Метка: модернизм

Составить одну книгу из множества историй — один из самых простых способов создания литературных произведений: нет нужды прорабатывать сюжетную линию, заменяя плавно сменяющие друг друга декорации на совершенно отличные друг от друга сцены. Дэвид Митчелл шёл по пути наименьшего сопротивления, черпая вдохновение из необъятного мира художественных творений, дарованных миру за непродолжительную историю человеческой способности оставлять свои труды потомкам. Книжная лавина давно снесла все преграды, предоставив людям возможность брать лишь то, что находится на близком расстоянии, не прибегая к помощи спасателей. Дэвид Митчелл создал «Облачный атлас» не только благодаря книгам Рю Мураками и Дэна Симмонса, но он также многим обязан Герберту Уэллсу и Джеку Лондону, а также другим писателям, чей след автору рецензии отследить не удалось. Читателю предлагается ознакомиться с шестью независимыми историями, между которыми существует связь в лучших традициях индийского кинематографа: «И у меня есть родимое пятно, значит — я твоя реинкарнация».

Может ли литература считаться интеллектуальной только за то, что текст изобилует сносками? Каждый читатель для себя это решает самостоятельно. Одно можно утверждать точно — стиль Митчелла очень похож на тот стиль, которого старался придерживаться ранний Владимир Набоков: на читателя давит груз фактов, чаще всего никак не относящихся к читаемой книге. Отчего не уподобить «Облачный атлас» «Дару»? Если одну идею заменить на другую, то ничего в принципе не поменяется — читатель по-прежнему игнорирует сноски, не испытывая острой необходимости знакомиться со списком работ Прокофьева или Сибелиуса, хотя, если он сделает усилие, легко найдёт дополнительную информацию в сторонних источниках, обнаружив ряд несоответствий и пропуск важных для творчества композиторов произведений. Интеллектуальность не означает наличие большого багажа знаний, для неё важнее, когда информация используется по назначению. Автор не обязан быть истиной в последней инстанции, поэтому, когда его корейские персонажи меняют фамилию после замужества, читатель обязательно верит написанному, но, на самом деле, корейские женщины не берут фамилию мужа.

Корабль повествования Митчелла чаще идёт против ветра, вследствие чего за борт падают читатели, поедаемые акулами, что под видом прикормленного отряда двигаются следом за ним. Книге не хватает доходчивого изложения: в действиях героев нет связи с реальностью — они сами по себе, живут вне системы, исповедуют свои личные ценности, не взаимосвязанные с чем-то конкретным. Рассказывая шестую историю, Митчелл решает увязать воедино ещё пять историй, написанные ранее, мотивируя это загадочными свойствами души, путешествующей подобно облакам, меняя одну сущность на другую без вреда для себя. Прослеживать жизненные нити в разных историях не следует, согласно обозначенной логике потери предыдущей сущности в следующем воплощении. Персонаж может быть бесконечно добрым и миролюбивым — это не убережёт его от кардинальной смены модели мировосприятия, из-за чего затрудняется идентификация. Достаточно того, что человек всегда похож на своих родителей, его поступки во многом похожи на дела предков; и если душа действительно есть, то она становится только переносчиком субстанции жизни, дающей телу способность двигаться и дышать. У Митчелла всё увязывается благодаря меткам на теле, отчего ничего кроме мистического вывода сделать нельзя.

«Облачный атлас» — это взгляд Митчелла на прошлое, настоящее и возможное будущее. Читатель только после шестой истории получает возможность найти связывающие персонажей элементы, также после этой истории полностью улетучивается интеллектуальность, переводя повествование в попытки героев осознать происходящее вокруг, выискивая закономерности. Хотел ли Митчелл донести до читателя какую-нибудь суть, кроме предсказания победы капиталистов над пролетариатом и обязательной деградации общества в последующем?

Внушительная часть книги отводится пятой истории, где в Корее будущего на фабриках будут делать клонов, чья судьба незавидна, а искреннее желание человека иметь при себе рабов вновь осуществилось. Есть ли у клона душа и куда делась религия — вот об этом в первую очередь задумается читатель, наблюдая за разворачивающимися событиями, где всё будет в духе «1984» Оруэлла, а исполнение на уровне «Мы» Замятина. В лучших традициях литературного искусства, адепты которого утверждают, что всё уже написано и ничего нового не появится, Митчелл переиначивает произведения других авторов, наполняя их своими мыслями. Не стоит вспоминать историю об одном американце, в конце XIX века озадачившего мир утверждением, что всё уже изобретено. Читателю «Облачный атлас» предлагается именно в таком виде. И если одна история позволяет чётко определить первоисточники, откуда автор черпал вдохновение, то при должной начитанности это можно проделать и с другими историями.

В пятой истории появляются первые предпосылки к объяснению всего через возможность системы перерождений. Индийцам хорошо послужила эта философия, поскольку позволила контролировать население, обязанное находиться на тех позициях, на которые их обрекли прошлые жизни. Брахманы и военные довольны, а другим осталось только им прислуживать. Митчелл едва не оговорился, представив читателю Будду под видом бога, вовремя взяв слова обратно; жизнью Будды следует восхищаться и поступать сообразно его поступкам. Сам Будда, как известно, не перерождался, уйдя в нирвану после достижения просвещения. Этого могут достичь и персонажи «Облачного атласа», если проживут жизнь достойно, не чиня насилия и становясь примером для других. Однако, также хорошо известно, что Будда являлся аватарой одного из божеств Тримурти — это в «Облачном атласе» не прослеживается. Если постараться расширить повествование, то из книги Митчелла мог получиться отличный философский трактат, но читатель совершенно лишён религиозных моментов при оставшемся настойчивом утверждении о возможности перерождаться.

На примере клонов из пятой истории, Митчелл наглядно показывает повторяемость событий, о которых человек забывает под воздействием определённых сил. Митчелл даёт веру в рай через определённый срок при должном выполнении инструкций, что соответствует представлениям людей, воспитанных в системе ценностей христианства. Но практически сразу Митчелл начинает убеждать читателя в утопичности идеи, где в жестоком мире никто никому никогда не даст возможность достойно завершить жизненный путь, продолжая эксплуатировать ещё точно такой же срок, покуда прожитые дни не будут навсегда забыты. Хотел ли Митчелл таким образом намекнуть на свойства души, забывающей о прошлых жизнях, обречённой продолжать существование, так и не достигнув долгожданного рая?

«Облачный атлас» — иная форма «Матрицы»: братья Вачовски не зря взялись за его экранизацию.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Для чего-то или просто так? В случае Вирджинии Вулф всё сводится к простому пониманию скоротечности жизненных процессов, когда за малейшей деталью не получается заметить главного и не удаётся построить цельную картину из происходящих вокруг тебя событий. Всё разрушается из-за проигнорированного кирпичика в основании стены и не той пропорции песка в растворе, больше нуждавшемся в куриных яйцах для придания крепости, нежели важную суть можно постигнуть с помощью философии, сконцентрированную на размышлениях, хотя всё довольно легко поддаётся объяснению без применения заумных теорий. Вирджиния в своих рассказах старалась донести до читателя важность каждого момента жизни, высмеивая желание увидеть большее за малым. Только делала она это в виде потока сознания, к которому не каждый читатель оказывается подготовленным, лишь сокрушаясь над обилием быстро сменяющих друг друга декораций, не дающих времени задуматься, покуда к финалу Вирджиния прямым текстом скажет о сути повествования. Если задуматься, то последний абзац является наиболее важной частью каждого рассказа, но для привлечения внимания читателя нужно сообщать гораздо больше информации, чем следует.  
Лишнее в художественной литературе принято называть «водой». Оно колыхается, не давая читателю ни удовольствия, ни приковывая его взгляд. Без лишнего в тексте обойтись невозможно: наполнитель требуется не только для производства литературных продуктов, но и для любой сферы жизни, где потребитель намерен получить много больше, чем ему предлагается изначально. Только как добиться нужного результата, если писатель придерживается точки зрения, отличающейся от принятого понимания классической литературы с ладно выстроенным сюжетом и обязательными эпизодами нравоучений? Вирджиния Вулф творила тогда, когда модернизм расцвел и поражал внимание людей своей дикостью, более характерной для животной природы, не признающей ничьих авторитетов, делая всё по своему усмотрению с прицелом на продолжительный срок. Модернизм стал подтверждением теории людей, склонных считать, что эволюция совершается скачками, а не длительным процессом плавно перетекающих изменений. Резкий переход от классики к экспериментам стал стартовой площадкой для различных литературных течений, одним из которых ярко обозначился поток сознания, много позже принявший иные формы, что стали отличны от изначальной, но при Вирджинии Вулф этот стиль был молод, и стальное перо писательницы могло уверено выводить на бумаге именно тот литературный жанр, который не каждому современному читателю может понравиться.

Так и хочешь каждый раз сказать, когда очередной рассказ подходит к завершающим аккордам, что собственно это всё значит? Для чего писал автор столько букв, зачем их связывал в слова и выводил предложениями до абзаца, перекидывая их со страницы на страницу. Нет никакой сути, и нет её по той причине, что Вулф не поднимает никаких важных вопросов и не старается поразить читателя любопытными мировоззрениями. Даже лучше будет сказать, что каждый рассказ скорее напоминает детективное расследование, в котором читателю предлагается следить за логикой автора, стремящемуся показать обыденность с обыденной стороны, не привлекая к этому иных высоких материй. Всё настолько эфемерно, сиюминутно и малозначительно, что уже это может насторожить придирчивого читателя.

Рассказы Вирджинии Вулф стоит читать, если надоели стенания людей о горе и о их недовольстве абсолютно всем, начиная от условий работы, конфликтов внутри семьи и вплоть до политических неурядиц. Надо понять одно — можно разбить себе лоб в кровь, пытаясь обосновать свою точку зрения, а можно просто быть себе на уме, внутренне понимая, что лучше на самом деле быть не может. Не было лучше людям раньше, не будет лучше и в будущем. Так зачем портить себе настроение?

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Слышите? Дует ветер. Да, дует ветер, но прислушайтесь повнимательнее. Не слышите? Свист?! Определённо, свист. А откуда свист? Это свистит грыжа мошонки. Грыжа мошонки? Конечно. Но разве может грыжа мошонки свистеть? Поверьте, у Маркеса не только может грыжа мошонки свистеть: у него своеобразное чувство «магического реализма», порождающее дикие образы, которые разнятся от книги к книге.

Всегда трудно писать книгу. Особенно, если писать книгу хорошую. Для такой книги нужен сюжет, необходимо большое количество слов, да какая-то важная идея. Для Маркеса в очередной книге всё сошлось вокруг любви, пронесённой сквозь года, ставшей для главных героев самым главным чувством, не утратившим значения и в глубокой старости. Не стоит воспринимать жизненный путь каждого из них с какой-либо осуждающей стороны — может просто мы не очень понимаем особенности жителей Южной Америки, живущих совсем в другом психологическом климате — они окружены иными проблемами, своеобразными заботами и придерживаются другой модели поведения. Только — вот только… Южная Америка известна всему миру фанатичной приверженностью к католической церкви, чьи позиции — если судить по книгам Маркеса — в Колумбии наиболее слабы. Вполне может быть и так, что запретный плод всегда сладок, а это легко порождает в думах людей затабуированные желания, которые Маркес открыто изложил на бумаге.

Любовь во время холеры — таково название на всех языках мира, кроме русского. Холеры в книге нет. Любви в книге нет. Есть быстро летящая жизнь. Есть множество случайных связей. Есть романтическая привязка к юношеской любви. Более в книге нет ничего: лишь дикие ассоциации Маркеса позволяют разбавить чтение короткими усмешками, возникающими в виде ответной реакции на несусветную глупость, лишённую реальной привязки к действительности. Неужели конская струя обладает мощным воздействием на стенки унитаза и так ли приятно делать друг другу клизмы на старости лет, достигая таким образом высшей точки удовольствия? Безусловно, стимулирование простаты доставляет удовольствие мужчинам, способным получить его и без задействования иных органов, только не обязательно для этого прибегать к сомнительного вида процедурам. Надо относиться ко всему гораздо спокойнее, растаскивая слова Маркеса на афоризмы, не имеющие никакого отношения к жизни.

Симптомы у любви и холеры одинаковые? Вполне может быть и так. Редко какой писатель не старался сравнить любовь с разными заболеваниями, не заботясь о достоверности. Если во времена Льва Толстого принять страдания от любви можно было за туберкулёз, то, учитывая уровень медицины XIX века, это неудивительно. Но Маркес жил в наше время, и уж ему-то должно быть хорошо известно, что холера — это болезнь грязных рук, возникающая среди социально незащищённой части населения. Кроме того, холере присуще бесконтрольное неудержимое излитие жидкости, что больше характерно для волнительных моментов, но не для любовных мук. Всё это, на самом деле, лишь дождевая вода на побережье, выпавшая во славу корабля, капитан которого решился вывесить флаг опасного заболевания, что позволяет ему уходить от досмотра таможенников, провозя любую контрабанду, даже в виде любви. Почему бы и нет. Любовь действительно будет во время холеры, но в самый короткий миг, порождая мучительные позывы сделать очередную клизму, пытаясь вызвать хоть какое-то подобие искомого заболевания.

Стоит признаться самому себе, что между поздним Маркесом и Маркесом ранним можно поставить знак равенства. Замечательный стиль нобелевского лауреата увидел свет благодаря сумбурным невообразимо-непонятным литературным стараниям, после чего всё стало возвращаться в исходную точку. Заматеревшему писателю не так просто растратить весь талант, поэтому в повествовании ещё остаются нотки разумности, плавающие подобно продуктам жизнедеятельности той птицы, что случайно обронила их на влюблённых в момент первого зрительного контакта. А дальше всё стало плавать… и плавало, и не тонуло. Как тут не закончить последним словом полковника, которому никто не писал?!

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Красивая ладно построенная речь с богатым наполнением, влекущая читателя в глубину повествования, имеющая поражающий воображение сюжет, заставляющий читателя не выпускать книгу из рук, имеющего целью поскорее дочитать и придти в неописуемый восторг — это всё не про творчество Вирджинии Вулф, взявшей на себя обязательство поразить мир своей неординарностью, выраженной в нестандартном подходе к написанию книг, вызывая чувство недоумения и подливая масла в огонь тем, кто имеет смелость признать мастерство писательницы, чинно строя монолог о прекрасном слоге и удивительной притягательности автора, выражающего мысли потоком сознания, революционно ворвавшегося в головы писателей начала XX века, перебродив из бесконечно прекрасного романтического взгляда на мир в нечто вроде браги, позволяя работать над составлением слов в единое предложение под видом изменённого восприятия реальности, напрочь опровергая устои всего, начиная от моральных ценностей и заканчивая чувством вкуса: кому-то такой подход может показаться новаторским, а кто-то просто не терпит простоты, но всем им нужно гораздо больше, нежели чья-то история, выраженная набором хорошо подогнанных друг к другу предложений, абзацев и глав — требуется нечто вызывающее трепет непонимания, дающее толчок к бесконечным формам возможной эволюции передачи информации, что в конечно счёте может восприниматься не только революционным подходом, означающим благо, но и беспросветным туннелем, ведущим в тупик, что останется в истории литературы жалкой попыткой на чьё-то собственное желание изменить понимание хорошего в иную сторону; всё в итоге упирается в игру словами, но никак не в ту литературу, что как-то отражает реальность, подменяя собой галлюцинации, магическое восприятие и мракобесие, создавая альтернативу окружающей среде с претензией на возможность стать определяющим трендом развития вперёд, поднимая Волну за Волной, где окончательного результата быть не может, поскольку авторы подобные Вирджинии Вулф — это экспериментаторы от литературы, достойные изучения, чтобы хотя бы понять возможности подбора букв в строго заданной последовательности, изредка использующих для выражения мыслей также знаки препинания.

Долго думая, находясь наедине с собой, собираясь с мыслями по несколько лет кряду, извлекая в глубинах подсознания всплывающие слова, занося их на бумагу, окончательно формируешь свой собственный стиль, неподвластный времени и остающийся на память читателям, заходящих в бурный поток авторских мыслей по своей собственной воле, чтобы ощутить истину древности о реке и её постоянном движении, выраженном в самообновлении. Только вода всегда остаётся водой, лишь примеси могут изменить положение, а то и довести дело до катастрофы. Вирджиния Вулф пользуется своими умениями, становясь новатором, постоянно изобретая что-то новое, не имея желания развиваться другими способами: для неё наиболее простым выходом была именно игра со словами, но никак не желание выстраивать полноценные истории, в которых читатель будет плавать как рыба, но при всём таланте писательницы читатель тонет в водоёме, не имея жабр и плавательного пузыря, адаптированного для рыб ещё и с такой удивительной способностью, как дар слышать окружающую среду. Берёт ли читатель в руки «Волны» или же предпочитает остановиться на «Флаше» — везде его поджидает построение предложений, в которые надо нырять с дополнительным грузом знаний, либо без знаний вообще: только в таком случае можно будет находить для себя цельное зерно, остальные же только мнут бумагу, не имея ни сил, ни желания добраться до сути сказанного, не находя этой сути вообще.

Разрываясь между историей о собаке и историей об историях, не видишь никакой связи между ними. Никогда не скажешь, что автором обоих произведений является Вирджиния Вулф. Книги разные, никак друг на друга не похожие. Всё в них отлично: наполнение, построение слов, авторский стиль. И если с «Флашем» читатель ещё разберётся, радуясь способности Вулф отходить от потока сознания, обложившейся источниками и энциклопедиями, переписывающей одни слова, придавая им иной смысл, но всё-таки оставаясь самой собой — писательница подаёт рассказ о собаке под видом понимания мира от лица этой самой собаки, что уже само по себе не является особенностью стиля Вулф, скрипя сердцем наполняющей страницу за страницей вполне адекватным содержанием, воспроизводя текст в стиле понимания чужих нравов, сравнивая собачьи общества нескольких стран и человеческого отношения к собакам, выраженного в пестовании пород или наплевательском отношении, порождающим рост числа дворовых псов. Где-то в глубине повествования читатель всё-таки начнёт чувствовать внутренний переполох души собачьих метаний от одного хозяина к другому, пребывающей в редких приключениях вне своей воли и желающей обрести простое собачье счастье, никак не достижимое.

Но «Волны»! Легко запнуться при неловком движении глаз, скользящих взором по пустоте чёрных символов, что-то обозначающих, но не содержащих в себе цельной картины понимания происходящего. Книга должна быть взята штурмом к такому-то числу, к такому-то часу и такой-то секунде, иначе чтение превращается в форменное издевательство над самим собой, пока пытаясь осознать происходящее, теряешь нить историй, выражаемых стремлением автора заглянуть в каждую голову по отдельности, находя там что-то новое. Прекрасное желание автора осуществляется именно теми способами самовыражения, которые Вулф привыкла использовать в своей работе. Однако, поток сознания одного человека — это его личный поток сознания, что не может просто так перекинуться с одного объекта на другой. Даже во «Флаше» читатель видит Вирджинию, а ловить волны чьего-то чужого восприятия отдельно от писательницы также не получается — всё равно перед тобой остаётся Вирджиния Вулф: она была, она есть, ей суждено оставаться на тех позициях, которые удалось достичь.

Игра в слова — всего лишь, игра в слова.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Мир ещё долго будет разгребать завалы, оставленные после себя европейскими державами, наследившими на каждом континенте, извратив для многих наций смысл жизни, привив культ денег и важности собственной персоны со стремлением добиваться блага лично для себя. Конечно, это не прививалось насильно. Угнетаемые люди смотрели на временных властелинов своего края, стараясь перенять для себя все аспекты поведения важных людей, подобно ребёнку, что стремится быть похожим на взрослого, совершая комичные поступки, от которых его мнение о самом себе взлетает до небес. Так сложилось исторически, что наиболее пострадавшими от влияния метрополий оказались страны Африки и Южной Америки (с частичным захватом центральной части и стран карибского моря). Если в Африке всё кажется совсем печальным: бедность, высокая смертность, отсутствие нормальных условий для жизни; то Южная Америка в этом плане немного продвинулась вперёд, поскольку её населяли на момент завоевания европейцами уже более технически развитые народы, далёкие от первобытно-общинного строя. Именно из-за этого Южная Америка кажется более благополучным регионом, хотя испытывает точно такие же проблемы, как и большая часть Африки.

Габриэль Маркес родился и вырос в Колумбии. Он сам честно и открыто говорит о своей стране, роняя при этом слёзы, что местная политика строится на смене одного диктатора другим, когда каждый заботится в первую очередь только о своём благополучии. В череде постоянно повторяющихся событий живёт практически каждая страна Южной Америки, создав в головах населения планеты устойчивый образ банановых райских республик, где Эль-Президенте сидит за толстыми стенами роскошного замка, приминая спиной широкий шезлонг, сжимая зубами толстенную сигару, покуда вокруг бегают злые собаки и по периметру ходят разукрашенные люди с автоматами — так выглядит классический образ. В каждой стране имеются незначительные отклонения. В Колумбии образ складывается вокруг нарковойн, но Маркес не заглядывает так глубоко, не имея желания нажить грозных заклятых врагов. Читателю в «Осени патриарха» предстаёт тот самый средний вариант диктатора.

Важное значение для человека в Южной Америке имеет звание. Если ты полковник, то не всегда заслужил такой «титул» благодаря военной карьере. Во многих странах Латинской Америки так называют крупных землевладельцев. Но вот генералы — это люди, прошедшие через множество революций и боёв, где один из них сменил действовавшего правителя. Герой «Осени патриарха» — заслуженный престарелый ветеран, пребывающий в мире собственных иллюзий, обожествляющий свою мать и себя лично, живя под покровом сложенных вокруг него мифов, покуда в доме живут куры; он лично каждый день доит корову во дворе, хвалясь способностью оплодотворить любую женщину по желанию, чаще склоняясь к увлечению школьницами. Генерал — это порок на пороке, упивающийся властью. Он содержит поместье для диктаторов в отставке, потешаясь над их печальным статусом свергнутых правителей. Но и сам генерал не знает, что в современном мире вся власть находится не у того лица, которое занимает высшую государственную должность чиновничьей службы, а в руках совершенно других людей, делающих всё для того, чтобы генерал смотрел отдельный, для него созданный, канал по телевизору и слушал точно такую же радиоволну. Маркес превращает повествование в фарс, делясь с читателем стереотипами и показывая возможное изменение застоявшейся деградирующей системы в будущем.

Если кто-то будет пытаться найти в книге иной образ, о котором Маркес не говорил, то не надо стараться это делать. Всё-таки, патриарх пришёл к власти благодаря английским матросам, поддержанный американскими военными. После чего было набрано множество кредитов в банках всех стран, отчего страна всё больше погружается во мрак, не имея перспектив выбраться из долговой ямы. Маркес практически не показывает угнетение населения, акцентируя внимание только на генерале и его приближённых, слагая одну легенду за другой. Книга наполнена магическим реализмом, к которому читатель просто обязан проявить терпение. Не стоит ссылаться на абсурд — его тут нет. Повествование построено в классическом для Маркеса стиле, уходя иногда во внутрь иллюзорного понимания реальности, направленного скорее на игру словами, принимающих форму диких сочетаний.

В каждом мифе можно найти важные мысли. Если борьба с Ватиканом предстаёт в виде желания быть более важным, то поиск врагов внутри страны принимает вид бесконечной резни: где 6 — там 60, где 60 — там 600, где 600 — там 6000… где 600 тысяч — там 6 миллионов. «Но это же население всей страны!» — «Мы кончим, когда они кончатся!».

Магическая реальность легко принимает вид реальности объективной — это у Маркеса всё лучше проявляется с каждой последующей книгой. «Осень патриарха» — одна из вех, сделавших из рядового колумбийского писателя икону всемирного масштаба.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Модернизм в искусстве, что пришёл на смену реализму — это наглядно можно увидеть на картинах художников. Сен-Симонисты, а вместе с ними и нигилисты так плотно стали разрушать сложившиеся устои, положив начало полнейшему разрушению всего и вся, доведя в итоге ситуацию до полнейшего абсурда, когда достаточно положить перед человеком простой тетрадный лист, грубо вырванный, ничего на себе не содержащий — апофеоз всего. А если данный лист предварительно заставить плавать в сточной канаве, от чего кроме невыразимого необъяснимого культа новоявленного творчества, дополнительно рождается очередной вид самовыражения. Остаётся только прижать уши от воплей довольных почитателей — их почему-то очень много, что само по себе уже заставляет сомневаться в адекватности развития человеческого миропонимания. В литературе модернизм первых десятилетий XX века выродился в явление потока сознания. Безусловно, мыслями вглубь подсознания писатели улетали и до этого, но такой масштабной плодовитости не было.

Можно ставить памятник Джеймсу Джойсу, национальному достоянию Ирландии, или Герману Гессе, знатному немцу за пределами родины, да многим другим, что позже одарят мир своим нетленным творчеством, толку в котором нет совершенно. Воспринимать мир разными путями: даже хорошо, когда человек это делает. Формируется более понятное личное мнение о поколениях, воспитанных на том или ином способе выражения своих чувств. Действительно, если слог писателя строг и чёток, то ты спокоен за людей, но когда писатель пытается донести до читателя свои собственные переживания, будто записанные на диктофон, при этом в текст идут следом не только слова, но и знаки препинания с отступлениями и переосмыслениями каждой последующей мысли, то тут уже стоит задуматься над самим собой, который не решается поступать аналогичным способом. Каждый читатель может стать писателем, главное не думать и не говорить в пустоту, а закреплять всё на любом носителе информации.

Есть брать конкретно «Миссис Дэллоуэй», то всё вышесказанное можно без лишний сомнений прикладывать. Героиня идёт по улице, смотрит на небо, наблюдает за самолётом, думает о тех буквах, которые он рисует под облаками, предполагая разнообразные возможные завершения для итогового варианта всех манёвров летательной машины, покуда внимание героини не будет приковано к стеклу, где появился лик некоего лица, что возможно принадлежит принцу или королеве, отчего героиня перебирает всевозможные комбинации с размышлениями о том, кто же именно это был, откуда и куда едет, да примеряя на себя различные роли и ситуации, покуда не сядет героиня за стол, размышляя об индийском офицере и его жене, с которой он познакомился на корабле в индийском океане, для чего он с ней познакомился, зачем женился, не мог в конце концов жениться не на той женщине, а на главной героине, и, вообще, какая может быть в современном мире любовь, если обстоятельства складываются против тебя. Безусловно, так очень легко писать книги — и это даже лучше, нежели плодить приключения всяких путешественников в разные исторические периоды или создавать откопированные любовные романы, где всё об одном и том же, направляя деятельность писателя на уничтожение зелёных массивов планеты, сводя всё в итоге к тому самому вырванному из тетради листу, от которого брутальный исполнитель готов принять славу за самое уникальное творение, не зря ведь была найдена именно такая форма подачи материала.

Мир сходит с ума, низводя всё до псевдогениальности. Хотите этим восхищаться? Восхищайтесь.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В «Скверном времени» читатель продолжает видеть раннего Маркеса, но более поднаторевшего в писательском искусстве. Отнюдь, не стоит искать в этой книге магический реализм, по причине его отсутствия. Саму книгу можно найти в разных переводах и под разными названиями: «Проклятое время» или «Недобрый час» — все они имеют право на существование, отражая суть содержания, которое не совсем уж чтобы революционное и необычное — просто в городской среде творится совсем не то, что хочется видеть местным жителям, чьи тайны выходят наружу благодаря некоему анониму, решившему нести мораль в массы, случайно провоцируя всплеск агрессии и насилия среди людей. Действительно, скверное время — разве может быть иначе при таком раскладе?

В «Скверном времени» читатель не найдёт предпосылок к самому главному роману Маркеса «Сто лет одиночества», даже не сможет найти каких-то заманчивых слов о величии Макондо, нет тут ничего такого. Просто книга становится одной из ступенек, по которым поднимался Маркес, пройдя сначала тот самый махровый магический_мозги выносящий_реализм, чтобы погрузиться в самый типичный реализм, благодаря чему спустя несколько лет родится из-под пера великого колумбийца гремучая смесь того и другого, обрушив на читателей всего мира кровосмесительную историю семьи Буэндиа.

В «Скверном времени» читатель наблюдает за самым обыкновенным латиноамериканским мылом, где все друг друга знают, либо знают опосредованно, все плачут над взлётами и падениями каждого, каждый имеет какую-то тайну, замалчиваемую от остальных, но по законам жанра — это всё станет явным; отчего качество мыла останется на самом высоком уровне, иначе зритель/читатель будет чувствовать себя глубоко обманутым, покуда не случилось того самого душу_трепательного и слёзы_выдавливаемого непоправимо_абсурдно_логичного, якобы всеми нежданного, но активно обсуждаемого ещё до происшествия. В книге не будет чрезмерно громкого скандала, просто население немного пошумит, пару раз вспомнив похороны Великой мамы, ограничившись только такой привязкой к основной вселенной Маркеса.

В «Скверном времени» читатель иногда может заметить наличие сюжета, только если он будет очень тщательно следить за всеми происходящими событиями, иначе нить повествования начинает скользить по извилинам мозга, заполняя собой всё свободное пространство, чтобы позже затвердеть, делая голову читателя чересчур каменной, отчего мышление приостанавливается, при этом глаза бегают по строчкам да не могут уловить дальнейшей сути, ведь где-то тут должно было быть адекватное отображение событий о происхождении очередной анонимной информации. Может Маркес и пытался создать подобие детектива, но в это трудно поверить. Ещё бы извилины оставались нетронутыми, вынуждая читателя перелистывать страницу за страницей в поисках более податливых нитей, а то и просто толстых и весьма понятных, не способных увести тебя в сторону от повествования.

В «Скверном времени» читатель погружается в атмосферу мнительности, гнетущего настроения и бесконечной людской молвы. Перед ним встаёт не абы какой город, а, в некотором роде, царство чумы, заразившей повествование опасным заболеванием, отчего закрыты ставни каждого дома, люди не желают адекватно общаться, все прячут лица и бегом прочь скрываются от любых слухов, пытаясь спасти свою собственную жизнь. Не хватает только зажжённых факелов, презрительного отношения и одежды, полностью закрывающей все части тела, лишь бы не допустить к себе что-то подозрительное. Слишком мрачный мир был нарисован Маркесом, но для отображения скверного времени всё было сделано просто идеально.

В «Скверном времени» нет дождя, а значит Макондо продолжает жить.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Искать на протяжении всей книги бога или дьявола, до конца не осознавая суть славянской мифологии, крепко связанной христианской моралью, можно бесконечно долго. Похоже, Мамлеев никуда не торопится, крайне размазывая развитие сюжета по дуршлагу, где из отверстий на читателя вываливается множество несвязанных в одну цепь событий, будто с чьих-то ушей падают макароны, отлежавшие свой срок, а ныне полные противных склизких червяков, представляющих из себя всю соль и отличный набор специй, к помощи которых прибегали древние люди, так и получается перед читателем картина того самого Другого — вернувшегося с того света человека, отвергнутого высшей сущностью, прошедшего через испытания и несколько кругов ада с повышением переходных уровней до полного самосозерцания, оставив позади всех вышедших душ на предназначенных для них станциях, кроме главного героя книги, предоставленного в одиночестве продолжить жить дальше, покуда за ним будут проявлять уход, а дед на соседней койке станет испускать струи мочи на оперирующих его хирургов, производя во всём хаосе потока мыслей невообразимый переполох, переворачивающий сознание автора, что старался донести до читателя некий тайный смысл, обрекаемый в модные гламурные термины метафизических предположений, сводя суть всего происходящего к банальному сумбуру, никак не претендующему на определение потока сознания, извергая из своего ума всевозможный набор слов, сводя всё в поиски не просто определения личного я в пространстве, а никак не меньше, нежели попытка замахнуться на важность собственной личности, которая, к сожалению, является настолько бесценной, что за неё никто никогда ничего не заплатит.

Серьёзно воспринимать новые веяния в литературе можно. Они всё-таки для того и новые, чтобы люди читали и думали, думали и анализировали, анализировали и как-то всё это обосновывали. Весь процесс изложения книги зарождается в голове автора не из пустого места, а в соответствии с его предрасположенностью к возможности выражать свои мысли и строить внутри своего воображения некие логические цепочки, из которых проистекает некая важная информация, никак не способная удержаться в мозговых извилинах одного отдельно взятого человека. Возникает трещина на готовности понимать, отчего все здравые предположения отправляются в разные стороны. Но ни одна не дойдёт до нужной стадии созревшего осознания, двигаясь зигзагообразно, постоянно ускользая от возможности встречи с тем замыслом, о котором автор всё-таки хотел сказать. Если хотел сказать, разумеется.

Воспринимать «Другого» можно по-разному. Делать выводы из иллюзорного вояжа главного героя на поезде Москва-Новосибирск-Улан-Батор, кем-то по пути перехваченного и направленного в ад, конечно, можно. Но всё сталкивается не с парой розеток на весь поезд, а с принципом метро и объявляемых остановок голосом ведущего состав человека. Не может электропоезд двигаться на такие дальние расстояния, а платформа находиться на одном уровне с восприятием. Осознание избранности приходит не сразу, всё в конечном итоге оказывается последней каплей разумного построения сюжета, сходящего на нет сразу после пробуждения ото сна, что приводит к печальному осознанию не столько избранности, сколько горькой никчёмности. И не дед на соседней койке мочится, а мочится кот главного героя ему же в постель, проведённый ласковым посетителем мимо внимания медицинских работников.

«Другого» воспринимаешь с позиции героев книги, воспринимающих свою сущность в реальности с позиции пересаженной другому человеку почки. Пересадили и пересадили, но пересадили вместе с личностью человека, а это уже совсем другая тема для разговора. Итогом прочтения Мамлеева становится один простой неутешительный вывод, который выражается ёмким и коротким словом, что можно воспринять как похвалу, но и как оскорбление тоже.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

От реализма магического к реализму настоящего — так можно кратко охарактеризовать литературный путь Габриэля Маркеса, что начался в 1947 году и закончился в апреле 2014 года. Не каждому читателю дано понять художественные изыскания начинающего Маркеса, наполнявшего страницы непонятным текстом, в который можно было вкладывать все свои размышления, но не находить выход из лабиринта. Маркес всё глубже и глубже погружался в свои собственные мысли, тщательно выписывая их на бумагу. Очень много внимания он уделял темам смерти, любви и жестокости. Об остальном Маркес говорил мало. С годами его творчество всё крепче находило связь с землёй, когда очередное произведение было наполнено уже не эфемерными аллегориями, вызывавшими полное отрешение от мира объективных процессов, а вполне осязаемые истории, в которых можно без особых проблем разобраться. Определяющими для всего творчества великого колумбийца стали повесть «Полковнику никто не пишет» и роман «Сто лет одиночества». О них вы можете прочитать в других рецензиях, как и о «Палой листве». В этом обзоре речь коснётся только рассказов, пропитывающих сборник потом писателя; собранных редакторами так, что виден весь путь Маркеса — тот самый магический реализм, так громко ему приписываемый, на глазах читателя трансформируется в бытоописание, где только иногда автор позволял отступления в стиле себя начинающего.

Под обложкой этой книги содержатся следующие рассказы:
1. Третье смирение (1947);
2. Ева внутри своей кошки (1948);
3. Другая сторона смерти (1948);
4. Диалог с зеркалом (1949);
5. Женщина, которая приходила ровно в шесть (1950);
6. Ночь, когда хозяйничали выпи (1953);
7. Похороны Великой Мамы (1961);
8. Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля (1970);
9. Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и её жестокосердной бабушке (1972).

Читатели любят Маркеса в первую очередь за создание Макондо. Это целый мир и целая Вселенная. Отдельная планета в нашем сознании. Если учёные не хотят признавать планетой Плутон, так давайте уступим место последней планеты Макондо!? Маркес долго экспериментировал с творчеством, пока в 1955 году не написал «Палую листву», ставшую первым шагом. Продолжая рисовать, Маркес через два года создаёт наполненную грустью повесть «Полковнику никто не пишет», также опосредованно задевающую тему Макондо, где читатель узнаёт о некогда произошедшей войне и о печальном настоящем забытых всеми борцов за справедливость, добившихся победы и униженных политиками новой волны, которые не разделяли мнения о должном обеспечении людей, чья жизнь стала плодом реформ, думая лишь о собственном благе. Маркес умело переплёл выдуманный мир и реальную обстановку дел в родной Колумбии, которая мало чем отличается от остальных стран Южной Америки, постоянно терзаемых народными волнениями, заменяя одного диктатора другим. Революция народа сменилась революцией политиков, уничтожая заслуги других и насаждая новые порядки. Волна за волной, под сильным ветром шторма через четыре года Маркес окончательно определился с Макондо, даря миру небольшую повесть «Похороны Великой Мамы».

Если в «Полковнику никто не пишет» читатель уже видит нового Маркеса, всё больше встающего на ноги, то в «Похоронах Великой Мамы» сохраняется только недосказанность, напрочь уходящая от любых аллегорий и не допускающая абсурдных ситуаций. «Похороны Великой Мамы» можно сравнить с елизаветинской Англией, где всеми землями района Макондо некогда заправляла Великая Мама, девственница и женщина, позволившая своим подданным расплодиться в невероятных количествах, отчего ей поступало всё больше налогов. Смерть Великой Мамы вносит окончательную ясность во Вселенную Маркеса, где семья Буэндиа уже готова воплотиться в поток страданий, благодаря давно мелькавшему на разных страницах нескольких произведений того самого Аурелиано, что начал клепать рыбок ещё при полковнике, которому никто не писал. И вот в 1967 году веха творчества Габриэля Маркеса увидела свет — «Сто лет одиночества». Магический реализм переплетается с реальностью, где Маркес выжимает из себя весь свой накопленный потенциал, чтобы этим произведением навсегда остаться в истории литературы. Читатели могут недоумевать от поворотов сюжета, рыдать над извращённостью моментов и запутываться в постоянно повторяемых именах. Это не умаляет заслуг Маркеса. Гениальное произведение показало, что в мире, где модернизмом литература не может ограничиться, где зарождение контркультуры и продукта массового потребления без особых талантов для размягчённых ослабших умов — в таком мире есть место произведениям, способным стать переходными пунктами от непонятного к противному, сохраняя при этом лаконичность прекрасных моментов.

Ранние годы, когда идея Макондо ещё только собиралась возникнуть в голове писателя, Маркес радовал мир тем самым магическим реализмом, от которого, надо полагать, Маркес не мог надеяться на лестное к себе отношение. Перезревший Эдгар По с идеями извечных попыток месмеризма, пытающийся наладить связь с потусторонней реальностью. Слова сами ложились на строки, даря читателю множество непонятного и слегка мистического. Маркес писал сумбур — бросался от мыслей о реинкарнации до чувств мертвеца, иной раз просто беседуя с самим собой во время бритья. Время экспериментов бросало от одного жанра к другому: «Женщина, которая приходила ровно в шесть» — детектив без начала и конца.

Поздние годы, рассказы которых доступны в этой книге, характеризуются переходом к реальности. Небольшие повести «Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля» и «Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и её жестокосердной бабушке» мало похожи друг на друга. Первая повесть в духе приключений поведает читателю о трудностях выживания, где Маркес не допустит в текст даже призрачных намёков на «дикие сравнения». Кто-то вынесет для себя много полезной информации, когда поймёт, что пить морскую воду можно, что есть чаек противно, что чешуя рыб подобна броне, что акулы приплывают ровно в пять часов вечера, что одно желание просто выжить будет восприниматься актом героизма, тогда как у человека просто не было никаких других желаний, кроме надежды на спасение. «Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и её жестокосердной бабушке» порадует почитателей «Ста лет одиночества». Она хоть и никак не связана с Макондо, а со слов автора даже была на самом деле. Трудно, конечно, понять мотивы бабушки-сутенёра и её податливой внучки. Чем Маркес продвигался дальше в сюжете, тем больше он вспоминал молодые годы, отдаваясь сравнениям и прочим невероятным вещам, за которые, собственно говоря, Маркеса всегда и ценили. История крайне развратная, но имеет место быть. Остаётся читать, думать и восхищаться талантом автора, сумевшего, казалось бы, банальную историю превратить в нечто большее, нежели эротический рассказ.

Кто не читал, тот многое потерял — избито, но зато правда.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

«Я не мыслю, стало быть — я усы.»

Перед чтением рецензии, давайте сразу обговорим один существенный момент. Жил когда-то такой писатель как Сартр, он однажды отказался от Нобелевской премии, что породило много разговоров о нём, за счёт которых и стал ещё более известным. Нобелевская премия не означает, что все книги данного писателя достойны восхищения. Так уж получилось, что именно «Тошнота» всеми ставится в самый яркий пример творчества Сартра, но Сартр Нобелевскую премию получал не за неё, а за то, что делал после «Тошноты». «Тошнота» была написана до второй мировой войны, выражала идеи экзистенциализма, этакое философское направление окончательно выродившегося ницшеанства. Годы второй мировой войны и события после изменили Сартра до неузнаваемости. Поэтому не подходите к «Тошноте» с позиции гламурного вау… просто читайте, ловите связь с другими авторами, писавшими аналогичным стилем. Их было много во время Сартра, они трудились и после него. Другое дело — любите ли вы поток сознания, чтобы достойно восхищаться подобными книгами.

Читая книгу, задаёшься одним простым вопросом. Что случилось с французской литературой? Почему на смену бесподобным классикам Виктору Гюго, Оноре де Бальзаку и Александру Дюма пришла волна в виде Сартра и Камю? Отчего Париж так разрушительно повлиял на творчество Генри Миллера и Хулио Кортасара. Почему в очень похожем стиле писал Герман Гессе? Вырождением трудно назвать поиск самого себя в быстро изменяющемся мире. Разрушительное воздействие Первой Мировой войны породило первый приток «потерянного поколения», Вторая Мировая война — повторила прилив таких писателей, уйдя по наклонной в сторону Америки, порождая Курта Воннегута. Все они имели свою точку зрения, стараясь выразиться тем доступным способом, который обыкновенный читатель может просто назвать потоком сознания. Стоит ли упоминать Эриха Ремарка, писателя, хлебнувшего лиха ровно столько же, сколько довелось испытать вышеперечисленным авторам. Но Ремарк писал на понятном языке и не пытался искать себя, отражая фатальную составляющую жизни доступными для понимания способами, не прикрываясь громкими терминами из новомодных течений философии.

«Тошнота» написана в форме дневника. Главный герой проживает дни, размышляя обо всём подряд, тщательно занося мысли на бумагу. Дотошный читатель обязательно упрекнёт героя, который не просто заносит свои мысли в дневник, а с дотошностью самописца переносит в свои записи все диалоги, сохраняя пунктуацию. Ведутся ли так дневники? Может раньше их вели именно так, отражая всё до деталей, не ограничиваясь примерным переносом событий дня, а без особых раздумий. Как таковых мыслей в дневнике не появляется. Такая форма изложения позже активно будет использоваться Кортасаром, чей поток сознания довольно предсказуем: герои читают газеты и книги, делают вырезки, цитируют и размышляют. Герой Сартра такой же. Всюду он носит «Евгению Гранде» Бальзака, удивительным образом открывая страницы именно там, где этого требуют жизненные обстоятельства.

Половину книги героя беспокоит жизнь главного заговорщика покушения на Павла Первого, императора российского — иногда читатель пытается провести параллели жизни заговорщика и героя книги Сартра, но не надо так делать. Вы будете искать смысл, однако смысл найти трудно — в жизненной суматохе невозможно выделить главное и второстепенное. По своей сути, всё это тлен. Сейчас главное, а завтра второстепенное. Второстепенное сегодня, потом главное. Послезавтра же — эти вещи не будут иметь никакого значения. Пройди ещё 50-100-150 лет… будет другая жизнь со своими проблемами. Так стоит ли придавать значение к частым позывам тошноты у главного героя. Он лоботряс. И всё. Пресыщенный жизнью индивидуум, подвергающийся саморазрушению на фоне общей скуки. Сартр после Второй Мировой войны уже не смог бы написать «Тошноту» — ему бы это не позволило ощущение глобальной пустоты, когда люди нашли цель в жизни. Герой «Тошноты» — это герой нашего времени: мы пресыщены и подвергаемся саморазрушению.

XX век стал временем изменения отношения к человеку. Кого-то шокировали книги Генри Миллера, но он дитя своего времени, подвергшийся разрушительной силе окружающего мира. Взаимоотношение людей всегда были запретной темой в Европе, отгородившейся от решения насущных вопросов религиозной стеной. Сартр в «Тошноте» тоже не будет спокойно рассуждать о жизни, а постарается отразить даже самые постыдные аспекты бытия. В наше время, когда распущенность нравов вышла на пик своего существования, сохраняется самоцензура, фильтрующая поток брани и запретных тем. Сейчас можно с удовольствием читать альтернативную литературу, не заливаясь краской, но всё же не слишком распространяясь о прочитанном. Казалось бы, в этом нет ничего такого. Главное, не допустить Третью Мировую войну, пока человек всё больше разрушается от приевшейся обыденности.

«Тошнота — бьющая в глаза очевидность.»

Автор: Константин Трунин

» Читать далее