trounin.ru

В 1884 году журнал «Отечественные записки» был закрыт. Причиной послужило необузданное стремление говорить о происходящем в стране. Салтыков перестал сдерживаться, всё более выступая против проводимого правительством курса. Если прежде ему не нравилась политика власть имущих, теперь он опасался того, чему и раньше не радовался. Но реформы Александра II могли кануть в прошлое. Александр III не желал продолжения либерализации общества. Итак стало понятно, к чему ведёт чрезмерное дозволение. Как итог, направленная на процветание политика заводила всё глубже в пропасть, тогда как под железной рукой того произойти не могло. Как бы не противились воле царя Николая, он умело сдерживал порывы населения, властвуя жёстко и авторитарно, подавляя любое мнение, расходящееся с позицией его самого. Александр II дозволил вольности, в результате чего был убит террористами, желавшими ещё большей свободы. Александру III ничего другого не оставалось, как заявить о праве на власть, свернув все реформы.

Вот против этого и выступал Салтыков. Нельзя допустить, чтобы благие начала остались воспринимаемыми в качестве провалившихся проектов. Пусть имелись неудачные моменты, но всему суждено когда-нибудь принять полагающийся вид. Да, судебная реформа постоянно вызывает нарекания. Да, цензурная реформа отчасти развязала руки писателям и публицистам. Да, эмансипация крестьян прошла отвратительно. Как бы то не происходило — оно свершилось. И вот — теперь — настаивать на введении обратной цензуры, делать суды закрытыми, возвращать крепостничество — практически неосуществимые желания. Однако, будь Александр III настойчивей — у него всё могло получиться, так как население, невзирая на допускаемые им вольности, ничего не сделает против власти самодержца. Общество требовалось ввести в глубокий кризис, вернув порядки, если не царя Николая, то Петра Великого. Не должен народ указывать царю, а царь не должен к народу прислушиваться.

Салтыков не хотел подобного развития — регресса. Он вновь начал публиковать статьи под заголовком «Между делом». Если седьмая и восьмая статья вызвали недовольство, то девятая — стала последней, после чего журнал «Отечественные записки» закрыли. Десятая статья выйдет только в 1885 году, уже в составе сборника «Недоконченные беседы». Михаилу оставалось расписаться в крахе надежд на лучшее, невозможности повлиять на происходящее. Да и имело ли на кого-то влияние слово Салтыкова, как того желается думать? Может и имело значение, о чём брался Михаил рассуждать, и может к его мнению стоило прислушаться. Однако, ничего в корне измениться не могло. Всегда проще рассуждать, только и делая, что рассуждая, тогда как невероятно трудно предпринимать попытки к осуществлению чего-либо, особенно встречая постоянную критику со всех сторон. Ничего с тем не поделаешь — человек всегда стремится выражать личное мнение, практически никогда не стремясь смотреть на ситуацию со всех сторон одновременно, предпочитая доказывать сугубо своё мнение, будто бы должное считаться за самое правильное.

Что теперь ожидать? Имея предмет, ради которого Салтыков жил и мыслил, — «Отечественные записки», оного бесповоротно лишился. И здоровье Михаила оставляло желать лучшего. Всё-таки, прожив насыщенную мыслями жизнь, он стремился продолжать размышлять. Как прежде и предполагалось, губительными для Салтыкова стали стремления к открытости. Устав говорить аллегориями, он начал общаться с читателем прямо. Остаётся думать, что это и послужило причиной его опалы. Власти не понравился вызов на откровенный разговор, укоры в неправильных решениях. И за это Салтыкова наказали закрытием «Отечественных записок». Как Михаилу поступать дальше? И насколько он окажется способен продолжать мыслить, лишённый собственного места, где безбоязненно публиковался?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Недоконченные беседы»

За шесть последних лет Салтыков написал изрядно мыслей. Но его цикл «Недоконченные беседы» не возобновлялся, за таковой пока ещё вовсе не считаемый. В 1876 году Михаил опубликовал заметку «Отрезанный ломоть», убрав прежний заголовок — «Между делом». И теперь, когда публиковалась шестая по счёту заметка, соответствующего заголовка не появилось. Салтыков думал сделать привязку с помощью «Писем к тётеньке», чего осуществить не мог, чрезмерно рано поставив в том цикле точку. Поэтому заметка публиковалась сама по себе, становясь важным документом той поры, поскольку Михаил брался рассуждать о евреях и «еврейском вопросе».

Общество в Империи разделилось на большинство, негативно воспринимавшее евреев, и меньшинство, призывавшее к необходимости относиться к этому народу с терпением. В чьих рядах был Салтыков? Он защищал, находя для того нужные слова. Михаил не понимал, почему нужно столь категорично воспринимать евреев, чей единственных грех дошёл до нас из-за сведений со страниц «Нового Завета». Неужели христиане настолько готовы мстить за убийство Иисуса Христа, что на протяжении вечности будут принижать еврейский народ? Или для того есть иные причины… тогда как смерть Христа — одна из причин? Ведь не все евреи призывали казнить Иисуса, были те, кто за ним последовал, кто развивал его учение в последующем, кто составил тот же самый «Новый Завет». Но нужно принять за факт — евреев не любили на долгом протяжении их существования, как в древности, так и поныне. Только зачем это выражать в проявлении явной нетерпимости? Салтыков потому и писал заметку, так как в России на протяжении двух лет происходили еврейские погромы.

В те годы существовало мнение, поддерживаемое Александром III и его министрами, о необходимости выработать у населения Империи терпимость к евреям. Справедливо замечалось, насколько вольность сейчас в будущем распространится далее, тогда как до евреев дела уже не будет. Приучившееся к насилию, население начнёт действовать по отработанному сценарию, громя теперь зажиточных хозяйственников, купечество, дворянство, а то и продолжая покушаться на жизни членов царствующей семьи. Смотря наперёд, такое мнение оказалось пророческим, нетерпение в населении перешагнёт все допустимые пороги. Поэтому следует подавлять проявление любой агрессии, в чём был уверен и Салтыков.

Михаил ничего не видел в евреях особенного. Наоборот, данный народ нужно жалеть, столь он наивен. На кого похожи евреи? На подростков. Салтыков наглядно то доказывал, опираясь на привычки евреев, их манеру одеваться и на поведение. Евреи оказывались лишёнными способности существовать в современном мире, столь отстранёнными от действительности они оставались. Пока все народы проявляют стремление к развитию, лишь евреи оберегают устаревшие традиции. Так зачем против них выступать? Михаил отказывался понимать необходимость проявления нетерпимости.

Почему вообще «еврейский вопрос» возник? Он и не ослабевал на протяжении последних ста лет. Основная причина его возникновения — последствие политики Екатерины Великой, при чьём правлении Речь Посполитая перестала существовать, а часть её территории, в результате трёх разделов, вошла в состав соседних государств, в том числе и России. Помимо поляков, гражданами Империи стали тамошние евреи, кому сразу было отказано в праве менять место жительства. И спустя сто лет проблема понимания еврейского присутствия в пределах страны не находила разрешения, может и по причине национального вопроса государственности от самих поляков, не раз поднимавших восстания, желая добиться восстановления государственности.

Жизнь не останавливалась, она продолжала бить ключом. У Салтыкова всегда появлялась тема для разговора.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Недоконченные беседы»

Публицистическую заметку «Отрезанный ломоть» Салтыков желал опубликовать анонимно, читателю не сообщалось, кто именно был её автором, заголовок ни к чему не обязывал. В последующем заметка войдёт в цикл «Недоконченные беседы», по хронологии став пятой частью того, что прежде сопровождалось заголовком «Между делом». Причиной написания послужило дело отца семейства, допускавшего применение физического насилия над ребёнком. На суде разбиралось, насколько оправданными являются действия отца, когда подобное более не считается за допустимое. В ходе рассуждений был вынесен оправдательный приговор. Несмотря на доказанный факт избиения, совершаемого в воспитательных целях, устанавливалось неоспоримое: распространённость данной практики. То есть детей в Империи пороли за любой проступок, считая то за само собой разумеющееся. Современнику Салтыкова казалось логичным, когда родитель наделён правом воспитания детей по угодным ему порядкам, поскольку обязан взрастить такого члена общества, за которого он на данный момент несёт полную ответственность.

Несмотря на это, Михаил скорее отрицал допустимость физического насилия над детьми. Нельзя слыть за передовое государство, дозволяя гражданам вести себя, подобно представителям дикого племени. Может в том находилось нечто такое, напоминающее о порядках крепостнической России. Сомнительно, чтобы баре опускались до подобного, скорее дозволяя детям жить во всяческом им угождении. Теперь времена менялись, но порядки оставались прежними. Ежели так, необходимо бороться с пережитками прошлого. Суд обязывался вынести обвинительное решение, вместо чего позволил традициям возобладать над законами. Разве не полагается стране стать достаточно гуманной, отказавшись от насилия над человеком? Пока ещё получалось, тому не скоро осуществиться. Впрочем, рассуждая, Салтыков забывался, ещё недавно кляня подрастающие поколения в утрате понимания должного быть. Получалось, не допуская насилия, как раз оное и порождаешь. Но Михаил желал большей гуманизации, дабы никто никому не чинил вреда, особенно телесного.

Как тогда быть? Салтыков старался найти объяснение. Если общество стремится к одному, но добивается его установления старыми способами, то к чему это приведёт? Физически наказывать детей нельзя, зато с воспитательной целью такое считается за правильное. В чём тогда суть самой идеи не наказывать детей, когда существуют исключения? Продолжая размышлять, Михаил всё более отдалялся от рассуждений о судебном процессе, пытаясь разобраться с ситуацией с философских позиций. Салтыкову казалось противным естеству любое соглашательство, продиктованное чьей-то волей. Ежели есть общее для всего мнение — нужно придерживаться, невзирая на встречное сопротивление. Ведь очевидно, проявляя гибкость к происходящему, обязательно пожнёшь не те плоды, к которым стремишься. Пусть в Европе принято обходить острые углы, соглашаться на уступки, от этого европейцы постоянно страдают, и горе их коснётся ещё много раз, пока не наступит пора забыть о гибкости, стремясь побороть последствия. Что до России — такого никогда не допускалось, за исключением моментов проявления мягкости, столь же губительной в последующем.

Начиная с осуждения судебного решения, Михаил приходил к уже другим выводам, понимая, насколько опасно соглашаться с допустимостью чего-то, не придерживаясь твёрдых установлений. Нельзя допускать никакого соглашательства — нужно придерживаться заранее принятого государством. Только и тут не получалось выработать необходимые принципы, поскольку сам Салтыков любил осуждать действия власть имущих, стоило тем заявить о категорической необходимости продолжения начатого.

Таким образом получалось, что однозначного суждения по воспитанию детей посредством телесных наказаний не может быть высказано. Кому-то такой способ кажется вполне уместным, другим противен. Но разве можно занимать чью-то сторону, настаивая на её необходимости? Кажется, с каждым случаем надо разбираться индивидуально.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В третьей части «Недоконченных бесед» Салтыков брался рассуждать об изменениях в судебной системе. Михаилу не нравилась открытость заседаний. Как это следовало понимать? Неужели сатирик хотел вернуться к прежним порядкам, чтобы людей судили, вовсе не используя никаких принципов, полагаясь на точку зрения судьи? Иначе из чего Салтыков исходил, обвиняя сложившуюся систему в неудачности? Какой именно открытости он ожидал? Вполне очевидно, никогда суд не будет полностью соответствовать ожиданиям, к чему он вовсе и не должен стремиться. Как раньше бытовало предвзятое отношение, таким ему быть и при любых изменениях ведения судебного процесса. Просто Михаил не хотел, чтобы дела вершились за счёт красноречия участников. Тут бы стоило напомнить Салтыкову про совсем древние времена, вроде эллинских или римских судов, где каждый имел возможность доказать невиновность, либо найти доводы для убедительности в обвинении. Можно напомнить и про суд на Руси, вершимый согласно «Русской Правды».

Безусловно, судебный процесс во все времена принимал нелицеприятный вид, особенно при желании участников действия нажиться. Ведь существовала особая порода людей, тем и смыслившая существование, что досаждала жалобами на всех и вся, благодаря чему обретала способность продолжать существовать. Были даже такие личности, какие то ставили себе в пользу, сходя за подобие адвокатов, на самом деле толком не разумея, каким образом следует осуществлять суд. Вероятно, Салтыков негодовал как раз на таковых. Хотя, читатель должен понимать, Михаилу не нравилась ситуация в общем, когда всё отдавалось на откуп лицам, чья профессия только в том и заключалась, дабы участвовать в судебных процессах.

В четвёртой части Салтыков никого не осуждал, предпочтя рассказывать читателю, как следует относиться к его творчеству. Говорят, это связанно с неверной интерпретацией «Сна в летнюю ночь». Какой смысл закладывал Михаил в текст? Явно не прямой. Вот об этом он и посчитал нужным сообщить. Салтыков говорил, насколько привык к манере излагать языком иносказания. Его даже можно назвать баснописцем в прозе, а среди на него повлиявших упомянуть Эзопа. Именно эзоповым языком Михаил сочинял произведения, привыкнув к этому со времён царя Николая. Тогда никто не мог говорить прямо, обязательно прибегая к аллегориям. Теперь же, согласно свершившихся перемен, более не имелось необходимости говорить иносказательно. Но чего не вытравишь, с тем приходится продолжать жить. Да и не желал Салтыков быть понимаемым прямо, к тому он попросту не стремился. Может тем оберегая себя от недовольства власти, всегда способный указать на надуманность сравнений. Однако, когда его понимали прямо, Михаил ещё больше негодовал. Он ведь и писал из желания быть понятым иносказательно.

При этом, невзирая на цензурную реформу, Михаил не видел изменения ситуации к лучшему. Наоборот, цензура сохраняла силу, теперь действуя ещё более жестоко, нежели до того. Оказывалось, прямо говорить в прежней мере нельзя, поскольку это грозит неприятными последствиями. Если так, Салтыков ещё больше убеждался в необходимости использовать отстранённые сюжеты, которые читатель должен раскрывать самостоятельно. А может Михаил лукавил перед читателем, толком не умея говорить прямо, к подобному способу изложения не сумевший привыкнуть. Одно дело — использовать аллюзии, другое — резать по живому. Говори Салтыков всегда прямо, ему бы и не стать сатириком, так долго и плодотворно трудившимся.

Читатель должен подивиться, внимая содержанию четвёртой части. Неужели Салтыков пожелал сделаться откровенным с читателем, не используя маску Николая Щедрина?

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём не берись рассуждать, прав оказываешься только для себя, а чаще лишь для себя и лишь в тот самый момент, когда рассуждаешь. Невозможно придерживаться единой точки зрения на протяжении всей жизни, обязательно переосмысливая, обрастая большим количеством знаний и умений. Ежели брать определённый пример, обычно показывающий разницу в восприятии среди поколений, то лучше прочего подойдут музыкальные пристрастия. Читатель не обязан следить именно за мыслью Салтыкова, достаточно вспомнить собственные предпочтения, заодно соотнеся с интересами молодых и старших поколений — общее довольно трудно найти. И так случалось не только в веках последующих, в прежние имелись точно такие же отличия. Касательно времён Михаила, понимая, насколько он себя соотносил с деятелями, чьи жизненные приоритеты зарождались в сороковых, он не мог согласиться с новыми веяниями в музыке, о чём и говорил во второй части цикла «Недоконченные беседы», пока ещё публиковавшиеся в «Отечественных записках» под заголовком «Между делом».

Что не нравилось Михаилу? Он выступил с критикой в адрес новой русской музыкальной школы, именовавшейся «Могучей кучкой», куда входили, помимо прочих, Бородин, Мусоргский и Римский-Корсаков. Прежде, годом ранее, в первой части очерков «Между делом», Салтыков сетовал на отсутствие авторитета для литераторов. Теперь же, когда за оного, но среди композиторов, принимался Стасов — музыкальный критик, Михаил желал выразить несогласие с выбранным курсом. Не нравились ему произведения современных деятелей, не пленявшие душу и казавшиеся излишне далёкими от композиций, воспринимавшихся им за образцы классического звучания. Михаил скорее соглашался достойно оценивать музыку Беллини, Верди или Россини, пусть и итальянцев, нежели новодел русских композиторов.

Не так важно, чем именно был недоволен Салтыков. Он ещё не знал, до каких высот способны взобраться музыкальные пристрастия, пока ещё той музыки, какая продолжит считаться за классическую. Будут и более смелые эксперименты, нежели дозволяли представители «Могучей кучки». Дойдёт и до такого, когда музыка подменится шумом, а то и вернётся к состоянию минимализма, от которого постоянно уходит, и к которому раз за разом возвращается. Говорить об этом в категорическом тоне с той же степенью нельзя, как браться рассуждать об уместности того или иного приёма в литературных произведениях. Но за человеком всё равно остаётся право выражать личное мнение, должное допускать существование других вариантов, на которые лучше не обращать внимания.

Что до далёкого потомка, ему стал безразличным спор вокруг новаторства в классической музыке, как и сама эта музыка, остающаяся уделом редких ценителей. Никто более не делает различий между творениями Моцарта, Баха, Бетховена, Верди, Мусоргского и всех прочих, кого можно перечислять довольно долго. Всё это воспринимается в одинаковой степени — в качестве классической музыки. Когда-нибудь будет уравнена и музыка последующих веков, а то и вовсе всему будет придано значение равнозначного звучания, ни в чём не способного служить в качестве услаждения слуха. Зачем только говорить в подобном духе? В очередной раз придётся признаться: человек желает выражать весомое мнение, будто не понимая, как скоро оно устареет и ни для кого не будет иметь значения.

Пусть Салтыкову не нравилось новаторство в музыке. Он имел право выразить личное суждение. И он должен был понимать — иного развития не случится. Впрочем, на примере такой статьи лучше начнёшь понимать не только мировоззрение Михаила, но и всего человечества, столь же категоричного во всём, считающего, будто может существовать нечто, способное каждому из людей нравиться в одинаковой степени.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Своим литературным изысканием, именованным изначально «Между делом» Салтыков положил начало циклу «Недоконченные беседы», оный может вовсе и не планируя. В очередной раз Михаил хотел затронуть тему подрастающего поколения. И говорил он с явным пониманием, насколько опасно обсуждать подобное. Но нельзя избежать очевидного, сколько не отдаляй неизбежное. Теперь приходится пожинать плоды либерализации общества. Если Александр II позволил населению Империи иметь собственное мнение по каждому вопросу, ничего с тем уже не поделаешь. Особенно больно это стало принимать по отношению к молодёжи, отчего-то решившей выражать недовольство. Ничего более не могло исправить ситуацию, попытки царя свернуть реформы — путь к усугублению ситуации. Оставалось рассуждать о происходившем в стране. Впору было заявить: контроль полностью утерян. А всего лишь требовалось понять, какое поколение подрастает. Ежели не царь, то это сделает за него Салтыков.

Пришлось признать, молодёжь запуталась в мыслях. К чему она стремится? Того понять нельзя. Даже можно смело утверждать — ни к чему не проявляет стремления. Это не те люди, которые знали, чего хотели от жизни. Почему-то за каждым десятилетием деятельного проявления жизненной позиции приходило десятилетие без инициатив. Вот были нулевые годы — преобразование страны под руководством Александра I, затем десятые — принятие плодов побед над Наполеоном, в двадцатые — декабристский кризис, в тридцатых — апатия под давлением правления Николая, в сороковых — зарождение мысли о сопротивлении деспотическому режиму, в числе противников коего был и сам Салтыков. В пятидесятых — охлаждение, вплоть до полной отрешённости, усталость от желания перемен, смирение. В шестидесятых — разгорелся жар под воздействием реформ Александра II. В семидесятых случился надрыв, произошло переосмысление должного быть, вновь понимание происходящего зашло в тупик. Только как не говори про десятилетия, отмечаемые упадком, мысленная деятельность всё равно велась. Так и в семидесятых, тот же Салтыков, продолжал размышлять, что делал хотя бы по ему свойственному внутреннему убеждению, так как сам по жизненным принципам относился к деятелям из сороковых.

Однако, начало семидесятых не оказывалось столь уж спокойным. Наоборот, порыв к деятельности только зарождался. Понять его было непросто, поскольку ему предстояло медленно зреть, покуда не выльется в последующий террор, в результате которого погибнет и сам царь Александр II. Но там нужно говорить уже в другом тоне, так как беспокойство причинялось за счёт трудноразрешимого вопроса по управлению Польшей.

Вместе с тем Салтыков старался понять новые веяния в литературе. Положительные черты ему обнаружить не удавалось. Всё это следовало отнести на счёт отсутствия превалирующего мнения, каким должен быть литературный процесс. Со времён Белинского не осталось авторитетов, способных формировать общее представление и направлять в нужное русло. Литература развивалась сама по себе, используя сюжеты, не всегда требующиеся для ознакомления. Пока Михаил создавал мнение о происходящем, делился с читателем аллюзиями, кто-то прямо смотрел на действительность, показывая происходящие в обществе изменения. Касательно шестидесятых обычно ссылаются на Тургенева, то в семидесятые более уверенной поступью входил Достоевский: оба писателя старались обсуждать острые социальные проблемы.

Но разве не мог Салтыков влиять на общественное мнение? Это ему было по силам. Мешало единственное — отсутствие желания говорить прямо, либо присущее ему опасение, крепко вошедшее в подсознание из-за некогда нависавшей над ним угрозы стать сидельцем тюрьмы, либо быть отправленным в ещё более дальнюю ссылку, и не в статусе чиновника, как некогда с ним уже произошло при царе Николае.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Можно бесконечно повторять: для лучшего понимания творчества Салтыкова — нужно быть его современником. В любом другом случае — не сумеешь правильно интерпретировать его тексты. Вот и в цикле работ, названных общим определением — «Пошехонские рассказы», — Михаил продолжал придерживаться излюбленного приёма использования аллегорий. Теперь читатель начинал знакомиться с жителями Пошехонья. Каждому было очевидно, Салтыков вновь взялся описывать нравы России. Но зачем придумывать новое место, забыв про тех же глуповцев? Всему этому обязательно существовало объяснение. Читатель понимал, обращаться к минувшему более не имеет смысла. Если прежде Михаил писал про Россию до Николая, при Николае, даже при Александре II, то ныне важно говорить про начало царствования Александра III. Вот поэтому предлагался для рассмотрения совершенно новый цикл, где на отстранённых примерах показывалась обыденность Империи.

Всего Салтыков написал шесть рассказов, первоначально названных «вечерами». То есть первый вечер — это повествование «По Сеньке и шапка», второй — «Audiatur et altera pasr» («Пусть будет выслушана и другая сторона»), третий — «В трактире Грачи», четвёртый — «Пошехонские реформаторы» («Андрей Курзанов», «Никанор Беркутов»), пятый — «Пошехонское дело», шестой — «Фантастическое отрезвление».

По первому рассказу можно было не понять, о чём Салтыков будет повествовать в дальнейшем. Читатель знакомился с сюжетом, по которому оказывалось излишне говорить про аллегории. Слишком нереальные образы предлагал Михаил. Но и в этом можно было найти так остро необходимое для выработки определённого мнения, и без лишнего повода готового находить подтверждение едва ли не во всём. Иной читатель мог заметить подобие малороссийских сказаний Гоголя, настолько Салтыков дозволил себе описывать чертовщину. Яркий пример — как игра в карты закончилась разоблачением одного из удачливых игроков, скрывавшего под перчатками гусиные лапы.

Во втором рассказе Салтыков выступил с собственным наблюдением, призывая к обдумыванию, прежде совершения поступков. В обществе усилилось мнение о необходимости повернуть реформы Александра II вспять. Разве это окажется благом? Неужели правление прежнего царя сталось столь губительным для России? Дабы это понять, лучше снова вернуться к творчеству Михаила, созданному во время царствования Николая. И тогда наконец-то получится понять, насколько благим бывает то, к чему некогда относились с презрением, и насколько презренным оно станет опять, попробуй это возродить.

В третьем рассказе Салтыков подробнее остановился, каким образом реформы Александра II повлияли на население. Кратко говоря, ничего в сущности своей не изменилось, если рассматривать, не придавая значения конкретным деталям. Как и раньше — кто-то сумел приспособиться и оттого торжествует, а кто-то пал, униженный и обездоленный. Такое можно встретить хоть среди находящихся у власти, либо среди остального люда, в том числе и среди избавленных от крепостничества.

В четвёртом рассказе Михаилом отображено два варианта продолжения развития событий. С одной стороны — можно продолжать жить, уповая на Бога, смиренно соглашаясь со всем, чему предстоит свершиться. С другой — иметь твёрдое мнение, осуществления коего добиваться всеми возможными способами.

В пятом рассказе Салтыков дозволил себе показать излишне похожую на действительность ситуацию, вследствие чего была точно установлена взаимосвязь Пошехонья с Россией. Но ежели так, то есть ли смысл на этом акцентировать внимание, особенно цензорам? Всякое признание в неблагожелательности описываемого отчего-то не порождает искоренение оного, а сугубо порицание автора, использовавшего элементы настоящего для его же очернения, невзирая на присущую тому черноту.

В шестом рассказе ставилась точка. Приходилось признать — влияния оказать не сможешь, всё равно ничему не бывать таким, каким его желаешь видеть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во втором номере «Отечественных записок» за 1850 год Тургенев опубликовал несколько слов об опере Мейербера «Пророк». Иван уведомлял русского читателя о новинке парижской сцены. Теперь имя Мейербера утратило пышность былого значения, а среди современников он имел популярность. Вот поэтому Тургенев обошёлся без лишних велеречивых выражений, указав, насколько данная опера должна быть популярна. Отметил Иван и своё согласие с содержанием оперы, поддерживая стремление автора к эклектичности наполнения.

В третьем номере «Современника» за 1851 год Иван опубликовал рецензию на альманах стихотворений «Поэтические эскизы», изданный Позняковым и Пономарёвым. Исследователи литературы середины XIX века отмечают упадок значения поэзии, утратившей звучность рифм и полноту понимания смысла существования данного рода искусства. Может потому Тургенев отметился рецензией, невзирая на мало кому известных поэтов, чьи стихотворения вошли в альманах, да и издан он был, в числе прочих, теми же Позняковым и Пономарёвым, хотя бы так заявлявшим о существовании у них склонности к поэтизированию.

В том же «Современнике», но уже за 1852 год, в первом номере Тургенев опубликовал рецензию на роман «Племянница» Евгении Тур. Иван сделал попытку понять, насколько женщина вообще может быть писателем. Выходило так, что женщине хватит смелости писать о том, о чём мужчина предпочтёт умолчать. Вероятно из-за этого Тургенев отмечал водянистый стиль изложения, при этом значительная часть рецензии — пересказ.

В третьем номере — несколько слов о новой комедии Островского «Бедная невеста». Ставший популярным, Островский мог переживать творческий кризис, так как публике сталась известна всего лишь одна его комедия, теперь такой чести удостоилась ещё одна. Тургенев не стал беспредельно восхищаться, умеренно выразившись, сославшись на необходимость справедливой критики, чем позволить молодому драматургу совершать ошибки на стезе сочинителя пьес.

В четвёртом номере — заметка о «Записках ружейного охотника» Сергея Аксакова. Имея близкое знакомство с Аксаковыми, Тургенев не позволил себе резких замечаний по поводу содержания. Он восхищался, пересказывал и тут же пробовал сам сочинить нечто подобное. К октябрю Иван переосмыслил содержание, читая критические высказывания рецензентов, вследствие чего составил очередную заметку на «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», посетовав на стремление Аксакова делиться сугубо воспоминаниями, тогда как с той поры многое поменялось, в том числе охотничьи ружья и собаки. Опубликована заметка была в первом номере «Современника» за 1853 год.

В первом номере того же издания за 1854 год опубликована короткая заметка на сборник малороссийских рассказов Григория Данилевского под названием «Слобожане». Тургенев сравнивал это издание с «гладкой, белой, превосходно сатинированной бумагой».

В четвёртом номере — несколько слов о стихотворениях Фёдора Тютчева. Иван радовался наконец-то вышедшему сборнику, где собраны лучшие работы поэта. Тютчев для Ивана стал свидетельством преображения русской поэзии, явлением нового Пушкина. В самом сборнике стихотворений имелось предисловие, приписываемое как раз Тургеневу, где выражалось одобрительное отношение редакции «Современника».

В десятом выпуске — предисловие к публикации в «Современнике» стихотворений Баратынского, до того практически не бывших знакомыми читателю.

Среди прочего неупомянутого, предлагается назвать набросок «Степан Семёнович Дубков и мои с ним разговоры», не реализованный в форме художественного произведения. Читать его нет нужды, если у читателя для того не имеется стремления. Достаточно поверить исследователям творчества Тургенева, посчитавшим набросок реализованным впоследствии при написании «Рудина», когда в образе Пигасова тот был якобы использован. Сам набросок небольшого объёма, не дающий уверенного понимания, к чему Иван брался подвести его по содержанию.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Тургенев начал уставать описывать обыденность. Какой в том толк? Говоришь про несуразные вещи, не видя никакого смысла. Иван и сам то понимал, откровенно называя некоторые труды вздором. Как бы жизнь не заслуживала права на отображение в виде литературного произведения, всё-таки нужно уметь находить грань, исходя из которой читатель должен сделать вывод из прочитанного. А если представлять вниманию истории без повода к осмыслению, то и приступать к подобному не следует. Думая так, Иван находил силы практиковаться в прозаическом искусстве, хотя бы так поддерживая умение излагать истории. Теперь он приступал к описанию «Двух приятелей», чья жизнь — подлинный вздор, пусть и имеющий вероятность состоять из событий, происходивших в действительности.

Тургенев отобразил на страницах человеческое существование, омрачив действие промежуточной трагедией. Сталось так, что захотелось одному товарищу жениться. Стал он с другом объезжать окрестности, присматривая невесту. Куда бы не входил, везде видел радостное стремление ему помочь в обретении семейного счастья. Ради приезда наводился повсеместный порядок, готовился большой праздник, столы ломились от яств, невесты поражали внимание талантами и красотою. На кого в итоге пал выбор? На невесту из той семьи, где ничего подобного не происходило. Жениха встретили без особой радости, изысками не угощали, и дом являл собой образец скромности. Друг отговаривал товарища от такого выбора, но тот мнения не изменил. Тут бы повествование повернуть в сторону описания правильности поступка жениха. Тургенев решил создать трагедию.

Иван отправил прежнего жениха — теперь мужа — в отдаление, где того, по воле судьбы, закололи на дуэли. Вновь появилась возможность завершить повествование, не дав истории окончания. Тургенев продолжил рассказывать, позволив другу убитого товарища посметь сделаться мужем вдовы. Поступив так, Иван мог продолжать повествовать бесконечно. Только теперь история наконец-то заканчивалась. Читатель понимал: получился подлинный вздор, не требующий никакой дополнительной интерпретации.

Следующей повестью для Тургенева стало произведение «Затишье». Нечто подобное Иван прежде писал, обставив в виде пьесы «Месяц в деревне». Снова на страницах происходит разрушение устоявшегося уклада. В месте, где всему придавалось определённое значение, возникла необходимость переосмысления отношения к происходящему, по причине приезда человека, вроде как с целью проверки. Начинается привычный цикл из зазываний в гости, представлений и балов, дело даже доходит до дуэли. В сущности ничего нового не происходило. Может показаться, «Месяц в деревне» зазря приобщался для сравнения. Просто Тургенев описывал банальную обыденность, если кому и интересную, то точно не современникам. Оттого эти работы Ивана, написанные им до 1855 года, в абсолютном большинстве всегда проходят мимо читателя, словно ничем не примечательные. Оно и понятно, начиная с «Рудина», Тургенев станет писать в определённой манере, более близкой к стремлению философического понимания действительности.

Нельзя однозначно рассуждать, к чему в те годы стремился Тургенев. Да и натура писателя — трудно поддающееся объяснению понимание. Творческий порыв всегда становится явлением спонтанным, часто приходя слишком поздно, чтобы суметь воспользоваться приходящими мыслями. Но и выковать талант следует до начала реализации новых замыслов, за которые впоследствии будут ценить. Требовалось выходить на иной уровень, к которому Иван был уже полностью готов. Наконец-то у него вскоре должно было выработаться понимание, каким должно быть продолжение. С другой стороны, раньше Тургенев итак дозволял вольности, создавая произведения, воспринимаемые цензорами неоднозначно. Теперь же, когда Николаю осталось недолго царствовать, наступала возможность открыто говорить на темы, считавшиеся недопустимыми.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если требовалось отходить от «Записок охотника», тогда о чём писать? И нужно ли стремиться к чему-то иному, нежели делиться сведениями о ком-то другом, если в голове не появляется образов, способных сойти за полностью выдуманные? Складывать слова в повествование у Тургенева получалось, оставалось разобраться, насколько требуется созидать истории именно о том, о чём Иван брался сообщать. Сами произведения не писались с лёгкостью, приходилось брать долгие паузы. В иные моменты Иван серчал на невозможность собраться с мыслями. Находились другие дела, отчего литературный процесс периодически останавливался. Тургенев стал уже востребованным у издателей, и они просили предоставить материал для публикации в журналах. Говорить о проходных работах уже не приходилось: совесть не позволяла Ивану писать ради пустого наполнения страниц. Приходилось искать сюжеты, обдумывать развитие ситуаций, чтобы не стать обладателем репутации ненадёжного писателя. Тургенев понимал: лучше продолжать писать, нежели делиться недоработанным текстом.

Это всё мысли Ивана, тогда как его подход к изложению оставался прежним. Тот же слог, не позволяющий читателю понимать описываемое. Стоило на мгновение задуматься, как происходящее в произведении переставало оставаться понятным. Может потому творчество Тургенева служило определением для понимания непосредственно самого читателя, способного вдумчиво читать, либо такой способности не имеющего. Ежели читатель стремился найти скрытое послание, такого он обнаружить не мог, представленный необходимости внимать рассказу, пусть и содержащему смысловое наполнение, но более в части изложения некой истории, будто бы имевшей место быть.

Если брать для рассмотрения повесть «Три встречи» — это описание ряда эпизодов из жизни рассказчика. Тургенев словно пытался донести до читателя, насколько тесен мир. Сообщая историю, Иван показывал ограниченность доступного человеку пространства. Ведь будь ты хоть родом из глухого села, где-нибудь в крупном населённом пункте обязательно встретишь односельчанина, и даже встретишь там, где того не ждёшь, пускай и в далёком от родного края месте, где не ожидаешь встретить людей, имеющих отношение к твоей стране. Такова должна быть присказка, поскольку читателю сразу становится известным, как герой повествования однажды заслушался голосом исполнительницы за границей, теперь оный же услышав в российской глубинке. Он не мог поверить в совпадение. Как быть дальше? Тайна голоса должна быть обязательно разгадана, как бы тому рассказчик не противился. Тургенев решил поступить иначе. Последует третья встреча, действующие лица предпочтут разойтись, а герой повествования и вовсе решит никогда не узнавать, с кем его постоянно сводила судьба.

Может показаться, «Три встречи» — часть «Записок охотника». Обстоятельства представляются под видом случая, произошедшего между делом, когда рассказчик выехал на охоту. Но такого мнения не придерживался сам Тургенев.

К «Запискам охотника» иногда относят повесть «Постоялый двор», в которой вёлся рассказ про вольноотпущенного крестьянина. Читателю сообщалось, каким образом помещики способны обращаться с людьми, не согласные терпеть чужую волю, обязательно желая доказывать право на личное мнение. Никто не станет спрашивать крестьянина про его стремления. Ежели понадобится постоялый двор, на котором тот чувствовал себя хозяином, разрешение ситуации будет найдено быстро. И останется крестьянин без ничего. Что он мог сделать? Только поджечь имущество, столь бессовестным образом у него отобранное. Читатель может начать рассуждать, вырабатывая определённое суждение. Да требуется ли? Вновь остановимся на мнении: Тургенев поделился историей, им услышанной. Была ли она на самом деле? Вполне вероятно. Остановимся именно на таком предположении. Теперь нужно дождаться, когда Иван возьмётся за написание больших произведений.

Автор: Константин Трунин

» Read more