trounin.ru

Человек умирает, об этом пишут, придают смысл тексту и считают то достаточным основанием для притязания на нечто большее, нежели на беллетристику. Но написанное останется изложением мыслей автора, ни на что другое не претендуя, какого бы внимания оно не удостаивалось. В таком духе следует говорить о литературе, содержащей элементы памяти писателя, на примере личного участия предлагающего другим пережить сходные ощущения.

Олег Павлов не сразу подводит речь к основному содержанию «Карагандинских девятин». Сперва он неспешно приоткрывает перед читателем будни больницы, уделяя основное внимание главным постояльцам сего заведения — мышам. Чем те питаются, чем испражняются, куда складывают отходы жизнедеятельности, как выглядят сии отходы. Жизнь людей где-то в стороне. Да и не о жизни рассказывает Павлов. Он готовится повествовать о прохождении девяти кругов обыденности.

Связала судьба золотой зуб с трупом, стоматологов со смертью, полигон с похоронной командой, а читателя с Павловым. Есть желание или оно отсутствует, предстоит наблюдать, далеко не сразу — всё равно от созерцания не отвернёшься, за перемещением, по представлениям отбывшего в мир иной, по направлению в сторону Москвы, где будет захоронено его тело. Человек умер — испытания на том для него не заканчиваются. Он не будет понимать, ибо отбыл, куда везут тело, ибо утратил с ним связь. Его не будет, ибо не должно быть осознающих себя мёртвыми. Павлов расскажет об оставшихся жить, кому везти тело, кому принимать гибель человека.

Что полагается делать с трупом, то будет сделано. Отправится труп из морга на вокзал, где быть ему погруженным для отправления к месту последнего пристанища. И быть трупу в Москве, не столкнись его сопровождающие с миром российской действительности, выраженной в затруднениях, возникающих на всех промежуточных узлах. Главным из затруднений являются люди, порой случайные, а чаще не до конца понимающие, кто они для уже умерших, продолжая оставаться среди живых. И важно ли этим людям отдавать почести умершим, покуда не знают они, будут ли отдавать почести после смерти их телам.

В пьяном угаре, словно пьяным легче справиться с чувством утраты, люди совершают ошибки, переставая отличать мир настоящего от мира иллюзорного, отражённого в гранях стакана. В том мире умерший человек — не человек. Умерший оживает и кажется живым, оставаясь в действительности мёртвым. Не будут взывать действующие лица к справедливости, ибо умирает человек в силу необходимости умереть, по своему выбору или в результате стечения обстоятельств. Его тело нужно захоронить — так принято. И будут грузить гроб с телом до прохождения последнего из кругов.

Что до творчества Павлова, то им был выпестован абсурд жизни в той степени, в какой он присутствует на самом деле. Препоны возникают на пути всегда, даже после смерти. И пусть всё начиналось с мышей, обкрадывающих людей при жизни, всё закончится на момент захоронения, без упоминания, кто обкрадывает людей после смерти.

Девять кругов прошёл читатель вслед за писателем, заглядывая вместе с ним всюду. Нового узнать не пришлось, если не вспоминать о мышиной возне в среде больничных лекарственных препаратов. Неожиданно возникло в сюжете тело, было решено отправить его к месту захоронения по железной дороге. И пусть одно не увязывается с другим, Павлов строил повествование, ни на кого не оглядываясь. Единый раз произошло непонимание, когда отец умершего оказался готовым за бутылку водки продать родного сына. И продал. И не сожалел о гибели. И тело сына отправилось в небытие, словно и не приходило тело в бытие, отбыв, так и не прибыв.

Автор: Константин Трунин

» Read more

«Казус Кукоцкого» продолжил линию премирования «Русским Букером» произведений модернистической направленности. Будь первым лауреатом не «Сундучок Милашевича» за авторством Марка Харитонова, то всё могло сложиться иначе. Редкие выпадения из награждённых премией лишь имели вид далёких от творческих изысканий, в действительности оставаясь в так называемом авангарде авторов, пребывающих в поисках необычных сюжетов. В их числе оказалась и Людмила Улицкая, рассказавшая историю человека-КТ и членов его семьи.

История начинается не сразу, а, как любит Улицкая, после создания приблизительного представления о предках основного действующего лица вплоть до времён Петра I. Какие они были — Кукоцкие? Как и в любой другой беллетристике — людьми они были выдающимися, внёсшими огромный вклад в жизнь страны. Их прямой потомок, с такой же фамилией, выбрал для себя такую же профессию, как и его предки, став специалистом по «бабским» болезням. Улицкая наделила его «внутривидением» — способностью визуально представлять, что происходит в организме человека. Это и есть модернистический уклон? Нет, уклон появится немного погодя, когда мир физический уступит свои позиции миру потустороннему.

Прежде всего нужно понять, «Казус Кукоцкого» — не является историей семьи. С помощью данного произведения Улицкая рассказала об отношении людей к беременности и её последствиям. И если борьба с криминальными абортами на первых страницах кажется прихотью главного героя, видевшего в государственном запрете на добровольное прерывание беременности основной просчёт в законодательной базе страны, подрывающей генофонд; то ближе к заключительным главам читатель поймёт другое — попустительство к деторождению приводит не к благоприятным последствиям, а напрямую приводит к вырождению той нации, взявшейся пестовать население в угоду его бесконтрольного роста.

Почему? Достаточно посмотреть на действующих лиц произведения Людмилы Улицкой. Если кто-то сумеет разглядеть в них адекватных людей, значит не так уж и хорошо обстоит дело в его собственной среде, коли наплевательское отношение к здоровью и неразборчивость в половых отношениях позволяет судить именно об адекватности. Не из простых побуждений Улицкая наделила Кукоцкого «внутривидением» — тем она показала слабость человека перед природой, словно люди способны понять, будто попытка исправить плачевное положение предупредит наступление неблагоприятного исхода. Скорее знаток будущего сопьётся, его пациенты постареют и впадут в маразм, а самые близкие люди погибнут по его личному недосмотру.

Всему требуется своё место, далее которого заходить не следует. Это касается и «Казуса Кукоцкого». Как главный герой стремился определить негатив, находил отклонение от нормы и радикально лечил, так и Улицкая должна была увидеть негативные стороны произведения, поняв, насколько черна вторая половина книга, скорее отдающая порнографическими включениями с нотками физиологических отходов. Но кто, начав, умеет вовремя остановиться? Не умел Кукоцкий оставить человеку надежду на дальнейшее полноценное существование, либо то не позволяла сделать ему Улицкая, чего не позволяла и себе самой.

Что поделать… стремление писать сравнимо с зудом. Голова переполняется от тяжести, если не включается в творческий процесс, отвлекаемая на другие дела. И писать хочется всегда, если человек считает себя писателем. И пишет человек чаще больше нужного, забывая о прекрасном инструменте, называемом внутренней редактурой. Хорош тот писатель, что стремится убрать лишнее, добившись плотности текста. В наше время доход писателя почти никогда не зависит от количества печатных знаков, так почему бы и не озаботиться сокращением произведений перед публикацией? Надо создавать поистине ценные труды, к коим вполне допустимо отнести и первую часть «Казуса Кукоцкого».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Структура произведений Владимира Маканина не так проста, каковой она представляется после прочтения. Сперва кажется, автор испытывает читателя, проверяет его на прочность — сможет ли тот понять, в какие степи унесёт фантазия писателя. И если сможет, то сумеет ли переварить предложенный ему текст, и какой интерпретации он будет удостоен. В случае «Стола, покрытого сукном и с графином посередине» всё оказалось неизмеримо сложно. Само название отдаёт уклоном в модернизм. Поэтому читателю требуется задуматься над осмыслением текста самостоятельно, поскольку Маканин излагает, не предлагая объяснений. Кто захочет понять — поймёт, кто не захочет — удостоит произведение того прозвания, коим оно по его мнению является.

Маканин постоянно возвращает повествование к столу, заново начиная сказывать ещё одну историю. Учитывая малый объём повести, вникнуть в произведение до конца не получается. Пусть над строчками бьются те, кто в том видит смысл. Если смысл не улавливается в общем, значит подобный модернизм остаётся уделом избранных, к коим не всякий согласится себя причислить. Грубо говоря, текст не усваивается и не откладывается, словно его нет. Словно на страницах не описывается ничего кроме стола, покрытого сукном и с графином посередине. Это есть. Оно запоминается. Прочее не так важно, скорее следует размышлять в ином ключе.

Истинный модернист способен написать книгу, просто взирая на мир через преломляющие свет грани стакана. Картинка искажается и позволяет иначе посмотреть на привычные вещи. Стакан можно наполнить разными жидкостями, тогда действительность предстанет в разноцветных красках. Но то стакан — он прозрачный, лёгкий, мобильный, всюду доступный. А вот стол, покрытый сукном, либо без сукна, свойствами стакана не обладает: в нём два удобства — сидеть за ним и лежать на нём. Сквозь стол смотреть не получится — это глупо делать в стране, где практиковаться в постижении дао предпочитают с помощью всё того же стакана. Зато у Маканина есть графин — малая толика здравого смысла. Однако, графин без стола не функционирует. В том-то и беда русского человека — здравый смысл всегда к чему-то привязан, иначе смыслом он не считается, тем более здравым.

Вновь возвращается Маканин к столу, покрытому сукном. С одного положения он с его помощью посмотрел, пришёл черёд занять другую позицию. До того был подход адекватный, и далее будет адекватный, потом уже не будет адекватным, пока адекватность не сойдёт на нет. Читатель внимает, стараясь уловить смысл происходящего. Может следовало представить себя столом, отгородившись от мира сукном? Что до графина, то он останется стоять посередине. Без графина, как оказалось, стол отдельно существовать не может, а значит продолжит стоять на том, кто представляет себя столом. Занимательное получается отождествление живого с неживым, разумного с неразумным, чистого душой с чистым по содержанию.

И снова перед читателем стол. Забыт стакан, не вспоминаются последствия чрезмерно испитой жидкости. С нового листа начинается повествование, словно прежняя жизнь имела значение в свете других обстоятельств, прошедших через иную грань, преломившихся и будто потерявших связь с прежними обстоятельствами. Тот же самый стол, покрытый сукном и с графином посередине, но уже воспринимаемый под другим углом — Маканин занял новую для повествования позицию.

Опять стол, на нём прежнее сукно и неизменно сохраняет срединное положение графин. Они не изменились, изменилось всё остальное. И будет изменяться. И пока Маканин способен менять позиции для восприятия, стол будет им храним.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Надо читать больше качественной литературы. Например, творчество раннего Чака Паланика, а если Паланик не нравится, то беллетристику Михаила Шишкина, но и он не всем понравится, поскольку Шишкину до Паланика как Урану до Венеры, то есть они где-то рядом, крутятся вокруг общего, находятся в одной плоскости и имеют много сходных черт, только Венера близка к Солнцу, а Уран необозримо от него далеко. Собственно, Шишкин — это Уран.

Чем примечательно произведение «Взятие Измаила»? Во-первых, это поток сознания. Во-вторых, это сведение многих монографий под одну обложку. В-третьих, автор стремится к бесконечному описанию плавания фекалий в разбавленной мочой воде, где-то на уровне сливного отверстия унитаза. В-четвёртых, абсурд часто берёт верх над разумным. В-пятых, читателя обязательно будет тошнить при чтении, если читатель адекватный человек, которому полагается тяжело переносить наблюдение за человеческими страданиями и глумлением над телом себе подобных. В-последних, на произведение дано изрядное количество хвалебной критики. Откуда последняя взялась? Будем считать, что причина в надписи «Русский Букер», неизвестно почему воспринимаемая гарантией литературного качества.

Не полагается о первых пробах пера говорить в отрицательных словах. Но это применимо к писателям, только-только взявшимся творить, из которых неизвестно, что получится. Михаил Шишкин состоялся — его регулярно отмечают на различных мероприятиях и дают призовые места. Тогда уже позволительно негативно отзываться о стоящем данного негатива, ведь Шишкин не сойдёт с намеченного пути, заслужившего одобрения. Он скорее повергнет отрицательную критику во прах, ехидно усмехнувшись потугам того, кто даже близко не сподобился добиться сходного с ним положения. Всему своё время, господин Шишкин, время рассудит, кому владеть умами триллионов, а кому быть известным благодаря хотя бы такому упоминанию.

Вернёмся всё-таки к произведению «Взятие Измаила». Почему читатель думает, будто критик возвысился выше Олимпа, позволил себе стать пьющим нектар перед вкушающим амброзию? Очень просто. Шишкин поступил сходным образом. Он повергнул представления о настоящем вверх дном, сведя для личных нужд управление судьбами славянских и египетских богов, к которым он проявляет сомнительной низости уважение. Пусть боги не так важны для сюжета, место им Михаил определил, поставил под нужды повествования, чем недоступный ему медовый напиток сделал доступным.

Но богам отведена скромная роль, став наравне с ними, Шишкин позволил себе опуститься до низких человеческих потребностей, удовлетворяя возникший у него интерес приобщением к знаниям, для чего он читал сам, пересказав прочитанное прямиком на страницы «Взятия Измаила»: как строить печку, как жили индейцы Сиу, как делать слепки следов, как трупу ректально измерить температуру тела, как мигрируют трупные пятна, как скоро появляются трупные мухи, какие зверские наказания существовали, к каким животным человек испытывает сексуальные влечения. И когда градус читательского напряжения начнёт зашкаливать, тогда Шишкин одумается и встанет на рельсы сюжета, заранее для того поведав историю о случайной дефлорации не так повернувшимся доктором, чтобы после уже не останавливаться и губить человеческие жизни, к своему несчастью оказавшиеся раздавленными под нажимом его потерявшего остроту пера.

Что до Измаила, то Измаил окажется взят. Измаил не мог быть не взят, он был обречён на взятие. Когда сыр манит мышей — они устремляются к нему. Прогрызают стены и овладевают сыром. Их не остановит и положенная на их пути книга с описанием сего действия. Они прогрызут книгу, лишь бы добраться до сыра. А разве мыши не похвалят сыр? Похвалят. Так он же дырявый, скажут люди. Зато ради него стоило совершить отважный поступок, ответят мыши. Что понимается под сыром? Спросите у мышей, коли они взялись его нахваливать. Не сыр они грызли! Не будем портить аппетит. Важно, что понравилось. И вам понравится, если вы… его распробуете.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Любите поток сознания? Тогда не проходите мимо «Свободы» Михаила Бутова. Связи в повествовании найти не получится, поскольку происходящее на страницах переливается от одного к другому. Один элемент остаётся постоянным — рассказчик. Прочее бежит с листа на лист, стремясь перед глазами разбежаться в разные стороны. Концентрация внимания не поможет: улавливать суть при её отсутствии — бесполезное занятие.

Чем занимается главное действующее лицо в произведении Бутова? Пребывает в поисках чего-то. Только цели перед ним не стоит. Если нужна работа — ищет её. А как найти то, чего искать не желаешь? Ждать, пока такая работа сама тебя найдёт. В случае Бутова — находит. Есть одно Но! Действующее лицо не желает на кого-то работать. Данное лицо ранее имело над собой начальника, более иметь дело с руководителями не желает. Оно и само способно управиться — было бы требуемое такому делу занятие.

Повезло действующему лицу — нашёлся человек, готовый дать ему работу и не будет при этом контролировать процесс. И работа занялась. Так и трудиться во славу православного книжного издательства, не одолевай лицо мания фотографировать московских львов. Откуда такая возникла? Мечтой детства оказалась. А коли обязательства для действующего лица не являются обязательными для исполнения в угоду чьего-то желания, то легко понять, отчего в его жизни случались затруднения. Свобода — она такая: хочешь — работаешь, не хочешь — ищешь способ заработать.

Лишь на первых порах повествование кажется логичным, а действующее лицо цельным. Распад сюжетных линий приводит к распылению изначальных акцентов. Или среда изменилась, переломив представления о должном, либо автор забыл сообщить об особенностях повествования, толком не выделяя текущих событий, побуждая события просто случаться, без всякой на то надобности. Назад читатель может не отлистывать — действующее лицо постоянно пребывает в промежуточном состоянии, не связанным с ранее произошедшим и с готовым случиться дальше.

Мгновенно манера изложения может быть перестроена. Мытарства действующего лица легко уступают место занимательным рассказам о травле тараканов с прочтением инструкции и логическими выводами ожидаемого эффекта от применения отравы, вплоть до наглядного наблюдения за получившимся результатом. Насладившись убийством насекомых, действующее лицо станет подслушивать матерные разговоры женщин за окном. А когда и это надоест, возьмётся рассказать историю девушки, связанной с человеком, бравшим в долг и тратившим деньги на неизвестные нужды, после долг не возвращая, чем наделил эту девушку проблемами, с которыми она будет разбираться на страницах «Свободы». Ну и напоследок Бутов расскажет про бомбу, как действующее лицо собиралось везти её в Армению.

Фантазия ли всё рассказанное или есть связь с реально происходившим? Не так важно. Михаил чрезмерно погрузился в поток сознания, выуживая из него требуемую для изложения информацию. Не стал задумываться над правильностью подачи материала, представив его таким, каким читатель может наблюдать. И ежели читателю интересно мнение о «Свободе», то оно представлено честно, сообразно представлению о литературном модернизме. Был сразу поставлен вопрос. Согласившийся читать, ознакомился и вынес собственное мнение.

Последний вопрос о том, как поток сознания соотносится с российскими реалиями. Неужели некуда идти России, если её представители пишут о бесцельном существовании? Вполне вероятно, такое время было ранее, тогда таковой вопрос снимается. А может свобода под тем и понимается, что цели у человека быть не должно — он имеет право жить согласно личным представлениям, забыв о прошлом и игнорируя будущее.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если при чтении читатель раздражается, значит автор того и добивался. А если читателя трясёт от поведения главного действующего лица, то подобное произведение получает чаще прочего негативный отклик. Александр Морозов повествовал в примерно схожей манере, ближе к концу повествования раскрыв для читателя суть натуры писавшего письма человека. И дабы читатель не испытывал негатив, его следовало бы заранее предупредить о том, что автор рассказывает от лица москвича Адама Абрамовича Первомайского 1917 года рождения, инвалида войны, проживающего на восьми квадратных метрах, скупого до невозможности и занудливого до противного.

На момент повествования возраст главного героя перевалил сорокалетний рубеж, он несколько лет женат, ежедневно пишет письма жене — именно из этих писем состоит произведение «Чужие письма». Должно быть его жена была очень покладистой, если терпела бесконечные претензии от человека, навещающего её где-то в провинции один раз в год, чтобы провести время с целью продолжения рода. У читателя сперва складывается отрицательное мнение как раз о жене, представленной в письмах неумелой грязнухой, живущей не понять как, коли ей требуется указывать на необходимость хоть изредка выходить из дома, а также регулярно мыться. Кроме того, жена представлена отвратительной хозяйкой, плохой кулинаркой и обладательницей отвратительного почерка.

Чем глубже читатель вникает в письма главного героя жене, тем сильнее крен отрицательного впечатления в сторону самого главного героя. Он ранее жил на пенсию по инвалидности, коей был лишён и теперь вынужден работать. Из Москвы он уезжать не хочет, постоянно зовёт жену приехать к нему жить, тогда им выделят комнату побольше. Считаться с нуждами жены он не желает. Куда уж могло быть страннее, ежели он регулярно просит жену сходить на рынок, купить продуктов, прилагает рецепт для приготовления, чтобы это варево отправили ему по почте, ведь продукты в Москве дорогие, а у него нет желания тратить деньги, коли они у него вообще имелись.

Поэтому адекватного позитива читатель в «Чужих письмах» может не искать. Главный герой будет ему глубоко противен. Лестных эпитетов он не дождётся. Хорошо бы данное произведение воспринимать образчиком чёрного юмора — поистине английского традиционного чёрного юмора. Александр Морозов взял определённую ситуацию, довёл её до идиотизма, выставив главного героя подобием неудачника, того не осознающего, зато имеющего высокое мнение о собственной личности. Не будь описываемое близким к сердцу читателя, можно было посмеяться во весь голос. Но даже такое очернение действительности не столько показывает «Чужие письма» гротескным произведением, сколько отражает реальность некоторых людей, на самом деле так именно себя и ведущих.

Развязка у повествования кажется предсказуемой. Любвеобильный Адам Абрамович мечтает прирастать по ребёнку каждый год, при этом ничем не помогая жене, лишь осуждая её за выполнение грязной работы, вследствие чего за детьми приглядывает приходящая няня. Главный герой, прожив всю жизнь без обязательств, боится оказаться обременённым ими теперь. Он так и не решится покинуть Москву, чтобы полноценно жить с женой в браке для ведения совместного хозяйства. Все его укоры возникают от собственного бессилия. Читатель в том убедится, узнав, как радовался главный герой, впервые сварив себе кашу, да как тот кутил свалившимся на голову богатством, потратив его на личные удовольствия, не думая оправдываться перед женой за забывчивость выслать деньги семье.

Надрывно смейтесь над происходящим. Какие могут быть беды в стране, когда такие люди живут с нами рядом. Разве может идти речь о заботе обо всех, пока в соседях живут тунеядцы, подобные Адаму Абрамовичу?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Некоторые книги не предполагают, чтобы читатель раскапывал закопанное в них содержание. Коли писатель закопал глубоко, так нет нужды это что-то извлекать на поверхность. Не пожелал писатель донести текст под видом понятного содержания, то пусть смысл произведения остаётся малопонятным. Читателю от того хуже не станет. Не станет лучше и писателю. А потому нужно говорить о произведении так, как оно предоставлено для внимания.

О чём рассказывает Анатолий Азольский? Самое интригующее случается в первых главах. Озабоченный юноша, испытывающий влечение к женскому полу, возжелал осязать женскую грудь. А так как товарка Наташка позволила исполнить желание в малом объёме, игриво оттолкнув его от себя попкой, то пошёл юноша по статуям. Что взять со статуй? Они холодные и удовлетворению влечения не способствуют. Остался юноше один вариант, у него в то время мама в больнице без сознания лежала. Вот её-то грудь он и стал с вожделением осматривать. Уж было вознамерился пустить в дело руки, а то и прильнуть, только мама в себя пришла и… Интересно узнать, что написал Азольский дальше?

Дальше Анатолий часто стал вспоминать сороковые годы, Менделя и его горох, опыты немцев, побег от них, постоянно вмешивая в повествование мордобой. Если и была сюжетная нить, то не мойра Клото её плела, настолько рваным вышло повествование, заставляющее забыть о какой-либо возможности понять представленное автором. Если и разбираться с сюжетом, то анализировать нужно каждый абзац отдельно, вместе они пониманию не поддаются — слишком разрознены, будто случайно расположились под одной обложкой.

Сюжет оказался в вакууме: он сам по себе, история сама по себе. Вольная авторская фантазия наполнила страницы содержанием, не озаботившись обозначить смысл над происходящим. Поступки главного героя не вызывают отклика, поскольку лишены логического осмысления. Передвижение происходит ради самого передвижения, без конечной цели. Измыслить более не получится, словно юноша из первых глав взирает на статуи и старается разглядеть в них настоящих людей, так и читатель, знакомясь с «Клеткой», не может увидеть в произведении настоящей литературы.

Так кто пребывает в клетке? И насколько оправдано понимание клетки, как места заключения? Скорее читатель лишён свободы, внимающий рассказу Азольского о похождениях главного героя, для которого клетка, видимо, является структурной единицей организма. Понять о том получается по упоминанию генетики в произведении. Но и это не имеет существенной роли, так как главному герою постоянно приходится заниматься чем-то другим, чему, как уже стало ясно, логического объяснения дать нельзя.

Проститутки, лесопилка, дорожная авария с участием трамвая — сюжет продолжает убивать интерес к произведению. Зачем тогда требовалось читать столь непонятную книгу? Причина в «Русском Букере», слабо оправдывающим надежды на возможность прикоснуться к достойной внимания литературе. Чаще приходится спотыкаться. Вместо получения эстетического удовольствия от чтения, понимаешь, в каких закромах обитал тот субстрат, что напитал русскую литературу похожими на «Клетку» произведениями. Ежели именно так подходить к пониманию работы Азольского, то придётся признать — читать такую литературу необходимо, дабы окончательно не запутаться во всё более разрастающейся мании писать, ничего не привнося в культуру.

Не дано «Клетке» Анатолия Азольского стать структурным элементом художественной литературы. Отмеченное литературной премией, оно продолжит привлекать внимание, пока «Русский Букер» себя окончательно не дискредитирует. Сия премия идёт шаткой поступью с первых лет создания, всё более шатаясь из стороны в сторону и скорее отталкивает от чтения его лауреатов тех, кто ранее знакомился с оными.

Автор: Константин Трунин

» Read more