trounin.ru

Кому-то желается подвигов, идёт он в бой, подняв забрало, и будет биться, острое вонзая жало. Пред ним люди падут, рухнут стены, уйдут под воду города, оставив полосы из пены. На то заточен гений человека: уничтожать. Ничего не поменяется: силой надо массы брать. Но есть люди, кому чужда сия юдоль, они находят средства, причиняя себе боль, про таких и поныне принято с трепетом говорить, ибо не все могут с тем же стремлением жить. Не всякий веригами отяготиться, не каждый будет пост строго держать, по крайней мере, во имя Бога никто не станет страданиям тело своё подвергать. Как говорить об этом? Мнений много, правды не найдёшь. Сочувствуя кому-то, истину всё равно не обретёшь. Так пусть же люди живут, лишь бы не мешали своим образом жизни другим, не рассказывали нам, чего мы, по их мнению, сильно хотим. Если больно кому-то взирать на страдания, он на жертву пойти готов, не надо мешать — поступки не стоят произнесения слов. К пониманию этого путь далеко не близкий, послушаем, что говорил об этом Мережковский в поэме «Франциск Ассизский».

Очень ладно, прослезиться должен читатель, Дмитрий воспринимается как от поэзии старатель, он искал созвучие, красил строчки словами, талантом поражая временами. Так поэму сочинить, столь умело рассказать, ему оставалось долгой стези поэта пожелать. Коснулся разговор судьбы католика былых веков, основателя нищенствующих орденов, следовало показать его становление и важность свершённых дел, объяснить, как он внимания добиться сумел. И повёл Дмитрий разговор от начала начал, как любой прежде автор от монахов поступал, коснулся разговор родителя мужа святого, который возлагал на дитя надежды много, бывший вынужденным нрав ребёнка стерпеть, не будучи способным над ним волю иметь.

Так Франциск, сын купца, должный усвоить ремесло торговать, легко ступая по жизни, не зная чем время занять. Однажды узрел страдания Христа, и с той поры впал в печаль, сам теперь страдая, ему было Христа жаль. Как можно веселиться? Как можно беззаботно жить? Ведь люди страдают! Им не помочь, тогда хоть себя изменить. Отказаться нужно от стремления обладать вещами, перестанешь бояться потери. Так дошёл Франциск до самой главной в жизни идеи. Больше он ничем никому не обязан, лишь обещанием влачить бедность связан, пошёл по миру с протянутой рукой, уже не бродяга — для церкви подлинно святой.

И вот Франциск отправился в Крестовый поход, думая, к султану неверных подход он найдёт. Едва там мучеником Франциск не стал, когда к мусульманам в плен он попал. Жаркой проповедью думал обратить измаилитян в веру во Христа, пусть и звучат тавтологией эти слова. Всех желал Франциск от войны отвратить, точку зрения свою он хотел насадить. Потому ничего добиться не сумел, поскольку впервые в жизни чего-то от других захотел. Не должен был требовать от людей, к чему склонялся сам, каждому из нас должен быть свойственен личный обман. Пока боролся за себя, Франциск побеждал, а в борьбе за взгляды других он успеха не стяжал.

Есть мудростей ворох, которым впоследствии Франциск делился, но снова он в строках у Дмитрия забылся. Блажен был святой, боровшийся с желаниями плоти, мысли воли не давая, тогда как прочее, в рассказе про него, — история иная. Не показал ли тем Мережковский читателю урок, дабы никто к чужой воле не оставался строг? Всему есть место среди людей, всё может существовать, но до той поры, пока не пожелает влиятельным стать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэзией полагается слух услаждать, дабы даже приниженное тем возвышать. О чём хочешь пиши, но пиши с открытой душой, пусть Анакреонт гордится тобой. Да время менялось, навсегда исчезало прекрасное в былом, теперь в стихах о грусти, о смерти прочтём. Разве иной получится у поэзии быть, ежели в Петербурге действие должно происходить? В граде на Неве сама атмосфера заставляет страдать, чего на юге не смогли бы понять… Может потому там Достоевский особенно пронзительно творил? Каждый герой его произведений до расстройства ума себя доводил. Теперь у Мережковского начинался пронзительный сказ, словно действовал на юношу сглаз: потерял интерес к жизни, о смерти каждый день помышляя, в мыслях на свете ином пребывая. Только не спешил Дмитрий, протяжно взявшись повествовать, его манера ни в чём не могла «Евгению Онегину», поверьте, уступать.

Каким образом люди относятся к любви, как реализуют помыслы свои? Один человек способен любить многих, обретая любовь в ответ, живя счастливо на протяжении шести, а то и восьми десятков лет. А есть человек, который согласен единожды полюбить, отчего не сможет долго и счастливо жить. Зачем столь горькую участь люди избирают? Может просто они того не понимают. Может таково желание их естества. Разговор об этом — пустые слова. Посмотрите на героя поэмы, где в заглавие поставлена смерть, там можно зачатки творения Данте слегка рассмотреть. И было бы так, развивай Дмитрий повествование по смерти действующего лица, да не виделся таким поэту замысел Творца. Герой умрёт, и до кончины следует за его муками следить, нечто вроде «Бардо Тхёдол» сумел Мережковский сложить.

Спастись мог главный герой, его любовь от смерти излечила. Мерещиться перестала постоянно могила. Спокойно грудью задышал, думал сумел обрести, что искал. Но никогда в любви смысла прежде не видел, вспомнив о смерти, как жизнь опять возненавидел. Покинула сознание любовь, ни к чему она на смерть обречённому сталась, потому дума о кончине снова к герою возвращалась.

Как же героя спасти? Нужно привить интерес. Найти средство, не смог бы жить которого без. Найти информацию среди разнообразия мифов, разбить действительность на множество типов, внушить нечто особое, предречь важность бытия, только вот умом герой не понимал пустые слова. Он знал, насколько жизнь человека бесполезна, под ним всё равно разверзнется бездна, как не живи, к чему не стремись, хоть важным для потомков окажись, нет смысла в существовании отдельно взятых людей, не нужна миру ни одна из человеческих идей, всё бездной будет пожрано опять, чему не дано противостоять. Потому умирал герой повествованья, не прилагал он к излечению старанья, не придавая важности чувствам других, про себя лишь помня, о прочих забыв. Не стал он мучения раньше должного прекращать, предпочитая от скорби долго умирать. Таял на глазах, никто не сумел ему помочь: его мысли окутала ночь, ничего на веру уже не принимал, в душе пожар гнетущих чувств полыхал.

Как же человеку внушить необходимость жить? Мережковский не стал ответ на вопрос находить. К Богу взывай, либо осмысление на рациональных началах старайся обрести, с грузом размышлений не сможешь до финальной точки дойти. Одно верным останется, к чему редкий человек обращается, живём не для себя — другие люди каждому из нас важны, они и являются причиной каждодневной суеты. Иные предпочитают от всего отказаться, им проще кажется скончаться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Говорят, война Вторая Мировая началась сообща, когда немцы нападали, нападал и Союз, наживы ища. За Польши владение сошлись две стороны, вновь лишились земли паны, очередной раздел Речи Посполитой был совершён, если без предвзятости факт исторический этот прочтём. Но что до Польши советским людям было, что там власть советская забыла? Может тех, кто жил на границе порядка тысячи лет, в чьих глазах счастья не загорался свет? Чего хотел Союз от Польши отнять? Только то, что должно принадлежать. Нет, не земли чужого государства ему были нужны, не желали в Союзе с Польшей войны, нужен был народ, отобранный от Руси в очередной раз, потому пришлось пойти на скорый поступок в тот исторический час. Может и развязала Германия войну, воспользовавшись помощью Союза, выполнив задуманное, избавив самих поляков от вольной жизни груза. Наступала пора, когда освобождался белорусский род: самый светлый славянский народ. И сколько Союз не обвиняй, сперва поэму «Рыбакова хата» прочитай.

Вот читатель внимает описанию судьбы двух душ, как жене рассказывал о лучшей доле муж, как они обрести спокойствие собирались, новым жилищем беспрестанно восторгались, найдя приют в заброшенной лачуге, забыв о бедности недуге. Казалось, счастью длится вечно, так думали они беспечно, владения свои озирая, доводам рассудка не внимая, довольные наступившей тишиной, словно беды обходили стороной. Кто же даст человеку мирно существовать? Человека всегда надо в страхе держать! Должен человек понимать, насколько он обязан другим, пусть на пропитание не хватало самим. Постучался к паре семейной благородный пан, хоть и не был в дом тот зван, он желал возмещение получить, потому как за жильё должны платить. Неважно, имел на то право пан, либо не имел, таков уж человечества удел, постоянно кому-то обязанным быть, даже пустое должен оплатить. Как такую наглость могли белорусы терпеть? Будто загнанными стались во клеть. Оттого и радовался народ советских войск наступлению, радостный новой жизни мгновению, ведь станут в Союзе с белорусами как с братьями общаться, разделят общее богатство.

Как не пытайся говорить, прошлого не сможешь забыть, будешь только задумываться очень часто, понимая, что всё случается напрасно. Толковать былое возьмутся с разных сторон: сколько людей — столько и мнений найдём. Иначе прошлое сами белорусы воспримут, может даже былое низринут. Может станут попирать Россию, на всё наплевав, излишне гордыми став, но история рассудит, как Польшу рассуждала, настолько вольную, что чья нога по землям панским не ступала. Пока же, в момент описываемый в поэме, где действие развивалось словно на сцене, раздавался плач обиженных судьбой, кому не найти лада с жадной до денег рукой. Простых людей продолжали трясти, ради извлечения наживы, говоря им речи поучительные, пускай и были речи лживы. Вполне понятно, почему в белорусах явилось чувство убивать, иначе не получалось с душегубством панским совладать.

Какой бы не была рыбакова хата, сколько не плати панам за оную злата, всему в мире завершение приходит, и новое на горизонте солнце восходит. Как некогда белорус под паном страдал, на свободу он неволю променял. Но какие впереди его ждут берега, о том не скажешь никогда, если не стал свидетелем свершившихся перемен, не узнал насущных у белорусов проблем. Самая главная беда — которой никогда не избежать: не сможешь воле народной помешать. Ведь известно каждому, насколько жаждет свободы порабощённый народ, как и насколько свободный — порабощения с нетерпением ждёт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нет религии, вроде христианства, где не приемлют воровства и хамства, где порицают за убийство людей, не допуская иных грешных затей. Но есть религия, христианством названо оно, где допускается это, где творимых людьми прегрешений полно. Отчего так? Как совместимы благая жизнь и грех? Как жить получается в строгости, не избегая утех? Ответ на то простой, всегда понятный, даёт он грешному стимул приятный: разрешается грешить без ограничений, покайся после во грехе — вот где христианства гений. Потому, как к святости человека не призывай, каких усилий к достижению блага не прилагай, ничего не сможешь от людей добиться, покуда исправляет грех молитва. Воруй на славу, убивай, недругов огнём испепеляй, потом о грехе своём скажи в исповедальне, и очистится душа от грешной тайны. Твёрдо можно знать, что даже дьявол волен сознаться в грехах, тогда и ему позволят жить в раю на небесах. К пониманию этого стремился Херасков читателя в «Утешении грешных» подвести, уроком мудрости стали его стихи.

Вспомните Иисуса, он первым начал грешных прощать, готовый каждому проход в рай позволять. Очисти душу словами, в грехе покайся, после ты чист, хоть грехам вновь предавайся. Если покаешься снова, будешь снова прощён, а после греши: путь для спасения души определён. Кого первым в рай пустил Иисус? Кто преодолел быть преступником искус, кто презрел себя, отказавшись от греха, такова о том человеке ходит молва. А если того преступника смерть не постигла в тот же день, он бы стал преступником снова, ибо остаётся нелюдем зверь. Потому от христианской веры спасения для человечества не жди, не к тому люди направляют стопы свои. Если после прощения греха человек сразу должен умереть, или его помещать до смерти во клеть, дабы знал человек, что за грех наказан при жизни должен быть он, а не просто служителем церкви пред лестницей Иакова станет прощён.

Оттого избалован человек, ибо Спаситель грешников приемлет, потому человек с радостью тому долгие годы и внемлет. Как не призывай церковь к жизни благой, она же породила смысл жизни простой, дозволяя грешить, после прощая, для расширения паствы так поступая. Теперь к церкви могли быть причастные худшие из людей, убивавшие многих по воле своей, ведшие неправедную жизнь, живя в удовольствие своё, твёрдо зная, простят священники за грехи, тем осуществляя Бога ремесло. И даже веры будь ты другой, но пожелаешь в раю для христиан оказаться, на смертном одре можешь с прошлым расстаться, тут же безгрешным отправившись на небеса, Спаситель приемлет тебя в раскаянье всегда.

От мыслей о вечном отвлечёмся, «Храм российского благоденствия» ещё Херасков сочинил, к заслугам Екатерины прикоснёмся, её гений над Портой воспарил. Победили русские турецких полчищ рой, били на земле и на море, утвердили право сильных за собой — мусульманам на горе. Блистали русские, славу на века стяжая, нещадно били врага, за обиды прошлого отомстив, писал о том Херасков оду, словами играя, ничего нового читателю не сообщив. Такая ода, она всегда о пустом, возносятся правители, чьи деяния равны делам античных героев, потому пишет Херасков для него о простом, не изменяя од создания устоев. Пока он восхвалял Екатерины успех, тем для собственной мысли облегчал дальнейший путь, да и не имели право не отразить в поэзии никто из тех, кто был поэтом, кому дозволялось талантом поэта блеснуть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда мысль созревает у человека великой, и от понимания смысла полнится голова, мнится тогда право быть истории снова открытой, скажет человек громко об ушедшем слова: он сообщит о некогда происходившем, расскажет о битвах богов, про Одиссея, на острове Цирцеи зелья испившем, о Персея подвигах поведать станет готов. Как не приложить руку к творчеству былых лет? Иногда пропадает желание смотреть вперёд! Без канувшего в Лету ничего и в настоящем нет, ничего подлинно важного людей больше не ждёт. Так должен Жуковский думать был, о переводе Гомера долгие годы мечтавший, однажды замысел он свой осуществил, эталонным переводом ставший. В течение семи годин, отдохновения порою страстно желая, делал дело такое не Василий один, к подстрочнику всегда прибегая. Строчка за строчкой, рядок за рядком, месяц за месяцем, годы минуя, проявляя настойчивость, действуя в праве своём, зато позже, по праву общему, ликуя.

Но какую речь вести про путешествие Одиссея? И было ли путешествие то? Говорить об этом — не лучшая в мире затея, поскольку лучше Гомера уже не расскажет никто. Чем славен Одиссей? Он — осады Илиона герой. Хитростью славный, хитрее не являлось в мир храбрецов. Но и его жизнь была лишь для божеств олимпийских игрой, к которой не всякий бывает оказаться готов. Вот пали стены града, не устояв перед хитростью Итаки царя, устранена ахейцами преграда, десятилетия странствий были не зря. Не одного Одиссея ждали в краю родном, всех эллинов бравых ждали родные, но дольше прочих не имели вестей об Одиссее одном, говорили лишь про ветры на море злые. Давно трагедия в доме Атридов разыгралась, иных на колени ставила судьба, жизнь героев илионских забывалась, а за Итаку только начиналась борьба. Где Одиссей? Когда вернётся домой? Остров стался во власти зловредных мужей. Дабы это узнать, в переводе Жуковского текст «Одиссеи», читатель, открой, сможешь увидеть, как человек слаб пред богами в ложной силе своей.

Да не стоит искать Одиссея в тексте поэмы, не о том сказывал Гомер, не достоин был царь Итаки главной в произведении темы, не он для читающего подавал важный пример. Что Одиссей для текста? Имя — славное при осаде Илиона. Более нет для него славного места, удостоится имя его едва ли не пустого звона. Нет Одиссея в начале сказания, и в прочем не так уж важен он для сюжета, но только ему отдаётся больше прочих внимания, ведь именем его как раз и названа поэма эта. И запоминает читатель преимущественно те события, связанные непосредственно с именем Одиссея, о прочем он при прочтении словно совершает открытия, иначе поступать не умея. Чем славен Одиссей? Из Илиона плыл домой. В пути впал в забвение, затем метался. Да шёл Одиссей дорогой простой, быстро до Итаки он всё же добрался. Посему отставить в сторону Одиссея нужно, взирайте на Итаку, на сына царского, жену. И делать это надо дружно, узреть, что описал Гомер ещё одну войну.

Как же Жуковский переводил? — скажет читатель, словно критик о том совсем позабыл. Но как сказать, не оценишь никак, да и все размышления о подобном — пустословия зрак. Долго трудился, во славу труд будет ему? Увы, в глазах читателя — всё к одному. Редкий читатель оценит труд переводчика сполна, суть этого и по оценке критика должна быть видна.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В жизни хорошо случается тогда, осуществляется тобой задуманное когда, если возвращаешься с войны очередной, как и прежде — целый и живой. А ежели не хотят издавать твоих стихов, не находя достойными к вниманию жара от слов? И этому когда-нибудь измениться суждено, дожил бы до призвания заслуг в поэтике кто. Однако, увы, какое горе и тоска, приходят почёт и слава, когда в них пропала нужда. Алексей Недогонов погиб молодым. Как? Не хочется говорить. Он погиб в мирное время, начало века сумев в боях пережить. Пусть его поэзия утратит значение для последующих поколений, жил поэт во имя не местных, а уровня планетарных достижений.

В поэме Алексея войне положен конец, ждут бойца мать и отец, он поедет назад, проходя тем же путём: степенно поедет, несомый конём. Вспомнит боец, сколько крови пролили солдаты, с каким трудом были рвы и реки взяты. Вспомнит, не жалея проронить слезы: нет зазорного в том уже после войны. Тяжек путь, хоть и нужно им гордиться. Не должно никогда подвига солдат забыться. А если забудут, ничего не поделаешь с тем, к прошлому человек всегда остаётся глух и нем. Алексей к тому мысль свою не вёл, с огромным усилием советский народ победу обрёл, останется война надолго в сердцах, предметом интереса для поэтов и прозаиков став.

Кого не встретит боец, подивится каждый: неужели он и вправду отважный? В самом деле до Берлина дошёл на коне? Не задела его пуля, словно был в танковой тяжёлой броне. А теперь на том же коне воротился назад? Примерно — в похожем духе — все, встречаемые бойцом, люди лишь о том говорят. Молодец, солдат! Всякий человек хвалит удаль его. Отвечать на такие вопросы непременно легко. Да — на коне дошёл до Берлина, да — ждёт отец возвращения сына, да — спасибо за стойкость коню, да — мы вместе шли к столь важному дню.

Что впереди у бойца? Должны дома с радостью принять. Как не посочувствовать, не успеет в здравии отца застать. Скончается отец до приезда сына домой. На свете станет для бойца душой меньше родной. Но разве для того советский народ сплотился для построения государства? Успешно преодолены козни коварства. Одолели одних — будут побеждены другие, такими советские люди приходят в мир боевые. Получается многое, всё идёт на благополучие всех, ждёт советского человека повсеместно успех. Города снова заработают на полную мощь, на селе опять докажут, как горяча у полевых работников кровь. Немудрено, если пробьётся первым советский гражданин — до самых глубоких в недрах глубин! А то, отчего бы не помышлять о таком, появится выбор между сушей и морским дном, сможет человек повсюду селиться, в руках советских граждан сделать так, чтобы это смогло осуществиться.

Сказано тут больше, нежели смел помыслить Алексей. Он делился с читателем простой мыслью своей. Видел он в обретении благости для жителей советских счастье, недавно вёдром сменилось ненастье, отныне развивается над каждым сельсоветом флаг, был и будет побеждён не раз ещё враг, всё в руках людей, способных добиваться осуществления мечты, для чего всегда важно на жертвы пойти. Воистину, если в государстве хотя бы один человек думает о благе лично для себя, презренной потомками будет считаться погрязшая в глупости эта страна. Когда все — в едином порыве — возьмутся строить благо для себя и других, никто не устоит перед угрозами, кроме них.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О «Шах-наме» нельзя спокойно говорить! Стоит раз прочесть — не сможешь забыть. Поэма славная сия, богами свыше данная нам, сообщает, как бился за право быть свободным Иран, должный жадный взор Турана долгими веками отбивать, пока не станет сам вражьим станом обладать. Вот тогда-то, когда минует малость лет, раздастся плач ребёнка: Зораб появится на свет. Об этом брался Рюккерт рассказать, желая современника очаровать. Что до Жуковского — он вновь подражал, стихом вольным в свойственной ему манере сообщал. Василий совсем иное читателю поведать не мог, трижды выйдет Зораб на бой с отцом, только бы хоть чуточку ритмичнее оказывался слог, совсем уныло с эпосом знакомиться в варианте таком.

С чего начать рассказ? Откуда изыскать начало? Долгие века Ирана население под ударами Турана стонало. Каждое поколение познало горечь обид, мечтало о времени — враг будет разбит. И вот случилось желанное, пал под натиском Туран, царствовать над ним стал храбрый Рустам. Конечно, у Жуковского Рустем… давайте уж смиримся с тем. Не был царской породы воин сей, но был он многих в Иране смелей, отважным слыл воином, бил врагов без пощады, потому и удостоился от царя Ирана подобной награды. Но долго не властвовал над Тураном, устал от его власти туранский народ. Теперь к иному подводил читателя Фирдоуси, благодаря которому «Шах-наме» поныне живёт. В этот миг Рюккерт интерес обретал, на свой лад он историю ту сообщал. Что до Жуковского — он вновь подражал, стихом вольным в свойственной ему манере сообщал.

Рос Зораб быстро, к двенадцати годам ростом всех превзойдя. Силы был великой, сильнее любого в Туране богатыря. Не знал он единственного — отца своего. Не ведал, мать его любила прежде кого. Кто он — в кого пошёл Зораб? Неужели отец не таким был? Был небольшого роста и слаб… Не мог узнать, а тут Туран с Ираном вновь задумал биться. Юный богатырь смог на полях сражений пригодиться. Он вёл за собой, побеждая в боях, с именем отца он шёл всегда на устах. Ему желалось Иран одолеть, иного не мог он хотеть. Не знал главного, как не ведал Рустем того, сойдутся в пылу борьбы, про друг друга не зная ничего.

Но успела перед войною поведать мать Зорабу, отцом Рустема назвала. Теперь Зораба война сильнее влекла. Наконец ему предстоит свидеться с отцом, славным иранским воином-богатырём. Так почему ничего не поняли они, ведь были они в сражениях близки? В том непонятный момент повествованья, к которому прилагал Фирдоуси старанья. Не ведал Рустем, с кем он выходил биться, ярость в его мыслях не могла с поражением смириться, не уступал ему соперник, некий Зораб, презренный житель Турана, жалкий раб. Когда же Зораб Рустема спрашивал, кем является соперник по бою, тот молчал, думая: лучше от такого богатыря имя скрою. Так и не ведали, пока Рустем подлым обманом Зорабу не нанёс смертельных ран, чтобы Зораб рассказал сопернику, почему он желал покорить Иран: дабы добиться незначительного — отца повидать, его имя назвала ему совсем недавно мать. От имени своего Рустем впадёт в печаль, терять сына такого ему было жаль.

Таков сюжет эпизода из «Шах-наме» — славного эпоса про жителей Ирана, про их желание жить вдали от хищных взоров Турана. Как хватило сил, так Жуковский донёс до читателя историю битвы богатырей, где каждое деяние, хоть и из доброго помысла, самого себя было злей.

» Read more

Долгие годы не мог Василий найти вдохновение для перевода, не имел способности превозмочь эпохальность индийского стиха, или не мог понять мысли другого народа, или рифма своя для того казалась плоха. Иначе требовалось посмотреть на былое, без ладности окончания строк обойтись, так лучше получится отразить злое, смогут в борьбе с оным силы добрые сойтись. Но о чём писал древний народ? О том Жуковский ничего не знал. Не ведал, какая легенда на брегах Индостана живёт, какой сокрыт от жителей России лал. Ему в том Рюккерт помог, на немецком языке эпизод из «Махабхараты» отобразив, был поэтичен этот слог, но Василий писал, про рифму давно позабыв. Теперь Жуковский высокой речью говорил, в которой поэзию сыскать способен эстет, читателя он тем довольно утомил, но именно так нашим поэтом перевод стался пропет.

О чём в поэме говорится? Сложно о том рассказать. Для того нужно от Василия строк отдалиться, трактовку в прозе прочитать. Станет ясно, как некогда на брегах Индостана, в сердце того необъятного края, может когда-то слывшего за прообраз Турана, существовала страна золотая. С прекрасным там считались, умиротворение в милости богов находя, жизнью райской люди наслаждались, иной радости нигде не ища. Не знали азарта, не пили хмельного, с почтением волю родителей исполняли, не думая о греховном, желая иного, дабы за добрейших людей принимали. В тех краях наверное, ибо иначе быть не могло, погибало всё скверное, умирало в мучениях зло. Но такого не бывает, чтобы без испытаний жить, один из богов тогда о себе напоминает, ему придётся уступить.

В чём уступка? Пред соблазном не устоять. Теперь не простят человеку проступка, не должен он был ему даваемое брать. Взяв в малом, потерял себя и пустил на ветер страну, словно стоял на снеге талом, не ведая, приведёт проступок к чему. Азарт душу у человека забрал, он забыл про добро, став духом во плоти, кидая кости, всё сильнее забывал, не мог от греховных помыслов отделаться, сойти. Но добро победит, ибо всегда оно побеждает, ибо Брахма потому и спит, пробуждением он мир сокрушает. Пробудится и герой повествованья, только по силам ему разрушить чары зла, благими станут вновь его старанья, рада будет его возвращению к благому жена.

Смутный стался пересказ, да яснее того, каким образом Жуковский повествовал, не обрадовавший читательских глаз, не тот — с восточных земель — лал. Излюбленным стилем, который гекзаметром прозвал, излагал на русский Рюккерта стих, многое из творения немецкого поэта убрал, может потому содержанием читателя обделив. Стремился к конкретному отображению? Почему бы не думать именно так. Тогда откажем своему воображению, красивыми картинами пусть завладеет мрак. Раз накинул Василий пелену, не станем её снимать, доверимся поэту своему, не будем немцу доверять. Лучше с оригинала найти перевод, к коему и проявить немного внимания, правда и там читателя несовершенное ждёт, для усвоения эпоса не хватит простого желания.

Хочется забыться, представить иное на миг. А мог ли талант Гнедича раскрыться, если бы его порыв перевода «Махабхараты» настиг? Не Древней Греции бы нам были известны сыны, может и не стали внимать приключениям под стенами Илиона, другой бы нам были понятным причины войны, не было бы милее Кауравов с Пандавами сражения звона. Почему не думать так? Остаётся забыть. Оттого индийский эпос — слабый для воображения зрак, понятным русскоязычному читателю ему не скоро предстоит быть.

» Read more

Хватало набросков у поэта, порою хороших по начальным строкам, но не продолжал работать над ними Василий, не считая достойным показывать нам. Вот стих «Бальзора» за 1806 год — о жестоком владыке Вавилона. Или «Весна» — за шесть последующих лет Жуковский не дал для стиха последнего слова. В 1807 год из «Декамерона» эпизод решил рифмой облечь, о юнице с юнцом в пасторальных оттенках велась Василием речь, что вспомнить о Сумарокова идиллиях заставляло, о чём сие повествование под прозванием «Сокол» напоминало.

В 1811 году переводился Жуковским «Оберон», где пэр Карла Великого шёл, бредя в Вавилон. Успевал дойти до святых иерусалимских мест, озирая земли окрест. На волнах моря кончился поэта задор. А не принял ли Василий сказание Виланда за сущий вздор?

С 1805 по 1819 год, обязательно это упомянем, Василий хотел поэму «Владимир» написать. Подробный план произведения того он оставил, но не нашёл сил или желания его реализовать.

В 1822 году — «Родрига» из Саути переводить брался, это тот правитель, с которого для готских земель в Испании крах начинался. Призвал сей правитель мавров в помощь, дабы власть укрепить, а тем того и требовалось, чтобы самим земли той части Европы захватить.

В 1833 году — «Эллена и Гунтрам», относимые к «Рейнским сказаниям». Вернулся Жуковский к мистического рода преданиям. Для русскоязычного читателя оставалось неизвестным, продолжая быть интересным, неужели «Леноры» повторялся сюжет. Увы, Василий не захотел давать ответ. Вплоть до 1841 года Жуковский над «Белокурым Экбертом» трудился, замысел поэта так и не осуществился. Ещё можно про стих «Фридрих и Гела» сказать, как Жуковский про Барбароссу решил повествовать.

1834 год — «Военный суд на Мальте», взятый из английского журнала. К сожалению, от читателя завязка ускользала. Ясно было — собираются судить. А за какое преступление? Проще не узнавать в первоисточнике, взять и забыть.

1843 год — о строительстве церкви в Ахене повествование. «Карл Великий дал однажды…» — ему название. Как в некие годы далёкие, в славном городе рейнских земель, решил правитель франков построить в честь Бога строение — одна из его при жизни затей. Не скупился на деньги, но должен был за возведением более не следить, ему пришлось на войну уходить.

1845 год — «Чаша слёз». Мать над смертью дочери рыдала, через неделю и её не стало. Повествование оборвалось, слов у Василия для продолжения не нашлось. Тогда же из Людвига Тика «Альфы» — перевод. Потомок в тех альфах эльфов найдёт.

«Проданное имя» в 1847 году широким полотном Василий думал поставить. До времён мусульманского пророка жизнь арабов представить, как у юноши умер отец, наследство скудное оставивший, как сын — за такое наследство — умершего тело в путь загробный отправивший. Бродил несчастный юноша, не ведая о дальнейшей судьбе, готовый к худшему — с нищенством борьбе. Причалил тогда корабль к берегам… и юноша матросом стал отныне там.

В том же году Василий оставил без проработки стих «Часто в прогулках моих одиноких мне попадался», где нищий на глазах читателя в уважении окружающих купался. Он лишь для милости протягивал руку, ничего не прося, все к нему относились, за нечто очень ценя. За какие заслуги? О том следовало рассказать. Да Жуковский не стал стих продолжать.

В последние годы Василий работу над первым и вторым «Переложением Апокалипсиса» вёл, для «Вечного жида» тем один из сюжетов нашёл. В той же манере — тяжёлой для восприятия — Жуковский дошёл до своего собственного к стиху неприятия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мир требует крушения, а голова человеческая — перед бедами претворения. К библейским сюжетам Василий снова обращался, сказ его речью о пороках наполнялся. От темы Исхода к странствиям вечного жида — показывалась участь людская: судеб тщета. Сколько не живи человек на белом свете, редко понимает: за других он в ответе, если не Богом мир сотворён, кто-то должен заботиться о мире своём. Покуда пронзается болью человека естество, до той поры людей не ждёт ничего. Но человек — существо божье чрез меры, дозволяющее себе отказываться даже от веры. Легко отворачивается человек от проблем, ибо по-божьи к мольбам остаётся он нем. Как это показать во строках? Например, ритмическим слогом рассказывать став. Жуковский о вечности замыслить пожелал, слишком глубоко Василий мысль в былое погружал.

О казни египетской оставалось сообщить то, что известно итак. Тогда опустился на Египет непонятный мрак. Что за затмение коснулось глаз египтян? Какой в глазах египетских изъян? С той тьмой нельзя было совладать, нельзя мрак было разогнать. Ни факел не мог пробить темноты, ничего другого не могло избавить от окружавшей пустоты. Тот мрак настолько густым казался, на ощупь мрак тот ощущался. Такова казнь египетская — одна из десяти, но и после оной не позволил фараон евреям из-под рабства уйти. Ничего не добавлял Жуковский в стихотворении об этом, не говорил, что стало для египтян тогда светом. Лишь упомянул страх, который тьму и оказался способным разогнать, показавший египетскому народу — пред Богом евреев нужно трепетать.

Другой сюжет от Василия по Нового Завета событиям известным. Его писал поэт, будучи для читателя предельно честным. Требовалось про ещё одну особенность безверия рассказать, как люди могут нескончаемо долго страдать. Когда шёл Христос на Голгофу с крестом, был на его пути некий дом, у оного он решил на краткий миг отдохнуть, а его тамошний хозяин попросил не медлить, отправляясь дальше в путь. Не дав обрести спокойствие Иисусу, хозяин дома — жид — не смог умереть в положенный срок, хотя и старик. Что с ним? Он на вечную жизнь обречён. Не дано ему до Страшного суда обрести новый дом. Будет ходить везде, нигде не способный остановиться, разум пребудет ясным, не сможет забыться.

На примере существования вечного жида, повёл Жуковский читателя сквозь века. Думал герой повествованья — скоро память о Христе сойдёт на нет, тогда и наказание ему скостит остаток бесконечных лет. Радовался он гонениям христиан, может гонителем был он сам. Менялись поколения, злоба людская росла, о цезарей поступках жила в народе молва, помнили всё, и как Нерон сжигал Рим, и как стёр во прах Тит Флавий Веспасиан Иерусалим, какие торжища устраивались на арене Колизея, как стояли рабы, пред зверями цепенея. Всё это видел вечный жид, никак не умирая, видимо смерти и себе самому желая.

К чему вёл Василий, того не понять. Не стал Жуковский стих завершать. Он строчки складывал, возвышенную цель пытаясь найти, показать читателю — как просто в одну реку дважды войти. Пусть сменяются воды, река остаётся рекой, не изменяется её бег вековой. И у людей так, сколько бы не сменилось поколений, как громко не звучали бы слова о благости молений, всё теми же остаются люди людьми, проблем иных им не дано обрести. На вечные годы человек промыслом Бога осуждён, потому не способный по смерти покой обрести в царстве ином.

Автор: Константин Трунин

» Read more