trounin.ru

Как же хочется верить, что человек способен на многое. И ведь он действительно может достичь абсолютно всего, чему непременно когда-нибудь предстоит случиться. Пока же доступно вниманию стремление к познанию выдающихся деятелей от науки. Вадим Сафонов взялся за исследование трудов людей, предпочитавших себя отдавать изучению живой природы. Кого он мог взять за основу основ? Каждому то известно наверняка — Дарвина. Но будет обидно считать, будто бы именно Дарвин первым сделал вывод о способности организмов изменяться со временем. То кажется совершенно надуманным, но стало преимущественно важным и неоспоримым. Данную особенность подмечали и в древности, и в более поздние века, как задолго до рождения Дарвина, так и его современники. Сафонов даже поддержал общий курс на поиск первооткрывателей в России, для чего привёл в тексте соответствующие выкладки. Однако, в его сборник наблюдений вошли и другие труды, в которых он наглядно показывал способность человека добиваться всё более лучших результатов.

С Дарвина Сафонов перешёл на понимание учение Менделя, тщательно разбираясь, в чём именно состояла заслуга этого монаха, каким образом он оказал влияние на формирование науки о наследственности. Сафонов считал за причину успеха — неторопливость и усидчивость. Мендель не спешил получать результат, скрупулёзно проводя исследования, вследствие чего пришёл к выводам, которых не могли добиться другие. После понимания учения Менделя читатель должен был ознакомиться с жизнеописанием Тимирязева. Но перед пониманием его вклада в науку, Вадим описывал трудность становления учёного, революционера по взглядам, кому не позволили закончить высшее учебное учреждение. Всё это не помешало Тимирязеву продолжать научную деятельность. Ежели Мендель изучал принцип наследственности, изучая непосредственно плоды гороха, то Тимирязев основывал своё учение на влиянии солнечного света, имя которому фотосинтез, хотя не он был первым, кто заинтересовался данным процессом.

Важный вклад в изучение живой природы внёс Мичурин. Сафонов приписал именно ему учение о способности организмов к сосуществованию в виде одного организма, хотя прочий читатель склонен назвать это культурным паразитированием. Идеи Мичурина соответствовали ожиданиям советского гражданина, поскольку учение подразумевало возможность осуществления небывалого. У Мичурина получалось до того невозможное — разводить растения в непривычной для них среде. То есть он мог теплолюбивое растение культивировать в условиях севера. Он же мог создавать различные гибриды, вроде груши и лимона. Продолжая рассматривать этого учёного, Сафонов переключал внимание читателя на Лысенко, будто бы продолжателя. Однако, в последующие годы теории Лысенко были признаны лженаучными, но в сороковые годы они казались Сафонову правдоподобными.

Как уже было сказано, «Земля в цвету» — сборник наблюдений, состоящий из статей, написанных в разные годы. Поэтому не кажется удивительным продолжение наполнения сборника в последующих переизданиях. Сафонов ещё успеет рассказать про картофель, с трудом принятый жителями Европы, поделится наблюдением — насколько всё-таки прихотливо это растение, чьё разведение в степи некогда казалось вовсе невозможным, причина чего в скором вырождении плодов, всё более мельчавших от урожая к урожаю. Но и это оказалось преодолимо, благодаря научным изысканиями Докучаева и Вильямса, занимавшихся пониманием почвенной проблематики.

После ознакомления с текстом читателю только и оставалось сделать вывод — насколько хорошо, когда человек стремиться улучшать всё, к чему прикасается его рука, добиваться осуществления прежде невозможного. Не придётся сомневаться, человек не остановится на достигнутом, невзирая ни на какие затруднения. Всё-таки, нужно это уметь понимать, ощутимый вклад и в прежние годы вкладывал не каждый, а избранные члены общества, к тому проявлявшие стремление, чьи имена мы поныне помним.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если заниматься анализом текста через определённое представление о должном быть, то получится именно так, как того будешь желать. Был ли связан Грибоедов с декабристами? В том нет сомнений. А был ли Грибоедов сам декабристом? Нельзя исключить такую вероятность. А есть доказательства подобного мнения? Точных сведений не сохранилось, но по предположениям процент допустимости велик. А можно подробнее? Для этого нужно обратиться к труду Нечкиной. Перед рассмотрением вопроса о Грибоедове, аналогичного разбора удостоился Пушкин. Теперь следовало установить, насколько высока вероятность последовавших трагических исходов жизни Грибоедова и Пушкина. Не приложил ли руку к этому царь Николай? Всё возможно. Только, опять же, в рамках предположения.

Нечкина сразу оговорилась — пишет труд на основании интереса к декабристам. Её занимали именно события, приведшие к восстанию на Сенатской площади, и происходившее после. В данном понимании можно рассматривать свидетельства о биографии любого современника тех событий. Кого не возьми, тот так или иначе был причастным к декабристам, мог разделять их мнения, либо им противиться. Даже может сложиться впечатление, будто декабристы настолько широко вели деятельность, что про них ведал каждый в Российской Империи. Так ли было на самом деле? Насколько точно можно предполагать, будто делами молодых людей всерьёз интересуются взрослые? Мало ли какая блажь приходит на ум подрастающему поколению, особенно в возрасте, когда принято идеализировать действительность, сметь ожидать свершения подвижек к мнимому лучшему. А если исследуемый человек был таким же молодым? Тогда он обязан проникнуться духом движения людей, восставших в период междуцарствия. Опять же, быть молодым и симпатизировать идеям сверстников — не связанные друг с другом понятия.

Действительно, Грибоедова рассматривали в качестве лица причастного, его заключали под стражу и опрашивали. Но никаких мер к нему не применили. Не сохранилось и свидетельств, подтверждающих причастность. Что остаётся? Нужно проанализировать тексты произведений. И там Нечкина находит всё для неё требуемое. Опять же, страстно желающий найти искомое — обязательно находит подтверждение правоте мыслей. Разве не является содержание комедии «Горе от ума» явным доказательством? Ведь едва ли не каждая строка служит отражением увлечения Грибоедова воззрениями декабристов. Именно к такому выводу стремилась Нечкина, пристально рассматривая творчество писателя, пытаясь угадать, насколько замысел произведения был подсказан участниками будущего восстания. Пусть не с точной уверенностью, зато с некоторой определённостью выработать мнение о взаимосвязанности одного с другим точно должно получиться.

Допустим, декабристы были против крепостного права. Что можно выяснить из текста «Горе от ума»? Нечкина уверена: Грибоедов стоял на позициях необходимости избавить Россию от крепостничества. Остаётся непонятным, насколько художественное произведение способно служить в качестве инструмента, из которого получается вычленить точку зрения человека, оное написавшего. Неважно, каких позиций придерживаются действующие лица, скорее должные явить для читателя разносторонность мышления, чем побуждать к принятию определённых решений. Как не суди о литературном произведении, оно подвергается трактованию с какой угодно стороны, найди для того соответствующие слова. Нечкина желала увидеть выражение схожести взглядов декабристов и Грибоедова — при её доводах получилось в том убедиться. При этом, сама же Нечкина говорила о неопределённости в суждениях. Допустить она оказывалась способна, и её нить рассуждений должна трактоваться однозначным образом.

Как не строй доказательства, нет явных свидетельств в пользу причастности Грибоедова к декабристам. Он мог находиться в среде будущих революционеров, симпатизировать идеям. Проще будет сказать, что Грибоедов жил и творил рядом с декабристами, как жил и творил тогда каждый современник тех событий.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Борис Мейлах, литературовед-пушкинист, в начале публицистической деятельности решил сконцентрироваться на важном труде, за каковой считалась любая статья, касающаяся Ленина. Мейлах брался рассмотреть литературный процесс, обращая на него внимание со стороны точки зрения Ленина, так и в качестве информации, влияющей непосредственно на Ленина. Требовалось установить, как происходило развитие, с какими преградами сталкивалось, как оные преодолевало. Для этого Борис написал несколько монографий, в итоге объединив в виде единой исследовательской работы. В состав сборника вошли следующие исследования: «Ленин и литературное народничество», «Ленин и вопросы культуры и литературы в период революции 1905-1907 гг.», «Литературно-эстетические вопросы в период 1908-1910 гг. и борьба Ленина с философской реакцией», «Статьи Ленина о Льве Толстом (история создания и проблематика)».

С кем следовало сравнить подход Ленина к осмыслению действительности? Может показаться, Ленин сам по себе приходил к выводам, до него мало кому казавшиеся возможными. Это далеко не так. Мейлах посчитал допустимым наглядно доказать, каким образом Ленин находился под впечатлением от литературной деятельности Салтыкова-Щедрина. Недаром ведь этот писатель, жёстко критиковавший современную ему власть, подвергся тщательному анализу советских литературоведов. Но прибегал ли Ленин к использованию аллегории? Может и стал бы, создавай критику в форме художественных произведений. Всё же нужно указать на другую особенность творчества, считал Мейлах, показывая, как Салтыков-Щедрин использовал устоявшиеся образы из литературы прошлых десятилетий, заставляя их жить сегодняшним для писателя днём. Как всё это надо соотносить с исследовательскими работами непосредственно Мейлаха? Тут стоит учесть сложность восприятия в построении текста.

Борис пропитан научным подходом к изложению. Он строит повествование вокруг фактов, цитат и высказываний, создавая тяжёлое полотно, где всё им сообщаемое должно приниматься за подлинное положение вещей. Это будет верным, если, всё приводимое Мейлахом, должно интерпретироваться именно таким образом. Но так как в центр изложения поставлены произведения Ленина, то и выводы нужно делать с пониманием данного обстоятельства. То есть не так важно, как складывалось на самом деле, важнее проследить формирование мысли непосредственно у Ленина.

Мейлах сообщил о призыве Ленина к писателям, обязанным писать литературу для пролетариата. Пора забыть о барстве, как и похоронить прошлый век под забвением. Всё это имело важность вчера, тогда как ныне нужно идти к другому будущему. Особенно это стало ясно после событий 1905 года. Если прежде Ленин был одним из многих, кто формировал критическую массу, теперь он превращался в одно из основных лиц, способное влиять на умы и настроения. Но были и другие деятели, кто претендовал точно на такие же права. Взять хотя бы Дмитрия Мережковского — пророка революции. Однако, Мережковский утонул в символизме, тогда как Ленин призывал к конкретным действиям. Тот же Мережковский не сумеет поддаться на призыв работать во благо пролетариата, а кто сможет — тем дадут место у подножия писательского Олимпа.

Отдельно Мейлах рассмотрел взаимоотношение между Максимом Горьким и Лениным, но более основательно исследовал влияние на Ленина философии Толстого.

В качестве вывода можно вынести суждение, что Ленин постоянно находился в литературной среде. Вся его деятельность — изначально являлась литературной. И понимать Ленина нужно в качестве талантливого публициста. И исследовать его творческое наследие нужно с помощью методов, доступных литературным критикам. Только в Советском Союзе подвергать сомнению идеи Ленина не следовало, особенно рядовым лицам. Да и сможет ли кто заново осмыслить труды Ленина? Кажется, это должно стать делом жизни, иначе не стоит и браться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Венгеров подошёл к пониманию творчества Ивана Лажечникова со стороны взвешенной позиции, обойдясь без восхваления. Да и были ли такие особенности, за которые Лажечникова следовало превозносить? Говорить о том, что Иван участвовал в обороне страны от вторжения Наполеона? Так ведь тем прославился едва ли не каждый, ибо отсиживаться в стенах имения тогда было не принято. А вот рассказывать о заграничном походе — как раз труднее всего. Сам Лажечников неоднократно сокрушался о потерянных записях, которые вёл, будучи на службе. Венгеров заставил усомниться в словах Ивана. Подлинно ли Лажечников сокрушался? Или может Иван навсегда похоронил свидетельства о возможном постыдном прошлом? Кто читал «Походные записки русского офицера», тот видел, насколько текст лишён самого важного — описания жарких сеч. Пусть Иван писал, как однажды едва не погиб, спасённый по счастливой случайности, тогда как значительная часть текста касалась тем скорее бытовых. И вот с этим Венгеров полностью соглашался, добавляя от себя, каким на самом деле являлся для Лажечникова заграничный поход: бесконечные кутежи, танцы, обильные пиры и заигрывания с иностранными принцессами. Только вот читателя это не совсем должно интересовать, так как Лажечников всё-таки более памятен историческими произведениями в духе романтизма.

Венгеров посчитал обязательным сослаться на Белинского, будто тот очень ценил творчество Лажечникова, в чём-то хваля за патриотизм, в чём-то за отстаивание позиции по ненужности в России крепостного права. Собственно, говоря про патриотизм, Венгеров начинал повествование, стараясь отразить именно эту позицию. Как не воспринимай творчество писателя, его личность всё-таки имеет некоторое значение. В целом, Венгеров не стремился придерживаться ровной повествовательной линии, часто отступая от основного рассказа, свободно сбиваясь на описание вторжения Наполеона, либо о том, как французский император спешно отступал. Таким образом Венгеров продолжал повествовать, смело делая широкие отступления, о чём бы он не брался сообщать.

На первые литературные опыты Лажечникова Венгеров предложил закрыть глаза. С кем не бывает! Из-под пера Ивана вышла «Спасская лужайка»? Вроде бы нет никакой ценности в произведении, но и не за это Лажечникова оценили. Только отчего не увидеть, каким писатель станет впоследствии, стараясь с первых шагов проследить путь? Венгеров того делать не захотел. Он посчитал такую трату времени лишней, делая акцент на романах Ивана. К чему должно быть приковано внимание читателя? Пожалуй, к роману «Последний Новик» — к будто бы первому историческому роману в исполнении русского писателя. Так ли это? Видимо, Венгеров решил внушить последующим поколениям, будто это действительно так, совершенно позабыв про не менее примечательные литературные художественные труды, вроде «Юрия Милославского» за авторством Михаила Загоскина. Но мнение было высказано, возражений не последовало, и до сих пор не получается определиться, кого считать первым. Впрочем, того совершенно не требуется. Потомок в одинаковой степени никого из классиков исторического романа не ценит, имея на слуху лишь несколько имён писателей, творивших в начале XIX века.

Начав хвалить, Венгеров вскоре это делать прекращает. Он посчитал, что «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман» — вершина творчества Лажечникова, тогда как всё прочее не заслуживает внимания. С таким мнением можно согласиться, поскольку век романтизма в России закончился намного быстрее, чем того следовало ожидать. Русский реализм быстро вытеснил сентиментализм и романтизм, намного опередив мировую литературу, в том числе и ещё не скоро должный зародиться во Франции натурализм.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Какой труд Константина Аксакова принято считать за основной? Видимо, речь про «Опыт русской грамматики». Только стоит ли его за таковой принимать? Впервые данный труд опубликован после смерти автора в составе трёхтомника, изданного Иваном Аксаковым. Перед публикацией он тщательно проверялся лингвистами, чтобы не допустить в печать несуразностей. Опасение Ивана должно быть понятным, Константин оставил черновик, текст которого не структурировался. Более того, труд не являлся законченным. Для ознакомления была доступна лишь первая часть. Значительное место отводилось вопросу превосходства церковнославянского языка и сравнительным характеристикам между разными языками.

С первых строк Константин говорил про Бога, давшего людям слово. Каким оно было? На каком языке Бог говорил с первыми людьми? Вполне очевидно, на единственном. Уже после, в связи с расселением человечества, один язык разделился на разные, и чем далее во времени, тем всё более отличаясь от некогда единственного. Следовательно, из единственного должны были выделиться праязыки, одним из них следует считать церковнославянский, общий для всех славян и при том для них чуждый. Но Аксаков всё-таки брался рассматривать русский язык, не забывая то и дело ссылаться на праязык.

Зачем вообще сравнивать языки? Этим занимается целое направление лингвистики — сравнительное языкознание, родоначальником его являлся современник Константина — немец Франц Бопп. Впрочем, анализировать языки пытались во все времена, даже в самые древнейшие. Если далеко не ходить, достаточно сослаться на Екатерину Великую, любившую заниматься сравнением слов из разных языков, стремясь сделать вывод о близком родстве абсолютно всех национальных говоров. Похожую работу провёл и Аксаков, но уже не в части «Опыта русской грамматики», а в качестве сравнительного взгляда на языки индоевропейские и им соплеменные, где проводились постоянные ссылки на труды Франца Боппа. По сути, это стало не самостоятельным исследованием, а критическим осмыслением.

Возвращаясь к русскому языку, Аксаков думал разобрать на составляющие каждую букву, вычленить из неё звук, обсуждая и его значение. Особо Константин выделял твёрдый знак, он же «ер». Такой буквы, не имеющей звука, не было ни в одном языке мира, за исключением того же болгарского. Константин видел определённый сакральный смысл в её использовании именно в русском языке, особенно в тех положениях, где она не несёт какого-либо значения. Впрочем, если уж и говорить о сравнительной лингвистике, то схожее значение твёрдости на конце слова сохраняется в системе пиньинь (запись символами латинского алфавита китайских иероглифов), где слог, оканчивающийся на «ng» имеет твёрдое окончание «н», тогда как оканчивающий просто на «n» смягчается — «нь». Получается, китайский «g» на конце слога аналогичен дореформенному твёрдому знаку в Российской Империи, поставленному в позицию на конце слова.

Разобравшись с важным значением «ера», Константин показал, каким образом слово в русском языке разделяется на предлог, корень, суффикс и окончание, далее углубляясь в разбор более сложных понятий, вроде рода, числа, падежа, склонения и прочего. Далее имени Аксаков не тронулся, поэтому он не разбирал ни глагол, ни прилагательное, ни выбрав из прочего.

Может показаться, Аксаков стремился сделать грамматику проще, чтобы её смогли понимать все, настолько отвлечёнными были его рассуждения, скорее похожие на философические размышления, вместо лаконичной демонстрации возможностей языка. Но дабы это понять, нужно уже обладать умением чтения, иначе каким образом знакомиться с трудом Константина? Так или иначе, начатое дело до конца Аксаков не довёл. А если бы и довёл, сомнительно, чтобы его наработками стали пользоваться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Верующим можешь быть, но от рационального подхода к осмыслению не должен отказываться, либо обязан согласиться на совсем уж фантастические допущения. Будем считать, Христос некогда действительно жил, причём именно так, как о нём рассказывали впоследствии. Но даже если так, это не означает, будто нужно довериться некогда написанному, благодаря чему мы воспринимаем прошлое. Всегда нужно рассматривать любое положение с нескольких сторон. Как раз Мережковский и предложил трактование былого, опираясь на очевидное. Например, тот же Лазарь, которого якобы Христос воскресил, в действительности мог живым лечь в гроб, чем поспособствовал удивлению от будто бы воскрешения. А как всё-таки Христос разделил скудное количество хлеба перед многими страждущими, каким образом превратил воду в вино? Довольно странно, если люди собираются в дальнюю дорогу и не берут с собой припасов, либо в округе никто не торговал едой. Поэтому, что вполне логично, люди накормили сами себя, тогда как история о том обросла допущением в виде легенды.

Как воспринимать Христа? Воплощением Бога, сыном божьим или простым человеком? Дмитрий старался найти ответ, придя к единственному заключению — всё зависит от того Евангелия, к тексту которого пожелаешь приобщиться. Ежели в версии Марка Христос являлся человеком, то у Луки он более обожествлялся. Есть ещё Евангелие от Иоанна, которое на самом деле написано не апостолом Иоанном, а старцем, никогда не являвшимся учеником Христа. Помимо официально одобренных церковью свидетельств, существуют источники, изучаемые отдельно, чаще подвергаемые сомнению.

Что же известно о Христе? О нём рассказано много, вместе с тем — мало. Источники сообщают немногое о детских годах, о крещении, затем пустота, вплоть до короткого отрезка перед смертью. Евангелисты не стали заполнять информационный вакуум, этого же остерегались христиане и прочие на протяжении последующих тысячелетий. Поныне беллетристика редко касается жизни Христа, скрытой от внимания, вероятно боясь допущения вольных измышлений. Однако, существуют источники, вроде «Тибетского сказания». Но даже Мережковский не позволил себе устанавливать связь между христианством и верованиями Индостана. Раз ничего не сказано, лучше не тратить время на измышление обстоятельств. И это в той же мере странно, поскольку история не существует вечно, изменяющаяся в связи с потребностью современного дня. Касательно жизнеописания Христа перемен всё равно не происходит.

Мережковский не был совсем честен, будто собирается сообщить о малоизвестных фактах. Вся его работа — анализ источников, послуживших пищей для размышления. Он опирался на всякую информацию, которой располагал. Разумеется, основа для анализа — канонические тексты. Ветхий Завет Дмитрия интересовал слабо, зато к Новому Завету проявил пристальное внимание. На нём и строились основные предположения, основанные на критическом восприятии сообщаемого. К чему тогда Мережковский стремился подвести читателя? К мысли о том, что сообщаемое — не всегда соответствует действительности. Пусть Евангелия писались спустя четверть века и более после казни Христа, были и такие из них, на свой лад трактующие некогда происходившее, как то же в исполнении Иоанна.

Размышляя о жизни Христа и о его божественном значении, Мережковский сбился на философические рассуждения. Несмотря на приписываемое Дмитрию почитание божественного, в «Иисусе неизвестном» он выступал в качестве беспощадного критика, опровергающего едва ли не всё, написанное про Христа. Почему он так поступал? Вероятно, к нему пришло осознание, насколько его собственные представления расходятся с общепринятым мнением. Раз так, требовалось сказать веское слово, чем и стал «Иисус неизвестный» — вполне себе Евангелие от Дмитрия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чтобы твоё творчество оказалось востребованным у потомков, нужно смотреть наперёд. Например, Михаил Глинка решил внести в музыку русские мотивы. Но как это сделать? Учитывая, что в России не было почти никакой музыки, кроме приносимой из Европы. Борис Асафьев на этом особенно настаивал, утверждая: не было русской музыки до Глинки, да и после него к таковой интереса проявлять не стали. Как вывод — Глинка стался забытым. Так ли это? Асафьев не из простых побуждений брался описывать жизнь и творчество Михаила. Во-первых, он посчитал недопустимым отсутствие интереса к данному композитору. Особенно к такому, который в музыкальных произведениях отказывался воссоздавать быт дворянской среды, скорее тяготея к отражению жизни простого народа. Уже на основании этого, поскольку другое не приходит в голову, Асафьев возвышал творчество Глинки.

Является интересным и следующий момент — лучше писать о родной стране получается вне её. Почему-то Глинка не мог в России сочинять, остро испытывая необходимость уехать за пределы государства. Ему оказывалось проще творить во Франции и Испании, нежели в окружении так потребного ему народа. Хотя, не нужно этого исключать, советский музыкальный критик желал видеть в помыслах композитора свои собственные устремления. Так и должно всегда происходить, ведь человек склонен думать, будто всем вокруг должен быть свойственным именно его образ жизни. Ежели так, тогда вновь соглашаемся с наблюдениями Асафьева, находя точно такие же противоречия. Да, Глинка писал о народе, но сам народ не служил для него вдохновением. И ставил ли Глинка перед собою определённую цель? Всё-таки, согласно оставленных им писем и воспоминаний, Михаил критически относился к окружающему пространству, позволяя критиковать прочих деятелей от музыкального искусства.

У Асафьева не получилось с толком рассказать о жизни Глинки. Скорее Борис делился сетованиями Михаила на жизнь. Собственно, какое творчество оставил потомкам композитор? Две оперы, некоторые разнородные сочинения, ворох романсов и песен. Наследие получилось небогатым, поэтому Асафьев значительную часть повествования посвятил разбору работ. Для стороннего от музыки человека суждения Бориса ничего не будут значить. Вполне понятно, с увлечением можно рассказывать о чём угодно, всячески расхваливая и восторгаясь талантом, каковое мнение другие не станут поддерживать. Единственное точное определение творчества Глинки — стремление обособления от польского культурного влияния. Впрочем, добрая часть Польши в годы жизни Глинки являлась частью Российской Империи, к чему можно подойти под разным углом зрения. Асафьев предложил считать старания Михаила за создание преграды для полонизации русской музыки.

В заключении Борис сообщал о наблюдениях, вынесенных из рассуждений Глинки. Снова он говорил, насколько творчество композитора не интересовало современников, и поныне ситуация не изменилась. Но раз Глинка с уважением относился к простому народу, ситуацию с пониманием его музыкальных способностей нужно рассмотреть с более пристальным вниманием. Тем более, Глинка готов был воспевать не столько сам народ, сколько выводить на роль главных персонажей хоть тех же крестьян. Во многом, и это так, наблюдения делались по опере об Иване Сусанине. Однако, фигура Сусанина не всегда воспринималась однозначно, особенно в первые годы существования советского государства, когда низводилось всё, самую малость способствовавшее сохранению царской власти. Будем считать, переосмысление значения подвига времён Смутного времени способствовало и новому восприятию творчества Глинки.

Как не старайся творить во имя интереса потомков, надо понимать, схлынет и то поколение, кому ты покажешься интересен. Кажется очевидным, следует творить, тогда как трактовать тебя всё равно будут согласно повестке текущего дня.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сапковский — есть Сапковский. Никем иным, кроме Сапковского, быть не может. Его заслуга в том, что он как раз Сапковский. Не Йиксвокпас — ни в коем разе. Именно Сапковский. Или пан Анджей Сапковский — как больше нравится. Кому, как не ему, писать статьи, вроде такой — «Сапковский представляет Сапковского», издания 1992 года, либо года 1993, о чём принято спорить (в весьма разумных пределах). Что в оной статье сказал пан Анджей Сапковский? Говорят, рассказал о себе, об отношении к фэнтези и всеми прочему, окружающему сие литературное направление. А если проверить лично и прочитать? Тут надо хорошо подумать, может стоит уберечь психику от излишнего расстройства. Опять Анджей изойдёт на сарказм, оным стремясь выбить читателя из колеи.

Сапковского не раз должны были спрашивать, требуя назвать книгу, побудившую стать писателем в жанре фэнтези. Анджей понимал — все хотели услышать про «Властелина колец». Он же нашёл другой ответ, про мальчика по имени Питер Пэн, который всё никак не хотел взрослеть. Сам Сапковский говорит про ощущение, заставляющее думать, будто он продолжает оставаться ребёнком. А как называется статья? «Кенсингтонский парк», изданная в 1994 году.

Тогда же Сапковский пишет статью «Совет», дабы сообщить пренеприятнейшее известие о болезни для всякого человека, чей родственник имеет страсть к написанию фэнтези. Крепитесь, лекарство добыть трудно! Между строк так и видится золото, отсутствующее в Серых горах.

И ещё статья за тот же год — «Утилизированная крыса». Анджей построил рассуждения вокруг современной литературы, придумав для неё градацию по степени востребованности. И снова читатель должен придти в смятение. Всякая есть литература… и дело в том, что популярной как раз становится всякая. Не глубокая и прочувствованная, наполненная мыслями и богатством содержания, а всего лишь всякая. Что подразумевается под всякой? Видимо то, чему именоваться следует коровьей лепёшкой. Увы, массовый читатель предпочитает вкушать нечистое, тогда как подлинно прекрасное тонет над поверхностью, растворяясь в безвестности.

В 1995 году Анджей добавил порцию неприятия к фэнтези статьёй «Пособие для начинающих авторов фэнтези». Кого он собирался плодить в неограниченных количествах? На полном серьёзе, используя несерьёзный тон, Сапковский рассуждал о том, какие имена следует давать персонажам, дабы звучали благозвучно на всех языках мира. Значительное место в статье заняла наука по рисованию карт. Ведь читателю следует знать — фэнтези-книга оценивается изначально не по содержанию, а по карте, обычно прилагающейся сразу же в начале. Кроме того, критики чаще всего не удосуживаются читать критикуемых ими книг, исходя в суждениях от единственного — от карты. Можно разными способами рисовать отражение придуманного мира, самый просто из них — взять очертания любого географического объекта, приблизить, удалить, повернуть, чуть подрисовать островов и рек, как карта становится готовой к наполнению.

Год спустя Сапковский продолжил тему статьей «Pleno titulo», что переводится вроде следующего сочетания слов — «Всё о названии». Самое основное — название следует придумать ещё до того, как начнёшь писать произведение, и состоять оно должно из двух слов, не больше и не меньше.

Анджей подлинно интересовался фэнтези. В своих изысканиях он доходил даже до отвратительного по своей банальности — обсуждал киноленты. Статья «Меч, магия, экран» за 1996 год знакомит читателя со вкусами и пристрастиями Сапковского, тогда ещё видимо только мечтавшего об экранизации его произведений. Может тем он себя внутренне готовил к неизбежному. Кого же он метил на главную роль? Самого Кевина Костнера.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зачем пишут Бестиарии современные писатели? Если о чём они и говорят, то о мифах древности, тёмных веков и средневековья. Ничем от них не отличился даже Сапковский, за тем исключением, что внёс в перечень персонажей из славянских верований, известных ныне по сказкам, вроде свидетельств о Кащее и прочих. Найти применение подобного рода информации не сможешь. Если и говорить, то подробно, рассматривая разные источники и предоставляя читателю полную картину. Создатели Бестиариев такого себе позволить не могут… слишком огромен мир созданий, о которых никогда полностью не расскажешь, так как не хватит места. Так к чему следует обращать взор на этот раз, читая труд Анджея? Нужно понять — он говорил о человеческих предрассудках, когда непонятное явление способно найти подтверждение сугубо в рассказах, будто бы подлинных свидетелей.

Некогда любое существо из Бестиария обретало множественные варианты трактования, поскольку свидетелей находилось много, каждый вещал на собственное усмотрение, порою до полной противоположности. Самый яркий пример — дракон. Тут сам Сапковский развёл руками, не в силах придти к мнению, каким именно созданием является это существо. Сущность дракона действительно не познаешь, так как в разных культурах он воспринимается особым образом. Но таков дракон, про прочих существ из Бестиария обычно больше требуемого не говорят.

Допустим, что представляет из себя допельгангер? Трактовать его можно разными способами. Вроде, это проявление отрицательной черты человека, о которой тот сам не имеет представления. Для Анджея дело обстоит иначе. Под допельгангером он понимает полиморфа, способного заменить человека, отчего станет абсолютно схожим: распознать его подлинную сущность никому не будет под силу.

Но это частности. Сапковский делился с читателем именно предрассудками. Так, если всё постоянно валится из рук, ломается, то виной тому проказники-гремлины. Они же причина того, почему бутерброд всегда падает маслом вниз. А если корабль не может сдвинуться с места, в чём причина? И в данном случае находилось объяснение: судно удерживают рыбки-прилипалы. Ежели в ночи раздаются в квартире страшные звуки, то тут стоит винить домового или ещё кого пострашнее, тогда как вариант с холодильником не рассматривается, хотя именно он оглашает помещение звуками перекатывания и резкими щелчками. Во всём человек видит действие потусторонней силы, к чему Сапковский и стремился подвести читателя.

Говорить о существах из Бестиария можно бесконечно, каждый желающий способен взять набор свидетельств, сообщив своими словами. Теперь иное представляется интересным, ведь кругом хватает существ, о которых получится составить даже более весомую по значению работу. Для этого ничего особенного не понадобится, достаточно посмотреть вокруг, как множественное количество фактических явлений послужит основой для Бестиария наших дней. Так уж устроен человек, буквально каждое десятилетие испытывающий появление новых предрассудков и отмирание старых. Для кого-то это является поводом для воспоминаний или рефлексии, другие то воспринимают за седую старину, чего будто бы и не существовало вовсе, не рассказывай про то свидетели. Собственно, в том и заключается суть Бестиария — делиться будто бы существенным, да только благополучно отжившим своё.

Приятным бонусом от Сапковского являются классические существа из Бестиариев прошлого. Речь про создания, обычно составляемые из частей различных животных.
Примерно как известное всем существо — утконос. Вроде бы его не может существовать, однако он благополучно живёт и размножается. Ежели так, почему бы и не существовать мантикорам, василискам и всем остальным, может быть действительно когда-то жившим на Земле.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Почему писать критику на фэнтези — благое дело? Потому как ничего существенного сказать не сумеешь, зато обвинив ровно в том же непосредственного писателя, вполне по праву указав на его посредственность. Может потому Сапковский обижается на критиков, постоянно сующих нос в его манеру писать, считающих за обязательное указать ему на ошибки. Но когда тебе говорят о твоих затруднениях, всякий раз отвечаешь однотипно: попробуй создать хотя бы нечто близко подобное. Только не обязан критик потворствовать желанию писателей, вольный дать им тот же самый совет: сумей написать критическое замечание в моём духе, тогда поймёшь, почему я поступаю так, и никак иначе.

К 1994 году Сапковский достиг требуемого для себя уровня. Он написал и то произведение, со временем должное сделать его имя популярным в каждом уголке земного шара — два первых цикла о похождениях ведьмака. На него должен был посыпаться град критики. Над ним могли насмехаться уже за сам факт возвышения героя, явно славянского габитуса, путешествующего по сказкам, пока автор — голосом нарратора — не сбавляет сатирического тона. Что оставалось делать? Принимать критику без возражений, либо тихо давиться от потуг критиканов, на то и способных, как капать желчью на чужой успех, так как сами до подобного прежде не додумались. Анджей подумал и написал эссе «На перевалах Bullshit Mountains».

Теперь Сапковский возгласил: критик есть тот, у кого в голове пустота, пытайся он создать художественное творение, зато наступает просветление, стоит начать анализировать чей-то текст. Этот критик скоординирован на мысли, он проник в глубины чуждого ему мира, разобрался в фантазиях раскрывшегося перед ним творца, осознав, ему ведомо, каким образом следовало лучше составить повествование, куда повести героев и какую мораль в итоге извлечь. Может и в жизни этот критик знает, какие перемены с обществом случатся уже завтра, какие через тысячу лет? Беда с этими критиками. Всем не угодишь: возгласил ещё раз Сапковский. Для кого-то твоё творчество так и останется подобием графоманства, без права на оправдание.

Ярким примером Анджей предлагает считать советских критиков, с праведным гневом выступавших против всякого обозревателя будущего, где о коммунизме не звучит ни слова. Они могли негодовать в громкой ярости, явно намекая на необходимость автору забраться на те Bullshit Mountains, откуда он — такой гордый — спустился со своим возможным видением. Правда к 1994 году советских критиков не осталось, как и всего советского, отчего будущее без коммунизма оказалось более близким к действительно должному быть.

Сапковский не думал защищать право писателя на выражение абсолютно любых мыслей, о чём он составил эссе «В горах коровьих лепёшек». Если снизойти до фэнтези, где автор имеет право описывать всё, не прилагая усилий к обоснованию, здравомыслящий критик способен вполне оправданно высказать претензии писателю. Вот такие-то критики и являются полезными, заставляющими автора задуматься над им написанным, чтобы в следующий раз подобного не повторилось. Однако, фэнтези на то и является производным от слова «фантазия», лишая критиков хотя бы какого-то права на слово. Если происходит именно так, значит другим образом случиться не могло. Тут даже легко скажешь: автор, он же демиург, он же творец, он же создатель мира по образу и подобию мысли его.

Иной читатель может принимать писателя — за доброе начало, а критика — за злое. Допускается и обратное осмысление. Вот они сходятся в борьбе, где победа будет за тем, кому таковое право отдаст читатель. Ведь и читатель, он же демиург, он же творец, он же создатель мира по образу и подобию мысли его, как захочет, так и поступит с произведением, ибо на то сугубо волен.

Автор: Константин Трунин

» Read more