trounin.ru

Третий Рейх пал, как быть дальше? Прежние союзники не желают поддерживать дружеские отношения, каждый опасается потери влияния. Американцы излишне обеспокоены возможностью Советского Союза продвинуться на запад до Атлантического океана, подмяв всю Европу. Как противодействовать? Сугубо через прессу. Уже начинали выходить статьи в периодике, сообщающие о намерениях коммунизма продолжить успешное шествие по демократическим началам. Остро встал русский вопрос, требующий разрешения. Константин Симонов взял за основу историю про честного репортёра, принявшим обязательство написать книгу с соответствующим содержанием. Однако, как поступиться с честностью, когда готов говорить только правду, как поступали лучшие из американцев — Линкольн и Рузвельт. Предстоит тяжёлый выбор — быть раздавленным, либо покориться воле медиамагнатов.

Симонов предпочёл раскрыть тему с помощью пьесы. Для этого он дал представление о репортёре, чья судьба складывалась в меру удачно. Ещё бы ему иметь больше денег, дабы купить дом и обустроить семейное гнёздышко. Только тогда он станет восприниматься успешным, будет пользоваться вниманием женщин. В сорок втором году главным героем пьесы была написана книга, выставившая Советский Союз в подлинном свете, ведь тогда это было выгодно американцам. И именно он должен написать опровержение, чему обязательно поверят, зная про его честность. На том и делался акцент. Не сразу Симонов сообщит об иной причине — не менее важной для американских дельцов — возможности хорошо зарабатывать, невзирая на обстоятельства. Книга, способная «открыть глаза на истинную сущность» Советского Союза, принесёт крупную прибыль издателю.

Нет, главный герой не сочувствует коммунистическому строю. Он ратует за демократическое общество. При этом твёрдо считает — каждому народу потребно то управление, которого он заслуживает. Американцам коммунизм не подходит, советским гражданам — вполне. Но лгать никто не должен, следует говорить правду… и только правду. А правда в том, что никто в Советском Союзе не желает продолжать воевать. По крайней мере, нет такого желания именно сейчас.

Разобравшись с нравственной составляющей повествования, Симонов посвятил значительную часть произведения обоснованию гнилости современной американской системы, где воля медиамагната способна затмить по силе действия любые власти. Даже можно уверенно сказать, президенты и премьер-министры американских и европейских стран, если не доброй части мира, танцуют под дудку американских владельцев средств массовой информации. Выступить против таких магнатов — подписаться под прозябанием, поскольку не сможешь противостоять системе в одиночку.

Главного героя поставят перед фактом: он должен вернуть сумму, многократно превышающую полагающийся за издание гонорар. Если он отказывается, то лишится всего, начиная с работы. Его нигде не возьмут, он начнёт влачить жалкое существование, кредиторы отберут дом, планы на создание семьи рухнут. Или отставь принципы, создавая требуемый материал, или узнаешь подлинную сущность американского восприятия мира, далеко не похожего на принципы, заложенные основателями государства из тринадцати английских колоний.

Читателю, конечно, интересно видеть мнение Константина Симонова, аккурат изложенное спустя полтора года после Второй Мировой войны. Особенно в свете скорого начала противостояния капиталистических и социалистических представлений об устройстве общества на планете, впоследствии получившее прозвание Холодной войны. Остаётся предполагать, будущее не настолько кажется смутным, всегда можно представить, разобрав для примера основные сценарии развития событий. Ведь должно было быть очевидным, союзничество между государствами длится ровно до той поры, пока оно помогает добиться определённых целей, после чего начинается конфронтация. Ежели так, немудрено представить наперёд, как, однажды, Америка возьмётся подавлять бывших союзников. Собственно, на том и построено американское мировосприятие, поскольку с первых лет существования Северные Штаты Америки постоянно боролось за отстаивание прав, продолжая стоять на прежнем мнении, пока под влиянием не окажется весь земной шар. Иного быть не может.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О войне писать Твардовский желание имел, но война закончилась… О чём писать? Биться насмерть русский больше не смел, мирным промыслом он предпочитал страну из руин поднимать. Но о войне помнить нужно, говоря о тяготах людских, понятно быть должно, в чём заслуга павших бойцов. О том следует говорить, а лучше сочинить стих, хватило бы для выражения слов. И начал Твардовский, сказывая за раз обо всём, наполнял он строки думами текущего дня. Были бойцы у него и под огнём, между строк махоркой дымя. Но главнее всего оказывался дом, что у дороги стоит. Многие жили в нём, кому-то жить и дальше предстоит.

О доме Твардовский желал написать… но случилась война. Желанию пришлось отказать, заменить на фронте бойца. Годы шли, война не кончалась, тяготило голову от размышлений, всё больше о доме мечталось, но жил под гнётом других впечатлений. Война и война, без продыху даже: враг наступал, не давая ход боя переломить. Становилось в мыслях всё гаже, как в войне суметь победить…

И снова дом перед глазами, земля родная, урожай. О чём мечталося годами, смирись, немцу отдай. Входил немец в твой дом, просил воды испить, не отправляя дома на слом, планировал в оном после пожить. Как дом тот, отданный врагу на поруганье? На фронте такая мысль тяготила. Снова приходило с домом расставанье, война к тому бойцов побудила.

О прошлом, настоящем, будущем вёлся сказ, Твардовский говорил в туманных представленьях. Куда бы не устремлял он глаз, повествовал о важных и сиюминутных мгновеньях. Мог поведать о Берлине, куда сам соглашался идти, пошёл бы и по выжженной пустыне, лишь бы победу своим принести. Соглашался на многое, ибо не мог стерпеть крах, в побуждении на марш выйдя лично, не зря ведь слова такие на устах… Впрочем, для поэта тех времён — это обычно.

В твёрдых убеждениях велась речь, но в смутных представлениях о былом, требовалось в форму поэмы облечь, разбираться предстоит потом. И писал Твардовский, может на протяжении всей войны, показав замысел броский, за должное обязанное сойти. Так рождалась поэма, без мысли определённой, обо всём, что беспокоило поэта, о том ныне прочтём в обстановке спокойной.

Конечно, в год сорок шестой, стоило осесть пыли дорожной, был русский на немца злой — была ситуация сложной. Где найти примирение? Разве в доме у дороги лишь, вспомнив былого мгновение, понимая настоящего тишь. Да, немец в хату входил. Да, просил он воды. Да разве немец злобен был? Поступал вне рамок войны? Нет, входил немец, воду прося, пил и более ничего не брал, уходил спокойно, вреда не чиня. Значит, враг нужды людей в чужом краю понимал!

Спокойное Твардовским мысли выражение, от лирики стих переполняется, изложено им от былого в тумане представление, лучшей доли народу советскому желается. А как о том теперь говорить? Как-нибудь всё-таки будет сказано. Ясно одно — войны минувшей веками не забыть. Разве писателями-фронтовиками того не доказано? Кто-то внятно писал, и Твардовскому такое удавалось, но в поэме «Дом у дороги» поэт устал, поведал, что у него от мыслей осталось.

Лоскуты воспоминаний — их нужно бережно хранить: осколки ли они преданий, испаряющейся водою могут быть. Любое слово станет веским, выразить его сумей, оставаясь непременно честным, найдёшь тогда отклик во все времена и у всех поколений людей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чтобы перестать воодушевляться деяниями Запада, нужно проникнуться жизнью и представлениями Дениса Фонвизна — об этом в очередной раз, в числе прочих, решил напомнить Михаил Люстров. Не измышляя дополнительных объяснений, биограф пошёл по пути наименьшего сопротивления, позволив самому Фонвизину о себе рассказывать. Для этого Люстров взял произведения Дениса и его письма, строя повествование более на пересказе, нежели на обработке текста. Иначе не могло получиться, учитывая небольшой срок жизнь Фонвизина, с довольно мизерным количеством произведений, которые допускается написать за предоставленное для того время. Раз так, Михаил приступил к рассказу о Фонвизине, ничего сверх ожидаемого сообщить не сумев.

Но читателя нужно заинтриговать с первых строк, ведь следует дать надежду на интересное содержание. Люстров обратился за помощью к Гоголю. Есть такое произведение у Николая Васильевича «Ночь перед Рождеством» (из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки»), и есть в оном произведении главный герой повествования — кузнец Вакула, и совершает тот кузнец фантастический вояж в столичный град, и встречает там, помимо прочих, причём на приёме у императрицы, самого Фонвизина. К сожалению, данный любопытный факт является последним, прежде биографами практически не упоминавшийся. Раз так, то и продолжение у биографии должно было быть соответствующим. Однако…

Люстров представил Дениса Фонвизина в качестве честного и раздражительного человека. Срывал ли злость Фонвизин? Сведений о том Михаил не предоставил. Наоборот, Денис предпочитал негодовать в мыслях, либо в письмах, самолично не дозволяя гневных высказываний. Метать стрелы он себе дозволял, никогда не давая гневу материализоваться. Понимание честности выражалось и вовсе через свидетельство об одном эпизоде лет ученичества, когда Фонвизин решил ответить о незнании ответа на вопрос о море, в которое впадает Волга.

У Дениса была склонность к изучению иностранных языков, в чём он себя хорошо зарекомендовал, благодаря чему поступил на службу в качестве переводчика. Следовательно, наследие Фонвизина на самом деле велико, только как теперь установить, какие конкретно тексты переводил Фонвизин? Свидетельства сохранились лишь в отношении художественной литературы, тогда как прочее потонуло в безвестности.

Люстров упоминает умение Дениса говорить разными голосами, благодаря чему был вхож в многие дома, особенно для чтения им же написанных произведений. Может потому его комедиям удалось стать достоянием русской литературы, чему способствовал декламаторский талант.

И всё же правильным будет говорить о становлении взглядов Дениса. Что оказало наибольшее влияние? Михаил уверен — в том заслуга Гольберга и его басен. Именно за них Фонвизин брался, ещё не зная о выбранном пути литератора. Прочтённое возымело должный эффект, из-за чего Денис в дальнейшем не терпел любых ложных умствований. Вероятно, оттого отрицательно Фонвизин относился к масонству.

Самое полезное для читателя начинается с внимания к письмам Дениса — к кладези отрицательного отношения к европейским нравам. Михаил постарался в полной мере отразить ненависть Фонвизина. Европа предстала перед Денисом в худшем обличье, населённая противными русскому духу людьми. На улицах Европы им отмечалась грязь и нечистоты, пение французов сравнил с блеянием, итальянцев назвал прохиндеями. И это вполне оправдано, если самостоятельно ознакомиться с письмами Дениса, подробно разъясняющими, чем именно ему не понравилась Европа.

Вполне можно подумать про пристрастие русских к европейским порядкам, лишённые действительно полезного содержания. Ежели так, тогда понятна обида Фонвизина на пристрастие русских к французским, итальянским и, вполне, немецким традициям. Таким и вышел Денис у Михаила Люстрова, не способным примириться с чуждыми порядками.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть такое увлечение — книги собирать. Не настолько распространённое, как обладать коллекцией монет или марок, но не менее интересное. Николай Смирнов-Сокольский увлекался именно собиранием книг. Числились среди его предпочтений и прижизненные издания трудов Ивана Крылова. Это нам, потомкам, желается видеть книгу оцифрованной, а то и представленной в формате озвученного текста. Когда-то подобного не могли предположить, вполне уверенные, сохранить память о былом получится лишь с помощью бережного хранения. Где ещё узнаешь информацию о печатавшихся книгах, как не от человека, знающего о существовании не просто одного из прижизненных изданий определённого произведения, а ряда редакций, в том числе способный объяснить различия между ними.

Для начала Николай предлагает историю об Иване Бунине, якобы собиравшем всю возможную информацию о прижизненных и посмертных изданиях Крылова. Его записей не сохранилось, либо они обязательно будут обнаружены. Пока приходится говорить о ставшем известном. Вот Николай и сообщает про интерес Бунина, ведшего записи о том, где и когда публиковался Крылов, какие вносились изменения. Делал он колоссальную работу, способную облегчить труд последующих поколений, предлагая уже сформированное мнение об имевшем место быть до. Оттого и выражает Николай огорчение — такой важный труд пропал бесследно.

Николай выяснил, когда Крылов опубликовал первые басни. Обращать на них внимание читателя Смирнов-Сокольский не призывает. Ранние пробы пера — сомнительного удовольствия текст. Крылов вовсе их не подписывал, не вспоминая и после. А если где и ставил подпись, то писал имя наоборот — Нави Волырк. Может потому и прожил жизнь, словно задом наперёд.

Особенно Николай интересуется «Почтой духов». Теперь считается, то издание пользовалось низким спросом. Так ли это? Смирнов-Сокольский снова сожалеет об отсутствии у него требуемых книг. Надо полагать иначе, проявлял уверенность Николай, «Почта духов» шла нарасхват, составляя конкуренцию всякому журналу, пусть даже курируемому императрицей Екатериной Великой. Но, это нужно заметить, век журналов тогда был короток, редкое издание продолжало выходить после года существования. Хоть интерес и возникал, с той же поспешностью быстро угасая. Сам факт ослабления внимания ко «Всякой всячине», журналу Екатерины Великой, более прочего показателен. Впоследствии Крылов издавал журнал «Зритель». Кое-что он печатал в ограниченном количестве, когда считал необходимым привлечь внимание кого-то определённого, вроде императрицы.

Уразумев про добасенный период творчества, изучающий литературный путь Крылова обязательно переходит к басням. Вот их — басни — Крылов издал в количестве девяти книг, не считая переизданий. Публиковал в огромном количестве, единовременный тираж составлял порядка десяти тысяч экземпляров. Огромную помощь в том ему со временем стал оказывать Александр Смирдин, умевший заинтересовать читателя, предлагая покупать то, что тот уже имел в личной библиотеке. Заключив с Крыловым договор, Смирдин напечатал всё, бывшее между ними оговоренным.

В заключении Николай посчитал нужным рассказать о семейных обстоятельствах жизни Крылова. Известный баснописец официально никогда не женился, однако имел дочь от служанки. Передать права на наследство такому потомству он не мог, поэтому желал найти путь, чтобы не иметь мук совести перед смертью. Для чего-то Смирнов-Сокольский делал на этом акцент, вероятно из цели показать, как, в числе прочего, неудачно сложилась судьба литературного наследия писателя, может быть попавшее не в те руки, в какие следовало.

На том Николай Смирнов-Сокольский заканчивал. Он сообщил о всех книгах Крылова, владельцем которых был или имел счастье видеть, но предупредил, что о чём-то может не знать, так как сведений о том не сохранилось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Любопытным исследователем был Семён Брилиант, его изыскательная деятельность свелась к двум годам творчества. Он брался составлять биографические очерки о российских писателях, вроде Крылова, Фонвизина и Державина. Он же составил жизнеописания Рафаэля и Микеланджело. Брать читателя объёмом Семён не планировал, ограничиваясь размером исследования не более сотни страниц. Перед ним стояла другая задача — помочь в наполнении библиотеки биографий Флорентия Павленкова, продолжающую и ныне существовать, под тем же неизменным названием, «Жизнь замечательных людей». До Брилианта особых биографий Крылова не писали, за исключением некоторых работ, нисколько не понимаемых в качестве подлинного восприятия жизненного пути Ивана Андреевича. Да и в последующее время создавались работы, ничем не лучше, нежели предложенная Брилиантом биография.

Творческий путь Крылова тернист. Иван Андреевич противился власти, поступая так не со зла. Просто у него иначе не получалось. Исподволь он понимал — интерес читателя возникает из-за диссонанса осознания имеющегося и должного быть. Как тогда себя выразить? Первые шаги Крылова — это театр. С юных лет он пишет пьесы. Но пробиться на столичную сцену — дело трудное. Тогда Крылов принял решение издавать журнал. И тут ожидали неприятности — писать приходилось сущую нелепицу, смысл которой понимал сам, до чего не желали стремиться современники.

Потому и выводит Брилиант перед читателем человека с устоявшимся взглядом. Какая разница, чем занимался Иван Андреевич до написания басен? Важно усвоить единственное — к Крылову пришло осознание необходимости действовать не во вред, создавая творения о настоящем, за таковые принимаемые с большой оговоркой. В баснях он мог высмеять любое событие, кто бы догадался — о чём с таким азартом баснописец брался повествовать. Хоть возведи хулу на царя, никто не догадается, о чём конкретно написал. Оттого и говорил Крылов всякий раз, когда его спрашивали о подлинном смысле, что пишет он про зверей и растения, ни о чём другом нисколько не мысля.

На этом содержательная часть повествования от Брилианта заканчивается. Конечно, Семён упомянул о примечательных фактах биографии, вроде наложения отпечатка на мысль Крылова: в совсем юном возрасте стал свидетелем восстания Емельяна Пугачёва, его отец растерзан бунтовщиками. Сказалась на восприятии и библиотека, единственное достояние, перешедшее к нему от погибшего родителя. Ивану Андреевичу оставалось набираться ума, чтобы найти место среди дворянской среды, так как иначе добиться хорошего положения в обществе не получится. Мешало и нахождение вне столицы, где кипела жизнь, функционировал театр. В то время успешный литератор — это драматург и комедиограф. Выбор Крылову казался очевидным.

Упоминает Брилиант характер Ивана Андреевича. Бравший всех добродушием, Крылов имел недругов. Например, не мог помириться с Карамзиным. Осторожно относился Иван Андреевич и к правящим персонам. Если с Екатериной Великой он конкурировал, издавая собственный журнал — «Почту духов», то при Павле старался находиться в тени, зато при Александре подлинно расцвёл, всё-таки продолжая относиться к монарху снисходительно, никак не желая обрадовать правителя хвалебной басней, поступая с точностью до наоборот, показывая сюжеты, за которые ему могло грозить наказание.

Посчитаем нужным заметить, Крылову мог помогать в издании журналов Радищев. Так ли это? Слишком разнились представления о сообщаемой информации. В той же «Почте духов» действительность описывалась намёками, окружённая сказочным антуражем. Такого мнения Крылов придерживался и в дальнейшем, благодаря чему не заслужил опалы.

В конце скажем, понятно возмущение читателя. Толком о биографии в исполнении Брилианта сообщено не было — того и не требовалось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Бесполезно писать биографию никому не известного человека. Читать её не будут. Зачем? А вот если сочинить беллетристическое произведение, тогда появится малый шанс на внимание. Отчего так? Неведомая загадка, разрешения не имеющая. Почему-то читатель склонен внимать жизнеописанию людей, вовсе не существующих. Но Лесков не умел выдумывать. Получалось то у него плохо, за крайне редкими исключениями. Теперь Николай брался рассказать про тех, кто своей жизнью не мог подать пример. Серая обыденность — вот ключевой момент в повествовании Лескова. Пусть читатель проявит смирение, должный ознакомиться с буднями каждого, о ком будет рассказывать Николай. Оттого и получил роман название «Обойдённые» — он про героев, которые за таковых считаться не должны.

Про роман обязательно говорят, связывая содержание с периодом жизни Лескова, когда Николай путешествовал по России и Европе. Особенно должно интересовать пребывание в Париже, нашедшее на страницах романа непосредственное отражение. Произведение начиналось с просьбы Лескова угадать, какой национальности представляемое им лицо. Размышлений о том не потребовалось, Николай не стал долго томить читателя, назвав самую ожидаемую национальность. Вполне очевидно, русских в Париже хватало всегда, как и представителей других народов.

Действующие лица подлинно невзрачны. И рассказывает Лесков о них так, что у читателя не остаётся впечатлений. Не получается найти эмоциональный отклик на понимание содержания. Персонажи напоминают безликие фигуры, обычно не заслуживающие главных ролей. Это сравни походу в театр, где будешь наблюдать за поведением на сцене того актёра, чья роль не подразумевает реплик. Разве зритель пытается разгадывать мысли посторонних лиц, не связанных с основным действием? Но в данной мысли есть заблуждение!

Лесков лукавит, называя действующих лиц обойдёнными. Всё зависит от манеры подачи истории. Достаточно примеров, где невзрачная фигура берёт на себя функции главного героя, добиваясь осуществления поставленных целей. Исключение в том, что герои Лескова к тому не стремятся — они живут собственной серой жизнью, без потрясений и особых ожиданий, в той же мере судачат о происходящих в мире событиях, сохраняют недовольную мину от того, чего осуществления они не желают.

Затронул Лесков и тему нигилистов. Как об этом не говорить? Надо же создать у читателя впечатление от действующих лиц. Нельзя в России шестидесятых годов XVIII века взять и забыть про особое настроение среди русских, вроде бы желавших осуществление чего-то, всё-таки проявлявших стремление к отчуждённости. Что же, нигилизм не является цельным явлением — это характеристика отличающихся друг от друга людей, смотря к какому промежутку времени их относить. Пока нигилисты являлись серой массой, желающей отстраниться от всего, скрывшись с глаз. Им-де как раз и лучше оказаться обойдёнными, только бы о них не судачили на каждом углу, напрочь вымарав из памяти.

Писать о таких нигилистах — диво. Потомок склонен видеть в них нечто самобытное, предъявляющее требование к другим. Нигилисты словно активно вмешиваются в происходящее, требуя от других отказаться столь же активно вмешиваться. Но так оно и станет, ежели заглянуть вперёд, когда нигилисты изменят мировоззрение, выйдя из серости к красным оттенкам террора. Вот тогда зашатаются основы государства. Пока ещё ни о чём подобном никто в обществе думать не смел, ибо не подросли те, кому в семидесятых годах предстоит держать в страхе общественность.

Можно закончить хорошо известным выражением: в тихом омуте черти водятся. Если не сегодня, то через десяток лет всякая спокойная вода начинает приходить в волнение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Год за годом Лукьяненко создаёт миры, позволяя читателю познакомиться с многообразием человеческих представлений о должном быть. Делает это Сергей в духе беллетристики — густо наполняя сюжет чужими жизнями. Вновь на страницах оживает персонаж, живущий ради возможности существования. Он — ходок между мирами, талантливый рассказчик. Но его деятельность — поиск людей. И теперь главный герой берётся сообщить историю о семи мирах, связанных в единое целое вратами. Но были ли путешествия с планеты на планету в космическом пространстве или всему нашлось действие в рамках одного места, рассматриваемого с разных сторон в условиях понимания существования параллельных Вселенных? Понимать можно разным образом.

Фантастические убеждения Сергея продолжают оставаться в рамках сегодняшнего дня. Парадоксы восприятия действительности происходят за счёт текущих недоразумений. Если ставится вопрос — нужно искать самый логичный ответ. Допустим, копировать, вырезать и вставлять текст допускается комбинацией клавиш. Раз так, тогда любая история может быть рассказанной, на всё найдётся решение. Если кажется, будто один человек не может существовать во множестве измерений, тогда найдите того, кто способен создать несколько папок на рабочем столе, поместив в каждую копию файла, частично заполнив различающейся информацией. Уже не один файл, всё же продолжающий восприниматься за идентично близкое, потому и продолжающее считаться связанным с исходным.

Нет, Лукьяненко не проводил с читателем лекцию об устройстве операционных систем. Сергей отправлял главного героя бродить по мирам, пытаясь найти определённого человека, всякий раз погибающего, стоило с ним сойтись. Если изначально ничего не говорило о должных последовать выводах, то с каждым новым миром Сергей предпочитал фантазировать о различном, ставя одну задачу — показать надуманность человеческих стремлений. Чем бы не занимались прочие действующие лица — они воспринимались за недоразумение на фоне величия первоначального замысла, пока ещё продолжающегося оставаться мечтой в плане реализации.

Сергей ставит разные проблемы. В одном мире возник вопрос: можно ли убить того, кто убивал? Другой мир дал повод задуматься: есть ли душа у технологически развитых народов? Следующий: насколько оправдано жить памятью предков, не имея собственного представления о прошлом? Возникают и занимательные случаи, вроде разрешения предмета спора, касающегося различия между мужчинами и женщинами. Разве нет миров, где мужчина разумен, в отличии от женщины, либо наоборот? Да и нужен ли разум вообще? Лукьяненко представит вниманию и такой мир, где взрослые предпочитают отказаться от способности думать.

На протяжении повествования читателя будет беспокоить мысль, как одно из действующих лиц смогло размножиться на семь миров. Для понимая этого нужно читать произведение с конца. Однако, Лукьяненко не для того писал «Спектр», дабы читатель увидел сугубо детективное расследование. Сергей показывал каждый мир в отдельности, ставя различные проблемы для понимания, пусть и не совсем подходящие за должные быть усвоенными. Ведь понятно, рассуждать допускается о разном, был бы в том хоть какой-то смысл. Поэтому лучше следовать за главным героем из мира в мир. Для того и сообщал Лукьяненко очередную историю, показывая возможности человеческой фантазии. Да чему не бывать, то не случится, сколь на том не акцентируй внимание.

Надо согласиться, было бы прекрасно, получи человечество возможность мгновенно перемещаться, даже если не между разными мирами, просто в рамках одного населённого пункта, страны или планеты. Плата за перемещение — рассказанная история. Будь так — мир мог наполниться интересными людьми. А писатели и вовсе бы стали властелинами Вселенной, ибо только им подвластно наполнять миры рассказами о том, что было, есть и будет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Россию в 1879 году лихорадило. Становилось непонятным — чего ожидать. Сегодня раздаются возмущённые голоса, завтра стреляют в монарха. Александр II пожинал плоды проведённых им реформ. Теперь и его жизнь ничего не стоила. Отныне в России никто не обожествлял правителя, вполне считая возможным поднять на него руку. Как раз тогда Салтыков решил написать цикл очерков, озаглавливая каждый по первому числу очередного месяца. Работать приходилось под постоянным присмотром цензуры, нельзя было открыто сообщать мысли, тем или иным образом направленные против действующего режима. Пусть царь Александр пытался остановить процесс реформ, смягчить сложившееся положение, через два года он будет убит.

Салтыкову оставалось писать про нужды литературы. Ведь ясно, быть писателем — тяжёлое ремесло. Необходимо постоянно пребывать в движении, находить темы и реализовывать замыслы. Гораздо лучше оказаться писателем состоявшимся, когда лучшие годы творчества позади, ничего нового создавать не требуется. Да и представления о должном постоянно изменяются, порой на полностью противоположные, чего лишён писатель состоявшийся.

Литературу Михаил считал для общества крайне необходимой. Без литературы человек так бы и оставался обитателем пещеры. Следовательно, отказываться от литературного ремесла не следует, ибо ни к чему хорошему это не приведёт, скорее заставит общество регрессировать до обратного примитивного состояния. А разве в России существует литература в подлинном её значении? Тут Михаил заставлял читателя задуматься. Оказывалось, литература в России есть, притом довольно ущербная. Если и этому не давать развития… чего тогда ожидать от государства, уже тем доказывающего сомнение в способности продолжать существование.

Всё же литература некогда в России была. Удивительно, но её становление особенно заметно в годы гнёта. Литература словно бы пробивалась, устремляясь через заслоны к читателю. Допустимо вспомнить время правления Екатерины Великой, вроде бы не дозволявшей свободно созидать, но и не ограничивавшей порыва творить в требуемом государству виде. Не позволял в меру свободно творить и царь Николай, обеспечивавший право за вольность слова переехать в места не столь отдалённые. Однако, именно в годы его правления литература вновь начала ободряться, породив талантливых поэтов и прозаиков. Что до Александра II, то приходится говорить не о первых годах царствования, а о последующих, обозначивших тяжёлое время для литераторов, чьё призвание как никогда лучше всего проявилось в годы пристального внимания к ими создаваемому. Вывод из всего сказанного кажется очевидным: попустительство развращает до никчёмности и безалаберности, тогда как строгие меры вынуждают создавать вечное.

В годы царствования Александра II широко распространились газеты, сущность которых не имела с литературой общего. Важным явлением стали считаться новости, лишённые какого-либо права на долгое существование. Составители газетных заметок не боялись критики, так как они жили сегодняшним днём, совсем забывая, чем были заняты вчера. Стало гораздо важнее завлечь читателя громким заголовком, дать ему какое угодно представление, вплоть до ложного, лишь бы склонить на свою сторону. Что до вечных тем — таковые газеты не интересовали. Значит, с газетами мельчал читатель, не склонный проявлять интерес к подлинной литературе.

Салтыкову оставалось обсудить ещё два положения. Согласного первого — всё в обществе построено на умении угождать. По второму положению — русский писатель угождать не способен. Получается, профессия писателя в России — самая ничтожная. Русский литератор озабочен жизнью в прозябании, редко способный ремеслом заработать на достойное существование. Конечно, живут среди смердов от пера и маститые деятели литературного процесса, но Салтыков сказал, что на всю страну ему известно всего четыре имени.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Некогда родовые поместья, теперь убежища от городской суеты: Салтыков предложил таковые места именовать на французский манер — Монрепо. Надобность в оных для дворян стала угасать. Зачем человеку знатного положения отягощение в виде угодий, смысла в ведении которых он не понимает? Результат такой деятельности известен наперёд — поместье разорится. Дабы убедительнее это показать, Салтыков написал цикл очерков, дав ёмкое определение — «Убежище Монрепо». Очерки носили следующие названия: «Общий обзор», «Тревоги и радости в Монрепо», «Монрепо-усыпальница», «Finis Monrepo», «Предостережение».

Где бы Монрепо не находилось, туда русский человек будет неизменно стремиться. Будет ли это целый остров с особняком и парком, либо скромный надел, обнесённый для вида оградкой, потребность в таком месте пребывания русский человек обязательно ощутит. Под Монрепо допустимо понимать вообще любой уголок, где получится обрести кратковременный покой, а то и обеспечить длительное времяпровождение в умиротворении. Одним словом, Монрепо — место, где согласишься провести остаток дней. У Салтыкова Монрепо находилось где-то в пределах Финского залива.

Но суть повествования заключалась в ином. Салтыков вёл читателя к осознанию должного обязательно произойти, уже повсеместно распространённого явления, — к росту влияния выходцев из крепостных, крепких на руку дельцов, не считающихся с необходимостью видеть рядом чей-то уголок, если он может послужить ради приумножения капитала. От этого уберечь Россию не получится. Не сможет помещик удерживать контроль над тем, чем никогда не умел распоряжаться. Наступили новые времена, требующие решительных мер. Если кому-то не под силу извлечь пользу с каждого сантиметра владений, тот должен уступить право управления другим, только теперь приходилось продавать, получая взамен денежные средства.

Выводы из повествования — далеко не то, о чём мыслил писать Салтыков изначально. «Убежище Монрепо» не планировалось в виде цикла. Михаил писал про прелестный уголок, обязательно потребный каждому. Более нигде не найдёшь отдохновения, кроме удалённого от города владения. Туда должна стремиться душа… И душа стремилась. А какие там мысли приходят в голову… О подобном не задумаешься в суете городских будней. Ещё бы, отчего не поразмыслить над судьбами России… Как бы оно сталось, не случить татаро-монгольского ига? Ежели не будь крепостного права вообще, то тогда как? И совсем не думалось о существовании рядом дельцов, давно замысливших использовать чьё-то Монрепо под собственные нужды. Не дело утопать в мечтах, когда ключи от жизни сам держишь в собственных руках. Оставалось найти замок… в прямом и переносном смысле — с ударением на первый и на последний слог.

Приходится выразить горечь о бренности бытия, не позволяющего организму жить предельно долго. Так хочется, чтобы Салтыков мог жить дальше, видеть происходившие в стране процессы, стать очевидцем постоянной смены владельцев, приходивших и уходивших из Монрепо, поскольку того требовали обстоятельства. Ежели Салтыков видел слабость дворян перед обстоятельствами, необходимость уступать выходцам из крепостных, то в недалёком будущем появятся новые владетели, стремившиеся раскулачить некогда нищих, покуда пока сами ничего не имели. Подобное случится ещё не раз… и не раз ещё случится.

Обстоятельства возможны разные, одно останется навсегда — стремление человека обзавестись уголком для умиротворения души и спокойного созерцания действительности. На краткое мгновение это кажется вполне осуществимым, нужно лишь проявить стремление к приобретению личного Монрепо. В том нет особого затруднения, сложность заключается в примирении с действительно допускаемым к осуществлению. Но не стоит забывать — когда-нибудь придут и туда, желающие изменить мир под свои нужды.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Господа Головлёвы»

В могилу требовалось свести всех Головлёвых. Для этого Салтыков вспомнил про племянниц Порфирия, пытавших судьбу на актёрское ремесло. Одна из девиц, не стерпев позора, решила самовольно завершить жизненный путь, ожидая того же от сестры — той самой племяннушки, описанной Михаилом в рассказе с аналогичным названием. Но не всякий Головлёв способен на решительные действия. Кому-то требуется спиваться и умирать от помутнения рассудка. Пришла пора напомнить читателю про Порфирия, некогда любившего выпить, затем забывшего о сей пагубной привычке, теперь должный вернуться к прежнему увлечению, тем подготовляя смертное ложе для головлёвского рода.

Будет неправильным думать, будто Салтыков закладывал в повествование наблюдение о скором отмирании дворянства в России. А ведь именно так воспринимали «Господ Головлёвых» люди с прогрессивным образом мысли: в стране, отказавшейся от крепостного права, не может быть социального разделения на должных гордиться происхождением и челядь. Собственно, в представлении большинства, дворяне якобы тем и занимались, что проводили время в увеселении и в падких до греховности поступках. Раз так… значит, Салтыков пророчил неизбежное.

На деле, рассматривая головлёвский цикл сам по себе, читатель наблюдал за падением одного рода. Причём, Салтыков с самого начала повествования говорил о выморочности Головлёвых, неизвестно как продолжавших существовать, тогда как все члены семейства спивались или сводили счёты с жизнью. К тому должен был подойти и Порфирий, отчего-то продолжавший жить, позабыв об алкоголе. По прежним рассказам ему полагалось пристраститься, к чему Салтыков внимание читателя не подводил. Требовался повод. И вот в Головлёво возвращается племяннушка, осознающая наступление неизбежной кончины — её ничего не держит на этом свете, ей следует завершать земной путь как можно скорее.

Не торопя события, Салтыков вбивал гвоздь за гвоздём в крышку гроба Головлёвых. Михаил показал пробуждение жажды к горячительным напиткам в Порфирии, его стремление проводить вечера с племяннушкой. Они вместе пили, спорили о делах минувших, громко распевали песни. Одно продолжало удерживать Порфирия, он боялся судьбы, всячески интересуясь об имевшем место с племянницей, решившей избавиться от мучений, приняв яд. Салтыков не раз расскажет подробности трагедии, особенно страх племяннушки, сбежавшей в Головлёво, ещё не подозревая, насколько грозит участь спиться и впасть в слабоумие.

Повествование на том и завершится. Читатель теперь знал — Иудушка покорится воле зелёного змия. Так к чему прежние его мудрствования, оказавшиеся бесполезными? К чему Порфирий шёл, всё оказалось обязанным сгинуть. Пусть он ратовал за справедливость, неотложность воздаяния за грехи, старался поступками доказать угодность Вседержителю, сам же растворился в бутылке с горячительным напитком, поддавшись чарам сатаны. Образ его разрушался, так и не дав ответа на вопрос: каким следует воспринимать Порфирия Головлёва?

Безусловно, Порфишка-кровопийца — персонаж неоднозначный. За мудростью, исходящей от необходимости видеть в действительности разумность, скрывалось равнодушие к происходящему. Получалось, желая иметь благоприятную среду, Порфирий ничего не делал к её претворению. А Салтыков усиливал негативное восприятие, никак не желая встать на сторону придуманного им персонажа. Зачем тогда требовалось сочетать положительное с отрицательным? Остаётся предполагать следующее: не бывает людей во всём одинаково хороших, в чём-то они до отвратительности плохи. Понять это невероятно сложно, особенно наблюдая за жизнью человека, вроде Порфирия Головлёва. Хорошо, у читателя есть собственная голова, позволяющая понять, для чего ему предложено ознакомиться с историей рода Головлёвых.

В журнальной публикации рассказ «Расчёт» назывался «Решение» с подзаголовком «Последний эпизод из головлёвской хроники».

Автор: Константин Трунин

» Read more