trounin.ru

Лескову ещё предстояло вспомнить голодные годы детства, пока же он писал «Полунощников». Продолжительное содержание создавалось на основе принятия религии, при понимании невозможности соблюдения многих установлений. Каких? Допустим, человек имел право один раз жениться, дабы навсегда скрепить себя узами брака. На протяжении жизни он может пожалеть о сделанном выборе, станет грешить изменами, а то и повторными женитьбами. Либо другая ситуация: однажды жене надоест делить постель с постоянно храпящим мужем. Разрешить данные ситуации нельзя. Практики разводов в Российской Империи не существовало, что усугубляло проблему. Это лишь одно обстоятельство, указывающее не сложность человеческого бытия в возводимых для него религией рамках. Лесков постарался обсудить разное, через год начав работать над «Юдолью».

Тяжела жизнь человека не желаниями, как читатель уже успел заметить по творчеству Николая. Важнее стало осознавать едва ли не противоположное. В первую очередь следует удовлетворять насущной необходимости. Имеет ли значение духовность, когда она забывается перед угрозой прекращения физического существования? Лесков застал голод 1840 года в Орловской губернии. Тогда матери кормили детей убитыми ими же собственными детьми, сами дети ели убитых ими же детей, даже девочки за еду соглашались абсолютно на всё. Передать ужас тогда происходившего неимоверно трудно, но Лесков не позволял скрывать известных ему фактов. С каждой страницей он описывал всё больше поражающих воображение обстоятельств.

Голод обязан был случиться. Николай доказал это на примере собственного отца. Когда вещуньи в селениях предрекли холодную зиму, крестьяне отказались засевать озимые, что уже грозило голодом. Тогда отец раздал им зерно, чтобы засеяли поля. Предсказанная холодная зима всё же случилась — зерно в земле погибло. Тогда то и разразился голод. Неизбежное требовало принятия определённых мер, которых не последовало. Пришлось Лескову наблюдать за бедствиями населения. Если зверство собак можно объяснить их природной сутью, то такое же поведение людей оного сделать не позволяет.

Николай никого не укорял. Человек всегда должен думать наперёд. Нет в тексте и мысли, будто следовало рассчитывать на помощь извне. Никто не обязан помогать крестьянам, в том числе и поставленный над ними помещик. Впрочем, рассуждать об этом можно бесконечно. Разумеется, взявшись оберегать — должен проявлять заботу. Отец Николая то делал не в полном объёме, он помогал собственным крестьянам, тогда как в других хозяйствах люди голодали. Следовало ожидать благосклонности императора, да Николай I не предпринял достаточных к тому мер. Потому случилось то, из-за чего людей трудно теперь обвинять — они просто стремились выжить, иногда крайне наивными способами.

Всему познание приходит в сравнении. Человек находит новые мысли. Уверенный в одном, он кардинальным образом меняет точку зрения. Людям мало одной духовной пищи, им следует давать и мирскую, либо принимать неизбежное одичание. Таков урок будущим поколениям от Лескова! Пока человек в меру сыт и доволен, он не утратит человечности, но стоит ему оказаться голодным — в нём пробудится зверь, способный смести любые преграды, лишь бы оказаться в числе продолжающих жить. Пока голод касался ограниченной территории — всё сходит с рук, а если переместится на большую часть страны — быть беде. Надо ли напоминать основную причину краха политики Бориса Годунова?

Дополнительно к «Юдоли» Лесков написал короткую заметку «О квакереях». Он установил, что они издавна в России есть, чем опровергал возражения читателей, не склонных ему верить. Пришлось Николаю в доказательство приводить свидетельства.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человек в нашем мире — это прежде всего человек. Его желания — прежде всего его собственные желания. Всё прочее — желаемое быть принятым. И очень трудно удовлетворить тому, чего хотят другие люди, к чему не всякий склоняется. Собственно, человек предпочитает верить обещаниям. Ведь известно, сколько не корми — не накормишь, но научи кормиться — будут накормлены. Говорить, насколько важно прошлое или насколько необходимо думать о светлом в будущем — это путь в никуда. Важен текущий момент. Человек должен быть счастливым именно сейчас. Никак не когда-нибудь потом. Данным мыслям Лесков научился у Льва Толстого, с ним же имел разговоры, однако он мыслил самостоятельно, склонный на свой лад воспринимать ему сообщаемое.

Прекрасный образец задумчивости — рассказ «Час воли божией»: для кого-то сказка, а кому-то притча. Мудрость не рождается спонтанно — она передаётся из поколения в поколение, поэтому лучшие идеи — всегда хранимые людьми предания, более напоминающие надежды на исполнение не имеющего возможности произойти. Собственно, человек каждый миг задумывается: почему ему не позволено в текущий момент жить во вседовольстве? Отчего из года в год не наблюдается улучшения, только постоянное падение вниз? Ответ вполне очевиден. Устраивал бы он мыслителей. Отнюдь, человек обречён существовать в условиях рабской зависимости от возводимых против него обстоятельств, отчего притчи пользовались и будут пользоваться популярностью в народной молве, ведь они по природе несбыточны.

Перед читателем ставится задача определиться по следующим пунктам: какой час важнее всех, какой человек нужнее всех, какое дело дороже всех? Разумно определиться — данный час важнее, беседующий с тобой человек нужнее, создавать благо для собеседника — самое дорогое дело. Осталось вооружиться сими представлениями и стремиться им следовать. Только тогда получится оспорить несбыточность басен и притч, призвав к благочестию помыслов. Оттого и приходится укорять судьбу, сколько бы не сменилось ещё поколений. Ничего в обозримом будущем измениться не сможет.

В 1890 Лесков написал очерк «По поводу Крейцеровой сонаты», остававшийся неизвестным современникам некоторое время и после смерти Николая. Предстояло вспомнить о похоронах Достоевского. случившихся за девять лет до того. Тогда Лесков болел, не мог сопровождать процессию. И будто бы тогда он имел беседу с некой дамой, чьи суждения схожи с теми, которыми поделился Лев Толстой в «Крейцеровой сонате». Предстояло разобраться, насколько выше стоит женщина над мужчиной, хотя бы уже тем, что готова уступить, тем проявляя силу доступного её доле выбора.

Примером такой логики стал «Невинный Пруденций», печатавшийся в периодике в начале 1891 года. Следовало понять, какие желания свойственны людям, ежели их чего-то лишать, после ставя перед выбором, заранее зная о должных случиться предпочтениях. Опять же, некая дама поставила купца перед необходимостью совершить ей требуемое, то есть она обязала его не употреблять пищу в течение трёх дней, по истечении которых купец отказался от внимания самой женщины, предпочтя пылкому чувству необходимость утолить голод. Помимо этого Лесков укреплял риторику сторонними рассуждениями, побуждая смириться с действительностью, подстраиваясь под обстоятельства. Как оказалось, всякая гордость имеет конец, столкнувшись с необходимостью выбирать между насущным и кажущейся важностью.

За ясностью мысли Лесков всё больше терялся в содержании. Стоило ему взяться за отражение пришедшей на ум от кого-то мысли, он стремился воплотить задуманное на бумаге, словно принуждая себя. Вследствие чего произведения получались растянутыми, содержащими лишнее. Читателю оставалось самостоятельно отсеивать, если желал понять сообщаемое Николаем.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Над Европой и Америкой распространялось поветрие возрождения мистических материй. Густав Майринк дописывал «Голема», Джек Лондон — «Межзвёздного скитальца», а Райдер Хаггард уже успел предложить читателю «Ожерелье Странника» — сказание о путешествиях души, где путь начинается со Скандинавии, продолжаясь через Византию к событиям из Древнего Египта. Ключевым артефактом стало ожерелье — отсылающее к мифу о разделении полов. Весь сюжет две некогда половины единого целого будут искать друг друга, пока не окажутся вынуждены разорвать отношения. Хаггард уверенно поведёт читателя по закоулкам таинственных перерождений. Но сможет ли выдержать единую повествовательную линию?

Очень трудно нащупать сюжет, даже писателю, за плечами которого неисчислимое количество написанных произведений. Может ему ещё труднее это сделать, поскольку всякий писатель склонен писать о чём-то определённом, что ему трудно сделать, ежели он не желает повторяться. Ранее о скандинавах Райдер уже писал, правда то было представлено в духе «Песни о Нибелунгах». И тогда деяния храброго Эйрика Светлоокого заставляли верить в возможность с ним происходивших событий. Всегда легко веришь сказаниям, опирающимся на исландские саги. Теперь же Хаггард оказался настроен более сказочно, раз предложил сюжет с мифологической подоплёкой.

Итак, читатель сразу отправляется охотиться на медведя. В этом плане Райдер предсказуем. Ему всегда проще определиться с продолжением, когда его голова отдыхает от построения сюжетных линий, позволяя читателю всего лишь знакомиться с процессом по убийству зверей. Может в процессе у писателя родится светлая идея. В случае «Ожерелья Странника» — это запутанная канва, уводящая представления о происходящем в дебри авторского подсознания. Появляются мотивы с иллюзорным содержанием. Главному герою станет видится нечто, им до конца не понимаемое, и только после на читателя обрушится поток информации, окончательно разрывающий понимание должного быть с происходящим на страницах.

Ладно человеку придти в новую жизнь. Допустимо сохранение памяти. Но каким образом он сохраняет вещи из прежней жизни, причём не близкое подобие, а именно те, которые принадлежали ему прежде? Хаггард посчитал то необходимым. Прочее — построение действия вокруг мужчин и женщин, желающих найти точки соприкосновения. Не в каждом поступке главного героя видишь стремление к разумному разрешению проблем. Чаще он идёт на дело из-за чувства обязанности перед прихотями противоположного пола, тогда как поступает скорее себе во вред, поскольку не сразу к нему приходит осознание безвременности. Всё, к чему главный герой тянется, и так является ему принадлежащим. Почему-то без совершения проступков до такой истины он дойти не в состоянии.

Хаггард сохранил за главным героем черты скандинава. Может они были ему присущи с древнейших времён, однако привязка делается именно на необходимости принятия его изначально сообщённого состояния. Он и в последующей жизни будет напоминать себя предыдущего, у него будет такое же ожерелье, меч и прозовут его боевые товарищи тем же именем, словно ничего не изменилось, кроме антуража.

Собственно, читатель увидит будни Византии времён Льва IV, прозванного Хазаром. Большая часть внимания уделена взаимоотношению главного героя с матерью императора — Ириной. На втором плане — утихающий накал иконоборчества. Главный герой окажется способным дворцовым стражником. Исторически установлено — в Византии служили варяжские наёмники. Вполне уместно увидеть среди оных и главного героя. Остановился бы Хаггард на столь интересном моменте, не продолжая повествования вперёд. Читатель не требовал открывать очередные горизонты, их итак предоставлено вполне достаточно.

Весьма вероятно, не каждый читатель поймёт «Ожерелье Странника» именно так.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Приключения Аллана Квотермейна» | Книга №6

Находиться рядом с Квотермейном опасно, даже гибельно. А может всё согласно авторского на то желания. Теперь Хаггард повёл речь о женщине зулусских кровей, рождённую в бурю, ставшую воплощением этого стихийного явления. Она всегда неслась вперёд, неизменно сокрушая собственное окружение, ставя целью личное благосостояние. О чём же она могла мечтать? О лучшем из возможного. Для неё, прежде всего, пределом желаний было выйти замуж за местного вождя, а после и вовсе за правителя зулусов. Как-то на её пути встал Аллан, чтобы в дальнейшем оказаться очевидцем разыгравшейся драмы.

У зулусов есть традиция — не заговаривать первым. Кто раньше обратится к собеседнику, тот признает своё подчинённое положение. По такому же принципу должны действовать иные закономерности. Например, ежели признаться в любви, тогда в семье оказаться на вторых ролях. Но когда положение становилось безвыходным — приходилось смирять гордость. Так поступила женщина зулусских кровей, изначально желавшая быть рядом лишь с Квотермейном. Она серьёзно утверждала, что сможет возвести Аллана до статуса правителя над зулусами. Получив отказ, она зажила прежними убеждениями, готовая сводить мужчин в могилу, пока не станет самой влиятельной среди своего народа.

Квотермейн смотрел на сделанное ему предложение рационально, вполне осознавая, насколько жар такой женщины вскоре грозит свести в могилу его самого. Он вполне мог оказаться жертвой, не выдержав пути на вершину власти. Ему бы охотиться на львов, беззаботно проводить дни в африканских степях, но не бороться за место под солнцем, став орудием по достижению целей. Конечно, страна зулусов могла бы вздохнуть спокойно, так и не столкнувшись с пролитием рек крови. Воссядь Квотермейн на место правителя, управлять ему зулусами во имя их же процветания. Однако, Аллан понимал — быть ему убитым ровно в тот момент, когда станет ясно, что теперь уже он оказался помехой.

Поэтому Хаггард предложил читателю наблюдать со стороны. Квотермейн оказывается случайным свидетелем. Он периодически наведывается к зулусам и узнаёт о произошедшем. Женщина зулусских кровей долгое время ходила без подозрений, тогда как её мужья кончали дни под презрением соотечественников. Шаг за шагом она шла к осуществлению главной мечты, всё ещё не добившись самого высокого для неё положения. И когда останется последнее — поступь будет остановлена. Просто в силу обыденной причины — всякая буря имеет свойство заканчиваться, тогда-то и придёт полное понимание наделанных ею бед. И пусть читатель знает подробно обо всём, о том не ведали зулусы, которым предстоит пожалеть о скоропалительно принятых ими решениях.

Расставляющий сети — рано или поздно в них попадается. Ставящему капкан суждено оступиться. Плюющий в колодец — обязательно выпьет из оного воды. В художественной литературе обычно именно так и случается, хотя в настоящей жизни многое сходит злодеям с рук. Но сколько верёвочке ни виться, когда-нибудь и этому наступит конец. Подобную историю не обязательно Хаггард мог связать с циклом про Аллана Квотермейна. Вполне допускалось отстранённое повествование. Только вот возродив героя к жизни, должен теперь давать ему право на существование, тем более учитывая заинтересованность читателя. Пусть и не сообщая ничего толком.

«Дитя бури» — мгновение из прошлого. Данная история не раз случалась в истории человечества, случится и ещё раз, а где-то происходит прямо сейчас. Женщины любят руководить мужчинами, поступая так, чтобы этого нельзя было распознать. Главное, соразмерять силы и не идти на неоправданные риски, ибо иначе итог будет худшим из возможных, а не лучшим — как того некогда хотелось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сергей Лукьяненко — Дюма от фантастики? Его вторжение в литературу началось стремительными семимильными шагами, когда за считанные месяцы создавались труды, объёмами не уступающие литературным свершениям французского классика. Если брать за основу 1992 год — время наиболее уверенного вхождения, за плечами Лукьяненко к окончанию 1997 года числилось более десяти произведений крупной формы, написанных лично, не считая созданных в соавторстве. И это ещё до написания «Ночного дозора», когда о творчестве Сергея станет знать каждый житель России. Были у него удачные работы, однако имелись и написанные на волне какого-либо вдохновения, истинной ценности для ценителя фантастики не представляющие. Как не старайся, изыскания Лукьяненко в области религии читатель оценить не сможет. Тому причиной стал короткий срок написания «Холодных берегов», вполне достойных прозвания холодного душа, остудившего пыл желающего внимать всему лишь самому лучшему. Оказалось, часто пишущий Лукьяненко вполне заслуживает отрицательного к себе отношения.

Если смотреть на «Холодные берега» холодной же головой — не видишь целенаправленного желания писателя беседовать с читателем. Отнюдь, не надо изыскивать несуществующие материи. Нужно вглядываться в имеющийся материал. Берясь за сочинение текста, Сергей не мог знать, да он скорее всего и не знал, о чём он взялся повествовать. Читателю предлагается определённая сцена, которая не несёт в себе ничего, разве только желание самого Лукьяненко разобраться, к чему он собрался вести речь. Нащупывать почву придётся долго, в какой-то момент зацепившись за случайно пришедшую мысль, вслед за которой и начав раскручивать сюжет. Но почему не сделано самого главного? Отчего сырой текст заслужил право остаться на страницах произведения?

Складывается впечатление — Лукьяненко пишет начисто. Для Сергея не существует черновиков. Это ему просто не нужно. Меньше текста — меньше объём книги — меньше авторских листов — значит, видимо, меньше заработок. Воистину, Лукьяненко — Дюма от фантастики. Если читатель не в курсе, он должен знать, что оплата труда французских классиков производилась не из количества проданных экземпляров, а согласно написанных строчек. И не имело значения, какую прибыль извлечёт книгопродавец, писатель получал причитающуюся ему сумму. Потому и выходил чаще всего из-под пера французского классика в меру хороший текст, из которого для благостного восприятия следовало выкинуть едва ли не добрую часть произведения, оставив для чтения ради удовольствия никак не более сотни страниц. Французские писатели XX века так и стали делать, создавая объёмные опусы, после проводя жестокую редактуру, выкидывая лишнее. А вот Лукьяненко так поступить не решился. Вопрос: не потому ли у Сергея такие красивые и притягательные повести, коим он не решился раздувать сюжет?

«Холодные берега» — первая часть дилогии. Содержание касается альтернативной истории. Лукьяненко под другим углом посмотрел на события Нового Завета, но читатель ему не поверил. Просто смысловая составляющая утонула в водах омывающего её текста. Разбираться, выискивая мизерные нюансы в обилии не убранных из внимания автором слов — удел исследователей творчества или упёртых фанатов, готовых объяснять другим то, к чему следует подойти при чтении. На деле окажется иное — предстоит наблюдать за приключениями каторжанина по европейским просторам, понимая первичную плутовскую составляющую произведения. То есть прибедняющийся главный герой в действительности является кем-то важным для ныне живущих, о чём он сам открыто предпочитает не говорить. Он будет постоянно убегать, ибо иначе ему не достигнуть просветления. Он как юный Гаутама, должный пребывать внутри дворцовых палат, вместо чего предпочёл убежать и бродить среди нищеты.

Где же привычная читателю война света и тьмы? Не мог ведь Лукьяненко всерьёз замахнуться на борьбу дьявола с Богом… Не настолько явной данная борьба должна была быть представлена. И вот попытка совершена.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Строить предположения о древнем прошлом, что гадать на киселе. Никогда не получится установить, как именно всё обстояло в прежние времена, если человеку не удастся разработать сторонний инструмент, либо оный будет ему сообщён извне. Да и требовалось бы вообще выяснять, откуда всё изначально пошло, кроме как подспорья для политических деятелей, предпочитающих обосновывать настоящее за счёт их никогда не касавшихся моментов былого. И всё же будут существовать люди, желающие предполагать, выдвигать собственное видение прошлого, обосновывая за счёт тех или иных, считающихся ими важными, обстоятельств. Так поступал и Валентин Седов, взявший описывать славян в древности. Какими они могли быть? И откуда они всё-таки берут начало?

Ясно одно — некогда Европу населяла определённая группа людей, от которой возникли все современные европейские народы. Данная позиция может быть подвергнута сомнению, как и всякое другое слово, учитывая допустимость абсолютно любых предположений. Установить для готов и славян общего предка вполне возможно, имелась бы на то существенная надобность. Велика вероятность включения древних народов Азии или, почему бы и нет, представителей Атлантиды, до чего Седов нисходить не стал, не допуская в научное разрешение вопроса мифологическую составляющую. Не требуется усложнять и без того сложное! Проще всё свети к примитиву, именно подводя к необходимости принятия прогрессии, когда от одного в конечном счёте получается великое множество.

Что же, славяне могут быть пришлым народом — это нельзя исключать. Они могут являться автохтонами, настолько древними обитателями определённой местности, что установить их прежнее место жительства не представляется возможным. Впрочем, философы не первое столетие склонны считать всё ныне существующее некогда кардинальным образом отличалось. Нельзя утверждать, будто европейцы — коренное население Европы. Такое мнение должно быть ошибочным. Ничего за то не говорит, поскольку достаточно внешних признаков, заставляющих в том усомниться. Впрочем, в такие дали Седов не заглядывал. Он определился судить о славянах в рамках первого тысячелетия до нашей эры. Ему требовалось рассматривать археологические памятники и летописные свидетельства, как основные инструменты, способные помочь определиться с прошлым славян.

Лучше про славян получается понять со времени их взаимодействия с римлянами. Уже допускается судить, делая предположения, в том числе и касательно прошлого. Но однозначного ответа всё равно сказать невозможно. За славянство чаще всего говорит языковая культура, отделившая их от готов. Из этого следуют различия в географических названиях и прочее. Однако, судить о чём-то согласно поверхностной информации не получится. Поэтому нет разницы, кто и как называл реки и местности, учитывая склонность европейцев к постоянным миграциям, опять же в связи с набегами кочевых народов Азии. Не значит ли это, что и в древние времена заселение Европы формировалось именно за счёт подобных набегов? В тех же славянах не зря видят потомков скифов и сарматов. Одно можно установить точно — сугубо европейского в европейцах изначально не было, если не допустить влияние мифологической Атлантиды.

Считается важным установить происхождение славян сугубо из-за необходимости думать над судьбою Европы, давно поделённой между ними и готами, с одним исключением — славяне продолжают считать себя славянами, а вот среди готов подобного не отмечается, словно их объединяет наследие Римской Империи, давшей в наследие каждому готскому народу Европы право на владение собственной вульгарной латынью, и ничего более.

Седов стремился заглянуть глубже. И всё-таки не настолько, дабы иметь представление, чем всё-таки занимались славяне, когда шумеры создавали первое государство на Земле. Вполне может быть и так, что славяне были среди них, много позже перекочевав на север.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сложно быть совестливым человеком, бессовестным — намного легче. Перед тобой открываются двери, всегда бывшие для тебя закрытыми. Просто нужно стучать не робко, а уверенно, а ещё лучше открывать их самому, не дожидаясь, когда тебя соизволят запустить. Таким образом создаётся положение, ибо в жизни успех имеют лишь те, кто способен идти по головам. Нельзя жалеть окружающих, и ждать, когда тебя пожалеют — нельзя! Если ты уверен в силах, тогда действуй, не думая, как твои действия расценят другие. Будь в одном осторожен — нельзя оказаться среди осуждённых обществом, иначе самоуверенная поступь превратится в дрожь тела на электрическом стуле. Так думал мистер Рипли, совершая одно убийство за другим. Он просто хотел жить красиво, в чём ему помогла Патриция Хайсмит. А уж читатель волен решать на собственное усмотрение — симпатизировать главному герою или осуждать.

Русский читатель привык к душевным терзаниям Родиона Раскольникова. Убить — значит потерять самообладание. Ограбить — морально упасть. Соврать — сделать робкую попытку к спасению. Американский читатель, особенно выросший в эпоху тёмных романов, так называемого нуара, подобного груза на плечах не имел. Наоборот, он твёрдо уверился в необходимости брать от жизни всё, причём любыми способами, невзирая на совесть. Важно единственное — опорочить соперника, выйдя за его же счёт победителем. Пусть все о нём думают плохо, зато американец окажется на коне. Собственно, философия середины XX века потому и позволила американцам выработать в характере нации беспринципность, тогда как европейцы тех же лет погрязли в экзистенциализме — поиске предназначения человека в мире. Что касается русских, то они остались в стороне с особым трепетом к классической литературе предков, в отказе от религии уже литературой заменив схожие по осуждению десять божественных заповедей.

Патриция Хайсмит показала прагматичность во всей красе. Перед читателем талантливый математик, способный просчитывать события наперёд, но он беден, отчего и не может понять злокозненность доставшейся ему судьбы. Зато рядом с ним богатые люди, до денег которых он всегда способен достать, правда через совершение преступления. Так начинается путь убийцы, однажды сжавшего в руке весло, дабы бить им по голове человека, пока череп не окажется пробитым. Вроде бы данное обстоятельство читателю известно по реальной истории. Надо ли напоминать Теодора Драйзера и его беллетризацию «Американской трагедии»? Но Драйзер создавал произведение до наступления эпохи преобладания мрачного романа, когда среди американцев находились совестливые люди, способные переживать из-за совершённых ими проступков. Мистер Рипли не из таких: убив, он почувствует право на повторение сего действия, не допуская никаких переживаний.

Нет, мистер Рипли не хотел становиться серийным убийцей. Его тянуло к богатой жизни, для чего он заполучил все средства. Но по его следам шли друзья убитого, расследованием преступления занималась полиция. Рано или поздно Рипли предстояло оказаться в числе подозреваемых в совершённых им проступках. И тогда Рипли оставалось просчитывать новые комбинации, убивая, когда не находилось иных способов разрешения тупиковых ситуаций. Если бы его оставили в покое, он мог скончать дни в неге и блаженстве, вместо чего опять убивал и убивал.

Конечно, Рипли не настолько талантлив. Ему помогало время. В его бытность легко было затеряться в толпе, изменить личность, не приложив к тому особых усилий. Его главное умение — отсутствие совести. Без всякого зазрения, действуя сугубо себе во благо, пользуясь услугами Патриции Хайсмит, Рипли будто бы водил всех за нос, тогда как читатель понимает, автор его обманывает, всячески покрывая преступления главного героя произведения. Но не стоит развивать мысль дальше — основное читатель всё-таки сумел понять.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Издеваться над действительностью — это так по-английски. Видеть обыденное и всем привычное, но выставлять его в поражающем воображение идиотизме — отличительная черта именно английского юмора. Тем не менее, учитывая озлобленность Салтыкова, получить от него нечто вроде «Истории одного города» казалось вполне ожидаемым, как и продолжения творчества сугубо в данном направлении. Материал для произведения сам шёл в руки — прошлое России стало для того основанием. Далеко Салтыков не заглядывал, он начал с 1731 и закончил 1826 годом. Местом действия сделал давно им излюбленный фантастический Глупов. Как раз для него и составил летопись, дав ей название «Истории одного города».

Для начала необходимо прояснить для читателя становление Глупова. Населён он недалёкими людьми, неизменно из поколения в поколение остающимися непроходимыми тупицами. Над ними и властвовать никто не желал, опасаясь из-за них же лично оказаться в дураках. Так или иначе, древний Глупов сменился относительно современным городом, затерянным где-то на необъятных просторах России. Сразу Салтыков привёл краткий перечень градоначальников с их особыми заслугами в виде проступков, чтобы уже на этом материале создавать хронику. Читатель должен был изначально понять, кого не поставь над глуповцами, тот мало чем будет от них отличаться, хотя Глупов — возможно один на всю страну, зато достойных оказаться в числе его начальников — вся страна в целом.

Исследователи творчества Салтыкова в один голос проводят параллели между содержанием произведения и имевшим место быть в действительности. Они с упоением отмечают сходство, забывая главное — «История одного города» является художественным произведением, где сатиристическая составляющая лишь позволяет задуматься о наличии сходства, но никак не должна побуждать к поискам оного. Достаточно осознать авторское послание, обязательно пробуждающее в читателе нужду отторгнуть проявление подобного в реальной жизни, далёкой от всякой художественности. В самом деле, Салтыков приукрашивал очерняя, собирая в представляемых внимаю лицах весь негатив, забывая о положительных чертах, очень редко делая исключения.

Кто бы не становился над Глуповым — он заботился о собственном благополучии. Вернее, назвать это заботой о благополучии нельзя. Вести самоубийственную политику, направленную на уничтожение всего — не есть разумный подход к исполнению должностных обязанностей. Став градоначальником, человек берёт повышенные обязательства перед горожанами, чего у Салтыкова не наблюдается. Впрочем, известный своей сатирой на обыденность, Михаил считал допустимым показывать действительность сугубо таким образом. И если читатель видит соответствие с ему знакомыми реалиями — он непременно то отметит, высказав Салтыкову поддержку. И как бы это не казалось странным, человек всегда склонен подмечать отрицательные моменты, стоит ему только на них намекнуть, даже в тех случаях, ежели прежде до того он ничего подобного не отмечал, и может быть и не стал того видеть. Тут можно сказать, что человек нашёл подтверждение, но можно и иначе сказать — он заразился пессимизмом от удручённого жизнью обывателя.

Частично Салтыков пояснял свою позицию по «Истории одного города» в «Письме в редакцию журнала Вестник Европы». Он желал отобразить типичную для русского народа особенность, охарактеризованную шапкозакидательским настроением. Отнюдь, русские не являются глуповцами, но им свойственно ко всему относиться спустя рукава. И если над нами поставят самодура, они того никому не поставят в вину. Пусть тот разваливает их родной край — всё стерпят. Может потому как знают — на смену одному придёт другой, скорее всего хуже предыдущего, отчего предпочтительнее потерпеть находящегося при власти сейчас. Писал Салтыков и самому редактору «Вестника Европы» Пыпину, обижаясь на размещение в журнале критики не до конца понявших созданного им в «Истории одного города» замысла.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Каков народ — такие государи. Так есть ли толк ругать государей народу? Кто из народа в государи не пойди — всё повторится в тех же красках. Изредка случается необычное — в государи выбиваются дельные люди. Но примет ли таких деятелей народ? Люди окажутся ещё более недовольными, в конечном счёте заслужив бытовавшее до того к ним отношение. Салтыков критически относился к государям, потому как сам, по роду деятельности, к оным относился. Не раз он сказывал про творимые государями беспорядки, вернее — творимые ни к чему не обязывающие порядки. Конечно, под государем следует понимать любое лицо, наделённое властными полномочиями, особенного губернаторов, являющихся наместниками правителя. Их-то Салтыков и назвал помпадурами, в сатиристической манере отображая будни сих поместных властителей.

Первое, что возмущало Салтыкова, это текучка кадров. Помпадуры не успевали обосноваться на одном месте, как их тут же переводили на другое. Не ознакомившись с жизнью порученного региона, они портили оставленное им предшественниками. Широкого охвата Салтыков не предлагает, достаточно ознакомиться с происходящими событиями вокруг губернаторского дома. Ежели внутри него царит разруха, что говорить об остальном? Задумал один помпадур перестелить полы, повелел сломать, к тому моменту его заменили на другого помпадура, а того и такой пол устраивает, зато потолок или стены не по душе, и их ломают, да и этого помпадура меняют. Таким образом становится хуже и хуже. Если смотреть в общем, на таком же уровне всё подвергалось уничтожению в масштабах страны.

Так было не всегда. Раньше помпадуры старались сделать нечто, чтобы остаться в памяти людей. Могли чинить дороги, ставить памятники, улучшать благосостояние населения. Сам Салтыков такого не наблюдал. Он являлся свидетелем повального развала. Всякий помпадур стремился урвать побольше, либо вовсе ничего не делал. А где всё-таки находился хозяйственный губернатор, у того копейка рубль берегла, и из малого хозяйства вырастало большое. Для достижения лучшего из возможного требуется всего лишь незначительное преобразующее действие, как результат превзойдёт ожидания.

Порою встречались помпадуры, долго пребывавшие на губернаторском посту. И про них Салтыков ничего доброго сказать не смог. Разве только сравнить с сытыми котами, проводящими дни в ленивой дремоте, отрывая голову от подушки лишь для вкушения новой порции яств.

Создаёт Салтыков и краткую характеристику помпадуров, настолько они друг на друга похожи. Физическая подготовка им для должности не нужна. Их основная способность — умение распоряжаться. От окружающих они требуют обязательной скорой исполнительности, даже от ямщиков. Прочее не столь существенно.

У читателя обязательно сложится впечатление, словно Салтыков испытывал острую необходимость высмеивать действительность. Не имея другого инструмента для воздействия, он остро отзывался о происходившем в стране, всякий раз находя причину для недовольства. И снова стоит сказать, что будучи недовольным сложившимися при правлении Николая I условиями, он сохранил такое же отношение и при Александре II. Стремление Салтыкова к неспособности принять действительность очевидно. Будь помпадуры старательными и умелыми, им всё равно носить имя помпадуров. Такой уж характер у Михаила.

Самое странное, далёкий потомок склонен находить в прозе Салтыкова сходства с обстоятельствами, близкими уже ему. Словно и не прошло тех сотен лет, отделяющих от реалий Михаила. От грусти ли проводится поиск сходства или от сходства мысли с представлениями самого Салтыкова? Впору вернуться к предварявшим данный текст словам. Всё будет так, как оно должно быть, либо станет ещё хуже. Впрочем, у каждого собственное отношение к должному быть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Существование потустороннего мира — неразрешимый вопрос ввиду отсутствия соответствующих его познанию средств и технологий. Самостоятельно человек не в силах разобраться со столь тонкой материей, потому полагающийся на собственные чувства. Особенно интересен процесс умирания и отхождения сознания, на чём прежде всего базируется каждая религия. Чаще всего различия в деталях, тогда как определяющим моментом становится знание, куда именно отправится человек по смерти: в благоприятное место, где будет блаженствовать, или в ужасное, вынужденный терпеть пытки. Причём потусторонний мир — не сугубо рай или ад, это может оказаться перерождением, но опять же при соблюдении тех же условий. Кому присуще разумное осмысление сущего — тот понимает, что религия — инструмент для прижизненного влияния на людей, чтобы население следовало определённым установлениям, для чего сдерживающими факторами выступают обещания посмертных наград или наказаний. Но как относиться к словам умирающих людей, рассказывающих о посещающих их видениях?

Антоний Галичанин умер в 1526 году. Перед этим он рассказывал о посещавших его видениях. Просвещённый читатель найдёт в его словах сходство с «Тибетской книгой мёртвых». Согласно её текста оказывалось — душа вынуждена принять ряд испытаний, неизбежно осознав совершённые проступки. Затем следует перерождение. Антоний Галичанин о возможности перерождения не говорил, поскольку он был православным христианином, далёким от индийских философствований. Во всём же остальном, довольно наглядно, пусть и кратко, он рассказывал о перенесённых испытаниях, в которых старался не потерять чувство собственной личности, так как редкий индивидуум сохранит разум в столь сводящих с ума происшествиях.

Антония посещали демоны. Они приходили к нему и стращали его. Вида они были страшного, но страшнее вида их были их помыслы. Грозили демоны наказаниями болезными, вплоть до физического уничтожения разными медленными пытками. Одной их таких стала угроза разделить Антония на части пилой. Всякий раз Галичанина спасало пробуждение, иначе погибнуть ему от душевных мук прежде, чем смерть сама настигнет его. Быть ему моложе, смог бы бороться с демонами, подобно христианским светильникам, славных повествованиями об умелом сопротивлении воли демонов, к ним подобным образом приходящих. Повествуя, Антоний умирал, отчего-то забытый посланниками Бога. Впрочем, умирая, человек должен страдать от ошибок, совершённых за всю жизнь, именно потому душевные терзания перед самой смертью уступают место таким же терзаниям, только нравственного плана.

Всякий человек грешен. Грешен и Антоний. Ему припоминаются все проступки, начиная с пятилетнего возраста, когда он трогал срамное место спящей матери. В другой раз он замахивался на мать батогом. Хватало прочих прегрешений, осознавая которые Антоний страдал ещё больше, нежели от видений демонов. Оказалось, что не так страшно принять должное случиться, нежели принять факт уже тобою свершённого. Именно это гложет сознание умирающих людей, постоянно искавших право на оправдание собственной позиции, тогда как следовало озаботиться созданием права на позицию для других.

Погружение Антония в мрачные детали потустороннего мира заканчивается описанием пронзающего тело ледяного холода. Далее повествовать он уже не мог, уставший рассказывать и не имеющий слов для характеристики с ним происходящих изменений. Он предпочёл сказанное достаточным, в последующем не проронив и слова.

Полного доверия Антонию Галичанину у читателя не возникнет, поскольку жизнь сего мужа практически неизвестна, чтобы верить единственному отрывку из летописных свидетельств. В качестве любопытного эпизода чьего-то представления об умирании «Повесть о видении Антония Галичанина» уникальна. Опять же если не вспоминать про тибетские практики.

Автор: Константин Трунин

» Read more