trounin.ru

Аристотель называл Метафизику мудростью. Он не говорил, что науку о мудрости следует считать единой, она вполне могла быть разделена на несколько, учитывая количество возможных вариантов. Одна из наук могла заниматься доказательством предположений. Вторая имела бы дело с первоначалами. Но и это такие же обсуждаемые проблемы, как всё сказанное Аристотелем вообще. Размышляй таким образом дальше, как суть Метафизики пришлось бы разбить на все существующие науки, сделав её не инструментом для познания первоначал всего, а определения начал каждой из них.

Так и произошло. Приводя в пример математику, Аристотель отмечает, что не математикам положено разбираться в началах своей науки, отдав право на это философам. Остаётся задаться вопросом: действительно ли метафизические затруднения математики должны исследоваться Метафизикой? Или первоначала математики исходят из другого, нежели призвана изучать непосредственно Метафизика? Приходится заменить данное слово на мудрость, как всё встанет на свои места. Получается, негоже математикам измышлять высшие материи, которые нельзя доказать математически. Пусть над этим размышляют мудрецы, толком не способные понять что-либо о первоначалах, запутывая рассуждениями себя и других.

Пришла пора вспомнить о словах Гераклита: ни о чём нельзя высказать истинное суждение. Это сходно с воззрениями на истину Протагора, допускавшего обратное: что каждому кажется, то и достоверно. Две точки зрения оказались противоположными по смысловому наполнению, но одинаковыми с позиции логики. Анаксагор внёс большую ясность: во всяком есть часть всякого. Знакомясь с такими измышлениями прежних поколений философов, Аристотель не мог не поддержать их, стремясь разное представить общим. Нет разницы, что именно стало первоначалом, ведь им могло стать нечто другое, неизменно породив прочие начала, какие бы породили и его, будь первоначалом нечто из них.

Сочетание несочетаемого порождает споры. Лучше об этом говорить в рамках одной науки, чем допускать недопонимание в каждой отдельно. Именно поэтому и нужна Метафизика, способная согласиться с текущими достижениями и увязать их с прежними представлениями о действительности. А если задуматься, то так ли важно тем же математикам, откуда пошло бытие? Они решают задачи иного свойства, не связанные со столь глобальным и принципиально неразрешимым затруднением. Для математиков метафизический вопрос просто не будет иметь ответа, поскольку не содержит исходных данных, как не содержит и итоговых.

Метафизика остаётся переполненной домыслами. Неизвестно, есть ли край у Вселенной или его нет. Так и было ли начало или его никогда не существовало. С тем же успехом можно измыслить науку о конце сущего, вполне имеющую право именоваться началом следующего цикла. Может лучше не думать, чем вызвано начало всего, а подумать, отчего погибнет известное нам, тем самым породив то самое, в чём так пытается разобраться Метафизика.

Рассуждая, Аристотель не остановился в мыслях на движении. Он не стал придавать сему акту ведущую роль в науке о началах. Тогда как не отрицал, что благодаря движению всё существует и будет иметь место, покуда движение не остановится. Поэтому предлагается внести ясность в метафизику, добавив собственное измышление. Пусть именно движение будет признано породившим всё сущее. Если опираться на теорию о Божественном волеизъявлении, то и оно было порождено движением, ибо Бог творил, а нечто создать без движения нельзя. Даже идея движется, если не относительно себя, то относительно чего-то другого. Опять же, предварять движение могла сама идея, тогда снова первенство придётся отдать Платону.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Изведя себя размышлениями о сущем и не-сущем, Аристотель пришёл к разумному допущению существования всех возможных вариантов одновременно. Опять Протагор оказался близок к истине, позволив быть правыми всем, кто желает оными считаться. Пока происходит борение представлений о действительности, сама действительность не изменится, какими бы верными или ошибочными не были человеческие домыслы. Ежели кто скажет, что перед ним нечто похожее на олово, он никогда не ошибётся.

Аристотель стремился определять многовариантность сущего аксиомой. А как быть с началом начал? Неужели нечто конкретное стоит за созданием всего, при том оставаясь чем-то единственным определённым? Противоречие побуждало Аристотеля придти к согласию, допустив подобие антиномии, доказуемой с противоположных позиций. Но тогда метафизика теряла смысл. Какое назначение должно быть у науки, ежели она побуждает к сомнению и не содержит неоспоримых постулатов?

Кроме того, Аристотель заключил: основа целого — не есть суть целого. В дальнейшем он начал теряться, говоря о таком, что сам же впоследствии назвал нелепостью. Допустим, нечто действует, когда действует, и не действует, когда не действует. Приводится пример того: человек строит дом, значит он его строит, а если не строит, следовательно — не строит. Приходится усомниться в авторстве сих слов за Аристотелем. Лучше предположить, что чья-то рука пыталась доказать несведущим людям логичные явления, теми отрицаемые.

Исправить примитив таких суждений Аристотель смог рассуждением об А и Б: если есть А, значит есть Б. Говорить о таком допустимо бесконечное количество слов, неизменно оставаясь правым, коли никто не может тебя в тексте опровергнуть. Тут авторство слов скорее всего не должно быть оспариваемым, поскольку содержит совсем очевидные вещи, допускающие многовариантность трактования.

Тут же Аристотель сообщает: способности делятся на врождённые, приобретаемые навыком и приобретаемые через обучение. Как известно, европейские философы будут с упорством доказывать сие, но опираясь на нечто одно. Кому-то все способности покажутся врождёнными, другому — только приобретёнными. Непонятно, почему ими не воспринимались слова непосредственно Аристотеля, допускавшего это, будучи верным многовариантности?

Становится ясно, именно многовариантность отныне является главной аксиомой Метафизики. Аристотель более не занимает прежней позиции. Он теперь не отказывает в праве на существование чему-то. Проще согласиться и допустить возможность невозможного, нежели ломать представления, слишком изменчивые и всегда промежуточные. Только утверждать это с полной уверенностью нельзя, ибо говоря в одной книге «Метафизики» так, в другой Аристотель говорил иначе.

Если существует многое, следует предположить существование единого. Понимая глубже, определение единого не будет вступать в противоречие с многовариантностью, становясь одним из возможных предположений. Ведь единое — обязательная часть многого, пусть Аристотель так и не определился, позволительно ли делить целое на составляющие, допустив оное в качестве имеющего право на существование.

В измышлениях Аристотель оставался подверженным сведению чужих взглядов. Сперва осуждая, он пришёл к необходимости примириться с иным представлением о действительности, так как сам не мог привести веских доказательств собственной правоты, опираясь лишь на слова. Окончательную ясность сможет внести Иммануил Кант, разработав трансцендентальную философию, где уместит взгляды Аристотеля, имея для анализа больший объём человеческих представлений о бытии, в том числе и о незнакомом Аристотелю понятии христианского Бога, заставившегося усомниться в прежде представляемых первоначалах, заменив их на Божественное волеизъявление.

Метафизика античных философов оставалась востребованной всегда. Её сохранили для европейцев арабы, пропустив через собственные представления о действительности. Приходится признать, прав тот, кто соглашается со всеми и принимает все варианты трактования настоящего, поскольку не существует единственного верного мнения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Допустимо ли метафизику поставить в один ряд вместе с другими умозрительными науками, к которым относятся математика, учение о природе и учение о божественном? Или метафизика не может быть постигнута умом? Она — не плод мыслей разума, а объект чувственного восприятия? Её невозможно понять, поскольку под метафизикой следует понимать нечто, сообщающее людям привходящее, надставленное над следствием из доступного им познания и опыта. Аристотель неспроста называл это тем, что идёт следом за физикой. Когда мир становится понятнее, требуется разобраться, почему ранее о том не задумывались. Хоть человек и смотрит в развитии вперёд, он не оставит желания разобраться, чего он так и не смог понять в прошлом.

Всё ныне нам известное не может объяснить человеческого бытия. Как у человека вообще появляется стремление к познанию? Вследствие каких процессов у него появилась к тому необходимость? Почему человека не устраивает текущее положение? Ответ понятен. Имеется стремление двигаться, сообщённое всему сущему изначально, коего вне воли придерживается и человек. Он обязан своими действиями вести движение, пока оное не остановится, поскольку Вселенной полагается когда-нибудь остановиться и вернуться в изначальное положение, ибо всё рождается и расцветает, чтобы увянуть и умереть.

Что же есть сущее? Это те элементы, о которых рассуждали до Аристотеля. Под сущим могут понимать даже числа и идеи. Сущее является и воплощением духовного. Значит, под сим стоит понимать многое, ничем его не ограничивая. Материю можно считать сущим. Суть бытия любой вещи — такое же сущее. Получается, вариантов множество, ежели Аристотель пытался об этом поведать, приводя в качестве примера разные формы носа. Как не смотри на сущее — оно является всем, что нас окружает.

Впрочем, Аристотель в противовес сущему измыслил не-сущее, дабы отделить материальное от духовного. То, что создаётся человеческим воображением было отнесено к не-сущему. Так идеи стали не-сущим. Сама метафизика стала таким же не-сущим. По сути, прошлое и будущее стало им. Для нас Аристотель теперь не является сущим, так как его в нашем времени и пространстве не существует.

Из рассуждений Аристотеля выходит: сущее и не-сущее не могут иметь сходных значений. Для примера приводится белый цвет кожи человека. Грубо говоря, быть человеком с белой кожей — сущее, а ощущать себя им — не-сущее. О сходных примерах Аристотель объёмно рассуждает, не давая уяснить, как это следует понимать относительно науки о первоначалах. Если он говорил о существовании и не-существовании, то отчего не ограничился более понятными примерами?

Возвращаясь к сущему. Оно цельное или состоит из частей? Говоря о человеке, не подразумевается разговор о его частях тела и органах, воспринимаемых в совокупности. Одно сущее предшествует последующему сущему? Палец не может предварять всего человека. Аристотель считает: важна каждая деталь. Речь снова не о первоначалах всего, а сугубо о началах нами воспринимаемого. Следовательно, подтверждается ранее сказанное, что «Метафизика» является сборником трудов, объединённых схожей тематикой.

Вследствие вышеозначенного формируется ложное представление о взглядах Аристотеля, должных в течение жизни изменяться, как то случается со всяким человеком. Его труды были объединены без учёта этого. Поэтому крайне трудно составить общее впечатление о метафизике, переполненной порою противоположными по смыслу идеями. Разговор о сущем просто невозможно понять, тем более соотнести его с наукой о первоначалах.

Аристотель задаётся вопросом: возможно ли разделить сущее? Будут ли полученные части самостоятельным сущим? Если от человека отделить часть, останется ли человек сущим и останется ли сущим отделённая от него часть? Если представить части человека сущими, то может ли человек быть сам тогда сущим? Может ли вообще сущее состоять из составляющих его сущностей? Думается, Аристотель заблуждается, уходя в размышлениях излишне далеко, провоцируя всему сущему придать вид не-сущего. Получится так, что бывшее мгновение назад сущим становится не-сущим в данный момент. Тот же человек, отдели от него часть тела, окажется отнесённым к не-сущему.

Вывод из рассуждений Аристотеля может быть один — использование приёмов софистов, желающих доказать угодное им, какие бы доводы рассудка они для этого не приводили в пример правдивости ими предполагаемого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Труду о первоначалах быть! Аристотель в том твёрдо уверился. Решено посвятить доказательству этого одну из частей трактата. Таковой наукой полагается заниматься только философам. Диалектикам и софистам Аристотель отказал в праве на занятие метафизикой, ибо определил, что первые изучают непосредственно философию, а вторые считают, будто ею занимаются. Причина такого ограничения в необходимости установления аксиом, из которых исходит любая отдельно взятая наука. Путём диалога или суждением ради суждения аксиомы ими обязательно будут подвергаться сомнению.

Нельзя создавать науку на допустимости различных вариантов понимания одного и того же затруднения. Ранее Аристотель не мог определиться, чему отдать приоритет. Теперь он решил заняться проработкой деталей. Отныне не будет, якобы возможное и невозможное существуют одновременно. Даже учитывая убедительность речей Протагора, показавшего беседу оппонентов, где нет единой точки зрения, но оба они говорят правду.

Что же есть начало всего? Определённо точно можно утверждать: это то, откуда берёт начало движение, либо нечто первое, либо созданное по чьему-то волеизъявлению. Пример тому можно искать в греческих полисах, жизнь которых проистекает от начальствующих над ними людей. У всякого начинания есть твёрдая для того причина. Первоосновой начала должен являться бесконечно малый и неделимый элемент.

Задав ход суждениям, в дальнейшем Аристотель забыл, к каким слушателям он обращал послания. Представленное в тексте стало контрастировать с прежним содержанием. Видимо, Аристотель почувствовал себя Прометеем, должным вывести людей из пещер, ибо создаваемое им представление о первоосновах достойно внимания самых маленьких детей, не представляющих жизнь далее стен родного им очага.

Вот о чём говорит Аристотель: что есть природа или естество, без чего нельзя жить, без чего не возникает благо, как преодолевать препятствие через принуждение, как понимать — все вещи едины, что есть сущее, что есть сущность, что тождественно, что есть противолежащее, что есть предшествующее и последующее, что есть способность или возможность, что есть количество, что есть качество, что есть соотнесение, что есть законченное или совершенное, что есть предел, что есть расположение, что есть обладание или свойство, что есть преходящее свойство или состояние, что есть лишенность, что означает «иметь» или «держать», что означает «быть из чего-то», что есть часть, что есть целое, что есть нецельное, что говорится о роде, что означает «ложное», что есть привходящее или случайное.

Ознакомление с содержанием сих суждений не сделает знакомящегося с ними ближе к истине. Любой человек найдёт, какие пункты изменить на угодный ему лад. Разработать аксиомы Аристотель пока ещё не сумел. Высказываемое в прежней мере носит скорее компилятивный характер. Наиболее разумное нашло в высказываниях о понимании первооснов.

Примечательна в мировоззрении Аристотеля опора на существование мельчайших частиц, ограниченных в своей малости некоторым значением. Не допускается возможность существования частиц, не имеющих границ в делении, то есть способные иметь меньшие составляющие до безграничного предела. Это единственное, где оспорить утверждения о метафизическом понимании бытия не получится, поскольку сие предположение скорее всего никогда не сможет быть экспериментально доказано.

Прочее, нашедшее применение в первоначалах метафизики является подобием прописных истин, доводимых для сведения слушателей. Впрочем, сомнительно, чтобы древние греки были настолько несведущими в вопросах миропонимания, что с ними говорят на уровне детей, оскорбляя их интеллектуальные способности. Учитывая же, какими богатыми на слова были современники Аристотеля, практикующиеся в софистике, предлагаемый им вариант метафизики должен был мгновенно опровергаться. Посему неудивительно, почему ценителям научных диспутов и любителям праздных разговоров путь к метафизике оказался закрыт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Истина всегда формируется на основании прежних истин, не становясь от того истинной. Прежде обсуждаемое и отвергнутое не может становиться основой для нового представления. Требуется коренной пересмотр, коего почти никогда не случается. Всё известное человеку — результат преемственности знаний, подверженных иллюзии, будто новое постижимо, а старое — достойно забвения. Так ли это? Любая философия неизбежно заходит в тупик абсурда, чтобы после приняться за переосмысление снова, идя по сходному с прежним путём развития. Будет ли речь об античных мыслителях или мудрецах Древнего Китая, в итоге всё сведётся к повторению идей Аристотеля, поставившего точку в философии, после чего начинается падение представлений о действительности, пока не наступит время повторения им сказанного кем-то другим, вроде Иммануила Канта.

Надо смиреннее относиться к текущему положению, всегда принимая его за промежуточное. Не нужно допускать категоричности в высказываниях, ибо следующие поколения оспорят тобою сказанное. Стоит взять пример с Аристотеля, не дававшего никому права на первенство. Все перед ним оказывались равными. Он один привёл в равновесие представления предков, дав им право на совместное существование. Не так важно, в чём ошибался предшественник, главное — ему удалось дать тебе пищу для ума, позволяя трактовать настоящее на собственное усмотрение.

Аристотель не отрицает способность людей разными путями постигать информацию. Кому-то хватит математических выкладок, кто-то желает видеть примеры сказанного, третьи и вовсе усваивают материал по рифмованным трактатам. Ко всякому человеку требуется особый подход. И в философии аналогично, склонного верить предположениям пифагорейцев, не убедишь в необходимости принимать прочие версии объяснения действительности.

Есть множество «если», учесть которые в полном объёме невозможно. Какого бы уровня человек не достиг, он всё равно встретит несогласного с его мнением. В силу ли свойственной людям привычки оспаривать до них доказанное или противоречие является второй натурой, истина обязательно подвергается нападкам. Опять же, текущая истина занимает промежуточное положение между недостижимым вариантом понимания истины и той, какой её представляли вчера. Поэтому существует перечень «если», мешающий заключению согласия.

Дабы эти «если» свести к минимуму, Аристотель предложил разработать исходный вариант для понимания первооснов. После данная наука получит прозвание Метафизики, а европейские философы на собственный манер начнут сочинять собственные Опыты, чем затруднят путь человека к началу начал. Ежели нельзя придти к общему мнению касательно частностей, то разве получится таковые уразуметь из-за желания кого-то определённого? Аристотель желал тем внести собственный вклад в измысленное до него предками, чтобы встать с ними в один ряд или вовсе вытеснив их. Он предложил применить для объяснения первоначал аксиому, которую никто не сможет оспаривать, принимая её за данность.

Вместо неоспоримых утверждений, Аристотель начал рассуждать. Он думает: мир познаётся чувствами или разумом? Всё есть единое одно или является множеством единиц? Допустим, вода — это цельное понятие или она состоит, например, из капель. Таким образом Аристотель говорит о неких частицах, подобии атомов или монад. При этом в тексте «Метафизики» есть призыв прибегать к доказательствам, не допуская мифологизирования. Сам Аристотель мог разделить воду на составляющие её общие части, объяснив на свой манер, но разделить полученные части на более мелкие он не мог, хотя до него и были высказывания, касавшиеся неделимых или самостоятельных мельчайших частиц, составляющих сущее. Говоря же о мифологизировании, приходится удивляться, как оного не заметили философы последующих эпох, вплоть до Просвещения, объяснявшие суть бытия Божественным волеизъявлением.

Аристотель предлагает понять сущность и её состояние. Если сущность может быть разделена, тогда она из чего-то состоит. Это что-то разрешено принять за нечто, пусть им станут точки. Тогда линии сущности непременно также должны состоять из точек. В той же мере допустимо взять числа, тела и плоскости. Всё это вполне может подойти, ежели то будет казаться приближенным к понимаю состояния сущности.

Наблюдая за такими суждениями, приходится признать, надо всеми размышлениями Аристотеля превалирует идея. Без её участия в голове человека ничего бы не побуждало к пробуждению мыслей. Но идеи являются приходящими — они быстро рождаются и вскоре уступают место другим. Такое положение не соответствует представлениям Аристотеля о сущности, должной быть постоянно существующей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жизнь должна пониматься через сомнение. Кто сомневается, тот мыслит. Значит, допускает множество представлений, никакое из них не выделяя. В качестве основы можно взять «Метафизику» Аристотеля, объединившую для потомков все представления древних греков о мире, сходных только в осознании того, что человеку не дано полностью познать окружающее, какие бы он умственные усилия для того не применял. Сам Аристотель не предполагал ничего определённого, выступив в качестве комментатора дошедших до него представлений. Метафизике не полагалось быть наукой о первоосновах, как о ней принято думать сейчас. Более того, термин «метафизика» появился через несколько веков после смерти Аристотеля.

Прежде того, как начинать знакомство с трудами Аристотеля, нужно понять, каким образом следует это делать. Во-первых, работ в оригинале не сохранилось. Во-вторых, основная часть из дошедшего до нас является переводом с арабского на европейские языки. Поэтому, опираясь на столь важную информацию, нужно иначе трактовать, понимая возможность присущих текстам Аристотеля неточностей, если они вообще имеют к нему хоть какое-то отношение. Особенно это касается рассуждений о Боге, могущих быть мыслями переписчиков текстов. В такой же мере это касается абсолютно всего, о первоначальном смысле чего нам никогда не будет дано узнать.

«Метафизика» представляет собой цикл из четырнадцати частей, для большей их важности названных книгами. Общей повествовательной линии они не содержат, как и образующей содержание идеи, которую Аристотель желал бы раскрыть. Неизвестны и даты написания. Стоит предположить, что античные исследователи творчества Аристотеля или арабские переписчики взяли и объединили в единый массив имевшиеся у них сходные друг с другом тексты, создав тем самым называемое нами «Метафизикой». В дальнейшем всё изложенное в сём тексте будет считаться написанным непосредственно Аристотелем, чтобы не предполагать иного, вполне допускаемого необходимостью сомнений.

В первой книге Аристотель говорит — все люди от природы стремятся к знанию. Стоит ли вспоминать миф о защите титаном Прометеем людского племени, выступив тем против божественной воли Зевса? Открыв для человека стремление к познанию, Прометей понёс суровое наказание. Люди же отомстили Зевсу, скинув с себя морок из чар, отказавшись от идеи божественности вообще. Безусловно, ни Аристотель, ни кто другой до XXI века серьёзно так это понимать не стремился. И нет нужды искать в трудах Аристотеля средство по окончательному искоренению религиозного плена, от которого человечество не избавится ещё в течение нескольких тысячелетий.

Аристотель объясняет склонность у человека к знанию за счёт способности запоминать, чем он существенно выделяется среди представителей живого мира. Благодаря памяти человек обретает опыт, тем способствуя развитию науки и искусства. Чем чаще человек занимается определённой деятельностью, тем он лучше её делает. Следовательно, кто опытнее — тот мудрее. Это означает, что суть мудрости — постоянная практика.

Как же человек познаёт мир? Для того он использует силлогизмы — с помощью цепочки рассуждений приходит к требуемым ему выводам. Но для рассуждений нужны причины. За оные Аристотель предлагает считать сущность, материю, источник и итог движения. Для доказательства сего мнения Аристотель приводит почти компилятивную выкладку по достижениям предков. Теперь известно, древние греки искали первоначало бытия в чём-то определённом: Фалес — в воде, Анаксимен и Диоген — в воздухе, Гиппас и Гераклит — в огне, Эмпедокл — во всех этих элементах и в земле, Анаксагор — в уме, Эмпедокл — в способности всех элементов соединяться и разделяться, Левкипп и Демокрит — в полноте и пустоте, Платон — в идеях, пифагорейцы — в числах.

Как видно, изначально древние греки считали первоначалом бытия определённую материю, либо их сочетание. После, когда стало очевидно, что, допустим, вода даёт жизнь, но жизнь не может быть порождена только водой, как не может быть порождена просто материей в любых её сочетаниях, пришлось согласиться с предположением о начале жизни с помощью того, кто умеет обрабатывать материю и придавать ей требуемую форму. Казалось бы, Аристотель обязан был рассмотреть роль богов, чего в «Метафизике» практически не прослеживается. Словно пласт рассуждений оказался вырван, сразу переключив внимание на следующий этап развития человеческой мысли.

Насколько допустимо считать идеи или числа за первооснову бытия? Во времена Аристотеля это серьёзно обсуждалось и требовало усилий, дабы высказать убедительное опровержение. Аристотель не считал необходимым отрицать, считая полезным допускать всё претендующее на прозвание истины. Он дал общее представление, предложив каждому выбрать близкий ему по духу вариант.

Самым логичным решением оказалось считать первоосновой всего саму природу, поскольку любая материя тогда оказывалась первичной. Это породило новые рассуждения, касающиеся всего сущего вообще. Например, Вселенная подвижна или нет? Её следует понимать разумом или чувствами? Есть у неё предел или она беспредельна? Или всё, согласно Ксенофанта, есть Бог?

И всё-таки, правдивой остаётся считать точку зрения Платона об идеях. Ведь именно идеи первичны, тогда как все исходит непосредственно из них.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не ждите фурий! Фурии придут! Фурии ворвутся в жизнь. И рухнет прежде созданный уют. Ворвутся фурии! И будут всё крушить, они в муках совести заставят белый свет забыть. Что фуриям страдания, от них им жизнь дана. Они не позволят испить чашу горести человеку до дна. Но почему страдать? Как одолеть фурий злость? Что надо делать, чтобы от фурий страдать не пришлось? Ответа нет, вина в том всех богов, не достойных произнесения лестных слов.

Боги вмешиваются в дела существ земных, желающих жить в устремленьях простых. Позволь любить, и будут они любить, вмешайся же в любовь, трагедий тех потомкам не забыть. Есть миф, восходит к древним грекам он, согласно ему Цефал в Прокрис был страстно влюблён. И Прокрис, Еристеева дочь, любила Цефала, царевича Фотиды, несмотря на день и несмотря на ночь. Они любили друг друга, и счастливо жить до гроба им, не будь Минос красотою Прокрисы пленим. И не будь Аврора, богиня из Олимпийцев числа, в Цефала нежно и неудержимо влюблена.

Как быть? Как брак расстроить молодых? Где найти средство, дабы разрушить счастье их? Минервы весть от Зевса оставалось небесам послать, разрушив ожидаемой неги взаимной любви сласть. Средство одно, коли так обидна судьба: наложить руки, так поступают герои трагедий всегда. Но рано тому случиться, не вдохновляет такой сюжет, нужно заставить страдать героев, если не пару мгновений, то хотя бы пару лет. Разлука ждёт, рой мыслей и драма под конец, то не брак счастливый, а несомый для фурий мучений венец.

Страданий полно — с ними бороться, себя не жалея. Вспомните, какие мучения сопровождали Прометея. Не фуриям он подвластен был, ибо муками совести он не мог быть томим. Он поступил оправданно, тем дав человеку право выйти из пещер, но вышедшие люди нашли замену им под видом опутывающих разум любви сфер. Теперь страдают люди сами, хотя могли не страдать, потому боги в том им стараются урок преподать. Но правы ли боги, когда сами желают любить? Имение такого чувства людям они не способны простить. Потому и страдает человек, так как месть то богов: то чувство словно проклятие, пусть и зовётся оно — любовь.

Ожидает разлука, уговоры и к страсти взывание, только молодым безразлично чуждое им сострадание. Они молоды, не понимают они, как однажды утопят нежные чувства в крови. Нужно стать взрослым, чтобы любить, да не может взрослый пленим таким чувством быть. Потому, непонятно совсем, Аврора мотивировала себя чем. Непонятен и лепет критского царя, Минос же правил Критом не зря. Зачем Аврора Миноса союзником в борьбе за любовь взяла, когда со смертным ей союз заключать было нельзя?

Не в том трагедия, что буря разразилась. Не в том беда, что кровь пролилась. Беда в отношении молодых к жизни, как ценят они её, не замечая вокруг себя ничего. Да, жизнь — не сахар. Да, горе случится. Любовью, как и кровью, друзьям и недругам не дано напиться. Торжествовать лишь фуриям отчего-то позволяют в веках, родившихся вместе с Афродитой, жертвенной жидкостью в море когда-то упав. Помните, Крон-сын отсек Урану-отцу мужское естество, породив власть свою и мук неисчислимое число? Тогда возникла любовь из пены морской, сёстрами её родились фурии — результат мук от страсти любой.

Сумароков о том первую русскую оперу сложил, чем читателя и зрителя ничуть не утомил.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жена Адметова Альцеста, её поступок и деяния богов, то стало Сумарокова причиной плохих снов. Как пищу есть — вкушать амброзию стихотворений сочинителю, первому из первых русских опер родителю? Минуло время, пора настала для другой, мифологически выверенной и очень простой. О самопожертвовании тот сказ, не оригинальный теперь, но не будь удручён, читатель, поэту ты верь. Глюк позже расскажет историю схожую, а может и раньше, если в хронологии до нас дошедшей нету фальши. Посему, выпивая нектар сохранившихся строк, посмотрим, о чём Сумароков поведать смог.

Адмет, церь Феры, славный муж. В подвигах своих он доказал насколько дюж. На вепря с мужами славными ходил, с аргонавтами за руном он тоже плыл. И вот напасть случилась из-за обиды богов, умереть Адмет должен был быть готов. Или спастись, если за него умрёт кто иной. Да кто знал, что жена станет жертвою той. Она известна, имя ей Альцеста, или Алкестида, если это сильно интересно. Задача Сумарокова показать событий развитие, словно собственное то было наитие.

Вот действие первое. Горе на сцене. Адмет удручён, не готов опочить ещё в тлене. Аполлон поможет, он даст надежду избежать гнева Артемиды, взявшейся судить, кому погибать, если забыты бога силы.

Вот действие второе. Разговоры, и за ними ничего. Сумароков писал, не жалел никого. Согласно легенде: ни шагу назад. В третьем действии Геракл появится, знаком и сей шаг. Знаком путь героя, как явит Адмету жену, спасённую, живую, верную лишь ему. Всё по мифическим преданиям, вернее по трагедиям древних поэтов, ставших источниками всех античных сюжетов.

Но Сумароков достоин похвал, как спорить о том, если русскому читателю старый сюжет мог быть не знаком. Он и сейчас известен не всякому, и не нужно то никому, всегда приятно искать забытую встарь новизну. Может хворал кто, что вдохновило поэта, ведь чем-то его любопытство к прошлому было задето. Пример яркой жертвы, причём во имя супруга, читатель согласится — велика сия заслуга.

Важно и то, каким показан муж, принявший жертву жены, он ведь не стал рвать волосы и стонать: это, читатель, пойми. Адмет согласился с волей богов, он смирился и жить с печалью собрался до скончания дней, не реши ему помочь Геракл, сделав остаток жизни светлей. Ведь мог Адмет обрести жену снова, словно не было жертвы и не было верности слова. Сохранил муж лицо, сохраняя его и тогда, когда девушку привели к нему, дабы принял её, ибо будет жена. Таков урок потомкам, дабы помнили и ждали, супругов умерших своих пред вечностью не предали.

Тем опера кончится, на сцене счастье и уют. Фурии к Адмету больше не придут. Их не было, но кто сказал, что фурии — не муки? Они — есть муки, как сведение всем из древней науки. Лишились мы свидетельств о мучениях Феры царя, может лишились их мы напрасно — лишились их зря. Страдал бы Адмет, ибо жизнь не сладка, когда на жертву пошёл человек, живший достойней тебя. А может он не стал бы страдать — не будем о том дальше гадать.

Сказание на русской почве ожило и задышало с силой прежней. Надеемся, муж к жене потянулся — стал прилежней. А если нет, то вывод может быть один — история не учит, сколь не минуло с давних пор годин.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Тему Древнего Египта Дмитрий Мережковский продолжил развивать в произведении «Мессия». Суть его свелась к осмыслению войны в качестве необходимого элемента для выяснения, какому богу следует остаться среди людей в качестве почитаемого. Вернее, Бог останется Богом, покуда ему сопутствуют состояния покоя и враждебности, а после он будет переосмыслен и принят в ином его понимании. Получилось, что Мережковский на свой лад представил Троицу: война, мир и Бог.

Под войной Дмитрий понимал стремление почитать Амона, под миром тогда подразумевалась вера в Атона. Почитатели первого не желали примирения с соперниками, вторые проповедовали ненасильственное разрешение конфликтных ситуаций. Но без противостояния человек существовать не может, поэтому за Амоном всегда будет оставаться перевес.

Тяжесть, лежавшая на плечах, Тутанхамона заключалась в необходимости вернуться к верованиям предков, либо, скорее всего, на такой шаг его склонили жрецы. Будучи юным, Тутанхамон не мог противостоять мнению взрослого окружения, чем, остаётся предполагать, спровоцировал свою раннюю смерть: на нём пресеклась XVIII династия. Война бушевала в сердцах египтян, поэтому юному фараону предстоит на последних страницах произведения Мережковского сражаться с Рамосом.

Проникнуться содержанием «Мессии» Дмитрий не позволяет. Он наделяет действующих лиц сторонними размышлениями, повествуя о том не самым доходчивым языком. Чтобы проследить сюжетную линию, нужно крайне внимательно концентрировать внимание на каждом слове, иначе события проходят фоном, оставляя для читателя в качестве главной составляющей мысль о подготовке людей к осознанию возможности существования единого Бога.

Но идея Мережковского является излишне кровавой. Нельзя уразуметь, что человечеству необходимо постоянно воевать, дабы осознать свою сущность через понимание определённого Высшего существа. Человек по той причине и воевал, и продолжает воевать, ибо желает видеть в понимании других собственное представление о боге, тогда как ни одному ныне живущему то не под силу. Понимание бога на самом деле — это желание следовать определённой модели общественного поведения, и только.

Поэтому видеть, как Дмитрий строит мысли действующих лиц, заставляя их мыслить человеческую сущность именно через божественное волеизъявление, не получается. Читатель понимает, каким образом личная страсть каждого стремится проецировать собственное мировоззрение на других, словно кто-то ещё должен придерживаться точно таких же взглядов. И это при том, что существуй твёрдое мнение относительно чего-то сейчас, завтра оно кардинальным образом изменится. Для примера допустимо взять любое обстоятельство и постараться изучить отношение к нему хотя бы тысячу лет назад.

Мережковский пошёл дальше. Он погрузился в прошлое на три тысячи лет, которое никак не получается себе представить. Особенно, если дело касается религиозных предпочтений. Нельзя из ничего придумать войну между последователями богов, давая сторонникам Амона и Атона третьего участника придуманного для них конфликта — Бога. Никто не знает, насколько допустимо считать победу бога христиан окончательной в необозримом будущем, поскольку он к началу третьего тысячелетия так и не стал доминирующим, скорее подпав под разделение о его понимании между разными конфессиями, провоцируя между ними очередной виток противостояния.

Как же человечеству придти к согласию и перестать искать причины для конфликтов? Давайте для ответа на этот вопрос, отвлечёмся от произведения Мережковского. Нужен внешний враг. Никто не даст гарантий, якобы Бог ранее выступал на стороне землян. Более того, согласно Библии именно Бог чаще других убивал людей, устраивая катаклизмы планетарного и локального масштаба. Так почему человечество, и Дмитрий в числе прочих, активно проповедует подчинение порядку через уничтожение себе подобных? Сейчас об этом рано говорить, но когда-нибудь у землян внешний враг будет, причём созданный по образу и подобию самих землян. И может быть Земля окажется уничтожена. Вот тогда-то и станут искать защиту у бывшего внешнего врага, забыв, кем он некогда являлся.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Боги у Мережковского умирали и воскресали, теперь пришла пора им родиться. Для этого понадобится вернуться на несколько тысячелетий назад, к событиям, происходившим на Крите, принять участие в которых мог Тутанхамон. Впрочем, памятуя о делах его отца, боги уже умерли, уступив место в иерархии небесных созданий Атону. А дальше следует трактовать события в любом угодном каждому виде, поскольку знать историю Древнего Египта мало кому под силу.

Как относиться к богам древнеегипетского пантеона? Есть разные, согласующиеся с общеизвестной мифологией. Есть Атон — противопоставленный им единый бог. Что об этом мог знать Мережковский? Какого уровня достигла египтология к 1924 году? Непосредственно гробницу Тутанхамона начали раскапывать за год до этого. И самое основное, бросавшееся в глаза при чтение надписей, говорило о перемене имени с Тутанхатон на Тутанхамон, как результат отмены религиозных реформ Эхнатона и возвращения к почитаю Амона.

Мережковский не считался с этим. Он иначе смотрел на прошлое, примеряя его под собственные представления о действительности. Для Дмитрия важнее казался культ Великой Ма (читатель под нею понимает — Родительницу всего). На страницах встречаются ночные фантазии о Лилит (её читатель видит согласно мнению о существовании у Адама другой женщины — до Евы). В сюжете кажется присутствие мертвецов, вроде бы даже из древних, а может и не очень преданий.

Какой он был Египет тех далёких дней? Отчего он воевал с Ханааном и отчего с ним не воевал? Почему необходимо было отправить войска на границу, но фараон того не хотел? И какие были жертвоприношения, если в жертву никого не приносили? А ежели приносили, то обязательно людей. И почему не рассказать о Минотавре, некогда обитавшем на Крите? А может продолжавшем обитать. Обрывков сведений у Мережковского хватало — полную картину он создаёт с помощью фантазии.

Первые книги Дмитрий писал сугубо опираясь на фактический материал. Сюжет его произведений продвигался от одного факта к другому, без лишних размышлений о посторонних деталях. Древний Мир таковых сведений о себе предоставить не мог, посему требовалось домысливать самостоятельно. Только обильным на слова быть не получилось: «Рождение богов» — не роман, а повесть.

Как не рассказывай о фараонском Египте, не избежишь пафосной манеры речи. Писатели представляют действующих лиц неизменно надменными. Никого не беспокоит суета, по причине её отсутствия. Всё возвышенно и благородно, словно в лучших домах Европы. Монархи обязаны покорять воображение черни, хотя бы тем, что им не свойственно ничего низменного. Возведённый в абсолют образец знающих цену своей личности людей, без намёков на иное. Хотелось бы так думать, да почему-то кажется, будто и египетские фараоны не чурались грязных помыслов.

О чём же всё-таки рассказал Мережковский? Разумеется, о рождении Бога. Но почему новый бог должен был заменить старых богов, тем более самого Атона? Будем думать, что Дмитрий не до конца представлял, насколько тяжело обстояла ситуация вокруг правления отца Тутанхамона, даровавшего египтянам как раз культ единого Бога, которому одному следовало поклоняться и забыть о существовании всех прочих божеств.

Не представлял Дмитрий и самого Тутанхамона, если отправил его с посольской миссией на Крит, тогда как он к тому моменту в действительности не достиг ещё восьмилетнего возраста, ибо ему было именно восемь лет, когда умер Эхнатон, и лишь через два года Тутанхамон стал фараоном. Поэтому к произведению Мережковского лучше относиться как к некой легенде о прошлом, и не более того.

Автор: Константин Трунин

» Read more