trounin.ru

Куда бы Паустовский не отправлялся, он составлял очерки, чаще короткого размера. Особых творческих изысков не прилагал, говорил по существу, выражая собственное мнение об увиденном. Впервые очерки о странствиях стали выходить в газете «Моряк» — это заметка от 1923 года «С берегов Куры. Тифлис»: описывалась красота природы, отсутствие следов гражданской войны и повсеместно развешанные громадные красные флаги. В том же году в газете «Гудок Закавказья» — статья «В тысячелетней пыли». За следующий год ещё два очерка о странствиях — «Письма с пути» и «Приазовье», опубликованные в «Моряке». Там же за 1925 год размещены статьи «Вишня и степь» и «Керчь» (иначе «На предгорьях Крыма»). Особого смыслового наполнения они не содержали.

Последующие очерки о странствиях выходили время от времени, придерживаясь или не придерживаясь определённых изданий, порою выходя в авторских сборниках, либо оставаясь читателю неизвестными на протяжении длительного времени. Так очерк «Где нашли золотое руно (Абхазия)» за 1928 год заметно отличался от прежних схожих трудов, теперь Паустовский старался шире рассматривать доступное его вниманию. Мало выразить эмоции, требовалось глубже проникнуть в понимание традиций народов, живущих в новом для автора краю. Например, Абхазию населяет множество национальностей, среди которых есть потомки флорентийцев, отчего их не признаешь за издавна тут проживающих. Абхазская почва даёт богатый урожай, а вот дно прилегающего моря хранит опасность — оно отравлено.

Очерки «Ночь в Доссоре» (изначально «Великая Эмба») и «Подводные ветры» — оба за 1930 год — публиковались позже на один и два года соответственно. У читателя тех дней, знакомого с творчеством Константина, возникало чувство повторения. Усвоенное им из содержания ранее опубликованных работ, вроде «Кара-Бугаза» повторялось в после вышедших статьях, без внимания к тому, что они писались задолго до. Читателю скорее следовало думать о созданных заранее заготовках, из которых и сплетались новые литературные труды Паустовского. Как яркий пример: история времён гражданской войны, когда люди были высажены на бесплодный остров, отчего им грозила неминуемая смерть.

В 1932 году Константином написан очерк «Мурманск», представленный для ознакомления лишь в 1958 году при публикации шеститомного собрания сочинений. Только тогда он стал органично сочетаться с тематикой произведений о северных краях России, таких как «Судьба Шарля Лонсевиля» и «Озёрный фронт». Для читателя создавалось впечатление части страны, где по необходимости возник полноценный пролетарский город. Некогда туда вела железная дорога, чей путь преграждало море. Город возник позже, сперва неспешно, а потом бурно разрастающийся. В том городе не селились навсегда. Прожив в Мурманске два года, человек считался уже старожилом. Женщин там и вовсе не встречалось, а мужчины — только трудоспособного возраста. Тем не менее, к 1932 году его одновременно населяли до сорока тысяч человек. Напрямую через океан до Нью-Йорка от него насчитывалось всего шесть тысяч километров. Вот такой вышел Мурманск в представлении Константина, а очерк о городе скорее стал набором любопытных заметок, нигде не нашедших пристанища, кроме хранилища в авторском архиве до лучших времён.

После Константин надолго замолчал. Он продолжил писать очерки о Кавказе, Чёрном море, создавал портреты примечательных людей, но краткой формой не ограничивался. Очерки о странствиях, выражающиеся особым подходом и некоторой отстранённостью, создаваемые словно случайно, дабы хотя бы о чём-то написать, Константин отложил до 1948 года, либо нам о том просто неизвестно, вследствие объективных причин: записи не воспринимались всерьёз, уничтожаемые согласно сомнения в их надобности. В действительности, первые очерки о странствиях Паустовского не содержали важности, но сохранились благодаря публикации в периодических изданиях.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Среди прочего наследия Паустовского нашлось место и сказкам. Писались они на протяжении десяти лет, оказывались пропитанными авторским стремлением видеть окружающее лучшим, нежели оно есть, при том не прилагая усилий к иному осмыслению, то есть рассчитывая на внимание совсем уж непритязательного юного читателя. В иной момент читатель прямо желает указать писателю на излишне допускаемое в его суждениях наставничество. Не всё в мире белое, находится место и чёрному, в том числе и должному негативно восприниматься. Кто же остановит писателя в свойственных ему порывах? Потому и не следует мыслить шире, нежели предложено.

Сказка «Тёплый хлеб» (1945) — это повествование о наказании за плохие поступки и награду — за хорошие. Читателю сообщалось о коне, получившем рану в бою с немцами. Он прибился к близко жившим людям, став просить у них съестного. Всякий делился с ним, отдавая иногда и последнее. А один мальчик оказался жаден, тем обидев коня. Налетели на поселение холода, перемёрзла вода, отчего остановилась работа мельницы, что грозило для поселян голодной смертью. Кто же виноват? Неужели мальчик? Бабушка рассказала ему, как некогда подобное уже было — тогда местный житель обидел солдата-калеку, отчего случился неурожай и даже трава на протяжении десяти лет не росла. Конечно, мальчик усвоит урок и выпросит прощение у коня. Только читатель обязательно задумается: почему для немцев таковой кары не последовало, зато обыкновенные люди, до того кормившие коня, за единственный отказ жадного юнца, вынуждены принять смерть. Вполне очевидно, происходящее в повествовании является сказочным сюжетом с должной быть извлечённой соответствующей моралью, без допуска сторонних рассуждений.

Солдатская сказка «Похождения жука-носорога» (1945) или иначе «Старый жук» — сказ про обыкновенного жука, прошедшего боевой путь вместе с отцом семейства. Смысл был следующий: всякому доброму сказанию на передовой каждый боец оказывается рад. Опосредованно касалась темы войны и сказка «Стальное колечко» (1946), она же «Перстенёк». Возвращавшиеся солдаты выменяли у девушки кольцо за горсть махорки, сообщив об его удивительных свойствах, будто бы надев на определённый палец — получишь много радости. К сожалению, девушка кольцо утеряет, будет горевать и надумает нехорошего. А по весне найдёт, и тогда придёт в её дом долгожданная радость. Именно таков краткий пересказ сюжета данной сказки.

«Дремучий медведь» (1947) и вовсе сельская идиллия, рассказывающая о горемычной судьбе медведя, думавшего полакомиться овцами, но в итоге из-за действий пастуха Пети, не имевшего ста рублей, а имевшего сто друзей, был искусан пчёлами, и даже хвоста лишился, оставив его в зубах рыб речных. Подобного, чрез меры сказочного повествования, Константин придерживался в сказках «Растрёпанный воробей» (1948) и «Артельные мужички» (1949). В оных сюжет вовсе потерян для попытки его осмысления.

Сказка «Заботливый цветок» (1953) — скорее повествование на тему любви к природе, о невозможности правильно понимать её замысел. Разве нужно раз за разом говорить, как сам Паустовский, ещё порядка двадцати лет назад, призывал к изменению окружающего под нужды человека? Теперь он переосмыслил те призывы, наоборот рассказывая о недальновидности людей. Наиболее ярким ему показалось сообщить о траве кипрей. Раньше думали, сия трава губит молодые деревья, закрывая их от солнца. Как потом выяснили, стоило вырвать кипрей, и деревья вскоре погибали. Почему так? Оказалось, он обогревает всё, находящееся с ним рядом. Вот так и становится понятным, что воспринимаемый вредным, кипрей таковым не являлся. Какой вывод мог сделать читатель? Ничего в природе не существует напрасно — всему необходимо находить объяснение.

Напоследок нужно рассказать о сказке «Квакша» (1954). Читатель разве не знает, что услышать кваканье древесной лягушки — к дождю? Тогда нужно ознакомиться с сюжетом сказки. Да, лягушка съела всех дождевых червей из спрятанной банки, и за то могла быть убитой рассерженным рыбаком. Только дети знали — лягушку следует сохранить, так как она предсказывает дождь. Действительно кваканье обладает столь магическим действием? Константин постарался доказать, дав читателю пропитанный сказочностью сюжет. У него лягушка умеет разговаривать с чайками, а те обладают способностью вести за собой дождевые тучи. Так, за содеянное для лягушки добро, люди смогли избавиться от угрожавшей их существованию засухи.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Знавшие Бородкина люди говорят: Пётр очень серчал, что на его повесть «Мост» не нашлось откликов. И тому находятся объяснения. Несмотря на выбранную тему, предвестие взятия большевиками власти над Барнаулом, имелось очевидное нежелание читателя принимать манеру авторской подачи. Из действительного остался лишь антураж, тогда как имена были изменены. И ладно, касайся дело рядовых лиц, не влиявших на ход революционных настроений. Так пересмотру подверглись и партийные деятели, чем происходящее на страницах оказалось обезличенным, будто повествование происходило в некоей отдельной исторической реальности. Не мог читатель с воодушевлением принять авторской интерпретации. Да и всем хорошо известно, к чему в итоге приведёт контроль большевиков над городом. Впереди ожидались кровопролитные бои с белочехами и белым движением. Это всё останется за страницами произведения. Главным Бородкин посчитал сообщить революционный пафос пробуждения в людях стремления отстаивать уважение к себе и окружающим.

Повествование с того и начинается. Даётся представление о давней русской забаве — сходиться в поединке, где район идёт на район, а методы борьбы не всегда оказывались честными. Полиция спокойно взирала на данное бесчинство, полная уверенности — стоит пролиться первой крови, как всё будет тут же остановлено. Оправдание одобрению сей забавы — пусть люд таким образом пар выпускает, нежели тайно недоброе замышляет. В таких боях можно было на законных основаниях выяснить отношения с недругом. А чаще такие поединки ничего не значили, оставаясь именно давней русской забавой.

Забавы забавами, но в 1917 году в Барнауле случился пожар. Этого события Бородкин коснулся опосредованно. Описываемое им действие не касалось центра города, тогда как пожар в другие районы города не зашёл, например, совершенно не тронув его нагорную часть. Пётр только сказал, что оставшихся без крова расселяли по уцелевшим домам, что мало кому нравилось, кроме большевиков, ставших инициаторами данного действия. Вообще, большевики, не имея власти и веса в городе, активно навязывали собственные представления о должном быть. Так они ходили по предприятиям и требовали устраивать людей на работу, причём дозволяя работать не более восьми часов в день.

Описав обстановку, Пётр перешёл непосредственно к основной сюжетной линии. Он представил вниманию читателя способного парня, умелого и не знающего, к чему всё-таки ему в жизни стремиться. Мать его из зажиточных, но с нею он редко находит общий язык. Ему приятнее устроиться на завод, нежели трудиться в её лавке. А на завод его брать не хотели, там за начальника стоял эсер, видевший в парне мужчину, способного послужить нуждам фронта. И тут сыграло значение коллективное мнения работников, благо накануне случилось возгорание на производстве и вполне очевидно, кому удалось проявить отвагу и не допустить непоправимого. Что же до пожарных, то они прибыли уже тогда, когда очаг возгорания был ликвидирован.

Бородкин дополнительно поднимает тему неприятия войны. Он утверждает, что в обществе того времени всё сильнее утверждалось предположение, будто солдатам необходимо сложить оружие и отказываться воевать, как война тут же закончится. Да и у главного героя повествования на полях сражений были убиты отец и братья. И ему нет желания идти воевать. Однако, политически главный герой ещё не созрел. Совершенно случайно он запишется в партию эсеров и добровольцем на фронт. В этом, конечно, автор слукавил, лишая главного героя перспектив на будущее. Хоть и показывает он его дельным и горячим человеком, но, записав в эсеры, способствует последующим проблемам, обязательно должным стать препятствием для существования главного героя в стране большевиков, победивших пособников царской власти. Всё это останется за страницами произведения.

И вот весть — царь отрёкся. Как быть? Нужно наладить контроль над недавно построенным мостом через Обь. Это будет сделано. На том произведение завершится, будто бы с положительным исходом. К сожалению, Барнаул ещё успеет пасть, будут расстреляны сторонники большевизма, и все временные достижения пойдут прахом.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Революция — есть благо в представлениях потомков, тогда как для её современников всё далеко не так очевидно. Алексей Толстой вольно или невольно взялся сравнить два отдалённо схожих исторических эпизода: приход к власти Петра I и аналогичное действие, совершённое большевиками. Пролитой крови оказалось с избытком, но в обоих случаях вершить судьбами брались обыкновенные люди или именно за их решением стояло, кому поручить управление государством. Не так уж Хованщина отличалась от событий, означивших властные полномочия для Временного правительства 1917 года, и не так отличается последующий стрелецкий бунт, обозначивший падение того же Временного правительства и переход власти в единые руки — как раз большевиков. А что же дальше? У власти становится сильная личность, ведущая страну к процветанию, невзирая на притеснение населения и приносимые во имя будущего огромные человеческие жертвы. Иногда требовалось собирать повсеместно люд, чтобы построить нечто великое — город на болоте или осуществить любой другой грандиозный проект, вроде возведения каналов. Обычно в таких случаях говорят: все совпадения случайны. Разве читатель в это поверит, когда речь про роман Толстого о Петре I?

Сей роман прежде всего интересен не наполнением, а вручением за него автору Сталинской премии, причём он стоял в списке первых её обладателей, и принято считать, что даже самым первым. Тем не менее, законченный к 1941 году, роман не являлся окончательным вариантом. Несколько лет спустя Алексей возьмётся за его продолжение, написав ещё одну часть, тем поведя повествование о жизни Петра до взятия Нарвы. Читатель не сожалеет о прекращении работы над этим литературным трудом, и не по причине смерти непосредственно Толстого. Тут скорее следует говорить о перенаполнении. Алексей расширил границы сообщаемой им информации, интересуясь ситуацией вокруг прочих европейских правителей, ставя их бытность в центр описываемого на страницах действия. Безусловно, конфликт между претендентами на королевские регалии Речи Посполитой важен, однако не до такой степени, чтобы ему соседствовать — а где-то и преобладать — с Петром в книге, названной его же именем.

На всём протяжении произведения, несмотря на растянутость описываемых сцен, Толстой расставлял определённые акценты. Он брал некий исторический отрезок, помещал в него придуманную специально проблематику, затем приступал к изложению событий под соответствующим их восприятием. Из романа в итоге вышло лоскутное одеяло, где читателю предлагается не равномерное следование по тексту, а соучастие в определённых сценах. Например, сообщая о детстве Петра, Толстой как бы упустил из внимания Хованщину. Из-за чего она случилась? В результате смерти царя Фёдора Алексеевича случился кризис царской династии, выраженный в непримиримых противоречиях двух сторон: одна поддерживала Софью и Ивана, а другая — Петра. По результатам бунта было решено поставить царями Ивана и Петра, Софью же назначить регентом. Об этом Толстой рассказывает. Что тогда странного? Сам бунт практически никак не рассматривается. На следующих страницах Алексей повествовал уже про детские годы Петра, показывая его любознательность и стремление делать нечто, из всего извлекая пользу. Пока не случится нового стрелецкого бунта, когда, со слов Толстого, в Москве произойдут массовые казни. И ежели при Хованщине стрельцы терзали бояр, то теперь уже бояре собственноручно рубили головы стрельцам. Но всё это воспринимается утрировано.

Так и будет повествовать Алексей Толстой, обсуждая любовные похождения Петра, его деятельность вне России, некоторые походы в сторону Турции, затронет и тему церковного раскола. Основное же — подготовка к строительству города на болоте, как символа преображающейся страны. А что будет после — не так важно. И взятие Нарвы уже не вызовет пристального внимания. Самое главное — побудить народ действовать во благо страны, пусть и через принесение себя в жертву чьим-то амбициям. Лишь бы Россия процветала, грозила шведу и прочая-прочая. Произведение об этом не могло не побудить к ещё большим свершениям.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У Алтая особая история. Был он под царским надзором, ибо драгоценные металлы залегали в его землях. Но ещё до того владел сим краем Акинфий Демидов, выжимавший соки из всего, к чему бы не прикасался. И так-то оно так — подумает читатель — да при царской власти и при Демидова владении жил местный люд под одинаковым гнётом. Но как именно? Исторические выкладки о том не скажут ничего. А вот обращение к художественным образам поможет увидеть былое в почти истинном свете. Чему же станет свидетелем читатель? Узнает он историю рудознатца Фёдора Лелеснова, желавшего простого человеческого счастья — семьи, а вынужденного мириться с тяготами ниспосылаемых судьбой испытаний. Не ему одному было таково — каждый житель Алтая ощущал горечь существования, поскольку придя в сии места, покинуть их уже не мог никак иначе, кроме как приняв смерть в муках.

Нет, не всё плохо обстояло на Алтае. Человек, если он пожелает найти счастье, обретёт оное при любых обстоятельствах. Угнетают? Несправедливо с тобой поступают? Не позволяют жить по собственному желанию? Так будет при всяком государственном устройстве, только при различном к тебе отношении. На Алтае знаться с нуждами простого люда никто не желал. Впрочем, времена тогда были не из простых. В России сохранялось крепостное право. В случае заводов дело обстояло аналогично, несмотря на кажущуюся свободу. Просто не говорится открыто, отчего люди обязывались работать в шахтах, на заводах, либо как-то ещё. И не ставилось такой цели. Если о чём и стоит вести речь, то об угнетении людей.

Пётр Бородкин восстанавливал былое, исходя из чувств простого человека. Ведь кто такой Фёдор Лелеснов? Талантливый человек, способный найти руду там, где её другие просмотрят. Он полюбит девушку, а та ускользнёт от его взора. Найдёт ли он её? Или всё же уступит красавице Насте, положившей на него глаз? Драматичность повествования будет только нарастать. Пётр не даст читателю банального сюжета. Отнюдь, жизнь закипит на страницах прежде неведанными представлениями о прошлом. Оживут на страницах и прочие люди, имевшие свои мечты и желания, получая вместо них удары плетьми, присыпанные солью раны и вечное обитание в глубокой тайной штольне, где им трудиться без надежды заново вдохнуть свежий воздух с поверхности.

Порядки обязательно сменятся. Пусть и не в лучшую сторону. О богатствах Алтая прознают при императорском дворе. Тогда-то и перейдут богатые на руды земли под монаршее личное владение. На Алтай приедет Беэр, став местным управителем. Легче местному люду не станет, скорее хуже. Может и желала императрица добра обитателям предгорий Алтайский гор, да человеческая жадность второстепенных людей превыше разума. Будут они искать собственную выгоду, ничего им не дающую, кроме ощущения власти. И как не было счастья человеку, так и не появится. К тому же, герой повествования Лелеснов потеряет друзей, жена его заболеет, а ребёнок пропадёт.

Когда же наступит долгожданное облегчение? Когда действующие лица смирятся с обстоятельствами и не будут искать ничего, кроме обретения краткого ощущения покоя. Для начала им предстоит потерять всё, что они до того любили. Абсолютно всё! Друзей, семьи, даже жизнь должна перестать иметь значение. Ощущение никчёмности и ненужности позволяет спасти человека, если и он поймёт, насколько благом является отказ от существования. Нет, Лелеснов не закончит дни во мраке, он их продолжит в присущей ему лёгкости, ведь потеряв главное, он обретёт новое для него ощущение ему остро необходимого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература многогранна, но писателю следует выбирать не грани, а одну из плоскостей, как и читателю интерпретировать текст не с граней, а с той же плоскости, либо какой иной. Такова литература, требующая определённого восприятия, сколько бы не минуло времени с создания определённого художественного произведения. На этот раз Василий Белов взялся отразить будни советской деревни накануне массовых процессов, связанных со стремлением власти преобразовать жизнь на селе, сделав то для пользы государства. Разумеется, речь идёт о борьбе с кулаками и обязательной коллективизации, когда частные хозяйства объединялись в единое целое с общим имуществом — в колхозы. Пока всё это происходило на добровольных началах. Можно то время считать наполненным позитивными ожиданиями от до того свершившихся перемен. Наконец-то крестьянин получил так долго ожидаемую землю, без которой он оставался в результате отмены крепостного права. Это казалось настолько близким, что никто не ведал, как поиски чуждого элемента на селе принимали всё более обязательный характер. Вскоре суждено свершиться страшному, а пока предстоит наблюдать за пасторалью.

Конечно, Белов лукавит. Он нарисовал на страницах примерно возможную ситуацию. Указанного им села словно не коснулись беды первых лет становления социалистической республики. Просто ушли одни, дав право на землю другим. Без каких-либо продразвёрсток! Случилось идеальное сочетание требуемого. И вот крестьяне зажили на селе, довольные снизошедшей на них вольностью. Зачем Белову потребовалось создавать именно такое впечатление о селе двадцатых годов? А может он сам тогда не ведал, подпитанный мифами советской пропаганды? Он знал лишь о свершившемся крахе крестьянского быта, связанного с курсом проводимой Сталиным политики. А как обстояли дела до того — лишь представил. Как результат — практически утопический образ, та самая пастораль. За единственным исключением — чуждый элемент обязательно будет разыскиваться, ибо среди положительного должно существовать и отрицательное явление.

Неважно, есть чуждые элементы или их нет — следует искать. Читатель понимает, какой размах таковое желание примет после. Дабы не печалить излишне, Белов растянет повествование на долгие страницы, чаще воссоздавая сцены, совершенно ничем не примечательные. Читатель так и решит, наблюдая, например, за карточной игрой, лишённой сути. Согласно её правил: кому достанется красная карта — тот победил, а кому чёрная — проиграл. Вместо краткого описания игрового процесса, Василий надолго остановится на подробностях, не продвигая действия вперед, не сообщая информации к размышлению. Подобных сцен представлено в «Канунах» с излишком.

Белов неизменно стремился показать утопичность представлений крестьян. Когда к ним приходили и заявляли о требованиях, они в ответ показывали газету, где чёрным по белому расписывалась прелесть быта советских граждан. Кто-то требовал искать чуждый элемент? Почему тогда пресса молчит и ни о чём таком не сообщает? Перегибы не касались сознания крестьян, всё они воспринимали за самоуправство отдельно взятых личностей. И ежели кто утверждал о необходимости создания колхоза на селе, его посылали в другие селения, ибо газеты не писали о принудительном порядке. Там сообщалось: всякий добровольно вступает в колхоз, либо не вступает. Поистине, Василий рисовал на страницах золотое время крестьянства… Может такое действительно существовало? Да вот о нём потомки совершенно забыли, воспитанные на обязательной негативной оценке ленинских и сталинских начинаний.

Но переменам обязательно быть. Уже гремела травля троцкистов. Оных выискивать принялись и на селе. Когда сельчане отказывались от добровольного согласия с политикой власти на местах, им грозило, как минимум, обвинение в симпатиях идеям Троцкого, что для них означало наступление теперь уже мрачных перемен.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Гиммельфарб создал мнение — Эмиль Золя писал эротику и слыл за порнографа. Создав, сам же начал подобное утверждение разрушать. Не стал ли Борис делиться с читателем собственной точкой зрения? Он сам сознаётся — наследие французского классика осилить невозможно. Чем неимоверно лукавил. Золя создал не так уж много. Другое дело, что на русский язык он мог быть к 1930 году переведён довольно плохо. Как же исправить ситуацию? Например, написать биографию, представив Эмиля в качестве предвестника социалистической революции. И пусть Золя будет назван только утопистом, зато к нему обязательно следует обращаться гражданам Советского Союза. Потому не должно быть слухов! Лучше заменить знание о чём-то со слов других на выработку личного мнения, посредством знакомства с первоисточником.

Золя — это, прежде всего, обозреватель времени правления Наполеона III. Почти не осталось жизненный сферы, в которую Эмиль не заглянул. На страницах его произведений оживал и сам президент-император, были задействованы и стремящиеся жить за счёт чужого горя, в том числе и ушлые люди, готовые объегорить каждого, лишь бы иметь с того выгоду. Но больше Золя принято ценить за обнажение проблем социального дна. Французы тогда стремились к борьбе за классовые права? Гиммельфарб в таком предположении уверен. Как-то позабыл он про иную страсть французов — в течение ста лет не угасавшее желание объединиться в коммуну. Вот при таких обстоятельствах и вырисовывался портрет Золя, чтобы перейти к изучению оставленного им в наследие человечеству творчества.

Борис предпочёл уделить внимание циклу «Ругон-Маккары». Подробно, смакуя нюансы, разбираясь с каждой деталью, для читателя сплеталось представление о литературном труде Эмиля Золя. Чем полезно именно подобное изложение? Можно лишить себя удовольствия непосредственного знакомства с текстами, согласившись принять авторскую интерпретацию исследователя. Но разве будет виден сам автор? Ответ очевиден: нет. Если о чём и узнает читатель, так это о предпочтениях биографа, желающего утвердиться в одном или разубедить в чём-то других. Оттого и упоминал Гиммельфарб восприятие Золя современниками в качестве создателя эротических романов, тогда как ничего подобного и близко нет. Впрочем, а было ли вообще таковое мнение? Пара романов ведь не может служить характеристикой для творческого наследия вообще.

Для Бориса Эмиль — утопист. Читатель должен знать о романе Золя «Труд», где показано прекрасное будущее — рай для общества. На нём и основывал свои утверждения Гиммельфарб. Может Эмиль и допустил вольную трактовку обязательного к свершению коммунистического будущего, в котором каждому воздастся по потребностям — никто тем не будет обижен. Борис это воспринял утопией. Почему? Остаётся предполагать. Может не стремились советские граждане к подобному, желая видеть своё будущее каким-то иным, либо Гиммельфарб вовсе в подобное не верил.

Говоря о Золя, считается нужным рассказать о деле Дрейфуса. Борис к нему не проявил интереса. Ему показалось лишним говорить о чём-то сверх сообщённого. Если его интересовала жизнь писателя — хватит краткой справки о детстве и о первых шагах на литературном поприще. Дальше имели значение сугубо идеи, к чему и обратился с желанием разобраться Борис Гиммельфарб. Не скажешь, чтобы у него получилось создать для читателя верное восприятие Эмиля Золя. Скорее нужно вернуться к тому, с чего начинался разговор о монографии — создано определённое мнение, должное быть разрушенным. Собственно, Борис мнение создал и старательно его разрушал. Симпатий к Золя он совершенно не испытывал. И антипатий он не имел. Просто сообщил, может быть, о чём его попросили.

Автор: Константин Трунин

» Read more

При жизни Булгаков окончательного варианта романа не предоставил, поэтому бесполезно говорить о каком-либо подлинном полном произведении — все посмертные издания ложны. Существуют редакции, написанные после шестой: они вносят собственное представление о структуре. Но подлинно увязать все главы, и даже текст в самих главах, в единый художественный массив — обречённое на провал занятие. Сам Михаил не раз менял части романа местами, давая приоритет одному, либо другому, переписывая или характеризуя иначе. Тогда как быть читателю? Очень просто. Следует забыть о вариантах романа, именуемых окончательными. Лучше взять шесть первых редакций, не соглашаясь принимать за истину что-то ещё. Нужно просто поверить, написанное после — разбавило повествование, прибавив только полноты, чем лишило многие дополнительные сцены смысла.

Булгаков — это Булгаков. Ни его соратники, с древности на Руси именуемые клевретами, ни прочие исследователи его творчества, не смогут предоставить ими желаемого. Для них словно забыто главное — цельность личности писателя. Чем он жил и дышал, кроме «Романа», выросшего в «Мастер и Маргариту»? Он прожил жизнь — горькую чашу. И по окончании существования, уже смертельно больной, видел одно дело, не дававшее ему покоя — это шесть редакций произведения, которое он всё не мог дописать. Хотя, некоторые редакции настолько хороши, что они заслуживают именоваться самостоятельными, но Булгаков искал нечто ещё, способное привнести элемент нового понимания.

Кажется, Михаил запутался. Он не писал мистической истории, а всё-таки её и написал. Задумав показать иллюзионистов, наделил впоследствии их полномочиями посланников ада. Зачем и для чего? Может сказалось действие морфия, унимавшего доводившую до безумия боль? Желая дописать роман, он писал совершенно не то, к чему некогда стремился. И даже если допустить, что предлагаемая его женой после версия романа должна считаться истинной, то хронология повествования оказывается лишённой смысла, если чему и служащая доказательством, то необходимости верить в существование нечистой силы, в полной безопасности совершающей непотребства в стране, чьё население отказалось от Бога.

Разрушается идея недосказанности. Зачем читателю знать, будто Маргарита замужем, ей тридцать лет, она бездетна и пребывает в апатии от пресыщенности сытым существованием? Она влюблена в скромного писателя, склонного к раздвоению личности. Вместе они жить не смогут, потому как не совладают с бытовыми проблемами. Остаётся их опоить зельем, свести вместе и прекратить земное существование. И куда девается проказничающий Воланд? Он уподоблен должному свести Мастера и Маргариту, чтобы всё им совершаемое утратило значение. Отчего центральный персонаж повержен? Вопросов можно задать бесконечное множество — требовались бы они вообще, когда речь об окончательных редакциях произведения.

Прежде игравшее красками, внутреннее повествование про Пилата разорвано на части, где первая не принадлежит перу Мастера, ставшая оправданием Воланда за убийство Берлиоза, а вторая — более не спор вокруг борьбы за правду сущего, ставшая отличными от создавшегося представления по предыдущим редакциям. Отныне Пилат карал за слова против права кесаря на власть, дозволяя жрецам простить преступника. И Пилату было безразлично, что станется с тем преступником. Его беспокоила необходимость убить Иуду, к прочему так и не проявив интереса. Таковым Пилат оказался в итоге, пусть когда-то и вызывавший сочувствие отчуждённостью от Рима, забытый на жаре вдали от доставшейся ему славы воителя с варварами севера.

Заканчивается роман полётом в потусторонний мир. Видел ли его Булгаков? Думается, морфий оказывал нужный эффект. И умирая, Михаил если о чём и сожалел, то лишь о нанесённых ему обидах, будто бы лишивших права на посмертное признание.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Последний год жизни Булгакова — это пьеса о становлении Сталина. Михаил взялся показать возвышение убеждений Иосифа Джугашвили, сперва изгоняемого из семинарии за революционную деятельность, а после всё крепче встающего на ноги. Этого молодого человека питала уверенность в необходимости отстаивать права рабочих, чей труд практически ничего не стоил. Верил ли сам Михаил, что всё было столь красиво в действительности? И якобы существовала та гадалка, которой юный Иосиф отдал последний рубль, дабы она увидела будущее, где он окажется большим человеком. Но общий фон булгаковской театральной деятельности не изменился и в данном случае. Существует мнение, будто Сталин не желал видеть о себе театрального представления. Правда ли это? Совсем скоро, если не уже, на него итак обрушится вал произведений, поэтически и прозаически рассказывающих о его пути.

Пьеса именно о становлении. Михаил в каждом действии описывает определённое событие, давая первую сцену про 1898 год, подводит к финальной, накануне революции 1905 года. Если рассматривать пьесу в отрыве от личности Сталина, то получится проследить изменение настроений граждан Российской Империи. Но всё выдержано в духе борьбы пролетариев с капиталистами, где подобно Сталину выступают личности вроде Николая II, отчего-то жадного до крови императора, желающего топить в крови все акции протеста, а политических заключённых отправлять в ссылку едва ли не навечно.

Было бы возмущение населения на пустом месте. Нет, людей считали за скот. Их гнали на работу, ежели вообще удостаивали возможности трудиться. Стоило случиться производственной травме, человека ждало лишь прозябание. Видеть такое было тяжело, потому и желали люди бороться, правда без какой-то определённой конечной цели. Булгаков о том не сообщал, он отражал характерные явления молодых лет Сталина, позволив Иосифу Джугашвили пройти путь от семинариста под кличкой Пастырь — до революционера со стальным характером и созвучным прозвищем.

Неужели Николай II настолько интересовался Сталиным, как то Михаил прописал в пьесе? Или тут сыграло значение необходимости показать роль рядового борца, к чьей судьбе проявили интерес тогдашние небожители? Ведь Сталин нисколько не показан лидером, способным взять бразды правления. Он один из многих, более сочувствующий, нежели способный переломить угнетавшее население страны положение. В руках будущего вождя его жизнь, и ничего кроме. Он волен принять ниспосланное от Николая II наказание в виде ссылки, и он волен бежать, тогда как для другого в 1904 году не был способен.

Таков Сталин в пьесе Булгакова. Обычный человек с неопределённым будущим, без круга друзей, способных вывести его в люди. Да и в какие люди мог Михаил вывести написанного им персонажа? Кажется, создай Булгаков менее персонализированное произведение, помести в сюжет отдалённо похожего на Сталина человека, определи его не в семинарию, а в рабочие или в солдаты, а то и в крестьяне, покажи трудности быта, обоснуй необходимость революционной борьбы, тем создав литературный труд уровня высокого соцреализма, как жизненный горизонт освободился бы от стянувшей небо мглы. Михаил же обратился к Сталину с лестью, причём не доведённой до конца. Если Сталин в чём и нуждался, то в красочном описании его успехов в год великого перелома и при головокружении от успехов. Прочее ему не требовалось.

Формально, «Батум» — итоговое произведение Булгакова. За ним следует последняя редакция «Мастера и Маргариты», к которой у читателя, знакомого с ходом работы над романом, найдётся особое личное мнение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда сказать совсем нечего, начинается академизм. То есть вспоминаются материи, далёкие от основного смысла содержания. Наполнение происходит за счёт отсылки к древним временам, порою библейским. Иногда иного не остаётся. О чём же можно было рассказать, сообщая нечто о Пушкине? Казалось бы, рассмотренного прежними поколениями достаточно. Но дух исследовательский остановить нельзя. Тогда можно заново раскрыть темы, уже относительно современного дня, потому как всё связанное с исследуемым объектом трактуется в ином свете. Ежели за дело брался советский пушкинист — он поступал согласно социалистических представлений, с удовольствием находя подтверждение утверждению типа: главным героем в «Борисе Годунове» является народ. Но нужно стоять выше этого — решал Валентин Непомнящий, предпочитая, вместо проведения параллелей между Марксом и наследием Пушкина, обращаться к библейским мотивам, причём начиная сразу с сюжета об Адаме и Еве.

Содержание «Русской картины мира» создавалось на протяжении нескольких десятилетий. А итоговый вариант был удостоен Государственной премии Российской Федерации. И важно увидеть не наполнение исследования, а сказанное Валентином на вручении премии. Ему сталось обидно за культуру россиян, забытую властными структурами. И это Валентин говорил накануне реформы премии, ещё не подозревая, как уже с 2004 года всё станет много хуже. Государство словно забудет о необходимости придавать значение созидающим культуру людям. Но Валентин о том и говорил, что именно государству требуется создавать культуру. А рассуждая далее — государству важно воссоздавать культуру в качестве оценки смысла собственного существования. Достаточно взглянуть на прошлое — прославлявшее достижения социализма в Советском Союзе. Что же, теперь на государственном уровне решено действовать от противного. Может в том и есть смысл, ежели предполагать, будто как раз культура подтачивает основы существования действующего политического режима. А значит культуру нужно уничтожать. Иных мыслей просто не может возникнуть.

И всё-таки вернёмся к пушкиноведению. Валентин сообщает без утайки — оно в кризисе. Есть два ежегодных журнала на Россию, посвящённых жизни и творчеству Александра Сергеевича. Немного задумавшись, видеть даже один журнал — не кризис. Впрочем, пушкинистам в любом случае обидно. Да и всякому было бы обидно — не воспринимай всерьёз его увлечение. Только как серьёзно относиться к людям, посвящающим существование поиску смыслов в чужих текстах? Нельзя с остервенением биться с коллегами за правду, ежели она касается вопроса постановки того или иного знака препинания, будто тем в корне меняется смысл фразы. И Валентин объясняет причину. Оказывается, произведение пушкинист оценивает не столько в комплексе, сколько разбивая его на главы. Думается, вплоть до отдельных предложений. Всё делая для того, дабы найти другими ещё не найденное. Уж такова пушкинистика по своей сути.

Другой аспект — постоянное восхваление Александра Сергеевича. Пусть он — солнце русской поэзии, либо кто другой, но панегирик — это не всегда хорошо. Во всём Пушкин оказывался уникальным. Писал так, что ныне не получится заменить одно слово другим. При таком подходе забывается главное — человек, исследующий другого человека. Вместо Валентина Непомнящего приходится видеть восхищённого читателя, к тому же и склонного к раскрытию творчества любимца через религиозные откровения. Потому и было упомянуто про академизм. Для примера можно взять работы всякого поэта былых веков, писавшего оды российским императорам — вот где полное отсутствие связи с действительностью, при полном уходе в предания предков, причём не собственных, а глубоко мифических. И как-то не очень оказывается удобным соразмерять Пушкина с канувшей в Лету архаикой.

Автор: Константин Трунин

» Read more