trounin.ru

Чем больше знакомишься с художественными литературными сюжетами, тем сильнее убеждаешься в необходимости постоянного повторения. А если говорить точнее, от повторяемости уйти невозможно, поскольку всё так или иначе прежде обыгрывалось. Значение приобретает авторская подача материала. И вот в этом и заключается прелесть некоторых произведений. Впрочем, всякое суждение в подобном духе — есть защита, не должная быть высказываемой вслух. Наоборот, читатель скорее осудит писателя, посмевшего кормиться хлебом за чужой счёт. А ежели хорошо подумать, то и читатель предпочитает не нечто поистине новое, а ранее ему пришедшееся по вкусу. Как же с этим быть? Не питать излишнего негатива.

Для «Преступницы» Погодин выбрал сюжет, возможно знакомый по ряду средневековых произведений. Суть рассказа сводилась к истории, вынуждающей главного героя повествования скрывать совершённое преступление, повинным в котором он был отчасти. Нравственные страдания усиливаются за счёт невольно привлечённого в свидетели соучастника. Михаил придумал, что в девушку был влюблён молодой человек, на свою беду оказавшийся задушенным, когда его прятали от внезапно вернувшихся домой родителей. Дабы избавиться от тела, пришлось звать на помощь дворника. Но не всё настолько просто — требовалось заинтересовать читателя с первых строк. И так сталось, что в городе произошло необычное событие — загорелся трактир, в огне погибли его посетители. Непонимание общественности возникло за счёт безумия девицы благородного происхождения, с истовостью сумасшедшей утверждавшей, будто именно она подожгла питейное заведение, к тому вынужденная. Отчего всё так произошло? Это предстоит выяснить не кому-то, а самой Екатерине Великой, бывшей в том городе проездом.

Другой рассказ — «Петрусь» — собственное изложение Погодиным виденного им театрального представления. В сюжете воплощался образ умелого человека, с детских лет отличающегося пристрастием к труду и дисциплине, живущего идеалами достижения лучшего из возможного. Перед взором читателя показывалось становление сироты, выросшего в купеческом доме в качестве подсобного работника. Талантливый мальчик всё схватывал на лету и сумел поддерживать хозяйство, став незаменимым. Как всегда, значение такого человека не поймёшь, пока его не лишишься. Понравилась юнцу хозяйская дочь, но дать купцу он ничего не мог, посему предпочёл покинуть дом и уйти в другие края, чтобы там стать состоятельным человеком и вернуться с полным веры заслужить право на женитьбу.

Что же, Погодин сказывал так, отчего читатель всё равно сомневался в правдивости излагаемого. Заранее зная о готовящейся участи для невесты — отец думал выдать дочь замуж за другого богатого купца — юнец с этим не посчитался, храня надежду на благоразумие хозяина. И читатель нисколько не удивлялся, когда Петрусь возвращался состоятельным человеком, увидев вполне ожидаемое: невеста стала женой, муж её посажен в тюрьму за долги, она с детьми влачит жалкое существование. Делать нечего, Петрусь поступил вполне благоразумно, отказавшись от прежнего намерения. Он посчитал достаточным, если позволит бывшей возлюбленной поправить финансовое положение за его счёт, о том даже не подозревая. Что до Петруся, несмотря на его кажущуюся незначительность, то именно он являлся ключевой фигурой для действующих лиц повествования. Без него хозяин быстро разорился, а о судьбе дочери уже и без того сказано.

Отчасти, не каждый читатель может быть знаком с подобными сюжетами, очевидно и не подозревая, из каких произведений Погодин черпал вдохновение. Тем будет для него лучше! Истории покажутся самобытными и оригинальными. Это и есть то обстоятельство, благодаря которому всё же приходится считаться с тягой ряда писателей к прямому переиначиванию созданного до них.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Повесть переведена Дмитрием Мережковским в 1896 году

Каков он — классический греческий роман? Наверное, на его страницах боги живут людскими страстями, делая всякого человека игрушкой в своих руках. Так следует из древнейших эпических сказаний, такими предстают и труды древнегреческих трагиков. Но иным стало сказание Лонга — некоего писателя, возможно грека, жившего может быть во II веке, либо позднее. О нём нет никаких данных, он — таинственная личность. По нему осталась память в виде произведения «Дафнис и Хлоя», пропитанного пасторалью настолько, что удивляешься, каким образом с его идиллическими сценами мирилась католическая церковь. Да и каким образом сей роман сумел пролежать втайне от папских прелатов? Не зря ведь он становится широко известным в Европе аккурат к XVI веку. Что до мнения римского понтифика, ежели европейцы нуждались в раскрепощении? В России этот сюжет решил раскрыть Мережковский, питавший особое отношение к религии.

«Дафнис и Хлоя» — это история любви простых сердец, чьему счастью постоянно мешали. Кто они? Отнюдь, не пастухи. Дети богатых родителей, в силу разных причин бывших вынужденными избавиться от чад. Но воспитаны они были в одной бедной крестьянской семье, считая друг друга братом и сестрой. Названные родители не поскупились и дали детям образование. У детей появилась возможность говорить на высокие темы, неизменно чувствуя неразрывную взаимную связь. И они понимали — быть вместе им не суждено, поскольку жизнь разведёт по разным домам. Пока же они находились в окружении полей и лугов, чувствуя хотя бы такое счастье.

Сюжет наполнится горестными событиями. Отношения между Дафнисом и Хлоей укрепятся. Однажды они пожелают сблизиться, не понимая, каким образом удовлетворить возникшее чувство. С этого момента читатель ощутит главное отличие от всего, благодаря чему имел представление о произведениях древних греков — он увидит эротические мотивы. До самого конца произведения Дафнис с Хлоей будут биться над разрешением задачи, чего им не хватает для подлинной близости. Подражание животным не сможет донести до них суть человеческих отношений. Да и содержание произведения скорее выдаёт фривольность авторских взглядов, отчего читатель непременно задумается: а был ли Лонг древним греком? Может и греком, но древним ли?

Разобраться с плотскими утехами Дафнис сможет, только без Хлои. Его соблазнит девица, таким вот способом нашедшая возможность удовлетворить собственную похоть. Что до Дафниса, он толком и не поймёт, правильно ли поступал. Наивность в его глазах нисколько не убавится. Наоборот, он ничего безнравственного в том не найдёт, скорее поблагодарит за преподнесённый урок. Почему же до такового не додумалась Хлоя? Или её саму никто не соблазнил? Остаётся думать, что некоторые ограничения всё-таки владели Лонгом, вполне осознававшим, как мужская неверность малозначительна, зато женская — недопустимый край во взаимоотношениях. Впрочем, пастораль может быть разной. Однако, столь развратной — никогда.

Чем же заканчивается произведение? Всё встанет на свои места. Окажется, родители, отказавшиеся от детей, успели за прошедшие годы претерпеть лишения. Теперь они с радостью согласны принять их назад. И даже сыграют между Дафнисом и Хлоей свадьбу, дадут солидные средства на существование, сделав наследниками. Останется единственное — разрешить интимную сторону повествования. Думается, читатель понимает, каким событием автор сделает завершение сказания. Истинно так! Во имя европейской раскрепощённости, позабыв о допустимости и недопустимости некоторых аспектов человеческого существования на страницах художественных произведений, всему венцом станет соитие. Конечно, это естественно и жизненно. Да кто говорит, будто литература должна вторить всему, имеющему отношение к действительности?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Разве власть существует не для противления? Ещё ни одна власть не сумела сохранить своих позиций, неизменно вырождаясь заслугами потомков. Какие бы светлые идеалы не вкладывались, они неизменно принимают вид человеческого стремления к осуществлению личного благополучия. Такое случается не только со светскими правителями, но и с религиозными деятелями. Взять для примера римских пап, греховными помыслами которых издревле ужасаются. И ежели папская власть в средневековье могла не иметь ограничений, то с Возрождением должен был наступить конец и пафосу католической веры. Пока ещё не грянуло реформационное брожение, но воле пап смели высказывать противодействие. Не обошёл оного и Микеланджело Буонарроти, сперва робко противившийся, а после и вовсе знавший, чему стоит следовать, а от чего воздерживаться. Собственно, Мережковский взялся отразить порыв первого противодействия, случившийся против папы Юлия II.

Микеланджело понимал необходимость угождать папе. Но разве оправдано протягивать руку помощи тому, кто желает брать, ничего не предлагая взамен? Юлий II настойчиво требовал исполнения поручений, забывая выполнять договорённости. Должный созидать гробницу, Микеланджело терпел финансовые убытки. Он создавал творение за собственный счёт, приближаясь к банкротству. Если бы так и дальше пошло, влачить ему жалкое существование, пребывая в услужении у римского папы, забывшего о том, что люди могут нуждаться в еде и крове. Продолжать творить в подобных условиях Микеланджело не мог, вследствие чего он пошёл на разрыв отношений с Юлием. Возможно ли такое? Оказывалось, да.

Что же печалиться римскому папе? Не будет одного творца, на его место придёт другой. Благо Италия не бедна талантами. Так и случится. На освободившееся место придёт Рафаэль Санти. И пусть Рафаэлю не суждено прожить столь же долгую жизнь, каковая досталась Микеланджело, в сущности его роль не так важна, ежели её соотносить с дальнейшей жизнью Буонарроти. Как будет понимать себя Микеланджело после конфликта с Юлием, такого же рода неважность. За главное воспринимается само противление, поставившее римским пап в положение сторонних сил, способных призывать к себе на службу, но не являющихся большим, нежели они могли бы быть. После Юлия II — до самой смерти Буонарроти — пап сменится порядочно, и мало кому из них должна отводиться хоть какая-то роль. Да и помнят добрую их часть постольку-поскольку, чаще и не зная вовсе, зато имея твёрдое представление о самом Микеланджело, хотя бы опосредованно представляя, кем тот являлся.

Микеланджело поступил твёрдо и решительно. Осознав крах личного благосостояния, потеряв надежду получения от Юлия заслуженной платы, он развяжется с Римом, предпочтя ему Флоренцию. Оттуда он не станет соглашаться возвращаться назад, какими бы карами ему не грозил римский понтифик. Даже более, скорее Микеланджело покинет Италию вовсе, уехав помогать османам возводить мосты. Снести подобного Юлий не мог. Достаточно прецедента, как влиятельность католического священства окажется под сомнением. Микеланджело не требовал значительного вознаграждения, он лишь хотел располагать правом на получение ему положенного. Оттого и противился папским требованиям.

Как жил и существовал Микеланджело при следующих папах, Мережковского не интересовало. Реализовывая замысел по написанию цикла романов о рождении религии, её смерти и нивелировании, Дмитрий подводил читателя к осознанию истинной стороны человеческого бытия. Становилось очевидным, ежели кто трактует власть Бога, дозволяя себе говорить от имени Творца, тот скорее поступает от лукавого, являясь пособником дьявола, чей мрак души не может слыть за излучающий свет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1895 год — не только первое крупное произведение «Юлиан Отступник», но и начало работы над циклом итальянских новелл. К таковым стоит отнести «Рыцаря за прялкой» и «Святого сатира», следуя за данными им Мережковским подзаголовками, обозначив как «Новеллу XV века» и «Флорентийскую легенду из Анатоля Франса» соответственно. Их публикация состоялась в журналах «Нива» и «Северный Вестник». Содержание «Святого сатира» представляет опосредованный интерес, спустя четыре года в схожей манере будет составлять рассказы о чёрте Максим Горький, выдавая содержание за будто бы истину, изысканную путём общения с мистическим созданием.

Другого рода интерес — описываемое в «Рыцаре за прялкой». Суть новеллы сводится к её же названию. Дав длинную предысторию повествования, Дмитрий подведёт читателя к небывальщине, будто бы не свойственной лицам, к труду не должных быть склонными. Впору вспомнить русское дворянство, поставленное в сходные условия, последовавшие за отменой крепостного права. С той поры всё становилось зависимым от них самих — они более не могли перекладывать необходимость собственного обеспечения на чужие плечи.

Так случается и на страницах новеллы Мережковского. Как известно, рыцари любили добиваться внимания дам, совершая храбрые поступки. Порою дамы не желали, чтобы кто-либо беспокоил их покой. Оригинальное решение нашла одна из них. Поступила радикально! Велела рыцаря заключить в темницу, посадив на голодный рацион, дозволяя питаться водой и хлебом. Но всякое наказание должно служить к исправлению оступившегося. И нет ничего лучше, нежели труд. Неужели рыцарь начнёт работать? Ежели хочет разнообразить рацион, он будет это делать. От него потребуют изготовлять пряжу. Рыцарю предстоит преодолеть нравственные муки, поскольку не может дворянин, подобный ему, овладевать ручным трудом: словно это постыдное занятие. Вполне очевидно, имелось три пути. Рыцарь мог смириться и сесть за прялку, мог питаться хлебом с водой, либо выступить с протестом и умереть от голода.

Для пущей надёжности, Мережковский дополнил повествование ещё одним гордецом, позволив даме наладить вполне стабильное производство. Если один из рыцарей изготавливает пряжу, другой из оной начнёт вязать, допустим, носки, тем помогая даме проявить заботу о прислуге, в данной продукции нуждающейся. Получалось так, что, заключённые в темницу, рыцари работали за еду, теперь подобные тем, кого они всегда презирали. Опять же, за труд им платили вином, сладостями и дворянской пищей, тогда как крестьянам такого и не снились, ибо работали они с тем же усердием, однако за хлеб и воду, которыми рыцари могли располагать, ничего вовсе не делая.

На этом можно поставить точку в понимании итальянских новелл Мережковского за 1895 год, если бы не необходимость внести в повествование дополнительные детали. Как установить, измыслил Дмитрий сюжеты сам или опирался на ставшее известным ему из заграничного путешествия? Прежде он писал статьи, заметки и стихи, редко нисходя до беллетристики. Теперь же он, скорее всего, набивал руку. Читатель должен понимать — не каждый писатель способен из ничего начать созидать текст. Большей части приходится учиться на опытах других, своими словами пересказывая кем-то уже сообщённые истории. В том нет ничего плохого, как бы то не показалось странным. Всё-таки литература древности потому и сохранилась, что имела множественные пересказы. Про иные литературные труды можно судить не по ним самим, а по тому материалу, которым делились современники или потомки. Примеров тому множество, хоть тот же «Золотой осёл» Апулея, либо «Дафнис и Хлоя» Лонга. Разве не так?

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1897 году цикл «Итальянские новеллы» пополнился ещё двумя сказаниями: «Железное кольцо» — с подзаголовком «Новелла XV века» — опубликована в журнале «Всемирная Иллюстрация»; «Превращение» — с более длинным и уточняющим подзаголовком «Флорентийская новелла XV века» — в журнале «Нива». Описываемое всё больше приобретало вид сказочного предания, чем и принято проводить разграничение между рассказом и новеллой. По сути, новелла — тот же рассказ, только с совсем уж далёким от действительности сюжетом. Разумеется, это лишь условности, действительного значения не имеющие. Просто нужно как-то придавать вес творчеству. Читатель должен согласиться — от «Итальянских новелл» ждёшь большего, нежели от «Итальянских рассказов».

В «Железном кольце» Мережковский поведал сказку про ожидание принца не белом коне. К слову, принца на белом коне ожидают не только девушки из бедных семей, сироты или юные мечтательницы. Отнюдь, такового склонны ожидать женщины всех возрастов и всякого социального положения. От принца на белом коне не откажется принцесса и даже королева, появись оный на горизонте. Да как распознать — принц ли перед тобой? Если опять, согласно сказочных преданий, избранник судьбы пробует испытать невесту на чувства к нему, пока он в её глазах не принц, а нищий или проезжий купец. В сказках девушка оказывается удовлетворяющей ожиданиям принца. Что же, одно дело принцу испытывать простолюдинку, и другое — влиятельную даму. Вот Мережковский и обрядил каталонского принца в одеяние наваррского торговца редким скарбом, позволив ему попытаться завоевать любовь тулузской дамы, вручив ей с льстивыми словами железное кольцо и потребовав за то поцелуй, обещая золотые горы.

Иного содержания оказалась новелла «Превращение». Дмитрий сообщал историю, выдавая вымысел за правду. Как установить, насколько возможно, чтобы человек перестал узнавать себя? При том он понимал — остался таким же, только изменилась его внешность. Более того, его не могут узнать даже родственники и близкие друзья. Не злые ли чары были в том повинны? А может желание себя изменить, способно сотворить так страстно призываемое? И вот, однажды, твоя внешность меняется. Радоваться? Отнюдь. В тебе могу опознать преступника, на которого ты теперь стал похож. Как же оправдаться? Практически никак. Тебя примут в свою среду знакомые того, на кого ты отныне похож. Они будут недоумевать, с какой лёгкостью ты попался и не оказывал сопротивления. Всему виною превращение. Осталось понять, как доказать, что случившееся является недоразумением.

Можно понимать содержание новеллы иначе, так как не каждый читатель склонен верить написанному. На самом деле, любая художественная литература — есть вымысел, отчасти похожий на правдивое изложение, скорее приближенное к правде, но трактуемое в зависимости от представлений о должном быть у писателя. Скорее не происходило превращения, случилось иное — нечто вроде общего заговора. Так проще некоторым людям доказать, насколько они ошибаются, возвеличивая собственную личность. Ежели все перестанут в таких людях признавать прежде ими знаемых, соглашаясь в никчёмности их существования, так может пыл гордецов поостынет. И вдруг случится настоящее превращение — противная взору гусеница превратится в радующую глаза бабочку.

На этом «Итальянские новеллы» не заканчиваются. К ним опосредованно примыкает сказание о жизни Микеланджело Буонаротти — крупном итальянском живописце эпохи Возрождения; и выполненный Дмитрием перевод романа «Дафнис и Хлоя» за авторством Лонга, жившего приблизительно во II веке нашей эры. Об этом будет обязательно сообщено в скором времени. Пока же предлагается не спешить. Мережковский продолжал набирать силу в качестве литератора.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обычно у Мережковского «Итальянские новеллы» выделяют отдельным циклом для публикации. Они включают следующие произведения: «Любовь сильнее смерти», «Наука любви», «Железное кольцо», «Рыцарь за прялкой», «Превращение», «Микель-Анжело», «Святой сатир», «Дафнис и Хлоя». Не все они являются новеллами об Италии и не все являются оригинальными произведениями непосредственно Дмитрия. Про это стоит говорить отдельно, когда речь будет касаться каждой из новелл. Пока же нужно остановиться на двух, чаще прочего выступающих за заглавные — это «Любовь сильнее смерти» и «Наука любви», опубликованные в журнале «Северный Вестник» за 1896 год, они не несли подзаголовков, характеризующих их именно новеллами.

«Любовь сильнее смерти» — сказание о Флоренции, про быт тамошнего населения. Читатель помнит «Ромео о Джульетту» Шекспира, где речь касалась Вероны, где имелись враждебные семейные кланы, не способные друг с другом найти общий язык. Примерная ситуация имела место быть во Флоренции, только мир не брал людей по профессиональному признаку. Ежели говорить определённо, то мир не входил в дома мясников и шерстобоев. Особенно враждовали двое, по одному от каждой профессии. И когда мясник умер, шерстобой обманул вдову, убедив закрыть лавку. После этого его дела выправились и он зажил припеваючи. Так сказание со столь скорым началом обрастало деталями, покуда читатель не начинал внимать истории о девушке, что проверяла чувства возлюбленных, выдавая себя за умершую. Говорить о сумбурности изложения дополнительно не приходится.

Совсем иначе Мережковский подошёл к изложению сказания «Наука любви», явно планируя рассмешить читателя, сообщив ему историю в духе «Декамерона» за авторством Джованни Боккаччо. Сообщалось о студенте, который решил выведать у профессора нечто полезное с практической точки зрения, ибо грешно итальянцу не уметь любить, а он — на своё горе — такой способностью ещё не овладел. Вот он и спросил совета у профессора. Какой же итальянец не поможет трепещущему сердцу в столь не совсем уж деликатном — для итальянца — ремесле? И профессор начал ежедневно давать задания, не подозревая, к чему это в итоге приведёт. Ведь читатель помнит истории, рассказанные Боккаччо, когда муж оказывался рогоносцем по собственной вине, не подозревая, как глупо протягивать руку помощи нуждающемуся, порою несознательно ему рога и наставляющему.

Советы профессора просты и незамысловаты. Они нисколько не противоречат трудам, каковыми радовал андалузцев Ибн Хазм в «Ожерелье голубки» и французов с итальянцами Стендаль в трактате «О любви». Выбери прелестницу, ходи мимо дома её, заглядывай в окна, пусть она тебя заметит, вступи в разговор, добейся приглашения домой и далее действуй по обстоятельствам. Студент проявит прилежность и добьётся потребного, и даже больше. Осознав, с кем студент завёл знакомство — а завёл он его с женой самого профессора — должна будет разразиться буря, над чем читатель начинал ещё с середины повествования смеяться в полный голос. Оставалось узнать, как Мережковский подведёт повествование к завершению.

Мораль «Науки любви» окажется не в том, что можно научить другого тому, о чём знаешь сам. Скорее придётся осознать, насколько малы познания, раз, по мере научения, обучаешься и сам. Не будет горестных разочарований, только благодарность за преподнесённый урок. Пусть профессор окажется едва ли не посрамлён, зато наконец-то вспомнит о жене, томящейся в ожидании супруга и готовой на супружескую неверность, пока тот с рассвета до заката пропадает на работе. Впрочем, Дмитрий рассказывал про итальянцев, чей пылкий нрав — притча во языцех. Хоть и так, всё равно каждый выносит суждения согласно воспитания по традициям, присущим его окружению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поздний нуар первого нуара — такой себе выродившийся нуар. Жанр требовал не просто героев с мрачными порывами души, а отчаянных злодеев, готовых совершать безумные поступки. И как поступил Фаулз? Он измыслил то, о чём мог втайне мечтать. Он потому и представил на суд читателя произведение, где фантазия изливается безудержным потоком. В роли главного героя — человек с отклонениями в психике, о ком говорят: в тихом омуте черти водятся. Среднестатистический офисный работник, всегда молча выполняющий каждодневные обязанности вполне может похитить другого человека и вершить над ним непотребства. Собственно, на страницах развиваются события, должные ознакомить читателя с закоулками подсознания. Не стоит говорить об огрехах произведения — не для того Фаулз его писал. Была освещена проблема невозможности понять допускаемые людьми крайности, способных творить им самим неугодное. Просто человек остаётся тем созданием природы, которое существует без определённой цели, предпочитая реализовывать низменные предпочтения, забывая обо всём возвышенном. Даже увлечение коллекционированием обесценивается, когда появляется возможность доказать превосходство собственного «я».

Беда не в мечтах, так как не могло случиться описываемого, не стань главный герой повествования обладателем выигрыша. Получив крупную сумму, способную обеспечить его до глубокой старости, он решился на похищение приглянувшейся девушки. Неважно, что обладать можно было каждой, умеющей оценить щедрость богача. Это разговор о бесплотном. И не так интересно рассказывать об очередном счастливчике, тратящем деньги направо и налево. Нет, нужен истинный тихушник, лишённый способности владеть всем, к покупке чего он имеет склонность. Он привык жить без привлечения внимания. Оттого ему и осталось спровадить родню в Австралию, а самому купить особняк и подготовить план похищения. Дальнейшее на страницах — одна из версий вполне допустимого.

Главный укор Фаулзу — созданный образ похищенной девушки. Не зря её называют кроткой овечкой. Четверть повествования читатель недоумевает: как такое вообще возможно? Видимо поэтому Фаулз придумал продолжить повествование от лица её самой. И Джон сообщит историю человека, схожего с похитителем. Разница лишь в том, что один из них располагал способностью за счёт финансовых средств вести деструктивную деятельность, а второй — внутренне склонялся к саморазрушению, если шёл на уговоры, слепо верил обещаниям и питал надежду на благополучный исход. Тут бы впору Стивена Кинга вспомнить, чей похититель буквально кромсал жертву, отрезая от неё часть тела за частью. Из этого возможен единственный вывод: автор рассказывает так, как сам о том пожелает.

Что это значит? Приходится извлечь сентенцию следующего содержания: если есть страстное желание — подави порыв к его осуществлению, лучше отдайся идее написать книгу о реализации этого желания. Может потому и вышел из-под пера Фаулза «Коллекционер». Либо Джон знал о похожем случае в действительности, пропустил его через собственное миропонимание и дал другим с ним ознакомиться.

Конечно, годы будут идти. «Коллекционер» не раз побудит обсудить описанное на страницах. И люди всерьёз начнут спорить о содержании, придумывая те или иные доводы. Тогда как всё это подлинно ничтожно. Всякий, знающий и любящий литературу, не станет опускаться до изысканий, направленных на стремление понять поступки персонажей художественного произведения. Если такое и происходит, значит, сказать особо ему нечего, или он устал говорить на однотипные темы, отдаваясь мысли пересказать содержание, сопроводив собственными измышлениями.

Достаточно сослаться на нуар — этого вполне достаточно. Нужно писать и про людей, обладающих мышлением, осуждаемым большинством. Главное, чтобы человек осознавал окружающий мир и не выходил за пределы допустимого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если бы античная мифология разрабатывалась на основе произведений, написанных европейцами, спустя тысячи лет, быть тем мифам низведёнными до ничем непримечательных баек. Надо ли ставить в пример драматургов Древней Греции? Что нам кажется мифами — есть продукт измышления прежде живших, причём друг с другом соревновавшихся: у кого получится лучше. В результате человечество имеет мифологию с античных времён, тщательно проработанную и продуманную. Теперь человек получил возможность вставлять собственные предположения об ушедшем. Только утеряно понимание необходимости в преобразовании былого. Никто всерьёз и не воспринимает литературные опыты европейцев, чётко проводя границу между уже измышленным и тем, что выдаётся за хоть какое-то подобие.

Собственно, Херасков продолжил писать прозаические произведения о жизни древних. «Полидор» стал прямым продолжением «Кадма и Гармонии». Да и полное его название звучит как «Полидор, сын Кадма и Гармонии». Следуя логике, можно было предположить разное. Но Полидору следует стремиться в Фивы, поскольку по сведениям он являлся главой города. В действительности Хераскова этот мифологический аспект нисколько не занимал. Он стремился созидать то, о чём прежде никто не писал. И получилось у него на самое деле собственное творение, ни в чём не схожее с жизнеописанием Полидора. Вновь у Михаила разыгралась фантазия. В каких только местах не предстоит побывать главному герою, много чему он станет свидетелем. И вот бы обогатить этими сведениями историю, выдав похождения Полидора за якобы истинные. Всё-таки этому не бывать. Нет, Херасков не создавал мифологию, он писал по очень далёким от мифов предположениям.

Современники могли увидеть в произведении Михаила всякое. Может кому-то мерещились отголоски Великой Французской революции, тогда разгоравшейся. Немудрено найти то, что желаешь увидеть. Так оно всегда и происходит, в чём переубедить не получится. А что же сам Херасков? Неужели он заложил в «Полидора» нечто схожее с революционными порывами французов? Может оно и так, о чём приходится лишь догадываться. В целом, особого значения это не имеет, учитывая малый интерес у потомка к литературному наследию Михаила, особенно по части прозы.

В чём же затруднение? Херасков не позволял читателю легко знакомиться с содержанием. Приходится постоянно продираться через нагромождения слов, вследствие чего массив текста воспринимается непреодолимым пластом содержания, понять суть которого способен истинно усидчивый человек. Осталось разобраться, зачем читателю тратить время и внимать тому, чему удел — быть достоянием литературоведов, тем себя и утешающих, будто их разборы кому-то пригодятся. Ежели читатель не знаком с оригинальным произведением, то ему ничего не скажут и исследования. Разумеется, ежели не считать исследования в качестве первичного источника информации, тогда как само произведение останется всё тем же непреодолимым пластом.

Читатель может сказать — непосредственно о «Полидоре» тут ничего нет. Критика и анализ не подразумевают подробный пересказ. Достаточно сообщить в общих чертах, чтобы сложилось определённое мнение. А ещё лучше найти оригинальный текст и приступить к ознакомлению. Ещё лучше будет адаптировать прозу Хераскова под современные читателю языковые нормы — может после творчество Михаила станет гораздо понятнее. Правда, далеко не обязательно, если так оно и окажется. Скорее ничего не изменится — «Полидор», как и прочая проза Михаила, останется всём тем же неприступным нагромождением текста.

Кажется, вольных фантазий Хераскова хватило ещё в «Кадме и Гармонии». Славяне найдут себе применение и на страницах «Полидора». А вообще было бы интересно, случись потомку узнать, например, о роли славян хоть в той же осаде Трои.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если иметь привычку подмечать несущественное — получится стать замечательным писателем. Вместе с тем, замечательность пропадёт втуне, ежели её не обрамлять длиннотами. Не получается у читателя усвоить кратко поданный текст, не содержащий множественных отступлений и водянистого изложения. В том и беда большей части прозы Погодина — он старался оказываться кратким, говоря существенно важное. А раз так — всё им сообщённое приравнивалось к мудрому, но излишне краткому. Из этого выходило, что стать выше для него доступного — Михаил не мог. По идее, объедини он свои рассказы, придумай для них общий сюжет, да хоть публикуй в виде многопланового полотна, как его имя осталось бы на устах потомков. Теперь же поздно о том судить, остаётся сказывать для круга избранных ценителей литературы первой половины XIX века.

К 1832 году будут изданы «Повести» в трёх частях. В них войдут и такие произведения, имя которым «Психологические явления» и «Дьячок-колдун». По содержанию друг от друга они не отличаются — это нарратив, сообщаемый постольку-поскольку. Дело в намётанности глаза, способного видеть обыденное. О том проще станется рассуждать, если понять, о чём же Погодин писал. Как пример, первый сказ из «Психологических явлений» — «Убийца». Ставилась задача определить, почему муж, убивший жену и тёщу, не может найти себе места. Он не откажется от содеянного, только бы читатель узнал обстоятельства произошедшего. На жене вины не имелось — всему поводом оказалась безосновательная ревность, либо Михаил сообщил в тех чертах, в каких узнал сам.

Второй сказ: «Возмездие» — предупреждает о необходимости вести дела честно, не подставляя подельников, либо лиц к твоим прегрешениям вовсе не причастных. Как так? Задумал один хитрец заменить новые кружева на старые, упросив сторожей его не выдавать. В итоге, согласившиеся молчать оказались голословно обвинены. Возмездие же грянуло спустя год. Воистину, не рой другому яму…

Переполненным драмой был третий сказ — «Корыстолюбец». Некий купец спрятал солидный барыш в старый сапог и закинул его под лавку у перевозившего его ямщика. Случилось им после разминуться, отчего купец тот переживал. И когда разыскал ямщика — детально всё ему объяснил. Что же было далее? На следующий день ямщик наложил на себя руки.

В том же духе сообщён сказ «Неистовство». Дело было в Малороссии. Дядя с племянником заработали денег честным трудом и разошлись. Дядя своё быстро истратил на выпивку и пошёл просить у племянника одолжить ему хоть малую толику. Ему было отказано. Тогда и случилось неистовство. Дядя убил племянника, его жену и всех его детей удавил. Он так и скажет — мол, рука разошлась.

Ещё один сказ — «Искушение». Дабы читатель понимал, насколько случается с людьми разное, отчего самый надёжный и проверенный товарищ может подвести. Вот жил купец, перевозил в тёмную ночь да по глухим местам солидные барыши, нисколько не опасаясь, ибо верил извозчику — тот его прежде более двадцати лет возил. Но в это раз купец уже не проснётся, ибо пришёл такой момент, наступление которого всегда должно быть ожидаемо. Ведь понятно, оказавшись в нужде, извозчик отказался от прежней дружбы.

Немного иным вышел сказ «Любовь». Он про двух ссыльных, полюбивших друг друга. Им предстояло отбывать наказание в разных местах, поскольку степень вины в ими содеянном была разная. Тогда один из них совершил ещё проступок, тем усугубив свою долю, зато получив право не разлучаться с любимым. Когда же для того наказание решили смягчить, то он не воспользовался, придумав способ, чтобы отправиться туда, куда ему и следовало отбыть.

Рассказ «Дьячок-колдун» в том или ином виде встречается в русской литературе у разных авторов. Не так важны обстоятельства происходящего, как описываемая удаль падких на хитрость людей. Для своего читателя Погодин дал представление, будто действие происходит во времена начала правления Екатерины Великой, когда она будто бы отобрала земли у церкви, отчего служителям пришлось побираться, кто чем сможет. Вот герои рассказа и задумались о проказах — представ в образе сведущих в колдовском деле. И если первый их шаг — чистой воды обман, то последующие действия явились счастливым для них стечением обстоятельств. Однако, знакомясь с рассказом, читатель его принимал в качестве продолжительного анекдота.

Автор: Константин Трунин

» Read more

На этот раз Погодин предложил переписку четырёх лиц. Касается она темы зарождения любви. Как вообще возникает это чувство? Важное значение отводится появлению симпатии, тогда как остальное становится сопутствующим. Сама любовь — это симпатия, никак не оставляющая человека. И сам человек это понимает, в зависимости от жизненного опыта способный провести черту между влюблённостью и привязанностью. Для героев Погодина такой черты не существовало. А может Михаил излишне надумал, для чего измыслил ещё двух действующих лиц, будто бы знакомых друг с другом, притом являясь теми, с кем влюблённые переписываются. Так как же всё начиналось?

Молодой человек прогуливался в Сокольниках. Его взгляд коснулся образа симпатичной девушки, чем-то его пленивший. Ему следовало прильнут к забору того сада, где та дриада обитала. Состоится полумолчаливая беседа. А после молодой человек не раз наведается в сторону сада, однажды промокнув под дождём. Заметив вымокшего, приняв его за прохожего, хозяин сада пригласит его войти и обогреться. Окажется, хозяин является отцом девушки. Так начинается история отношений, в которой действующим лицам не получается понять, зачем они так себя ведут. Может Погодин так шутил с читателем или стремился потешить девиц, желающих обретения счастья в примерно схожей ситуации?

О произошедшем приходится узнавать спустя время. Письма писались не сразу. Потому и не так понятно, когда Михаил работал над рассказом. В тексте письма датированы 1825 годом, публикация произведения состоялась четыре года спустя. Более того, датировка с каждым письмом становится всё менее точной, отчего можно считать, будто события развивались не столь стремительно. Не сразу молодые люди поймут, какое чувство их захватило. О том им будут говорить друзья, советуя из лучших побуждений задуматься, поскольку явно не просто складываются именно такие обстоятельства. И по содержанию посланий друзьям ясно — их собеседники влюблены.

Как же молодым людям объясниться? Вроде понятно, не из обыкновенных побуждений они встречаются в сокольницком саду. Что-то определённо на них сказывается. Они полны воодушевления, рассказывая об отношениях друзьям. Те внимают, недоумевая. Всё должно быть доступно и без лишних объяснений. Ежели кто-то говорит о ком-то, значит испытывает к нему некое чувство. И уж точно речь не о ненависти, каким бы сие чувство не казалось похожим на любовь, только в противоположном значении.

Свадьбе всё-таки быть, если ей суждено произойти. Погодин не уверен в итоге встреч молодых людей. Он сам не знает, и нигде не мог о том прочитать, но слышал, причём разное. Вроде как молодым пришлось пройти через испытания, прежде получения согласия родителя невесты. Либо всему был сразу дан ход, отчего молодые обрели семейное счастье и жили в дальнейшем согласно заповеданному супругам положению. В том и заключается суть не полностью сообщаемой истории — читатель самостоятельно домыслит более угодный ему финал. Разумеется, свадьбе быть! И семейной жизни быть! И всему прочему, в том числе и ссорам, только это не касается содержания данного произведения.

Чем «Сокольникий сад» интересен? Представлением о чувстве любви, возникающим так, отчего не всегда ясно, особенно молодым, чем именно им считать народившееся у них чувство. Чаще получается, что за слепым выбором, произошедшим по воле случая, могут скрываться подводные камни, редко кем затрагиваемые, если писатель не желает испортить читателю настроение. Всё-таки кому-то следует производить вид счастливого, за кем другие смогут наблюдать, тем воодушевляясь, позабыв о собственных горестях.

Автор: Константин Трунин

» Read more