trounin.ru

Баллада переведена Василием Жуковским в 1831 году

Всё Богом даётся человеку, ничего не стоит человек! Так было от века и до веку, тому быть во всякий век. На Бога уповать, Богом следует жить, научиться грехи людям прощать, не нам по их делам судить. Тогда правдивым станет всякий, кто годами удачливым слыл, кто от жары не изнывал в день жаркий, кому промозглый дождь казался мил, кто не спешил идти вперёд, кто мольбы к Небу обращал, того лишь милость божья ждёт, за то, что иного от Бога не желал. Смирение — к нему стремиться надо нам, не господам поклоны отбивать, ведь в жизни есть большой обман, Творца никем не нужно подменять.

Есть у Шиллера повествованье — «Путешествие на железный завод». Свежим кажется сие преданье, вера в истинность изложенного в душе в прежней мере живёт. За проказы пострадать проказник должен — за возведение поклёпа. Пусть виновный будет сломлен, не нам беда — о нём забота. Кому не хочется спокойно Бога созерцать, кому милее планов воплощенье, тому в геене огненной при жизни полыхать, не обретёт в аду прощенье. А как о том прелестней рассказать, о прочей морали позабыв? Очевидно, пример яркий показать, нечаянно злодея жестоко убив.

Было некогда такое, отчего кричать следует по ночам, злорадствовало исчадие злое, предавалось алчным мечтам. Возжаждало оно со света сжить смиренного юнца, желавшего быть угодливым графьям, лишить решило из скромности венца, погубив, отправив к праотцам. Навет сложился вмиг, про юношескую страсть проведал граф, не должен юнец оставаться жив, жертвой умысла коварного став. Должен в кузню отправиться был, спросить, сделано ли, о чём господин просит, там бы его кузнечный люд утопил: спешно в горнило тело юноши бросит. И быть тому, ибо за исполнительного знался юнец, только ценил он больше свою черту ту, где он среди паствы — самая кроткая из овец.

Не поспешит идти исполнять приказание юный раб, заслышав колокольный звон, он на молитву и воздание почести слаб, важнее для него — войти в божий дом. Простоит всё служение, с места не сойдёт, потом отправится выполнять поручение, с горящим взглядом кузнецов он найдёт. — Исполнено ли было? Спросит он тамошний люд. — Взгляни на горнило, догорает там труп! — Что до господина донести? Подумает юнец. Ничего уже не спасти… Юноша не знал — погиб подлец. Кто оговорить его желал, кто уговорил казнить его, кто завистью к нему пылал: того огнём пожрало всего. По воле Бога то свершилось, ибо Бог решение произносил, дабы сердце злодея остановилось, Бог сердце то остановил.

И вот Жуковский (Шиллера Василий любил), на рифму стался не ловкий, гекзаметром слог переводил. Сказывал так во строках, словно простую речь излагал, но не держались слова на устах, лишнее из текста поэт вычленял. Следовало простое содеять наущение, дабы в Бога сильнее уверовал люд, чтобы знал, за заповедей нарушение — черти в преисподней человека ждут. Иной поймёт иначе — промедление за благо сойдёт. Разве не становится на душе слаще, если господин тебя долго ждёт? Как не понимай, на Бога уповать предлагал немецкий поэт. Как не мечтай, выше Бога всё равно ничего на Небе нет. Сказать разным образом можно, остановимся на авторском варианте бытия, понять его выбор совсем не сложно, «Суд Божий» — нечто вроде жития. Как бы не пытались жить, совершая доброе иль злое, под взором Бога нам ходить, он видит всё — хорошее, худое.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Некогда Шиллер балладу сложил, он о подвиге рыцаря рассказ повёл, как тот тварь мерзкую убил, чем порицание от магистра ордена обрёл. Ведь не о простом рыцаре история была, он из тех, кого иоаннитами звали, некогда иначе звучали их имена, монахами с Родоса тех воинов знали. Теперь они известными под рыцарей с Мальты прозванием, ибо там нашли последний оплот, но говорить приходится о другом, что стало преданием, как отличился рыцарь, как легенда о том поныне живёт.

На Родосе некогда завелось чудовище, люди боялись по острову ходить. Берегла ли та тварь сокровище? Или людьми желала брюхо набить? Не о том разговор! Как поганое существо со света сжить? Хоть затевай в таверне спор, сможет ли кто чудовище убить. На острове орден рыцарей тогда оплот имел, и вроде на него надежде быть, да не монахов должен быть удел, тварь земную жизни лишить. Не полагается воинам Бога рубить нечистых тварин, таких же созданий Творца может. Тогда почему Георгий Победоносец ныне чтим? Это очень мирянина гложет. И вот решился некий рыцарь убить, вынашивал планы три ночи и три дня, смогут деяние злое люди простить, во имя блага не пожалеет рыцарь себя.

Нет, магистр не из простых побуждений запретил чудище убивать, имелось тому веское решение: не могли рыцари со зверем совладать, к смерти приводило с тварью борение. Дабы уберечь братию от беды, огласил магистр запрет, но единственный рыцарь не убоялся судьбы, нарушив всеми монахами данный обет. Высматривал чудовище он, обдумывал сражения план, чешуи слышал звон, в оной приметив изъян. Брюхо твари беззащитным представало, следовало как-то отвлечь, дабы вонзить, будто жало, обоюдоострый двуручный меч. Собаки отвлекут, рыцарь расправится с существом, но подвиг всё равно не поймут, ведь жестокость поселялась в рыцаре том.

Магистр то понимал, осудив поступок воина-паладина, примерно рыцаря он наказал, выбрав — должна быть золотая середина. Воин в проступке повинен, принять ему новый обет предстоит, край его обитания должен статься пустынен, где он отныне обет молчанья хранит. Пусть там живёт, замаливая грех, до скончания дней пребывая, станет притчей во языцех для всех, нисколько в свершённом проступка не понимая.

Такова мораль — не иди против закона. Даже если жаль, не стремись одолеть препона. Не из простых побуждений даются установления, как бы гораздо лучше не хотелось сделать на благо другим, пускай и ценят жизнь человека за мгновения, всё-таки нужно оставаться честным перед собою самим. Оттого иную мораль усвоит читатель, если знает истории итог. Кем стал тот рыцарь-старатель? Неужели навечно сокрылся во грот? Отнюдь, за доблесть, за храбрость, за заботу о пастве, совершив деяние, позабыв о долге божьего служителя, он занял место того, кто обрёл покой в ином царстве, занял рыцарь место магистра-блюстителя. Да, стал рыцарь магистром, отныне он решал, как и куда ордену держать путь, и на благо этот рыцарь поступал, не дозволяя монахам с общей дороги свернуть.

Что до Жуковского, его выбор — метрический гекз, опять не сумел Василий обойтись его без. Оттого и Шиллер иной, читателю плохо знакомый, стала баллада почти прозой простой, где редкий ценитель найдёт рифмы полёт искомый. Оставим в стороне, важно сейчас другое, оценим деяние рыцаря по себе, представив, совершим ли деяние сами такое. Как не пойти против установлений? Стоило бы к тому стремиться… Всё же, усвоим мудрость поколений, дети не желают у отцов жизни учиться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэма переведена Василием Жуковским в 1831 году

За дамы честь сражаться рыцарь должен? Он должен её капризам потакать? Так поступает рыцарь, ежли жизнью сломлен, не знающий, как доблесть доказать. Про таких говорят: он бросится в пекло, удовлетворяя смутное желанье девицы. Глаза такого рыцаря отвагою горят, он отберёт дитя у рассвирепевшей львицы. Да разве толк в том хоть малый есть? Доблести разве прибавит отвага храброго душой? Понятным кажется, не пострадала честь. Но не стал ли рыцарь тряпкой половой? Каприз удовлетворён, девица от восторга верещит, вроде рыцарь славой будет окружён, отчего-то оплёванный только стоит. Тут понимай, как желаешь понимание иметь. Не всякий согласится глупостью доблесть добывать. Не дело — лезть к тиграм из-за девичьего каприза в клеть: о том стремился Шиллер рассказать.

Есть случай исторический, его взял Фридрих за основу. Показан пример дидактический, славно пришедшийся к слову. Все думают, рыцари за даму готовы с жизнью проститься. Они ведь сходятся на турнирах за право стать кавалером юницы. С щитами наперевес вскачь устремляются биться, зажато копьё крепко в деснице. Летит щепа, пробивает доспех, смерть за ними следует всегда, пожинает рыцарь победы успех, либо хоронят славного юнца. То дело одно — благородства порыв. Другое дело — истерика дам. Не должна девица, про благородство забыв, требовать потворствовать её сумасбродным мечтам.

Так какое событие разыгралось, чему открыта Шиллером дверь? Что с рыцарем и дамою сталось, какой между ними пробежал зверь? Было то в день, когда король созвал насладиться боем кошек больших. Припали те от прутьев в тень, как упала перчатка промеж них. Случайно дама обронила, а может осознанное совершила деяние, взглядом рыцаря она попросила, дабы вернул оброненное с руки одеяние. Устами едва не опозорила героя, дерзости позволив слететь с губ, ждала она с кошками боя, вдруг скосит молодца испуг. Лицом в грязь не ударил воин, он хладнокровно к кошкам снизошёл, показал, почестей дамских достоин, перчатку на руку девицы возвёл.

Вот незадача, в чём крылась соль повествованья, рыцарь опечален до глубин, не стоила его жизнь подобного старанья, чтобы выходил он на битву с кошками один. Биться с диким зверем доблесть в чём? Заслуги в том нет никакой. Лучше стоять под вражьим огнём, принимая неравный с соперником бой. Вот рыцарь выходит, напротив десять солдат, к победе сражение он сводит, убитыми враги лежат. Вот доблесть — об этом должна девица просить. Не желать возвращения перчатки с пола. Единственным образом оставалось поступить, ибо кипела в рыцаре злоба.

Доказана доблесть, перчатка возвращена. Рыцарь не опозорен по просьбе юницы. Теперь честь будет отомщена, развеян в даме образ дерзкой львицы. Перчаткою в лицо рыцарь бросит, показав презрения полный удел, глупых просьб он не сносит, потому дерзить в ответ смел. Указал на оплошность и поступка дурноту, не сядет более с сей дамою за стол, выберет он лучше в спутницы ту, кто смысл в деяниях обрёл.

Что же, Жуковский точно постарался перевести, не слишком озадачиваясь подачей материала. Казалось, должно и в таком виде сойти, иного читающая публика всё равно не желала. Повестью Василий назвал перевод, отказавшись иначе нарекать, и в таком виде читатель суть содержания поймёт. Чего ещё надо поэту желать? Сказано так, словно сухо излагать поэт взялся, рифма будто больших кошек испугалась, но в конце итог повествования обозначался: с рыцарем дама рассталась.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Положение русской и немецкой литературы к началу XVIII века следует признать печальным. Толком развитие началось за век до того, ничего ещё по сути не представляя. Если среди немцев появились умелые писатели, вроде Шиллера и Гёте, то русская словесность тем похвастаться не могла. Требовались творения, к которым проявят интерес в просвещённом мире. Тургенев больше обращал внимание на данный факт, нежели брался критиковать творения немецкой мысли.

Вот Иван взялся высказать мнение о драме в пяти действиях «Вильгельм Телль» за авторством Фридриха Шиллера. Он пришёл к двум выводам: во-первых, данное произведение является самым обдуманным у автора; во-вторых, тяга немецкого народа к разъединению видна невооружённым глазом. Тут бы вновь пожурить Тургенева за лёгкость суждений. Может и стремились немцы жить обособленно, чему свидетельством существование Священной Римской империи, толком не способной сплотить разрозненные земли, её составляющие. Сам Шиллер скорее ратовал за сплочение немцев в подлинно единое государство. Но Тургенев посчитал иначе.

Дополнительно Иван рассуждал о неточностях перевода Фёдора Миллера. Тургенев это не посчитал кощунственным, скорее признал терпимым. Спасибо уже за то, что хоть кто-то взялся донести до русского читателя произведение Шиллера, пусть и извратив местами изначальный смысл. Главное, добавлял Тургенев, лишь бы русский язык переводчик не коверкал, тогда самый точный перевод не мог быть в радость.

Про перевод «Фауста» Михаилом Вронченко Иван отозвался в более одобрительных тонах. Сперва была составлена очень короткая заметка для «Отечественных записок», рассказывающая читателю о вышедшей из печати книге. Затем написан обстоятельный разбор. Обе литературных работы опубликованы в 1845 году. О Вронченко уже не говорилось в возвышенных тонах. Не было и осуждения. Тургенев справедливо замечал — талантом Жуковского не всякому дано обладать.

Следовало сообщить и о даровании Гёте. Иван писал так, будто немецкой литературы прежде вовсе не существовало. Где те немцы, писавшие до него? Они были. А где литература, ими созданная? Была и она. Так в чём суть претензии Тургенева? Кто же признает ту литературу немецкой, ежели написана она языком любым, кроме немецкого… Иван выражает твёрдую уверенность — все, вплоть до немецких мыслителей, составляли научные и художественные труды исключительно на латинском и французском, нисколько не пользуясь немецким. Что же, укор частично оправданный. Может это было связано с преобладанием данных языков в просвещённых уголках Европы, так и среди русских были литераторы, предпочитавшие писать для Запада средствами соответствующей речи, тем облегчая способность понять сообщаемую ими мысль.

И вот начнёт творить Гёте, предпочитая обратить взор немцев не на мир внешний, концентрируясь на внутренних проблемах. Ежели Шиллер задумает дать народу мысль о соединении на уровне государства, то Гёте попытается объединить немцев духовно. А разве есть иное средство для сближения, нежели единый язык? Правда, зная об особенностях развития немецкого языка, не будешь вполне уверен, что возможно правильное понимание, когда каждая земля имеет отличия в произношении и написании. Требовалось сломать немало копий, чтобы придти к определённому мнению, должному стать общим для всех.

Тургенев не долго расползался мыслью по древу, уделив значительную часть внимания переводу Вронченко, сделав из критического разбора въедливую заметку. В таком случае обычно сетуют на усердие, направленное в ложную сторону. С таким азартом Тургеневу следовало самому взяться за перевод «Фауста», нежели выискивать расхождения. Поэзию всегда трудно переводить с точным соответствием, стараясь при том сохранить певучесть оригинала.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1833 году

Как греки себя представляли прежде? Они в пещерах пребывали дикарями! Жили нисколько не на лучшее в надежде, находились наравне со зверями. За это Зевс пожелал истребить род людской, пресечь существование человека раз и навсегда. Кому же поныне должны быть благодарны люди судьбой? Может тем, что о Прометее вспоминают иногда. Этот титан — дядя олимпийских богов, позволил человеку о зверином образе забыть. Дал он людям основу основ, чем и продолжает род человеческий жить. Зевс на то вознегодовал, приковав титана к скале в горах, и орёл Прометею печень клевал: после и вовсе узником Тартара став. Так гласит предание, у Шиллера изменено оно, ныне Зевс заслуживал людское внимание, будто он человеку позволил обрести естество.

Началось — по Шиллеру — с того, что Церера сошла с Олимпа воззреть на людей. Не встретил богиню никто, не проявил уважение к ней. Не было храмов богам, от туш смрадный дым отходил, поклонялись люди божествам, из которых ни один на Олимпе не жил. Приносили кровавые жертвы те звери, убивая животных во славу небес, они и себе подобных ели, не обходилось человека убийства без. Ни к чему не стремились, погрязли в мраке сомнений. Может потому у Зевса мысли зародились: истребить каждое из живущих тогда людских поколений.

Стала к людям Церера обращаться, говорить — не нужна богам кровь. Не надо так с живыми существами обращаться, зерно лучше на алтарь вскоре готовь. И к Зевсу обратилась — негоже себя от человека скрывать. Будет лучше, если каждого бога суть пред людьми явилась, будут знать — кому почести надо воздавать. Должен Зевс явиться, не откладывая на потом, тогда должны люди забыться, принять олимпийцев с положенным для того торжеством.

Так праздник начнётся! Будут боги к людям с Олимпа сходить. Будет хорошо, если никто обратно не вернётся, станет промеж людей с той поры жить. Пусть Амур — древнейшее существо, приложит старания хаос разогнать, космосу найдя в сердцах людей уголок. Или Афродита — любви естество, даст возможность иначе на мир смотреть, хотя бы на самый малый срок. Сойдут и другие боги, как добрых начал, так и плохих. Их же примут римские тоги, что были потомками троянцев из них. О каждом олимпийце найдётся верное слово, всякому окажется человек тогдашних времён рад, всё для торжества казалось готово, теперь — Элевзинского праздника пора настаёт.

Не нужно гадать почему, но о том гадали при Шиллере и в последующие годы, придавая действию сему, думая, стали преображаться народы. Франция тому пример, где скинули власть королей, обрели источник новых вер, будто из зверей превратились в людей. Никак Церера до французов снизошла? Отринуты кровавые жертвы единому Богу. Религия христианская восвояси ушла, серпом смерти снимавшая головы год от году. Если только так понимать, иначе не получится никак. За благо революцию французов принимать? Знал бы кто — в какой Европа впадёт на полтора десятилетия мрак.

А что же о Жуковском скажем? Смело будем утверждать — последнюю балладу Василий перевёл. Довольно и проделанного — с этим свяжем, почему более он сил переводить баллады не нашёл. О чём не говори, всё — по сути — едино. Глаза, человек, отвори, не ходи снова мимо. Об одно обстоятельство спотыкается род людской, нисколько не желая меняться, продолжает каждый гордиться собой, невольно помогая другим с жизнью в болезных корчах расстаться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1831 году

Увы, погибель человека неизбежна. Принять то трудно, но принятие приходит. Когда покидает последняя надежда, в другом каждый утерю находит. Так судить — позиция земных созданий, иное дело, если речь касается богов. Что мы знаем из древних преданий, что сообщает европейской культуры основа основ? Есть богиня плодородия — Церера, дочь она утеряла по воле Плутона, в то и сейчас сильна людей вера, будто ушла в царство мёртвых Персефона: она у римлян Прозерпина. Плачет мать — природа увядает: для матери потеря едина, только когда дочь увидит — всё расцветает. Шиллер иначе на миф решил взглянуть, его сестра недавно умерла в молодых годах. Нужно показать — былое не вернуть. Ответ для того в каких найти словах?

К Юпитеру Церера взывала. Должен он снизойти до мольбы. От причитаний отдохновенья не знала, по всему миру вяли цветы. Но есть ли власть у кого над богом чертогов подземных? Послушается ли кого Плутон? Да не бывает богов примерных. Каждый строптивостью из них наделён. Не соглашался Плутон, воли на то не давал, Юпитер казался бессильным, а мир всё больше увядал, каждый мнил — стал при жизни мёртвым. Земля высыхала и не давала урожай, мрачное время наступало, но Прозерпины образ Церера забывай, навек её не стало. Когда всё поняла она, на срок в шесть месяцев о грусти позабыв, расцвела цветами земля, прекраснее прежнего быв.

Так к чему пытался Шиллер склонить? Он Церере иное дал понимание необходимости смириться. Дочерью любое напоминание может быть, которого видом пожелаешь насладиться. Допустим, цветы, чем не замена дочери юной? Раз не дано вернуть дитя родное. Прошёл пик тоски вчерашней бурной, теперь за память нужно принимать другое. Пусть миф иначе былое трактовал, там мать обретала на краткое время дочь, но ведь из людей ещё никто так не оживал, нужно ожидание сие превозмочь. Потому, отражение умерших следует искать в умиротворении, никого за утрату не кляня. Об этом и прочтём в стихотворении, вспоминая непременно себя.

Как тут не обратить внимание на горе всех людей, должных неизбежное принимать, не знающих, с кем поделиться мукой своей, о чём в злобе к небу причитать. Вот яркий пример — Шиллера баллада, как бы она написана не была, хватило бы понимания её лада, как сразу станет долго нужна. Писал Фридрих о больном, что терзало его, о себе писал самом, что отпустить не могло. Как смириться, получится ли перенести утрату? Чем образ сестры заменить? Где найти силы брату, так привыкшего кровь родную ценить? Он решил: Церера обрела дочь в цветах, ими любование приносило облегчение. У Фридриха другое на устах — покой приносило новое стихотворение.

А как другие? Например, Жуковский в горе неизбывном был. Проклясть бы мир, имей к тому возможность. Погибла та, кого он сильнее всех любил: от родов скончалась, имев неосторожность. Василий чувствами пылал издавно, баллады связывал лишь с ней, но смерть пришла столь странно, пережить теперь это сумей. Оттого, читатель должен заметить, к теме несчастной любви стремился перейти поэт. Может луч поэзии осветит, хотя бы могилу той, кого уж нет. Требовалось найти смирение, как и Шиллер… Василий его находил, рождалось ещё одно в переводе стихотворение, сам себе отвлечение Жуковский находил. И, надо думать, переводчик из другой страны, не из простого любопытства брался «Жалобу Цереры» переводить, он думал, как смягчить муки свои, желая найти образ, способный заменить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1831 году

Говорят, за счастье нужно бороться. И каждый за лучшую долю бьётся. О главнейшем забывая! Получив счастье, отдать должен самое дорогое, пусть будет нечто золотое, иного не предполагая. Но кто согласится, забыв про равновесие сил в природе? Если возвысился, то позабыл о народе. Человек таков: скажут. Если обогатился, нищим не подал. Если преуспел, другим жизнь сломал. Помнить нужно: за такое накажут. Нет, род людской стерпит, ему не судить. Боги будут карой грозить. Тогда померкнут для счастливца небеса. Дабы быть верным, с историей Поликрата надо ознакомить, лучше тогда получиться запомнить. Ибо не пустые тут словеса.

Поликрат — острова Самос тиран, покоритель соседних стран. Властитель, обласканный судьбой. Что ни день, к нему едет гонец, говоря: очередному владыке конец, одолели его мы войной. Не к добру такое положение дел: египетский царь ему сказать смел, в гостях у Поликрата бывший, — сам сына богам в жертву приносил, лишь бы жребий обильного счастья меня отпустил, отдай богам предмет зависти других, тебе он лишний. Здраво рассудил Поликрат, потерять драгоценность он окажется рад, и богам радость доставит. В море перстень бросил дорогой, небывалой ценности: очень большой. Может тем часть счастья убавит. Видимо, должен больше был Поликрат отдать, за один перстень не дано ему богами управлять. Оказалось тщетным старание. Вскоре доставили рыбу ко столу, то подарок рыбака был. Внутри рыбы тот самый перстень жиром заплыл. Таково древнее предание.

История сообщает — казнит Поликрата персидский сатрап, будет тиран острова Самос распят. Кому такое пожелаешь? А насколько человек согласен терять? Насколько нечто за счастье он может отдать? Сам того не знаешь. Ответ довольно прост: ничего. Взять согласен же всё. Неумеренный аппетит! Оттого и дорога к счастью сложна, не прощает скупости она, нисколько толком не обогатит. Вздор, конечно, — люди выразят сомненье. Глядя на власть имущих, у них иное впечатленье. Что же, на то подобные легенды и слагаются. Надо к совести хоть самую малость взывать, вдруг действительно — с судьбою не стоит играть. Случается такое, счастьем наделённые даже с жизнью жестоко прощаются.

К слову, царь Египта с Самоса бежал, словно грядущее доподлинно знал. Будет худо, раз боги дар отказались принять. Что оставалось Поликрату… неизбежное ждать, смертью мучительной он будет умирать. Но разве должен был тиран унывать? Легенда не сообщает, насколько Поликрат жизнь сохранить стремился, со сколькими сокровищами простился. Мог и остров пустить на дно! О том не дошло сведений до нас, одна догадка потому родилась: скупость из богов не оценил никто. Что перстень один? Всё должен отдать Поликрат. Он же — гордостью пребывал объят. Жалкий перстень бросил в море. Потому смерть принять в муках приговорён, за прижизненное счастье погибнуть обречён. Нужно ли подобное горе?

Прямо назидание, кому его Шиллер мог направить? Чей пыл так стремился ославить? Оставим то без рассмотрения. История важна, какое бы не жило поколение ныне, лишь бы находилось достоинство в родителя дочери и сыне. Хватит для знакомства и выражения о легенде про Поликрата впечатления.

Что до России, снова Жуковский поэзию Шилллера брался переводить, показывая людям, как нужно за счастье судьбу благодарить. Перевод выполнил точно опять. Особый у Василия к творчеству Фридриха подход, где иным мыслям Жуковский места не найдёт. Следует это непременно помнить и знать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переводилась Василием Жуковским с 1818 по 1831 год

Кто есть человек — как понять? Это тот, кто способен предать? Или тот, в чьей гибнут люди пасти? Если он решил дорваться до власти. Или тот, кому на всех плевать? Лишь бы златом обладать. Или тот, кто положение поправить желает? Сам себя в водоворот бросает. Всякий человек случается быть. Есть и такой, чью доброту не сможешь забыть. Есть и такой, кто последнюю рубашку отдаст. Но чаще встречается тот тип, который с потрохами продаст. Такова жизнь, полнится различиями она. Одним мир подавай, других манит война. Но кто с рождения никто, тот всего желает добиваться легко, стараний почти не прилагая, однажды в омут с головой ныряя. Говорят, при короле одного из итальянских царств, а Италия — родина коварств, случилось властелину провозгласить: «Кто достанет со дна кубок, будет сладко жить».

Но кто согласится поступить отважно? Весёлые, они стояли вальяжно. Не соглашались со скалы нырять вниз головой, хватит нажитого до старости с лихвой. Положение, слава, имущество, злато? Не надо, при короле и без того живётся богато. И вышел тогда паж, совсем ребёнок. Снял портки, нырнуть был он ловок. Ушёл в водоворот, в себя воду глотавший, и не выплывал, верно смерть от стихии принявший. То жерло реки, разинувшее рот, под скалою существовало не первый уж год. Когда разбегались волны, и судно мимо шло, поглощало без остатка его речное жерло. Щепки оставались на поверхности воды, стоило стихии утихнуть. От зрелища такого, будь свидетель, долго не мог отвыкнуть.

Рано юношу и его смелость хоронить. Иным полагалось удивить. Всплывёт он, поведает, как сумел жизнь сохранить. Король поверит, но предложит ещё раз прыжок совершить. Зачем? Получит тогда дочь в жёны, наследником царства станет. Разве откажется паж? Нет, он в воду камнем грянет. Выплывет? Отнюдь, не видали даже его труп. Видимо, нашёл на дне речном больший уют. Как знать, призвал храбреца подводный король, оценивший ловкость юношескую не скупо столь. Иная мораль у сюжета, ведь для того баллада и спета.

Как понимать? В зависимости от слова, названием послужившим. Шиллер суть в «Ныряльщике» видел, его на стих и вдохновившим. Нырявший человек — судьбы испытатель, о лучшей доле постоянный мечтатель. Из каких бы побуждений жизнью не рисковал, он обрести недоступное ему желал. Здравое рассуждение молодых лет всегда таково: если сегодня не взять, завтра не возьмёшь ничего. Не стал влачить существование паж, богиня удачи даст выплыть и во второй раз. Иной читатель увидит в ныряльщике человека жадного, потому и ему крайне неприятного. Как не трактуй, человек погиб, на риск идя. Не других он обирал, отнимал жизнь сам у себя.

Перевод баллады — дело особое. Для опытных поэтов вовсе не новое. Кому-то ныряльщик — это «Водолаз». Его тело утонуло, душа на небо вознеслась. Жуковский суть баллады в «Кубок» заключил. Разве несправедливым Василий был? Кубок — человека беда. Губит людей злато всегда. Не человеком он мыслит своё естество, когда за малое ему обещают отдать всё. Не из помыслов плохих паж возмечтал о благе, ему бы дольше пожить — стать героем в итальянской саге. Да отчего родился в тех краях столь отчаянный воин? Давно Италии такой сын не достоин. А если выплыви с попытки второй… возмужай, улыбку сокрой, стань властелином, жестоким к подданным будь. И кубок со скалы бросать каждый год не забудь!

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1828 году

Всегда читатель вопросом задаётся: зачем написано произведенье, к чему сотворено стихотворенье? Толком смысла ведь не придаётся. Допустим, Шиллер про Трою писал, говорил о важных событиях войны, насколько важны должны быть они. И как он это подавал? Но раз желалось сотворить, падение троянцев до конца показав, новым Гомером отчасти став: тогда можно объяснить. Повержен град Приама наконец, рабами стали Илиона жители, ахейцы теперь для них гонители… принимай род Атридов власти венец. Да возроптал тогда же всяк, горькой судьбой гонимый, мраком души томимый, видевший в случившемся знак. Пусть ясно — пал Илион, Шиллеру надо было дописать исторический момент, использовал он веский аргумент: его точку зрения в балладе прочтём.

Не просто баллада — песня хоровая, как древние греки её на театральных представлениях пели, когда ещё выделить главного героя не смели, в том направлении мысли не прилагая. Петь хору полагалось, прочие лица за ним скрывались, отдельными голосами из толпы певших они раздавались, только так тогда возможным и представлялось. Певцов единство — стройный ряд: кто был среди них как победитель, кто судьбы своей хулитель? Предположишь, но не угадаешь никак. В таком духе решил Шиллер повествовать, отправив одних героев морем плыть, других — по земле следом бродить. На что ахейцы и троянцы могли тогда уповать?

Судьба поверженных понятна, презрения они достойны, за их унижение ахейцы спокойны, плывут с рабами обратно. Да разве следует так понимать? С презренными разве бились… кровью презренной разве в боях омылись? Не стоит, разве, честь погибшим всем воздавать? Тот же Гектор, воин в величии почивший, сражённый Ахилла рукой, так же — как ахейцы — герой, смертью мать с отцом омрачивший. И не Гектор один, всякий троянец, принявший гибель. Кого хулить, Париса, вероятно? Он-де поступил отвратно. Пусть аид ему будет отныне обитель. А разве достойны славы ахейцы сами? Живыми отчего-то оставшиеся. Может за славой вовсе не гнавшиеся. И такие речи произносились хора устами.

Завершилось противостояние, как о нём после судить не пытайся, делать то хоть красноречиво старайся, останется оно для потомков словно древнее предание. Всё-таки, из известнейших войн первая, нашедшая в поэмах и трагиков пьесах воплощение, ровно как и Шиллером не одно сложено стихотворение. Значит, на века легенда рождена верная. Как бы не жил человек потом, довольно про с Троей войну писать, ничего иного вовсе не сочинять, отправив не былое, а новое на слом. Может к тому и вёл Шиллер речь, о чём не сразу догадаться сумеешь, разного наговорить посмеешь, дабы стихотворением разум увлечь. Нет, не из простых побуждений Шиллер писал, представлял последствия войн без прикрас, в каждом поколении касающихся нас, но отказываться от войн никто поныне так и не пожелал.

Пить одно вино победителям и поражение принявших, сейчас они — враги до от нетерпения вражды, будут враждовать и их сыны, а после для далёких потомков преданием ставших. И снова война, речи неизменны остаются: почитания достойны павшие, уважения достойны проигравшие. Новые слова всё никак не найдутся.

Позволим о Жуковском оговориться. Зачем притворяться… Не его ли переводом баллады Шиллера могли наслаждаться? Никак не забыться. То неизвестно доподлинно, переводил вроде бы он, по его рукописям того не установлено, заметок в той же мере на найдём. И рифма — бледная довольно… Но раз принято считать. Поступим произвольно, Жуковского за переводчика и будем знать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1818 году

О единстве Германии немец мечтает, он не прочь объединить под одно знамя всех, чей говор самую малость его язык напоминает. Усилия к тому он постоянно прилагает, понимая, ждёт на этом пути нацию успех, но тем беду народу предвещает. На Австрию немец постоянно кивает, на Скандинавию смотреть для него нисколько не грех, швейцарские кантоны в уме перебирает. Оттого немец с судьбою постоянно играет, о чём говорит история из разочарований и вех, только тяга к объединению его одолевает. А кто лучший пример для немца являет? Рудольф из рода Габсбургов, ведь пред ним покорился Пржемысл Отакар: чех. Той поры всякий немец возвращения желает. Теперь всякий помнит и знает, многих горестей хватил немец, если не всех, о чём Шиллер в очередной раз напоминает. Хорошо, когда единый властелин повелевает, когда он немец… не англичанин, не — тем более — лех. Да Шиллер о другом сказать желает.

Нужно поведать, как стал Рудольф королём. Баллады для того надо отведать. Певца сказание прочтём. Вот Рудольф — король, радостен чрезмерно. Хоть возвысился он столь, слушать песни велит непременно. Кто праздник украсит, кто решится петь? Почему немецкий народ квасит, тягу к прекрасному необходимо тоже иметь. И вышел певец, и запел о деянии добром, как некий отец, в поступке скромном, стремился к умирающему поспеть, не имея коня, реку не мог перелететь, снимая обувь с себя. Босым пойдёт вброд, выбора не имея, умирающий его ждёт, идти к нему — сил не жалея. Может святому отцу и не поспеть, не предложи некий рыцарь коня под седлом, теперь реку сможет быстро одолеть, благодарным будет притом. После вернёт коня хозяину он, но тот его не примет назад, был конь под святым седоком, уже такой чести хозяин лошади рад. Пожелал тогда отец, дабы славились рыцаря потомки в веках, чтобы королевский венец сопровождал род во всех временах. Тогда всем понятно стало, когда замолк певец, удивление иное настало: пел сам святой отец.

Такой сюжет в балладе Шиллер отобразил. Рассказал известное. Может излишне красноречив был, но послание сложено лестное. Немцу в себя придти пора, довольно свар, жизнь — не игра, Германия — не вечный пожар. Хватит огню разгораться, должен един быть дом, тем более надо стараться, как бы не пришёл Наполеон. Явится Бонапарт, разве не видит Австрию своим наделом? Нет таких карт, во Франции цвет которых не раскрасишь мелом. Да, Германия единой станет… под властью чужестранца-царя. Пусть лучше тогда Германия в омут канет, настолько народ не ценя. Рудольф из Габсбургов — дело иное. Стал Германией некогда править, осуществив дело благое, сумел разрозненный народ возглавить. Такому бы повториться, но мечты останутся мечтами, немцу с братьями не сплотиться, стали друг другу врагами. И ладно, иное теперь желанье, Шиллер хотя бы так его отразил, свежо старое преданье, но саму Германию объединить Фридрих всё же просил.

Что до российских палестин, там восседал отлично господин Жуковский, умелый переводчик Шиллера один, или не один: пожалуй, самый ловкий. Сущую малость изменений Василий внёс, существенными их назвать нельзя. Всё равно сомневающегося в этом найдёшь: кто ругал поэта, персону свою больше любя. Что до России, то трудно сказать, к чему баллада попалась Василию в руку, вдруг с рифмой тренировался, варианты думал подбирать, чем бы разбавить апрельскую скуку.

Автор: Константин Трунин

» Read more