trounin.ru

О товарище Сталине как рассказать? Как поэму о нём написать? Большую поэму, на зависть потомкам! Уж они-то поймут, какую страну Иосиф построил на царских обломках. Он — Прометей, что у богов божественное отобрал. Он сильной рукой с пролетарским духом Союз Советский объял. За то хвалы достоин, как считал его современник. Не Прометей — он, но не сиделец и не гордый отшельник. Он — Сталин, чью жизнь должны поэты воспевать. Леонидзе решил одним из первых про Иосифа на грузинском писать. Рождалась поэма, взяв начало с древнейших времён, но не доведена до конца — до отказа от церковной стези лишь прочтём. Не мог Сталин продолжать учиться там, где не позволяют обращаться к богам, где за бога почитался над Россией поставленный царь. Такая религия — на замок запертый ларь. Потому восстал Сталин, о чём Леонидзе уже не стремился сообщать. Может повинен тому тридцать седьмой год? Не будем стремиться узнать.

Кавказ — это горы: и о горах начинается сказ потому. Надо было читателя настроить, сообщив, что к чему. До рождения Сталина пройти многим векам, покажет Леонидзе всё, о чём ведал прежде сам. Прометей промелькнёт — из древних времён предание. Орды завоевателей пройдут — они дополнят сказание. Македонский, Чингисхан — словно для Кавказа никак не туман. Сам Кавказ — это край народов, издревле тут обитающих. Гордых народов — в войнах себя истязающих. И есть грузинский народ — его история сложна. В редкие моменты прошлого Грузия — одна страна. Картли и Кахети — вот соперники из седых годин. Вражды их плодом стал Сталин — Грузии сын. Когда речь Леонидзе повёл о нём, благодатью пришедший на Землю стал окружён.

Радость явилась. Рождения ждали! Иосифом ребёнка родители назвали. Отец счастьем округу заразил, всякий его поздравлять подходил. Счастлива мать! И счастлива родня. Пополнилась ребёнком желанным семья. Несли дары, рядом с младенцем располагая, к каждому поднесению ожидания прилагая. Одна вещь — стального характера будет юнец. Другая — пастырем станет, словно пастух средь овец. Третья — за доброту душевных порывов: поможет всякому он в беде. Ещё одна вещь, чтобы самому не оказаться в нужде. Такова традиция: будет думать читатель. Обряду положено свершиться. Верно ведь то, что предначертанному всё равно суждено осуществиться.

Мальчик полюбит чтение, узнает о поступках Кобы из книг. Тогда он поймёт — желает сам Кобой стать, хотя бы на миг. С той поры, он — Коба, иначе не зовите. В поступках Иосифа никого иного, кроме Кобы не ищите. Он примет роль, которую мог и не принимать. Отныне и всегда, он тот, кем назовётся для других. Не Джугашвили он — отзвук фамилии этой быстро затих. Будет менять имена, о чём должно быть известно из дальнейших событий. Жаль, Леонидзе не дошёл до тех открытий. Поступит Иосиф в семинарию, и сам решит порвать с учёбой своей, ведь не может человек ощущать оторванность от верных его идеалам людей. Нужно бороться, ещё лучше — свершать. Почему же дальше не стал Леонидзе слагать?

Длиннотами полнится о Сталине поэма. Красивой строчкой льётся стих. Как если ходит по морю трирема, свой срок давно отжив. Сменились корабли, прошлое в былом: теперь важным иное стало, о чём, увы, не прочтём. И Сталин был ребёнком, и он обретал черты в силу сложившихся для того причин. Что же, о нём следует писать, особенно когда он всему сам стал властелин.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Джеки — первая жена Даррелла. Та, кто шёл за ним в огонь и в воду. Она решила честно рассказать, кем её муж является в действительности. И рассказать именно в 1967 году, так как сам Джеральд публиковать тогда собственные книги не пожелал. У него — Джеральда — собственно, наметился творческий кризис, ибо он не знал, какими ещё натуралистическими заметками порадовать читателя. Более того, он — Джеральд — принялся за сочинение беллетристики. Кризис затянется ещё на несколько лет. Потому требовалось внести ясность в с ним происходящее. Что же, пришлось Джеки браться за перо, дабы сообщить о том, как всё на самом деле начиналось. А начиналось всё с очень больших проблем.

Они были молоды — Джеки и Джеральд. Но каждый хотел от жизни определённого. Для Джеки — оперное пение, для Джеральда — ловля или содержание зверей. Мечтания Джеральда имели больший вес. Как-никак, существовало намерение изменить подход к зоопаркам. Тут бы пошутить, вроде: нашёлся наконец-то Фёдоров от зоологии. Да шутить не получится. Джеральд всерьёз намеревался проявить заботу об ещё сохраняющихся на планете живых существах. Ни одно из них не должно исчезнуть с лица Земли. Только чего стоят мечты безработного юнца, чьё собственное существование не стоило и ломаного пенни?

Жизнь скудна на возможности, если не прилагать усилий к изменению такового её восприятия. Отговорка чаще следующая: денег нет. Тогда нужно заработать хотя бы ломаный пенни! У Дарреллов появилась к тому возможность. Джеральд любил рассказывать истории про им уже совершённые путешествия по Африке. Почему бы не предоставить их для эфира на радио? Там же сообщают такое, что даже близко не несёт такого же интереса. Подсобил и брат Лесли, подбивая начать писать о пережитом. Даже готов был помочь связаться с издателем, у которого публиковался сам. Джеральд пребывал в тягостных размышлениях. И Джеки полна уверенности — именно она сумела склонить его к решению наконец-то взяться за перо.

Теперь Джеки писала практически инструкцию для каждого, кому хочется стать знаменитым писателем. Конечно, у Джеральда были братья, уже испробовавшие прилив сил от получения авторского гонорара. Но не скоро он сам стал писателем. Он продолжал создавать тексты для радио, лишь после объединив их в сборники. Где же искать собственного издателя? Неужели придётся действовать через литературного агента? Страхов хватало. Оказалось, мир не без добрых людей. Говорят, литературные агенты — акулы? Отнюдь, дыра в кармане Джеральда была любезно заштопана и наполнена как раз литературным агентом, позволившим себе дать денег без обязательств на срочные нужды, а после и помогая в дальнейшем. Читателю лишь остаётся думать, каковым же везунчиком был этот Джеральд. Всегда ему встречались нужные люди, готовые делить с ним печали и радости.

Повествование на этом не остановится. Джеки продолжит рассказывать истории, порою в духе самого Джеральда. Она опишет Африку, Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию и Малайзию. Будет ли то интересно читателю? Если он не успел познакомиться с воспоминаниями непосредственно Даррелла — возможно, в ином случае — определённо, нет. Даже можно сказать, Джеки вторит Джеральду, сообщая всё то, о чём он успел написать сам. Получается, творческий кризис настиг и её. Хватило бы ограничиться созданным зоопарком, не будь мир литературы излишне требователен к писателям. Как? Очень просто. Нужно выдерживать определённый объём. Либо заканчивать повествование брался непосредственно Джеральд. Впрочем, догадки высказывать не требуется. Главное, читатель узнал, с чего начинался путь Джеральда в качестве писателя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В Америке обязательно должен был появиться писатель, подобный Джеку Лондону. Само устройство государства к тому располагало. Американские штаты склонялись к империалистическому восприятию: таково мнение Богословского. А раз созидается империя, значит появляется угнетаемый класс, на принижении которого зиждется мнимое величие богатеющей прослойки населения. Приход Лондона казался ожидаемым. До него писатели Америки не раз пытались обратить внимание на нужды народа, особенно в среде крестьянства. Это у них не получалось, в чём повинна свойственная им прямолинейность. Пока ещё не требовался отход от предоставляемых читателю романтических сюжетов. И Лондон стремился соответствовать необходимому. Он писал о тяжёлых буднях, не переступая грань дозволенного. Когда же он стал читаем, тогда-то и появились в его произведениях призывы к необходимости обратиться к осознанию существующего в Америке социального неравенства.

Богословский категоричен. Он постоянно ссылается на труд Филипа Фонера, представлявшего читателю Джека Лондона в качестве бунтаря. Добавить новое в понимание жизни и творчества писателя он словно и не пытался. Лондон хорошо известен по прежде написанным про него трудам, поэтому насколько важно составлять ещё одну книгу, ничего существенного не проясняющую? Есть единственное исключение — Богословский стремился показать Лондона продолжателем новой литературной традиции, где необходимым считалось говорить о проблемах. Но и не сообщить о юных годах было нельзя, чему Богословский уделил место в начале монографии.

Читатель вновь вспоминал о происхождении Джека. Про увлечение матерью оккультистом-передвижником, о её знакомстве с отчимом, о тяжёлых условиях жизни, продолжая вплоть до появления интереса к написанию рассказов. Тщательного изучения жизни писателя Богословский не предложил, он писал подобно предшественникам, хаотично двигаясь вслед за Лондоном. Всплывают отсылки к путешествию к берегам Японии, бродяжничеству с армией Келли, тюрьме, Аляске. Пока не наставал черёд пересказа ряда написанных Джеком произведений. К тому же, обязательно следовало увидеть в Мартине Идене самого Джека Лондона. Обо всём этом Богословский писал, оставляя интригу, разобраться с которой каждый исследователь и биограф старается на собственное усмотрение.

Речь о смерти. Джек убил себя приёмом дозы медицинского препарата для обезболивания или всё-таки организм его истощился от уремии? Богословскому ближе первый вариант. Им даже выведена экспонента. Однажды в творчестве случился перелом, Лондон уже не писал о чём он хотел, вынужденный удовлетворять запросы издательств. Соответственно и его произведения от призыва к обсуждению социальных проблем вернулись в русло романтизма. Это его угнетало. Писать приходилось много, и далеко не о том, к чему он желал стремиться. Да и стремления угасали. Будучи сломленным жизненными неудачами, Лондона подвело здоровье. Последовала уремия, появились мучения от нестерпимой боли. Надежд на лучшее не осталось. И, как следствие, закономерный итог.

У Богословского был иной социальный заказ, он писал во благо представлений советских граждан о социализме. Требовалось показывать Лондона так, чтобы читатель возненавидел Америку, ежели у него прежде имелись хоть какие-то симпатии. Капиталистическая Америка предстала Кроносом, пожирающим собственных детей, боясь потерять власть. Для того в тексте упоминались работы Энгельса, более широко представлялся Горький. Богословский порою забывал, о ком он всё-таки пишет. Читатель мог подумать и так, будто данный труд Богословского обрамляет статью, расположенную внутри повествования, о посещении Горьким Америки.

Часто сбивался Богословский и на обзор произведений прочих американских писателей. Всё это говорит, что монография о Джеке Лондоне объединила труды, написанные ранее в рамках единой темы. Теперь же их все решено было издать под одной обложкой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Заманчиво писать о пастушках, их любви к пастухам. Но, как быть, ежели автор пастухом желает оказаться сам? Не в руках пастуха будет свирель, правда останется прежнею цель. Автор выйдет в поля, на луга взглянув, в мыслях влюбится он, в объятьях пастушки заснув. В семи идиллиях представить позволит себе оказаться, не станет косых он взоров чураться. Подумают всякое: молодым такое не под силу, даёт же старик! И Сумароков глаза закроет, пробыв в фантазиях дольше на миг. Право его — в таком праве каждый поэт. Неважно стихотворцу, сколько прожито лет. Не сокрушают мысли года — в душе молодой. Скажут ему: не молчи, старче, снова нам спой. Возьмёт в руки свирель, задумается на мгновенье, и ляжет на строчки ещё одно стихотворенье.

Не так мало написано — писать и писать. Но куда денется всё? Кому созданное за жизнь даровать? Кто-нибудь проявит интерес, может вспомнит кто? А может забудут лет через сто. Забудут! Забыт Сумароков, как поэт он забыт. Строками иных поэтов душа русских говорит. Им мнится тот, кто не родился в Александра веках. Тот, чьё имя вечно поселилось на устах. Забудем о грусти, ведь вспомнили о Сумарокове в сей тягостный час. Про идиллии вспомнили, увидели, как коз на горных вершинах он пас. В руках снова свирель, на строчки положен ещё один стих, уже не столь звучен, ведь глас поэта, увы, скажем просто: утих.

О боли в душе в первой идиллии заведена Сумароковым речь, собственные страдания в поэзию решил он облечь. Тягостно ему идти вдоль реки, на берегу которой девушку когда-то любил, помнит поныне сладость тех дней, ничего о былом не забыл. Расставание случилось, чего не мог превозмочь, видимо потому в эклогах смог страданиям своим помочь. Тот же грустный рассказ в идиллии второй, сломлен Сумароков сложившейся против него судьбой. Свирель в руках он ещё крепче сжимал, жар от его строк никак не угасал.

К третьей идиллии переходил, Кларису он прежде любил. Печаль одолела, осень в думах его поселилась, душа трепещет, сердце не бьётся — разбилось. В идиллии следующей мыслям отдых дал он, должен поэт быть влюблён! Девушка в мыслях иная, собою затмила солнце, бросив на поэта тень. И для поэта она заменила свет, от её сияния только наступает день. Уйди она, мрак одолеет опять, даже солнце не сможет ночь из мыслей изгнать.

Пятая идиллия, шестая… писал Сумароков, сияя. Как совет читателю не преподнести, как избавиться от мрака, чтобы были светлы дни? Садитесь, берите листок, пером выводите строку за строкой. Представьте, не вы сломлены: вы — кто даёт другим людям покой. Ваша идиллия дарит сияние, вашими словами хочется жить, пускай необорима грусть и остаётся тужить. Увидят другие, радость переполнит их. Разве не для этой цели создаваться должен стих?

В седьмой идиллии дан разумный итог. Иного завершения никто представить не мог. Хвалу воздаёт Александр России вседержителям, по праву достойным стоять во власти правителям. Во славу былых лет, что россов вела тысячелетия сквозь. Воссияла на престоле Петрова дочь. Сияли и прочие… и прочие будут сиять. Их значения никогда нельзя для России унять. Пропой хвалу, изгони из них мысли, хворью больные, и увидишь тогда преображение страны России. Идиллия седьмая такова. Пожалуй, правильные подбирал Сумароков слова.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что Бога вспоминать, когда дела вершат земные боги? Исчезло божественное из государства, прежде называвшегося Россией. И боги в том государстве далеко не те, какими были небожители до них. Раньше власть считалась бессмертной, переходя от старшего поколения к младшему, чаще от отца к сыну. После всё изменилось — кому хватало больше наглости, тот и брал бразды правления. Было ли тем людям до забот о нуждах страны? А если было, то они понимали, для совершения им потребного у них есть единственный шанс. И насколько таковой шанс окажется оправданным, ежели потомки его запомнят просто в качестве тридцать седьмого года? Белов подвёл повествование трилогии к неизбежному — к кровавым чисткам. Гильотина запускалась!

Год великого перелома свершился. Свершился и надлом в мировоззрении Сталина. Вождь начитался учебников по Великой Французской революции, усмотрев в былом неприятные для себя моменты. Он смело сравнивал себя с королём, действуя на опережение. Он не собирался позволить евреям положить конец его начинаниям. Он не даст накинуть петлю на шею. Нет! Сталин сделает всё быстрее. Это он даст волю маховику. Это он разберётся со злопыхателями. Никто ему не помогал добиваться власти, и уж не евреев заслуга в свершившемся. Такой ход мыслей внушил Белов вождю, посчитав достаточным обоснованием для развернувшейся под Россией бездны.

Кто ныне становился за бога? Тот, кому жрецы будут приносить жертвы, кого будут хвалить и возносить миряне, за заступничество кого станет молиться большая часть населения. Люди не избавятся от веры в существование Вседержителя. Им не так важно, в каких высях он обитает, хоть является обыкновенным человеком из плоти, ничего божественного в себе не подразумевая. Вера творит чудеса, поэтому в государстве обязан быть бог, каких бы приношений во имя собственной славы он не требовал.

Иные граждане вспомнят — не должны они поступать против человеческих ценностей. Что им некто на Олимпе, когда им за богов сами люди, прославившиеся отвагой и решимостью. Если станут предлагать доносить, будут ли? Не будут. Тогда их заставят, пригрозив. И тогда не будут, зная о поступках предков, шедших на смерть во имя чести, а уже потом во имя Отечества. И может быть во имя Бога, что становилось всё меньше похожим на правду. Теперь всё менялось. Бога не было, но бог был. Отечества не было, но оно сохранялось в сердцах. Честь и вовсе исчезла, заменённая необходимостью принести её на алтарь победы ложного пролетариата. Это год тридцать седьмой — утрата смысла человеческого существования.

Так тяжело думал Белов, не допуская иных вариантов. Видел он сугубо мрак, сим мраком отражая канувшую в Лету действительность. Он брался судить за других, не всё помня о былом лично. Может он ведал о разговорах очевидцев, слушал настрадавшихся от сталинской власти. И он смотрел наперёд, зная о должном свершиться. И читатель ему поверит, пропитанный создавшимся вокруг Сталина антуражем. Оказались забыты радостные чаяния современников, довольных достигнутыми свершениями. Каковым бы не было их горе, они крепко держались друг за друга, не позволяя овладеть ими другим чувствам. Но тридцать седьмой год наступал — избавляя государство от старой мысли, поселяя в гражданах мысль новую. Не страхом наполнялись головы людей, да принято теперь думать, что наполнялись головы как раз страхом. Такова парадигма, упавшая на сторону однобокого восприятия.

Точка зрения Василием Беловым высказана. Новые поколения будут сказывать о былом уже иными словами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Полесье — болотный край, не примешь жизнь там за рай. Там селиться — нужно смелость иметь, полещуком стать — незавидная участь прежде, заметь. Теперь всё иначе, жизнь забила ключом. В поэме Купалы радость о том мы прочтём. Некогда никто не стремился в те места, сплошь болотистые, утопала в топи земля. Что же случилось? Почему изменились дела? Коммунаров Полесья коснулась рука. Их трудом преобразован край оказался, на зависть всем белорусам он стался. О том поведал Янка, измыслив в радости думы свои. И ты, читатель, думы Янки прочти.

Гиблым местом Полесье раньше было, о нём всё живое словно забыло. Даже зверей не находилось в тех местах, бабки Полесьем на внуков нагоняли страх. И вот коммунары, среди них украинцы, с задором принялись землю копать: верили в лучшее, знали, как нужно местность осушать. Лопатами спешно трудились они, движения коммунаров просты и легки, к реке Орессе направляли канал, чтобы болота путь туда пролегал. Мечта у них имелась — собрать урожай, дабы на зависть всем стал сей край. Пшеницу посадят, снимут хлеб с полей — будут успехи, станет больше людей. Устремятся в Полесье со всех пределов советской страны, побьют рекорды, установив рекорды свои. А ежели для кого труд окажется не в почёте, таких изгонят. Обо всём этом в поэме Купалы прочтёте.

Коммунары трудились, сил не жалея, казалась им полезной для Союза затея. Налажено хозяйство, коммуна стоит, но есть забота, что их тяготит. Нету среди них женщин! Как же быть? Не поедут сюда, даже если слёзно просить. Потому порешили — нужно ехать домой. Там найти работящую девушку, пусть станет женой. А как станет, ехать назад — этому каждый будет из тамошних рад. Положено коммуне расти, значит трудовой человек сделает всё для того, и о детях думать он должен не меньше, для них он трудится прежде всего. Появились коммунарки, к очередным свершениям тяга не угасла, вслед за сельским хозяйством поднималось другое хозяйство. Животноводство, заводы, море забот — народ в Полесье всё лучше живёт.

Купала уверен, задор должен преобладать. С задором сможешь все проблемы решать. Если не знаешь, задора добавь, и тогда рекорды любые ставь. Нужно дорогу? Не знаешь азов? Попробуй, коммунар и не к такому делу готов. Рельсы смело проложит он, не зная о том ничего, лишь начнёт делать, понятным ему будет всё. Если кто погибнет — не беда: помянет коммуна так рано павшего бойца. Он подвиг трудовой свершал, пусть и жертвой нарушения техники безопасности стал. Главное, проявлять задор! Прочие суждения, конечно, вздор. Выражает уверенность Купала, как не поверить ему? Не из пустых побуждений слагал Янка поэму свою.

Будет совхоз. «Сосны» — он так наречён. Кто в нём состоит, счастлив ночью и днём. Круглые сутки готов поднимать хозяйство народ, этим каждый коммунар только живёт. Из ничего, где в болотах земля утопала, возводился посёлок, дабы слава коммунаров никогда не угасала. Вырастет в город, каких только ремёсел в стенах его не появится, на весь Советский Союз он трудолюбием жителей точно прославится. Уверенность Купалы никак не могла угаснуть, не позволит он надеждам зачахнуть. Поэму он слагал, иного для Полесья не помышляя, сам всё видел, будучи там, потому и твёрдо о сказанном зная. После строчки сложил, рифмой украсив. Важно ведь то, когда поэт за народ свой пребывает счастлив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И в жизни горит желание возносить, и в жизни хочется страстно любить, и в жизни для того даётся право, для кого-то сладость она, для иных же отрава. Вот Янка Купала — поэт-белорус, горечь жизни познавший на вкус, краину свою он всегда возносил, край родной как никто он любил. Горько ему было знать, как нога поляка землю его попирала — ту землю, что от России рука Пилсудского отъяла. И вот случилось! Советский Союз раздел четвёртый Польши свершил, к тому Сталин стремился, про братский народ не забыл. Потому славит Купала товарища Сталина, за то навечно благодарен ему, гимны поёт — прочее уже ни к чему. Спустя годы наивность схлынет, о чём Янке на дано было знать, но за государственность белорусы должны почёт как раз Сталину воздавать. Не знали прежде белорусы, что народом являются они, были среди них России и Польши сыны. Теперь прояснилось, о том поэзия Купалы служит напоминанием, пусть каждый насладится его умелым старанием.

Сборник поэзии — Союза во славу — «От сердца» он назван, и назван по праву. Сердечность сквозит, иначе быть не могло, открывал Купала сердце своё. Он громко пел, Сталину лучшие песни посвящая, иного для белорусов и себя не желая. Говорил: рухнут затворы проклятой тюрьмы, невольники выйдут под солнце из тьмы; знай, что все твои победы, радости, печали — каждодневно, постоянно разделяет Сталин! Видел Купала лучезарность вождя, Сталин с улыбкой для белорусов лучшее давал, их важность ценя. Разгонял он солнечным светом мрак прошлых дней, видел белорусов равными среди советских людей. Славу принять должны и воины Армии червонного цвета, про её деяния Купалой не одна песня пропета.

Зажила Беларусь, заработал народ, лучшего от будущего больше не ждёт. Оно наступило — будущее то! Лучшего не надо — теперь хватает всего. Если пожелает мальчик пилотом стать, для одного — привет из выси Сталину передать. Сыновья белорусов-отцов устремились на заводы, в трактористы пошли, красноармейцами стали и даже в поэзии призвание вскоре нашли. Завидную невесту теперь трудно найти, на заводе девчата и среди крестьянок: выбора нет почти. Не в том, что худо стало… наоборот! Достойны выбора все, но кого душа из них предпочтёт? Да и с советской властью девушки расцвели, равными стали, не принижают девчонок паны. Пожелает девушка, может освоить любое ремесло. И парашют освоит — это дело её.

Хорошей жизнь повернулась стороной, сброшены с белорусов кандалы, не поляков только, империи Российской путы были не менее злы. Всё былое Купале мнится плохим, выступает он против царских времён, снова и снова вспоминает о Сталине, его улыбкой он покорён. Мнения не изменит, ведь не критик он. Не услышит никто глухим, прежде бывший радостным, звон. Он говорит: критики — часто самодуры, сегодня рады, завтра от того же пребывают хмуры. Сообщает существенное, иного не желает, лучшей жизнь для белорусов он отныне представляет.

Против Польши Янка не уставал выступать, своими словами он советских людей призывал помогать. Что сделали поляки? Ничего. Они гнобили. Вот, пожалуй, и всё. Дедов за людей не желали считать, отцов могли просто изгнать, матерей-белорусок молоком питались они, а потом и их гнали, будто нет в них больше нужды. Речи Посполитой не должно на свете быть, для того Купала готов все силы свои приложить. И не смирится с ними, стань они наравне с белорусами в Советском Союзе, было бы для Купалы это подобно обузе. В отличии от поляков, за украинский народ Янка рад, сыны Украины с сынами Беларуси в Армии Червонной станут в один ряд.

Помимо стихов, есть поэмы — словами обильные. И там уверения Купалы не менее сильные. «Город Борисов» — возношение и похвала советских людей: они лучше всех тех, кто прежде к белорусам был только лишь злей. Ни царской власти, ни польского короля, ни шведа лютого, должна быть советской эта земля. В поэме «Тарасова доля» о поэта судьбе печаль, Шевченко Янке искренне жаль. В русских казематах гноили выходца из крепостных, что прежде горел в руках польских, нравом не остыв. Уверен Купала — Тарас призывал свергать царей, а поляков вешать: такой делился Янка думой своей. Поэма «Над рекою Орессой» содержанием сложна, отдельного упоминания достойна она.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла рассказов «Потревоженные тени»

Среди родни Сергея была и бабушка Аграфена Ниловна, ещё одна из тех, кто прожил жизнь, не сумев родить жизнеспособных детей. Она была доброго нрава, но всё-таки общаться предпочитала в дворянских кругах соседней губернии, где и располагалось её имение. Ныне бабушка овдовела, прожив в браке с совсем юного возраста. Потому и разрушились родственные связи, поскольку прикипеть ей пришлось к родне мужа. Много раз поднимался вопрос в семье, как воротить Аграфену Ниловну к родному очагу. И каждый раз он заканчивался без прояснения обстоятельств. Да и бабушка к тому не стремилась. Ей и не везло, ежели она задумывалась о наследнице. Кого бы не брала под опеку, каждая вскорости от хвори умирала. Примерная ситуация имела место в случае, о котором Сергей взялся сообщить читателю.

Эта история примечательна, понимая, что перед этим был написан рассказ «Маша — Марфа», где складывалась похожая ситуацию, так и не доведённая до логического конца. Теперь же показывалась Аграфена Ниловна, весьма склонная составить духовную, может даже составившая. Уже не раз умирали дети в лихорадке. Почему же такая участь суждена для новой приживалки, довольно взрослой девочки, справившей четырнадцатилетие? Дело в том, что некоторые родственники Сергея вознамерились на отчаянный шаг. Им мнилась возможность жениться на той девочке, таким образом став претендентом на имение бабушки. Казалось бы, кощунство! Можно ведь и подождать, пока подрастёт до девицы, тогда и реализовать задуманное. Однако, планы о похищении девочки звучали громко. Аграфена Ниловна должна была о них знать.

Жизнь дворян, об этом постоянно говорится, подразумевала обязательное посещение родственников. В течение года семьи гостили друг у друга, останавливаясь на неделю или дольше. Так поступала и Аграфена Ниловна. Как подходило время, она брала приживалку и отправлялась гостить. Всегда заезжала и в дом Терпигоревых. Серёжа знал о продолжении пути бабушки, отчего лишь удивлялся, зачем той необходимо ехать ещё и туда, где готовят против неё козни. Ведь ему знаком тот ретивый родственник, довольно прежде бывший противным, а тут сбрил бороду, помолодев на глазах. Всякому должно быть ясно — всё равно имение бабушки он прокутит. Зато какой прожект он заготовил. Похищение действительно состоится.

Само похищение — это загадка. Как оно могло произойти? Сергей того не знает. Со стороны похитителя ситуация кажется ясной. Но! В том мог быть интерес приживалки, будто бы влюбившейся в похитителя и всерьёз собиравшейся за него выйти замуж. А может ничего подобного не было. Того никак не узнать. Похищение удалось, вслед за чем оказали противодействие крепостные мужики, бросившиеся отбивать девочку. На похищенную это оказало сильное воздействие — она простудилась и более с кровати не вставала, сгорев от горячки в ближайшие дни. Рок снова оказался злым для Аграфены Ниловны. Теперь бабушка совсем ослабла от потери и через год умерла.

Читателю должна быть интересна судьба похитителя. Если бы он загубил крепостную душу, его бы пожурили и отпустили. С дворянами такого быть не может. К сожалению, дворянам многое сходило с рук. В том числе и подобное тому, что было тут представлено. За противоправное действие дядя Сергея наказания не понёс. Остаётся предполагать, он зарос бородой и продолжил беспутное существование, либо нашёл иную возможность поживиться за чужой счёт.

Дальше Сергею предстояло вспомнить о других тенях… да ещё каких — они тесно связаны с Наполеоном.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Написанному следует быть опубликованным. Только как этого добиться, встречая сопротивление издателя? Можно создать собственную газету или журнал, но это потребует дополнительных затрат, непосредственно с ремеслом писателя не связанных. За издательскими буднями потеряется сам человек, стремящийся донести до читателя создаваемый им художественный текст. Остаётся скрипеть зубами, стойко перенося лишения. Так поступал и Лесков. Приходилось закрывать глаза на иную подачу, порою с подменой авторского её понимания. Не говоря уже о прочих выборочных трансформациях текста. Произведение могло остаться без завершения, ежели к такому решению склонялся издатель. Николаю оставалось негодовать.

Насколько негодование вообще воспринималось оправданным? Действующие лица мельчали в представлениях о должном быть. Они продолжали жить, набирались ума и уже не горели столь ярко в воззрениях, как то представляли себе прежде. Ошибки прошлого давали понять иное осознание текущего момента. Сыграло роль и чудо, довольно редко встречаемое в жизни. Казалось бы, состоялась дуэль — человек смертельно ранен. Однако, позже выяснится, что при своевременно оказанной медицинской помощи, смерть не страшна. Разумеется, сыграл значение фактор секунды, поскольку не последуй в определённый момент сокращения сердца, пуля попала бы в этот жизненно важный орган. Потому пострадали лёгкие, с повреждением которых вполне можно продолжать жить.

Виновным грозил домашний арест. Сюжетная канва вновь растягивалась, лишённая наполнения. Понадобилось дополнять действие новыми лицами. Не смог Николай обойтись без отсылки к прошлому. Так рассказывается история взаимоотношений военного и сестры милосердия, начиная с событий в период Крымской войны, вплоть до возникновения между ними крепкой связи, и далее. В итоге описываемое подойдёт к череде самоубийств и загадочных смертей среди пребывающих в исправительных учреждениях. Всему этому находится место на страницах, написанных в 1871 году.

Основное наполнение произведения завершилось прежде. На начало июля пришёлся судебный процесс по Нечаевскому делу. Лесков практически дописал роман к тому моменту, требовалось добиться публикации окончания, отложенного до октября. Акцент получился не тем, каким он был установлен. Николай находил нигилистов новой волны, тогда как содержание перестало соответствовать претендующим на художественную обработку убийства студента Иванова. Всё оказывалось до банального просто — люди разругались на почве стремления заполучить один и тот же объект любви, вследствие чего их не взял мир.

Воссоздавалась картина не революционно настроенной молодёжи, наоборот — читатель видел в действующих лицах всё то, так свойственное подрастающим поколениям. По этому пути шли все прежде бывшие молодыми. Посему трудно в конечном счёте судить, насколько оправдано применять определённые характеристики, тогда как требуется говорить о частностях, неизменно связанных с постоянно повторяющимся всплеском стремления преобразить действительность. Революционерами обречены быть молодые люди, никак иначе не способные заявить о себе, кроме поведения, выделяющего их из молчаливого большинства. Считается необязательным сохранять старые порядки, если можно установить новые. Очень часто для осуществления задуманного приходится идти на крайние меры. Да стоит ли говорить, что стремление сделать жизнь лучше — значит единственное: будет хуже, нежели есть сейчас.

Такой бунт может проявляться разным образом. Кому-то достаточно заявить претензию на неуважительное действие в отношении себя, из-за чего рвутся прежние связи и обстоятельства, полностью заменяемые. А кому-то нужно испортить жизнь других, иначе не умея добиться им требуемого. Хорошо бы Лескову обыграть принцип: меняйся сам, тогда мир изменится под тебя. Но нет! Человек чаще стремится менять других, сам же продолжает оставаться прежним. И никак подобного не изменить, назовись хоть нигилистом, хоть радетелем за всеобщее благополучие.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём писать, если не имеешь о том никакого представления? Это самое тяжёлое в жизни писателя, не умеющего ещё понять, о чём ему вообще следует рассказывать. Годного для художественной обработки много, а её достойного почему-то не находится. Следует поступить по рецепту Хаггарда. Находите человека, убеждаете его составить вам компанию. После находите другого человека, который о вашем замысле ничего не должен знать, в идеале ему не полагается узнать и после. Лучше, если им окажется постороннее лицо, совершенно неизвестное. Достаточно один раз его увидеть, чтобы в остальном додумать сюжетные детали самостоятельно. Теперь следует приступить к написанию истории, но не совместно, а раздельно. Потом проверите — у кого лучше получилось. В случае Хаггарда произошло следующее: он продолжил писать до финальной точки, а с кем он договаривался — сдался едва ли не сразу. Вполне можно сказать, кем приходился Райдеру тот человек — им была его жена.

Проблему начинающего писателя усугубляет неумение грамотно подходить к изложению. Хаггард этому не придавал значения. Пусть получится плохо — лишь бы получилось. Никому не понравится? Только бы набить руку. Совершенствоваться Райдер будет долго и плодотворно. Первые его художественные работы отличались стремлением к написанию полновесных романов, тогда как в последующем он чаще ограничивался созданием расширенных повестей.

Что происходило с первым художественным произведением Хаггарда? Говорят, Райдер увидел миловидную девушку в церкви, твёрдо утвердившись в желании написать о её жизни, пускай никогда её он больше не встречал. С какого конца браться? Представить девушку в церкви и продолжить жить за неё на страницах, либо вернуться назад, а может и вовсе писать о разных моментах её жизни? Довольно трудно определиться. Райдер хватался за всё. Пока ещё он не умел продумывать действие наперёд, поэтому сперва сообщал одно, после возвращался по хронологии персонажа назад, описывая, почему всё случилось именно так. Повествование получалось рваным. Зато оно получалось, какой бы читательский отклик не был получен. Впрочем, придавать значение читательскому вкусу явно не стоило. Хаггард был прав хотя бы в том, что набивал руку, для чего в беллетристике все средства хороши, вплоть до написания произведения по мотивам, либо вовсе переписывая знакомую историю своими словами.

Желательно добавить в сюжет печальное прошлое действующих лиц, связанное с проблемами их теперешнего быта. Обязательно зародить интригу ожидания развития событий. Ещё лучше бросать действующих лиц на совершение опрометчивых поступков, дабы они не сумели с ними никогда справиться, постоянно подавляемые морально. Чем круче будет перед читателем подъём по сюжетной канве, тем лучше. Да вот не скажешь, чтобы читатель настолько уж проникся вниманием к данному произведению Хаггарда. Чудо и то, что нашлось всё-таки издательство, согласившееся на публикацию. Не сразу Райдер смог таковое найти, понадобились доработки и смена названия. Прежнее звучало иначе — «There Remaineth a Rest».

Читатель может узнать о содержании произведения. Это викторианский роман с разнообразием задействованных персонажей и запутанностью родственных связей, поэтому это ещё и семейная сага. Такого описания достаточно, чтобы читатель им заинтересовался или отказался от знакомства с ним. Надо помнить и о слабости подачи материала. Вместе с тем, произведение требуется к осмыслению всяким, кто берётся понять рост творческого потенциала Хаггарда, кому интересно найти грань перехода от романтизма английских будней к романтизму сокрытых от человеческих глаз миров. Этого осталось ждать не так долго.

Автор: Константин Трунин

» Read more