» — упоминание Кашмира. «Теснятся все к тебе во храм» — что с душой нужно, а не с подношениями поход к людям искать. «Явление поэзии в виде Лалла рук» — и тут душа востока запросила. Из Англии пришла в Россию книга Мура, написанная в ориентальных тонах, вот и Жуковского очнулась дума, воодушевился, проводником прекрасного став. «Воспоминание» — раз было, нужно сохранить. «В альбом А. Е. Алябьевой» написал про благодарность Богу за данных попутчиков в жизни ему. В элегии «Море» призвал к сего водоёма познание проявить. «Узрев черт сии…» — сказать желал Василий, кто прекраснее, мать или дочь: не под силу никак самому. «В альбом А. А. Воейковой» ещё писал, но о личном сказывал, как обычно. Потому читатель лучше скажет — этого я не читал, читать чужое — кажется мне, крайне неприлично.

1822 год — это записки к Гнедичу и стих «Победитель». Сошла муза с Василия плеч. Понял Жуковский, не он — увы — вершитель, не ему рифмой кого-то увлечь. Вот Гнедич-сказитель, Гомера переводивший на русский язык, он и есть среди поэтов победитель. Неважно, если к тому он пока не привык. Что непосредственно до стиха «Победитель», то сто красавиц — не выбор для мужчин, самый лучший соблазнитель, кого выбор на жизнь всю един.

1823 — ещё записка к Гнедичу, Николаем Гомеровичем его Жуковский назвал, выспренним слог им сказываемый именовать решился, ему — того не стесняясь — в высокой поэзии Василий подражал, и держался уверенно — ни разу не сбился. Мифология греков это и стихотворение «Ночь», стал Жуковский будто слабым, не может страсти чуждой превозмочь, ограничивается подражанием малым. Или вот такое сочинил Жуковский стихотворение — «Надгробное слово на скоропостижную кончину именитого паука Фадея», что в банке жил и помер в некое мгновение. Игривой получилась на этот раз Василия идея.

Из прочего за 1823 год: «9 марта 1823″, «Ты всё жива в душе моей!..», «Ангел и певец», «Я музу юную, бывало…», «Привидение». Стоит сказать и про написанное за 1824 год: «Прощальная песнь, петая воспитанницами Общества благородных девиц, при выпуске 1824 года», «Таинственный посетитель», «Мотылёк и цветы», «Поездка на манёвры».

1825 — признание в послании графине А. Е. Комаровской «Давно уж нет мне вдохновенья!..», и такое творение — «Друзья, без горести взирайте на гроб мой!..». Сказать тут нужно: далеко нам не пойти без с небес благоволенья, нет нам дороги, ежели то не предначертано судьбой. Но год закончился, в тот год случилась буря, о ней же где творение поэта? Может он себя уже изнуря, не сумел создать и строчки для куплета. Нет, не ждать от Жуковского мнения о происходящем в стране, не полагается такое мастеру пера, он промолчит, как молчал о войне, его вера в иные качества творца оставалась крепка.

Молчание о войне сошло в 1826 году на нет, написан «Был у меня товарищ…» стих. Картечь ударила по ним. Теперь же, спустя столько лет, он живёт, лишь мыслью о тогда павшем товарище пребывает томим. Традиционно написано творение «Хор девиц Екатерининского института на последнем экзамене, по случаю выпуска их, 1826 года февраля 20 дня». В духе од сие стихотворение, ценимое в день оглашения, затем прочь из памяти навсегда уйдя.

О стихах за 1827 год ограничимся перечислением: «Прощальная песнь, петая выпускницами Общества благородных девиц, при выпуске 1827 года», «Приношение», «К Гёте».

Автор: Константин Трунин

» Read more