trounin.ru

Возможно порядок в стране навести, то делается не сложно, нужно силы сперва найти и действовать осторожно. Вот взять Союз, где вражде быть места не должно, несло общество груз, пока кто-то кричал, будто не отдаст он своё. Ведь требуется малое — отдать! Перебороть чувство отсталое — к стремлению наживать. Твардовский пример сообщил, показав гражданина сомнения, который прежними стремлениями жил, не находя удовлетворения. Думал он, есть в Союзе край такой, где собственник будет в почёте. Не думал он обрести покой, продолжал пребывать о том в заботе. Изъездил порядочно — и не нашёл. Нисколько не сказочно — важного он не учёл. В чём суть коллективного хозяйства? Легче сообща трудиться. Никто не опустится до зазнайства, никто не сможет на другом нажиться. Так ли это? Определиться предстояло. Не всё хорошо, за такое принимаемое. Пусть нужда людей связала, лишь бы не застилало истину видение желаемое.

Места есть, где не желают коллективное хозяйство вести. Это надо учесть, куда-то же едут, хранящие убежденья свои. Имя им — кулаки! Кулацкая порода! Отправляют их коротать дни, где для ведения хозяйства потребна подмога. Разве справится в жесточайших условиях человек один, где держаться других нужно? Продержится ряд он годин, а после заживёт с другими дружно. Потому нельзя найти иного места в государстве, отныне живущим процветания ради, забыл всякий в его пределах о коварстве, стремится к проявлению трудовой отваги.

Скажет читатель, привыкший видеть хулу в адрес былого: отчего же — герой-искатель — не нашёл слова по адресу Сталина злого? Он говорил, встретив сопротивление, против воли чашу горя испил, ощутив рока наваждение. В новом мире забыл человек о нуждах своих, живёт идеалами чужими — это рецепт из самых простых: есть правила — руководствуйтесь ими. Ему отвечали, не таясь ни в чём, правды уже не искали, покорными оставаясь притом. Действительность ясна, хоть горькую пилюлю глотай, как не придёт на смену осени весна, так и без зимы не будет лета — это знай. Если Сталин не прав, круто взялся за узду, от каждого в стране отъяв, объявив народу войну, в том прав он будет, ибо не может ошибаться, в будущем каждому зато прибудет, надо для достижения лучшего только стараться. С такой логикой не поспоришь, закусив удила, но вскоре правду жизни усвоишь, добившись того, к чему народ трудовой дорога социализма вела.

Возможно разное на пути, над которым стоит во главе вождь, не ему повелевать, чему и когда расти, не он ниспосылает с неба дождь. Он — человек, стремящийся дать населению богатство, а не как из века в век цари людей загоняли в рабство. Нет, волен ныне всякий сам решать, какой предпочесть ему удел, может и коллективного хозяйства избежать, если против лучшей доли выступить достаточно смел. Лучше не найдёшь, и всё же идеала не существует, когда это поймёшь, об иных предпочтениях всякий думать забудет.

По прошествии времени, стоит схлынуть былому с глаз, подумаешь, какого ты племени, почему к лучшему стремление — стал разговор не про нас? Прошлого дни ужасны, там люди словно и не людьми были. Они, безусловно, несчастны. Их судьба не должна повториться в России. Но повторится, ибо Муравия остаётся в душе россиян, снова разум покорится, ежели к лучшему будет посул дан. В форме иной, может с призраком свободы, с такой будут жить судьбой России разноликие народы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О товарище Сталине как рассказать? Как поэму о нём написать? Большую поэму, на зависть потомкам! Уж они-то поймут, какую страну Иосиф построил на царских обломках. Он — Прометей, что у богов божественное отобрал. Он сильной рукой с пролетарским духом Союз Советский объял. За то хвалы достоин, как считал его современник. Не Прометей — он, но не сиделец и не гордый отшельник. Он — Сталин, чью жизнь должны поэты воспевать. Леонидзе решил одним из первых про Иосифа на грузинском писать. Рождалась поэма, взяв начало с древнейших времён, но не доведена до конца — до отказа от церковной стези лишь прочтём. Не мог Сталин продолжать учиться там, где не позволяют обращаться к богам, где за бога почитался над Россией поставленный царь. Такая религия — на замок запертый ларь. Потому восстал Сталин, о чём Леонидзе уже не стремился сообщать. Может повинен тому тридцать седьмой год? Не будем стремиться узнать.

Кавказ — это горы: и о горах начинается сказ потому. Надо было читателя настроить, сообщив, что к чему. До рождения Сталина пройти многим векам, покажет Леонидзе всё, о чём ведал прежде сам. Прометей промелькнёт — из древних времён предание. Орды завоевателей пройдут — они дополнят сказание. Македонский, Чингисхан — словно для Кавказа никак не туман. Сам Кавказ — это край народов, издревле тут обитающих. Гордых народов — в войнах себя истязающих. И есть грузинский народ — его история сложна. В редкие моменты прошлого Грузия — одна страна. Картли и Кахети — вот соперники из седых годин. Вражды их плодом стал Сталин — Грузии сын. Когда речь Леонидзе повёл о нём, благодатью пришедший на Землю стал окружён.

Радость явилась. Рождения ждали! Иосифом ребёнка родители назвали. Отец счастьем округу заразил, всякий его поздравлять подходил. Счастлива мать! И счастлива родня. Пополнилась ребёнком желанным семья. Несли дары, рядом с младенцем располагая, к каждому поднесению ожидания прилагая. Одна вещь — стального характера будет юнец. Другая — пастырем станет, словно пастух средь овец. Третья — за доброту душевных порывов: поможет всякому он в беде. Ещё одна вещь, чтобы самому не оказаться в нужде. Такова традиция: будет думать читатель. Обряду положено свершиться. Верно ведь то, что предначертанному всё равно суждено осуществиться.

Мальчик полюбит чтение, узнает о поступках Кобы из книг. Тогда он поймёт — желает сам Кобой стать, хотя бы на миг. С той поры, он — Коба, иначе не зовите. В поступках Иосифа никого иного, кроме Кобы не ищите. Он примет роль, которую мог и не принимать. Отныне и всегда, он тот, кем назовётся для других. Не Джугашвили он — отзвук фамилии этой быстро затих. Будет менять имена, о чём должно быть известно из дальнейших событий. Жаль, Леонидзе не дошёл до тех открытий. Поступит Иосиф в семинарию, и сам решит порвать с учёбой своей, ведь не может человек ощущать оторванность от верных его идеалам людей. Нужно бороться, ещё лучше — свершать. Почему же дальше не стал Леонидзе слагать?

Длиннотами полнится о Сталине поэма. Красивой строчкой льётся стих. Как если ходит по морю трирема, свой срок давно отжив. Сменились корабли, прошлое в былом: теперь важным иное стало, о чём, увы, не прочтём. И Сталин был ребёнком, и он обретал черты в силу сложившихся для того причин. Что же, о нём следует писать, особенно когда он всему сам стал властелин.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В Америке обязательно должен был появиться писатель, подобный Джеку Лондону. Само устройство государства к тому располагало. Американские штаты склонялись к империалистическому восприятию: таково мнение Богословского. А раз созидается империя, значит появляется угнетаемый класс, на принижении которого зиждется мнимое величие богатеющей прослойки населения. Приход Лондона казался ожидаемым. До него писатели Америки не раз пытались обратить внимание на нужды народа, особенно в среде крестьянства. Это у них не получалось, в чём повинна свойственная им прямолинейность. Пока ещё не требовался отход от предоставляемых читателю романтических сюжетов. И Лондон стремился соответствовать необходимому. Он писал о тяжёлых буднях, не переступая грань дозволенного. Когда же он стал читаем, тогда-то и появились в его произведениях призывы к необходимости обратиться к осознанию существующего в Америке социального неравенства.

Богословский категоричен. Он постоянно ссылается на труд Филипа Фонера, представлявшего читателю Джека Лондона в качестве бунтаря. Добавить новое в понимание жизни и творчества писателя он словно и не пытался. Лондон хорошо известен по прежде написанным про него трудам, поэтому насколько важно составлять ещё одну книгу, ничего существенного не проясняющую? Есть единственное исключение — Богословский стремился показать Лондона продолжателем новой литературной традиции, где необходимым считалось говорить о проблемах. Но и не сообщить о юных годах было нельзя, чему Богословский уделил место в начале монографии.

Читатель вновь вспоминал о происхождении Джека. Про увлечение матерью оккультистом-передвижником, о её знакомстве с отчимом, о тяжёлых условиях жизни, продолжая вплоть до появления интереса к написанию рассказов. Тщательного изучения жизни писателя Богословский не предложил, он писал подобно предшественникам, хаотично двигаясь вслед за Лондоном. Всплывают отсылки к путешествию к берегам Японии, бродяжничеству с армией Келли, тюрьме, Аляске. Пока не наставал черёд пересказа ряда написанных Джеком произведений. К тому же, обязательно следовало увидеть в Мартине Идене самого Джека Лондона. Обо всём этом Богословский писал, оставляя интригу, разобраться с которой каждый исследователь и биограф старается на собственное усмотрение.

Речь о смерти. Джек убил себя приёмом дозы медицинского препарата для обезболивания или всё-таки организм его истощился от уремии? Богословскому ближе первый вариант. Им даже выведена экспонента. Однажды в творчестве случился перелом, Лондон уже не писал о чём он хотел, вынужденный удовлетворять запросы издательств. Соответственно и его произведения от призыва к обсуждению социальных проблем вернулись в русло романтизма. Это его угнетало. Писать приходилось много, и далеко не о том, к чему он желал стремиться. Да и стремления угасали. Будучи сломленным жизненными неудачами, Лондона подвело здоровье. Последовала уремия, появились мучения от нестерпимой боли. Надежд на лучшее не осталось. И, как следствие, закономерный итог.

У Богословского был иной социальный заказ, он писал во благо представлений советских граждан о социализме. Требовалось показывать Лондона так, чтобы читатель возненавидел Америку, ежели у него прежде имелись хоть какие-то симпатии. Капиталистическая Америка предстала Кроносом, пожирающим собственных детей, боясь потерять власть. Для того в тексте упоминались работы Энгельса, более широко представлялся Горький. Богословский порою забывал, о ком он всё-таки пишет. Читатель мог подумать и так, будто данный труд Богословского обрамляет статью, расположенную внутри повествования, о посещении Горьким Америки.

Часто сбивался Богословский и на обзор произведений прочих американских писателей. Всё это говорит, что монография о Джеке Лондоне объединила труды, написанные ранее в рамках единой темы. Теперь же их все решено было издать под одной обложкой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Полесье — болотный край, не примешь жизнь там за рай. Там селиться — нужно смелость иметь, полещуком стать — незавидная участь прежде, заметь. Теперь всё иначе, жизнь забила ключом. В поэме Купалы радость о том мы прочтём. Некогда никто не стремился в те места, сплошь болотистые, утопала в топи земля. Что же случилось? Почему изменились дела? Коммунаров Полесья коснулась рука. Их трудом преобразован край оказался, на зависть всем белорусам он стался. О том поведал Янка, измыслив в радости думы свои. И ты, читатель, думы Янки прочти.

Гиблым местом Полесье раньше было, о нём всё живое словно забыло. Даже зверей не находилось в тех местах, бабки Полесьем на внуков нагоняли страх. И вот коммунары, среди них украинцы, с задором принялись землю копать: верили в лучшее, знали, как нужно местность осушать. Лопатами спешно трудились они, движения коммунаров просты и легки, к реке Орессе направляли канал, чтобы болота путь туда пролегал. Мечта у них имелась — собрать урожай, дабы на зависть всем стал сей край. Пшеницу посадят, снимут хлеб с полей — будут успехи, станет больше людей. Устремятся в Полесье со всех пределов советской страны, побьют рекорды, установив рекорды свои. А ежели для кого труд окажется не в почёте, таких изгонят. Обо всём этом в поэме Купалы прочтёте.

Коммунары трудились, сил не жалея, казалась им полезной для Союза затея. Налажено хозяйство, коммуна стоит, но есть забота, что их тяготит. Нету среди них женщин! Как же быть? Не поедут сюда, даже если слёзно просить. Потому порешили — нужно ехать домой. Там найти работящую девушку, пусть станет женой. А как станет, ехать назад — этому каждый будет из тамошних рад. Положено коммуне расти, значит трудовой человек сделает всё для того, и о детях думать он должен не меньше, для них он трудится прежде всего. Появились коммунарки, к очередным свершениям тяга не угасла, вслед за сельским хозяйством поднималось другое хозяйство. Животноводство, заводы, море забот — народ в Полесье всё лучше живёт.

Купала уверен, задор должен преобладать. С задором сможешь все проблемы решать. Если не знаешь, задора добавь, и тогда рекорды любые ставь. Нужно дорогу? Не знаешь азов? Попробуй, коммунар и не к такому делу готов. Рельсы смело проложит он, не зная о том ничего, лишь начнёт делать, понятным ему будет всё. Если кто погибнет — не беда: помянет коммуна так рано павшего бойца. Он подвиг трудовой свершал, пусть и жертвой нарушения техники безопасности стал. Главное, проявлять задор! Прочие суждения, конечно, вздор. Выражает уверенность Купала, как не поверить ему? Не из пустых побуждений слагал Янка поэму свою.

Будет совхоз. «Сосны» — он так наречён. Кто в нём состоит, счастлив ночью и днём. Круглые сутки готов поднимать хозяйство народ, этим каждый коммунар только живёт. Из ничего, где в болотах земля утопала, возводился посёлок, дабы слава коммунаров никогда не угасала. Вырастет в город, каких только ремёсел в стенах его не появится, на весь Советский Союз он трудолюбием жителей точно прославится. Уверенность Купалы никак не могла угаснуть, не позволит он надеждам зачахнуть. Поэму он слагал, иного для Полесья не помышляя, сам всё видел, будучи там, потому и твёрдо о сказанном зная. После строчки сложил, рифмой украсив. Важно ведь то, когда поэт за народ свой пребывает счастлив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И в жизни горит желание возносить, и в жизни хочется страстно любить, и в жизни для того даётся право, для кого-то сладость она, для иных же отрава. Вот Янка Купала — поэт-белорус, горечь жизни познавший на вкус, краину свою он всегда возносил, край родной как никто он любил. Горько ему было знать, как нога поляка землю его попирала — ту землю, что от России рука Пилсудского отъяла. И вот случилось! Советский Союз раздел четвёртый Польши свершил, к тому Сталин стремился, про братский народ не забыл. Потому славит Купала товарища Сталина, за то навечно благодарен ему, гимны поёт — прочее уже ни к чему. Спустя годы наивность схлынет, о чём Янке на дано было знать, но за государственность белорусы должны почёт как раз Сталину воздавать. Не знали прежде белорусы, что народом являются они, были среди них России и Польши сыны. Теперь прояснилось, о том поэзия Купалы служит напоминанием, пусть каждый насладится его умелым старанием.

Сборник поэзии — Союза во славу — «От сердца» он назван, и назван по праву. Сердечность сквозит, иначе быть не могло, открывал Купала сердце своё. Он громко пел, Сталину лучшие песни посвящая, иного для белорусов и себя не желая. Говорил: рухнут затворы проклятой тюрьмы, невольники выйдут под солнце из тьмы; знай, что все твои победы, радости, печали — каждодневно, постоянно разделяет Сталин! Видел Купала лучезарность вождя, Сталин с улыбкой для белорусов лучшее давал, их важность ценя. Разгонял он солнечным светом мрак прошлых дней, видел белорусов равными среди советских людей. Славу принять должны и воины Армии червонного цвета, про её деяния Купалой не одна песня пропета.

Зажила Беларусь, заработал народ, лучшего от будущего больше не ждёт. Оно наступило — будущее то! Лучшего не надо — теперь хватает всего. Если пожелает мальчик пилотом стать, для одного — привет из выси Сталину передать. Сыновья белорусов-отцов устремились на заводы, в трактористы пошли, красноармейцами стали и даже в поэзии призвание вскоре нашли. Завидную невесту теперь трудно найти, на заводе девчата и среди крестьянок: выбора нет почти. Не в том, что худо стало… наоборот! Достойны выбора все, но кого душа из них предпочтёт? Да и с советской властью девушки расцвели, равными стали, не принижают девчонок паны. Пожелает девушка, может освоить любое ремесло. И парашют освоит — это дело её.

Хорошей жизнь повернулась стороной, сброшены с белорусов кандалы, не поляков только, империи Российской путы были не менее злы. Всё былое Купале мнится плохим, выступает он против царских времён, снова и снова вспоминает о Сталине, его улыбкой он покорён. Мнения не изменит, ведь не критик он. Не услышит никто глухим, прежде бывший радостным, звон. Он говорит: критики — часто самодуры, сегодня рады, завтра от того же пребывают хмуры. Сообщает существенное, иного не желает, лучшей жизнь для белорусов он отныне представляет.

Против Польши Янка не уставал выступать, своими словами он советских людей призывал помогать. Что сделали поляки? Ничего. Они гнобили. Вот, пожалуй, и всё. Дедов за людей не желали считать, отцов могли просто изгнать, матерей-белорусок молоком питались они, а потом и их гнали, будто нет в них больше нужды. Речи Посполитой не должно на свете быть, для того Купала готов все силы свои приложить. И не смирится с ними, стань они наравне с белорусами в Советском Союзе, было бы для Купалы это подобно обузе. В отличии от поляков, за украинский народ Янка рад, сыны Украины с сынами Беларуси в Армии Червонной станут в один ряд.

Помимо стихов, есть поэмы — словами обильные. И там уверения Купалы не менее сильные. «Город Борисов» — возношение и похвала советских людей: они лучше всех тех, кто прежде к белорусам был только лишь злей. Ни царской власти, ни польского короля, ни шведа лютого, должна быть советской эта земля. В поэме «Тарасова доля» о поэта судьбе печаль, Шевченко Янке искренне жаль. В русских казематах гноили выходца из крепостных, что прежде горел в руках польских, нравом не остыв. Уверен Купала — Тарас призывал свергать царей, а поляков вешать: такой делился Янка думой своей. Поэма «Над рекою Орессой» содержанием сложна, отдельного упоминания достойна она.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Футуристам почёт и слава, их страстью любое творение получило на существование право. Говори как хочешь, как хочешь слагай, глагольную рифму с глагольной сближай. Делай акценты, где не делал никто, пусть и скажут: такая поэзия — сущее зло. Напрасны старания: футуристы творили, как прежде не творили поэты, не замечали укоров, их чувства потому не задеты. И вот Маяковского фигура выше всех встала, его голова выше карнавала из футуристов стояла. Разве не будут о нём после писать, разве не будут стихи о нём сочинять? Вот и Асеев, ничтоже сумняшеся, применив доступное пиэтического искусства мастерство, показал, что творить способен всякий, тем созидая, разумеется, добро.

Маяковский начинается. Поэт мал. Он из Грузии прибыл. Там кто о нём знал? В Москве Маяковский, в голове не ветер с вершин, тут доступно недоступное, будет себе властелин. Он взирал на горы, и не видел в московских горах гор, для Кавказа такие горы — позор. Плоские горы: страшно смотреть. И люди на них плоские — с плоскими мыслями — читатель, заметь! Готовься встретить лживые речи, подставить спину под удар. И только тут, всё же, просыпался поэзии жар. Низко кланяться нужно? Лучше склонись. А ещё лучше глаза закрой. Закрой глаза и лучше проспись. Встав спозаранку, подумай ещё раз, стоит ли разменивать просторы горной Грузии на Москвы плоский — в бурю страстей — лаз.

Маяковский в Москве. В небе Уточкин. Рифма у Асеева какова? К слову «Уточкин» отчего-то «шуточки». Не беда, футуристы поймут: жар поэзии там и тут. Рубленной строкой повествовать? Так сходства больше получится. Главное, не надо к красоте стремиться, значит, и не надо долго мучиться. А как повествовать, коли за поэму принялся? Подбирать старайся поводянистей слова. Улетай мыслью в небесную высь, зависни на высоких горах. О Маяковском пишешь, кто скажет, что будешь не прав? Всякое простят, не говори по сути ничего, тогда и повествовать сможешь легко. Возьми за ориентир малое от Маяковского только, и не будет от сказанного ни капельки горько. Воспеваем поэт? Тогда он должен быть во всей красе. Понравится такое должно товарищу Сталину, может даже советской толпе.

Маяковский в поэзии как оказался? Ему бы ринг боксёрский под его комплекцию стался. Он и за бумагами другими мог сидеть, отца-бухгалтера надо тоже упомянуть посметь. Но Маяковский — поэт, громко говорящий и пронзающий муз естество. Для него пиэтичным быть — насаживать представления о стихах на копьё. Не дебета с кредитом сведением заниматься, не на ринге с соперником ему разминаться, а с молотом слова тяжёлого крушить окружающий мир, оттого для потомка Маяковский — кумир. Так попробуй о поэте этом рассказать, футуристов не уставая притом поминать. Бурлила Москва, Маяковский бурлил, ритм жизни тогда был такой: Маяковский подобным ему был.

Отгремел Октябрь, жизнь продолжалась, не лучше и не хуже — всё для поэта в прежней мере осталось. Говори много, повествуй до смерти, коли желание есть, о Хлебникове скажи, донеси о нём до читателя весть. На ком сошлись звёзды, кто ось мира крутил? Да, тем человеком Велимир Хлебников был. Ему почёт, он сам осью бытия Маяковского казался. Сказ же у Асеева дальше продолжался. Наступит время поставить точку, заставить себя не сочинять новую для поэму строчку. Может это поэт. Лет через десять вспомнит опять, добавит немного и о Маяковском предпочтёт замолчать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как Новиков-Прибой на «Орле» до Цусимы ходил? С величайшим презрением! Он — революционер, ратующий за справедливое распределение человеческих благ на планете, оказался вынужден поддерживать противное для него мероприятие: войну империалистических держав. Будучи социалистом, в 1903 году за пропаганду взглядов арестован и определён на броненосец «Орёл». Так ему случилось отправиться сражаться в японские воды, против чего он не мог предпринять никаких действий. Почему же он не взбунтовал матросов во время похода? Очень просто, дабы не допустить раньше времени противодействия правительства социалистическому движению. Именно так он оправдывался перед читателем. Новиков предпочёл стать участником Цусимского сражения и принять смерть, поскольку иного быть не могло, к чему он постоянно будет подводить повествование. Так уж сложилось, что армией и флотом в России со времён Александра III управляют бездарные командующие. Иного «полезного зерна» читатель из текста не вынесет.

Роман-воспоминание «Цусима» разделён на две книги. В первой рассказывается о событиях до и после Цусимского сражения. Начинает Новиков с извещения о печальной участи российских моряков, частью утонувших, частью взятых в плен. Среди пленных пребывал и он сам. Затем Новиков вернулся домой, уже не застав мать в живых. Однажды ему захотелось написать рассказ, что он и сделал. Полученного гонорара хватило на добрую пирушку с товарищами по флотской службе. Оказалось, писать у него получается, значит нужно браться за произведение большего размера. Да и была мечта у Новикова описать Цусимское сражение.

Никто не хотел воевать: утверждается в первой книге «Цусимы». Предпринимались всяческие попытки оградить себя от участия в будущих сражениях. Офицерский состав занимался порчей кораблей, из-за чего их приходилось ремонтировать, а значит и выйти в море они не могли. Матросы наносили урон своему организму более прозаическими способами, то есть могли ходить по кабакам в страстном желании обрести венерическое заболевание. Подобная характеристика предвоенного настроя никак не соответствует периодическим изданиям тех лет, описывавших обратную картину, говоря о широкой поддержке населения, готового снабжать армию и флот деньгами, в том числе и самолично отправляясь в место боевых действий. Следует учесть непосредственно взгляд самого Новикова, представляемого всюду на страницах политически подкованным человеком.

Поход — это зря затеянное мероприятие. Не те офицеры находились у командования эскадрой, дабы суметь провести флот до берегов Китая и Японии. Требовалось обогнуть Европу и Африку, чтобы выйти через Индийский океан к Порт-Артуру. На пути случится множество несуразностей, чему повинны окажутся как раз офицеры. То они примут за вражеские корабли рыбацкие лодки, то заставят трудиться под жарким африканским солнцем, то совершат иную оказию. Причём Новиков так часто на это обращает внимание, что немудрено задуматься о матросах, способных мыслить полезнее для флота, нежели обученные морскому искусству офицеры. Впрочем, на «Орле» будет единственный офицер, сочувствующий матросам и снабжающий их литературой, способной пробудить революционный настрой.

Плыть до Порт-Артура долго. За это время сам Порт-Артур падёт, эскадра вынужденно остановится на Мадагаскаре, пробыв у его берегов два месяца. В Новикове успеет проснуться писатель-натуралист, подмечающий особенности в движении солнца, сообщающий о диковинных фруктах, вплоть до вкусовых ощущений. Матросы и вовсе потеряют уважение к офицерам, открыто высказываясь о наболевшем прямо им в лицо.

Так бы закончились мытарства матросов, поскольку стало ясно — идти дальше в японские воды бессмысленно. Поддержку русские корабли в море не встретят, японский флот имеет значительное преимущество, но и оставаться на Мадагаскаре нельзя, ибо тогда придётся затопить всю эскадру, ведь на обратном пути углём их снабжать не станут. Сражения с японцами было не избежать, и двадцать пятого мая 1905 году в Цусимском проливе произошёл бой, описанный Новиковым во второй книге.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Коллективизация для общества — есть благо. Только как её осуществить, не затронув личных интересов каждого? В Советском Союзе проблему решали радикально, избавляясь от всякого, стремившегося к ведению отдельного хозяйства. И всё-таки человек и при коллективизации оставался похожим на себя прежнего. Дети не чурались озорства, спокойно присваивая общее. И среди взрослого населения отмечалось появление индивидуалистов. Что же, как всегда, устанавливать действительность взялись писатели. В Грузии им, среди прочих, стал Лео Киачели, составивший повествование «Гвади Бигва».

В коллективном обществе всё должно перемешаться, оставив в непонимании стороннего наблюдателя. Раз так, то и Лео сообщал историю, заставляя гадать — кто и где, чем и для какой цели занимается. При невнимательном чтении именем из названия можно назвать и ребёнка, и его родителя. В целом же, сама суть того не кажется важной, ежели судить о действительно коллективном обществе. Пусть хоть каждое действующее лицо именуется одним именем, сущность того не изменится. Да и Киачели к такому образу мыслей не склонялся — излишне футуристичным бы оказалось. Всё-таки он сообщал о реалиях Грузии, сделав по мере присущих ему сил.

Коллективизация или нет — представление о горах и их жителях это не изменит. Прежде всего — пастораль. Остальному быть где-то ещё в мнении советских граждан о жизни в предгорьях и на горных склонах. Пастухи пасут овец, растёт виноград, шумит река и поспевают ароматные фруктовые плоды. А ведь страсти всё равно должны кипеть. Где-то неподалёку обязательно существуют абреки — преступные элементы среди обитателей гор. У Киачели их нет. Он просто сообщал о необходимом существовании определённых явлений. Гораздо важнее высказать укор кому-нибудь из участников повествования, дабы тот задумался, как он смеет не вырабатывать трудодни.

Кажется, в советском обществе детям и приходится думать о действительности. Размышляют они будто бы подобно детям, представляемые потому наивными созданиями. Вот есть у председателя корова. Зачем она ему? Молоко он не пьёт, благами от неё не пользуется. Может лучше ребятне отдать? Она бы нашла применение корове для собственной пользы. Вроде и правильный ход мыслей задал Киачели. Да как быть с коллективным мышлением? Ребёнок должен у него видеть, что председатель содержит корову для блага колхоза, позволяет пользоваться молоком нуждающимся. То есть хоть и не для себя, так для других.

Очень трудно показывать общество со стороны детского восприятия. Для того нужно самому оказаться ребёнком, иначе в твоих словах будет сквозить фальшь. Коли взялся писать об определённом, о том и сообщай. Через себя не переступишь, пока нечто чуждо. Вот и думается — не за ту тему взялся Лео Киачели. Да, от него требовали. Да, он понимал, должен написать на определённую тему. Ведь должен советский писатель написать минимум одну книгу про колхоз, значит такая будет им написана. И для Сталинской премии работы Киачели оказалось вполне достаточно, может с целью показать — даже такое исполнение устроит не очень уж и взыскательного обывателя. Главное, выдержана определённая тематика.

Раз книга получила Сталинскую премию, плохо о ней сказать уже не могли. Требовалось искать, за какие моменты хвалить содержание. И таковые нашлись, в той же мере без особых литературных изысков находя и однобоко трактуя, притом не подтверждая ни знаковости произведения, ни весомости его содержания. Так и годы спустя, читая труд Киачели о колхозе, видишь жизнь грузинской деревни так, как она могла жить и без коллективизации.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Десятого марта 1940 года Булгаков умер. Зная заранее, думая об ином исходе, он предпочёл достойно перенести мучения. Жизнь не щадила его ни в чём. С рождения он шёл по пути должного принять неизбежное. Не осталось после него и прямых продолжателей. А ведь он мог быть отцом, не случись употреблять морфий, по причине чего первая жена Татьяна Николаевна делала аборты. Следовало ли позволять рождаться заранее обречённым? Перед Михаилом стоял неразрешимый вопрос. Он мог стать отцом, его дети могли жить, но кому-то из них тогда было суждено принять наследственное заболевание и не переступить порог сорока семи или сорока восьми лет.

Ещё третьего марта сестра Елены Сергеевны писала матери о состоянии Булгакова. Он пребывал в бреду, после приходил в себя. Что с ним? Почему он так себя ведёт? Сомнения разрешила медицинская энциклопедия. У Михаила уремия — организм отравляется частицами мочи. Он хватается за печень, ему больно. Пятого марта боль разлилась по всему телу, наступило полное помрачение сознания. Восьмого марта Михаил замолк, периодически вскрикивал от боли, мочеиспускание почти прекратилось. Девятого марта перестали обезболивать наркотические препараты. Следующее письмо отправлено двенадцатого марта — после смерти Булгакова — сообщалось о событиях десятого числа. В тот день в доме звенела тишина, казалось наступление лучшего. Однако, это не так. Михаил спокойно спал, он дышал ровно и глубоко. Появилась надежда — он переборол болезнь и пошёл на поправку. В двенадцать часов начался отёк лёгких, пульс снизился до сорока ударов — стало ясно, ему жить не больше суток. Вскоре он умер. Заботу о похоронах взял на себя Союз Советских Писателей. Музыки не было — так желал Михаил. Его тело кремировали, урну с прахом захоронили.

Разумеется, с марта на имя Елены Сергеевны приходили послания с сожалениями. В числе прочих писали Немирович-Данченко, Василий Качалов, Викентий Вересаев, Александр Фадеев, Николай Лямин, Александр Мелик-Пашаев, Владимир Дмитриев. Писал и Павел Попов, всё-таки составивший первую биографию Булгакова, каковая задача на него изначально и возлагалась, хоть и написанную без изысков, скорее напомнившую перечисление основных моментов с короткими комментариями.

В 1946 году Елена Сергеевна обратилась с благодарностью к Сталину. Она выражала уверенность, что именно звонок Иосифа Виссарионовича в 1930 году помог Михаилу прожить ещё десять лет. Обращалась она к нему по просьбе мужа, завещавшего ей написать Сталину, чтобы он решил вопрос с изданием собрания сочинений. Дошло ли то письмо непосредственно до внимания адресата — неизвестно.

В 1955 году послание от Елены Сергеевны Самуилу Маршаку. Ничего с творческим наследием Булгакова не происходило. Как он был в забвении последние десятилетия жизни, так в оном остался и после смерти. Разве в чём Михаил оказывался лживым? Он говорил правду, за которую и подвергся остракизму. И теперь пора переосмыслить им созданное. Может не следовало избирать путь сатирика, отказываясь от призвания врача, но сделанного не воротишь.

В 1960 году переписка Елены Сергеевны с Надеждой. Вспоминалось, как Михаил в 1939 году расцвёл и преобразился. И всё же он продолжал шутить об ожидаемой им смерти. Когда состояние резко ухудшилось, он думал умирать дома. Согласился на санаторий, врачи дали прогноз на три-четыре дня жизни. Что же, Михаил прожил ещё семь месяцев. Горести добавляла смерть её старшего сына, умершего тридцатипятилетним. Продолжать существовать ей помогала вера в обретение Михаилом посмертной славы, лишь этому она уделяла всё своё время.

В 1961 году Елена Сергеевна пересказала Надежде историю о событиях 1932 года, когда Михаил серьёзно ей говорил о собственной смерти в 1939 году, будучи всего лишь сорокалетним. Заранее предупреждал, просил всё взвесить, прежде заключения супружества. Она ему не верила. Но вот наступило десятое марта 1940 года, на часах шестнадцать часов тридцать девять минут — он умер с улыбкой на губах, лицо его казалось помолодевшим. Время шло, теперь к ней обращаются люди, высказывают удивление состоянием могилы Михаила Афанасьевича. На месте упокоения Булгакова высаживались цветы, посажены четыре грушевых дерева, ограда долго не ставилась. Однажды ей приметилась гранитная глыба на кладбище — ею оказалась ставшая ненужной голгофа с могилы Гоголя, снятая по установке нового памятника. Эту глыбу ей помогли перенести на могилу Булгакова, выбив соответствующую захоронению надпись. Какая же судьба сего гранита? Он морской — был специально привезён Аксаковым.

Тут можно поставить точку. Пролито порядочно слёз, и перечитывая — снова проливаешь слёзы о судьбе Михаила.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1938 год — Булгаков не предавался унынию. Он вполне мог продолжать считать — возводимые против него преграды, случающиеся случайности. В способности разбираться с трудностями он не сомневался. Так в феврале писал Сталину, прося смягчить меру наказания драматургу Николаю Эрдману, отбывшему трёхлетний срок ссылки, но продолжающего пребывать вне Москвы. С мая на август он писал жене, уехавшей с пасынком на отдых в Лебедянь, говорил о плотном графике, появившейся в его мыслях каше. В течение дня он работал в Большом, помогая ставить «Сусанина», ночью в голове поселялся Пилат. На него продолжал оказывать давление Соловьёв-Седой, требуя помочь написанием либретто. Про роман Михаил говорил жене: «Нужно окончить! Теперь! Теперь!» Но как? Пришлось браться за Сервантеса и сочинять для оперы «Дон Кихота». Положение усугубляли проблемы бытового характера, он не ведал, где и как найти ему нужное. Михаил совершенно растерялся в отсутствии Елены Сергеевны. С декабря началась переписка с Исааком Дунаевским, им предстояло вместе работать над «Рашелью».

В январе 1939 года переписка с Дунаевским продолжалась, происходила она в обмене любезностями. Михаил просто работал над либретто, получая требуемые ему материалы. Никаких мыслей или сомнений о будущем не высказывалось. Казалось, что Булгаков смирился, ничего не ожидая и уже не предъявляя. Может по вполне объясняемой причине, он был уверен — смерть придёт к нему как раз в 1939 году. О том он говорил ещё задолго до. Позже Елена Сергеевна будет вспоминать — ещё во время начала их взаимоотношений, Михаил её предупредил о дате собственной смерти. В этом он был уверен, так как болел наследственным заболеванием, от которого в возрасте сорока семи лет умер его отец. И Булгакову в 1939 году исполнилось сорок семь лет.

В марте послание Вересаеву, Михаил желал видеть две фамилии в авторстве пьесы о Пушкине. Писал ему и про «Дон Кихота». Хоть либретто одобрено, гнить ему на постели, поскольку заранее понятно, чем закончится попытка поставить на сцене. В мае снова чехарда с гонораром от заграничных представлений. Вновь объявился Каганский и отнял половину денежных средств в свою пользу. О том же писал самому Каганскому, сухо излагая недоумение от его действий.

В июле писал театроведу Виталию Виленкину. Помимо прочего, речь велась о пьесе «Батум». Не поздно ли вспомнил Михаил о недавней просьбе написать к двадцатилетию Октября? Тогда вполне можно было добиться постановки. Теперь же, как не старайся, сей литературный труд не будет представлен зрителю. В августе обращался к Сергею Ермолинскому, уведомляя о готовящейся поездке в Тбилиси и Батуми — это требуется для внесения ясности в пьесу о молодом Сталине.

Уже в сентябре Михаил хворал. Он писал Александру Гдешинскому, что из-за осложнившегося течения болезни почек у него появилось расстройство зрения: лишён возможности читать и писать, и глядеть на свет. В октябре писал Павлу Попову о мучающих головных болях, из-за чего не может составлять обстоятельных посланий. К декабрю Михаил лечится в санатории «Барвиха», состояние улучшилось, как он сообщал драматургу Алексею Файко, если бы не грипп, мешавший относительно полному выздоровлению. О том же писал Елене, своей младшей сестре.

В конце декабря Булгаков дома. Он вернулся из санатория и написал письмо Гдешинскому. Он говорил, хоть и выписали его с улучшением, но сосёт Михаила мысль — выписали умирать. Ему же говорил, что есть один приличный вид смерти — от огнестрельного оружия. Только таковым он не располагал. Негативно он отзывался о врачах-терапевтах, как о гастролёрах, халтурщиках и бездарностях. Имеются исключения! Впрочем, ему уже никто не сможет помочь. Кому оставалось довериться, ежели традиционная медицина себя исчерпала? Потому Михаил предпочёл последнюю надежду — на гомеопатию. Доверял ли он ей? Ему было всё равно, ведь он считал себя обречённым. Про такое решение Михаил писал сестре Елене.

В январе 1940 года писал Павлу Попову: я чувствую себя плохо, позвони. А последней прижизненной записью Булгакова стал автограф от восьмого февраля на фотографии с его изображением. Он желал счастья в жизни Оле и Лене — дочерям Надежды.

Автор: Константин Трунин

» Read more