trounin.ru

Осуждать — этим заняты люди после событий. До их свершения — ничего, кроме метаний, не наблюдается. И Эренбург взялся осуждать! Парижа уже нет, как нет и Третьей Республики. И Франции нет, есть лишь режим Виши. Что с этим делать? Показать, как плохи метания. Пытаясь достигнуть лучшего, французы в очередной раз доказали отсутствие у них подлинной храбрости. Так получается судить о большинстве, может в том и совершенно неповинных. Но разве кто посмеет сказать, что слова политиков — не есть слова граждан? Какие чувства одолевали власть имущих, такие же терзали рядового жителя. Придти к единому мнению французы не могли. Одни страстно желали уничтожить социалистов Советского Союза социалистами Германского рейха, другие надеялись на линию Мажино и стойкость бельгийцев, третьи — смотрели на Англию. Как итог, Париж был сдан без боя. В который раз французы терпели поражение, неизменно оставаясь гордыми за величие, вновь внезапно оборванное силой немецкого оружия. Всему этому был очевидцем Илья Эренбург, и об этом он решил рассказать на страницах художественного произведения.

В Европе напряжение. Более двадцати лет назад отгремела Мировая война, монархия в России пала, обозначилось до того небывалое движение — социалистическое, истоки которого в привычном его понимании — порождение самих французов, с их же Великой революцией. Отчего же французы теперь стали этому противиться? Впрочем, всегда среди них находились ярые противники всякого стремления к построению коммун. Таковые обозначились и перед Второй Мировой войной. Совсем недавно умер Барбюс, так истово призывавший не допустить повторения кровавой бойни всех наций на всех континентах. Но разве это дело? Гитлер не воспринимается всерьёз. Кто он? Национал-социалист. Опаснее воспринималась Италия, где власть сосредоточил в руках Муссолини. Вот он действительно опасен, ведь он — поборник фашизма, возросшего на идеях футуристов. Это после придётся трезво взглянуть на прошлое, увидев, как ничтожен Муссолини, воспринимаемый угрозой, и как силён оказался Гитлер, просивший у Европы малое — отдать ему Судеты. Проще дать малое, так откупившись от большего. Французы исторически привыкли видеть власть над тем, что им никогда не принадлежало, особенно в областях центральной Европы.

Что представляла из себя Франция накануне Второй Мировой войны? На выборах победила партия Народный фронт. В стране воцарился олигархат, игравший на бедственном положении пролетариата. Когда дело стояло — рабочим уступок не давали. Были заказы — уступали крохи. По соседству, в Испании, разгорелась гражданская война, в которой верх одержали фашисты во главе с Франко. Занятые участием в судьбе испанского народа, французы не видели происходящего среди бельгийцев. А там, в 1940 году, бельгийский король Леопольд III объявил о капитуляции перед Германским рейхом. И тогда-то поняли французы — они обречены, они ничего не смогут противопоставить немцам, грозит более страшная катастрофа, нежели имела место при поражении под Седаном за семьдесят лет до того.

Эренбург не осуждал французов. В «Падении Парижа» они осудили себя сами. Вся их деятельность, направленная во благо, привела к полному поражению и утрате государственности. Франции не стало, будто её никогда не существовало. Голову подняли угнетаемые силы, только ставшие пособниками национал-социализма, достойные упоминания с презрением. Хотя, забегать вперёд не следует. Иначе придётся судить о произведении Эренбурга, исходя из опыта, которого у Ильи, к моменту написания, не имелось. Кто же знал, да и верил ли кто, что Германский рейх нападёт на Советский Союз? И среди советских граждан имелись различные предположения прежде…

Автор: Константин Трунин

» Read more

Французы! Что думать о них? Великим народом более никто и никогда их не назовёт. Прошло то время, когда о принадлежности к французскому народу человек мог заявлять гордо. Теперь давно уже не так. Одним из первых это подметил Виктор Гюго. Он обратился к французам, взывая к их славному прошлому, укоряя измельчавших современников, чьими предками являлись храбрецы. Потомки Гюго не стали изыскивать права сильного, продолжив утопать в болоте либеральности. Они опустились до того, что рядовой солдат отныне мог поливать грязью военное командование и высшие политические силы страны, оставаясь за то безнаказанным, к тому же, получая литературные премии, вроде Гонкуровской. Да, Анри Барбюс излил горечь на страницы «Огня», высказавшись о наболевшем. Данным поступком он лишь подтвердил тезис о слабости французской нации. Теперь точно ясно, что на планете существует единственный народ, способный без боя отдавать города, уповая на должное последовать мирное соглашение. И до той поры французы останутся слабыми, пока в них не проснутся львы, хотя бы времён Наполеона, а ещё лучше века Теодора д’Обинье, чтобы уметь отстаивать правду не книжными публикациями и не мирными акциями, а силой. Впрочем, храбрость в жилы французов вольют другие народы, подменив само понимание француза, уже не совсем европейца.

Как прежде воевали? Побеждала самая стойкая армия. Её солдаты уверенно маршировали под градом картечи, не замечая пушечных ядер и свиста пуль. Никто не прятался в окопах и не возводил укреплений, ежели к тому не имелось существенной необходимости. Сходились на местности, не рассыпаясь, строго удерживая позицию, находясь с боевыми товарищами плечом к плечу. Военная наука с той поры шагнула вперёд, вынудив искать иные способы борьбы. Отныне требовалось сохранять жизнь солдат, иначе в чистом поле они будут моментально уничтожены. Солдаты это понимали, отчего мельчал их моральный дух. Более не казалось нужным проявлять отвагу и заряжать уверенностью товарищей. Отнюдь, лучше укорять действительность и лить слёзы на беспомощность. Солдат стал опасаться абсолютно всего, особенно боясь потерять жизнь. Такова общая тенденция, но французы слишком дорого оценивали своё существование, что называется банально просто — трусостью.

Нет, французы держались стойко. Они лишь занимались бузотёрством. Они говорили, как им противно воевать. Они не хотели умирать за других, остающихся вне сражений. Ведь не каждый в армии воевал, многие специальности оставались вне войны, многие уклонялись от призыва на службу. В целом, месить грязь приходилось людям, которые не могли понять, зачем они это делают. Та Мировая война велась из не до конца выясненных причин. Но люди каждый день умирали, принимая смерть, приходящую к ним внезапно. Просто твой товарищ, с кем ты говоришь, оказывался разорван снарядом. Сохранить благоразумие в такой обстановке не представлялось возможным. Однако, прежде в войнах такие ситуации случались сплошь и рядом, вследствие чего никто не паниковал. Теперь солдат не мог осознать, как ему быть и для чего продолжать находиться на передовой. Виной тому и то обстоятельство, что командование отдалилось за пределы полей сражений, оставив солдат сражаться в одиночку. И это вызывало основное недовольство.

Барбюс дал ясно понять — он желает честной войны. Потому в нём и засела трусость — он не знает, чего ожидать от следующего мгновения. На честной войне не должно быть никакого другого оружия, кроме того, благодаря которому солдаты могут сходиться на поле боя лицом к лицу, добиваясь права на жизнь согласно собственных способностей. А ещё лучше и вовсе не допускать войн. Делясь подобными мыслями, Барбюс забыл о необходимости бороться любыми средствами, благодаря которым сможешь отстоять право на существование своего народа. Если постоянно лить слёзы и искать виноватых — война будет проиграна. Достаточно понять истину — кто ищет справедливость, оной никогда не найдёт, зато потеряет всё.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть ли у доктора право на ошибку? Говорят, что такого права быть не должно. За всякой неудачей неизменно следует остракизм. Возникает требование следовать определённому стандарту выполнения медицинских процедур, которые создают гарантию непогрешимости. Даже допусти доктор смерть пациента, не отступив от стандарта, к нему не получится применить наказание. И любой медик это понимает, хотя бы таким образом защищённый законом от гнева родственников умершего пациента, как и от самих пациентов, возможно искалеченных. Но как быть с будущим медицины? Уже не получится совершить прорыв, поскольку он не предусмотрен, строго наказываемый в денежном эквиваленте. Что же, прежде подобных ограничений не возводилось. Доктор оказывался волен сам решать, как именно ему лечить пациента. Платон Кречет из тех, кто брался за сложные случаи, ибо он один соглашался оперировать, когда другие хирурги отказывались. Он не боялся брать ответственность на себя, и вполне мог подвергнуться остракизму. Он обязательно был бы осуждён обществом, не случись удачи, заставившей высших лиц города увериться в необходимости существования специалиста, готового действовать вразрез с установленными в медицине правилами.

Зрителю сразу давалось представление о главном лице пьесы. Платон Кречет — хирург, горящий на работе. Действующие лица собрались на сцене и ожидают, когда Платон соизволит их посетить. Повод к тому весомый — у Кречета день рождения. Он бы и пришёл, не случись сложного случая. Все в операционной палате понимали — смерть пациента неизбежна, может только проживёт на день или два дольше. Да, если умрёт, вина ляжет непосредственно на хирурга, будто бы ему не хватило навыка, скорее всего совершившего ошибку, ведь обязательно должно было последовать выздоровление. Почему-то никто не желает понимать, что организм человека порою невозможно сделать обратно здоровым, и облегчить самочувствие никак не получится. Остаётся надеяться на талант доктора, берущемся из гуманных соображений совершить невозможное. Когда звёзды сходятся, пациент может быть избавлен от страдания. Однако, летальный исход неизбежен с равной долей вероятности.

Платона не пожелают понять. Он не вылечил, значит хладнокровно сделал всё для смерти пациента: таково мнение большинства. Удивительно в этом то, что его берутся осуждать даже коллеги. Кто просит Кречета выполнять операции, имеющие едва ли не нулевую надежду на благополучный результат? Из-за его деятельности в статистических отчётах за больницей числится высокая смертность. Значит, страдает репутация медицинского учреждения, пропадает доверие у будущих пациентов, сомневаться начинают и высшие лица города. Получается парадоксальная ситуация. Вроде Платон стремится помогать, но своим энтузиазмом он себя же и губит, вместе с коллегами. Оттого и осуждаем Кречет, от которого требуется браться за случаи, где операция будет с высокой доли вероятности успешной, а безнадёжным пациентам отказывать, находя для того стандартные отговорки. Так и сообщается: пусть люди живут оставшиеся им дни, не умирая под скальпелем.

Против Кречета восстанет медицинское общество, будет написана петиция об его отстранении от медицинской практики. Тучи сойдутся над Платоном, скорее всего грозящие неизбежным увольнением. Так оно обычно и случается, когда лучшие уступают под нажимом мнения менее успешных. Редко с кем случается возможность найти спасительное средство. Проведи Кречет ещё одну операцию со смертельным исходом, как участь его окажется предрешена. Под занавес пьесы водитель главы города попадёт в аварию, ему потребуется сложная операция, хирурги из Москвы не успеют приехать: становится понятно — человеку суждено умереть. Теперь всё в руках Платона. И зритель уверен в положительном завершении медицинского вмешательства. Всё-таки должен иметь доктор право на ошибку! Имея риск, он позволит жить одному из обречённых, что уже само по себе станет благом.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что Бога вспоминать, когда дела вершат земные боги? Исчезло божественное из государства, прежде называвшегося Россией. И боги в том государстве далеко не те, какими были небожители до них. Раньше власть считалась бессмертной, переходя от старшего поколения к младшему, чаще от отца к сыну. После всё изменилось — кому хватало больше наглости, тот и брал бразды правления. Было ли тем людям до забот о нуждах страны? А если было, то они понимали, для совершения им потребного у них есть единственный шанс. И насколько таковой шанс окажется оправданным, ежели потомки его запомнят просто в качестве тридцать седьмого года? Белов подвёл повествование трилогии к неизбежному — к кровавым чисткам. Гильотина запускалась!

Год великого перелома свершился. Свершился и надлом в мировоззрении Сталина. Вождь начитался учебников по Великой Французской революции, усмотрев в былом неприятные для себя моменты. Он смело сравнивал себя с королём, действуя на опережение. Он не собирался позволить евреям положить конец его начинаниям. Он не даст накинуть петлю на шею. Нет! Сталин сделает всё быстрее. Это он даст волю маховику. Это он разберётся со злопыхателями. Никто ему не помогал добиваться власти, и уж не евреев заслуга в свершившемся. Такой ход мыслей внушил Белов вождю, посчитав достаточным обоснованием для развернувшейся под Россией бездны.

Кто ныне становился за бога? Тот, кому жрецы будут приносить жертвы, кого будут хвалить и возносить миряне, за заступничество кого станет молиться большая часть населения. Люди не избавятся от веры в существование Вседержителя. Им не так важно, в каких высях он обитает, хоть является обыкновенным человеком из плоти, ничего божественного в себе не подразумевая. Вера творит чудеса, поэтому в государстве обязан быть бог, каких бы приношений во имя собственной славы он не требовал.

Иные граждане вспомнят — не должны они поступать против человеческих ценностей. Что им некто на Олимпе, когда им за богов сами люди, прославившиеся отвагой и решимостью. Если станут предлагать доносить, будут ли? Не будут. Тогда их заставят, пригрозив. И тогда не будут, зная о поступках предков, шедших на смерть во имя чести, а уже потом во имя Отечества. И может быть во имя Бога, что становилось всё меньше похожим на правду. Теперь всё менялось. Бога не было, но бог был. Отечества не было, но оно сохранялось в сердцах. Честь и вовсе исчезла, заменённая необходимостью принести её на алтарь победы ложного пролетариата. Это год тридцать седьмой — утрата смысла человеческого существования.

Так тяжело думал Белов, не допуская иных вариантов. Видел он сугубо мрак, сим мраком отражая канувшую в Лету действительность. Он брался судить за других, не всё помня о былом лично. Может он ведал о разговорах очевидцев, слушал настрадавшихся от сталинской власти. И он смотрел наперёд, зная о должном свершиться. И читатель ему поверит, пропитанный создавшимся вокруг Сталина антуражем. Оказались забыты радостные чаяния современников, довольных достигнутыми свершениями. Каковым бы не было их горе, они крепко держались друг за друга, не позволяя овладеть ими другим чувствам. Но тридцать седьмой год наступал — избавляя государство от старой мысли, поселяя в гражданах мысль новую. Не страхом наполнялись головы людей, да принято теперь думать, что наполнялись головы как раз страхом. Такова парадигма, упавшая на сторону однобокого восприятия.

Точка зрения Василием Беловым высказана. Новые поколения будут сказывать о былом уже иными словами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём писать, если не имеешь о том никакого представления? Это самое тяжёлое в жизни писателя, не умеющего ещё понять, о чём ему вообще следует рассказывать. Годного для художественной обработки много, а её достойного почему-то не находится. Следует поступить по рецепту Хаггарда. Находите человека, убеждаете его составить вам компанию. После находите другого человека, который о вашем замысле ничего не должен знать, в идеале ему не полагается узнать и после. Лучше, если им окажется постороннее лицо, совершенно неизвестное. Достаточно один раз его увидеть, чтобы в остальном додумать сюжетные детали самостоятельно. Теперь следует приступить к написанию истории, но не совместно, а раздельно. Потом проверите — у кого лучше получилось. В случае Хаггарда произошло следующее: он продолжил писать до финальной точки, а с кем он договаривался — сдался едва ли не сразу. Вполне можно сказать, кем приходился Райдеру тот человек — им была его жена.

Проблему начинающего писателя усугубляет неумение грамотно подходить к изложению. Хаггард этому не придавал значения. Пусть получится плохо — лишь бы получилось. Никому не понравится? Только бы набить руку. Совершенствоваться Райдер будет долго и плодотворно. Первые его художественные работы отличались стремлением к написанию полновесных романов, тогда как в последующем он чаще ограничивался созданием расширенных повестей.

Что происходило с первым художественным произведением Хаггарда? Говорят, Райдер увидел миловидную девушку в церкви, твёрдо утвердившись в желании написать о её жизни, пускай никогда её он больше не встречал. С какого конца браться? Представить девушку в церкви и продолжить жить за неё на страницах, либо вернуться назад, а может и вовсе писать о разных моментах её жизни? Довольно трудно определиться. Райдер хватался за всё. Пока ещё он не умел продумывать действие наперёд, поэтому сперва сообщал одно, после возвращался по хронологии персонажа назад, описывая, почему всё случилось именно так. Повествование получалось рваным. Зато оно получалось, какой бы читательский отклик не был получен. Впрочем, придавать значение читательскому вкусу явно не стоило. Хаггард был прав хотя бы в том, что набивал руку, для чего в беллетристике все средства хороши, вплоть до написания произведения по мотивам, либо вовсе переписывая знакомую историю своими словами.

Желательно добавить в сюжет печальное прошлое действующих лиц, связанное с проблемами их теперешнего быта. Обязательно зародить интригу ожидания развития событий. Ещё лучше бросать действующих лиц на совершение опрометчивых поступков, дабы они не сумели с ними никогда справиться, постоянно подавляемые морально. Чем круче будет перед читателем подъём по сюжетной канве, тем лучше. Да вот не скажешь, чтобы читатель настолько уж проникся вниманием к данному произведению Хаггарда. Чудо и то, что нашлось всё-таки издательство, согласившееся на публикацию. Не сразу Райдер смог таковое найти, понадобились доработки и смена названия. Прежнее звучало иначе — «There Remaineth a Rest».

Читатель может узнать о содержании произведения. Это викторианский роман с разнообразием задействованных персонажей и запутанностью родственных связей, поэтому это ещё и семейная сага. Такого описания достаточно, чтобы читатель им заинтересовался или отказался от знакомства с ним. Надо помнить и о слабости подачи материала. Вместе с тем, произведение требуется к осмыслению всяким, кто берётся понять рост творческого потенциала Хаггарда, кому интересно найти грань перехода от романтизма английских будней к романтизму сокрытых от человеческих глаз миров. Этого осталось ждать не так долго.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Ромен Гари, Эмиль Ажар, Фоско Синибальди, Шатан Бога — псевдонимы Романа Кацева. Этому человеку было тесно в рамках одного восприятия действительности, он брался смотреть на мир с разных сторон. И даже от своего имени он написал такой литературный труд, который человеку со здоровым рассудком не припишешь. Да и стал он известен читателю лишь в середине второго десятилетия XXI века, до того собиравший пыль. Требовалось ли давать ему жизнь? Роман писал об умертвиях, существующих в загробном мире, пребывающих в счастливом осознании своей мёртвой сущности. Их более не беспокоили прижизненные терзания, не имелось между ними причин для вражды. Они полностью отдались удовлетворению страстей истлевшей плоти. Такой сюжет — фантазия автора: скажет читатель. Что же, поправим читателя: такой сюжет отражает сообщённую Кацевым предысторию — главный герой допился до белой горячки, забрёл на кладбище и там стал очевидцем всему тому, о чём рассказано в «Вине мертвецов».

Нужно понять, каким образом среди экзистенциалистов Франции мог раскрыться талант Кацева. Тут можно подумать, и, вероятно, следует хорошо подумать, взявшись всё-таки за труды, написанные в качестве Ромена Гари. Сам Кацев начинал творческий путь с, как стало модно говорить, аллюзий. Сложно принять сообщаемый им сюжет, хотя бы в силу причины его наполняющих деталей. Умертвиям ведь ничего другого не требуется, кроме реализации базовых человеческих желаний, вроде необходимости удовлетворения самых основных потребностей. Таковым является всё, что поддерживает функционирование организма. Потому умертвиям нужно есть, причём насытить своё брюхо они никогда не смогут. Им нужно справлять физиологические потребности с особо звучным испусканием ветров. А про сексуальный аспект можно было бы и вовсе умолчать, не превалируй он в повествовании над всем. Знаете, кто самый счастливый в мире мёртвых? У кого сохранилась плоть на костях, ибо он может удовлетворять все представленные потребности в максимальном осуществимом для него количестве.

Пожар новой Мировой войны разгорался. Чего не хотел допускать Анри Барбюс, то казалось всё более близким к осуществлению. Третья Республика не предпринимала мер к спасению государства от жадных взоров немцев, которым опять мнился Седан. Юный Роман Кацев, будучи двадцатитрёхлетним человеком, на собственный манер старался остудить пыл бредящей социализмом Европы. Он показал, как в одной могиле спокойно уживаются немец и француз, убившие друг друга на прежней Мировой войне. Зачем им то понадобилось? Разве не мог смертельно раненный позволить продолжать жить другому? И теперь француза пожелали перезахоронить под Триумфальной аркой, но на злобу всем Роман выдаст за француза немца, ибо, будучи скелетами, никто не увидит между ними разницы, удовлетворившись каской, единственным отличающим француза от немца признаком. Так зачем враждовать, если перед смертью все одинаково равны? И читатель обязательно додумает, понимая, вечной жизни не существует.

За действительно важной стороной произведения не разглядишь её значения. Всё тонет в постоянно пускаемых ветрах и удовлетворении сексуального желания. В этом Роман в той же мере оказывался прав. Всему на планете удел — оказаться использованным для человеческого стремления оным обладать. И нет никакого значения, насколько всё это эфемерно. Кто поймёт «Вино мертвецов», тот вынесет самое полезное из его содержания. К сожалению, прочий читатель ничего не заметит, кроме фантасмагории, причём весьма отвратительного наполнения. Как может понравиться поведение столь распущенных персонажей?

Кажется, никто не задумывался, что к пьяному приходят черти, способные научить правильному восприятию бытия. Хотя, это надуманное мнение, поскольку чаще всё случается наоборот. Кацев вполне мог вместо скелетов изобразить жизнь белочек.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как Новиков-Прибой на «Орле» до Цусимы ходил? С величайшим презрением! Он — революционер, ратующий за справедливое распределение человеческих благ на планете, оказался вынужден поддерживать противное для него мероприятие: войну империалистических держав. Будучи социалистом, в 1903 году за пропаганду взглядов арестован и определён на броненосец «Орёл». Так ему случилось отправиться сражаться в японские воды, против чего он не мог предпринять никаких действий. Почему же он не взбунтовал матросов во время похода? Очень просто, дабы не допустить раньше времени противодействия правительства социалистическому движению. Именно так он оправдывался перед читателем. Новиков предпочёл стать участником Цусимского сражения и принять смерть, поскольку иного быть не могло, к чему он постоянно будет подводить повествование. Так уж сложилось, что армией и флотом в России со времён Александра III управляют бездарные командующие. Иного «полезного зерна» читатель из текста не вынесет.

Роман-воспоминание «Цусима» разделён на две книги. В первой рассказывается о событиях до и после Цусимского сражения. Начинает Новиков с извещения о печальной участи российских моряков, частью утонувших, частью взятых в плен. Среди пленных пребывал и он сам. Затем Новиков вернулся домой, уже не застав мать в живых. Однажды ему захотелось написать рассказ, что он и сделал. Полученного гонорара хватило на добрую пирушку с товарищами по флотской службе. Оказалось, писать у него получается, значит нужно браться за произведение большего размера. Да и была мечта у Новикова описать Цусимское сражение.

Никто не хотел воевать: утверждается в первой книге «Цусимы». Предпринимались всяческие попытки оградить себя от участия в будущих сражениях. Офицерский состав занимался порчей кораблей, из-за чего их приходилось ремонтировать, а значит и выйти в море они не могли. Матросы наносили урон своему организму более прозаическими способами, то есть могли ходить по кабакам в страстном желании обрести венерическое заболевание. Подобная характеристика предвоенного настроя никак не соответствует периодическим изданиям тех лет, описывавших обратную картину, говоря о широкой поддержке населения, готового снабжать армию и флот деньгами, в том числе и самолично отправляясь в место боевых действий. Следует учесть непосредственно взгляд самого Новикова, представляемого всюду на страницах политически подкованным человеком.

Поход — это зря затеянное мероприятие. Не те офицеры находились у командования эскадрой, дабы суметь провести флот до берегов Китая и Японии. Требовалось обогнуть Европу и Африку, чтобы выйти через Индийский океан к Порт-Артуру. На пути случится множество несуразностей, чему повинны окажутся как раз офицеры. То они примут за вражеские корабли рыбацкие лодки, то заставят трудиться под жарким африканским солнцем, то совершат иную оказию. Причём Новиков так часто на это обращает внимание, что немудрено задуматься о матросах, способных мыслить полезнее для флота, нежели обученные морскому искусству офицеры. Впрочем, на «Орле» будет единственный офицер, сочувствующий матросам и снабжающий их литературой, способной пробудить революционный настрой.

Плыть до Порт-Артура долго. За это время сам Порт-Артур падёт, эскадра вынужденно остановится на Мадагаскаре, пробыв у его берегов два месяца. В Новикове успеет проснуться писатель-натуралист, подмечающий особенности в движении солнца, сообщающий о диковинных фруктах, вплоть до вкусовых ощущений. Матросы и вовсе потеряют уважение к офицерам, открыто высказываясь о наболевшем прямо им в лицо.

Так бы закончились мытарства матросов, поскольку стало ясно — идти дальше в японские воды бессмысленно. Поддержку русские корабли в море не встретят, японский флот имеет значительное преимущество, но и оставаться на Мадагаскаре нельзя, ибо тогда придётся затопить всю эскадру, ведь на обратном пути углём их снабжать не станут. Сражения с японцами было не избежать, и двадцать пятого мая 1905 году в Цусимском проливе произошёл бой, описанный Новиковым во второй книге.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Коллективизация для общества — есть благо. Только как её осуществить, не затронув личных интересов каждого? В Советском Союзе проблему решали радикально, избавляясь от всякого, стремившегося к ведению отдельного хозяйства. И всё-таки человек и при коллективизации оставался похожим на себя прежнего. Дети не чурались озорства, спокойно присваивая общее. И среди взрослого населения отмечалось появление индивидуалистов. Что же, как всегда, устанавливать действительность взялись писатели. В Грузии им, среди прочих, стал Лео Киачели, составивший повествование «Гвади Бигва».

В коллективном обществе всё должно перемешаться, оставив в непонимании стороннего наблюдателя. Раз так, то и Лео сообщал историю, заставляя гадать — кто и где, чем и для какой цели занимается. При невнимательном чтении именем из названия можно назвать и ребёнка, и его родителя. В целом же, сама суть того не кажется важной, ежели судить о действительно коллективном обществе. Пусть хоть каждое действующее лицо именуется одним именем, сущность того не изменится. Да и Киачели к такому образу мыслей не склонялся — излишне футуристичным бы оказалось. Всё-таки он сообщал о реалиях Грузии, сделав по мере присущих ему сил.

Коллективизация или нет — представление о горах и их жителях это не изменит. Прежде всего — пастораль. Остальному быть где-то ещё в мнении советских граждан о жизни в предгорьях и на горных склонах. Пастухи пасут овец, растёт виноград, шумит река и поспевают ароматные фруктовые плоды. А ведь страсти всё равно должны кипеть. Где-то неподалёку обязательно существуют абреки — преступные элементы среди обитателей гор. У Киачели их нет. Он просто сообщал о необходимом существовании определённых явлений. Гораздо важнее высказать укор кому-нибудь из участников повествования, дабы тот задумался, как он смеет не вырабатывать трудодни.

Кажется, в советском обществе детям и приходится думать о действительности. Размышляют они будто бы подобно детям, представляемые потому наивными созданиями. Вот есть у председателя корова. Зачем она ему? Молоко он не пьёт, благами от неё не пользуется. Может лучше ребятне отдать? Она бы нашла применение корове для собственной пользы. Вроде и правильный ход мыслей задал Киачели. Да как быть с коллективным мышлением? Ребёнок должен у него видеть, что председатель содержит корову для блага колхоза, позволяет пользоваться молоком нуждающимся. То есть хоть и не для себя, так для других.

Очень трудно показывать общество со стороны детского восприятия. Для того нужно самому оказаться ребёнком, иначе в твоих словах будет сквозить фальшь. Коли взялся писать об определённом, о том и сообщай. Через себя не переступишь, пока нечто чуждо. Вот и думается — не за ту тему взялся Лео Киачели. Да, от него требовали. Да, он понимал, должен написать на определённую тему. Ведь должен советский писатель написать минимум одну книгу про колхоз, значит такая будет им написана. И для Сталинской премии работы Киачели оказалось вполне достаточно, может с целью показать — даже такое исполнение устроит не очень уж и взыскательного обывателя. Главное, выдержана определённая тематика.

Раз книга получила Сталинскую премию, плохо о ней сказать уже не могли. Требовалось искать, за какие моменты хвалить содержание. И таковые нашлись, в той же мере без особых литературных изысков находя и однобоко трактуя, притом не подтверждая ни знаковости произведения, ни весомости его содержания. Так и годы спустя, читая труд Киачели о колхозе, видишь жизнь грузинской деревни так, как она могла жить и без коллективизации.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Горький — философствующий писатель. Не просто стремящийся познать и определиться с пониманием сущего, а именно прибегая к методу философствования. Да, человеку следует думать о лучшем — ему нужно к тому стремиться. Но человек — есть человек. Вот потому и появилась ещё одна поэма в прозе, названная лаконично — «Человек», и более ничего лаконичного не содержавшая. Максим принялся пространно размышлять, предложив текст для публикации в товарищество «Знание» в 1903 году. Он сам понимал — язык повествования совсем не тот, заставляющий читателя смаковать каждое слово. Некоторые части произведения остались в архивах и письмах, не предназначенные для ознакомления с ними посторонних лиц. Можно кратко сказать: поэма не удалась.

В сборнике товарищества «Знание» за 1904 год опубликован «Рассказ Филиппа Васильевича». По смысловому наполнению он сходен с содержанием произведения «Тюрьма». Рассказчику довелось встретить крестьянина, тот стал просить у него денег, объясняя тем, что рад бы заработать, только везде ему в работе отказывают.

В 1905 году в одном из сборников всё того же товарищества «Знание» Горький опубликовал очерк «Девочка», дополняя им произведение Пустынниковой «Дунька». И он касался темы неустроенности людей в России. Невозможность добыть пропитание приводила к вопиющим случаям, вроде теперь описанного Максимом. Ему довелось увидеть на улице смазливую девчонку, чуть не ангелочка, которым можно долго любоваться. Иллюзия быстро оказалась разрушена! Девочка подошла к нему и предложили себя за пять алтынов.

Про Чехова Горький писал в 1905, 1906 и 1914 годах, публикуя отрывки из воспоминаний в «Нижегородском сборнике» товарищества «Знание», некоторые из них оставив до 1923 года, когда в журнале «Беседа» опубликовал под одним заголовком «Из дневника». Это скорее набор зарисовок. В первой Чехов представлялся ратующим за получение образования всяким гражданином страны, для чего он мечтал построить школу для сельских учителей. Во второй — Чехову довелось прослышать будто учитель бьёт учеников, и зная нрав последних, в том мог бы и не сомневаться, но усомнился. В третьей — на вопрос о том, чем закончится война, он хитро ответил: миром. В таком случае, кого Чехов любит — турков или греков? Оказалось, что Чехов больше любит мармелад. И далее Горький повествовал в подобном же духе.

В 1905 году для одного из сборников товарищества «Знание» опубликован довольно сумбурный рассказ «Букоёмов, Карп Иванович». Для газеты «Борьба» написан рассказ «И ещё о чёрте», продолжающий тему бесед писателя с чёртом. На этот раз чёрт вопросил: зачем вообще поминать чертей, ежели люди стали вести себя куда гаже?

Для первого и последнего выпуска журнала «Жало» Горьким написаны сценка «С натуры» и эссе «О сером». Максим философствовал. «С натуры» — это сценка о крестьянах, слушавших умные речи, ничего не понимавшие, при том твёрдо знавшие — как прежде вешали, так и будут продолжать вешать, какие изменения не случись, к лучшему ли или к худшему они будут. Размышляя «О сером», Максим показал читателю существование особого типа людей, обычно никак не рассматриваемого. Ежели существует красный и чёрный цвет, человек бывает холериком или сангвиником, активным или пассивным, то может быть он ещё и безучастным. Такому человеку важно жить в тепле и сытно питаться. Вроде бы такие люди — благо для государства. Если они есть, значит нет повода для волнений. Да вот Горький их прозвал паразитами, представителями того самого серого цвета, так противного ему самому.

Написанным в 1905 или 1906 году считается «Письмо в редакцию», опубликованное почти тридцать лет спустя. Горький отвечал на нападки читателей, считавших риторику Максима об Америке излишне мягкой. За подобное он просил его извинить, специально очернять или обелять действительность он не привык, потому и не обессудьте — всё так, как о том написал.

1906 год — это публикации в журналах «Адская почта» и «Жупел», чаще подписанные псевдонимом Иегудиил Хламида. Это короткие произведения и мудрствования: «Мудрец», «Правила и изречения», «Изречения и правила», «Собака», «Афоризмы и максимы». Например, восседаешь где-то? И ценишь себя высоко от высоты кресла? А сколько то кресло стоит, помнишь? Вот и цени себя по цене кресла, никак не дороже. Жаждешь свободы? Иди в полицию. Милосерден? Тогда сперва поймай блоху, лишь после можешь её убить. Видишь собаку на улице сегодня? Нравится? А её труп, который ты застанешь завтра, тебе тоже понравится? Вот и к людям относись, понимая их будущее. Неужели зубная боль стоит решения мировых проблем? Тогда это слишком большое обязательство для так считающего. В схожем духе написана миниатюра «Старик», опубликованная в «Новом журнале для всех» пятью годами позже.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Какой бы паршивости не был человек, он обязательно стремится оказаться счастливым. Методы у него на этом пути могут быть разными. Неизменно единственное — желание озаботиться о собственном благополучии. Пускай на десять лет, один год или даже день, час, а то минуту, либо секунду. Ведь не зря говорят о некоторых действиях, что ради их свершения не жалко будет отдать жизнь. И с чем каждому человеку труднее всего справиться? Со схожим желанием других людей, поскольку все хотят жить при лучшем из им доступного. Отсюда и все беды, самим же человеком порождаемые. Самым действенным инструментом. убирающим с пути мешающих, является тюрьма. Ежели некто неугоден обществу, он лишается свободы и возможности добиваться счастья ему присущими методами, обычно идущими вразрез с представлениями общества об их позволительности.

Вторую половину XIX века Россия шла по опасному пути формирования здорового общества, в котором каждый индивидуум обретал равные возможности. Однако, к началу XX века оставались те, кто был равнее. Считавшие подобное недопустимым и открыто выражавшие о том мнение, удостаивались участи оказаться политическими заключёнными. Кроме своих мыслей, они ничем не угрожали общественному благополучию. И в тюрьме с ними должны были обращаться снисходительно. Как показывала практика, исполнительная система наказаний не стремилась разрабатывать щадящие меры заключения, вследствие чего политические на равных отбывали с совершившими уголовные преступления. Тут, скорее всего, следовало бы возрадоваться, что хоть где-то в России для всех созданы одинаковые условия. Обида всё-таки поселялась в их душе. Уже сам факт заключения — несправедливость. Что уж говорить про уравнение с теми, кто украл, убил или совершил иное противоправное действие.

Что показал Горький? Он представил удручающую картину тюремного быта. Пребывающие в заключении становились заложниками ситуации, перебороть которую они не могли. Никто из них не радовался участи, более уверяясь в безысходности. Воли действительно лишались за мысли о необходимости пересмотреть политическое устройство государства. Чаще прочих к таким рассуждениям склонялись студенты, как раз и составлявшие основную массу помещённых в исправительные учреждения. Было бы то, из-за чего образ мысли студентов следовало изменить. Добрая их часть — бесплотные мечтатели, ничего в жизни не терпевшие, кроме необходимости принимать проявляемую по отношению к ним безудержную материнскую заботу. Совсем юнцы — они были брошены на одни нары с подлинными преступниками, теперь вполне склонные принять от асоциальных сограждан следование законам преступного мира.

Как же тогда быть с надзирателями? От них требовалось проявлять строгость к заключённым. Для исправляемых не полагается человеческого отношения, чтобы понимали, какой порок внутри себя им следует перебороть. Но и надзиратели — люди. Кому-то из них оказывалась свойственна звериная жестокость, ни в чём не уступающая ярости сидящих за хладнокровные убийства. Иные из надзирателей обладали излишней мягкостью — для них на таком посту непозволительную. Именно одного из таких предложил Горький читателю. Тот едва ли не будет проливать слёзы над оступившимися мальчишками, зачем-то пошедшими путём преступного мышления. Уж быть наравне с уголовными преступниками они быть точно не должны: будет считать тот надзиратель, всячески облегчая их существование.

Опубликовать повествование на подобную тему Максим смог без затруднения. Товарищество «Знание» поместило его в собственный сборник за 1904 год. Укорять Максима было, кажется, более некому. Запрещать творчество Горького становилось опасным. Всё равно читатель найдёт ему потребный текст. Да и само общество изменялось стремительно, учитывая тяжёлое положение в связи с русско-японской войной.

Автор: Константин Трунин

» Read more