trounin.ru

Америка не впечатлила Киплинга. Что в ней такого, чтобы столь увлекательно повествовать, каким образом Редьярд мог постоянно рассказывать про Индию? Может вовсе не стоило писать про американский быт? Но раз заметки о пребывании в Америке были сложены, вскоре последовала публикация. Тяжело сказать, насколько сами американцы обращаются к представлению Редьярда. Скорее всего в той же мере, которая им импонирует представлениями Чарльза Диккенса, на пятьдесят лет раньше рассказавшего об едва ли не аналогичных впечатлениях.

«Американские заметки» разделены на семь частей. Так как путь Киплинга пролегал с запада на восток, сперва были изложены представления о Калифорнии и Сан-Франциско. Пока без особого негатива. Позже Редьярд скажет, почему ему было столь непривычно. Казалось бы, находясь в более близкой по духу стране, нежели Индия, Киплинг должен испытывать радостные эмоции. Однако, он скажет — насколько ему непривычно видеть настолько много белых людей вокруг, какового количества в одном месте он прежде и не видел вовсе.

Далее разговор переходил к особенностям мировосприятия американцев. Тут каждый, причём с самых юных лет, склонен заниматься каким-либо делом, должным приносить ему доход. И у каждого есть оружие. Любой конфликт может омрачиться смертью. Как говорит Киплинг — даже китаец зарубит тебя, поскольку всегда носит с собой топорик. Так читатель переходил к следующей части повествования — к американскому лососю. Киплинг отправился на консервный завод, сперва с удовольствием наловив рыбы. На том заводе работали китайцы, очень быстро наполняя консервы. Затем Киплинг отправился в Йеллоустон посмотреть на гейзеры и индейцев.

Когда прибыл в Чикаго, посчитал этот город за подлинную столицу Америки, отразив самое негативное впечатление, увидев его населённым «дикарями». Любой разговор в Чикаго касался денег, при этом местные имели страсть с постоянному сплёвыванию. С данной проблемой в Америке словно и не пытались бороться, поскольку ещё Диккенс выражал отрицательное отношение именно к данному обстоятельству. Складывалось впечатление, американец едва ли чем-то отличается от европейца, за исключением привычки всегда сплёвывать слюну. Причём, в лучшем случае — в плевательницу, но чаще — под ноги. Не понравилось Киплингу большое количество очень высоких домов, словно люди живут друг над другом многослойно, к тому же умудряясь жить в этажах под землёй.

Остальная часть повествования — армия, мормоны и американские побережья. Армию Киплинг посчитал крайне слабой. Такая более не сможет выстоять, случись произойти конфликту. Может Редьярд судил поверхностно, не полностью разобравшись в данном вопросе, просто не сумев понять особенностей устройства, как в случае с рядом прочих моментов, вроде мормонов, к пониманию которых Киплинг вовсе не имел стремления.

В качестве создания определённого мнения об Америке, данный труд Редьярда Киплинга окажется читателю полезным. Возникнет желание ознакомиться с впечатлениями других писателей, взявшихся отразить мнение спустя ещё пятьдесят и сто лет соответственно. Насколько будет отличаться представление о внутреннем устройстве? И будет ли оно подлинно отличаться? Если брать представленное ко вниманию от Диккенса и Киплинга, особых различий не увидишь, не принимая к рассмотрению обширную часть нюансов. Читатель ведь понимает, Америка до гражданской войны и после — в какой-то мере различны. Однако, берясь за рассмотрение в целом — различий можешь и не увидеть. Даже можно сказать, что представь случаю повернуть время вспять, очень быстро многие свершения американского народа окажутся тут же забыты. При этом, опять же, основное понимание не претерпит изменений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Денис Фонвизин действительно был недооценённым писателем. Или не был? По его творческому наследию не скажешь, будто ему хотя бы в чём-то отказали. Если уже одно произведение осталось в памяти — огромное достижение. Но Георгий Макогоненко настаивает — Фонвизина не оценили по достоинству. Можно, конечно, задаться вопросом: а кто и для чего должен был этим заниматься? Среди писателей XVIII века не так много фамилий, которые остались на слуху. Можно согласиться, что при жизни Фонвизина не случилось публикации ни одного собрания сочинений. Разве в том беда для писателя того времени? Некоторые имели, например, десятитомные собрания, пусть совсем немного погодя после смерти, вроде Сумарокова. Да они остались в том же времени, не перешагнув далее. Нет, Фонвизина оценили по достоинству, какого бы мнения Макогоненко не придерживался.

Что же делает Георгий? Он посчитал за нужное рассказать о творческом пути писателя. И вроде бы наладил пересказ произведений. Только в чём заключался творческий путь? И почему он увязан с правлением Екатерины Великой? Получается, Макогоненко писал об исторической действительности, на фоне которой жил Денис Фонвизин. Насколько такое вообще требовалось? Безусловно, особо много про него не расскажешь. И нечего там измышлять, если с толком пытаться разобраться. Однако, чем-то ведь занимаются исследователи творчества данного писателя. И успешно занимаются! Иным мастерам пера столько усердия вовсе не отдают. А может именно Макогоненко к этому побудил остальных. До него Фонвизиным интересовались Вяземский и Брилиант, а после — Кулакова, Рассадин, Кочеткова и Люстров. Не говоря о многих прочих.

Впрочем, очень часто биографы считают за необходимое поднимать сторонние темы. Это очень удобно для создания требуемого наполнения. А если пишешь о временах Екатерины Великой, материала будет предостаточно. Можно рассказать про совершённый переворот при начале правления, само её правление, обсудить шаткое положение Павла, рассказать дополнительно о тяжёлой доле крепостных, а потом вернуться к Екатерине и Павлу, свести всё к тому, что Фонвизин стоял за право Павла стать царём ещё при жизни Екатерины. Неважно, что темой исследования является непосредственно творческий путь. Не получается у биографов и исследователей оценивать Фонвизина без привязки к происходившим вокруг него событиям. Хотя, занимаясь исследованием творчества, не видишь предпосылок, каким-либо образом соотносящихся с политическими процессами.

Можно постараться найти любое угодное обстоятельство, вновь строя повествование о Фонвизине. Как к нему не возвращайся, находишь однотипные моменты. Это заставляет задуматься о необходимости прекратить изыскания в данном направлении. Если и будет найдено нечто утерянное, сомнительно, чтобы это привело к пристальному вниманию со стороны читателя. И было бы о чём говорить. Найти могут скорее неучтённые переводы художественной литературы. А кто-то может всерьёз заняться непосредственно переводческой деятельностью Фонвизина, учитывая это за его основное занятие. Слышал ли кто-нибудь, что переводил Фонвизин в качестве секретаря главы русской дипломатии? Пусть это не столь важно для понимания личности писателя, всё равно есть определённый интерес. Иначе зачем мы читаем басни в переводе Фонвизина? Но и тут читатель прав. Это в творчестве Фонвизина интересует лишь исследователей, а не рядового читателя, кому принудительно приходится в юношеские годы знакомиться с «Недорослем».

Остановимся на мнении, Георгий Макогоненко способствовал пробуждению интереса к творчеству Дениса Фонвизина в Советском Союзе, провёл соответствующие литературоведческие изыскания, в том числе написал труд о творческом пути писателя. Не станем думать иначе, пусть уже и существовали пособия для учителей, вроде труда Всеволодского-Гернгросса.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мы верим в то, во что хотим верить, и во что нам позволяют верить. Доведись Лео Таксилю жить при других обстоятельствах — не миновать ему инквизиции. Как тут не вспомнить труды Декарта, Ньютона и Канта, не находивших возможности открыто говорить против необходимости соглашения на божественное мироустройство. Использовались различные ухищрения, вроде фантастических миров или увязывания мысли с волей Бога, или воспринимая самого Бога за нечто отдалённое, но продолжающего оставаться центральным элементом всего сущего. Но то мужи учёные, умевшие рассуждать! Таксиль поступил гораздо проще, решив искать в Библии противоречия. Он стал критиком мифологических сюжетов, как сказали бы ныне. Насколько оправдано столь серьёзно воспринимать кем-то написанное до тебя? Впрочем, Лео был вынужден поступать именно так, следуя сложившимся жизненным обстоятельствам. А ежели кто подумает, будто до него таким образом не могли мыслить, тем необходимо вспомнить о религиозной составляющей Великой Французской революции.

Насколько вообще Ветхий Завет известен рядовому читателю? В значительной массе — самое начало, где говорится о сотворении мира, грехопадение Адама и Евы, вплоть до убийства Авеля. Что описывается после, набор разрозненных обстоятельств. Где-то там случится потоп, в каких-то ситуациях Бог насылает прочие кары небесные, и вот вырисовывается линия, следуя которой по ряду ответвлений предстоит дойти до рождения Иисуса Христа. Что на этом пути именно случилось? Рядовой читатель только и может развести руками. Поэтому, обращаясь к труду Лео Таксиля, должен быть готов внимать переосмыслению библейских событий, толком о них никогда прежде не имея представления. Насколько было оправдано так глубоко погружаться? Значит, автор посчитал за нужное перечислить все самые малость важные для него обстоятельства.

В какой же мере читатель вообще готов верить в представленное его вниманию в Ветхом Завете? Зная о том, что Библия — есть переосмысленная мифология евреев, читатель её за таковую и принимает. Поэтому какой смысл искать несоответствие действительности по мифологическим преданиям? Отчего-то не нашёлся ещё автор, с таким же усердием опровергающий, допустим, мифы Древней Греции. Кто-нибудь уличил Гомера в составленной им «Илиаде»? То есть труд Таксиля должен восприниматься за подобие критического разбора литературного произведения. Всем ведь известно, насколько Дюма вольно обращался с историческими фактами? Но кому есть до того дело? В случае религии — дело как раз есть. И это случается всякий раз, когда религия поднимается на уровень влияния, навязывая человеку необходимость веры в определённое, а затем она начинает стремиться обратно к низведению до состояния неприятия — именно в начале этого стремления появляются люди, подобные Лео Таксилю, считающие за необходимое в максимально короткие сроки данный процесс ускорить.

Никто не оспорит слов, написанных в «Забавной Библии», кроме религиозных деятелей. Читатель, кому интересна религия сама по себе, возьмётся за изучение уже истории самого христианства. Поймёт, насколько всё было много раз переосмыслено, как рождались и умирали религиозные течения, про великий церковный раскол, и про дальнейшие расколы, когда уже сами верующие обвиняли друг друга в несоблюдении религиозных обрядов. И тогда читатель сам придёт к вполне очевидному для себя выводу. А если читатель склонен видеть окружающий его мир, умеет понимать происходящее, для него «Библия» останется именно мифологией еврейского народа. Тогда не появится желания искать противоречия в текстах. Этому просто надо верить. Ежели это так — право на веру есть у каждого. Главное, в таком случае, не запрещать другим верить в более близкое их миропониманию.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Знаете, что более всего тяготило Джулиана Барнса? Собственная мать относилась к его литературным трудам с осуждением. Она отказывалась их воспринимать. А знаете почему? Даже Барнс о том не скажет. И не каждый читатель о том сможет поведать, в силу некоторого рода отсутствия умения читать даже не между строк, а сводить понимание прочитанного под определённую форму способности осознать. Джулиан писал не о настолько уж важном. О чём не беритесь рассуждать — вы не поймёте, пока не начнёте смотреть в сущность вещей. Каково было матери Барнса брать произведение сына в руки, постоянно читая об одном? Если сказать точнее, Джулиан действительно всегда пишет о смерти. Только не о смерти чего-то нам понятного. Нет, пишет он о смерти сперматозоидов, всякий раз выбрасываемых им впустую. Теперь вы понимаете, каков литературный путь Джулиана Барнса, у которого на каждой странице можно встретить смерть.

Гложет обида Барнса. Не хотят его понимать родные ему люди. А для кого он тогда творит? Ведь не настолько важно, каким тебя примут незнакомые тебе люди. Гораздо важнее ощущать поддержку наиболее тебе близких. Но нет в жизни счастья, зато читательского внимания с избытком. Заслуженный творец художественного слова, создающий истории, которые с удовольствием читают проникнутые европейским духом. Умирают представители старших поколений, до кого Барнс так и не донёс важности им создаваемого. Умирают все, даже куры. Чем ещё остаётся заниматься Джулиану? Он всё-таки вспоминает, вновь подводя читателя к самоудовлетворению, распаляясь до огонька. После смерти всё равно никогда не осудят, ни оставшиеся жить дальше люди, ни встречающие умершего в других пространствах.

Вновь берясь за книги Барнса, желаешь посмотреть в глаза его преданным читателям. Кто вы, кому нравится подобного рода литература? Годы идут, вас не становится меньше. Вы проникнуты европейским духом? Или всё-таки стоите выше этого? Если понять соотечественников Джулиана ещё можно, к остальным возникают вопросы. Не думается, будто где-нибудь в мусульманских странах о Барнсе отзываются с добром, а если печатают, то в виде брошюр, убрав из текста всё лишнее, негодное ко вниманию, да и совершенно бесполезное. В России же Барнса вовсе вскоре могут запретить, чтобы он более не занимался пропагандой отказа от сами понимаете чего. Поэтому, кто ещё не успел прочитать, смело поспешите. Или не спешите, если не хотите брезгливо прикасаться к наполненным смертью страницам.

Джулиану подлинно нечего бояться. Будучи настолько открытым перед читателем, ни в чём не сможешь его упрекнуть. Другое дело, насколько читатель готов внимать откровенности такого рода. И желает ли он прикасаться к подробностям личной жизни писателя. Ознакомиться с мыслями о родственниках, взгрустнуть над укорами матери, посочувствовать: не возбраняется. Остальное — дело личных предпочтений. Кому-то Барс покажется близким, сможете с ним разделить своё одиночество.

К данному труду, как и ко многим прочим, написанным Барнсом, в прежней мере подходят когда-то сказанные строчки: «Так или иначе, но результат получился неважный, скучный, малоинтересный, откровенно зевательный, по диагонали читательный и потом уже откровенно листательный. При чтении удручают различные факты, выдаваемые читателю от случая к случаю, постоянные прыжки от одного к другому, много левой и ненужной информации, уводящей читателя в сторону». И это добрые слова, которые можно повторять при каждом знакомстве с любым трудом Джулиана Барнса. Иначе ничего хорошего сказать не получится.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если читателю нужно сухое описание обстоятельств жизни Фонвизина, то труд Кулаковой для него вполне сгодится. Останется закрыть глаза на притягивание воззрений исследуемого писателя под нужды социалистического строя. От этого никуда не денешься, так как именно подобного рода литераторы почитались в Советском Союзе, более прочих изучались, чьё наследие оберегалось, став доступным и для потомков. А кто не был угоден социалистическому строю, те писатели остались в прошлом, может никогда более не способные приковать внимание потомка. Поэтому, как бы того не хотелось, нужно всегда уметь подходить с пониманием. Когда-нибудь будет выработан новый подход, не такой, какой был в Российской Империи, Советском Союзе или Российской Федерации, а некий иной, которому всё равно когда-нибудь быть. И раз перед читателем труд Кулаковой о Фонвизине, надо понимать творчество Дениса Ивановича именно через призму мышления автора.

Кулакова не использовала в тексте описания бытовых неурядиц. Разве нужно знать читателю, какие проблемы со здоровьем имел Фонвизин? Или какой интерес в знакомстве с письмами, когда с оными можно ознакомиться и без помощи данного исследования? Любовь смотрела глубже, стараясь разглядеть детали, доступные для внимательного исследователя. Например, разве нельзя найти в творчестве Фонвизина черты родителей? Кто-нибудь из персонажей произведений ведь должен быть похожим на отца… Пусть таким станет Стародум.

И всё-таки Любовь Кулакова использовала элементы биографии Фонвизина. Иного и быть не могло, так как показалось бы странным. Как известно, Фонвизин вёл род от иностранца, прибывшего на Русь в период Смутного времени. С той поры предки Дениса Ивановича обрусели, поэтому искать в его крови часть фон Визина становится бесполезным занятием. Говорит Кулакова и про самый примечательный момент из детства Фонвизина, когда он честно ответил учителю, что не знает ответа на заданный вопрос. Хотя, отчего бы в меру образованному человеку не знать, куда впадает Волга? В прошлом были иные дисциплины, где такого рода информация могла статься за бесполезную. Поэтому, уж лучше говорить про склонность Фонвизина к языкам, благодаря чему он и состоялся в жизни, поскольку за успехи в учёбе сразу был определён в переводчики: его труд использовался при царском дворе.

Что до творчества Дениса Ивановича, оное у современников вызывало споры. Самое главное, вокруг чего разгорались страсти, так это нежелание части общества принимать позицию Фонвизина, согласно которой иностранное произведение можно переделать, создав по русскому образу и подобию. Разве таковое не кажется кощунственным? При Фонвизине видимо до такого никто не додумался, никогда чужое не выдавая за своё, пусть и в уже изменённом виде. Но такие споры возникали в начале творческого пути Дениса Ивановича, в дальнейшем он находил силы и для своего личного творчества. Опять же, было бы желание найти сходство с заграничной литературой, либо отныне Фонвизин делал такие перемены, что быть полностью уверенным в переделке не получится.

Что до жизненных обстоятельств Дениса Ивановича, он стался неприятен царствующему лицу, сугубо из-за нахождения под покровительством Панина, вероятно считавшего, что императрице не дело занимать трон законного наследника — Павла. Что из этого вышло? Ничего хорошего. Кулакова не стала распространяться, насколько Фонвизин страдал от опалы, так и не увидев изданным собственного собрания сочинений. Но всё это лишь может дополнить повествование, как и анализ произведений Дениса Ивановича, выполненный Кулаковой.

Как итог, данный труд следует признать полезным в качестве одного из жизнеописаний Фонвизина.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во втором выпуске «Северной пчелы» за 1831 год в разделе «Внутренние известия» опубликована заметка «О разрешении императора поднести ему роман Булгарина «Пётр Иванович Выжигин» с приведением письма об этом Бенкендорфа». Булгарин по праву издателя считал необходимым делиться своими успехами на ниве художественной литературы. В седьмом выпуске — рецензия на «Путевые записки» Геракова. В восьмом выпуске — рецензия на «Исторические записки» Маржерета. Несмотря на значимость данного труда, приходилось укорять переводчиков в нерадивости. В девятом выпуске — рецензия на «Сочинения, переводы и подражания в стихах» Масальского. В одиннадцатом выпуске — рецензия на «Краткое извлечение из Истории государства Российского, для юношества». Фаддей посчитал издание слишком маленьким по объёму за просимые за него деньги, отметил неточности в содержании.

В семнадцатом выпуске — повествование «Букинист, или Разносчик книг». Булгарин описал встречу Александра Македонского и Диогена. В тридцать первом и тридцать втором выпусках — отзыв на первую постановку комедии Грибоедова «Горе от ума». Постановка ожидалась с большим трепетом, но оказалась неудачной. В сорок первом и сорок втором выпусках — повествование «Полчаса в передней присутственных мест». В том же сорок втором выпуске в разделе «Новые книги» — «О своём романе «Пётр Иванович Выжигин» и его критиках». В сорок девятом и пятидесятом выпусках — рецензия на «Царствование царя Алексея Михайловича» за авторством Берха. В семьдесят пятом выпуске — рецензия на «Сочинения» Веневитинова. С какими рецензиями Булгарина не знакомься, полезного зерна вынести не сможешь.

С семьдесят восьмого по восьмидесятый, в девяносто четвёртом и сто восьмом выпусках — повествование «Отрывки из тайных записок станционного смотрителя на Петербургском тракте, или Картинная галерея нравственных портретов». Суть сводилась к тому, что о людях высокого ранга нужно судить, начиная с людей ранга наименьшего, поэтому для рассмотрения взят станционный смотритель.

В сто пятьдесят шестом и сто пятьдесят седьмом номерах — письмо к Ушакову «Наше положение и наш долг», где рассматривались заслуги русского народа в победе над великими полководцами и хворями. В сто семьдесят первом выпуске — диалог «Рассудок и холера». В сто восемьдесят третьем, сто восемьдесят четвёртом, сто восемьдесят девятом и сто девяностом — повествование «Похвальное слово безграмотным, читанное студентом безграмотности в Ахинее (Атенее то ж), на острове Мадагаскаре, и посвящённое кандидату безграмотности и бессмыслицы высшего училища в земле кафров и готтентотов, неподалеку от мыса, называемо­го португальцами Мысом Доброй Надежды (которая однако ж не исполнилась, ибо надежда и обманчивость родные сестры), издателю журналов «Микроскопа» и «Сплетней», и проч. и проч». Довольно сумбурное изложение продолжилось в выпусках со сто девяносто шестого по сто девяносто восьмой, в двести двадцать седьмом и двести двадцать восьмом повествованием «Письмо копииста Мирона Бульбулькина к издателям о премудрости и суете мира сего».

В двести двадцать втором и двести двадцать третьем выпусках — поучительная статья «Беседа с крестьянами о нынешних обстоятельствах», сообщаемая как «Письмо к сельскому священнику о холере». В статье говорилось, насколько важно до людей доносить необходимость соблюдения предписаний медиков. Тема получила развитие с двести сорок первого по двести сорок третий выпуск — «Письмо к В.А. Ушакову из Дерпта в Москву от 16 октября 1831».

В двести сорок седьмом выпуске — рецензия на произведение «Пан Подстолич» Массальского. В двести шестьдесят шестом выпуске — рецензия на «Русскую Библиотеку для немцев, издаваемую Карлом фон Кноррингом». В двести восьмидесятом, двести восемьдесят первом и с двести восемьдесят четвёртого по двести восемьдесят восьмой выпуск — «Письма из Петербурга в Москву к Ушакову», содержавшие рассказы о делах театральных и литературных.

Автор: Константин Трунин

» Read more

С шестьдесят девятого по сто второй выпуск «Северной пчелы», общим числом в семь выпусков, были изданы «Письма провинциалки из столицы». Булгарин брался показать обывателю, какой должна восприниматься светская жизнь. Выходила не совсем радужная картина, так как писавшая письма девушка не видела ничего хорошего в столичной жизни, поскольку была лишена возможностей, какими обладала в провинции. Правильно ли было покидать родное гнездо, перебираясь ближе к высшему свету? Вот на этот вопрос Фаддей и пытался ответить, может сразу и не понимая, каким образом придётся дополнять письма.

Провинциалке тяжело пришлось в столице на первых порах. Некогда она блистала, теперь ей никто не уделяет внимания. Более нет ажиотажа вокруг её появления в обществе, она остаётся незаметной, да и имеющая мало способностей сама хоть где-нибудь появиться, чтобы её окружили почитатели. Приходится с этим мириться, оставаясь посредственностью. Попробуй в столице попасть на бал… Не попадёшь!

Радостей в столичной жизни вовсе нет. Казалось бы, есть естественные возможности получать удовольствие, взирая на красоты природы. Да вот нет этого в Санкт-Петербурге. Солнце на небе — редкий гость, скорее всё до горизонта затянуто серостью, постоянно льёт дождь, служащий дополнительной причиной для скверного настроения. Впору подумать, будто столица наводнена рыбами, поскольку люди тут жить не должны из-за повсеместной сырости.

Можно ходить на музыкальные концерты. Но и там скука смертная. Сходишь пару раз, а более не захочешь: всё равно дают одинаковые представления, без какого-либо разнообразия. Появления новых лиц можешь не ждать, оттого и застоялось всё в столице, словно кругом подлинное болото. Можно ещё ходить по театрам. Из всех получается выделить русский и французский, и итальянскую оперу. Что касается немецкого театра — туда лучше не ходить, о нём вовсе предпочитают не вспоминать, потому и про его посещение никому не расскажешь. Ещё можно пройтись по магазинам, вот чего в жизни столичного человека с избытком — хотя бы таким образом сумеешь разбавить скуку великосветского постоянства.

В последних письмах Булгарин всё-таки позволил автору писем добиться внимания, скинуть одолевавшую хандру, оживиться и обрести надежду на исправление к лучшему. Случилось долгожданное — удалось попасть на бал. Перед этим следовало сделать все приготовления. Вот с этим возникли затруднения. Во-первых, не могла найти парикмахера, а кого находила, тех не получалось уговорить уделить внимание именно ей. Во-вторых, с невероятным усилием пришлось добиваться изготовления платья, пошитого аккурат к необходимости уже отбыть на бал.

Что до самого бала, там провинциалка произвела фурор. Всякий желал танцевать именно с нею, она ни минуты не сидела, постоянно приглашаемая. Всем понравился её вид, платье и причёска… как бы сказали тогда в столице — куафура. Что до прочих дам на балу, то было сделано наблюдение, согласно которому получалось, что дамская мода всегда идёт следом за покроем военных мундиров.

Если всё было именно так, как описал это Фаддей Булгарин, то остаётся поблагодарить его за оставленные свидетельства очевидца. Неважно, насколько правдиво изложены письма, одна из точек зрения потомком была услышана, выработано представление о светской жизни, касавшейся интереса молодых людей тех лет. И не так важно, как именно потомок должен реагировать на обстоятельства светской жизни одного из прошлых веков, важно именно видеть и внимать. Вполне вероятно именно из-за таких обстоятельств Булгарин всё чаще предпочитал уезжать из столицы, особенно после той памятной поездки по Ливонии.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В третьем выпуске «Северной пчелы» за 1830 год Булгарин изложил мнение «Взгляд на Россию в 1829 году», где сравнивал политическую карту с небесными телами, согласно чему получалось, что ничему не дано стоять на месте, всё должно находиться в постоянном движении. Особенно радовал Фаддея успех России в военных действиях с Турцией. В том же номере от лица издателей было написано послание «Северной пчелы» к «Северному муравью» с надеждой на успешность начинания сей новой литературной газеты.

В четвёртом и пятом выпусках — рецензия на альманах «Северные цветы на 1830 год». В одиннадцатом и двенадцатом выпусках — на альманах «Денница». В тринадцатом выпуске опубликовано обращение к издателю «Русского инвалида», которому сообщалось, что со страниц «Северной пчелы» раздаются не ругательства, а критика по существу. В тридцатом выпуске — анекдот про Пушкина, взятый из английского журнала. В том же выпуске — статья «Светская известность».

В тридцать втором, тридцать четвёртом, тридцать шестом и тридцать седьмом выпусках — хвалебная рецензия с продолжительным пересказом содержания на «Монастырку» Погорельского. В тридцать пятом и тридцать девятом выпусках — отзыв на седьмую главу «Евгения Онегина» за авторством Пушкина. Булгарин выражал разочарование, не видя в действии ничего, кроме одного события, как Татьяну увозят из Москвы в деревню. Для разбавления критики Фаддей добавлял воспоминания о некогда приятном прочтении поэмы «Руслан и Людмила». В сорок четвёртом выпуске — рецензия на «Учебный исторический, хронологический и критический курс французской словесности, изданный для употребления в училищах господином Ферри де Пиньи».

С семьдесят четвёртого по семьдесят шестой выпуск — публикация письма «Дерптская жизнь». В девяносто первом выпуске — «Письмо из Карлова на Каменный остров». В девяносто четвёртом выпуске — «Второе письмо из Карлова на Каменный остров». В сто девятом — «Письмо в Дерпт о девице Зонтаг».

В сто десятом выпуске — рецензия на вторую часть «Истории русского народа» за авторством Полевого. Теперь Булгарин убеждался в прежней правоте, вполне уверенный — будет труд, ничем не уступающий историческим изысканиям Карамзина. В сто шестнадцатом выпуске в разделе «Петербургские новости» — «Письмо в Москву, к В.А. Ушакову». В сто двадцатом выпуске — ещё одно послание Ушакову: «Письмо из Петербурга в Москву». Поднималась тема вспышки холеры. Булгарин поделился мнением, почему в Азии от этого заболевания умирают в большом количестве, а в России всё не так плохо. Причиной назван уровень медицины. Ведь в Азии придерживаются знахарства, отказываясь от советов медиков, тогда как русские скорее прислушаются к словам лекаря. Исключением являются старообрядцы, отказывавшиеся следовать наставлениям медиков, отчего смертность среди них остаётся высокой. В сто двадцать шестом выпуске — ещё одно письмо Ушакову о холере, где отражена позиция царя, требовавшего строгого исполнения карантинных мер.

В сто двадцать девятом выпуске — рецензия на «Состояние Российской державы и Великого княжества Московского» за авторством Жака Маржерета, бывшего на Руси в Смутное время. В России не первый век ожидали публикации данного издания, наконец-то оно состоялось. В сто сорок третьем выпуске в разделе «Внутренние известия» — публикация сведений о варшавском восстании.

В сто пятьдесят пятом выпуске — статья «О русской журналистике», написанная от лица издателей. Читатель уведомлялся, что как бы не было велико количество журналов, появляющихся всё в большем количестве, «Северная пчела» продолжит оставаться такой же, какой является. Никто и не думает обращать внимание на успехи или неудачи других журналов. Поэтому читатель должен понимать, насколько издание «Северной пчелы» останется постоянным, тогда как другим газетам и журналам ещё предстоит побороться за право на существование.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во втором выпуске «Северной пчелы» за 1829 год опубликована заметка «О новом журнале на 1829 год под названием «Бабочка, дневник новостей». Читатель уведомлялся, на какое издание ему нужно будет обязательно обратить внимание. Однако, в четвёртом выпуске опубликовано опровержение — «Последнее предостерегательное известие о журнале без имени издателей «Бабочка». Получалось, реклама так и не была оплачена, вследствие чего издатели «Северной пчелы» посчитали нужным предостеречь читателя, называя «Бабочку» изданием на авось.

В восьмом и девятом выпуске — отзыв на постановку «Семирамида». В одиннадцатом выпуске — на постановку «Пётр Пустынник». В двадцать втором — на постановку «Танкред». Все это отзывы на произведения, сочинённые Россини. В двадцать восьмом выпуске — очень короткая рецензия на издание «Чтение для малолетних детей». В тридцать девятом выпуске — хвалебная речь по поводу «Полтавы» Пушкина. В шестидесятом выпуске — «Письмо Ф. Булгарина к товарищу своему Н. Гречу». Фаддей уведомлял, где он в тот момент находился, — близ Дерпта. Послание своё составил специально, чтобы успокоить возводящих хулу на «Ивана Выжигина».

В семьдесят четвёртом, семьдесят девятом, девяностом и девяносто третьем выпусках — публикация произведения «Мысли профессора здравого смысла в неучреждённом поныне университете на Мысе Доброй Надежды, Харитона Брандскугеля, о всякой всячине». Булгарин старался поднимать темы, взывая к необходимости обдумывать каждое предпринимаемое действие. Например, в Англии решили вести особого рода политику, направленную на поддержание внутреннего производства. Например, дабы пекари не ощущали конкуренцию из-за рубежа, был введён запрет на ввоз в страну хлебобулочной продукции. К чему это привело? Действительно, пекари стали больше производить продукции, только вот гораздо более худшего качества, нежели раньше. Почему? Им не хватало возможностей для полного удовлетворения спроса. Но запрет касался не только заботы о пекарях. Английский парламент собирался запретить ввозить в страну абсолютно всё, что способны производить сами англичане. Последствия этого должны казаться очевидными.

Рассуждая дальше, Булгарин переходил к литературным проблемам. Он считал, что по литературе можно судить о просвещённости народа. Например, в Англии народ чрез меры просвещён. А вот где-нибудь на Мысе Доброй Надежды такого не наблюдается. Продолжая мысль, Фаддей подходил к необходимости существования критики. Литература без критического восприятия — сомнительной полезности продукт. Если с чем и предлагается сравнивать, то с чем-то вроде удобрения, без которого в сельском хозяйстве хорошего урожая ждать не следует. Так и с литературой. Но сравнивать критику с удобрением Фаддей не предлагал, явно на то намекая. А если критика сплошь желчная и низменная, то это в той же мере отражает степень просвещения народа. Впрочем, сам ведь Булгарин прежде говорил, насколько важен он сам, тогда как хулители его для будущего останутся безвестными. Так зачем тогда писателю критика, которую потомки читать не станут?

В сто десятом выпуске Фаддей рассказал про посещение «Немецкого театра», в сто двенадцатом — «Французского театра». В сто двадцать девятом и сто тридцатом выпусках отразил мнение об «Истории русского народа» за авторством Полевого. Он назвал автора первейшим из журналистов России, имеющим полное право составить личное мнение об исторических процессах, невзирая на авторитет Карамзина. То есть не следует думать, будто кроме «Истории государства Российского» больше не будет написано столь же объёмных трудов. В сто сорок первом номере Булгарин опубликовал сцены из светской жизни «Недоросль XIX века».

В третьем выпуске «Сына отечества и Северного архива» (теперь объединённого издания) опубликована статья — «Известия, замечания и пр., в том числе о нападках на себя и о переводах произведений А. Мицкевича на русский язык».

Автор: Константин Трунин

» Read more

По сложившейся традиции с первого выпуска «Северной пчелы» за очередной год Булгарин начал «Рассмотрение русских альманахов на 1828 год», продолжая публикации и в последующих выпусках. В седьмом и восьмом выпусках Фаддей разместил юмористическое произведение «Письма странствующего лапландского философа Аслака Аслаксона Сара к друзьям его в Лапландию из разных европейских городов», что было именно юмором, настолько оказывалось абсурдным. В двенадцатом выпуске — отзыв на первое представление комической оперы «Севильский цирюльник» сочинения Россини. В двадцать третьем выпуске опубликован ещё один отзыв — «О концерте, данном 13 февраля членами Музыкальной академии». С двадцать седьмого по двадцать девятый выпуск — пересказ произведения «Корсер» за авторством Олина. В тридцать восьмом выпуске опубликован анекдот без подписи об «Эдинбургском журнале», направленный против «Московского вестника».

В сорок втором выпуске — хвалебная заметка на «Первый дебют Рязанцева, 4 апреля». В сорок четвёртом выпуске — отзыв на «Представление 6 апреля на Малом театре»: это комедии «Обман в пользу любви», «Полночь» и водевиль «Две записки». В сорок пятом выпуске — новая хвалебная заметка «О музыкальном вечере госпожи Шимановской, 9 апреля». В сорок седьмом номере — мнение о «Представлении 11 апреля на Большом театре»: опера «Любовная почта», комедия «Плащ» и балет «Ацис и Галатея». Булгарин словно сделался завзятым театралом, более ни к чему не проявляя интерес.

В шестидесятом выпуске — отзыв на посещение постановки «Сорока-воровка» Россини. В шестьдесят втором выпуске — очередной отзыв на произведение Россини «Итальянка в Алжире». В шестьдесят третьем выпуске — мнение на «Представление 23 мая» под заголовком «Щепкин в роли Арнольфа в комедии «Школа женщин», соч. Мольера, переведенной стихами Хмельницким». В шестьдесят четвёртом выпуске — «Дебют Изидора». В шестьдесят пятом выпуске — «Об игре госпожи Бауер, актрисы Берлинского театра». В шестьдесят седьмом выпуске беспрерывная похвальба продолжилась заметкой «Госпожа Бауер в роли Женщины-лунатика» и в семидесятом выпуске — «О драматическом даровании госпожи Бауер вообще». В семьдесят седьмом выпуске — отзыв на «Первое представление оперы «Элиза и Клавдио», соч. Меркаданте».

В шестьдесят девятом выпуске опубликованы новые «Отрывки из прогулки по Ливонии» под названием «Ревель». Своеобразное продолжение опубликовано в девяносто четвёртом и девяносто шестом выпусках — «Записная книжка профессора здравого смысла в Овейгском университете Модеста Пациенциуса, или Материалы для «Истории глупостей человеческого рода». Ещё в девяносто шестом выпуске размещена рецензия на издание «Государственная внешняя торговля 1827 года в разных её видах».

В сто девятом выпуске опубликовано письмо к Свиньину «Поездка на казённый чугунный завод». Булгарин отчитывался, каким образом завод перенесли со старого место на новое, вследствие невозможности продолжения эксплуатации после наводнения, и рассуждал, насколько важным для России является чугун. В сто двадцать седьмом выпуске — рассказ про «Посещение Александровской мануфактуры».

В сто двенадцатом выпуске — пересказ представления «Коварство и любовь» Шиллера.

В сто тридцатом и сто тридцать первом выпусках — историческая заметка «О Владиславе III, короле польском и венгерском, и подробности о его кончине под Варною, 11 ноября 1444 года». В сто тридцать четвёртом выпуске — «Картина Турецкой войны 1828 года». В сто тридцать восьмом выпуске — «О современных военных русских журналах». В сто тридцать девятом — «О Хамелеонистике». В сто сорок шестом — «Ответ Елагину». Последние три материала представлены в качестве полемики с Воейковым.

В сто сорок девятом выпуске — рецензия на «Басни, песни и разные стихотворения» Суханова, крестьянского поэта из Архангельской губернии.

Для альманаха «Северные цветы на 1829 год» Булгарин написал исторический отрывок в форме панегирика «Пётр Великий в морском походе из Петербурга к Выборгу (1710 года)».

Отдельно следует упомянуть пьесу «Сцена из частной жизни в 2028 году от Рождества Христова». Фаддей решил рассказать, как в будущем нашли его книги и принялись за обсуждение. Это стало подлинной находкой, так как книг такой древности уже не сохранилось, язык автора устарел, ведь буквы изменились и ударение не проставляется, претерпели изменения и нравы. Люди удивлялись тому, что некогда русские с русскими разговаривали не на русском языке. И, конечно же, о Булгарине продолжали помнить, тогда как имена его хулителей стёрлись из памяти.

Автор: Константин Трунин

» Read more