Tag Archives: литература германии

Василий Жуковский «Сид в царствование Фердинанда» (1820)

Жуковский Сид в царствование Фердинанда

Немецкая поэзия казаться могла Василию прекрасной, черпал он вдохновение и силу. И подавал читателю в России в жарком переводе, словно с пылу. А был ли верен перевод? И есть ли важность в верности переводимых слов? Ведь всякий видит так, каким он образом желает видеть, и видит собственный оттенок из теней-полутонов. И думает поэт, что верно подал текст, каким он должен быть. И думает, наверное, что оригинала сможет налёт смыть. А если и не думает, то в забвение отправляет перевод, не давая читателю узнать, чего не дано найти среди оставленных работ. А может вовсе не хотел Жуковский делиться с читателем вариантом своих изысканий, поскольку приложил излишне мало стараний. Оттого, например, «Сид в царствование Фердинанда» вышел сух, не очень способным понравиться, читай хоть громко вслух.

Кто Сид? Герой баллад испанских, рыцарь, достойный вечного почёта. Не ведал сей воитель от арабов притязания, не испытывал под ними гнёта. Он — смелый воин, кто царям служил, кто мавров сторонился. Впрочем, читатель в том бы лучше усомнился. Запомнить нужно, суть иной в жизни бывает всегда. Воевал ли Сид с арабами, или иначе протекала вовсе война? Не для того сейчас нужно упражнять речь, важно Сида облагородить, достоинством великим облечь. Да и забыть можно, что Сид — главный герой. Нет, Родриго в стихах сражает врага железной рукой. Именно он — есть Сид, надо то для читателя пояснить, во строках у Жуковского это можно пропустить.

Чем славен Сид? Сказать ли то потребно… или промолчать? За прошедшие века правду всё равно не узнать. Его образ — компиляция трудов, а сам Сид — лишь одна из основ. Отважный рыцарь, славный делами прошлых лет, про чью жизнь ряд песен спет, и ныне способен служить для потомков за лучшее из напоминаний, к чему прилагалось порядком стараний. Сид стал тем, о ком сложили предположений изрядно, внимать которым можно с упоением жадно, но есть ли доля правды в большинстве рассказов? Может славился Сид за друга и среди… допустим, мавров? Припомните короля Артура, рыцарей круглого стола, чего только о них не разнесла молва. В той же мере и Сид, рождённый некогда в граде Вивар, возбуждал в умах поэтов пожар.

Что же, Жуковский приложил старание, нашёл своё о Сиде понимание. Взял те эпизоды из Гердера, к которым проникнулся желанием, отобразив под личным осознанием. Убрал всё, способное помешать читателю из русской земли, внеся тем вымыслы сугубо свои. Никакого уравнения в правах Василий не допустил, каждый на страницах важным по всем аспектам был. Если дворянин, то по чистоте крови, не допуская мысли иной. Кто бы интересовался настолько героев судьбой. Допуская погрешности, смысля Сида на собственный лад, мог понять Жуковский, насколько стался виноват. Лучше не давать свободу переводу, не дозволяя публиковать, нет нужды, ведь это будут читать.

А как же Сид? Он семь лет под стенами Коимбры провёл. Сей град он взять не мог, и счастье не скоро его взятьем обрёл. И вовсе как-то умирал, чего избежать не дано, и как-то свадьбу закатил… ну да это всё равно. Не к подобному должен читатель склонять взор, если всё же знакомиться с творчеством Василия желание обрёл. Ещё скажет после Василий про Сида, внимательней возьмётся изучать, может тогда и получится больше про Сида сказать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Тюльпанное дерево» (1845)

Жуковский Тюльпанное дерево

В русских сказках намёк есть, несёт содержание смысл и о пользе весть. А какой намёк содержат немецкие сказки? Закроет разве ребёнок уставшие глазки? Как обретёт спокойствие во сне дитя, на отрезанную голову со страха глядя? Где из тела и костей сварят бульон, послужит для сытной трапезы он. Почти сюжет из кровавых мифов о Фиесте, что готов пожирать детей скопом вместе. Как мог, Жуковский в сказках братьев Гримм снизил жестокости накал, нечто похожее на сказание о можжевельнике он показал. Вышло сумбурно, не пойми ради целей каких, да и прикрытием для краткости рассказа стал будто бы стих. Нет, Василий давно за рифму не брался, более десяти лет он в сказках ритмичной прозой увлекался.

По сюжету было так, семья не могла разродиться никак. Не случилось ребёнка, кручинилась мать, не её казалось это — рожать. Кручинился отец, покоя не обретая, думал о судьбе — она такая. Но вот чудо произошло… Или чуда лучше такого не надо? По сказкам немецким ведь ясно, не будет в продолжении слада. Таинственно забеременеет мать, родит ребёнка в срок, конечно, зачав, уколовши палец, под тюльпанным деревом в родах умрёт. Малец будет радовать отца, мужая, не придётся мачехе по нраву, его судьба — она такая. Заманит мачеха к сундуку мальца, попросит яблок со дна достать, и когда тот голову склонит, крышка должна на ребёнка упасть. Сломает хребет, отлетит черепок, отжил своё на белом свете сынок. Чему быть дальше? Сущим глупостям происходить. Ни уму, ни сердцу, ни к чему сказку никак не применить.

Неким образом, когда тело к тюльпанному древу принесут, земли разойдутся, умерший в недрах обретёт приют. Страшно? Ещё бы… После такого заснуть не пытайся, помимо воли в сновидениях от истории такой пугайся.

Для пущей неясности, дабы была мораль, должно случиться так, чтобы разнеслась молва о смерти в самую даль. Птичка начнёт по городку летать, решит правду об убийстве рассказать. Прознают о том все жители того края, о свершившемся непотребстве со слов птички зная. Прознает и отец, когда он наконец-то разуметь начнёт, суровая кара за свершённое мачеху ждёт. Требовалось труп мальца изыскать и дать покой по христианской морали. Да только знали ли о ней во времена, когда сию сказку для германцев сказители неведомых лет сочиняли?

Ответить просто, зачем Жуковскому сказка из немецких земель сталась. С её участием мечта осуществлялась. Мечтал Василий о книге сказок, созданной благодаря стараниям его. Чтобы там хватало всего, он и русские сказки добавлял, которые сам — с умением великим — сочинял. Подойдут сказания из прочих земель, коли поставлена такая цель. Список он завёл, его осуществляя по мере сил, свои изменения в содержания тех сказок вносил. Оно и понятно, насколько смягчил в том же «Тюльпанном дереве» сюжет, где жестокости имеются, там теперь совсем отвратительного нет. Пусть тяжело принять, никак не уразуметь, зато немецкая сказка будет — может даже добрая средь прочих, читатель, заметь.

Ещё бы перевести из французских сказаний, дополнить сказкой из русских преданий, с библейских времён добавить мотив, ничего другого не забыв. Этого мало, было бы куда и для чего спешить, если не Жуковский, другой сможет Василия в деле сём заменить. То домыслы, давайте смотреть наперёд, поэт для воплощения планов силы ещё, конечно, найдёт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Выбор креста» (1845)

Жуковский Выбор креста

Жить тяжело! Кто так не говорит? Жить тяжело! Путь земной тяготит. Отчего в человеке такая боязнь? Ведь не Христос, крест нёсший на казнь! Словно связаны руки, ноша гнетёт. Просто, приторным кажется мёд. Нет трудностей, способных сломить! И без нужды человек способен прожить. Но каждый раз говорит: ноша моя тяжела. Отчего-то, случается так во все времена. Крест люди и прежде несли, даже за казнью Христа наблюдая, об одном тогда и ныне горько стеная, чего-то хотят, кто-то им должен воздать, но за обретение желанного они не могут соразмерно отдать. Давайте представим, человек способен оказался выбрать долю себе, пусть оная заключается в несомом с собою кресте.

У Шамиссо Жуковский подсмотрел сюжет, им же для русского читателя поэзией спет, немного иначе на сказание Василий посмотрел, другим взглядом взглянуть он посмел. Его герой — усталый путник, может некогда страстный распутник, шёл в гору, уставая изрядно, исходил потом, вдыхая воздух надсадно, покуда на вершину не взошёл, где искомое наконец он обрёл. Пред ним раскинулась равнина, идти ещё далеко. Нести путнику крест показалось тяжело. В чём затруднение? Крест нательный не тяжёл, с оным путник прежде в гору шёл. Если его отбросить, станет легче путь покорять, об ином путник не пожелал размышлять. Мешает крест, откинуть прочь! Да не сможет путник себя превозмочь. Будет ему позволено крест выбрать другой, неважно цены он станет какой.

Как выбрать крест, с которым дальше идти предстоит? Дорогой выберешь — он тебя озолотит. А может жизни крест такой лишит, он грабителей манит, блестит. Выберешь из камня, с камнем за пазухой дальше пойдёшь. Где с таким покой обретёшь? У каждого решения есть отрицательная и положительная черта, никто на вес не измеряет выбранный крест никогда.

Вот и выбирал путник, не умея подходящий вариант отыскать, снова начиная крест из многих примерять. Тот тяжёл, а тот — тяготит, тот — не ценен, а вон тот — дешевит. Почему не отказаться вовсе от креста? А почему не должна опустеть хотя бы немного мошна? Раз положен крест, неси до скончания дней, посему выбирай, покуда позволено, чему быть ношей твоей. Продолжал путник искать, лучшего из лучших не умея сыскать, тогда начинал легче лёгкого желать.

Что выбрал путник? Довольно сносный крест. С таким не станешь известен окрест. Ценности малой и малым размером, соразмерно с жизни уделом. И всё бы путнику показалось тем самым, ознакомься он с наблюдением главным. Не лучше он выбрал крест, не хуже, чем был. Точно таким же крестом свой заменил. И с ним пошёл по равнине с горы, ощущая поступи быстроту. О том не сказывал уже Жуковский, не раскрывая истины сторону. Тяжело было, ибо в гору путник взбирался! Спускаться проще, но выбором путник теперь наслаждался.

Таков о выборе креста рассказ. Он полезен для нас. Ничего не меняется, несмотря на века, людей поступь в той же мере легка. Кому-то кажется тяжёлой, тяготит весьма, о том говори хоть любые слова. Не нужно искать трудности, старайтесь преодолеть, с горы всегда проще, расправив крылья, лететь. Не в кресте ведь дело — не существует креста. Под крестом понималась наша судьба. Тот путь понимался, который кажется тяжёл. Нужно, чтобы человек силы нашёл. Чтобы понял, ничего трудного не существует вовек, но будет сомневаться, ибо человек.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Две повести» (1844)

Жуковский Две повести

Что пожелать человеку на новом месте? Умерить пыл. Поэтому нужно об этом напомнить, пока сам не забыл. Вот Жуковский донести подобное до Киреевского собрался, когда тот заправлять журналом «Москвитянин» взялся. К чему взор обратить? Конечно, к немецким поэтам. Шамиссо и Рюккерт помогут в этом. Один про Александра сказание сложил, как тот до Эдема и до Индии ходил. Второй — мудростью восточной побудил размышлять способных в Европе, дабы понимали суть, не утопая в болоте.

Шли воины Александра Македонского на завоевание очередного края, в пути пустыни достигнув, от жара изнывая. Им бы напиться, прочее уже без нужды, соглашались на мир без всякой войны. Да разве царя молодого успокоишь порыв? Пусть хоть мрак разольётся, луной солнце закрыв. Найдёт он воду, приободрит на подвиг она. Станет Александру такая нужна. Решит до истока довести воинов, страну ту покорит. Неважно, если кого-то он обозлит. Даже пусть из Эдема вода проистекает, Александр и его завоевать пожелает. Где не возьмёт силой, за золото приобретёт. За него всякий град врата отопрёт. Индия встанет на пути царя молодого, где благ райских было много, встретят воины решительный отпор тамошних царей, придётся отступить Александру от мира покорения затей.

Иной сказ в повествовании про вопрос восточного царя, ведь окружали они себя мудрыми мужами не зря. Захотелось царю прознать, что общего имеют жизнь земная и свет. Вроде бы, кажется, скажи глупость, дай страждущему какой угодно ответ. Отправится мудрец на поиски решения, обойдёт вдоль и поперёк страну, спрашивая женщин, мужчин, юность, отрочество и старину. Каждый отвечать возьмётся на собственный лад, чему мудрец, разумеется, станется рад. Будет с чем к царю идти на поклон, услышать за пролитие мудрости златых монет звон. Однако, услышать довелось ему от нищего басенный сюжет, в котором содержался дельный совет. Сказывал нищий про верблюда, которого отшельник вёл, тот отшельник сам мудрость за горечь обрёл. Обозлил верблюда, тот загнал его под куст, а под кустом яма, повис отшельник, снизу слышен хруст. Как быть ему? Верблюда боится. И на дне ямы клубок под ним змеится. Мыши куст грызут, вот-вот ветка оборвётся, спасению места в басне словно не найдётся. Причём тут свет? Так в басне про то будет ответ. Итогом окажется, куда стремиться не пытайся, быть благодетельным подданным старайся. Лучшее из всего, доступного нам, покориться необходимости давать ответы царям, да далее доступного взору пространства не забегать, чтобы гнева царя избежать.

Говорят, Жуковский писать «Две повести» по совету Гоголя взялся, повторенный заново опыт снова удался. Совместить в единое полотно у Василия получилось, мудрое слово в доходчивое повествование сложилось. Ведь должен теперь Киреевский понять, как надо порывы желать обуздать. Не наводить порядки, продолжая изданию выходить без существенных перемен. Того хотелось Жуковскому, чужих не мог он ведать проблем. Не Василий взялся «Москвитянин» выпускать, потому лично от себя и смел необходимое к понимаю желать. Усвоил ли то Киреевский — не настолько важная суть, о чём хотелось бы всё-таки узнать как-нибудь. Прежде «Москвитянин» под редакцией Погодина выходил, и продолжил, ибо Киреевский ему место спустя полгода уступил. Не сложилось навести порядок иной, потому и сказ пригодился про Македонского — такой же делец молодой. И про истину света сказание сгодилось, деяние Киреевского в яму со змеями обронилось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Адельберт фон Шамиссо «Маттео Фальконе» (1836)

Жуковский Матттео Фальконе

Поэма переведена Василием Жуковским в 1843 году

Поэзия в переводе — это только перевод или самостоятельный литературный труд? Ответьте прежде для себя, ответа нет однозначного тут. Если в России Жуковский брался за сюжет, взятый у Шамиссо, частично изменяя повествование, добавляя своё, то сам Шамиссо исходил в переводе от Мериме Проспера. И разве думает читатель, что от замысла оригинала много уцелело? Не скажем за Мериме, ибо Жуковского нам важен сейчас перевод, Василий от строк Шамиссо основное для переработки возьмёт, бережно воссоздав такие же детали, чего от него редко ожидали. Не случилось переработки, и всё-таки от Мериме находить не станем мотива, немецкая поэзия Жуковского на труд литературный соблазнила.

В Италии, где нравы нравам указ, родиться мог подобный рассказ, как отец, чей ребёнок предателем оказался, не долго в муках совести терзался, удалил от дома, вытер с лица матери слезу, образом напоминая в чёрном мраке грозу, отвёл сына, заставив молитву читать, готовый чаду последний урок преподать, вознося руку, не способную измены терпеть, не дававшую врагам уцелеть, убивал дитя, польстившееся за побрякушку предать: сейчас преступника, а завтра — мать. Отец сына убьёт, тело его погребёт, совесть останется чиста, ибо врагом стало дитя.

Читатель спросит: основание каково? Разве предал сын отца своего? Он преступника выдал егерям, что шли по его преступным следам. В чём вина? Вина сына перед отцом в чём? Того у Шамиссо не прочтём. Разве отец с преступником единый делил кров? Убивать единых врагов с ним был он готов? Или дело в ином… Может в Италии за святое считается дом, куда гость заглянул, защиту дабы обрести? И неважно, какие за ним были грехи. Тогда прав становился отец, ошибался в поступках юнец. Или иной был между юнцом и преступником уговор? Ведь гость пришёл открыто, не вор. Платой одарил, чтобы защиту обрести, дабы не смогли егеря по кровавым следам его в доме найти. Раз обещал защищать — умри, не давая стражам порядка проход. Словно не знал сын, какая судьба за нарушение соглашения его ждёт. Пришли егеря, он им двери открыл, главный егерь ему часы подарил, и тогда юнец преступника предал, где он есть — указал. Как к сыну теперь отец должен был относиться? Никак, ибо полагалось чаду с жизнью проститься.

Сложно поверить, но таково об Италии представление, о том дошло до нас не одно о тех днях стихотворение. Суровые нравы, строгость полагалась во всем, о том снова и снова прочтём. Бывают всё-таки порой времена, когда такой становится эта страна. Пусть чаще иначе, ведь Италии нравы разные в веках, грозной бывает она, увы, на устах. В красивых легендах тяжелого характера люди предстают в воображении, как в данном о Маттео Фальконе стихотворении. Остаётся жалеть, в большинстве своём итальянцы может и были такими, да как и прочие ныне народы — предкам славу простили.

Тяжёлый для восприятия сюжет, как его подрастающему поколению показать? Скажут люди: щадить детский разум нужно, от сцен подобных сберегать. Тогда, простите, люди, как нравственность человеку суметь внушить? Пусть увидит, что общество имеет право оступившихся бить. Конечно, сменились нравы, гуманен стался человек, чем, разумеется, на развращение морали он себя обрек, теперь скорее дозволяется предать, обладателем красивой вещи стать, позабыв о долге перед традициями породившей нас земли, насаждая мысли о вседозволенности свои. Что же, Иуда тогда героем должен между нами стать, не имеет право человек, себя продающий, его осуждать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Ундина» (1831-36)

Жуковский Ундина

Чего в жизни человека нет, тому обязательно место суждено найти, увидит оно свет, писатель к тому сюжету подойди. Оживут легенды и сказания, всё, что кануло в небытье, в красках предстанут древние предания, о чём прежде не читал нигде. Вот Жуковский за повествование от Фуке взялся, вольной изложив стихотворной строкой, перед внимающим мир сказок раскрывался, шёл рассказ о деве морской. Как некогда пропала у рыбака дочь, смытая с берега бурным потоком, и в самую первую ночь, когда раздался плач о дне таком жестоком, в хижину девочка ясно голубых глаз пришла, счастьем став для стариков, неведанное по следам за собою несла, продолжая жить без мира оков. Как-то рыцарь в непогоду посетит рыбака, подросшую девчонку узрит, исчезнет из его дум о великосветском рауте тоска, девица душу его покорит.

Старинная повесть от мистических тайн переполнялась, чего человек привык бояться, сама природа Ундине подчинялась, могла она с водой легко управляться. Река — её мать, дядя — это ручей, иного можно не знать: голубых Ундина кровей. По нраву рыцарь покажется красавице водяной, с ним переплетётся в чувствительных порывах она, увлечь в пучину могла за собой, укрыть собою могла сестрица-волна. Но голубые очи Ундины иной видели судьбу, с рыцарем в замке на Дунае желала жить, требовалось одолеть сперва красавицу одну, кому рыцарь должен был ещё послужить. О том польётся рассказ, иногда заставляя вздрогнуть от страха, непривычным кажется для нас, когда заготовлена созданиями мрачными плаха. Хороша Ундина всем, человеком ей быть для слуха услады, хотя и без того — она героиня поэм, слагали про деву сию поэты баллады.

Жуковский сюжетом пленился, в течение пяти лет совершенствовал слог, в одном он усомнился, окончить повествованье не мог. Красиво легенда подавалась, создание мрака восставало из водных глубин, всякий раз читателю вспоминалось, как погибал у Гёте в «Лесном царе» сын, где юный ум гнетущей тяжести жуткой ночи не стерпел, ибо сердце мальца трепетало, по дороге юноша в том стихе околел, к концу пути его не стало. Теперь же рыцарь всему тому очевидцем становился, тени шли за ним по пятам, бурный поток к нему устремился, так попал он в дом к рыбакам. Что было дальше, о том лучше лишний раз не говорить, сила природы Ундине дала рыцаря очаровать, смогла дева морская любимца покорить, другого не могла она пожелать. А следом, когда священник молодых благословил, понеслась в мути быта череда лет, не одну Ундину рыцарь любил, потому покинуть предстояло белый свет.

В чём потерялся поэт? Фуке ли тому виной? Почему в красках продолжения нет? Жуковский любил вкладывать смысл собственный свой. Побледнела история разом, видимо за оригиналом поспевать Василий решил, наполняя строчки европейским сказом, русскими чертами ничего не заменил. Разве не было на Руси легенд про дев, которых русалками зовём? Иногда они свисали с древ, в пересказанном из уст в уста сие найдём. Могла русалка Ундиною стать, рыцаря пленить могла, к себе навсегда привязать, не уйти пленённому от неё никогда. Но Жуковский не свернул с проторенного для него Фуке пути, разгорелись интриги на уровне дворцовых страстей, так и предпочёл Василий по пути автора идти, приближая для рыцаря последний из дней.

Что хорошо, так это уверенность в человека с природой единстве. Бояться не следует мрачных проявлений. Все мы дети в мира сего материнстве, не нам страшиться мрака проявлений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Суд Божий» (1831)

Шиллер Суд Божий

Баллада переведена Василием Жуковским в 1831 году

Всё Богом даётся человеку, ничего не стоит человек! Так было от века и до веку, тому быть во всякий век. На Бога уповать, Богом следует жить, научиться грехи людям прощать, не нам по их делам судить. Тогда правдивым станет всякий, кто годами удачливым слыл, кто от жары не изнывал в день жаркий, кому промозглый дождь казался мил, кто не спешил идти вперёд, кто мольбы к Небу обращал, того лишь милость божья ждёт, за то, что иного от Бога не желал. Смирение — к нему стремиться надо нам, не господам поклоны отбивать, ведь в жизни есть большой обман, Творца никем не нужно подменять.

Есть у Шиллера повествованье — «Путешествие на железный завод». Свежим кажется сие преданье, вера в истинность изложенного в душе в прежней мере живёт. За проказы пострадать проказник должен — за возведение поклёпа. Пусть виновный будет сломлен, не нам беда — о нём забота. Кому не хочется спокойно Бога созерцать, кому милее планов воплощенье, тому в геене огненной при жизни полыхать, не обретёт в аду прощенье. А как о том прелестней рассказать, о прочей морали позабыв? Очевидно, пример яркий показать, нечаянно злодея жестоко убив.

Было некогда такое, отчего кричать следует по ночам, злорадствовало исчадие злое, предавалось алчным мечтам. Возжаждало оно со света сжить смиренного юнца, желавшего быть угодливым графьям, лишить решило из скромности венца, погубив, отправив к праотцам. Навет сложился вмиг, про юношескую страсть проведал граф, не должен юнец оставаться жив, жертвой умысла коварного став. Должен в кузню отправиться был, спросить, сделано ли, о чём господин просит, там бы его кузнечный люд утопил: спешно в горнило тело юноши бросит. И быть тому, ибо за исполнительного знался юнец, только ценил он больше свою черту ту, где он среди паствы — самая кроткая из овец.

Не поспешит идти исполнять приказание юный раб, заслышав колокольный звон, он на молитву и воздание почести слаб, важнее для него — войти в божий дом. Простоит всё служение, с места не сойдёт, потом отправится выполнять поручение, с горящим взглядом кузнецов он найдёт. — Исполнено ли было? Спросит он тамошний люд. — Взгляни на горнило, догорает там труп! — Что до господина донести? Подумает юнец. Ничего уже не спасти… Юноша не знал — погиб подлец. Кто оговорить его желал, кто уговорил казнить его, кто завистью к нему пылал: того огнём пожрало всего. По воле Бога то свершилось, ибо Бог решение произносил, дабы сердце злодея остановилось, Бог сердце то остановил.

И вот Жуковский (Шиллера Василий любил), на рифму стался не ловкий, гекзаметром слог переводил. Сказывал так во строках, словно простую речь излагал, но не держались слова на устах, лишнее из текста поэт вычленял. Следовало простое содеять наущение, дабы в Бога сильнее уверовал люд, чтобы знал, за заповедей нарушение — черти в преисподней человека ждут. Иной поймёт иначе — промедление за благо сойдёт. Разве не становится на душе слаще, если господин тебя долго ждёт? Как не понимай, на Бога уповать предлагал немецкий поэт. Как не мечтай, выше Бога всё равно ничего на Небе нет. Сказать разным образом можно, остановимся на авторском варианте бытия, понять его выбор совсем не сложно, «Суд Божий» — нечто вроде жития. Как бы не пытались жить, совершая доброе иль злое, под взором Бога нам ходить, он видит всё — хорошее, худое.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Фридрих Шиллер: критика творчества

Так как на сайте trounin.ru имеется значительное количество критических статей о творчестве Фридриха Шиллера, то данную страницу временно следует считать связующим звеном между ними.

Жалоба Цереры
Ивиковы журавли
Рыцарь Тогенбург
Кубок
Поликратов перстень
Перчатка
«Суд Божий» (пересказ Василия Жуковского)
Элевзинский праздник
«Сражение с змеем» (пересказ Василия Жуковского)
Кассандра
Торжество победителей
Граф Гапсбургский

Василий Жуковский «Сражение с змеем» (1831)

Жуковский переводы

Некогда Шиллер балладу сложил, он о подвиге рыцаря рассказ повёл, как тот тварь мерзкую убил, чем порицание от магистра ордена обрёл. Ведь не о простом рыцаре история была, он из тех, кого иоаннитами звали, некогда иначе звучали их имена, монахами с Родоса тех воинов знали. Теперь они известными под рыцарей с Мальты прозванием, ибо там нашли последний оплот, но говорить приходится о другом, что стало преданием, как отличился рыцарь, как легенда о том поныне живёт.

На Родосе некогда завелось чудовище, люди боялись по острову ходить. Берегла ли та тварь сокровище? Или людьми желала брюхо набить? Не о том разговор! Как поганое существо со света сжить? Хоть затевай в таверне спор, сможет ли кто чудовище убить. На острове орден рыцарей тогда оплот имел, и вроде на него надежде быть, да не монахов должен быть удел, тварь земную жизни лишить. Не полагается воинам Бога рубить нечистых тварин, таких же созданий Творца может. Тогда почему Георгий Победоносец ныне чтим? Это очень мирянина гложет. И вот решился некий рыцарь убить, вынашивал планы три ночи и три дня, смогут деяние злое люди простить, во имя блага не пожалеет рыцарь себя.

Нет, магистр не из простых побуждений запретил чудище убивать, имелось тому веское решение: не могли рыцари со зверем совладать, к смерти приводило с тварью борение. Дабы уберечь братию от беды, огласил магистр запрет, но единственный рыцарь не убоялся судьбы, нарушив всеми монахами данный обет. Высматривал чудовище он, обдумывал сражения план, чешуи слышал звон, в оной приметив изъян. Брюхо твари беззащитным представало, следовало как-то отвлечь, дабы вонзить, будто жало, обоюдоострый двуручный меч. Собаки отвлекут, рыцарь расправится с существом, но подвиг всё равно не поймут, ведь жестокость поселялась в рыцаре том.

Магистр то понимал, осудив поступок воина-паладина, примерно рыцаря он наказал, выбрав — должна быть золотая середина. Воин в проступке повинен, принять ему новый обет предстоит, край его обитания должен статься пустынен, где он отныне обет молчанья хранит. Пусть там живёт, замаливая грех, до скончания дней пребывая, станет притчей во языцех для всех, нисколько в свершённом проступка не понимая.

Такова мораль — не иди против закона. Даже если жаль, не стремись одолеть препона. Не из простых побуждений даются установления, как бы гораздо лучше не хотелось сделать на благо другим, пускай и ценят жизнь человека за мгновения, всё-таки нужно оставаться честным перед собою самим. Оттого иную мораль усвоит читатель, если знает истории итог. Кем стал тот рыцарь-старатель? Неужели навечно сокрылся во грот? Отнюдь, за доблесть, за храбрость, за заботу о пастве, совершив деяние, позабыв о долге божьего служителя, он занял место того, кто обрёл покой в ином царстве, занял рыцарь место магистра-блюстителя. Да, стал рыцарь магистром, отныне он решал, как и куда ордену держать путь, и на благо этот рыцарь поступал, не дозволяя монахам с общей дороги свернуть.

Что до Жуковского, его выбор — метрический гекз, опять не сумел Василий обойтись его без. Оттого и Шиллер иной, читателю плохо знакомый, стала баллада почти прозой простой, где редкий ценитель найдёт рифмы полёт искомый. Оставим в стороне, важно сейчас другое, оценим деяние рыцаря по себе, представив, совершим ли деяние сами такое. Как не пойти против установлений? Стоило бы к тому стремиться… Всё же, усвоим мудрость поколений, дети не желают у отцов жизни учиться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Василий Жуковский «Неожиданное свидание», «Две были и ещё одна» (1831)

Жуковский переводы

Бывает на душе поэта мрак, и вроде он — не есть простак, но как же хочется творить, при этом кем-то выше быть. Тогда идут вперёд приёмы, пиши о том хоть правил своды, и получаешь превосходный результат, тому поэт сверх меры рад. Решил Жуковский Гебеля сюжеты донести: своим слогом перевести. Василий взял — метрический гекз, показав — не может его обойтись без. И полилась из уст античного толка речь, сумел поэт в нужную форму стих свой облечь. Разговор зашёл про необычное событие, похожее на славное открытие, был найден молодого человека труп, какой редко ищущие найдут. Свеж лицом тот умерший в недалёкий час, не отвести от юноши нашедшим глаз, да никто его прежде в сих местах не видал, только один человек его знал. Невеста в умершем жениха признала, он пропал — она искала, минуло порядочно зим, лицо старухи сплошь из морщин. Как труп без тления в шахте пребывал? Никто того не знал. С почестями захоронили погибшего шахтёра — сказ о том стал предметом разговора. Гебель «Неожиданное свидание» краше показал, Жуковский гекзаметром переводить стал.

Есть ещё перевод, «Две были и ещё одна» — Василий так назовёт. Читателю «Красный карбункул» вспомнится, схожий нарративом сюжет наполнится. Дед решил внучкам истории сообщить, будто было — в лжи деда ведь не уличить. Кто бы ведал о прежних временах, для потомков — что прах. Может имело место, а может и нет, не в тех оттенках познаётся человеком свет. По себе привыкли люди судить, и им предстоит былью для потомков быть.

Вот из Саути перевод даётся, про Марию речь ведётся. Жила девица — золотые очи, ясные уста: для любования словно она рождена. И довелось девице не к тому трепетные чувства проявлять, начала дивчина страдать. Как-то пришлось в ночь отправиться к замку, принести ерунду сущую — некую склянку, увидела там, как убийцы тело несли, обсуждая планы свои. Вдруг сдуло шляпу с трупа, поднесло к девицы ногам. Когда её разглядит, безумной предстанет на страницах нам. То шляпа жениха её, он убит, потому с той поры дивчина молчит.

Другая история из Саути следом на гекзаметр клалась, как одному человеку лихость удавалась. Не спрашивал у жизни, каким образом существовать, если хотел — шёл убивать. Невинный прохожий смерть обретал, потому как один человек обогащения ждал. В сумбурном мыслей потоке, сведённом к невнятной суматохе, познает убийца закон божьего провидения, лишится разума, лишится и мнения.

Последняя быль — ещё перевод из Гебеля Жуковский решил сообщить. Довольно занятный, надо читателя изумить. Некий товарищ приехал в голландский край, а там говорят так, что хоть уши больше открывай. Вроде слышен немецкий разговор, но для немца — словно сущий вздор. И к кому не приставал с вопросом прибывший, слышал ответ — за правду для него слывший. Думалось, то фамилию местного богача сообщают, раз всё к его владениям тут приобщают. Чьи корабли в порту — его. Чьи тюльпаны? Он — владелец всего. А вот процессия с гробом идёт… удивление — знаем, чей труп земля ждёт. Но из этого последует другая мораль, как бы не было читателю того жаль. Воистину, человек может всем обладать, только ничего с собою не сможет забрать. Любое припишут имени определённого лица… Об этом скажем — сие есть пыльца. Владей без боязни, запомнив одно, обобранным будешь, всё равно потерянным окажется всё.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1 2 3 11