trounin.ru

К написанию второго тома воспоминаний Коржавин приступил в 1998 году. Для себя он ясно понимал — России скоро не станет. Её исчезновение с политической карты — вопрос недалёкого будущего. И причину того он видел в разрушительной деятельности Сталина, с довоенным энтузиазмом продолжавшим уничтожать государство, хотя требовалось поднимать страну из руин. Очередную долю горя пришлось хлебнуть и Коржавину, отправившемуся по этапу в колхоз под Новосибирском. Но почему именно Сталина обвиняет Наум, несмотря на прошедшие десятилетия после его смерти? Видимо причина в том, что Коржавин эмигрировал и точно не знает происходивших после обстоятельств. Может показаться, второй том оставленных им воспоминаний полностью восстановит картину, показав и жизнь в США. Но нет, повествование завершится осознанием венгерских событий 1956 года, положившим конец представлениям о соблазнах сталинского социализма.

Восприятие прошлого у Наума оставалось только негативным. Ничего в Советском Союзе не делалось для человека. Любое благо становилось проклятием. Вроде бы неубранная пшеница никому не нужна, однако за подобранный колосок давали от семи до десяти лет лагерей. Вроде бы предназначенные для перевозки заключённых вагоны, по планам создателя имеющие удобные места для размещения, набивались вплотную. Вроде бы распределение по колхозам должно было способствовать возрождению хозяйства, но нахождение там считалось более тяжёлым, нежели отбывание наказания где-нибудь в глухом краю за колючей проволокой.

Науму шёл двадцать четвёртый год, Он ничего не умел делать руками, и не старался. Раз за разом он объясняется перед читателем, находя слова в оправдание. Ему проще смотреть на окружавших его людей, стараясь запомнить каждого. Как оказалось, это помогло ему при написании воспоминаний, так как на страницах избыточное количество человеческих жизней, наравне с Наумом прозябавших на просторах сталинского государства.

С 1948 по 1951 год Коржавин провёл на сибирских просторах, наконец-то освобождённый он предпочёл отправиться в Москву. Опасался одного — быть заново осужденным. Тогда практиковалось повторно наказывать и ссылать по той же самой статье. Впрочем, путь его лежал далее в Киев, а после в Караганду. Он ещё не состоялся в качестве поэта, особо к тому и не стремился. Наум выучился в техникуме и некоторое время проработал на благо советских шахт. Читатель откроет талант Коржавина к управлению! С большой любовью Наум рассказывает технические подробности добычи угля, какие беды ожидают шахтёров в случае нарушения техники безопасности, особенно ярко описывает механизм взрыва, когда вслед за детонацией метана — детонирует каждая частица пыли, отчего и случается множество человеческих жертв.

В 1953 году Сталин умрёт, а вскоре и Коржавин потеряет интерес к продолжению написания воспоминаний. Самое страшное оказалось позади, вместе с кровавым диктаторским режимом. Будет закрыто дело врачей-убийц — очередная дьявольская фикция, раздутая для угнетения населения. Коржавин, тем временем, но пока ещё продолжавший именовать себя в печати Манделем — по своей настоящей фамилии, вернётся в Москву и узнает о новых трагедиях, вроде самоубийства Фадеева и попытки отказа Венгрии от «честного коммунизма».

Жизнь менялась, но не настолько, чтобы это казалось таковым. Последовали реабилитации, доступные не всем. Например, её трудно было добиться осужденным за колоски. Но с соблазнами кровавой эпохи приходилось прощаться. Только осталось непонятным, как всё происходящее воспринимал сам Наум Коржавин. Воспоминания он писал спустя половину века, имеющий достаточно свидетельств о творившемся в Советском Союзе непотребстве. Не мог ведь Наум с позиции своих лет в схожей манере думать о себе, тогда ещё не достигшим тридцати лет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Проблематика литературы формируется за счёт сохранения творчества одних писателей, забывая о других деятелях от литературы. И ещё понятно, когда забывчивость формируется спустя десятилетия или века, но ежели такое происходит в течение пяти лет, года, а то и вообще моментально, тогда и приходится говорить о существовании проблематики. Особенно, если желаешь поговорить о читательских пристрастиях, всё чаще вызывающих недоумение. Закономерность ясна — любовь к произведениям сменяется обязательным отторжением у последующих поколений. Бывает обратное — неоценённое современниками в будущем становится объектом особого поклонения. Однако, чаще труды литераторов напрочь забываются. И чаще всего из-за банальной причины невозможности раздобыть искомый текст.

«Годовые кольца» Владимира Костина — это сборник, состоящий из повестей и рассказов. В виду невозможности раздобыть сам сборник, приходится доверяться посторонним источникам информации. Примерно он должен выглядеть следующим образом (даётся перечисление произведений в алфавитном порядке наоборот): Что упало — то пропало, Тоска зелёная, Стихия, Рожок и платочек, Против солнца, Остров смерти, Огорчённая на Волге, Музонька, Ленину и без вас хорошо, Годовое кольцо, Вальс-бостон, В центре Азии, Бюст, Брусника, Бригада.

Рассказываемое Костиным можно охарактеризовать жизненными историями. Берётся нетривиальная ситуация, описываемая в детальной точности, чаще на игре чувствами действующих лиц, не старающихся понять, почему в мире существует такое количество недоразумений, ежели они сами вроде бы разумны.

Допустим, повествование про мужчину, не имевшего средств расплатиться за проезд в такси. В залог он оставил меховую шапку. Разумеется, шапку ему никто не вернёт. Зато сколько душевных переживаний ему предстоит испытать. Обвинит всех, начиная от друзей, которые ушли раньше, нежели он мог у них занять, но так и не сможет признать собственной неосмотрительности. Ничего определённого читателю подобная история не даст. Разве только научит не разменивать крупные вещи на мелочь. Проще говоря, носи с собой мелкие купюры — целее будешь.

Есть повествование про место, имеющее печальное прошлое. Некогда там во множестве гибли людей. И ныне потомки боятся туда приближаться. Проще рассказывать друг другу страшные истории, чем провести изыскательные работы, каталогизировать и придать былому вид наглядной демонстрации недопустимости подобного снова. И Костину проще поделиться услышанным, чем предложить способ разрешения насущного затруднения.

Ещё одна из историй рассказывает о жизни женщины, буквально от первого мужа до последнего. Оных ей пришлось сменить порядочное количество. Были и пылкие влюблённые, и прагматичный слепой, и психиатр, и самоубийца. Все приходили, чтобы уйти. Читателю придётся самостоятельно выработать вывод, что существуют женщины, вроде бы вдохновляющие на существование, являющиеся музами. Да отчего-то иные музы позволяют не вдохновение находить, а окончательное отдохновение — в буквальном понимании испускания духа.

Подобным Костин не ограничивается. Всего в сборнике пятнадцать сюжетов, каждый из которых примечателен чем-то особенным. Иной раз и не догадаешься, о чём тебе Владимир расскажет. Ему вполне по силам сообщить жизнеописание бабушки из Харбина, решившей на склоне лет посетить родные края предков. Поэтому удивляться наполнению не приходится. Осталось пожелать всему придавать законченную форму, сообщать нечто важное, не ограничиваясь одним лишь желанием.

Как бы не хотелось говорить о грустном, но писателю следует писать о больном. Если отказаться от этого принципа и не задевать за живое, тогда и читать твоё творчество не станут. Так случилось и со сборником «Годовые кольца», вроде бы добившимся читательского внимания, но почему-то именно читательского внимания и не видно. Как же такое могло произойти?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лев Данилкин взялся рассказать о товарище L, человеке печальной судьбы, ибо ему ныне не купить одежду по размеру в интернет-магазине. И пусть товарищ L давно умер, он не знал о творчестве Пелевина: всё это не помешало постараться его понять так, словно жить ему пришлось не на рубеже двух предыдущих веков, а буквально вчера, только в иллюзорном мире. И показан он, будто Чернышевский действительно написал великое произведение «Что делать», а не ткнул читателя носом в его же тупость. Осталось найти в тексте товарища L, чего сделать не получится. Если кто и есть на страницах, то сугубо пантократор солнечных пылинок, живший в определённое время, ставший его современником и более о нём ничего знать не нужно.

Ещё не L, и даже не Ленин, а мальчик Вова, постоянно бившийся головой, заставляя сомневаться в ином грамотном применении мыслящей части тела. Кто он? Еврей, калмык, русский? Для чего биографы с таким остервенением стараются показать корни исследуемого ими человека? Не зная точно, не следует и начинать. Гораздо важнее показать, какой отпечаток на характер может наложить казнь старшего брата, случившаяся на пороге наступления совершеннолетия Владимира. Для Данилкина то досадный факт, не требующий иного понимания, как возникновение трудностей с получением образования. Революция иначе влияла на будущего товарища L, ибо ею был пропитан каждый окружающий его человек. Более ничего не скажешь! Коли масло кто разлил на трамвайных рельсах, значит кому-то предстоит потерять голову.

За огромным величием фигуры Ленина нет самого Ленина. Стремясь показать происходящие в Российской Империи процессы, Данилкин опирался на повзрослевшего Вову, показывая на его примере обыденность тех дней. Позже это станет более очевидным, когда катания на велосипеде окажутся настолько важными, что можно забыть о России на добрый десяток лет. В топку русско-японскую войну, малозначительную деталь на полотне истории, сыгравшую значение в росте революционных настроений, но не имевшей роли для Данилкина, прошедшим мимо сознания Льва бесполезным эпизодом былого.

Ленина не будет в границах России, значит она перестаёт иметь значение. Перед товарищем L Германия, Англия, Франция и Швейцария — потенциальные места, где революции суждено произойти. Начнётся подпольная работа, почему-то направленная в сторону Российской Империи, тогда как мысль устремлялась в подготовившую почву для социалистического переворота Европу. О чём Ленин думал и к чему всё-таки стремился? Неужели он, на самом деле, предпочитал крутить педали и ругаться с оказавшимися на пути зеваками? Он тем и занимается на страницах, написанных Данилкиным. Иногда кажется, что к революции товарищ L не имел отношения — просто так сложилось.

И вот 1917 год! Настала пора борьбы за власть над Россией. Где Ленин? Он спешно пробивается в Петроград. Зачем ему это? Он должен там оказаться. Чем он займётся? Претворит в жизнь убеждения, против которых прежде выступал. Случилась требуемая ему революция? Нет. И как он поступил? Стал проводить собственную политику, далёкую от представлений Маркса. Как это показал Данилкин? Именно так и показал, снова забыв о Ленине. Ни чувств и эмоций, лишь человек-машина, живший ради чего-то, только не по той причине, что человеку полагается дышать, питаться и отвлекать мозг от чрезмерных дум. Потому товарищ L дышит, питается, но отчего-то не думает, полностью отдавшийся течению событий.

В конце Ленин наконец-то умрёт, запертый в возведённом для него иллюзорном мире.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если имя Валентина Катаева для читателя ничего не значит, не приобретёт оно веса и после знакомства с биографией в исполнении Сергея Шаргунова. Так и останется непонятным, почему этот человек возвеличивается потомками, когда к тому нет никаких веских причин, опираясь на тот же текст биографии «Катаев. Погоня за вечной весной». Но причины есть. Это не столько важное место среди советских литераторов, сколько влияние на мир печатного слова вообще. Исследуемый Шаргуновым человек никому не подчинялся, в том числе и Сталину. Особое значение он получил много позже, став «отцом шестидесятников».

Про Катаева ли данный труд? Такого не скажешь. Сергей описывал определённые события, где истории отводилась главная роль. Перед читателем постоянно мелькают люди, приходя и уходя, ничего не привнося и не оставляя следа. Связующим элементом выступил Валентин Катаев, внимавший этому потоку, редко оказывая не него влияние. О литературных заслугах можно не упоминать. Если они и были, то Шаргунов предпочёл цитировать стихи, будто показывая красоту слога и на свой лад излагая их уместность. Писатель из Катаева на страницах биографии никак не желал получаться.

Валентин воевал, он отравился при химической атаке немцев и был ранен, после жил в Одессе, стрелялся на дуэли, краснел, белел и снова краснел, сидел, мог быть расстрелянным. Существовал за счёт участия в литературном объединении, за присутствие на выступлениях которого зрители расплачивались продуктами. На жизненный путь повлияли встречи с Буниным, определившие дальнейший образ мышления. Только Катаев предпочитал уходить от прямых ответов, выбирая для действительности аллегоричные сюжеты. Дальнейшие события будут связаны уже с Москвой.

Где же слова о писательском ремесле? Оказавшись в столице, Валентин писал фельетоны под псевдонимом Оливер Твист. О чём они? Для Шаргунова то не имеет значения. Гораздо лучше показать прочих писателей, имевших с Катаевым дело. Их гораздо лучше получается понять. Сергей объясняет почему. Оказывается, Валентин не жалел сюжетов для других, делясь ими, оставаясь будто бы безучастным. Вот потому и ценится Катаев потомками, оцениваемый обычно через чьё-то творчество, но только не его самого.

Особенно Шаргунов отмечает роль Валентина в создании периодических изданий «Новый мир» и «Накануне», объединивших вокруг себя лучших литераторов тех дней. Ближе к окончанию биографии Сергей таким же образом станет упоминать про работу Катаева над журналом «Юность», повлиявшем на становление шестидесятников. Шаргунов готов причислить Валентина и к вдохновителям выпуска «Метрополя», настолько ему понравилось описывать образ человека, делавшего всё для развития литературной мысли. Один раз Сергей сказал, отчего для Катаева многое складывалось благоприятно, когда упомянул Сталина, считавшего полезным выпуск вредных для советского государства изданий, так как это помогает поскорее определиться с неблагонадёжными элементами общества.

Опять не писатель. Чем дальше продвигается по жизни Валентина Шаргунов, тем более описывает вольный нрав исследуемого им человека, забывшего о существовании берегов. Катаев любил выпить, забывая о правилах приличия, задевая чувства обращающихся к нему людей. Он спокойно перечил первым лицам страны, не опасаясь последствий. Его не трогали. Возможно, не считали того достойным. Даже в собственной биографии он получил роль сквозного персонажа, не находя возможности занять место ведущего исполнителя.

Годы пройдут и Валентина Катаева не станет. Он знал многих, чтобы через них теперь помнили и его. Остаётся надеяться, что кто-нибудь в необозримом будущем отложит дела в сторону и возьмётся понять, каким Катаев был писателем. Ведь прежде всего именно это интересовало читателя, взявшего в руки биографию. Но Шаргунов действительно писал много о чём, кроме самого важного.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Говорят о прошлом одно, современники тех дней помнят другое. Для них не было той очевидности, с которой подходят к былому потомки. Разве был на Украине голод? Коржавин его не помнит. Вернее, не помнит, чтобы в чём-то нуждался лично он, тогда как прочее его мало интересовало. Семья Наума не страдала от репрессий, либо ничего подобного припомнить не удалось. Но Коржавин успел поработать в тылу, побывать в рядах армии и отсидеть в тюремной среде, поэтому он со временем приобрёл необходимую ненависть к сталинскому режиму. А ведь как всё хорошо начиналось, Наум даже мечтал пойти в пионеры. Счастливому детству суждено омрачиться взрослой жизнью, чего не представлялось возможным избежать.

Писать мемуары Наум взялся в весьма зрелом возрасте: почти под восемьдесят лет. Длительное время он жил вне России, но болел за происходящие с ней перемены. Он с горечью принимал застой эпохи Брежнева, тяжесть положения страны при Ельцине и вот новый наметившийся застой, грозящий очередным тупиком. Самое время рассказать о минувшем. Действительно, как бы не складывались обстоятельства, главное их воспринимать без лишней критики. Никогда настоящее не будет видеться в позитивных тонах, постоянно чем-то омрачаясь. Но уж лучше видеть вокруг стагнацию, нежели существовать при кровавом терроре. Впрочем, жизнь для Наума складывалась скорее благоприятно.

Коржавин едва ли не с первых строк говорит о том, что он выходец из еврейской семьи. Обойти вниманием этот факт не представляется возможным. Пусть он ныне крещёный, но от самого себя уйти не получится. Он может забыть, только ему обязательно напомнят. Понимать озлобленность мира на евреев Науму придётся не скоро, сперва предстоит покинуть Киев, когда из города начнут эвакуировать людей. Именно при приезде в Россию он встретит первого антисемита, откровенно насмехавшегося над беспомощностью детей, женщин и стариков, бежавших с Украины.

Войну в Советском Союзе ждали. Она не стала неожиданностью, хотя само нападение Третьего Рейха оказалось внезапным. Просто замолчало радио и загрохотало на горизонте. Вскоре стало очевидно по привозимым в город раненым, что война всё-таки началась. Власть требовала вставать на защиту страны, отправляя солдат без оружия для сдерживания врага, тогда как сама спешно бежала в тыл. Непонятно, почему Наум сожалеет об этом, будто не понимая, какое возникает у человека желание при осознании грозящей ему опасности. Осталось в первый раз укорить Сталина, бросавшего войска на убой, тогда как Жуков старался их отводить, сберегая силы на будущее.

В 1941 году Коржавин пошёл в десятый класс, проживая в рабочем посёлке. Несколько лет он трудился на заводе, по данной причине на фронт его не отправляли. Наум честно говорит — отказываться от службы он не планировал. Он скрыл от медицинской комиссии порок сердца, а на проблемы со зрением смотреть не стали. Не для передовой, так для охранной службы такой солдат подойдёт. Не ладилось с самим Наумом, он никогда не умел найти применение рукам. Если брался за дело, то всё портил. На заводе ничего не получилось, на службе создавал не меньше проблем. О чём оставалось думать? Пойти по пути литератора, ведь его стихи всегда хвалили.

И вот Литературный институт. Но вот и интерес правоохранительных органов. Жизнь продолжалась. Эмиграция ещё не скоро, поэтому остаётся рассказывать истории других сидельцев, чья вина лишь в существовавшей тогда исправительной системе. Если имелась необходимость придумать обвинение, то избежать наказания не получится. И всё равно жизнь продолжалась. Главное то, что Коржавин рассказывает обо всём, не представляя себя пострадавшим от режима и не примеряя обличье страдальца. Он был таким, каким был. Разукрашивать прошлое ему казалось бессмысленным, к ушедшему нужно относиться с осознанием, что иного быть не могло.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если рассказывать о настоящей жизни по-настоящему, то это никого не заинтересует: жили-были, гребли и приплыли, чтобы дальше жили. Кого-нибудь это заинтересует? Видимо, Анну Матвееву данное обстоятельство не беспокоило. Она создала девять рассказов, поведав о сугубо для неё важном, никакого особого смысла не вложив, кроме осознания, что все устремления ведут в никуда. Очередной герой начнёт существовать, дабы к окончанию понять тщетность сделанного прежде. Нужно просто жить, не думая о чём-то ином, кроме необходимости обязательного усвоения мысли о собственной бесполезности.

Дабы авторский посыл был лучше усвоен, даётся представление о наиболее понятном для современников Анны времени — о девяностых годах XX века. Тогда люди не питали светлых надежд на будущее, они жили в сложной обстановке, подвергаясь каждодневному насилию, не смея надеяться на помощь государства. Наибольший интерес возникал к криминальным разборкам, о чём только и приходилось размышлять. Единственный выход из ситуации — покинуть страну. Там, на Западе, можно было получить хорошее образование и стать успешным человеком. Здесь, в России, допускалось осознавать никчёмность и влачить жалкое существование.

Предлагая читателю первую историю, Анна описала видение девяностых глазами подрастающего поколения. Только жизнь действительно идёт своим чередом, поэтому путь героя рассказа пролегает в заграницу, где он окажется по не совсем понятным для него обстоятельствам. Остаётся недоумевать, отчего «Похороны Великой Мамы» Маркеса нашли своё отражение именно в подобной истории, без какого-либо определённого понимания происходящего. Обстоятельствам будет так угодно повернуться, демонстрируя действительность с неожиданной стороны.

Герой следующего рассказа будет жить обыденной жизнью, вытягивая жилы из-за необходимости продолжения существования. Материя окажется полностью ему подвластной, останется найти общий язык с главным элементом каждой семьи, с самим домом. Не секрет, человек всё делает ради ограниченной стенами площади, на которой он живёт. Оказывается, не всегда Пенаты тебе рады. Если потребуется, они скажут, что никому ничем не обязаны, поэтому не утруждайся понапрасну. Разве это выдумка? То, ради чего живёшь, в тебе чаще всего не нуждается.

Продолжая рассказывать в подобном духе, Матвеева поведает историю мамы, делавшей всё, лишь бы её ребёнок не испытывал неудобств. Она наймёт няню, будет улаживать школьные и университетские конфликты, костьми ляжем, только бы дитя не знало нужды. Жизнь особенно больно бьёт по таким самоотверженным людям. Жертвы не должны допускаться, даже если речь о детях. Понятно, кровь и плоть от тела твоего: по твоему мнению. А по их мнению: не плоть и не кровь, а самостоятельный организм, обязанный родителю одним существованием. Мудрено ли, что общество отказывается от проявляющих заботу о нём? От Сократа до наших дней перемен не случилось. Но жизнь не закончится, как бы ребёнок не относился к матери, придётся жить дальше, ведь иного не полагается.

Матвеева не придерживается строго девяностых. В её рассказах есть техника из первых двух десятилетий XXI века. Перед героями встают новые проблемы, связанные с доступностью информации, когда родительский контроль ужесточается, вместе с тем и лишаясь возможности доподлинно знать об интересах подрастающего поколения. Приходится смириться, если ребёнок увлекается картинками для взрослых. Важнее другое — не допустить психических отклонений в развитии, выражающихся интересом к осуждаемым вещам.

Найдётся в рассказах место даже мечте о жизни где-то ещё, помимо опостылевшего родного города. Вне зависимости от региона проживания, проблемы общества везде одинаковые. Похожая и жизнь у каждого, кто проживает на территории России. И какая бы эта жизнь не была — она пройдёт, тогда всё и закончится.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Говоря о манере изложения Валерия Залотухи, можно посетовать на особенность русского понимания действительности. Автор погружается в мир переживаний, не претендуя на что-то определённое. Не имеет значения сюжет, тогда как важно разобраться в составляющих бытия. Ничего не происходит без обоснованных причин, кроме появления на страницах угодных писателю моментов. Под этим следует понимать не стремление видеть происходящее в истинном свете. Тут иная причина, объяснение которой кроется в неумении заинтересовать читателя действием. В потоке сознания рождаются герои и им же даруются для них поступки. Всё остальное добавляется для вкуса, тогда как оно не имело права быть заслужившим внимания.

Хорошие произведения пишутся годами, но когда количество лет переваливает за десяток-другой, трудно уловить определённую единую линию повествования. Залотуха также вымучивал «Свечку», записывая плохо связанные друг с другом истории, подавая под видом единого художественного полотна. Когда второй том встречает уже не тюремными сказками, а даёт представление о событиях времён гражданской войны, где некий дед лечил все болезни одной мазью. От всех хворей лучше прочего помогает убеждение, либо замысел Валерия останется плохо усвоенным. За счёт лжи действующие лица избежали уничтожения, накормив сомнительными лекарствами пришедших карателей. Рассуждать далее не требуется, поскольку повествование пойдёт иным путём, словно задействованная Залотухой сцена пришлась просто для необходимости заполнить белые листы текстом.

Вполне может оказаться, что Валерий выстраивал вертикаль жизни, разрывая повседневность визитами в прошлое. Без прежних поколений не быть последующим, потому важно показать ранее происходившее. Позиция понятная и вместе с тем неприемлемая. История не знает новых поворотов, следуя изгибам случившихся событий. Дать о былом представление, пустив читателя по этим самым изгибам, не являясь тем, кто может о том говорить как о прочувствованном лично: вот как должна быть охарактеризована «Свечка».

Устав от лекарских изысканий деда, читатель получит сказ о семье, где мальчики взрослели и становились попами, а девочки — попадьями. Залотуха получил возможность говорить на религиозную тему — самую неисчерпаемую из возможных для обсуждения тем. И неужели именно такой сюжет должен предшествовать рассказу о боксёрах? Читатель резко переходит от исторических реалий к будням спортсменов, наблюдая за стремлением автора понять, о чём думают бойцы, когда бьют друг друга по голове. И опять повествование вернётся в тюремные застенки, откуда и не требовалось уходить.

Почему бы не сравнить «Свечку» со «Смирительной рубашкой» Джека Лондона? Отчего Залотуха предпочёл использовать в произведении невразумительные уходы от реальности, тогда как у Лондона они получались гораздо осмысленнее? И это при том, что герой «Смирительной рубашки» бредил прошлым, оказываясь в незнакомых ему условиях, так как находил в том спасение от доставляемых ему страданий, а действующее лицо «Свечки», сугубо по воле автора, ловит сообщаемую ему информацию о чём-то канувшем в Лету.

Второй том неизбежно подойдёт к завершению. Живи Залотуха дольше, быть продолжению. Нельзя остановиться в потоке сознания, ибо нет ему начала и конца. Но всё подходит к окончанию, каким бы образом то не случалось. «Свечка» завершится тем же, с чего всё началось, и чем произведение оказалось наполнено. Остаётся повторить, вместе сообщённое не может восприниматься цельным, тогда как сообщённое врозь или в форме рассказов, оно могло иметь больший вес. Но произведение должно оцениваться в полном объёме, дабы вынести о нём верное суждение.

Предлагается задуть «Свечку» — время прошлого ушло.

Автор: Константин Трунин

» Read more