trounin.ru

Если заниматься анализом текста через определённое представление о должном быть, то получится именно так, как того будешь желать. Был ли связан Грибоедов с декабристами? В том нет сомнений. А был ли Грибоедов сам декабристом? Нельзя исключить такую вероятность. А есть доказательства подобного мнения? Точных сведений не сохранилось, но по предположениям процент допустимости велик. А можно подробнее? Для этого нужно обратиться к труду Нечкиной. Перед рассмотрением вопроса о Грибоедове, аналогичного разбора удостоился Пушкин. Теперь следовало установить, насколько высока вероятность последовавших трагических исходов жизни Грибоедова и Пушкина. Не приложил ли руку к этому царь Николай? Всё возможно. Только, опять же, в рамках предположения.

Нечкина сразу оговорилась — пишет труд на основании интереса к декабристам. Её занимали именно события, приведшие к восстанию на Сенатской площади, и происходившее после. В данном понимании можно рассматривать свидетельства о биографии любого современника тех событий. Кого не возьми, тот так или иначе был причастным к декабристам, мог разделять их мнения, либо им противиться. Даже может сложиться впечатление, будто декабристы настолько широко вели деятельность, что про них ведал каждый в Российской Империи. Так ли было на самом деле? Насколько точно можно предполагать, будто делами молодых людей всерьёз интересуются взрослые? Мало ли какая блажь приходит на ум подрастающему поколению, особенно в возрасте, когда принято идеализировать действительность, сметь ожидать свершения подвижек к мнимому лучшему. А если исследуемый человек был таким же молодым? Тогда он обязан проникнуться духом движения людей, восставших в период междуцарствия. Опять же, быть молодым и симпатизировать идеям сверстников — не связанные друг с другом понятия.

Действительно, Грибоедова рассматривали в качестве лица причастного, его заключали под стражу и опрашивали. Но никаких мер к нему не применили. Не сохранилось и свидетельств, подтверждающих причастность. Что остаётся? Нужно проанализировать тексты произведений. И там Нечкина находит всё для неё требуемое. Опять же, страстно желающий найти искомое — обязательно находит подтверждение правоте мыслей. Разве не является содержание комедии «Горе от ума» явным доказательством? Ведь едва ли не каждая строка служит отражением увлечения Грибоедова воззрениями декабристов. Именно к такому выводу стремилась Нечкина, пристально рассматривая творчество писателя, пытаясь угадать, насколько замысел произведения был подсказан участниками будущего восстания. Пусть не с точной уверенностью, зато с некоторой определённостью выработать мнение о взаимосвязанности одного с другим точно должно получиться.

Допустим, декабристы были против крепостного права. Что можно выяснить из текста «Горе от ума»? Нечкина уверена: Грибоедов стоял на позициях необходимости избавить Россию от крепостничества. Остаётся непонятным, насколько художественное произведение способно служить в качестве инструмента, из которого получается вычленить точку зрения человека, оное написавшего. Неважно, каких позиций придерживаются действующие лица, скорее должные явить для читателя разносторонность мышления, чем побуждать к принятию определённых решений. Как не суди о литературном произведении, оно подвергается трактованию с какой угодно стороны, найди для того соответствующие слова. Нечкина желала увидеть выражение схожести взглядов декабристов и Грибоедова — при её доводах получилось в том убедиться. При этом, сама же Нечкина говорила о неопределённости в суждениях. Допустить она оказывалась способна, и её нить рассуждений должна трактоваться однозначным образом.

Как не строй доказательства, нет явных свидетельств в пользу причастности Грибоедова к декабристам. Он мог находиться в среде будущих революционеров, симпатизировать идеям. Проще будет сказать, что Грибоедов жил и творил рядом с декабристами, как жил и творил тогда каждый современник тех событий.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Борис Мейлах, литературовед-пушкинист, в начале публицистической деятельности решил сконцентрироваться на важном труде, за каковой считалась любая статья, касающаяся Ленина. Мейлах брался рассмотреть литературный процесс, обращая на него внимание со стороны точки зрения Ленина, так и в качестве информации, влияющей непосредственно на Ленина. Требовалось установить, как происходило развитие, с какими преградами сталкивалось, как оные преодолевало. Для этого Борис написал несколько монографий, в итоге объединив в виде единой исследовательской работы. В состав сборника вошли следующие исследования: «Ленин и литературное народничество», «Ленин и вопросы культуры и литературы в период революции 1905-1907 гг.», «Литературно-эстетические вопросы в период 1908-1910 гг. и борьба Ленина с философской реакцией», «Статьи Ленина о Льве Толстом (история создания и проблематика)».

С кем следовало сравнить подход Ленина к осмыслению действительности? Может показаться, Ленин сам по себе приходил к выводам, до него мало кому казавшиеся возможными. Это далеко не так. Мейлах посчитал допустимым наглядно доказать, каким образом Ленин находился под впечатлением от литературной деятельности Салтыкова-Щедрина. Недаром ведь этот писатель, жёстко критиковавший современную ему власть, подвергся тщательному анализу советских литературоведов. Но прибегал ли Ленин к использованию аллегории? Может и стал бы, создавай критику в форме художественных произведений. Всё же нужно указать на другую особенность творчества, считал Мейлах, показывая, как Салтыков-Щедрин использовал устоявшиеся образы из литературы прошлых десятилетий, заставляя их жить сегодняшним для писателя днём. Как всё это надо соотносить с исследовательскими работами непосредственно Мейлаха? Тут стоит учесть сложность восприятия в построении текста.

Борис пропитан научным подходом к изложению. Он строит повествование вокруг фактов, цитат и высказываний, создавая тяжёлое полотно, где всё им сообщаемое должно приниматься за подлинное положение вещей. Это будет верным, если, всё приводимое Мейлахом, должно интерпретироваться именно таким образом. Но так как в центр изложения поставлены произведения Ленина, то и выводы нужно делать с пониманием данного обстоятельства. То есть не так важно, как складывалось на самом деле, важнее проследить формирование мысли непосредственно у Ленина.

Мейлах сообщил о призыве Ленина к писателям, обязанным писать литературу для пролетариата. Пора забыть о барстве, как и похоронить прошлый век под забвением. Всё это имело важность вчера, тогда как ныне нужно идти к другому будущему. Особенно это стало ясно после событий 1905 года. Если прежде Ленин был одним из многих, кто формировал критическую массу, теперь он превращался в одно из основных лиц, способное влиять на умы и настроения. Но были и другие деятели, кто претендовал точно на такие же права. Взять хотя бы Дмитрия Мережковского — пророка революции. Однако, Мережковский утонул в символизме, тогда как Ленин призывал к конкретным действиям. Тот же Мережковский не сумеет поддаться на призыв работать во благо пролетариата, а кто сможет — тем дадут место у подножия писательского Олимпа.

Отдельно Мейлах рассмотрел взаимоотношение между Максимом Горьким и Лениным, но более основательно исследовал влияние на Ленина философии Толстого.

В качестве вывода можно вынести суждение, что Ленин постоянно находился в литературной среде. Вся его деятельность — изначально являлась литературной. И понимать Ленина нужно в качестве талантливого публициста. И исследовать его творческое наследие нужно с помощью методов, доступных литературным критикам. Только в Советском Союзе подвергать сомнению идеи Ленина не следовало, особенно рядовым лицам. Да и сможет ли кто заново осмыслить труды Ленина? Кажется, это должно стать делом жизни, иначе не стоит и браться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда сказать совсем нечего, начинается академизм. То есть вспоминаются материи, далёкие от основного смысла содержания. Наполнение происходит за счёт отсылки к древним временам, порою библейским. Иногда иного не остаётся. О чём же можно было рассказать, сообщая нечто о Пушкине? Казалось бы, рассмотренного прежними поколениями достаточно. Но дух исследовательский остановить нельзя. Тогда можно заново раскрыть темы, уже относительно современного дня, потому как всё связанное с исследуемым объектом трактуется в ином свете. Ежели за дело брался советский пушкинист — он поступал согласно социалистических представлений, с удовольствием находя подтверждение утверждению типа: главным героем в «Борисе Годунове» является народ. Но нужно стоять выше этого — решал Валентин Непомнящий, предпочитая, вместо проведения параллелей между Марксом и наследием Пушкина, обращаться к библейским мотивам, причём начиная сразу с сюжета об Адаме и Еве.

Содержание «Русской картины мира» создавалось на протяжении нескольких десятилетий. А итоговый вариант был удостоен Государственной премии Российской Федерации. И важно увидеть не наполнение исследования, а сказанное Валентином на вручении премии. Ему сталось обидно за культуру россиян, забытую властными структурами. И это Валентин говорил накануне реформы премии, ещё не подозревая, как уже с 2004 года всё станет много хуже. Государство словно забудет о необходимости придавать значение созидающим культуру людям. Но Валентин о том и говорил, что именно государству требуется создавать культуру. А рассуждая далее — государству важно воссоздавать культуру в качестве оценки смысла собственного существования. Достаточно взглянуть на прошлое — прославлявшее достижения социализма в Советском Союзе. Что же, теперь на государственном уровне решено действовать от противного. Может в том и есть смысл, ежели предполагать, будто как раз культура подтачивает основы существования действующего политического режима. А значит культуру нужно уничтожать. Иных мыслей просто не может возникнуть.

И всё-таки вернёмся к пушкиноведению. Валентин сообщает без утайки — оно в кризисе. Есть два ежегодных журнала на Россию, посвящённых жизни и творчеству Александра Сергеевича. Немного задумавшись, видеть даже один журнал — не кризис. Впрочем, пушкинистам в любом случае обидно. Да и всякому было бы обидно — не воспринимай всерьёз его увлечение. Только как серьёзно относиться к людям, посвящающим существование поиску смыслов в чужих текстах? Нельзя с остервенением биться с коллегами за правду, ежели она касается вопроса постановки того или иного знака препинания, будто тем в корне меняется смысл фразы. И Валентин объясняет причину. Оказывается, произведение пушкинист оценивает не столько в комплексе, сколько разбивая его на главы. Думается, вплоть до отдельных предложений. Всё делая для того, дабы найти другими ещё не найденное. Уж такова пушкинистика по своей сути.

Другой аспект — постоянное восхваление Александра Сергеевича. Пусть он — солнце русской поэзии, либо кто другой, но панегирик — это не всегда хорошо. Во всём Пушкин оказывался уникальным. Писал так, что ныне не получится заменить одно слово другим. При таком подходе забывается главное — человек, исследующий другого человека. Вместо Валентина Непомнящего приходится видеть восхищённого читателя, к тому же и склонного к раскрытию творчества любимца через религиозные откровения. Потому и было упомянуто про академизм. Для примера можно взять работы всякого поэта былых веков, писавшего оды российским императорам — вот где полное отсутствие связи с действительностью, при полном уходе в предания предков, причём не собственных, а глубоко мифических. И как-то не очень оказывается удобным соразмерять Пушкина с канувшей в Лету архаикой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Любая поэзия прекрасна — просто следует найти возможность её по достоинству оценить. Именно так должен был считать Михаил Гаспаров. Он предложил читателю поэтические изыскания почти ста поэтов. Каждый из них стремился дать новое слово в понимании присущей ему склонности к творчеству. Если смотреть на всё проще, то муки российских и советских поэтов проще назвать страстями по футуризму. Собственно, тем каждый из них и занимался, извращаясь на угодный ему лад. Осталось всему этому дать обобщающую характеристику, систематизировать и представить в виде научного труда, что Михаил Гаспаров и осуществил.

Поэзия может писаться прозой. Это делается за счёт рифмы, ритмики, подачи текста и множества иных способов, позволяющих относить прозу к поэзии. Белый, свободный стих, либо метрическая, мнимая проза, а то и использование элементов графики при расположении слов — всё это элементы, дающие писателю право на самовыражение. Вполне допустимы и такие явления, вроде моностиха (стихотворение одной строчкой), акростиха, месостиха и телестиха (по первым буквам или иным можно дополнительно прочитать некоторое скрытое послание). Есть ещё и палиндромон, когда строчки можно читать к тому же и задом наперёд.

Поэзия древности не использовала рифму, основываясь на других принципах. Гаспаров рассказывает и об этом, но оговаривается, не всё можно отразить в переводе, поскольку, чем не пример, русский язык не имеет длинных и коротких гласных звуков, вследствие чего никак не получится передать красоту стиха античных авторов. Но всё-таки разрабатываются правила, пусть и не дающие схожего представления, зато худо-бедно позволяющие хотя бы на самую малость понять должное быть прекрасным.

Русская поэзия не сразу признала рифму. Находились деятели, долго от неё отказывавшиеся. Но в наше время рифма — это и есть поэзия, иначе современный читатель её за оную не принимает, либо относится с большим скепсисом. Впрочем, рифма — особое явление, не всегда правильно понимаемое. В классическом представлении — это незыблемое понятие, придерживающееся правила красоты, благозвучия и схожести. Футуристы разрушили былое мнение, позволив рифме повторяться частично и полностью. И самое основное, тут уже разговор о графоманстве, рифма уподобилась растяжимому понятию. Рвущимся творить футуристам хватало слабого созвучия, дабы уже за то считать несхожесть допустимой. И поныне поэты не брезгуют данным приёмом, чаще всего не имеющие сил, желания и терпения работать над ими «выстраданным».

И всё-таки, все вопросы снимаются, если поэтическое произведение придерживается определённых правил, ни в чём от них не отступая. Должно быть видно — поэт старался выразиться определённым образом, а не сложил слова под видом стихотворения. Тут особенно хорошо помогает видение поэзии через осознание принятых в иных культурах традиций. Хорошо известна японская система построения стихотворений, основанная на определённом количестве слогов в строках. Менее известны традиции испанских хугларов, французских жонглёров и прочих исполнителей средневековой поэзии, придерживавшихся чётких рамок в исполняемых ими произведениях. Гаспаров приводит в пример следующие стихотворные формы: триолет, рондель, рондо, вилланель, ритурнель, глосса, газель, рубаи, концона. И при этом Михаил забыл про традиционные для англосаксов и германцев напевы, построенные на собственной игре созвучием, проистекающем от взаимной связи сообщаемого в строках.

Остаётся сделать заключение. Как не относись к поэзии, стремится её осознавать вовсе не нужно. Должно быть понятно, о чём хотел сказать автор. Прочее оставим литературоведам, желающим уяснить и без того ясное — всему должен быть присущ здравый смысл. Ежели футуристы стремились придерживаться необходимости изыскивать для поэзии новые способы подачи — они с этим умело справлялись.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Какое не возьми время, современники постоянно сокрушаются над действительностью, лишённой смыслового содержания. Присуще это было и Салтыкову. Нигилизм служил ему в том основанием. Но иное беспокоило сильнее — толстый слой картона. Кажется после случилось переосмысление, но картон от того не перестал оным оставаться. Потому с уст Михаила всё чаще срывалась критика в адрес Фёдора Достоевского, чьи персонажи — тот же картон. Сама жизнь уподобилась картону. И коли так, то возможно ли создать достойное внимания литературное произведение, лишённого черт тогда бытовавшей обыденности? Предстояло это выяснить, только Салтыков сомневался, чтобы что-то смогли изменить вследствие ставшего очевидным мнения.

Что понимать под картонной литературой? В-первую очередь, она пуста содержанием. Во-вторых, сквозит бесплодием. В-третьих, пытается прикрываться взыванием к пробуждению благородства в чувствах читателя. Всё это усугубляется явной бесталанностью авторов и их искажённым мировоззрением. И сам Салтыков не видел необходимости создавать художественную литературу сегодняшнего дня — ему не было о чём писать. А если бы он пробовал, то заранее понимал бесполезность таковых попыток. Толк создавать нетленное, обречённое истлеть тут же, не встретив полагающегося интереса? Качественное на самом деле успешно создавалось, но тонуло от невостребованности.

Осталось трудиться на ниве публицистики. Да требовался ли сей труд читательской публике? Не приходится сомневаться, что Салтыков сомневался и в этом. Не нужна читателю качественная литература, гораздо приятнее ему нечто психопатическое, рассказанное на надрыве надуманных эмоций и представленное под видом очевидности. Даже критики и литературоведы всех мастей подвержены сомнительному восприятию действительности. Они озабочены удовлетворением желания видеть новизну, либо следование установившимся читательским вкусам. И так получается, что картон подходит одновременно одинаково для всех, готовых воспевать худшее из возможного, заражая таковым отношением даже здравомыслящих людей.

Михаил мог и имел право выражать частное мнение. Опираясь на прошлое, человек всегда пытается судить о настоящем. Салтыкову то казалось правильным подходом к понимаю литературы. Его не смущало, что мнение нынешних дней редко имеет значение для будущего. Получится, будто Михаил исходил желчью, требуя от общества чего-то, необходимость чего он сам не понимал. Может он стремился склоняться к реалистическому отражению действительности, отрицая всё прочее? Тогда он был человеком передовых взглядов. Во Франции тех лет только начало зарождаться литературное направление под названием натурализм. Видимо, внимай подобным трудам и Салтыков, произносимые им слова вовсе бы становились перенасыщенными нотками яда.

Мартовское присутствие в «Современнике» обозначилось для Михаила размышлениями над темами, чьё примерное соответствие тут приводится: Оговорка, Несколько слов о благородстве чувств вообще; Картонные кушанья, картонные копья, картонные речи; Благородство литературное в частности, и образчики оного; Примерные повести и примерные драмы, Ваня — белые перчатки и Маша — дырявое рубище, Полуобразованность и жадность — родные сёстры, Сын откупщика, Бедная племянница, Чего можно ожидать от благородства в будущем?, Несколько средств в видах оживления русской литературы, Заключение, Тревоги времени.

Воспринимая Салтыкова, неизменно приходишь к мысли об излишнем обилии слов. Сказав определённое суждение, он начинал расширять его понимание, тогда как этого не требовалось. Формат создаваемых им статей предполагал заполнение определённого объёма, поэтому не приходится удивляться плодотворности Михаила, в том числе и художественной литературе, специально им написанной для подтверждения ранее сказанных слов. Будучи правым в общем, был обязан раскрывать мнение с подробностями, что уже губило его публицистику, становившейся похожей на тот же картон, вроде бы приглядный снаружи, но большей частью с пустотой внутри.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чехов и Горький — следующее поколение писателей, пришедших на смену Толстому и Достоевскому. О них Мережковский кратко рассказал, воспользовавшись прежде наработанной схемой. Сперва о жизни, после о творчестве и об отношении к религии.

Взять для примера Чехова — писатель-реалист. Он не писал о прошлом и будущем, сугубо о настоящем дне. По прозе Чехова можно восстановить картину быта России конца XIX века. И даже случись такое, что Россия исчезнет, то произведения Антона Павловича позволят восстановить сведения об утраченном государстве. В этом особенность стиля изложения Чехова, он стремится отражать повседневность, не используя больше, нежели ему даётся самой жизнью. Достаточно взглянуть на окружающую обстановку, как герои оживают на страницах, сообщая всё с ними происходящее, без лишней информации.

А вот Горький — бытописатель существования босяков. Но не абы каких, а пропитанных духом аристократизма. Каким бы не был босяк у Горького, внутри он едва ли не с барскими замашками. И при этом герои его произведений схожи с персонажами Достоевского. Являясь чернью — они презирают чернь. В бесконечном пространном монологе, заменяемого пространными монологами других лиц, Горький плетёт произведения, не добавляя лёгкости и не убавляя тяжести. Одно плохо — Горький составлял поэтические вирши. Дмитрий за то его осуждает, предлагая не воспринимать его поэзию всерьёз, лучше просто о ней умолчать.

Анализ произведений в исполнении Мережковского вновь не выдерживает критики. Нельзя пытаться за цитатами увидеть содержание, тем более стремиться его понять или, не случилось такого, выдавать за истину в последней инстанции. Получается так, что писатель, о чём бы он не рассказал, автоматически становится приверженцем им оброненных идей. Именно за слова из произведений Дмитрий каждый раз хватается, давая характеристику описываемым им людям. Понятно, ежели иного измыслить невозможно. Будем считать, единственный шанс познать Чехова и Горького — разобрать их на цитаты. И если с Чеховым это ещё получится сделать, то в потоке текста Горького — это равносильно черпанию воды ладонью с растопыренными пальцами.

Таким образом Дмитрий выяснил, что Чехов постоянно проявлял склонность тянуться к религии, однако не получал требуемого в необходимом ему объёме. Почему? Где-то он об этом оговорился, либо такими мыслями наделил одно из действующих лиц. Раз написано, значит неспроста: логика Дмитрия. Откуда-то зародились такие предположения. Тогда нужно поразмыслить и выдать желаемое за действительное. Так Чехов начинает тянуться к религии и ему её очень даже не хватает. Всё в силу очевидных причин. Мнение Мережковского не оспоришь — он опирается на доступное вниманию каждого читателя.

О Горьком столь подробно Дмитрий не рассказывал, постоянно сбиваясь на Достоевского. Проведя чёткую параллель, он не находил сил сконцентрироваться только на Горьком, неизменно забываясь и вновь касаясь темы излюбленного им Фёдора Михайловича. «Тварь ли я дрожащая или право имею?»: склоняется к решению сего вопроса Мережковский. Он истинно думал про Горького, воспринимая его в качестве Достоевского. Про Чехова же в отношении Толстого Дмитрий в таком духе говорить не решался. Слишком сложно ставить в один ряд автора монументальных трудов и создателя рассказов. Да и схожего было всё-таки мало. Толстой писал о прошлом и порою от лица животных, чего за Чеховым Мережковский не замечал.

Интересно, а с кем следует увязывать самого Мережковского? Кто ему предшествовал? Очень интересно услышать варианты, дабы постараться это проверить и придти к мнению, так ли это на самом деле.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литературная критика — специфическое направление. Что вообще нужно критикам? Отчего они изливают столько яда? Эти люди готовы с потрохами съесть любого литератора, какими бы достоинствами тот не обладал. Отличается ли от собратьев по перу Дмитрий Быков? Отчасти да. Можно ли называть Дмитрия Быкова литературным критиком? Тоже отчасти да. И это при том, что он читает лекции по литературе в университетах и школах, ведёт тематические передачи на телевидении и радио. Нужно понять сразу, Быков — литературовед. Ему хочется донести собственное мнение до других людей, чем он и занимается. Однако, довольно трудно его статьи назвать критическим разбором. Для Быкова на первом месте стоит сам писатель, проживший жизнь тем или иным образом. Именно на этом акцентирует внимание Быков. Избери он в качестве интереса музыкантов или представителей других профессий — ничего не изменилось бы. Не так важно о чём писали объекты его внимания, Быков если и говорит об этом, то довольно скудно.

Вкус к литературной критике прививается людям со школьной скамьи. Написание сочинений — не глупость, а действенный инструмент, помогающий людям яснее выражать мысли. Отторжение к написанию сочинений прививает сама образовательная система, требующая излагать мысли по строго заданному шаблону, включающему в себя, помимо вступления и окончания, использование цитат, делая на их основании выводы. Данную модель стремится применять и Дмитрий Быков, когда приступает к разбору произведений. Нарекание есть одно — весьма существенное — он увлекается пересказом, лишь изредка позволяя себе выразить собственное мнение. Если же в ход идут цитаты, то понимание произведений, как правило, идёт по тому пути, по которому ведёт уже сам Быков. По вырезанным из контекста фразам нельзя судить о произведении в целом. Только это нисколько не мешает Быкову поступать именно таким образом.

Когда Дмитрий Быков начинает говорить о писателе, то надо сперва выяснить — знаком ли он с ним лично. Если нет, тогда следует разгромная статья. Если же знаком, то страницы смазаны елеем. А если Быков начинает кого-то сравнивать с творчеством братьев Стругацких, то вывод следует лишь тот, что надо читать книги самих Стругацких, а не обозреваемого им писателя. Обратите внимание на последнее утверждение! В доброй части статей Быков вспоминает Стругацких, порой необоснованно пересказывая сюжет их произведений там, где они вспомнились к слову, и никакой существенной роли их творчество не могло оказать на обозреваемого писателя, как и сам писатель на творчество Стругацких. Быков чересчур пристрастен. Он не может абстрагироваться от обстоятельств, сконцентрировавшись на отдельном человеке, постоянно сравнивая, даже тогда, когда писатель самобытен и его творчество не требует поиска аналогов. Противоречия в словах Быкова возникают часто. Касательно сравнений советских писателей особенно. Он сам говорит, что их нельзя сравнивать. Это не мешает самому Быкову сравнивать и сравнивать… и сравнивать.

Кроме факта личного знакомства, имеет значение общественный вес писателя. Если тот был популярен при жизни, либо популярен стал после смерти или популярен в наши дни, то это служит поводом для ярости Быкова, вымещаемую им почём зря. Когда Быков начинает искать негатив, то он его находит. Быков без жалости разносит в пух и прах Горького, Есенина, Бабеля и Шолохова. Но если кого при жизни не оценили по достоинству, да и после смерти так и не признали, то таковых Быков порицает (поскольку лично не знает), однако берётся их защищать, изыскивая слова особой теплоты. С нежностью он рассказывает о Грине, Олешко, Зощенко, Твардовском, Воробьёве и Шаламове. Некоторые писатели удостоились нейтральной оценки творчества, вследствие чего Быков рассказывает о них самих, не прибегая к анализу их произведений. О ком-то Быков судит только по одному произведению, не беря для рассмотрения другие книги, отчего статья получается неполной, а понимание писателя так и не складывается.

Плюс «Краткого курса советской литературы» от Дмитрия Быкова — это напоминание о некоторых авторах, с творчеством которых стоит познакомиться. Минус — выборка получилась поверхностной. Физически невозможно охватить всех людей, живших и творивших при советской власти. Быков, конечно, выражает частное мнение. В его словах чувствуется излишек пессимизма, но никто не будет утверждать, что Дмитрий не имеет права на собственное мнение. Право высказать мнение имеет каждый. Хотя бы в силу того, что цензуры как таковой ныне не существует. Пожурить Быкова следует за то утверждение, где он принижает значение русской литературы. Ведь и он сам уделяет внимание только известным писателям, не знакомясь с творчеством малоизвестных. А если и знакомится, то многие становятся для него приятным открытием.

Остаётся пожелать читать случайные книги. Очень часто они превосходно написаны и несут в себе больше, нежели труды добившихся известности писателей.

Автор: Константин Трунин

» Read more