trounin.ru

Во второй части «Вечных спутников» Мережковский поместил критические разборы творчества русских писателей и русской литературы вообще. Брался он за наиболее маститых, по его собственному такому разумению. Ещё в 1889 году Дмитрий взялся написать труд о «Преступлении и наказании» Достоевского. Делал то он в духе классического понимания критического искусства, то есть разбирая текст на мельчайшие составляющие и выискивая нечто, к чему и сам писатель не прилагал раздумий. Навешав обвинений во грехе одним, сняв таковые с других, Мережковский словно выполнил поставленную перед собой задачу. Хотя, кто скажет, что подобного качества разборы понравятся читателю? Всегда нужно задавать тему для мысли, никак не подсказывая должные быть извлечёнными выводы. Дмитрий считал иначе, буквально разжёвывая, словно боясь оказаться неправильно понятым.

В 1890 году Дмитрий взялся за разбор творческих изысканий Гончарова. Сему писателю Мережковский отвёл особую роль — созерцателя пустоты. Чем занимался Гончаров во время шторма, застигнувшего его у берегов Японии? Нет, он не восхищался красотой буйства природы. Наоборот, Дмитрий в том уверен, Гончаров выразил возмущение подобным мерзким нравом стихии. Не следует воспевать грандиозное, якобы думал Гончаров, в чём Дмитрий был в той же мере уверен. Не потому ли и был написан «Обломов»?

В 1891 году Мережковского заинтересовал Майков. Этот поэт происходил из семьи литераторов и художников, среди его предков — Нил Сорский. Воздав хвалу за создание прекрасных стихотворений, Дмитрий нашёл и за какие отступления от истины осудить. Например, ему не понравились представления Майкова о ранних христианах: ханжа на ханже. А какими они должны были быть? Разумеется, ревностными верующими, готовыми принять за веру мученическую смерть.

К 1893 году Дмитрий публикует трактат «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Ему казалось обязательным разыскивать скрытое от обыденного человеческого восприятия, принимая за действительное выдаваемое напоказ. Разве мог брать мир Тургенева, Достоевского, Гончарова и Толстого? Отнюдь, они пребывали в постоянной вражде, в доказательство чего Мережковский приводил собственные измышления. Продолжая размышлять, Дмитрий пришёл к убеждению: всё продаётся и покупается. Если публика жаждет определённого — её интерес будет удовлетворён. Причём неважно, в ущерб ли литературы это будет сделано. Апофеозом трактата стало превозношение Гаршина, показываемого в качестве идеального русского писателя.

В 1896 году рассмотрено значение творчества Пушкина. Сего писателя ни с кем не сравнишь, ничего плохого о нём не скажешь. Что о Пушкине тогда сообщить? Прежде всего, он — человек печальной судьбы. Своё больное сердце ему не позволяли лечить у европейских докторов, вместо них ему предлагали лучшего русского специалиста в медицине, правда по части свиней. То есть Пушкину посоветовали лечиться у ветеринара. А почему Пушкин однажды опубликовал повести под именем Белкина? Очень просто, он ожидал встретить негативную реакцию Булгарина, чему не желал становиться свидетелем. В порыве потока произносимых слов, Мережковский вскоре забыл про самого Пушкина, переключив внимание на Байрона и Шекспира. Даже упомянул Толстого.

Много позже, уже в последующем, во вторую часть «Вечных спутников» была включена речь про Тургенева, датой публикации которой стал 1909 год. Что скажешь о данном писателем? Он имеет огромное значение для русской литературы, но его заслонили от читателя Толстой и Достоевский. А что сказать про «тургеневских девушек»? Таковых, разумеется, не существует. Может Дмитрий не представлял женщин, способных жить ради убеждений любимых ими мужчин? И красотой они не блистали, зато умели притягивать мужское внимание. А может и сам Дмитрий оказался всё-таки неверно понят.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть среди наследия Паустовского отзывы о творчестве коллег по литературному цеху. Не всегда Константин говорил искренне, в иные времена от вынужденной натуги. И редко писал обстоятельно, скорее сообщая в качестве короткого сообщения, а то и вовсе сиюминутного упоминания. Были у него авторитеты, к которым он подходил основательнее, вроде всегда сохранявшейся у него любви к деятельности Александра Грина. Имелись и такие авторы, на которых он обращал внимание в силу необходимости. Вместе с тем, зная о созданных Константином обстоятельных портретах, как то было с биографиями Ореста Кипренского, Исаака Левитана и Тараса Шевченко, подобное можно было сделать о ком угодно… чего не случилось.

В 1937 году Паустовский написал предисловие к книге Оскара Уайльда «Преданный друг». Представляемый читателю писатель вышел угнетаемым монархическим режимом человеком. Уайльд не терпел видеть людей несчастными, даже бездомного, пребывавшего у него под окнами, он одел в приличную одежду. Так он всегда поступал. И всё же был вынужден оказаться в тюрьме, а после отбыть во Францию, умерев в забвении для соотечественников.

В 1938 году в «Литературной газете» опубликован некролог на смерть Александра Малышкина. Новость о его кончине стала для Константина ударом по сердцу. Годом позже за авторством Константина определяется очерк из записной книжки «Случай с Диккенсом». В описании короткого эпизода показывалось, насколько творчество английского писателя влияет на рядового трудового человека, забывающего обо всём, стоит приступить к чтению его книг.

В 1946 году Константин дополнил издание «Золотой жук» заметкой о жизни Эдгара По. Читателю предлагалась информация сомнительной полезности. Константин упомянул шесть лет, проведённых писателем неизвестно где, может быть даже в России. Был Эдгар По бледен и вид имел несчастный, да и умер от продолжительной болезни.

В 1948 году опубликован сопроводительный очерк к изданию книги Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке». Чем же следовало заинтересовать читателя? Пожалуй, требовалось упомянуть о неприятии сего труда современниками писателя, более тяготевшими к мистическому туману Мориса Метерлинка. Этот очерк получил название «Бессмертный Тиль». В том же году написана заметка о Рувиме Фраермане, где сообщалось о жизни и деятельности, связанной с Дальним Востоком. Фраерман преподносился в качестве умелого бытописателя. Публикация заметки состоялась лишь в 1958 году в собственном шеститомном собрании сочинений.

Для книги «Жизнь и творчество А. П. Гайдара» за 1951 год Константин написал заметку «Встречи с Гайдаром». Читателю сообщалось про знакомство в Арзамасе и о последних годах писателя. За 1954 год отмечена речь о Юрии Яновском, произнесённая на его похоронах, опубликованная много позже. Константин сожалел о безвременно уходящих, с чьей утратой приходится мириться. Навсегда ушли Пришвин и Горбатов, теперь ещё и Яновский.

Для журнала «Пионер» в 1955 году Константин написал заметку «Великий поэт Германии», рассказав о Фридрихе Шиллере. Сей славный человек, вынуждено отсидевший в тюрьме, прославился скорым написанием «Разбойников», бывший милостиво принят Дантоном и крепко друживший с Гёте.

В том же году для книги Ганса Христиана Андерсена «Сказки и истории» написал заметку «Великий сказочник». Константин сообщил о собственном юношеском восприятии и изложил некоторые особенности жизни писателя. Так выходило, что сызмальства Андерсен имел богатое воображение, поздно был приучен к чтению и письму, вследствие чего всегда писал с грамматическими ошибками. Имел он и радость лично общаться с величайшими литераторами своего времени — это Бальзак, Дюма и Диккенс.

За тот же год к книге Владимира Гиляровского «Москва и москвичи» написал заметку «Дядя Гиляй». Сей человек — ещё один замечательный бытописатель — умел преподнести самое нужное читателю. Будучи выходцем с социального дна, житель Хитровки, способный в узел связать кочергу, он должен был жить среди казаков Запорожской Сечи, настолько он выделялся на фоне современников.

Об Александре Грине Константин писал дважды. Сперва в 1939 году для альманаха «Год XXII», позже доработав статью в 1956 году. Он показал Грина писателем, против которого возводились преграды. Судьба не потворствовала Александру, всегда выступая против него. Грин вышел из низов, был моряком и солдатом, числился среди эсеров, сидел в тюрьме, став практически инвалидом, к концу жизни вынужденный голодать, спасённый Максимом Горьким, выбившим для него паёк и комнату. За 1956 год стоит отметить и речь, произнесённую по поводу шестидесятипятилетия Ильи Эренбурга, ставшую известной читателю в 1972 году.

За 1957 год опубликована заметка о прозе Александра Куприна — в шеститомном собрании сочинений писателя — под названием «Поток жизни». Что сильно оказало влияние на Константина? Тот факт, что Куприн писал правду, практически ничего не придумывая. Об этом Паустовский сообщал и в собственной автобиографии. За тот же год опубликована заметка к книге Михаила Лоскутова «Тринадцатый караван». Основное её содержание — Лоскутов являлся участником творческого объединения Конотоп. Годом позже для журнала «Москва» написана заметка о почившем Владимире Луговском — «Горсть крымской земли».

В 1960 году к книге Георге Топырчану «Стихи» Константин составил предисловие. Читатель видел, как Паустовский обходил острые углы творчества румынского поэта. Сообщались сведения, сами по себе ничего не говорящие. За подобными водянистыми эпитетами никогда не поймёшь, серьёзно ли написаны таковые строки, или составитель статьи предпочёл малой кровью отделаться от сделанного ему предложения суметь заинтересовать читателя.

В 1962 году для журнала «Новый мир» написана заметка о Константине Федине — «Взамен юбилейной речи», или «Простой человек». Паустовский справедливо рассудил: всякая речь на юбилей имеет мало отличий от надгробного слова. За хорошим не удаётся рассмотреть непосредственно человека, поэтому нужно вспомнить о лучших качествах как-нибудь иначе. Например, как встретил известие о войне в доме у Федина, после отправился с ним на рыбалку. Ещё Паустовский написал для «Нового мира» заметку о смерти Эммануила Казакевича под названием «О человеке и друге». Что делать нам, остающимся жить после смерти таких людей? Стараться быть не хуже!

За тот же 1962 год опубликована заметка о Михаиле Булгакове в журнале «Театральная жизнь». Несмотря на минувшие годы со смерти писателя, читатель до сих пор не располагает знанием об оставленном им литературном наследии. А ведь Булгаков был талантливым драматургом, обладал поразительными актёрскими способностями. Вместе с тем, им созданное подвергалось цензуре и не публиковалось. Когда Константин имел знакомство с Михаилом вообще? Оказывается, они в своё время учились в одной гимназии и тогда же виделись.

О другом своём сверстнике — Ярославе Ивашкевиче — Константин написал в 1963 году для издания избранных сочинений писателя. Паустовский вспомнил о былых годах, как в Киеве не было мира между учебными учреждениями города, пребывавшими в постоянном соперничестве. Потому и не имелось дружелюбных отношений между Паустовским и Ивашкевичем — они учились в разных гимназиях. И жизненный путь их разошёлся. Константин стал советским писателем, а Ивашкевич — польским. И когда разразилась война с Третьим Рейхом, Ярослав помогал людям пребывать в безопасности. За тот же год Константин написал для журнала «Огонёк» сообщение «Памяти Всеволода Иванова», умершего от рака. Оставалось пожелать человечеству наконец-то научиться бороться с данным смертельным заболеванием.

В 1965 году к публикации рассказа Марины Цветаевой «Отец и его музей» для журнала «Простор» Константин написал вступительную статью «Лавровый венок». Паустовский сокрушался: как мало мы знаем о наших знаменитых людях.

В 1966 году для издания «Неделя» написана заметка «Несколько слов о Бабеле». Сугубо положительно о творчестве Саши Чёрного и самого Бабеля. В том же году в «Литературной газете» опубликован некролог «Великий дар» на смерть Анны Ахматовой. Константин был счастлив, что жил с поэтессой в одно время.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Булгарин дружил с Грибоедовым, они имели совместную переписку и одинаково хвалили творчество друг друга. И вот Александра Сергеевича не стало — он трагически погиб вдали от родного края. Как это случилось? Фаддей не знал, он лишь мог предполагать, объяснив причину ненавистью персов к армянам, в результате чего и случилось непоправимое, случайной жертвой чего Грибоедов и оказался. Надо сказать, Александра Сергеевича обычно любили. Он был вхож в императорские и шахские дворы, всюду принимаемый с воодушевлением. Даже смерть заставила скорбеть всех, с кем он был знаком. Его гибель опечалила население России, Грузии и Персии. Теперь же — на 1830 год — становилось важным опубликовать произведение «Горе от ума», так ещё и не получившее официального издания.

Несмотря на посмертный почёт, юный Грибоедов симпатий у людей не вызывал. Он спокойно взрослел, выучился и определился с жизненными предпочтениями, тогда как до его нужд никто, кроме родных, не нисходил. Когда у него появились друзья вроде Булгарина и Греча, симпатии к нему наконец-то проснулись. По причине способности к овладению иностранными языками, Грибоедов получил направление в Персию, с чем связано последующее его существование, в том числе и творческие порывы.

Если читателю интересно, при каких обстоятельствах произведение «Горе от ума» создавалось, то Булгарин поясняет — делал это Грибоедов далеко от России: в скуке по родным и по друзьям. Когда ему становилось невмоготу, Александр Сергеевич садился и работал. Поэтому, невзирая на случившееся в 1829 году трагическое событие, необходимо признать — стремление к России позволило Грибоедову создать «Горе от ума». Расценивал ли он сам подобный творческий порыв за нечто для себя важное? Он давал читать текст друзьям, получал восторженные отклики, и всё же оставался известным в узких кругах. Пусть Булгарин и говорит, будто к концу двадцатых годов представление о содержании «Горе от ума» имело значительное количество россиян.

Пребывая вне России, Грибоедов отчего-то чувствовал себя в изоляции. Персия для него стала подобием далёкой страны, куда не доходят известия о происходящих в Европе событиях. Какие политические процессы имеют место, например, во Франции? Чем живёт французская нация? Не письма он ответные просил слать, а сведения о событиях, совершенно разного содержания. Хотя бы нечто иное, что на самую малость способно приблизить к европейским реалиям.

Фаддей показал Грибоедова противником войн. Якобы не терпел Александр Сергеевич насилия, более склонный к мирному течению жизни. Вместе с тем, он был рад успешной осаде Россией турецкого Карса в 1828 году. То есть Булгарин продолжал создавать противоречивое мнение. Говоря, будто Грибоедова любят, сказывал — прежде не любили. И вот касательно продолжения политики военными методами: должен стремиться к мирному разрешению конфликта, сам же выражая удовлетворение противоположной событийности. А может путался непосредственно Фаддей, писавший заметку по поводу столь неожиданного для него происшествия, каковым явилась преждевременная гибель друга.

Цели сообщить о Грибоедове больше Булгарин не ставил. Он сказал ровно то, что укладывается в рамки воспоминаний, дав некоторую вольность, кратко изложив ряд моментов взросления. Но ни про участие в Отечественной войне 1812 года, ни про семейную жизнь — он оговариваться не стал. Вполне хватило для создания определённого портрета, которого для Фаддея было вполне достаточно. Сообщать более тог не требовалось. Да и читателю нет нужды знать абсолютно всё — о том успеют рассказать биографы из современников Александра Сергеевича, а также далёкие потомки.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Гиммельфарб создал мнение — Эмиль Золя писал эротику и слыл за порнографа. Создав, сам же начал подобное утверждение разрушать. Не стал ли Борис делиться с читателем собственной точкой зрения? Он сам сознаётся — наследие французского классика осилить невозможно. Чем неимоверно лукавил. Золя создал не так уж много. Другое дело, что на русский язык он мог быть к 1930 году переведён довольно плохо. Как же исправить ситуацию? Например, написать биографию, представив Эмиля в качестве предвестника социалистической революции. И пусть Золя будет назван только утопистом, зато к нему обязательно следует обращаться гражданам Советского Союза. Потому не должно быть слухов! Лучше заменить знание о чём-то со слов других на выработку личного мнения, посредством знакомства с первоисточником.

Золя — это, прежде всего, обозреватель времени правления Наполеона III. Почти не осталось жизненный сферы, в которую Эмиль не заглянул. На страницах его произведений оживал и сам президент-император, были задействованы и стремящиеся жить за счёт чужого горя, в том числе и ушлые люди, готовые объегорить каждого, лишь бы иметь с того выгоду. Но больше Золя принято ценить за обнажение проблем социального дна. Французы тогда стремились к борьбе за классовые права? Гиммельфарб в таком предположении уверен. Как-то позабыл он про иную страсть французов — в течение ста лет не угасавшее желание объединиться в коммуну. Вот при таких обстоятельствах и вырисовывался портрет Золя, чтобы перейти к изучению оставленного им в наследие человечеству творчества.

Борис предпочёл уделить внимание циклу «Ругон-Маккары». Подробно, смакуя нюансы, разбираясь с каждой деталью, для читателя сплеталось представление о литературном труде Эмиля Золя. Чем полезно именно подобное изложение? Можно лишить себя удовольствия непосредственного знакомства с текстами, согласившись принять авторскую интерпретацию исследователя. Но разве будет виден сам автор? Ответ очевиден: нет. Если о чём и узнает читатель, так это о предпочтениях биографа, желающего утвердиться в одном или разубедить в чём-то других. Оттого и упоминал Гиммельфарб восприятие Золя современниками в качестве создателя эротических романов, тогда как ничего подобного и близко нет. Впрочем, а было ли вообще таковое мнение? Пара романов ведь не может служить характеристикой для творческого наследия вообще.

Для Бориса Эмиль — утопист. Читатель должен знать о романе Золя «Труд», где показано прекрасное будущее — рай для общества. На нём и основывал свои утверждения Гиммельфарб. Может Эмиль и допустил вольную трактовку обязательного к свершению коммунистического будущего, в котором каждому воздастся по потребностям — никто тем не будет обижен. Борис это воспринял утопией. Почему? Остаётся предполагать. Может не стремились советские граждане к подобному, желая видеть своё будущее каким-то иным, либо Гиммельфарб вовсе в подобное не верил.

Говоря о Золя, считается нужным рассказать о деле Дрейфуса. Борис к нему не проявил интереса. Ему показалось лишним говорить о чём-то сверх сообщённого. Если его интересовала жизнь писателя — хватит краткой справки о детстве и о первых шагах на литературном поприще. Дальше имели значение сугубо идеи, к чему и обратился с желанием разобраться Борис Гиммельфарб. Не скажешь, чтобы у него получилось создать для читателя верное восприятие Эмиля Золя. Скорее нужно вернуться к тому, с чего начинался разговор о монографии — создано определённое мнение, должное быть разрушенным. Собственно, Борис мнение создал и старательно его разрушал. Симпатий к Золя он совершенно не испытывал. И антипатий он не имел. Просто сообщил, может быть, о чём его попросили.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Читатель неизменно спрашивает себя: как умер Джек Лондон? Исследователи его творчества придерживались разных точек зрения. Никого из них не устроил ответ жены писателя. Разве мог человек с твёрдыми убеждениями пасть жертвой слабости? Чармиан сказала, что Джек специально изводил организм. Ему строго запрещалось есть мясную продукцию, чем он пренебрегал. Ему становилось всё хуже, а он поглощал мясо в ещё большем количестве. Как итог — Джек Лондон умер при всем кажущимся подозрительными обстоятельствах. Может Чармиан о чём-то отказалась рассказывать, создавая скорее оправдывающую Джека легенду, нежели способствуя истине? Пусть Лондон окажется стремящимся умереть от поедания мяса, но никак не человеком, принявшим излишнее количество обезболивающего препарата. Конечно, подлинно узнать уже не получится. Да и не акцентировала Чармиан на том внимание. Она просто рассказала, чему явилась свидетелем, а также сообщённое ей непосредственно Джеком.

Чармиан и Джек познакомились благодаря литературной деятельности. Лондон в те годы старался встать на ноги, у него наконец-то появился шанс стать писателем с большим влиянием. А она — тогда ещё под фамилией Киттредж — рецензировала некоторые его произведения до выхода из печати. Дальнейшая жизнь складывалась вне близкой связи. Лондон жил браком с первой женой, у него родились дети. Джек имел отношения и с Анной Струнской. К этому Чармиан не приковывала внимания читателя, посчитав более нужным сообщить о том, что было до, и, разумеется, после.

Можно долго повторять — Джек сам о себе хорошо рассказал. Его портрет прекрасно воссоздаётся по оставленным им художественным и нехудожественным трудам. Но о чём-то он умалчивал. Так читателю сообщается о тяжёлом детстве, когда Джек вполне был готов подбирать оброненную на землю еду школьными товарищами прямо у них на глазах. Однажды Лондон и вовсе украл кусочек мяса из корзинки. С десяти лет он постоянно трудился, о чём Джек рассказывал и сам. Да, он трудился порою по тридцать шесть часов. Облегчение пришло, стоило стать ему устричным пиратом. Довелось ему поработать и в рыбачьем патруле. Чармиан лишь вторила за Джеком, некогда говорившем, что никогда он не будет более заниматься физическим трудом, предпочтя ремесло писателя. Что же, читатель знает, как тяжело приходилось впоследствии, ведь чего не сделаешь качественно сам, то криво сделают другие. И в этом будет трагедия жизни Джека тоже.

Чармиан сообщает читателю кратко об экспедиции на Аляску, первом плавании к берегам Японии, а потом и работе военным корреспондентом на театре русско-японской войны. Как раз после возвращения с войны жизнь Джека покаталась под один из постоянно случающихся с ним откосов — первая жена решила подать на развод. Так наступило время для отношений с Чармиан. И читатель ждал каких-то подробностей, но их не было. Тут два варианта — Чармиан об этом умолчала, либо перевод её произведения был выполнен не полностью.

Помимо писательской славы, Джек Лондон не мог благодарить провидение за другое. Во всём жизнь обходилась с ним жестоко. Семейного счастья толком не обрёл, не стал он и толковым социалистом, разругавшись с поддавшимися в популизм деятелями соцпартии. И здоровье его подвело в период подлинного расцвета: он умер в сорок лет. Нет однозначного суждения и о его творчестве. С одной стороны он нетерпим за взгляды, расходящиеся с представлениями о гуманизме. С другой — некоторые работы вошли в золотой фонд литературного наследия. И всё же должно быть ясно — Джек Лондон был разносторонней личностью, чем и остаётся поныне интересен.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Попробуй собрать разбросанное, кем-то объединяемое, будучи изначально разделённым. Таков принцип изучения наследия Мережковского. Активный писатель и исследователь человеческого творчества, Дмитрий распылял внимание, прежде всего лично для себя. Он брался структурировать бывшее ему неизвестным, переосмысливая и созидая на собственный лад. Так выходили из-под пера портреты из всемирной литературы. Особой цельности они не представляли. Тем, кто был знаком с упоминаемыми Мережковским писателями, для тех статьи Дмитрия не представляли интереса. Да и он сам черпал информацию из разных источников, порою опираясь на единственный известный ему факт. И всё же в 1897 году сборник «Вечные спутники» был опубликован.

Подготавливая заметку о «Флобере» в 1888 году, Дмитрий скорее нарабатывал способность отмечать важное. Это если и можно чем назвать, то только набором фактов. К 1889 году, проникнутый произведениями древнегреческих трагиков, он брался за понимание «Сервантеса». Высказавшись изрядно о гениальности «Прометея прикованного» за авторством Эсхила, соизволил перейти к разбору «Дон Кихота». Устав подмечать неточности, пересказал сюжет и сконцентрировался на Санчо Панса, посчитав важным разобраться в смысле существования оруженосца главного героя, найдя в нём достойного любого общества человека, что оного обычно принимать не желает, несмотря на должные быть обретёнными блага.

Оптимальный подход в критических разборах Мережковского отмечается уже с 1891 года. Он рассмотрел портреты «Кальдерона» и «Марка Аврелия». За испанским драматургом Дмитрий отметил переход от религиозных таинств к согласию с мистическими материями, чем позволял возникнуть гению Шекспира. Кальдерон одинаково позволял появляться на сцене высшим мира сего и простым людям. И по традиции Дмитрий разобрал ряд произведений. Говоря о Марке Аврелии, поведал кратко о печальной участи императора, философа и воина в одном лице. Сказал, что тот стремился к благополучию всех, но осознавал, что империя достанется сыну — жадному Коммоду, чему не стал противодействовать. Не забыл Мережковский и о дневнике Марка Аврелия, разобравшись с некоторыми размышлениями.

В 1893 году Дмитрий обратился к рассмотрению «Монтаня». Главное заключение — тот во всём следовал гуманизму. Тогда же составлен очерк «Акрополь», где было сообщено о желании побывать в Афинах, посему поделился мыслями о Греции вообще, особенно отметив Спарту. К 1895 году составил статью «Плиний Младший», основывая суждения на цитировании сохранившихся писем. Определил Плиния, как жившего в худший из периодов цезаризма. Проникнутый идеями гуманизма сам, Мережковский стремился найти тому подтверждение в трудах живших до него. Потому-то его интересовали Монтань, Марк Аврелий и Плиний Младший. Существенно важно увидеть жестокость Марка Аврелия к христианам, но при сохранении человечности. Так и Плиний мог о чём-то судить, из чего Дмитрий делал вывод, что тем самым он говорил о необходимости щадить рабов.

Сборник «Вечные спутники» предваряет «Введение», написанное в 1896 году, Дмитрий верно определил, какое мнение о литераторах прошлого он не имей, иного мнения будут придерживаться последующие поколения. Но он не учёл такое же переосмысление уже его трудов. И будет наглядно определяться предвзятость суждений. Если ему нечто казалось верным, это не означало, что его современникам оказывалась близка такая же позиция.

Вместе с тем, с 1896 года наблюдается провал в критических изысканиях Мережковского. Он судил излишне навязчиво. Взять для примера статью про «Ибсена», где рост читательского внимания обоснован за счёт стремления писателя потакать патриотическим чувствам сограждан. Прочее в статье — попытка разбора произведений, в основном заключающаяся в их пересказе.

В 1914 году выйдет первое полное собрание сочинений Дмитрия, где в первую часть «Вечных спутников» включат статьи «Трагедия целомудрия и сладострастия» за 1899 и «Гёте» — 1913 год. Первая касалась постановки трагедии Софокла. Вторая примечательна напоминанием читателю о увлечённости Наполеона «Страданиями юного Вертера».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что есть человек? Кто он? Откуда? Зачем об этом вообще задумываться? Какая разница, кому ты обязан жизнью? Разве это должно сказаться на совершаемых тобой поступках? Забыть былое и не вспоминать, видя в том утопию человечества — обретение одинакового счастья для всех. Но не так просто это осуществить. Не пытался и Морис Дрюон. Он отчаянно искал следы прошлого, уходя в поисках на просторы Южной Америки и даже находил отголоски былого среди населявших Хазарию иудеев. Стало очевидным следующее: далёкие предки не имеют значения, когда важнее оказывается понимание жизни ближайших тебе по времени поколений. Так, например, для Мориса огромную важность имело самоубийство отца в возрасте двадцати одного года. Имело значение и обстоятельство появления на свет — в Париже под обстрелом немецкой артиллерии. Всё прочее — эпизоды существования, имеющие важность только сейчас, поскольку в дальнейшем они станут всего лишь историей, которой, к сожалению, будут пользоваться потомки для отстаивания уже совершенно иных взглядов.

«Заря приходит из небесных глубин» — первая книга воспоминаний Дрюона, обрывающаяся в самом начале Второй Мировой войны. Становление Мориса прописано обыкновенным детством мальчика, сохранившего в памяти некоторые случаи с ним происходивших событий. Гораздо важнее достижение восемнадцатилетнего возраста, когда Дрюон всё-таки узнал о причинах гибели отца. После этого он уже не переставал думать о самоубийстве, всегда подводя к нему абсолютно все рассуждения. И было отчего задумываться о таком исходе, видя происходившее в стране и мире. Каждый отчётливо понимал рост итальянского фашизма в Европе, вот-вот готовый выродиться в немецкий нацизм. И это на фоне абсурдной политики доживавшей последние годы Третьей республики. Когда требовалось принимать решительные меры, французские политики занимались несущественными законодательными инициативами.

С высоты прожитых лет Дрюон понимал — будущее для него не является очевидным. Он прожил период человеческого существования, наполненный постоянным техническим прогрессом. Некогда казавшееся невероятным — стало обычным явлением. Потому и нельзя знать, каких свершений человек сумеет добиться за следующие сто лет. Оттого Морис сохранял уверенность — доставшееся на его долю останется забытым прошлым, мало кому нужным, стоит случиться хоть какому-то подобию, что ознаменовало середину XX века. В этом Дрюон безусловно прав. Как не помнит потомок о Первой Мировой войне, на самую чуточку лучше зная о Второй. Так следующий потомок, кому предстоит пережить Третью, и вовсе посчитает неважным всё то, что происходило с человечеством прежде.

Всё-таки, как начиналась Вторая Мировая война? Это было странно. Третий Рейх уверенно нарушал установленные против него ограничения, захватывая одну территорию за другой, не встречая сопротивления со стороны западных держав. Всякий политический лидер надеялся на благоразумие Гитлера, якобы он возьмёт нужное ему и тем насытится. Никто и помыслить не мог, будто Третий Рейх поведёт ещё более агрессивную политику. Конечно, на всякий случай меры предпринимались. Только оценить их толк не получается — излишне самоуверенными чувствовали себя западные державы. Нужен яркий пример? Дрюон сам говорит, что проходил подготовку в кавалерийской школе. Он на полном серьёзе собирался скакать во весь опор на танки с шашкой наголо. И это после Первой Мировой войны, печально прославленной неимоверной бесчеловечностью, поскольку на полях сражений применялись боевые отравляющие вещества.

Сам Морис Дрюон на страницах воспоминаний не пытался показать личную важность. Наоборот, читатель должен увидеть слепоту политиков, допустивших развитие истории по наиболее страшному сценарию. Есть на страницах и иные светлые моменты, вроде размышлений о жизни и творчестве Антуана де Сент-Экзюпери. Впрочем, даже Антуан пал жертвой человеческой глупости, исчезнувший, став жертвой жажды людей к самоистреблению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кажется, лучше родных о человеке никто не расскажет. Уж они-то должны знать всё, особенно так интересующее читателя. Никакой биограф никогда не скажет истины, обречённый записывать жизнь человека со слов других, а если является современником, то и делится собственными эмоциями. На деле это далеко не так. Насколько не будь близок, ты остаёшься человеком, наблюдавшим со стороны. Единственная твоя особенность — знание о каких-либо событиях, должных создать более полное представление. Но насколько это соотносится с пониманием непосредственно рассматриваемого? Вот, к примеру, Ксения, дочь Куприна, эмигрировавшая с отцом во Францию, прожившая там порядка тридцати пяти лет и вернувшаяся обратно в Россию. О чём она могла сообщить? Сперва о себе, а потом уже об отце, к тому же и не стесняясь говорить, что лучше понимать родителя она начала благодаря прочим исследователям его жизни и творчества. Осталось рассказывать о времени, поделившись воспоминаниями.

Ксения значительное количество лет прожила без гражданства. И даже имей она французское подданство, для французов всё равно продолжала оставаться иностранкой. Париж так и не принял её, хотя о ней говорили. Она — актриса и модель, известная под именем Кисса. Отец терялся на фоне такой дочери, он — как русскоязычный писатель — не мог рассчитывать на читательское к нему внимание. Но он — Куприн, а Ксения — его дочь. Не известный во Франции — он известен в России, а Кисса — наоборот. Может оттого воспоминания Ксении, пусть и с акцентом на отца, построены вокруг её собственного миропонимания, где большее значение придавалось матери — Елизавете Куприной (в девичестве Гейнрих), воспитаннице Дмитрия Мамина-Сибиряка.

У Ксении имелось сожаление. Не она должна была писать об отце, то полагалось сделать её матери. И Елизавета много говорила о желании написать воспоминания об Александре Куприне, чему, вероятнее всего, помешала её гибель в блокадном Ленинграде. Трудиться над сбережением творческого наследия мужа она уже не могла, покончив с собой. Зато мемуары написала первая жена Александра — Мария Куприна-Иорданская — осветив в них молодые годы Куприна, так и не рассказав об его жизни в эмиграции, чему свидетелем она не являлась. Вполне допустимо предположить, что Ксения взялась дополнить созданные Марией воспоминания, заполнив пустоты французским периодом жизни отца.

Но особенно рассказать у Ксении всё-таки не получилось. Она неизменно сообщала со слов других, и без того известное читателю, либо припоминала различные эпизоды приятных для неё моментов, никак не раскрывающих перед читателем Куприна в новом понимании. Александр остался точно таким же, нисколько не подверженным дополнительному изучению. Скорее лучше указать, как своими произведениями, написанными после эмиграции, он сообщил про себя больше, чем то смогли сделать Мария и Ксения. Он сам формировал собственный облик в представлениях читателя, отчего сторонние исследования ему вовсе оказывались без надобности.

Что же, Куприн и поныне — человек открытый, показывавший с ним происходившее, всегда стараясь писать произведения не о выдуманных обстоятельствах, а чему внимал сам, либо имел возможность услышать рассказываемую им же историю от других. То не сразу становится очевидным. Порою требуются дополнительные источники информации. Взять для рассмотрения хотя бы «Гамбринус». Вроде бы в занимательной манере описана судьба еврея-музыканта, развлекавшего посетителей одесского трактира. Но кто бы то знал, что сообщал Куприн обстоятельства жизни реального человека. Установить то помог, в частности, Константин Паустовский, поделившийся сведениями о том в одной из книг-воспоминаний о собственных молодых годах.

Автор: Константин Трунин

» Read more