trounin.ru

В русских сказках намёк есть, несёт содержание смысл и о пользе весть. А какой намёк содержат немецкие сказки? Закроет разве ребёнок уставшие глазки? Как обретёт спокойствие во сне дитя, на отрезанную голову со страха глядя? Где из тела и костей сварят бульон, послужит для сытной трапезы он. Почти сюжет из кровавых мифов о Фиесте, что готов пожирать детей скопом вместе. Как мог, Жуковский в сказках братьев Гримм снизил жестокости накал, нечто похожее на сказание о можжевельнике он показал. Вышло сумбурно, не пойми ради целей каких, да и прикрытием для краткости рассказа стал будто бы стих. Нет, Василий давно за рифму не брался, более десяти лет он в сказках ритмичной прозой увлекался.

По сюжету было так, семья не могла разродиться никак. Не случилось ребёнка, кручинилась мать, не её казалось это — рожать. Кручинился отец, покоя не обретая, думал о судьбе — она такая. Но вот чудо произошло… Или чуда лучше такого не надо? По сказкам немецким ведь ясно, не будет в продолжении слада. Таинственно забеременеет мать, родит ребёнка в срок, конечно, зачав, уколовши палец, под тюльпанным деревом в родах умрёт. Малец будет радовать отца, мужая, не придётся мачехе по нраву, его судьба — она такая. Заманит мачеха к сундуку мальца, попросит яблок со дна достать, и когда тот голову склонит, крышка должна на ребёнка упасть. Сломает хребет, отлетит черепок, отжил своё на белом свете сынок. Чему быть дальше? Сущим глупостям происходить. Ни уму, ни сердцу, ни к чему сказку никак не применить.

Неким образом, когда тело к тюльпанному древу принесут, земли разойдутся, умерший в недрах обретёт приют. Страшно? Ещё бы… После такого заснуть не пытайся, помимо воли в сновидениях от истории такой пугайся.

Для пущей неясности, дабы была мораль, должно случиться так, чтобы разнеслась молва о смерти в самую даль. Птичка начнёт по городку летать, решит правду об убийстве рассказать. Прознают о том все жители того края, о свершившемся непотребстве со слов птички зная. Прознает и отец, когда он наконец-то разуметь начнёт, суровая кара за свершённое мачеху ждёт. Требовалось труп мальца изыскать и дать покой по христианской морали. Да только знали ли о ней во времена, когда сию сказку для германцев сказители неведомых лет сочиняли?

Ответить просто, зачем Жуковскому сказка из немецких земель сталась. С её участием мечта осуществлялась. Мечтал Василий о книге сказок, созданной благодаря стараниям его. Чтобы там хватало всего, он и русские сказки добавлял, которые сам — с умением великим — сочинял. Подойдут сказания из прочих земель, коли поставлена такая цель. Список он завёл, его осуществляя по мере сил, свои изменения в содержания тех сказок вносил. Оно и понятно, насколько смягчил в том же «Тюльпанном дереве» сюжет, где жестокости имеются, там теперь совсем отвратительного нет. Пусть тяжело принять, никак не уразуметь, зато немецкая сказка будет — может даже добрая средь прочих, читатель, заметь.

Ещё бы перевести из французских сказаний, дополнить сказкой из русских преданий, с библейских времён добавить мотив, ничего другого не забыв. Этого мало, было бы куда и для чего спешить, если не Жуковский, другой сможет Василия в деле сём заменить. То домыслы, давайте смотреть наперёд, поэт для воплощения планов силы ещё, конечно, найдёт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жить тяжело! Кто так не говорит? Жить тяжело! Путь земной тяготит. Отчего в человеке такая боязнь? Ведь не Христос, крест нёсший на казнь! Словно связаны руки, ноша гнетёт. Просто, приторным кажется мёд. Нет трудностей, способных сломить! И без нужды человек способен прожить. Но каждый раз говорит: ноша моя тяжела. Отчего-то, случается так во все времена. Крест люди и прежде несли, даже за казнью Христа наблюдая, об одном тогда и ныне горько стеная, чего-то хотят, кто-то им должен воздать, но за обретение желанного они не могут соразмерно отдать. Давайте представим, человек способен оказался выбрать долю себе, пусть оная заключается в несомом с собою кресте.

У Шамиссо Жуковский подсмотрел сюжет, им же для русского читателя поэзией спет, немного иначе на сказание Василий посмотрел, другим взглядом взглянуть он посмел. Его герой — усталый путник, может некогда страстный распутник, шёл в гору, уставая изрядно, исходил потом, вдыхая воздух надсадно, покуда на вершину не взошёл, где искомое наконец он обрёл. Пред ним раскинулась равнина, идти ещё далеко. Нести путнику крест показалось тяжело. В чём затруднение? Крест нательный не тяжёл, с оным путник прежде в гору шёл. Если его отбросить, станет легче путь покорять, об ином путник не пожелал размышлять. Мешает крест, откинуть прочь! Да не сможет путник себя превозмочь. Будет ему позволено крест выбрать другой, неважно цены он станет какой.

Как выбрать крест, с которым дальше идти предстоит? Дорогой выберешь — он тебя озолотит. А может жизни крест такой лишит, он грабителей манит, блестит. Выберешь из камня, с камнем за пазухой дальше пойдёшь. Где с таким покой обретёшь? У каждого решения есть отрицательная и положительная черта, никто на вес не измеряет выбранный крест никогда.

Вот и выбирал путник, не умея подходящий вариант отыскать, снова начиная крест из многих примерять. Тот тяжёл, а тот — тяготит, тот — не ценен, а вон тот — дешевит. Почему не отказаться вовсе от креста? А почему не должна опустеть хотя бы немного мошна? Раз положен крест, неси до скончания дней, посему выбирай, покуда позволено, чему быть ношей твоей. Продолжал путник искать, лучшего из лучших не умея сыскать, тогда начинал легче лёгкого желать.

Что выбрал путник? Довольно сносный крест. С таким не станешь известен окрест. Ценности малой и малым размером, соразмерно с жизни уделом. И всё бы путнику показалось тем самым, ознакомься он с наблюдением главным. Не лучше он выбрал крест, не хуже, чем был. Точно таким же крестом свой заменил. И с ним пошёл по равнине с горы, ощущая поступи быстроту. О том не сказывал уже Жуковский, не раскрывая истины сторону. Тяжело было, ибо в гору путник взбирался! Спускаться проще, но выбором путник теперь наслаждался.

Таков о выборе креста рассказ. Он полезен для нас. Ничего не меняется, несмотря на века, людей поступь в той же мере легка. Кому-то кажется тяжёлой, тяготит весьма, о том говори хоть любые слова. Не нужно искать трудности, старайтесь преодолеть, с горы всегда проще, расправив крылья, лететь. Не в кресте ведь дело — не существует креста. Под крестом понималась наша судьба. Тот путь понимался, который кажется тяжёл. Нужно, чтобы человек силы нашёл. Чтобы понял, ничего трудного не существует вовек, но будет сомневаться, ибо человек.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что пожелать человеку на новом месте? Умерить пыл. Поэтому нужно об этом напомнить, пока сам не забыл. Вот Жуковский донести подобное до Киреевского собрался, когда тот заправлять журналом «Москвитянин» взялся. К чему взор обратить? Конечно, к немецким поэтам. Шамиссо и Рюккерт помогут в этом. Один про Александра сказание сложил, как тот до Эдема и до Индии ходил. Второй — мудростью восточной побудил размышлять способных в Европе, дабы понимали суть, не утопая в болоте.

Шли воины Александра Македонского на завоевание очередного края, в пути пустыни достигнув, от жара изнывая. Им бы напиться, прочее уже без нужды, соглашались на мир без всякой войны. Да разве царя молодого успокоишь порыв? Пусть хоть мрак разольётся, луной солнце закрыв. Найдёт он воду, приободрит на подвиг она. Станет Александру такая нужна. Решит до истока довести воинов, страну ту покорит. Неважно, если кого-то он обозлит. Даже пусть из Эдема вода проистекает, Александр и его завоевать пожелает. Где не возьмёт силой, за золото приобретёт. За него всякий град врата отопрёт. Индия встанет на пути царя молодого, где благ райских было много, встретят воины решительный отпор тамошних царей, придётся отступить Александру от мира покорения затей.

Иной сказ в повествовании про вопрос восточного царя, ведь окружали они себя мудрыми мужами не зря. Захотелось царю прознать, что общего имеют жизнь земная и свет. Вроде бы, кажется, скажи глупость, дай страждущему какой угодно ответ. Отправится мудрец на поиски решения, обойдёт вдоль и поперёк страну, спрашивая женщин, мужчин, юность, отрочество и старину. Каждый отвечать возьмётся на собственный лад, чему мудрец, разумеется, станется рад. Будет с чем к царю идти на поклон, услышать за пролитие мудрости златых монет звон. Однако, услышать довелось ему от нищего басенный сюжет, в котором содержался дельный совет. Сказывал нищий про верблюда, которого отшельник вёл, тот отшельник сам мудрость за горечь обрёл. Обозлил верблюда, тот загнал его под куст, а под кустом яма, повис отшельник, снизу слышен хруст. Как быть ему? Верблюда боится. И на дне ямы клубок под ним змеится. Мыши куст грызут, вот-вот ветка оборвётся, спасению места в басне словно не найдётся. Причём тут свет? Так в басне про то будет ответ. Итогом окажется, куда стремиться не пытайся, быть благодетельным подданным старайся. Лучшее из всего, доступного нам, покориться необходимости давать ответы царям, да далее доступного взору пространства не забегать, чтобы гнева царя избежать.

Говорят, Жуковский писать «Две повести» по совету Гоголя взялся, повторенный заново опыт снова удался. Совместить в единое полотно у Василия получилось, мудрое слово в доходчивое повествование сложилось. Ведь должен теперь Киреевский понять, как надо порывы желать обуздать. Не наводить порядки, продолжая изданию выходить без существенных перемен. Того хотелось Жуковскому, чужих не мог он ведать проблем. Не Василий взялся «Москвитянин» выпускать, потому лично от себя и смел необходимое к понимаю желать. Усвоил ли то Киреевский — не настолько важная суть, о чём хотелось бы всё-таки узнать как-нибудь. Прежде «Москвитянин» под редакцией Погодина выходил, и продолжил, ибо Киреевский ему место спустя полгода уступил. Не сложилось навести порядок иной, потому и сказ пригодился про Македонского — такой же делец молодой. И про истину света сказание сгодилось, деяние Киреевского в яму со змеями обронилось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Боится смерти человек. Боится! И на себя, умирая, он злится. Ошибся, важного не совершив, напрасно срок земной прожив. Пред ним теперь безбрежный океан, в котором был он раньше капитан. Метал он молнии, грозил расправой, прославился дурнейшей славой. Солёными словами выражения скреплял, чрез сито жизнь он пропускал. Не верил в Бога капитан, ибо веры не имел. Казалось ему: провидение — не его удел. Спуску не давал, держа за горло моряков. Потому зрел бунт, убить капитана был каждый готов. Свершиться урагану — каре божьей быть! — но слёг капитан, ему долго не жить. Не думал просить прощения у небес, придав солёности солидней вес. Тогда явилось к нему покаяние в человеческой плоти… и смог капитан силы для смирения найти. О таком сюжете где-то Жуковский сыскал мотив, показав во строках, как умирал капитан, себя изменив.

Долгую жизнь отвела капитану судьба, познал он океаны и моря, набирая команду в добрый путь, ветру паруса не удавалось сдуть. Теперь он отправлялся в город славный — Бостон, с ударением на второй слог название сего града прочтём, отплыв из лондонских прибрежных вод, груз купеческий судно везёт. Что на борту? Что в трюме прятал капитан? Не надо смущаться, нечто важное там. Нет смысла гадать, не партия чая в гавань Бостона шла. Та партия капитана на смерть обрекла! Грозился, ругался, меч обнажал, дабы никто перечить воле капитанской не стал. Скрипя зубами, команда потакала старому волку, готовя пустить в дело иголку, чтобы капитан не заметил приближение смерти, не находя покоя в круговерти. Да раньше замыслов слёг капитан, неведомую хворь подхватив, и плыла команда судна дальше, про больного забыв.

Не просил капитан на смертном одре милости никакой. Не ждал исцеления, смирился с судьбой. Не несли ему воду, не давали поесть, не думали высказывать лесть. Собачьей смертью умирал капитан, всеми забытый, не чувствуя грехов за собой, гневом к миру налитый. Кто бы спросил о здоровье, к чертям бы послал. Только никто не спрашивал, поправки не желал. Тогда-то и снизошёл до капитана малец, совсем юным возрастом паренёк, ничем от команды судна внешне не отличавшийся, но как с небес ангелок. Стал ластиться к капитану, кормил и поил, надежду на исцеление даже внушил. Правду знал капитан, встать на ноги всё равно не сможет, ещё теперь его чувство обиды за паренька гложет. Как исправиться? Чем облегчить долю себе? Страшно теперь умирать, с костлявой быв наедине.

Бог поможет тяжесть рока унять, надо святые письмена читать начинать. Никогда прежде библейских текстов капитан в руки не брал, теперь же… он с жадностью откровения святых отцов читал. Понимал, осмыслял, наполнялся страданием за тяготы других. Ведь и он, тираном для людей всю жизнь пробыв, оставался перед необходимостью смириться с полагающимся концом, скоро его тело познакомится с морским дном. Уже не ругался, сквернословие уст не касалось, всё плохое быстро капитаном забывалось. Ему бы прощения теперь у команды просить! Грех скверны с тела кто бы помог смыть…

Нет, умрёт капитан, не заслужив добрых слов. За ночь в смирении никто простить не готов. Не слышали стонов, не лилась ругань с одра, вода питьевая поутру как никогда оказалась свежа. Забыт капитан. Хорошо, что по доброй воле оставил мир, ведь иначе кто-то бы капитана во время бунта убил.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэма переведена Василием Жуковским в 1843 году

Поэзия в переводе — это только перевод или самостоятельный литературный труд? Ответьте прежде для себя, ответа нет однозначного тут. Если в России Жуковский брался за сюжет, взятый у Шамиссо, частично изменяя повествование, добавляя своё, то сам Шамиссо исходил в переводе от Мериме Проспера. И разве думает читатель, что от замысла оригинала много уцелело? Не скажем за Мериме, ибо Жуковского нам важен сейчас перевод, Василий от строк Шамиссо основное для переработки возьмёт, бережно воссоздав такие же детали, чего от него редко ожидали. Не случилось переработки, и всё-таки от Мериме находить не станем мотива, немецкая поэзия Жуковского на труд литературный соблазнила.

В Италии, где нравы нравам указ, родиться мог подобный рассказ, как отец, чей ребёнок предателем оказался, не долго в муках совести терзался, удалил от дома, вытер с лица матери слезу, образом напоминая в чёрном мраке грозу, отвёл сына, заставив молитву читать, готовый чаду последний урок преподать, вознося руку, не способную измены терпеть, не дававшую врагам уцелеть, убивал дитя, польстившееся за побрякушку предать: сейчас преступника, а завтра — мать. Отец сына убьёт, тело его погребёт, совесть останется чиста, ибо врагом стало дитя.

Читатель спросит: основание каково? Разве предал сын отца своего? Он преступника выдал егерям, что шли по его преступным следам. В чём вина? Вина сына перед отцом в чём? Того у Шамиссо не прочтём. Разве отец с преступником единый делил кров? Убивать единых врагов с ним был он готов? Или дело в ином… Может в Италии за святое считается дом, куда гость заглянул, защиту дабы обрести? И неважно, какие за ним были грехи. Тогда прав становился отец, ошибался в поступках юнец. Или иной был между юнцом и преступником уговор? Ведь гость пришёл открыто, не вор. Платой одарил, чтобы защиту обрести, дабы не смогли егеря по кровавым следам его в доме найти. Раз обещал защищать — умри, не давая стражам порядка проход. Словно не знал сын, какая судьба за нарушение соглашения его ждёт. Пришли егеря, он им двери открыл, главный егерь ему часы подарил, и тогда юнец преступника предал, где он есть — указал. Как к сыну теперь отец должен был относиться? Никак, ибо полагалось чаду с жизнью проститься.

Сложно поверить, но таково об Италии представление, о том дошло до нас не одно о тех днях стихотворение. Суровые нравы, строгость полагалась во всем, о том снова и снова прочтём. Бывают всё-таки порой времена, когда такой становится эта страна. Пусть чаще иначе, ведь Италии нравы разные в веках, грозной бывает она, увы, на устах. В красивых легендах тяжелого характера люди предстают в воображении, как в данном о Маттео Фальконе стихотворении. Остаётся жалеть, в большинстве своём итальянцы может и были такими, да как и прочие ныне народы — предкам славу простили.

Тяжёлый для восприятия сюжет, как его подрастающему поколению показать? Скажут люди: щадить детский разум нужно, от сцен подобных сберегать. Тогда, простите, люди, как нравственность человеку суметь внушить? Пусть увидит, что общество имеет право оступившихся бить. Конечно, сменились нравы, гуманен стался человек, чем, разумеется, на развращение морали он себя обрек, теперь скорее дозволяется предать, обладателем красивой вещи стать, позабыв о долге перед традициями породившей нас земли, насаждая мысли о вседозволенности свои. Что же, Иуда тогда героем должен между нами стать, не имеет право человек, себя продающий, его осуждать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чего в жизни человека нет, тому обязательно место суждено найти, увидит оно свет, писатель к тому сюжету подойди. Оживут легенды и сказания, всё, что кануло в небытье, в красках предстанут древние предания, о чём прежде не читал нигде. Вот Жуковский за повествование от Фуке взялся, вольной изложив стихотворной строкой, перед внимающим мир сказок раскрывался, шёл рассказ о деве морской. Как некогда пропала у рыбака дочь, смытая с берега бурным потоком, и в самую первую ночь, когда раздался плач о дне таком жестоком, в хижину девочка ясно голубых глаз пришла, счастьем став для стариков, неведанное по следам за собою несла, продолжая жить без мира оков. Как-то рыцарь в непогоду посетит рыбака, подросшую девчонку узрит, исчезнет из его дум о великосветском рауте тоска, девица душу его покорит.

Старинная повесть от мистических тайн переполнялась, чего человек привык бояться, сама природа Ундине подчинялась, могла она с водой легко управляться. Река — её мать, дядя — это ручей, иного можно не знать: голубых Ундина кровей. По нраву рыцарь покажется красавице водяной, с ним переплетётся в чувствительных порывах она, увлечь в пучину могла за собой, укрыть собою могла сестрица-волна. Но голубые очи Ундины иной видели судьбу, с рыцарем в замке на Дунае желала жить, требовалось одолеть сперва красавицу одну, кому рыцарь должен был ещё послужить. О том польётся рассказ, иногда заставляя вздрогнуть от страха, непривычным кажется для нас, когда заготовлена созданиями мрачными плаха. Хороша Ундина всем, человеком ей быть для слуха услады, хотя и без того — она героиня поэм, слагали про деву сию поэты баллады.

Жуковский сюжетом пленился, в течение пяти лет совершенствовал слог, в одном он усомнился, окончить повествованье не мог. Красиво легенда подавалась, создание мрака восставало из водных глубин, всякий раз читателю вспоминалось, как погибал у Гёте в «Лесном царе» сын, где юный ум гнетущей тяжести жуткой ночи не стерпел, ибо сердце мальца трепетало, по дороге юноша в том стихе околел, к концу пути его не стало. Теперь же рыцарь всему тому очевидцем становился, тени шли за ним по пятам, бурный поток к нему устремился, так попал он в дом к рыбакам. Что было дальше, о том лучше лишний раз не говорить, сила природы Ундине дала рыцаря очаровать, смогла дева морская любимца покорить, другого не могла она пожелать. А следом, когда священник молодых благословил, понеслась в мути быта череда лет, не одну Ундину рыцарь любил, потому покинуть предстояло белый свет.

В чём потерялся поэт? Фуке ли тому виной? Почему в красках продолжения нет? Жуковский любил вкладывать смысл собственный свой. Побледнела история разом, видимо за оригиналом поспевать Василий решил, наполняя строчки европейским сказом, русскими чертами ничего не заменил. Разве не было на Руси легенд про дев, которых русалками зовём? Иногда они свисали с древ, в пересказанном из уст в уста сие найдём. Могла русалка Ундиною стать, рыцаря пленить могла, к себе навсегда привязать, не уйти пленённому от неё никогда. Но Жуковский не свернул с проторенного для него Фуке пути, разгорелись интриги на уровне дворцовых страстей, так и предпочёл Василий по пути автора идти, приближая для рыцаря последний из дней.

Что хорошо, так это уверенность в человека с природой единстве. Бояться не следует мрачных проявлений. Все мы дети в мира сего материнстве, не нам страшиться мрака проявлений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Бывают в жизни огорченья, все они — за прегрешенья. Насладиться волей пожелала душа, рабою страстям послужа, и родился во грехах порок, чему оттягивался срок. Понять то можно, если бы не одно, того прощать не пожелал никто. Вот взялся Жуковский Вальтера Скотта переводить, одной части поэмы «Мармион» позволив отдельно быть, интересовал Василия эпизод, в котором не каждый читатель греховное найдёт. Разве это дело — осуждать за шалость небольшую, нисколько к другим людям не злую? Всего лишь захотела монахиня найти счастье с мужчиной, уединяясь на время ночи длинной. Ведь более того! Не случилось грехопадение. Может было к страсти плотской влечение. За воротами монастыря монахиню остановили, а после того, собрав иерархов, судили.

Кто судил монахиню? Вышедшие из скитов, кому монастырские стены сызмальства давали кров. Не зная о мирской суете почти ничего, потому осуждая крайне легко, плыли иерархи по реке для суда, тем приближая, чему бы не бывать никогда. Таким просто других осуждать, не умея силу страсти познать, в молитвах к Богу всегда обращаясь, ни к чему иному не приобщаясь. Кто бы мальчиком юным, кто девочкой был, когда их в стены монастыря рок заключил, не ведали любви ни к кому ни в какой год, с Богом встречу готовили, о том думая все дни наперёд. Никогда не выходили за стены монастыря, тщательно обеты постоянно блюдя, пока не случилось быть созванными на суд, теперь по реке они туда плывут. Им неведом мир, в который вышли они из-за стен, не дано им знать про множество здешних проблем, чего всё равно не узнают, воротясь от судилища назад, найдя с собственной совестью слад, приговорят к наказанью человека оступившегося, не от слабости любви к Богу греховно забывшегося.

Как наказать блудницу? Достойное наказание выбрать какое? Должно быть всем угодное, нисколько не злое. Не могут монахи человека жизни лишать, но должны для острастки другим наказать. Заточить в келью? То за радость монахи счесть готовы. В золотари определить? А разве то не покаяния основы? Нет, следует с глаз греховодницу скрыть. Как же? В гроб её… крышкой закрыть. Не позволить выйти, будет она обречена, спадёт с глаз блудниц пелена, коли за ослушание живьём похоронить захотят, то сами иерархи благословят. На такое греховодница осуждена, без сил сопротивляться будет она, приняв неизбежное за провидение, расплатой за слабости мгновение.

Что же мораль? К чему вёл повествование поэт? А морали для читателя никакой нет. Есть мораль для того, кто аморальности сторонится, готовый воле божьей покориться. Прочий, кто сего не способен понять, продолжит грешить, этого у него не отнять. Но, коли в монастыре обязался служить, должен последовательным в поступках быть. Раз дал обет, от него не отступай, не считая за ад келью, считая за рай. Ежели должен плоть укрощать, не должен греха ты желать, к тому не стремись, навсегда позабудь, не должно тяготить от постыдного помысла грудь.

Судьбою узника Василий интересовался, образ по поэмам заграничным создавался, и узник по воле своей же может существовать, то сумел Жуковский сейчас показать. Огорчением одним оставалось поделиться, ведь должно мечтаниям разбиться, отринув мирскую суету до скончания дней, принимая добровольно вериги из монастырских цепей. И наказание за ослушание последует обязательно для согрешившего божьего раба, такова его должна быть такой… и только такой… его судьба.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Просто сказать, как есть показать, братьев Гримм перещеголять, к Шарлю Пьеро благодарность послать, сочинить сюжет на схожую тему, поднять вековечную проблему, подготовив на русской почве замену, преодолеть из пренебрежения людского стену. Ведь сказка о царевне спящей, кажется в едином образе вящей, для сказителей неизменно ледащей, но западной — ни в чём не нашей. Про девушку, уколовшую палец веретеном, забывшуюся вековечным сном, живущую отныне одним днём, чьего пробуждения столетия ждём, к которой придёт принц с желанием пробудить, уста к устам девицы прислонить, к жизни ото сна пробудить, мужем отныне для царевны той быть. Как не понимай, сюжет имеет право на трактовку, проявил в оной Жуковский сноровку, проведя краткую ознакомительную подготовку, а читатель — конечно же — севший слушать в изготовку.

Дело было давно, когда не жил из нас никто, о чём поведать легко, жило злое существо. Оно праздник испортить замыслить пожелало, о том страстно мечтало, заготовив острое жало, вонзить иглу в палец царевны ожидало. Как было тогда? Была в царстве беда: не имела детей царей чета, и не думала иметь уж никогда. Но случилось счастье, вёдром сменилось ненастье, отяжелела в одночасье, сбылось дело брачье. К царице подполз рак, подал царской особе знак, и стал ясен тогда зрак, не бесплодным вышел брак. Радости не имелось конца, ожидал царь юнца, юницу царица ждала для венца, не сходила улыбка с лица. Созваны гости, пусть воспримут царёву радость, разделят истомившую сладость. Кто же знал, какую сотворит гадость… злое существо, покусившись на младость.

Не позвал царь из чародеек одну, та испустила злобу свою, дабы познал властитель проступка цену, померкнет свет в очах дочери к определённому дню. Должна умереть царевна, о веретено палец уколов, отныне закон суровой правды таков, не бывать иному — урок жизни готов, но пожелала иная чародейка снов. Не умрёт царевна: заснёт! Триста лет так она проведёт, в сон всё царство с нею отойдёт, пока принц её в глухом лесу не найдёт. Так должно быть — другому не бывать, да не готовил царь для дочери кровать, швеям приказал он царство покидать, судьбу пытался отдалять. И как бы не слагалось время, отягощённым сталось бремя, заснёт в срок нужный царя племя, пока не звякнет юноши в пределах царства стремя.

Шли годы, третье столетие сменялось, царство лесом покрывалось, от глаз людских скрывалось, никому не покорялось. Кто шёл в тот лес, погибал. Потому каждый в окрестностях знал, туда никого не пускал, ибо тем на смерть обрекал. Знали люди легенду, её в сердце храня, передавала из поколения в поколение молва, ибо слишком манящей казалась цена, царём ощутит счастливец себя. Кто пройдёт лес, прикоснувшись к губам царевны, к тому не будут больше боги гневны, сказания о том излишне древни, лишь вести о смельчаках бывали скверны.

И вот явился принц, посланник судьбы, дитя трёхсотлетней борьбы, порождение очередной людской войны, чьи годы не станут горьки. Он пройдёт лес, отыщет застывшую вне времени девицу, найдёт рядом уколовшую палец спицу, не заметит на горизонте блеснувшую зарницу, пробуждая от сна юную царицу. Очнётся в тот миг царство, словно в забытье не впадало, будто не кололо палец девицы веретена жало, ничего людей спавших не поменяло, только счастьем лицо принца сияло.

Сказал ли новое Жуковский? Не сказал. А ждал ли кто того? Не ждал, и мнения о творчестве Василия не поменял, с чистым сердцем старание поэта в России человек принял.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И враг способен другом стать, бывают чудеса! О том должен каждый знать, то не пустые словеса. Вот есть род некий, допустим, мышей. Ведёт он борьбу. Враг его — не из полей, но не пропустит мышиную он к болоту гурьбу. Лягушачье племя мнилось за врага, с ним предстояла битва: уж больно вкусной была вода, нельзя той водой напиться. Зачем тогда враждовать? Стоило мышам вкус воды похвалить, как стали лягушек за друзей знать: союзу такому нерушимым теперь быть. Сошлись на лучшем, к чему стремились все, поделили то, к чему стороны имели общий интерес, не стало повода к войне, иной враг имел отныне обоюдно важный вес.

Жуковский взял за основу расхожий сюжет, греки о нём ещё повествовать брались. Но какой мог дать Василий совет? Мыши с лягушками у него не дрались. Они рассказывали истории, в басенных мотивах утопая: как мыши проказы строили, в удали удержи не зная. И лягушкам имелось о чём сообщить, их брат прославился прочими делами: кто-то мог в небо воспарить, другой — герой промеж мышами. Так Василий складывал рассказ, хоть индийских шакалов вспоминай, хватило бы для обозрения картины мира глаз, больше о происходящем теперь узнавай.

Кто же враг для всего живого, против кого должна объединиться природа? Таковых существ не так уж много, малочисленны представители его земного народа. Речь про людей, противных мышам и лягушкам с силой единой, чьих не могут пережить божьи твари затей, разве только уйти на глубь водоёма, покрытого тиной. Травит человек, убивает порою потехи ради, покрывает трупами лягушек брег, подкрадывается и к мышам он сзади. Капканы ставит, отравляет кругом себя всё, словно нечто славит, чьё-то обращая в ничьё. С таким созданием войну будет трудно вести, ведь его окружают пособники пострашнее. Кто же за друга человека сумеет сойти? А видели ли мыши кого-то, кто был кота злее?

Если есть на страницах война — это сказ о войне мышей против мурлыки. Горькой станет воинам мышиным цена, им до сих пор мешают спать собратьев в сновидениях крики. Задумали мыши кота проучить, благо в слабости его нашли, казался он должен почить, не способный от страха с кроны сойти. Висел на дереве, побелев от испуга, словно мертвей мёртвого став, не помощью мышей считалась услуга, с дерева кота сняв. Повешенным считался кот, теперь над телом его куражиться дозволялось. Никто не думал, какой примет дело оборот, тело мурлыки умершим считалось. Бойцы той войны, они сражались храбро, о том знают мышей отважных сыны, рассказывавшие о некогда имевшем место славно. Не многие вернулись после встречи с котом, едва ли не большинство пало, об обмане кошачьем известно стало тем днём, когда солнце уже угасало.

Трудно придти к мнению, к чему вообще брался Жуковский повествовать, для чего дал жизнь стихотворению, не сумев подлинной природы человека показать. Да, обвинялись люди в растрате им данного Богом великолепия мира, что при себе поставили злостных мурлык. Но разве не в том человека оказывается сила? За эту силу человек сам себя обвинять чаще всего и привык. Пусть мыши воюют, находят союзников в борьбе, сопротивление людям пусть организуют, способные развернуть фронт на земле, на воде. То право всякого существа — на том в заключении порешим, ведь правда у каждого своя: не бывать миру иным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть мудрые про сказку слова, будто сказка мудростью полна, явно лживая по содержанию притом, даёт наставление полезное потом. Иной сказке только бы показать сюжет, в чём смысла не было и нет. И вот Жуковский, вступая в поэтический с Пушкиным спор, породил творение, не заслужив от современников укор. Дивно это — показать Русь былую: не видел русский человек страну такую. Волшебством переполнялись события тех дней, страдали люди от злокозненных старцев и их затей. Так и Василий, взяв за основу некие части древних сказаний, породил сам то, чему быть среди чудесных преданий, да без полезного урока для молодцов, скорее следует говорить про слаженный строй вместе поставленных слов.

Жил царь Берендей, с женою жил — не будучи годы один, и проводил дни в делах, его голова уже полнилась от седин, лишь печаль брала царя, ибо не родила жена детей. Не знал царь, как избавиться от бесплодия цепей. На походы ходил, однажды попав в неприятность, сила волшебная его заманила, покушаясь на пленника знатность, притянув за бороду царя ближе к воде, тот пил, истомившись жаждой втройне. Заставила сила такое пообещать, чего царь ещё не мог знать. Ведая всё, о тайнах не подозревая, освобождения от злодея желая, царь дал обещание выполнить уговор, понимая, иначе утопит в воде его злодейский взор. Не знал царь о простом, возвращаясь из похода, покуда не узнал — ждёт его продолжение рода. Тут бы кручиниться в тоске небывалой, но не шёл злодей за наградой.

Тем злодеем Кощей бессмертный был, его к чаду царскому зачем-то разгорелся пыл. Без объяснения, ибо сказка не даст того понять, стал Кощей взросления сына царского ждать, и когда тот достиг полагающихся годин, явился к нему Кощей, когда тот остался один. Рассказал о необходимости покинуть отчий дом, быть слугою Кощея царевич обречён. Прознает о том Берендей, тогда и одолеет тоска, а сын его успокоит… была не была. И пойдёт царевич с горем поквитаться, не зная, оставляет сиротою собственное царство, коли не вернётся в положенный час, сгинет навсегда с человеческих глаз.

Появится в сюжете девица — младшая Кощеева дочь, кого не страшит самая тёмная ночь. Сия девица — одна из тридцати сестриц, чьих не различишь из-за сходства лиц. Она умела обращаться в созданий разных, хоть в пчелу, хоть в реку способная обратиться, и делала так, по какой цели неясной, может, чтобы царевич решил сам на ней жениться. Быть беде, не помогай она сыну царёву во всём, о чём в сказке сей мы прочтём. Когда побегут, Кащей за ними гнаться служек заставит, сам себя их нерасторопностью бессмертный ославит.

Другой вопрос, возникающий непременно. Почему к царевичу читатель относится гневно? Ему указывали, каким образом поступить, он же решал, будто по иному должно быть. Все проблемы, встававшие на его пути, царевич мог без затруднений обойти. Он же, словно пресловутый Иван-дурак, всё делал не так. Говорили, чтобы спешил, тогда он с места не сходил, а велели обождать, предпочитал тогда царевич ход ускорять. Могли попросить головы не поднимать, чего не мог царевич понять, а ежели нужда имелась громко о чём-то заявить, не мог и слова он огласить.

Посему, прочтя сказку сию, с в самую малую меру увлекательным сюжетом, отставим её в сторону, не удовлетворившись Жуковского о пользе ответом.

Автор: Константин Трунин

» Read more