trounin.ru

Задача ребёнка — выжить! Это трудно, поскольку инстинкт самосохранения у него отсутствует. Он идёт напролом, не придавая значения совершаемым делам. Но ребёнок всегда знает — за неверный поступок его ждёт наказание. Этот сдерживающий фактор помогает крайне редко, так как осознание последствий приходит уже после совершения оного. Понимали бы дети данную свою особенность, вместо чего о таком приходится думать взрослым, чья обязанность и состоит в необходимости помочь ребёнку выполнить поставленную перед ним задачу. Порою приходится вспомнить себя, дабы на личном примере продемонстрировать, насколько некогда оказывался близок к смерти. Когда-то Наринэ Абгарян была ребёнком, она знала девочку Марию, и вместе они испытали многое, о чём теперь позволительно рассказать другим.

Читатель обязательно будет в шоке. Столько туалетного юмора в произведении для детей он явно не ожидал увидеть. Впрочем, в подобном духе о детском возрасте пишут многие, взять для примера хоть Марию Парр с её «Тоней Глиммердал». Поэтому не стоит акцентировать на этом внимание, постаравшись разобраться с иными проблемами, являющимися критически важными при воспитании детей.

Не беседа и понимание нужны ребёнку. Он не обретёт нужной ему уверенности от произносимых по его адресу слов. Как уразумеет ребёнок опасность дороги, если он внимает занимательным мультикам, где из оттенков красного используется лишь розовый, и то в качестве фона? Покажи ребёнку момент сбивание пешехода, во что превращается человек после столкновения с автомобилем, как мировосприятие заставит другим образом посмотреть на до того казавшееся забавным моментом наставления приходящих с разъяснительными лекциями улыбчивых людей в форме инспекторов дорожной службы. Разумеется, психика ребёнка пострадает, зато он поймёт, заранее осознавая, к чему приведут его действия.

Примерно в схожей манере повествует Наринэ Абгарян. Никакой жалости к детям! Учитывая, что одна из главных ролей повествования принадлежит ей самой, то её слова звучат особенно грозно. Не имея столь суровой школы, она могла и не дожить до совершеннолетия. Грубо говоря, Наринэ повезло пережить шалости, по воле случая не приведших к трагедии. Плохо, что в повествовании нет наставительного тона, остерегающего детей от повторения совершения подобных действий. Каким бы текст не являлся красочным описанием опасности, без должного сопровождения он становится обыкновенной страшилкой. Дети так и подумают: ну и чудила же Наринэ когда-то, мы ещё в своём уме, чтобы совершать такое же. И пойдут брить себе волосы и топить вошек, точно также погружаясь в ванную с головой и ожидая их скорой гибели от нехватки воздуха. В том-то и беда литературы для детей, редко оставляющей в памяти воспоминания о прочитанном.

Есть ещё один урок от Абгарян. Читатель должен научиться воспринимать действительность с позитивным настроем. Не дело упоминать Павла Санаева, чьё детство прошло в жесточайшем стрессе, но рос он примерно в схожих обстоятельствах, с одним исключением — ему не довелось встретить похожего на Манюню друга, без которого он не смог преодолеть жестокосердие воспитывавшего его человека. Казалось бы, единственный фактор в виде развесёлого товарища по забавам, как «Похороните меня за плинтусом» мог принять вид чего-то вроде «Схоронился за плинтусом». Так и в случае с Наринэ — вместо «Манюни» можно было ожидать чего-нибудь скучного с названием «Нарка».

Помогите детям выжить — просьба ко всем взрослым. Позвольте им творить безумства и наказывайте их за проделки. Иначе не долог тот момент, когда расхлябанность возьмёт верх, и новые взрослые перестанут понимать, где для них кроется опасность.

Автор: Константин Трунин

» Read more

«О правилах общения» Саади сказать захотел, но говорил обо всём, о чём прежде сообщить не успел. Последняя глава в саду из роз, по которому мудрец мудрость пронёс. Тут есть такое, отчего сложенных строчек не сможешь понять, Саади перестанешь совсем доверять. Разве дело, если призывает мудрец к войне, методом разговоров найдя уязвимости во вражьей броне? А всё дело в том, что Саади мудрость веков понимал: из воронья песни соловья понимать никто так и не стал. Так чего впустую продолжать разговор? Ничего не изменится, потому как призыв к справедливости — вздор.

Какая власть? О том пусть не болит голова. Власть есть власть — такая будет всегда. Хоть говори, что мудрец для власти необходим, о такой мысли мудрецам приятно думать самим. Они не желают копить знания, найти применение им желают, только куда это нести мудрецы никогда не знали и ныне не знают. Проще дать людям мудрость, вскоре о ней забыв, пока не найдётся человек, внимание к ней проявив. Да где его сыскать? Не находится он. Потому мудрость теряется до той поры, когда снова её не найдём.

Есть мудрость такая, гласит она: кто миром владеет — тому будет мала планета Земля. Захочет он больше, только где это взять? Ежели у человека нет ничего, ему потребуется ещё меньше того. В устремлениях человека бытия проблема сокрыта, погрязает такой человек в окружении однотипного быта. Погряз и мудрец, мудростью поделиться желающий, во внутреннем богатстве постоянно утопающий. Ему бы действовать, показав тем пример, но не способен он на принятие потребных мер. За разговорами проходят дни, ничего не меняя по существу. Но дай власть ему в руки, и не будет нужды вспоминать былые мысли сему мудрецу.

Кто видит всё, кому известны тайны мира, тот молчит. От лица Бога всякий о том говорит. Кому неизвестно, кто полон задора, орёт громче всех. Для него в громкости речей кроется главный успех. Не подходи к говорящему, обойди стороной, рядом с молчащим свидетелем происходящего стой, он может и не скажет, сославшись на бесполезность бесед, тем подсказывая способ избежать сваливающихся на человека бед. И действительно, кому милее дверной скрип, кто к этому скрипу привык, не пытаясь наладить дверного механизма ход, тот многое понять в этой жизни смог. Кому мешает скрип двери, кто мир обмазанным елеем видит, тот не понимает происходящего и всех он ненавидит. Потому призывает Саади, дабы Бог смилостивился к людям злым, обделённым чувством самым важным и самым простым. Им нужна доброта, которой у добрых людей с излишком, редко вспоминающих о Боге, и то стоном еле слышном.

Сад из роз — Гулистан — разбитый в пустыне средь камней. Его видеть на своём пути желает много людей. Они представляют его красоту и протягивают руки, желая прикоснуться к лучшему, что в жизни бывает. Но не думают они, мало кто из них истину знает. Зачем тянуться к красоте, зная о приносимой ею боли? От шипов красивых роз прольётся много крови. Не бывалого такого, чтобы благополучие достигалось мирным путём, такого не бывает — о таком редко прочтём. Хочется лучшей доли — меч и стрелы готовить к бою придётся, через горе людское пробиваться придётся. Таков путь к Гулистану, иной дороги к нему нет. Нравится путнику такой ответ?

Автор: Константин Трунин

» Read more

А теперь кратко об оставшемся. О том, что могло представлять интерес, но в силу ясных причин оказалось вне внимания читателя. Безусловно, сразу нужно упомянуть наброски романа «Колдун на Сухаревой башне» (1836). Лажечников составил четыре письма от действующих лиц, не решившись далее прорабатывать начатую им тему. Речь шла о Меншикове, чьи устремления возвысились до величия и были вскоре принижены. Какой же след оставил Меншиков в русской истории — об этом предстоит узнать из другого источника, так как Лажечников лишь сообщил мысль, не дав ей развития.

В руках читателя есть материал «Из письма к издателю» (1834). Согласно сему тексту следует, что Иван щепетильно относился к написанному и не допускал никаких публикаций без предварительного согласования, тем более когда речь о публикации без указания авторства или приписывая материал кому-то другому. У Лажечникова имелись доказательства, против которых издатели возражать не могли.

В 1858 году Иван написал нечто вроде автобиографии «Новобранец 1812 года». Вновь читатель погружается в ушедшие времена. Молодой Лажечников сбежал из родительского дома, видел ужасы войны. Говорить об этом в очередной раз не возникает желания. Но Иван хотел и говорил, излишне концентрируясь на прошлом. Может ему стало интересно отражать элементы собственной жизни, в противовес выдумываемым обстоятельствам для некогда живших исторических лиц.

Особый интерес имеют воспоминания «Как я знал Магницкого» (1865). Данный труд дополняет цикл работ о литераторах, оказывавших влияние на происходящие в стране процессы. В случае Магницкого приходится говорить о его стремлении к разрушению имевшегося. Не внося положительного, Магницкий действовал сообразно разработанным им планам, едва ли не погружавшим состояние российской культуры на уровень тёмных веков средневековья. Как на это смотрел сам Лажечников? Ежели кому действительно интересно, найти статью «Как я знал Магницкого» не составит затруднений.

Одним из последних трудов стала заметка «Некоторые поверья Мордвы» (1869). Кажется странным, но Иван действительно писал об отпевании тел умерших и прочих с этим связанных обрядов, тогда как и сам вскоре умер. Сперва он поведал о ритуале изгнания шайтана, о последующем открытии всех дверей, дабы тот точно ушёл. Раздающиеся из леса звуки свидетельствовали об удалении нечистой силы. Описав это, пришла пора рассказать о поминках. Умерший должен отойти в иной мир согласно всем полагающимся церемониям.

Ставить точку в понимании литературного наследия Лажечникова не следует. До сих пор трудно найти часть написанных им статей. Такую же библиографическую редкость представляет роман «Немного лет назад», раскритикованный сразу по публикации. Утрата интереса привела к невозможности найти текст, вероятно хранящийся на полках библиотек, продолжающий оставаться без оцифровки. Вообще, было бы хорошо дать читателю возможность прикоснуться к двенадцати томам полного собрания сочинений Лажечникова, изданных «Товариществом М. О. Вольфа» в 1913 году.

Прав был Пушкин, считая, что историческая беллетристика, не претендующая на достоверность, лишена жизнеспособности. Но прав был касательно Лажечникова, тогда как многое зависело и от умения рассказывать истории, используя поистине интригующий сюжет, позволяющий воспринимать происходящее на страницах в окружении исторических декораций. С этим Иван как раз и не мог справиться, представляя читателю сложное повествование, лишённое способности приковывать любопытный взгляд, с трепетом ожидающий развития событий по мере продвижения по сюжету. Лажечников этим не радовал.

Как об Иване не говори — своё имя он вписал в литературу. Пусть не классик, зато тот, кого гордо называют одним из зачинателей исторической беллетристики в русской литературе. Конечно, звучит слишком громко, но ведь надо дать хоть какую-то яркую характеристику.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Встречи с некоторыми людьми становятся незабываемыми, причём неважно когда и при каких обстоятельствах. Лажечникову довелось учительствовать Виссариона Белинского, поступившего для обучения в основанную Иваном мужскую гимназию. Об этом говорится в биографиях Лажечникова, но редко упоминается в работах о самом Белинском, ровно как и тот населённый пункт, где это случилось: он теперь называется Белинским, но никак не Лажечниковым. Для русской литературы до сих пор считается уникальным явлением, чтобы имя критика продолжало высоко цениться, несмотря на количество прошедших лет. И вот в 1859 году Лажечников решил написать биографию Белинского, в итоге ограничившись лишь заметками для оной.

Сказать, чтобы Белинский из себя что-то в 1823 году представлял — не скажешь. Уроки он пропускал, занимался плохо. Единственное выделявшее его обстоятельство — он превосходно писал сочинения на заданную тему. Таковы основные воспоминания Лажечникова, тогда как в следующих заметках Иван стремился понять жизненный путь Виссариона.

Судьба литературного критика тяжела. Как же Белинскому удалось достигнуть величия, когда он ни о чём подобном при жизни и помыслить не мог? Жил он бедно, занимался подённым трудом. Он входил в журналы и объединения, выходя едва ли не сразу. Он оставался временщиком, чьё место легко занималось любым другим литератором. Многие могут прослыть за критиков, разбирающимися в литературе, поэтому-то Белинский и не мог найти твёрдую опору. Собственно, он и умер от чахотки, уставший от постоянно встречающихся ему затруднений.

Стремясь лучше понять творческий путь Виссариона, Лажечников сам изредка брался за литературную критику. Пожалуй, самый основательный его вклад — разнос книги Погодина о действиях Ермолова и всего прочего, касающегося войны с Наполеоном. Иван имел право о том говорить, так как являлся свидетелем тех событий. Он наглядно показал, где автор заблуждается. Ещё бы, перепутать оторванные конечности — такое надо суметь вообразить. Ладно бы правую с левой перепутал, так он ведь руку от ноги отличить не умеет. Критический разбор принял вид собственных воспоминаний.

Иван припомнил жестокости русской армии. Касались они морального духа солдат, ибо не допускали создания неверного представления у жителей заграничных стран. Ежели кто допускал насилие над местным населением — того обязательно казнили. Как подвергали смертной казни и всех, кто сопротивлялся, либо к этому побуждал. Никакого грабежа тем более не допускалось. Остаётся недоумевать, почему русские продолжают считаться варварским народом по отношению к европейцам, до подобной сдержанности в своих развратных порывах никогда не нисходивших?

А как быть с такими обвинениями от потомков, будто выполняя приказы Ермолова, один из генералов тем доказывал собственную неспособность самостоятельно принимать решения? Лажечникова это сильно удивляет. Не в том ли заслуга человека, сумевшего грамотно выполнить требуемое и тем добившегося положительного результата? Неужели нужно было предпринять нечто другое и расписаться в неумении принимать правильные решения? Воистину, иным людям лишь бы огульно обвинить, для чего они найдут множество причин.

Действительно, высказывать мнение о чём-то трудно. Ещё труднее найти для такого мнения спрос. Каждый имеет собственное суждение, чтобы соглашаться с кем-то ещё. Человек изначально категорически настроен, ничего не принимая на веру, когда не желает ничему верить. И таких людей большинство. Остаётся надеяться на несведущих в определённом вопросе, готовых принять высказанную автором точку зрения. Если бы Лажечников мало знал о войне с Наполеоном, он не был бы столь категоричным, однако ему есть о чём поведать, исходя из собственного жизненного опыта.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1819 году Лажечников впервые встретился с Пушкиным, когда тот готовился к дуэли с Денисевичем. Понимая талант сего человека, Иван не мог допустить, чтобы поэт погиб от руки недостойного. Он предпринял всё возможное, дабы призвать стороны к благоразумию и разойтись без обмена пистолетными выстрелами. Так и случилось. Факт кажется примечательным прежде всего для самого Лажечникова, так как в перечне из двадцати семи назначенных дуэлей кажется и вовсе незаметным. В том же 1819 году Пушкин трижды выходил на дуэль, стреляясь лишь однажды. Вполне вероятно, что солнце русской поэзии могло умереть именно от дуэли с Денисевичем, поэтому Иван до конца жизни хранил тёплые воспоминания о собственном поступке, продлившем годы Пушкина.

Их дружба носила характер редких встреч. Они не находили возможность пообщаться с глазу на глаз. Вернее будет говорить, что Пушкин совсем не стремился сближаться с Лажечниковым, не питая к нему особых чувств. Доказательством тому служат письма, где ясно говорится о невозможности найти время. Хотя Пушкин и бывал в тех местах, где жил Иван. Он каждый раз ссылался на обстоятельства, порою совершенно надуманные, лишь бы найти причину для отказа от встречи.

Лажечникову было важнее получить от Пушкина признание в качестве писателя. Он хотел отправлять ему один из романов частями, получая лестные отзывы. Известно, насколько Пушкин стремился снизить градус противоречий, находя добрые слова для характеристики данному ему для прочтения произведения. Он отметил певучесть языка, что особенно ценно, когда говорит от лица поэтически настроенного человека, но осудил низкую историческую достоверность, поскольку сам стремился к отражению реального положения дел в сочиняемых им произведениях. Впрочем, Пушкин сам работал в разных жанрах, согласно бытовавшему тогда в литературе разнообразию в выборе сюжетного наполнения, основанного на различных вкусах читающей публики.

Беседа двух писателей — всегда борьба взглядов. Не видят они точек соприкосновения, обязательно имея разные представления. В качестве разъединяющего фактора послужило творчество Тредиаковского, противного Лажечникову из-за кажущейся ему лживости. Пушкин же, наоборот, не стремился очернять представителей пишущей братии, обязательно находя положительные стороны их творчества, как некогда поступил и с Иваном, дав ему в меру лестную характеристику, и поныне приводимую в качестве основного критического взгляда современника, разумно подошедшего к осмыслению исторической беллетристики Лажечникова.

Теперь, спустя тридцать шесть лет, Иван вспоминал о минувших годах, отдавая должное Пушкину, ценя его во всём, даже несмотря на общее охлаждение общества, в связи с николаевским запретом едва не забывшего творчество Александра Сергеевича. Но стоило Николаю I умереть, как имя Пушкина снова появилось на устах, требующее принесения некогда так и не высказанных почестей. Среди таковых оказался и Лажечников, сообщивший читателю о событиях знакомства с Пушкиным и о некоторых фактах из их совместной переписки.

Несколько незначительных фактов стали важными для общего понимания творчества не только Пушкина, но и самого Лажечникова. Вполне вероятно, что Иван испытывал на себе недовольство общества, уставшего от его романтических представлений. Читательской публике казалось необходимым похоронить литературу прошлых лет, ежели она не соответствовала требованиям современного для неё дня. Если где-то романтизм продолжал будоражить умы, то литература России успешно сделала шаг вперёд, наконец-то отвязавшись от тенденций западной литературы, совершив качественный шаг, показав требуемое направление для дальнейшего развития. Куда, к слову, вскоре устремятся и европейские писатели, пока ещё продолжавшие жить убеждениями прошлого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Романтик Лажечников начинал творческий путь с сентиментальных произведений. Ему требовалось пробуждать ответные чувства у читателей, для чего приходилось наделять действующих лиц возвышенными эмоциями при дальнейшем негативном исходе. И это стремился делать человек, являвшийся свидетелем сгоревшей Москвы, а затем преследовавший армию Наполеона. Должный закалиться в суровых условиях похода, Иван впитал элементы западной культуры, глубоко проникнувшись различием между русскими традициями и европейскими ценностями. Там было к чему проявить симпатию, о чём Лажечников и постарался рассказать в своих первых произведениях.

Первая литературная работа — проба пера, не должная вызывать каких-либо нареканий. Автор старается сладить с собой, пытается рассказать примечательную историю, пусть и не совсем делая это уверенно. В качестве оной для Ивана стал рассказ «Спасская лужайка» — повествование о двух влюблённых, обречённых жить в счастье, но обязательно погибнуть в конце. Трагизма добавит авторское предисловие, будто бы всё им сообщённое имело место быть на самом деле. Может сентиментальный читатель в это и поверит, иначе усомнится во всём, о чём ему взялся донести писатель. Не излишне ли много ломалось человеческих жизней в произведениях того времени? Видимо, читатель требовал печальных развязок. Лажечников этому потворствовал, обратив счастье в глубокое горе.

Творческое развитие Ивана не заставило ждать. Вслед за «Спасской лужайкой» он пишет повесть «Гримаса моего доктора», будто бы от первого лица, словно не придумал, а поведал о некогда с ним случившимся во время заграничного похода русской армии. Вот тогда-то читатель узнал, чем отличаются порядки Европы от свойственных русскому человеку. Раскрытие самого повествования не скоро взволнует душу читателя. Требовалось провести подготовку. Вот она — Европа во всей красе: прелестные девушки на постоялых дворах, отсутствие юродивых и попрошаек на улицах, хорошо обустроенные города, всеобщее довольство при должной быть разрухе. Как тут не влюбиться и не остаться жить?

Но может за внешним лоском кроется червоточина? Ежели приятно смотреть, то вдруг всё много хуже, нежели кажется на первый взгляд? Вдруг окажется, что европейское общество в действительности несёт в себе черты безумия? Их предки страдали психическими отклонениями, поэтому теперь лишь намётанный глаз разглядит в их устремлениях отклонения в нормальном восприятии реальности, выраженные различными психическими отклонениями.

Читатель подумает о громкости подобных слов. Не судят всех по взятым случайно представителям. А как же иначе подходить к пониманию чужой культуры, если не беря за основу представление о наблюдении за определённой группой людей? Действующему лицу произведения Лажечникова пришлось осознать, насколько прекрасное способно стремиться к разрушению себя и окружающего мира. Какой подход найти русскому человеку, чтобы пересилить симпатию и отказаться от пленившей его красоты? Нужно хорошо обдумать, насколько опасно связываться с людьми, чья наследственность отягощена безумством предков.

В перспективе ожидать благополучия не приходится. Главный герой «Гримасы моего доктора» полюбит и будет готов на всё, лишь бы не расставаться с понравившейся ему девушкой. Он согласится проникнуться чуждой культурой и жить согласно требуемым для того условиям. Но не случается такого, чтобы русский человек отказывался от разумного в угоду неразумных требований. Сами европейцы это понимают, стремясь отговорить всякого, кто станет стремиться к лучшему пониманию их культуры. Гораздо важнее согласиться принять внешний лоск, не привнося ничего более. Поступить так, как некогда сделал Пётр I, слишком рано умерший, дабы суметь остановить набирающие популярность симпатии к западному образу жизни. Но благоразумие всё же возобладало… и возобладает ещё не раз.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Модный ныне термин «хикикомори» — это обозначение человека, предпочитающего жить в уединении, никогда не покидая квартиры. Ведущие подобный образ жизни более распространены в Японии, но и в других местах земного шара должны встречаться. Одним из таких является герой произведения Романа Казимирского. Со слов автора, Элвин является мизантропом, потому как не любит людей, отчего предпочитает жить отстранившись от общества. Но читатель понимает — в таком случае не может быть речи о проявлении симпатий хоть к кому-либо. И тут-то происходит разлад, поскольку Элвин очень даже любит людей, причём до дрожи, стоит ему о них подумать.

Мало кто способен одобрительно относиться к топающим сверху соседям или сексуально озабоченным жильцам квартиры этажом ниже. Элвин их не может терпеть в той же мере. Он живёт и сходит с ума от ненависти к ним. Дабы успокоить нервы, он принимает лекарственный препарат, прописываемый шизофреникам и умственно отсталым. В пору задуматься, насколько адекватен главный герой произведения. Опасения вскоре рассыпаются, благодаря старанию автора показать непредусмотренное побочное действие, данному лекарству несвойственное. Якобы от передозировки у главного героя появились галлюцинации. Поэтому читателю остаётся предполагать, что Роман брался описывать одно, бросал и принимался за другое.

Так, задуманный изначально мизантропом, главный герой становится мелким пакостником. Он не совершает серьёзных действий, ограничиваясь действиями на зло. Мизантропия пропадает напрочь, стоит Элвину познакомиться с обворожительной соседкой, пробудившей его эротические фантазии. Вскоре от человеконенавистника вообще ничего не остаётся, так как Роман добавит в повествование десятилетнюю девочку, изменившую для главного героя понимание с ним происходящего. И это самое славное, что с ним могло случиться.

Подобное часто используется писателями, когда юное невинное создание пробуждает в грубых и лишённых человечности людях самые нежные чувства. «Гобо и фея» Джека Лондона, «Жанета» Александра Куприна — самое первое, о чём должен вспомнить читатель. Теперь появился и «Элвин», который способен на большее, поскольку из его жизни девочка не исчезнет, словно её никогда не существовало. Наоборот, отныне нужно существовать ради неё и изменить досуг так, чтобы уже её существование не омрачилось какими-либо проявлениями ненависти к людям.

Всякое с людьми случается, ещё больше всякого происходит с персонажами литературных произведений. А может главный герой действительно был шизофреником, о чём Роман сказать так и не решился. Тогда остаётся радоваться, наблюдая за светлым промежутком, случившимся с Элвином как раз для описания определённого отрезка его жизни. В дальнейшем всё должно быть не так радужно, понимая, к чему приводит любовь шизофреников, способных превратиться в сущих монстров, утеряв понимание различия между нежными чувствами и крайней степенью жестокости. Но о таком читатель не узнает. Нельзя омрачать повествование подобным развитием сюжета.

Всё-таки не хикикомори — Элвин выходит из квартиры, хотя и не дальше дома. Он не мизантроп, ибо всё же стремится сближаться с людьми. Нельзя создать определённый портрет представленного на страницах человека, запутавшегося в необходимости быть определённой личностью, при этом воплощая множество различных комплексов, постоянно появляющихся и исчезающих. Да и кто станет уверенно отказывать Элвину в праве жить определённым образом, ежели ему хочется существовать именно так? Пусть он решил жить в уединении, ругаться с соседями и испытывать дружескую симпатию к сломавшей его уклад девочке. Главное, злобное создание оказалось вполне приятным человеком, с которым можно общаться, весело проводя досуг. Только бы не оказался он всё-таки шизофреником.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И пошёл человек по земле, изгнанный из рая. И шёл он, пока не пришёл до места, ставшего его домом. И жил там, покуда не пришли другие люди, подобно ему из рая изгнанные, и выгнали его. И пошёл человек по земле дальше, лишённый крова. И так шёл он, отовсюду изгоняемый, покоя нигде не находя себя. И шли так все прочие люди, его изгонявшие, ибо изгоняли и их. И пришёл человек однажды туда, где было занято, и изгнал он там до него поселившихся. Такова история человечества, кратко изложенная. А теперь внимание к кошкам, живущим ради присущих им интересов. И пошли кошки следом за людьми, не желая оставаться в одиночестве, и наводнили они мир, не находя нигде покоя. И причина того в человеке заключалась. Кто шёл за ним, обрекал себя на жалкое существование. И стало ясно всем это, и поняли все тут сказанное, ничего не изменив, продолжая заданный жизнью круг, пока не посыпались бомбы на их головы. Тогда стало ясно окончательно: отныне можно изгонять, не имея целью овладеть землёю изгнанных, ибо силён в человеке дух силу показывать.

Что сказать тут можно дополнительно? Всегда род людской в движении. Это воспринимается с горечью. Причина того в необходимости иметь крепкие двери, недругов в дом не пускающие. Человек — не животное, в общепринятом смысле такого значения. Только животное стремится удалиться от места, им занимаемого. Устремляются куда-то киты, треска и лососи, бродят тигры, медведи и волки, в поисках водопоя существуют слоны, буйволы и жирафы, постоянно мигрируют птицы. Нет в том горести, какая мнится человеку в его передвижениях. Остепенился он и не желает двигаться, да мало места на земле, где жить всякому хочется. И думал о том Бояшов, путь для Мури определивший, увидев в кошках человеческие устремления. Не желают домашние кошки отправляться в странствия, пока их не заставят так поступить.

Мыслят ли животные? Может от неразумности они отправляются в странствия? Зачем птицам миграции, когда живи и плодись? Зачем рыбам отправляться к местам, где они сами родились, умирая во имя рождения потомства? Об этом думает Бояшов, забывая о Мури, для себя разрешая проблему понимания происходящих на планете процессов. Будь разум у животных, вели бы себя подобно людям. Ведь есть умные представители, понимавшие человека и дававшие осмысленные ответы имеющимися у них средствами.

Всё прочее, что текстом книги зовётся, Бояшов использует не по назначению. Показывает он араба, на самолёте летающего, мировые рекорды устанавливать желающего и над Техасом купол парашюта раскрывающего. И он куда-то стремится, не желая никому зла. Может из природных побуждений к странствиям, желая обрести нечто ему неведомое, толкающее к покорению новых горизонтов, всегда манящих своей недоступностью.

Но вот к Мури внимание. Кот сей пойдёт из Боснии, оставшийся без хозяев и без всего ему милого прежде. Встретится с существами разными, размышляя о миграции и о разуме, животным свойственном. Встретятся ему люди, его понимающие, страдающие чем-то схожим. Ибо кошачье племя Бояшов вольно сравнивает с мытарствами племени иудейского, давно привыкшего не держать излишних накоплений, поскольку знают, что серебро сегодняшнего дня не станет золотом дня завтрашнего, а истлеет, не принеся никакой пользы. Так и дом разрушится, смешав в крошево все прежде бывшие стремления. Главное для человека — способность к движению. Нужно быть готовым отправиться в путь, так как это заложено в человека природой, его для того и породившей.

А кот Мури пойдёт туда, где будут люди. Каким бы независимым он себя не считал — зависимость его от людей очевидна.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Каждая вещь хранит историю. И не всегда об этом следует рассказывать. Но писатели — народ особенный. Им нужно о чём-то беседовать с читателем. Поэтому они могут разбираться с содержимым чего угодно, хоть дорожного чемодана, хоть ящика для письменных принадлежностей. Хорошо, если автор ничего не придумывает, рассказывая как есть. А бывает и так, что фантазия заменяет действительность, побуждая представлять описываемый объект, дополняя повествование чем угодно. Собственно, Павич представил себе ящик, описал его внешне, предположил структуру и стал разбираться, с чем ему предстоит столкнуться по мере изучения его содержимого. Таким образом возник ящик для письменных принадлежностей, сменивший множество хозяев и теперь представляющий загадку, поскольку прежние владельцы обязательно в нём забывали свои вещи.

Этот ящик относительно старый. Бороздил он разные пространства, в том числе и морские. Он даже тонул, чему Павич находит подтверждения. Но важны не сами выдвижные или распахивающиеся полки, как находящиеся внутри предметы. Они ли несут на себе отпечатки прошлого, либо Милорад сам их домысливает, читатель определится самостоятельно. Но ящик теперь принадлежит югославу, значит тому предстоит видеть минувшее через самосознание представителя одного из народов, некогда живших большой дружной семьёй, пока не пришлось вспомнить о прежних распрях, утопив страну в крови.

Перед глазами читателя не только ящик. Предстоит отправиться во Францию, там наблюдать за сексуальными фантазиями Павича, позволившего применять их относительно девушки, постоянно рвущейся в Киев. Пока девушка мечтает, планируя совершить поездку, автор проявляет истинное мужское стремление к обладанию женщиной, чаще всего в виде фантазий. По существу, важных особенностей ящик этим не раскрывает, кроме внесения порции эротических размышлений.

Сербам вообще тяжело жить в мире. Из всех славянских народов, да и народов вообще, их более прочих ненавидят — так лично им кажется, если верить словам Павича. Потому не вызывает удивления описание сцены из жизни трудовых эмигрантов, подавшихся на заработки всё туда же — во Францию, готовую принимать изгоев из любого уголка Вселенной. Приходилось работать молча, выдавая себя за немого, ибо сербская речь сразу бы означала высылку из страны. Об этом нужно было обязательно рассказать! И Павич рассказал.

Ящик не просто так попал к нынешнему владельцу. Он просто был обязан к нему попасть. Таково решение судьбы. Лишь Павич способен разобраться в деталях прошлого, домысливая прежде бывшее и измышляя никогда ранее не происходившее. Тем выражается особый подход Милорада к литературному творчеству, повергающему представления о реальности во прах. Безусловно, больно за нанесённые сербскому обществу обиды, и больно за обиды, наносимые сейчас. Вследствие чего и приходится писать истории о несправедливости, только ими надеясь обрести внимание. Ведь сербы заслуживают лучшей доли. Только приходится им таскать ящики из воды, лично разбираясь с прошлым, до которого другим нет никакого дела.

Читатель знает, что не обо всём рассказал Павич на страницах произведения. Некоторые фрагменты книги располагаются в интернете. Это так называемые потайные полки, не имеющие прямого к ним доступа. Что же, придётся потрудиться и найти осколки творчества Милорада самостоятельно. Раз уж он на этом так настаивает. Нисколько не приходится удивляться, зная о специальном подходе к литературному процессу, не должному ограничиваться содержанием книги. Нужно работать с формой, должной дополнять предлагаемый читателю текст.

Пусть ящик для письменных принадлежностей есть в активе, допустимо начать пополнять библиотеку другими произведениями, описывающими содержание чего-то.

Автор: Константин Трунин

» Read more