trounin.ru

Знавшие Бородкина люди говорят: Пётр очень серчал, что на его повесть «Мост» не нашлось откликов. И тому находятся объяснения. Несмотря на выбранную тему, предвестие взятия большевиками власти над Барнаулом, имелось очевидное нежелание читателя принимать манеру авторской подачи. Из действительного остался лишь антураж, тогда как имена были изменены. И ладно, касайся дело рядовых лиц, не влиявших на ход революционных настроений. Так пересмотру подверглись и партийные деятели, чем происходящее на страницах оказалось обезличенным, будто повествование происходило в некоей отдельной исторической реальности. Не мог читатель с воодушевлением принять авторской интерпретации. Да и всем хорошо известно, к чему в итоге приведёт контроль большевиков над городом. Впереди ожидались кровопролитные бои с белочехами и белым движением. Это всё останется за страницами произведения. Главным Бородкин посчитал сообщить революционный пафос пробуждения в людях стремления отстаивать уважение к себе и окружающим.

Повествование с того и начинается. Даётся представление о давней русской забаве — сходиться в поединке, где район идёт на район, а методы борьбы не всегда оказывались честными. Полиция спокойно взирала на данное бесчинство, полная уверенности — стоит пролиться первой крови, как всё будет тут же остановлено. Оправдание одобрению сей забавы — пусть люд таким образом пар выпускает, нежели тайно недоброе замышляет. В таких боях можно было на законных основаниях выяснить отношения с недругом. А чаще такие поединки ничего не значили, оставаясь именно давней русской забавой.

Забавы забавами, но в 1917 году в Барнауле случился пожар. Этого события Бородкин коснулся опосредованно. Описываемое им действие не касалось центра города, тогда как пожар в другие районы города не зашёл, например, совершенно не тронув его нагорную часть. Пётр только сказал, что оставшихся без крова расселяли по уцелевшим домам, что мало кому нравилось, кроме большевиков, ставших инициаторами данного действия. Вообще, большевики, не имея власти и веса в городе, активно навязывали собственные представления о должном быть. Так они ходили по предприятиям и требовали устраивать людей на работу, причём дозволяя работать не более восьми часов в день.

Описав обстановку, Пётр перешёл непосредственно к основной сюжетной линии. Он представил вниманию читателя способного парня, умелого и не знающего, к чему всё-таки ему в жизни стремиться. Мать его из зажиточных, но с нею он редко находит общий язык. Ему приятнее устроиться на завод, нежели трудиться в её лавке. А на завод его брать не хотели, там за начальника стоял эсер, видевший в парне мужчину, способного послужить нуждам фронта. И тут сыграло значение коллективное мнения работников, благо накануне случилось возгорание на производстве и вполне очевидно, кому удалось проявить отвагу и не допустить непоправимого. Что же до пожарных, то они прибыли уже тогда, когда очаг возгорания был ликвидирован.

Бородкин дополнительно поднимает тему неприятия войны. Он утверждает, что в обществе того времени всё сильнее утверждалось предположение, будто солдатам необходимо сложить оружие и отказываться воевать, как война тут же закончится. Да и у главного героя повествования на полях сражений были убиты отец и братья. И ему нет желания идти воевать. Однако, политически главный герой ещё не созрел. Совершенно случайно он запишется в партию эсеров и добровольцем на фронт. В этом, конечно, автор слукавил, лишая главного героя перспектив на будущее. Хоть и показывает он его дельным и горячим человеком, но, записав в эсеры, способствует последующим проблемам, обязательно должным стать препятствием для существования главного героя в стране большевиков, победивших пособников царской власти. Всё это останется за страницами произведения.

И вот весть — царь отрёкся. Как быть? Нужно наладить контроль над недавно построенным мостом через Обь. Это будет сделано. На том произведение завершится, будто бы с положительным исходом. К сожалению, Барнаул ещё успеет пасть, будут расстреляны сторонники большевизма, и все временные достижения пойдут прахом.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Революция — есть благо в представлениях потомков, тогда как для её современников всё далеко не так очевидно. Алексей Толстой вольно или невольно взялся сравнить два отдалённо схожих исторических эпизода: приход к власти Петра I и аналогичное действие, совершённое большевиками. Пролитой крови оказалось с избытком, но в обоих случаях вершить судьбами брались обыкновенные люди или именно за их решением стояло, кому поручить управление государством. Не так уж Хованщина отличалась от событий, означивших властные полномочия для Временного правительства 1917 года, и не так отличается последующий стрелецкий бунт, обозначивший падение того же Временного правительства и переход власти в единые руки — как раз большевиков. А что же дальше? У власти становится сильная личность, ведущая страну к процветанию, невзирая на притеснение населения и приносимые во имя будущего огромные человеческие жертвы. Иногда требовалось собирать повсеместно люд, чтобы построить нечто великое — город на болоте или осуществить любой другой грандиозный проект, вроде возведения каналов. Обычно в таких случаях говорят: все совпадения случайны. Разве читатель в это поверит, когда речь про роман Толстого о Петре I?

Сей роман прежде всего интересен не наполнением, а вручением за него автору Сталинской премии, причём он стоял в списке первых её обладателей, и принято считать, что даже самым первым. Тем не менее, законченный к 1941 году, роман не являлся окончательным вариантом. Несколько лет спустя Алексей возьмётся за его продолжение, написав ещё одну часть, тем поведя повествование о жизни Петра до взятия Нарвы. Читатель не сожалеет о прекращении работы над этим литературным трудом, и не по причине смерти непосредственно Толстого. Тут скорее следует говорить о перенаполнении. Алексей расширил границы сообщаемой им информации, интересуясь ситуацией вокруг прочих европейских правителей, ставя их бытность в центр описываемого на страницах действия. Безусловно, конфликт между претендентами на королевские регалии Речи Посполитой важен, однако не до такой степени, чтобы ему соседствовать — а где-то и преобладать — с Петром в книге, названной его же именем.

На всём протяжении произведения, несмотря на растянутость описываемых сцен, Толстой расставлял определённые акценты. Он брал некий исторический отрезок, помещал в него придуманную специально проблематику, затем приступал к изложению событий под соответствующим их восприятием. Из романа в итоге вышло лоскутное одеяло, где читателю предлагается не равномерное следование по тексту, а соучастие в определённых сценах. Например, сообщая о детстве Петра, Толстой как бы упустил из внимания Хованщину. Из-за чего она случилась? В результате смерти царя Фёдора Алексеевича случился кризис царской династии, выраженный в непримиримых противоречиях двух сторон: одна поддерживала Софью и Ивана, а другая — Петра. По результатам бунта было решено поставить царями Ивана и Петра, Софью же назначить регентом. Об этом Толстой рассказывает. Что тогда странного? Сам бунт практически никак не рассматривается. На следующих страницах Алексей повествовал уже про детские годы Петра, показывая его любознательность и стремление делать нечто, из всего извлекая пользу. Пока не случится нового стрелецкого бунта, когда, со слов Толстого, в Москве произойдут массовые казни. И ежели при Хованщине стрельцы терзали бояр, то теперь уже бояре собственноручно рубили головы стрельцам. Но всё это воспринимается утрировано.

Так и будет повествовать Алексей Толстой, обсуждая любовные похождения Петра, его деятельность вне России, некоторые походы в сторону Турции, затронет и тему церковного раскола. Основное же — подготовка к строительству города на болоте, как символа преображающейся страны. А что будет после — не так важно. И взятие Нарвы уже не вызовет пристального внимания. Самое главное — побудить народ действовать во благо страны, пусть и через принесение себя в жертву чьим-то амбициям. Лишь бы Россия процветала, грозила шведу и прочая-прочая. Произведение об этом не могло не побудить к ещё большим свершениям.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вопрос Чечни и Ингушетии всегда остро стоял для России. Но и для чеченцев и ингушей ситуация казалась не менее острой. Не стоит вспоминать времена стародавние, когда гремела продолжавшаяся почти половину XIX столетия Кавказская война. Важно другое — имевшее значение для каждой национальности, оказавшейся в пределах Советского Союза. Чеченцы и ингуши приняли ту же долю, какая досталась каждому народу, без каких-либо исключений. Они подвергались точно таким же жизненным испытаниям, может в чём-то претерпевая даже больше угнетения. Канта Ибрагимов решил на примере одного чеченца показать, как обстояло дело со всем чеченским народом. Повествование затронет практически все аспекты, подводя читателя к необходимости понять основное, почему чеченцы продолжают сопротивляться официальной власти. И, надо сказать, после прекращения существования Советского Союза ситуация обострилась до прежде небывалого уровня. Что боевые действия с 1994 по 1996, что с 1999 по 2000 годы: всё это имело огромное значение для самих чеченцев, ощутивших ослабление пут. Потому произведение Канты Ибрагимова стало важным. Его стоит прочитать хотя бы ради того, чтобы разделить боль чеченского народа за точно такие же утраты чувства личного достоинства, каковое испытывал на протяжении XX века каждый, будь он русским, украинцем, белорусом, либо кем другим, одинаково пускавшийся советской властью в расход.

Чеченцы противились советской власти изначально. Не нравились им большевики. Не лежала к взглядам социалистов их душа. Как оказалось, не зря они опасались перемен. Что сделала советская власть для чеченцев? Отнеслась как к разбойникам. Был создан образ чеченца-тунеядца, предпочитающего вместо честного труда преступный промысел. Чеченцев отправляли в лагеря, спрашивая с них там не больше и не меньше, нежели с прочих заключённых. Мечтали чеченцы о побеге из страны, но не бежали, не желая оставлять родной для них край. Что же, тогда советская власть отправляла их на войну с Третьим Рейхом, справедливо награждая за проявление храбрости на поле боя. Но отличившихся никто всерьёз из советских граждан не воспринимал, ибо образ чеченца, живущего разбоем, продолжал сохраняться. Чеченцев опасались и прямо им говорили, что на войне они не воевали, да и если были, то отсиживались в окопах. Обидно было слышать такие утверждения чеченцам, имевшим боевые награды, от тех, кто провёл сороковые годы в тылу, либо за проволокой всё тех же раскиданных по стране лагерей.

Лагеря, война, унижение — не столь страшная участь чеченского народа. Потеря родного края — вот для них страшное. И они его потеряли. Чеченцев и ингушей в массовом порядке сняли с насиженных земель и отправили в казахские степи. Желали они того или нет, ежели были чеченцами, либо ингушами, относились к номенклатуре или отличились на войне — всем сообщалось единое направление: прочь. Но и это не оказалось страшным. Осквернение родного края стало страшнее. До того поддерживаемая чеченцами, земля вмиг лишилась хозяев, вместо заботливых людей пришли пьяницы и тунеядцы (на этот раз настоящие, а не согласно созданного советской властью образа). Где ранее текла размеренная жизнь, пусть и с соблюдением традиций предков, развели свиней, а на земле ничего вовсе не растили. Как станет понятно после, и в этом ещё не было страшного. А поистине страшным стало возвращение назад, когда в пятидесятых чеченцам и ингушам разрешили заново воссоздать прежде отобранный у них край. Право на разрешение вернуться, само место для жительства и собственное достоинство — пришлось выкупать. Так страдания двух народов должны были закончиться.

Рассказывая, Канта передавал читателю всю испытываемую его сердцем боль. В девяностые годы всё вернулось назад. Уже сообразно других предпосылок, не по собственной воле, чеченский народ стал заложником разыгрываемой извне ситуации. Мешал спокойному существованию и навязанный советской властью образ, пусть Советский Союз к тому моменту лежал в руинах. Как же быть дальше? Главный герой повествования устал от испытаний, видеть очередной конфликт он никак не желал — хотелось ощутить спокойное дуновение ветра, вместо чего налетел сносящий постройки ураган.

Как же достичь блага чеченцам? Нужно показать, насколько народ способен существовать на равных со всеми. Обиды были и новых не избежать, главное не поддаваться жарким речам радикально настроенных людей. Всегда стоит помнить о мудром изречении: худой мир лучше доброй ссоры. Может потому и утихли противоречия, стоило Канте Ибрагимову получить государственную премию за роман «Прошедшие войны»? Общественность наконец-то поняла, что если о чеченцах думать хорошо, то и они с радушием станут принимать тебя в своих городах и селениях.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У Алтая особая история. Был он под царским надзором, ибо драгоценные металлы залегали в его землях. Но ещё до того владел сим краем Акинфий Демидов, выжимавший соки из всего, к чему бы не прикасался. И так-то оно так — подумает читатель — да при царской власти и при Демидова владении жил местный люд под одинаковым гнётом. Но как именно? Исторические выкладки о том не скажут ничего. А вот обращение к художественным образам поможет увидеть былое в почти истинном свете. Чему же станет свидетелем читатель? Узнает он историю рудознатца Фёдора Лелеснова, желавшего простого человеческого счастья — семьи, а вынужденного мириться с тяготами ниспосылаемых судьбой испытаний. Не ему одному было таково — каждый житель Алтая ощущал горечь существования, поскольку придя в сии места, покинуть их уже не мог никак иначе, кроме как приняв смерть в муках.

Нет, не всё плохо обстояло на Алтае. Человек, если он пожелает найти счастье, обретёт оное при любых обстоятельствах. Угнетают? Несправедливо с тобой поступают? Не позволяют жить по собственному желанию? Так будет при всяком государственном устройстве, только при различном к тебе отношении. На Алтае знаться с нуждами простого люда никто не желал. Впрочем, времена тогда были не из простых. В России сохранялось крепостное право. В случае заводов дело обстояло аналогично, несмотря на кажущуюся свободу. Просто не говорится открыто, отчего люди обязывались работать в шахтах, на заводах, либо как-то ещё. И не ставилось такой цели. Если о чём и стоит вести речь, то об угнетении людей.

Пётр Бородкин восстанавливал былое, исходя из чувств простого человека. Ведь кто такой Фёдор Лелеснов? Талантливый человек, способный найти руду там, где её другие просмотрят. Он полюбит девушку, а та ускользнёт от его взора. Найдёт ли он её? Или всё же уступит красавице Насте, положившей на него глаз? Драматичность повествования будет только нарастать. Пётр не даст читателю банального сюжета. Отнюдь, жизнь закипит на страницах прежде неведанными представлениями о прошлом. Оживут на страницах и прочие люди, имевшие свои мечты и желания, получая вместо них удары плетьми, присыпанные солью раны и вечное обитание в глубокой тайной штольне, где им трудиться без надежды заново вдохнуть свежий воздух с поверхности.

Порядки обязательно сменятся. Пусть и не в лучшую сторону. О богатствах Алтая прознают при императорском дворе. Тогда-то и перейдут богатые на руды земли под монаршее личное владение. На Алтай приедет Беэр, став местным управителем. Легче местному люду не станет, скорее хуже. Может и желала императрица добра обитателям предгорий Алтайский гор, да человеческая жадность второстепенных людей превыше разума. Будут они искать собственную выгоду, ничего им не дающую, кроме ощущения власти. И как не было счастья человеку, так и не появится. К тому же, герой повествования Лелеснов потеряет друзей, жена его заболеет, а ребёнок пропадёт.

Когда же наступит долгожданное облегчение? Когда действующие лица смирятся с обстоятельствами и не будут искать ничего, кроме обретения краткого ощущения покоя. Для начала им предстоит потерять всё, что они до того любили. Абсолютно всё! Друзей, семьи, даже жизнь должна перестать иметь значение. Ощущение никчёмности и ненужности позволяет спасти человека, если и он поймёт, насколько благом является отказ от существования. Нет, Лелеснов не закончит дни во мраке, он их продолжит в присущей ему лёгкости, ведь потеряв главное, он обретёт новое для него ощущение ему остро необходимого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В цивилизации отпадает нужда, если её носители перестают воплощать цивилизованность. Так случилось с одним из крупнейших колонизаторов планеты бывших веков — с Францией. Это государство, некогда воплощавшее лучшее из возможного в человечестве, на рубеже с XIX на XX век уподобилось жупелу. На французов стало страшно смотреть. Они более не хотели бороться за лучшую жизнь, ибо Третья Республика стала пределом их мечтаний. Пошла обратная волна — во французах проснулись развратные создания. Может в самой Франции ничего плохого не происходило, а вот её колонии превратились в сырьевой придаток, их население уподоблено рабам. Как тут не вспыхнуть ненависти к колонизаторам? Особенно к таким, каких метрополия рассылала по планете. Оказалось, лучшие кадры не покидали Европы, тогда как шантрапа разбредалась по заморским владениям, предаваясь разврату на местах.

Клод Фаррер не голословен. Он успел поездить по миру, побывав в тех местах, о которых взялся повествовать. Он увидел повсеместный упадок. Французы если чем и занимались, то посещали публичные дома. Всякая женщина в колониях оказывалась доступной, нужно лишь предложить за её услуги достойную цену. В иных колониях женщины и вовсе не ценились, воспринимаемые за объект для удовлетворения похоти, как во Вьетнаме. В некоторых к ним относились возвышенно, чему в пример ставится искусство японских гетер. Были и страны вроде Гонконга — подлинного царства интимных возможностей, единственной точки на планете, где французы и англичане сходились сообща, не чувствуя постоянно их терзающей обоюдной ненависти.

Конечно, всё зависит от личного восприятия. Фаррер увидел восточные страны именно такими. Он нисколько не сходился во мнении с другим французом — Луи Жаколио — воспринимавшим французскую деятельность в колониях за благо, противопоставляя алчности англичан. Что же, получается, французы сделали скачок к точно такому же восприятию действительности, становясь похожими на представителей Туманного Альбиона. Куда же подевалось человеколюбие? Прежде ласковые, ныне — жестокие. Вероятно, вследствие складывающихся обстоятельств — ехал в колонии не цвет нации, а цвет цивилизации, так называемые цивилизованные люди, от которых сама цивилизация отказалась. И вот теперь они управляют колониями, хотя за плечами ни соответствующей подготовки, ни малого интеллекта. Их отличительная черта только в том, что они французы, тогда как другими качествами, как раз присущими французам, они не обладают. Впрочем, опять встаёт вопрос личного восприятия.

Как бы оно не обстояло, будь французы несущими добро для колоний, никто не стал бы поднимать против них восстания. Но Фаррер ведёт повествование как раз к акту неповиновения. Одна из колоний поднимет бунт, за ней восстанет на метрополию другая колония, отчего неприятие французского присутствия в регионе многократно возрастёт. Пусть таковое действительно случалось, но до свержения ига европейцев было ещё далеко. Несмотря на восстания, население колонизированных стран не шло далее выражения недовольства. И с той же покорностью принимали наказание, когда посмевшие заявить о праве на лучшую жизнь казнились массовым порядком.

Человек не желает быть угнетаемым. Он будет терпеть, пока терпение не закончится. Тогда и вспыхнет подлинный бунт. Да, колонии ропщут на потребительское к ним отношение, выступают против и принимают полагающуюся расплату. Они продолжают верить в отзывчивость метрополии — мать не должна давать в обиду детей. Нет на Франции вины за французов, творивших безумие вдали от неё. Но и на Франции всё равно есть вина. Или французы думали, ежели их предкам мнились свобода, равенство и братство, то того же не захотят колонии?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература многогранна, но писателю следует выбирать не грани, а одну из плоскостей, как и читателю интерпретировать текст не с граней, а с той же плоскости, либо какой иной. Такова литература, требующая определённого восприятия, сколько бы не минуло времени с создания определённого художественного произведения. На этот раз Василий Белов взялся отразить будни советской деревни накануне массовых процессов, связанных со стремлением власти преобразовать жизнь на селе, сделав то для пользы государства. Разумеется, речь идёт о борьбе с кулаками и обязательной коллективизации, когда частные хозяйства объединялись в единое целое с общим имуществом — в колхозы. Пока всё это происходило на добровольных началах. Можно то время считать наполненным позитивными ожиданиями от до того свершившихся перемен. Наконец-то крестьянин получил так долго ожидаемую землю, без которой он оставался в результате отмены крепостного права. Это казалось настолько близким, что никто не ведал, как поиски чуждого элемента на селе принимали всё более обязательный характер. Вскоре суждено свершиться страшному, а пока предстоит наблюдать за пасторалью.

Конечно, Белов лукавит. Он нарисовал на страницах примерно возможную ситуацию. Указанного им села словно не коснулись беды первых лет становления социалистической республики. Просто ушли одни, дав право на землю другим. Без каких-либо продразвёрсток! Случилось идеальное сочетание требуемого. И вот крестьяне зажили на селе, довольные снизошедшей на них вольностью. Зачем Белову потребовалось создавать именно такое впечатление о селе двадцатых годов? А может он сам тогда не ведал, подпитанный мифами советской пропаганды? Он знал лишь о свершившемся крахе крестьянского быта, связанного с курсом проводимой Сталиным политики. А как обстояли дела до того — лишь представил. Как результат — практически утопический образ, та самая пастораль. За единственным исключением — чуждый элемент обязательно будет разыскиваться, ибо среди положительного должно существовать и отрицательное явление.

Неважно, есть чуждые элементы или их нет — следует искать. Читатель понимает, какой размах таковое желание примет после. Дабы не печалить излишне, Белов растянет повествование на долгие страницы, чаще воссоздавая сцены, совершенно ничем не примечательные. Читатель так и решит, наблюдая, например, за карточной игрой, лишённой сути. Согласно её правил: кому достанется красная карта — тот победил, а кому чёрная — проиграл. Вместо краткого описания игрового процесса, Василий надолго остановится на подробностях, не продвигая действия вперед, не сообщая информации к размышлению. Подобных сцен представлено в «Канунах» с излишком.

Белов неизменно стремился показать утопичность представлений крестьян. Когда к ним приходили и заявляли о требованиях, они в ответ показывали газету, где чёрным по белому расписывалась прелесть быта советских граждан. Кто-то требовал искать чуждый элемент? Почему тогда пресса молчит и ни о чём таком не сообщает? Перегибы не касались сознания крестьян, всё они воспринимали за самоуправство отдельно взятых личностей. И ежели кто утверждал о необходимости создания колхоза на селе, его посылали в другие селения, ибо газеты не писали о принудительном порядке. Там сообщалось: всякий добровольно вступает в колхоз, либо не вступает. Поистине, Василий рисовал на страницах золотое время крестьянства… Может такое действительно существовало? Да вот о нём потомки совершенно забыли, воспитанные на обязательной негативной оценке ленинских и сталинских начинаний.

Но переменам обязательно быть. Уже гремела травля троцкистов. Оных выискивать принялись и на селе. Когда сельчане отказывались от добровольного согласия с политикой власти на местах, им грозило, как минимум, обвинение в симпатиях идеям Троцкого, что для них означало наступление теперь уже мрачных перемен.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Смешалось безумие и любовь, как у Маркеса бывало не раз. Безумным стался весь мир, тогда как в любви нуждались всего лишь двое. И безумным был всякий, желавший просто жить, невзирая на других. Любовь же оставалась сама по себе, практически никем не воспринимаемая за полагающееся человеку чувство. Так случилось, что Маркес наделил главную героиню длинными волосами, её укусила бешеная собака, и теперь девочке предстоит пройти типичный путь человека в отягощённой религией стране. Она не заболела бешенством, что означало наиглавнейшую странность. А раз так — быть девочке под присмотром в монастыре. Может быть в ней поселился бес?

Предположений много. Оставим за факт становление непосредственно девочки. Она росла в окружении собственных интересов. Родители на неё не обращали внимания, поэтому в главной героине возникло тяжело понимаемое ими поведение. Да и собаки в той стране так часто кусали людей, отчего подобное никем всерьёз не воспринималось. Конечно, Маркес наполнит произведение магическим реализмом, но он вполне укладывается в рамки обыденности, если смотреть на окружающее готовым всё принять взглядом. На самом деле данное произведение к магическому реализму практически не относится — эта история более из разряда местных легенд.

Собственно, повествование с того и начинается. Рассказчик присутствовал при разрушении монастыря, увидел извлечение останков захороненных на его территории людей. Голова одного из тел имела необычайно длинные волосы. Тогда и вспомнил рассказчик о событиях былых времён, как когда-то давно случилось девочке быть укушенной собакой, не заболеть, попасть в тот самый монастырь, печально влюбиться и в полном счастье умереть. То есть Маркес и не думал скрывать от читателя детали, предложив в качестве вводного слова краткий пересказ основных событий из предлагаемой им к вниманию истории. Важнее не само повествование, а умение рассказчика, о чём Габриэль снова напомнил читателю, сообщив в меру увлекательное действие, слишком быстро закончивающееся, чтобы суметь разобраться в возникающих при чтении эмоциях.

Если смотреть в произведение глубже, читатель заметит классический сюжет о девушке с длинными волосами, запертой в высокой башне, ожидающей кого-то вроде способного спасти её принца. В довольно отдалённом антураже, но с тем же смыслом, Маркес рассказал историю, заранее предупредив — счастливого исхода не будет. Впрочем, к счастью он повествование всё равно подведёт. Необычным оказался непосредственно принц — его роль Габриэль отдал экзорцисту, специально приехавшему в монастырь для изгнания бесов из девочки. Последующая трагедия покажет слом мировосприятия в дотоле убеждённом человеке, может быть впервые ощутившем любовное чувство и подвергнувшемуся поэтому саморазрушению. Остаётся думать, причиной тому послужило чувство к вполне здоровой девочке. Её единственная отличительная черта — в ней нет сходства с живущими в безумии людьми.

Безумных на страницах хватает. Это сами родители девочки… вплоть до церковных служителей, готовых во всяком происшествии видеть причастность нечистой силы. И когда появляется безгрешное создание, в их представлении оно является средоточием зла. Тогда как если зло в ком и поселилось, то в тех же церковных служителях, истинно одержимых мыслями о дьявольских наваждениях.

Маркес не позволил обрести героям повествования счастья. Не полагается людям подходить в конце жизненно пути к благоприятному для них результату. А может Габриэль не желал допускать действующих лиц до рутины взаимоотношений. Ведь любовь не существует вечно, она разрушается, открывая прежде неприметные стороны избранника. Уж лучше позволить героям испить чашу горя, нежели тешиться пустыми ожиданиями.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучшей доли не бывает — всякая доля плоха в той или иной степени. Её восприятие зависит от способности согласиться с ниспосылаемым судьбой. Принято думать, гражданская война принесла для России горе. Но разве когда-то россияне жили вне обоюдного противостояния? С древнейших времён люди внутри очерченных за Россией границ ходят по острию ножа друг к другу. Была ли Русь — случалась взаимная резня. Будучи под монголами — били в спину не стесняясь. И даже достигнув благополучия при Иване Великом, уже при Иване Грозном потонули в собственной крови. Не говоря уже о Смутном времени, а также закабалении при Романовых правителями религии, а верхами — низов. Всяк всякому приходился за врага, пока не случилось развала монархии. И тогда Россия продолжила жить во взаимной ненависти. Да не о России тут следовало вести речь. Человек, что волк среди волков. Он такой же волк, как окружающие его волки. Ему не видать лучшей доли ни при социалистическом режиме сталинской диктатуры, ни при колониальном строе Третьей Французской республики. Потому и показал Михальский судьбы одной семьи при различных обстоятельствах. Счастье ведь всегда возможно — нужно его лишь хотеть, не отказываясь видеть благое при самом чёрном осознании действительности.

Чем не пример, представленная вниманию мать-дворянка? Он осталась одна в стране советов на руках с малолетней дочерью. Но жить, ощущая себя побеждённой, она не желала. Нет, не срывался ропот с её уст. Она хранила молчание, став для всех представителем этноса малороссов. Зная ворох языков, делала вид, будто кроме украинского ничего более не разумеет, интуитивно понимая лишь говор русских. Счастье она видела в становлении дочери. И дочь ничего не знала о прошлом, храня твёрдую уверенность в справедливости происходящего. Ей не говорили о былом — о величии павшей империи. Наоборот, Советский Союз — это то государство, где каждому обеспечен почёт и уважение. И Михальский в этом не лукавил. Не случится пока ещё травли всесоюзного масштаба, не смешают советских граждан с грязью. Есть чему продолжать радоваться. Это одна сторона.

Другая сторона — французский Тунис. К его берегам отбыли корабли под руководством Врангеля. Среди находящихся на борту — девочка-сирота. Она, на минутку нужно задуматься, дочь той ранее упомянутой дворянки. Сойдя с берега России, произошло семейное расставание едва ли не навсегда. И ведь должна быть та девочка счастливой, коли избежала безумия сограждан, согласившихся жить под ожиданием наступления коммунизма. Но она будет взрослеть, и будет настолько же счастливой, как её сестра в Советском Союзе. Она станет успешной, легко взбираясь по карьерной лестнице. И ей было невдомёк, в лапы каких волков она изначально попала. Нет, не радостными были распахнутые объятия французов, согласившихся принять беженцев. Отнюдь, вне людского внимания оказалась суровая реальность — русских приняли, чтобы продать всё ими привезённое. И даже корабли пойдут на слом, ибо такова цена за право жить среди волков, выдающих себя за людей.

Так чья доля лучше? Девочки, оставшейся в Советском Союзе, должной вскоре столкнуться с оскалом жизни? Или её сестры, столкнувшейся с оскалом иного рода, вынужденная принять необходимость смирения? Они росли среди волков, и начинают понимать волчью суть человечества, и вот-вот уже сами станут волками, ибо ежели откажешься бороться за своё мнение, тогда будешь забит: хорошо, если просто останешься в живых. Как будут развиваться события дальше? Михальский не остановился на «Весне в Карфагене», он продолжил писать о судьбе русской эмиграции первой волны.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Пусть читатель не обманывается — Салиас взялся повествовать о временах правления Екатерины Великой, и только о них, никак не о царствовании самой императрицы. Пусть читатель и не обманывается, будто обстоятельства времени скажутся на описываемом действии. Отнюдь, даваемая Евгением канва сообщена сугубо для привлечения внимания, тогда как подобные события могли случиться раньше, либо позже. Но точно им случиться в те дни, когда Молдавия отошла или готовилась отойти к России, а крепостное право ещё не было отменено, ибо в центре повествования окажется жадная до благосостояния молдаванка, помимо неё — влюбившаяся в крепостного свободная девушка, в их числе и парень, не знающий, как скоро ему предстоит из холопа перейти в князья. Без особого смака, долго впрягаясь, Салиас обрадует того читателя, что сумеет не забросить чтение до второй части произведения. Сказать бы, следовало Евгению заинтриговать с первых строк. Но не читателю о том рассуждать, помня о богатом литературном наследии автора.

Действие начинается с 1762 года — времени воцарения Екатерины Великой. Перед читателем древняя старушка, воспринимаемая едва ли не столетней. Помнит она ещё бунты стрелецкие, замуж выходила, когда царствовал Фёдор Алексеевич — старший брат Петра. Трудилась с мужем, себя не жалея, из-за чего сумели они выкупиться и стать вольными. Вскоре умер супруг, остались дети на её попечение. Прославилась она за деятельность — умела гадать. Не сказать, чтобы предсказывала будущее, скорее туманно о нём сообщала. И не сказать, чтобы прошлое по руке или кофейной гуще отгадывала, ибо имела широкую сеть информаторов, заранее всё узнавая о жизни того, к кому шла в дом. Нажитого хватило бы на жизнь спокойную да всё на детей истратила, а дети померли, оставив внучат малых, кои и стали её заботою. Более кручинилась старушка из-за нужды выкупить холопа у графа Орлова, ибо любимым он пришёлся внучке её. Да больно хорошо тот холоп самовары ставил, из-за чего копить и копить на его выкуп. Такова первая из сквозных историй.

Вторая история касается судьбы молдаванки Земфиры, худо-бедно просуществовавшей, покуда не пал на неё выбор князя, до женщин охочего. Прежде менял женщин как перчатки, а с Земфирой обустроился на долгие годы. Знала новоизбранная пассия, каким образом сдерживать порывы княжеские, находя потребное ему развлечение. Вот у князя того и был племянник — к слову о третьей сквозной истории — отосланный им сызмальства на воспитание, без какого-либо упоминания, какое положение ему в обществе занимать полагается. Разумеется, сойдутся интересу Земфиры и племянника за обладание должным им достаться наследством. Да ведь нехорошо делить таковое при живом человеке. Потому придумает Салиас, чем обуздать порывы жадных и воздать проявляющим кротость.

Сходятся три истории в единую сюжетную линию, крепко связанную и неразрывную. Порою возникает на страницах описание жизни власть имущих. Для украшательства ли то сделано, или иначе не представлял создание исторического романа Евгений? Так и думалось читателю — вот появится Екатерина Великая и внесёт некое слово в происходящее. Однако, её роль пока оставалась мала. Удалось ей добиться государственного переворота, но инициативы оставались размытыми. Не взялась ещё серьёзно за то же искоренение азартных карточных игр, на чём Евгений построит сцену обязательно. Не ужасно ли проигрывать любимую женщину в карты? А ведь таковое будет описано на страницах. Впрочем, петровские дни продолжались, но при Екатерине Великой они вскоре зазвучат с иным оттенком их понимания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В исполнении Даниила Гранина получилась апология Петра Великого. Кто говорит, что царь был жестоким и до крови жадным, тот явно не понимает, в какое время Пётр обретал себя — в полном кровопролития мире. А кто подозревает Петра в содомии, тот не настолько уж и ошибается, ведь чего не могло случиться с хорошим человеком, пребывавшем в окружении расположенных к нему мужчин. В таком духе и продолжал Гранин повествование, отразив в излюбленной им манере рассказ о некоем человеке, который будто бы ему знаком. Портрет Петра вышел подобным возведённому ему Этьеном Фальконе памятнику — взмывающий на скалу всадник без регалий, стремящийся к свершениям, забывший, что земля уходит у него из-под ног.

Зачем Гранину понадобилось создавать образ императора-благодетеля? Даниил не верил, будто возможно оправдание кровавого режима, позволяющего государству обретать могущество. А ведь и при начале царствования Петра, Русь — тогда ещё Русь — лежала практически в руинах, обезлюдевшая от чумных лихорадок и раскольнической деятельности патриархов. В таких же руинах пребывала Россия — ещё до установления советской власти — сама себя обескровившая. Стояла задача перед государями переломных эпох преобразовать им доставшееся. И Пётр — по мнению Гранина — более достоин уважения, чем — непонятно из каких побуждений — в белый цвет выкрашивают заслуги Сталина.

Конечно, если писать подобно Гранину, всякая историческая личность окажется незаслуженно унижаемой. Потому и применяется к труду о Петре Великом прозвание апологии. Это защитительная речь, она же — восхваление. Облегчить бремя рассказа Даниил смог с помощью беллетризации прошлого, то есть сообщив о чём-то, чему не может быть полной веры. Так он и начал сообщать читателю историю за историей, показывая Петра глазами окружавших его людей. То мог быть Якоб фон Штеллен — мастер иллюминаций и фейерверков, предок рассказчика. Мог и сторонний наблюдатель, заставший гнев Петра на бывшего участника стрелецкого бунта, разглядевший в царе доброту, поскольку — вместо казни — велено было отослать повинного подальше от глаз. И так далее.

Чего Пётр хотел, так это справедливости: уверен Гранин. Ежели русские лентяи и пьяницы, как о том думает Европа, то сами русские должны о том знать. Если кто на казнокрадстве попадётся, тому быть показательно растерзанным. Как раз за казни из-за казнокрадства Даниил особенно защищал Петра. Читатель узнал, что Пётр нуждался в честных людях, и видел — стоило кому-то занять положение в обществе выше, сразу тот начинал набивать некогда пустовавший карман — и видя это, Пётр казнил нещадно. Да так и не стало меньше в России казнокрадов — разворовывание продолжалось, невзирая за должное обязательно случиться наказание.

Знает ли читатель: однажды Пётр едва ли не отдал Россию турецкому султану. Тогда был он в тяжёлом положении, неспособный выбраться из окружения. Помог счастливый случай — свою роль сыграла Екатерина. Что же, не пройдёт и нескольких десятилетий, как некогда простая женщина станет императрицей. Как тут оправдать Петра? Гранин находит слова, объясняя неразборчивостью в женщинах. Вообще Пётр любил забавляться с девицами, кои счёту не поддаются. Вынести бы какое полезное суждение, да не получится. Даниил возводил хулу и тут же её разрушал. Так он и созидал повествование с первых страниц.

О чём бы не начинался разговор, всегда Гранин оправдывал Петра. Но возникает встречный вопрос: для чего обелять одного, безустанно создавая намёки на другого? Между строчек постоянно сквозит авторская ненависть к людям, восхваляющим Сталина.

Автор: Константин Трунин

» Read more