Рубрика: Классика

Сатира — это завуалированное отражение правды? Отнюдь, Булгарин так не считал. Не видел он в иносказании ничего близкого к действительности. Может хочется видеть правду в домыслах, тогда как до реальности в сатире не хватает самого главного — прямого отношения к имеющему место быть. Если брать в качестве примера басни, то сколько в них найдётся правдивых моментов? Наоборот, в баснях отражаются чаяния, которых не может существовать, поскольку они противны происходящим в нашей жизни процессам. Может в иных мирах, где правда и справедливость способны иметь определяющее значение, там найдётся место и прямому пониманию басенных сюжетов. Посему, коли о баснях пришлось говорить, Фаддей посетовал в сторону Крылова, укорив того в излишней подверженности сатире, никак другим образом не понимая граней таланта известного на всю Россию баснописца.

Помимо Крылова по басням известен Фонвизин, пусть и в качестве переводчика. И к нему у Булгарина имеются претензии. Фаддей просто не желал принять людское стремление находить отдушину хоть в чём-то. Нет, сатирой для Булгарина являлось неверное трактование обыденности. Для примера он предлагает суждения иностранцев, для пущей убедительности, касательно русских. Довольно забавно читать такое, о чём и помыслить прежде не мог. А это, между прочим, точка зрения людей из-за рубежа, чаще всего серьёзно ими воспринимаемая. Для нас же то мнение является сатирой. Собственно, точно такой же сатирой иностранцы считают мнение о себе, редко согласные с приписываемыми им качествами.

Фаддей не стоял на позициях необходимости извращать понимание действительности. Сообщать нужно только проверенную информацию, желательно окружая её наиболее правдоподобными обстоятельствами. Тут читатель ему должен возразить, так как беллетристы не могут обходиться без выдуманных сюжетных линий. Да и сам Булгарин некогда придерживался вымыслов, которыми он и далее станет наполнять страницы художественных произведений. Без вымысла не может существовать литературы. Но сатира — это всё-таки какая-никакая правда, только подаваемая под видом истины, оной на самом деле не являясь. Скорее следует говорить о своеобразном понимании жизни, то есть об утрировании.

Есть среди статей Булгарина работа под названием «Истина и сочинитель», она также служила предисловием. В качестве диалога читателю представлены рассуждения о ремесле писателя, стремящегося познать истину, сообщив её другим. Истина оказалась беззащитной перед всеми, не способная постоять за себя. Она всегда покрыта наиболее желаемым писателям покровом, тогда как редким мужам от науки она предстаёт в естественном виде (сугубо филологи и математики могут её зреть таковую). Главным советом истины сочинителю стал призыв умалчивать там, где её образ может оказаться разрушенным, а лучше облачать истину в угодный самим писателям покров. Но сама истина прозрачна и не может быть заметна глазу. Нельзя увидеть того, что не имеет примесей, ибо всякое напластование извращает истину. И потому писателям ничего другого не остаётся, как выдавать за истину её покров.

Из этого следует: говоришь ты правду прямо или пытаешь её сообщить намёками, сообщить действительное положение дел никогда не сможешь. Для этого потребуется подобрать слова, которые изначально являются лживыми. Настоящая правда заключается в молчании. Какими речами не забавляйся, всегда найдутся те, для кого истина сокрыта под иным покровом, из-за чего тебя обвинят во лжи. Тогда останется уподобиться сочинителю сатиры, тем способствуя иносказательному пониманию истины, специально помещённой под покров, чтобы каждый читатель самостоятельно смог увидеть имеющее место быть.

Булгарин всё же подобного не признавал. Его правда оказывалась далёкой от сатиры, именно потому всякий мог обвинить его в предвзятом отношении к настоящему. Но как не говори — всё это есть и останется проблемой философского толка.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Утверждение «Философского камня не существует!», всякий раз заканчивается предположением, будто допустить существование его вполне возможно, хотя бы на уровне фантазий. Этим и предпочёл заняться Булгарин, чем-то повторив литературные изыскания Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Читателю предложены два друга. Один из них не верит, другой — допускает. В итоге в их распоряжении оказывается искомое. Но возникает другое затруднение — как распорядиться доставшимся счастьем. Есть ли оно вообще? А если есть, то где его лучше искать?

Философский камень способен превращать любой металл в золото. Фаддей пошёл дальше. У него философский камень позволяет человеку обрести неограниченные возможности, главное суметь обнаружить способ овладения ими. Если поместить философский камень в воду и выпить её, тогда наступает излечение от болезней, вплоть до гипотетического обретения бессмертия. Подобное действие иначе, нежели сказкой и нельзя назвать. Булгарин того и не скрывает. Данное произведения имеет подзаголовок о том, что оно является философической сказкой.

Счастья от обладания философским камнем добиться нельзя. Остаётся довольствоваться самим его владением, на другое не рассчитывая. В итоге, сколько не радуй окружающих золотом, у людей появится подозрительность. А вслед за нею придёт нужда бежать, оставив достигнутые блага. Конечно, Фаддей излишне предался пессимизму. С другой стороны, тем он показал объективность суждений.

Булгарин постарался внушить действующим лицам, что владея ценностью, не забывай оной делиться с другими, ибо в мире много бедствующих, нуждающихся в помощи. Развивать подобную мысль не требовалось, так как читателю известно, насколько опасно проявлять сочувствие, обязательно сталкивающееся с последующей неблагодарностью, вплоть до проклятия. Да и не имелось цели излишне морализировать именно на данную тему. Требовалось показать, как тяжело обрести счастье, когда счастье находится непосредственно в твоих руках, при этом оставаясь недоступным.

События пойдут по странам и континентам. Будет на пути действующих лиц и индийская тюрьма. Впрочем, владея философским камнем, легко найдёшь выход из всякого затруднения. Возможно лишь одно непреодолимое препятствие, имя которому любовь. Вот где философский камень способен помочь добиться желаемого, но, как и в остальных случаях, не гарантирует сохранения ответных чувств.

Получается, всё счастье от философского камня заключается в осознании его непосредственного существования. Дальнейшее зависит от мировоззрения писателя, повествующего о событиях. Булгарин не видел в нём причину для разочарования, ежели вспоминать царя Мидаса, но и особого восторга не испытывал, осознавая наиболее оптимальную реакцию общества. Вполне логично, если в погоне за счастьем придётся постоянно передвигаться, не находя и минуты для покоя. Такого никто не позволит, а, говоря конкретнее, стремящимся обладать всем, не прилагая к тому усилий, должно ожидать чувство зависти окружающих.

Впрочем, Булгарин всё-таки вёл действующих лиц не совсем правильной дорогой. Но такой уж он писатель, не желающий принимать за истину возможность обладать чем-то, воспользовавшись удачно подвернувшимся обстоятельством. Если отринуть идею философского камня, посмотрев на описанное Фаддеем отстранённым взглядом, как увидишь необходимость существования иных помыслов, не связанных с бесплотными мечтаниями. Счастье само придёт, особенно когда в него нет никакой веры. И вот тогда придётся горько пожалеть, поскольку оказываешься не готов распорядиться спонтанно доставшейся долей. Тогда не будет разговоров про счастье, так как взыграет обыкновенное стремление к обладанию лучшим из возможного.

Собственно, счастье — не есть деньги, успех и внимание. Счастье — это довольство малым. Лучше будет тогда, когда философский камень превратит всё золото и ценности в камень, только тогда и станут люди счастливыми. Да и это мечты. В мире — полном камней — камни станут главной ценностью. Появятся те, кто будет обладать их большим количеством. А значит и тогда потребуется обладать философским камнем, дабы абсолютно всё обращать в требуемую вещь, имеющую временную мнимую ценность.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Нужно быть осторожным в категорических суждениях, не разобравшись предварительно в деталях. Иногда за благое дело легко оказаться среди презираемых обществом людей. Не скоро люди поймут, а то и вовсе забудут сделанное для них благо. Люди могут продолжать помнить, не желая видеть положительного, хотя следовало уже за единственное допущение позволить снисходительное отношение. Тут речь не о преступлениях против человечества, но и о них тоже. Булгарин коснулся эпизода из жизни польского короля Казимира III Великого, любившего еврейку.

Эстерка — личность сомнительного существования. Тем не менее, Фаддей сложил рассказ о ней, наполнив содержание моралью. В самом деле, Эстерка любила короля, у неё были от него дети. Она не требовала лучшей доли для себя, с чем не мирились другие евреи. Не поляки желали расправы, наоборот — расправиться с Эстеркой пожелал раввин. Не собираясь мириться с очевидной мыслью: пока Казимир испытывает любовное чувство к еврейке, от того выигрывают все, и более других евреи, получившие широкие послабления. Как знать, не будь Эстерки, какой участи предстояло удостоиться еврейской общине. И всё-так раввин настаивал на казни.

Размышления возникают сами собой. Булгарин неспроста обратился к прошлому, перестав сочинять небылицы о временах фантастических. «Эстерку» он посвятил Александру Сергеевичу Пушкину. Не сразу стало понятно, к чему Фаддей склонит читателя. Начав издали, дав представление о гайдамаках и визите папского легата, Булгарин показал на страницах короля Казимира. И вскоре начался тот самый суд, поставленный в центр повествования.

Читателю может быть известна история еврейки Ракель из Толедо, чья участь при дворе испанского короля Альфонсо VIII была не намного слаще. Черты двух судеб — Ракель и Эстерки — имеют сходства. Только в случае Булгарина ситуация приняла вид неблагодарности самих евреев, решивших забыть, чьими усилиями им вымощена дорога к спокойному существованию. Они с истовостью католиков решили извести непонятный для них элемент, будто бы ни в чём не следовало поддерживать соотечественницу.

Впрочем, убийство евреями близких по крови людей — один из библейских сюжетов. Ежели то они делали не своими руками, то с помощью судилища. Единственное спасение может существовать, называемое бегством. Кто не готов мириться с возводимой хулой, не стремится доказывать правоту взглядов принятием смерти, тот предпочтёт уйти в тень, навсегда растворившись в безвестности. Собственно, на этом различие между Ракелью и Эстеркой наиболее зримо. Когда не принимают свои, про них просто-напросто следует забыть.

Доподлинно точно установить историю жизни Эстерки нельзя. О ней сохранилось несколько летописных свидетельств, не сообщающих более того, что она могла влиять на короля, призывая к снисхождению, когда евреям угрожало преследование или какое иное наказание. Казимир и по своей воле способен был симпатизировать угнетаемым людям, либо быть приверженцем гуманизма, соблюдающим библейские заповеди. Понятно, таковое отношение к евреям следовало как-то объяснять. Почему бы для того не дать представление о любовнице еврейского происхождения? Тогда всё становится сразу понятным. Перед любовным чувством не всякий мужчина устоит, особенно пленённый женской красотою, когда ему становится безразлично, кем является его избранница в действительности.

Факт остаётся фактом, Казимир III Великий симпатизировал евреям, добивался для них лучшей доли. Его в том наставлялся Эстерка. Всё прочее — вымысел Фаддея. Он решил дать представление о несправедливом суде, учинённом евреями. Отчасти это отсылает к событиям на восемнадцать столетий назад. Сравнение грубое, зато наиболее понятное.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Обстоятельства жизни Фёдора Эмина до прибытия в Россию неизвестны. Кто он, представившийся русскому послу в Лондоне подданным Турции? Того нам никогда не узнать. Зато по оставленному им литературному наследию удаётся проследить высокую эрудированность, бывшую ему присущей. А ежели обратиться к произведению «Непостоянная фортуна», так и вовсе допустимо принять описанное на его страницах за историю самого Эмина, если и не в части похождения Мирамонда, то касательно одного из действующих лиц точно. Действие начинается в Турции, дабы через европейские города и страны пришло осознание необходимости принять православную веру.

Мирамонд — сын влиятельного отца, отправился по морю в путешествие. Он желал посетить Тунис. В пути корабль попал в бурю — был разбит. Осталось взывать к небесам, дабы только в помощи Всевышнего обрести право на продолжение жизни. На беду, ибо фортуна — вещь непостоянная, Мирамонд оказался спасён мальтийцами, тут же бросившими в заточение, ожидая получения выкупа. Вроде бы повезло, однако из Турции пришло известие — всё его семейство попало в опалу, им отрубили головы. Тут бы впасть в уныние, только Эмин планировал написать три части похождения, для чего он раз за разом будет изыскивать неприятности и удачи, чередуя их так, чтобы читатель не успел заскучать.

На страницах разворачивается политическая жизнь Европы середины XVIII века. Противные христианам мальтийцы приравнены к настолько же противным магометанам алжирцам. На севере Средиземного моря процветают венецианцы, то и дело вступающие в вооружённое сопротивление туркам. Англия, несмотря на удалённость, стремится влиять на ситуацию в регионе, отчего Мирамонду придётся столкнуться с новой чередой неприятностей. Однако, из-за кого случается страдать, туда главный герой произведения и будет стремится попасть. Ему суждено оказаться не только в стане Мамлюков, пережив любовные испытания, он же обязательно доберётся до Туманного Альбиона, причём выдавая себя за англичанина.

Знакомясь с книгами Эмина, обязательно приходишь к выводу — не те произведения изучаются подрастающим поколением. Молодым людям нужно прививать интерес к знаниям с помощью приключенческой литературы. Понятно, её пик придётся на рубеж XIX и XX века. Но и XVIII век в том нисколько не уступает. Главное знать к какому тексту обращаться. К сожалению, Фёдор Эмин оказался вычеркнут из того наследия, с которым принято в обязательном порядке знакомиться. Вполне допустимо сказать, как плохо поддаётся пониманию поэзия древних греков, ничем не превосходящая труды отечественных читателю авторов. Собственно, Фёдор Эмин писал так, что разбираться в политике и географии Европы XVIII века станет чрезмерно просто.

«Непостоянная фортуна» охватывает земли мусульман и христиан. Главный герой посещает многие места, либо слушает рассказы других, бывших там, где ему бывать не приходилось. Помимо Турции и севера Африки, предстоит побывать в Испании и Португалии. Коснётся Эмин и Франции с Польшей. Даже будет упомянута Российская Империя, чей интерес к событиям на южных границах обретал до того невиданную мощь. Конфликт интересов между империями россов и османов рос, обязанный вылиться в затяжные непрекращающиеся войны. И тут Эмин оказался как нельзя кстати, способный рассказать достаточное количество полезных сведений. К тому же надо учитывать и тот факт, что он несколько лет прослужил среди янычаров.

Конечно, личность Фёдора — загадочна. В те же янычары просто так не попадали. А турков в их рядах и вовсе быть не должно. Эмин мог быть поляком, а мог быть всё-таки и турком, о чём остаётся лишь гадать. Во всяком случае, «Приключение Мирамонда» не должно оставить читателя равнодушным к судьбе этого незаурядного писателя.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Мудрые слова не задерживаются в одной голове, они становятся достоянием большинства и повсеместно распространяются. Одной из книг, сохранившейся с древности, стала индийская книга притч «Панчатантра», переведённая на арабский язык под названием «Калила и Димна», а после на греческий, уже как «Стефанит и Ихнилат». Перевод был сделан по указанию базилевса Алексея Комнина, переводчиком выступил Симеон Сиф. Ещё позже «Панчатантра» распространилась повсеместно, став в числе прочих знакомой и славянам, адаптировавших текст согласно собственным представлениям о его необходимости. Сообщаемая история начинается с вопроса царя философу, дабы тот ответил, как вероломный муж способен нарушать дружбу. Примером выступил спор между шакалами Стефанитом и Ихнилатом касательно судьбы быка, которого побоялся убить лев.

Произведение изобилует притчами, неоднократно использованными многими поколениями баснописцев. Мудрое слово объясняется другим мудрым словом, воссоздавая картину общего благоразумия. Но мудрые слова не означают возможность скрытой в них мудрости, как и не обязательно ведут к благоразумию. Не зря одно из действующих лиц — шакал Ихнилат — вносит раздор между быком и львом, побуждая осуществляться собственным желаниям, вступающим в противоречие с общими ценностями. Говоря убедительно, следует помнить о скрытой от глаз правде, всегда забываемой, когда представляются более радужные перспективы. Так лев, желая убить быка, а после возжелав с ним подружиться, оказался перед необходимостью умерщвления быка, так как начал опасаться угрозы быть вторым в собственном государстве. Тому поспособствуют речи Ихнилата, что лживостью склонил слабость сильного возобладать над здравомыслием.

Противником помышлений Ихнилата выступил другой шакал — Стефанит — пытавшийся образумить и наставить на иной путь. Он ему говорил, как опасно брать на себя обязанности, когда их полагается исполнять другим. В качестве обоснования он приведёт историю плотника и обезьяны, где обезьяне придётся горько пожалеть за стремление повторить ей не подвластное. Но ведь Ихнилат не собака, чтобы вилять хвостом, и не слон, чтобы его уговаривали отведать угощение, он вполне понимает, что ценности в действительности одинаковы, но возвышаться всё-таки тяжелее, нежели опускаться. Понимал Ихнилат и истину, согласно которой виноградная лоза обвивается не вокруг её достойного, а вокруг близко к ней расположенного. Потому шакал пожелает большего, нежели ему под силу взять.

В череде притч, где каждая убеждает в необходимости действовать, создаётся путь для движения вперёд, обоснованный за счёт надуманности. На самом деле, какую сказку в оправдание не складывай, она всё равно останется похожей на правду, при этом правой не являясь. Так старый лебедь хитростью переносил рыб в горы, где их пожирал, тогда как оставшиеся вне гор рыбы думали, будто попадают таким образом в лучший из миров. Или ворон задумал извести змею, бросив в её нору драгоценный камень и указав туда путь людям, чем добился осуществления желаемого с помощью чужих рук, сам не подвергаясь опасности. Вот и Ихнилат задумает стравить быка со львом, забыв видимо историю про вошь, которая незаметно кусала вельможу, пока не пришла блоха, больно того укусившая, отчего вельможа размахнулся и убил вошь, тогда как блохе удалось спастись от удара. Успокаивало Ихнилата одно, ежели змея кусает за палец, то отрубают палец и убивают змею, поэтому ему нечего терять, кроме того, что он со временем всё равно обречён потерять.

Большая часть повествования отводится сказанию о Стефаните и Ихнилате, но этим вопросы царя к философу не заканчиваются. Ещё он пожелает узнать о тех, кто любит друг друга и всегда неизменен в дружбе; как остерегаться врага, показывающего расположение; отчего кто не умеет сберечь обретённого, теряет его; кому подобен спешащий на дело и не терпящий это узнать заранее; чем лучше сберечь государство — долготерпением, благоразумием или щедростью; как избегать вражды и остерегаться злопамятности. И понял тогда царь, что всякий стремится казаться нужным, ибо пока он нужен, его примечают, иначе оставляя в забвении.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

После описания событий Смутного времени и Отечественной войны, Загоскин погрузился в далёкое прошлое, создав произведение о языческой Руси, стоявшей перед принятием христианства. Тогда у власти находился Владимир Святославич, жестоко укреплявший право на великокняжеский стол. Достигнув желаемого, он снова объединил страну. Требовалось понять, что могло его побудить отказаться от верований предков. И Михаил нашёл тому объяснение. Разве откажется правитель от религии, согласно которой народ будет его любить и не допустит помыслов об ином владетеле земель русских? Поэтому язычество падёт, уступив место греческой вере.

В качестве основного аргумента для княжеского страха потерять власть, Загоскин предложил отпрыска из ветви потомков Аскольда. Пусть этот страх необоснованный, ему вполне нашлось место на страницах художественного произведения. Для пущей верности Михаил сделал отпрыска беспомощным существом, росшим под опекой княгини Ольги, после утратив всякую связь с власть имущими, так и не узнав, кем он в действительности является. Вновь приходится говорить о плутовском романе, затрагивая литературные труды писателей первых десятилетий XIX века. Не имея ничего, главный герой повествования оказывается претендентом на всё. И тут-то приходит на помощь христианство, разбивающее смысл борьбы за власть во прах.

Греческая вера требовала молиться за каждого живущего. Особенно необходимо молиться за врагов, прося Бога наделить их благоразумием. Не допускалось мыслей о свержении тирана, либо другом способе разрешения проблем. Только с помощью смирения и постоянных молитв о лучшем должен проводить дни христианин. Имея в качестве подданных именно таких людей, правитель христианской страны обретал спокойствие, твёрдо уверенный в завтрашнем дне. Отпрыск Аскольдова рода не сможет причинить ему вред, поскольку влюбится в гречанку, примет её веру и перестанет представлять опасность.

Читатель согласится, излишне красивую картину создал в воображении Загоскин. Михаил показал рафинированных христиан, подобных жившим в первые века нашей эры. Может он забыл, какой жар коснулся последователей веры Христа, стоило им добиться права на доминирование? Уже не шла речь о покорности, тогда как язычники массово истреблялись. А ведь прошла едва ли не тысяча лет, прежде чем христианство коснулось Руси. В самой Византии не осталось настолько истово верующих, да и сама жизнь во Втором Риме нисколько не напоминала смиренную. Вполне можно допустить, что ретивые христиане переселялись на Русь, обретая покой среди языческих верований, где к ним терпимо относились.

Забыл Загоскин и о бедах, пришедших вместе с христианством, нисколько не оказавшем значения на братоубийственные порывы российских князей. Но обо всём этом сказано слов достаточно в соответствующим сим рассуждениям местах. Читателю требовалось хотя бы как-то обосновать принятие христианства на Руси, что Михаил вполне доступно объяснил. Никто не откажется верить, будто князь Владимир Святославич не стал бы симпатизировать воззрениям, позволившим на краткий миг забыть о распрях. Ведь единоличная власть не подразумевает права на постоянное ею обладание. В свою очередь появился инструмент, позволивший устранить всех неугодных, лишив их жизни за языческие верования.

В исторических источниках почти ничего не говорится, как население Руси приняло христианство. Это не требуется объяснять, зная, что источники сохранились лишь благодаря церковным служителям, постоянно переписывавшим сведения о прошлом. Вполне понятно, никакого умиротворения наступить не могло. Русь будоражило, чему найдётся подтверждение в борьбе детей Владимира за власть. Пока же следует остановиться и принять точку зрения Михаила Загоскина. Всё, совершаемое во благо сейчас, завтра окажется источником неисчислимого количества бед.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Из самой глуши дебрей российских вывел Зотов трёх друзей. Каждому из них он воздал сполна, сделав важными для государства лицами. Один Григорий Потёмкин чего стоит, за заслуги прозванный Таврическим. Об этом читатель узнает ближе к концу повествования, вынужденный на протяжении сотен страниц следить за чехардой событий, где Зотов станет сводить на нет прошлое, ничего не стоящее для случившегося в последующем. С первых страниц всё внимание приковано к молодым людям, решившим оставить родную им смоленщину и податься на службу государству. Путь их будет труден, зато результат превзойдёт все ожидания. Иного и быть не могло.

Рафаил предложил не сетовать на жизнь. Пусть в России не растут чай, кофе и экзотические фрукты, и нет прочей дикости, зато есть золото, но разумеется не на каждом дворе. Пусть дороги прежде в России представляли печальное зрелище, что проще не на карете было ехать, а самому управлять лошадью. Даже архитектура имела жалкое подобие, несравнимое с созданной впоследствии. Этаким образом всё сделанное тем же Петром I нивелируется. Со слов Зотова получается, будто не град великолепный на Неве построили, а подобие деревни, только с административными функциями. Разумеется, при Екатерине II тот город расцвёл и обрёл красоту, теперь способную служить радостью для глаз.

Порядки раньше не ахти какие водились. Собравшись служить на благо государства, не сможешь осуществить задуманное. Представленные вниманию друзья желали не офицерских чинов, им требовалось всего лишь встать в армейские ряды. И для того им понадобилась аудиенция Апраксина, согласившегося принять, благо знавал кого-то из их родителей. Иначе предстояло вернуться друзьям домой, сгинув для истории на родной им смоленщине.

Согласно времени случится Семилетняя война. Зотов развернётся, переключив внимание на немецкие порядки, особенно живописуя личность прусского императора Фридриха. Окажется, русские в представлении европейцев того времени являлись дикими, едва ли не предпочитавшими поедать собственных детей. Эти русские настолько воспринимались варварами, что когда пред ними предстанет один из тех самых варваров, они сильно удивятся, ибо акцент тех же немцев среди немцев более ощутим, нежели речь на немецком в исполнении неистовых азиатов, излишне долго пробывших под татарским игом.

Надо сказать, в Семилетней войне русские войска дошли до Берлина, одержав уверенную победу над соперником. В дальнейшем внимание Зотов переключит на следующий военный конфликт России — теперь с Турцией. Читателю предстоит побывать и там, правда не настолько плодотворно. Зато вновь станет ясно, что литературным персонажам легко находить общий язык, невзирая ни на какие преграды, в том числе и языковые. Ежели захотелось писателю создать из персонажей важных исторических деятелей — ничего его в том желании не остановит. Ведь никто не сможет возразить! А если у кого появится к тому надобность, то она всё равно останется вне сообщённого читателю текста.

Перед чтением «Трилиственника» всё же хочется напомнить, как важно творческие изыскания Зотова начинать читать с конца. Главное усвоить, о ком именно взялся повествовать Рафаил. Читатель согласится, насколько интереснее становится сообщаемая информация, когда знаешь, кем в итоге окажутся деревенские пареньки, чья наивность внушает опасение за должное с ними вскоре произойти. В самом деле, разве кто предполагал, каким образом выйдет в свет тот же Потёмкин-Таврический? Впрочем, Зотов больше выдумал, нежели сообщил правды. Зато у него красиво получилось рассказать, подняв часть вопросов, беспокоящих читателя и спустя столетия, ни в чём не уступающие пониманию тех же самых проблем.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Имя Григорий — как нарицательное значение грядущих проблем для России. Оно памятно с периода Смутного времени, периодически проявляясь снова хотя бы раз в одно столетие. Отчего бы таковым не наделить ещё одного персонажа, пускай и вымышленного. Им станет монах Гришка (каким бы странным сие дьявольское сочетание не казалось). Кто он и откуда — никому неизвестно. Но он воспитывался наравне с детьми царя Алексея Тишайшего. И был свидетелем в том числе и стрелецких бунтов. Такого персонажа можно вывести на любой уровень общественной жизни, вплоть до влияния на первых лиц государства. Ежели читателю показан однокашник будущих царей Ивана и Петра, а также их сестры регента Софьи, то должно подразумеваться его определяющее значение на происходившие в стране процессы. И как бы оно так, да больше Григория беспокоила проблема рождения, ибо ему хотелось узнать, чьим сыном он является.

Зотов создал нечто вроде загадки. Некое лицо посылает в дом Хованского мальчика-сироту, упросив дать кров и воспитать. Отказа не последовало. С той поры юность Григория протекала под покровительством влиятельного дворянского рода. Он не знал нужды и имел вхождение в царские палаты. И тот же Григорий будет продвигаем на в меру высокие должности в стрелецких войсках. До развития хованщины читатель не перестанет гадать, какую роль сыграет в первом стрелецком бунте непосредственно Григорий. Неужели сей сообразительный мальчик обагрит руки кровью, истово казня всякого человека, встающего у него на пути?

Может показаться и так, будто Зотов создавал плутовской роман. Ежели родители Григория неизвестны, то допустимо всякое. Но разве в традициях данного жанра с первых страниц делать всё для должных претерпевать страдания? Поэтому плутовство разрушается само по себе, становясь лишь одним из возможных вариантов развития событий. Но читателю всё-таки следует узнать, от кого Григорий происходит. Для интриги Зотов убрал из повествования единственного свидетеля, обладавшего требуемой информацией. Повествование при этом не остановилось, так как история всё равно продолжалась, и главному герою произведения просто следовало хотя бы чем-нибудь заниматься.

Обычно тайное становится явным, когда оно перестаёт интересовать. Жизнь Григория станет равномерной, порою прерываемой на события интересные и не очень. Ему бы следовало забыть и не вспоминать, пользуясь и без того дарованными благами склонявшейся к нему Фортуны. Однако, читатель не поймёт, ежели не узнает, за кем следует признать отцовство над Григорием. Пожалуй, из того не следует делать нечто особенное, поскольку, зная наперёд, сюжет от того иным для понимания стать не сможет.

Итак, отцом Григория являлся гетман Дорошенко, причём скорее всего тот, имя которого носил таинственный монах, то есть — Дорофей. Прочие домыслы озвучивать кажется бессмысленным. Достаточно того факта, что информация о гетмане Дорофее Дорошенко скудна. А это, в свою очередь, является привлекательным моментом для беллетристов, любящих заполнять белые пятна фантастическими допущениями. Так отчего не сделать гетмана монахом? А может и сына своего он таким образом продвигал, позволив ему оказаться в числе приближенных к царской власти. Понятно, такие рассуждения бесплотны. Впрочем, бесплотно и произведение Зотова, основанное на допущениях, где всё сказано сугубо читательского интереса ради.

К тому же, читателю требовалось историческое лицо, склонное придерживаться стороны России, особенно когда речь идёт о казацких распрях на землях сечи. Гетман Дорошенко стал нужным звеном, способным сковать в единую цепь народы некогда разделённых русских княжеств, часть которых долгие века оставалась под контролем западных славян и литовцев.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Один из крупнейших трудов Тредиаковского — перевод «Приключений Телемака» за авторством Франсуа Фенелона. Делал то Василий с желанием пробудить в русскоязычном читателе стремление к познанию прекрасного. Перевод был подан в виде героического сказания о деяниях сына Одиссея, отправившегося на поиски отца, о странствиях которого написал Гомер. В качестве формы подачи было выбрано подобие античного стихосложения, будто должное приблизить к примерному осознанию величия искусства древних греков. Единственный момент мешает насладиться творческими изысканиями Тредиаковского — нежелание вникать в кропотливый труд Василия, что услужливо предварял каждую главу её кратким пересказом. Ознакомившись с должными стать известными событиями, попытавшись вчитаться в стихотворство без каких-либо намёков на само стихотворство, читатель ещё при жизни Василия разводил руками, считая «Тилемахиду» способом для наказания нерадивых учеников.

Нет нужды разбираться непосредственно в приключениях Телемака. Это плод человеческой фантазии, угодный к трактованию любым способом. Можно отправить сына по следам отца, а можно проложить для него другой путь. Проще, разумеется, пустить как раз по следам, иной раз действуя на опережение. До наших дней дошло достаточно художественных произведений, где хорошо удаётся проследить за множеством нюансов, и где важнее всё-таки судьба участвовавших в Троянской войне лиц, нежели опосредованно к ней причастных персонажей. На беду Телемака, он из числа причастных, поэтому любой его шаг — оторванный от основной канвы сюжет, обречённый на вечное следование рядом с событиями, не способный на них оказать существенного влияния.

Тредиаковский переводил Фенелона, но насколько точно — судить сложно. Для этого надо уделить время и ознакомиться с прочими переводами произведения. Ежели кто решится исполнить такую задачу, то он заранее готов к отсутствию интереса со стороны читателя. Объяснение тому очевидно — мифотворчество последующих веков пошло по другому пути, предпочтя забыть мифологию древности, сделав выбор в пользу верований тёмных и средних веков, всё согласно тому же неувядающему романтизму, так и не ставшему для Тредиаковского близким. И тут причина такая же понятная! Василий просто не успел стать свидетелем смерти академических пристрастий, довольно быстро уступивших место новому поколению литературных предпочтений.

Несмотря на важность, поэтика античных авторов чаще всего претерпевает отторжение. Русскоязычный читатель не может её принять, не имеющий возможности для адекватного восприятия, связанного с языковым барьером, мешающим даже адекватной возможности создать хотя бы подобие. Остаётся слагать в возвышенных тонах, уповая на заложенную в повествование гордость действующих лиц, вещающих о доставшемся им для свершения важном деле. Только в таком духе получается говорить про античные поэмы, тогда как никак иначе того сделать нельзя. И никакой гекзаметр не станет помощником, излишне противоестественный уху человека, привыкшего к русской речи.

Тредиаковский это отлично понимал. Но он понимал и то, что сложная для усвоения поэзия — это признак, должный ставить высокое искусство над лёгкостью народного стихосложения. У него получалось, будто героическая поэма должна звучать громко, надменно и становиться испытанием для стремящегося понять её содержание. Тогда как сами древние греки ни о чём подобном не мыслили, создавая поэтические произведения, дабы петь их под музыкальное сопровождение. Возможно ли такое проделать с «Тилемахидой»? Лучше и не пытаться.

«Приключения Телемака» стали непреодолимой стеной, в очередной раз отгородившей Тредиаковского от читателя. Василий не стремился создать искусство для всех, специально находя способы его усложнения. Потому становится непонятным, зачем Тредиаковскому вообще требовалось задумываться над структуризацией русского языка.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Борьба борьбы ради бесплотна. Цель имея, не имея надобности: путь в никуда. Но Лесков шёл к цели, боролся, точно не представляя, к чему он всё-таки стремится. Против общества он возразить не мог. Это глупое занятие — осуждать общество. Капля злости растворится в море ханжества. Не он сам, пусть герои его произведений восстают против правил, требуя им потребного. О таких писать тяжело, осознавая тяжесть их положения. Тяжело и самому писателю, берущемуся бросать вызов обществу. Творец выражает сперва собственное суждение, ибо оно ему представляется важным. Оттого Лесков долго вынашивал планы ряда произведений, заранее понимая цензурные ограничения. Для чего-то Николай жил, но почему-то былым. Уже не было у власти Александра II, убитого народовольцами. Зато оставалась жива память о царствовании Николая Павловича.

Лесков болезненно принимал проявление лживости. Куда он не смотрел, везде с оной сталкивался. Лгали приближенные к государю лица, не обманывая, но подстраиваясь под предъявляемые к ним требования. Человек уподобился тряпичному существу, грубо говоря — тряпке. Собрать волю в кулак он не мог, предпочитая лебезить перед начальством. И ведь в таком духе Николай задумывал писать «Чёртовых кукол» за пятнадцать лет до первой публикации. Несмотря на напряжённую обстановку в государстве, при росте социального напряжения и пробуждении не самых разумных сил. Что же, мысли Лескова — отражение духа тех лет. Населению желалось иной жизни. Получившие свободу от крепостничества, люди стали требовать большего. Утрачивало своё значение и дворянство, побуждая к скорой перемене понимания необходимого блага для России.

Писать про подобные умонастроения крайне опасно. Не поэтому ли Лесков постоянно обращался в прошлое? Искал оправдание в сюжетах на тему жизни древних стран. Николай сам уподобил свои желания горе, которую невозможно сдвинуть. Тем более не получится упросить гору передвинуться на другое место. Но то должно быть допустимо. Требуется в мольбах обратиться к Богу, дабы тот снизошёл до просьбы и дал горе иное расположение. Остаётся непонятным, почему христиане стали у Лескова столь требовательными, способными указывать божественной воле на предпочитаемые к лицезрению от неё поступки. В качестве легенды былых дней — история подойдёт. В качестве близкого к истине сюжета — нет.

Всё кажется простым, если дополнительно не знакомиться с возникавшими у Лескова трудностями. О чём бы он не говорил, во всём искали сходство с настоящим моментом. Всякое задействованное в повествовании лицо будто имело реального прототипа. Эту надуманность подхватывали все и вся, желая уже тем придать вес произведениям Николая, тогда как лучше судить не по окололитературным процессам, а находить требуемое непосредственно в содержании. Мало ли до каких суждений нисходил сам Лесков, создавал-то он произведение для будущего читателя, которому обстоятельства его жизни будут практически неизвестными. Мало того, будет иметься слабое представление о последних годах правления Александра II и первых — Александра III, не говоря уже о прочих некогда живших деятелях, способных остаться в памяти довольно узкого круга историков.

Гора не шла к христианам. Не пойдёт она и к Лескову. Следует забыть о религии, не придавая значения надуманности. Всякое подобие притчи или басни — не даёт раскрыться пониманию человеческой природы. Возможное в легендах — не допускается в повседневности. Народная молва носит по ветру больше слов, нежели способен вместить рот. Не нужно стремиться стать похожим на черепаху или лягушку, что задумали лететь с птицами… поскольку тогда потребуется закрыть рот, чего человек надолго сделать не в состоянии: открыв рот, он разбивается насмерть.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее