trounin.ru

Вне зависимости от национальности – человек остаётся человеком. Где бы он не жил и при каких традициях не воспитывался, он остаётся близким по духу. Неважно время – человеческое в нём остаётся при любых составляющих бытия. Следует понять, становление корейца такое же, как будь он европейцем. Родившись, воспитывается родителями, после обучается и с грузом знаний вступает во взрослую жизнь. Таковым был и Ким Сын Ок, оставивший за плечами изучение французской литературы, чтобы будучи возрастом едва за двадцать лет приступить к познанию окружающей действительности. Что его ждало за стенами зданий? Недавно Корею сотрясала война, теперь от того остались только воспоминания старших поколений. Впереди совсем другая действительность, но точно такая же, какая досталась всему цивилизованному миру. Предстояло решить: кем являются люди, каково их назначение, что они способны дать. И обо всём этом рассказано глазами молодого человека, слишком быстро вошедшего в мир литературы, дабы оставить в ней свой яркий след.

Сборник “Сеул, зима 1964″ состоит из рассказов, скорее похожих на мемуарные записи. Автор брал случавшиеся с ним обстоятельства, обрабатывал и придавал вид будто бы художественного произведения, наполняя диалогами и размышлениями от первого лица. Как известно, дневник не ведётся так, чтобы фиксировать каждую произнесённую за день реплику. Ким Сын Ок подошёл основательно, делясь со страницами самым на его взгляд примечательным. А так как жизненного опыта ему не хватало, он то компенсировал событиями практически вчерашнего дня. О чём он мог рассказать? Для начала о собственном детстве, потом обо всём остальном. Так у читателя сформируется более полное представление об его личности.

Итак, Ким Сын Ок – кореец, родившийся в Японии. По завершении войны его семья заново переехала в Корею. Отец рано умер, мать воспитывала его в одиночку. Касательно последнего обстоятельства сохранились не самые приятные воспоминания. Ким Сын Ок прямо рассказывает о том, не таясь. Если это действительно повествование о нём самом. Но так как наполнение представленного вниманию сборника воспринимается автобиографичным, то данного обстоятельства и стоит придерживаться. Его мать постоянно водила домой мужчин, не пытаясь говорить с сыновьями о причинах того. Дети будто не понимали, для чего мать так себя ведёт. Ким Сын Ок, будучи взрослым, сохранил впечатление от детской наивности, не позволяющей ему переступить запретное, как-то негативно отзываясь о матери. Будем считать, понять себя он считал гораздо важнее, нежели разбираться в чувствах родительницы. Всё-таки не дано ему понять, что значит потерять мужа и воспитывать детей без твёрдой руки. Раз не ему судить, то достаточно простого упоминания о некогда происходившем.

Не знавший войны, Ким Сын Ок запомнил её по рассказам. В его окружении имелось достаточное количество людей, вспоминающих боевые действия, на себе испытавших, что значит находиться в городе, на который с неба несут смерть бомбардировщики. Именно поэтому корейские семьи переезжали в Японию, спасаясь от разыгравшегося сопротивления между коммунистически настроенными и идеологически противящихся им. Вот касательно этого, не смотря на договорённость считать всё рассказываемое за сказ от первого лица, читатель вынужден определиться, как отнестись к ему сообщаемой информации. Достаточно взглянуть на год рождения автора сборника, чтобы разувериться в ранее сказанных словах. Как же Ким Сын Ок искал себя через истории, поведанные будто бы другими людьми?

Нет, не водила мать мужчин, и не имелось ничего, что может служить порочащим свидетельством. Ким Сын Ок брал чьё-то, придавая ему вид своего. Не в смысле сюжетного наполнения, а стараясь понять мир гораздо шире, нежели может быть доступно одному человеку. Не имелось необходимости разбираться в собственной личности, когда приходилось наблюдать за страданиями других. Не его мать, значит другая порочила память отца. Не он учился в Токио, значит то делал кто-то другой. Сам Ким Сын Ок получал высшее образование в университете Сеула, навсегда в дальнейшем связав деятельность с литературой.

Подозрительно странно пытаться разобраться в прозе писателя, не умея сладить с представляемыми им повествовательными линями. Сказывая обо всём, имеющим отношение непосредственно к нему, Ким Сын Ок скрывался за неустановленными личинами. Чем бы он не занимался, тем же увлекались описываемые им действующие лица. Реальность перемешивалась с вымыслом, где одно подменялось другим. А ежели Ким Сын Ок знаком только по сборнику “Сеул, зима 1964″, впору растеряться, утратив связующую описываемое на страницах нить. О ком читатель узнавал? Так и не осознав, честен с ним был писатель или правдиво выдумывал.

Жизнь не останавливалась, и до сих пор не остановилась, ведь не может такого случиться. Ким Сын Ок сталкивался с затруднениями, преодолевал, фиксировал и готовил к печати новый рассказ. Кого-то уволили за шутку на счёт рисового вина, куда-то съездил и впечатлился увиденным, устроился карикатуристом: обо всём следовало написать. И в 1965 году записанное, начиная с 1961 года, было опубликовано. Говорят, ныне имеет высокое значение для корейской литературы. Охотно в это верится.

» Read more

1938 год Сталин встретил шестидесятилетним. Позади добрые пожелания Гитлера. Впереди ожидается война с Германией, скорее всего ей будет положено начало в 1942 году. Пока же нужно озаботиться о судьбе украинцев и белорусов, проживавших на территории Польши. Следует аннексия, устроенная совместно всё с той же Германией. И вот Сталин – уже не Сталин, отныне он есть лицо, воплощающее собой всё государство. Как о нём следовало рассказывать далее? Волкогонов рассудил необходимым сообщать о происходивших событиях, делая акцент на отношении к ним вождя социалистического движения восточноевропейских стран. Приходилось действовать на опережение. Однако, с мнением Советского Союза не хотели соглашаться. Сперва был получен больной удар от Финляндии, а затем разразилась война. Что же… Волкогонов готов говорить, уточняя по мере необходимости.

Судить о Сталина с высоты прошедших лет легко. Но нужно соотноситесь непосредственно с тогда бывшим известным ему самому. Со своей стороны он стремился к благу. Впрочем, сам Волкогонов извлекает труды Платона, находя в них характеристику для диктаторского режима. Как оказалось, Сталин подходит под описание полностью. И всё равно не он один стоял у власти. Ему подчинялись люди, исповедовавшие сходное мировоззрение, а то и во много раз хуже. Как бы Сталин не поступал и не мыслил, по факту оказалось, что по военной части государство оказалось разваленным. Новой армии Сталин создать не успел, если вообще о таком задумывался. Скорее всего он рассчитывал на сознательность граждан, некогда уже сумевших встретить с оружием революцию, повергнув вспять краткие успехи профессиональной белой военщины.

Первый этап Мировой войны Советский Союз проигрывал. Виною тому стал непосредственно Сталин. Как бы ныне не мифологизировали прошлое, тот же приказ “Ни шагу назад!” не был в особом ходу. Волкогонов так и говорит, как о случайно обнаруженном в архивах документе. Текст побуждал население к организации сопротивления, в одной из строчек призывая не отступать с занимаемых позиций. С первых дней войны Сталин и так наказывал каждого смертью или лагерем, кто поддавался натиску немцев, либо соглашался оказаться на оккупированной территории или в плену.

Переломный момент под Сталинградом – определяющий, как думает русский потомок тех событий. Сталин ли сыграл определяющую роль или воля народа – отдельная тема для рассуждений. При этом нужно отметить, что русский потомок совершенно не владеет информацией о течении Мировой войны, ежели вообще осведомлён о всех нюансах собственной Великий Отечественной. Волкогонов в той же мере не стал излишне уделять внимание действиям союзнических армий, остановившись на проблематике открытия Второго фронта.

По завершении войны обозначилась проблема в виде повсеместной разрухи. Людям не хватало еды, отчего они ели собственных детей. Кто-то накладывал на себя руки, не готовый терпеть лишений. Причём Волкогонов предпочитает об этом рассказывать, ничего толком не сообщив о тяжести жизни ленинградских блокадников, вместо чего посчитал необходимым оставить в меру подробное жизнеописание генерала Власова, печально прославившегося поражением 2-ой Ударной Армии – с последующим пленом и службой в рядах Третьего Рейха.

С 1948 года Сталин потерял чувство реальности. Он считал себя властелином Восточной Европы, нисколько не соглашаясь уступать мнению оппонентов. Однако, воплощая собой государство, он продолжал встречать отпор несогласных. Разработка ядерного оружия нисколько не способствовала укреплению личного авторитета среди социалистических держав. И не умри он в 1953 году, он мог серьёзно повлиять на закрепление могущества Советского Союза. Тогда начиналось новое противостояние, проистекавшее от окончания гражданской войны в Китае и продолжавшейся в Корее.

Оставалось рассказать о развенчании культа личности. Как-то в один момент, будто из ничего, обозначились противники диктатора Сталина, хотя до того ходившие среди его самых преданных людей. Эпоха завершилась, чтобы уступить место новой эпохе.

» Read more

Мережковский назвал Лермонтова поэтом сверхчеловечества. Дмитрий разглядел излишне много, нежели могло быть доступно навсегда оставшемуся юным поэту. Он буквально его демонизировал, объяснив раннюю смерть необходимостью понести наказание. В плеяде деятелей пера прибыло и новое имя, поставленное в один ряд с Достоевским, Львом Толстым, Гоголем, Чеховым и Горьким. Но в отношении Лермонтова Мережковский не стал широко распространяться. Он не описывал жизнь, творчество и религиозные предпочтения. Просто не о чем сказывать, когда человек покидает мир не перешагнув с третьего десятка лет на четвёртый. Лермонтов мог сформироваться цельной личностью, однако без проявления личностных качеств, должных вести за собой других.

Поэзия Лермонтова – необычное явление. Она не просто имеет вид рифмованного созвучия. Тут стоит говорить о скрытых смыслах. Дмитрий сам отмечает, как с детства любил его стихотворения, понимая на собственный лад. Каждый может вспомнить, как он неверно воспринимал показываемый ему текст. Например, утверждение на счёт слабости слушателей “богатыри – не вы!” приобретало иное значение. Казалось, словно Лермонтов всего лишь рассказывал, какие прежде на брегах Невы рождались богатыри. Осуждающий оттенок при этом будто и не замечался вовсе. Подобных примером хватает и у Мережковского.

Вместе с тем, Лермонов казался ему понятнее, нежели Пушкин. Но как быть с демонизацией? Лермонтов был одержимым? Допустим. Скорым на подъём в решениях? Без сомнений. Заслуживающим кары за быстроту суждений? Сомнительно. Однако, Дмитрий настаивает на необходимости принять факт загадочности смерти Лермонтова за данность. Не пуля Мартынова его убила, то был неоднократно посылаемый знак, в конечном счёте ставший для него роковым. Не Мережковский один стремился найти виновника убийства, чаще обычного сводя всё к существованию нам неизвестного убийцы. Дмитрий уверен, то было по желанию кого-то из высших сил. И не станет удивлением, если Лермонтова прибрал к рукам непосредственно дьявол.

Мережковский не смущался, одаривая званием поэта сверхчеловечества. Более того, следовало найти нечто такое, о чём прежде никто не смел рассуждать. Дмитрий, в привычной ему манере, взялся искать в Лермонтове богоборца и богоотступника. То есть к чему лежала душа как раз Мережковского. Ведь именно Дмитрий видел необходимость отказаться от Бога, дабы свершилась ожидаемая им революция. И ежели он то отчётливо представлял, значит подобное он должен был искать у других. На беду Лермонтова, именно он и оказался под прицелом Дмитрия, решившего беспокоившие его идеи передоверить другому человеку. Почему бы не Лермонтову?

В качестве вывода Мережковский предложил совместить важность творческих изысканий Пушкина и Лермонтова. Ни один из этих поэтов не должен превосходить другого. Дмитрий не сразу пришёл к такому заключению. Ему потребовалось сперва перешагнуть сорокалетний рубеж, поскольку до того он к творческому наследия Пушкина относился прохладно, и сразу ему стало ясно – нельзя превозносить лишь Лермонтова, как бы он не казался ближе в доступности понимания некогда в той же мере юному Дмитрию.

Опять же, насколько оправдано видеть в воззрениях поэта устремления себя, уже успевшего достигнуть периода формирования окончательных взглядов на жизнь? Мережковский не мог понять задор юности, оттого и искал в Лермонтове демоническое. Думается, значение сыграла поэма “Демон”, видимо не зря написанная поэтом сверхчеловечества. Не совсем разумно на основании чего-то одного делать обобщающие выводы.

Дмитрий не мог остановиться на варианте, будто люди существуют, потому как они обязаны дожить данную им жизнь до конца. Хотя, как не рассуждай, это именно так и есть. Всё прочее от чрезмерных дум. Порою нужно смотреть на жизнь глазами человека, не находя в ней более имеющегося.

» Read more

Написаны мемуары рукой Екатерины или это подложное историческое свидетельство? Зачем потребовалось умирающей царице завещать сыну Павлу подобный литературный труд, ежели она не решилась публиковать его при жизни? Его содержание касается юных лет будущей самодержицы российской – пора любовных переживаний и девичьего самолюбования. После сии мемуары не раз подпадали под запрет – их чтение запрещалось волей государей. Текст не имеет сходства с дневниковыми записями, скорее всего составленный после. Возможно к его созданию приложили руку литераторы, коим приписывается работа над комедийной драматургией Екатерины. Не могла царица делиться с бумагой воспоминаниями, создавая тем повод для будущих провокаций. А может она как раз их и писала для того, чтобы снять с себя все обвинения в государственном перевороте.

Дочь губернатора города Штеттин, подданная прусского короля, тогда ещё София Фредерика Августа, с малых лет оказалась в Российской Империи, выбранная согласно желания царицы Елизаветы Петровны. Екатерине было суждено стать женой Петра, наследника престола. Она была бедна, как следует из мемуаров. При дворе полагалось по три раза на дню сменять платья, у неё же не было сменного белья. Читателю остаётся гадать, отчего ей не полагался соответствующий положению гардероб. Принижение собственного достоинства продолжается на всём протяжении повествования. Главной причиной угнетения станет отношение Петра, относившегося к ней без проявления положительных эмоций, прямо говорящего, что её не любит.

Екатерина не скрывает, и она относилась к Петру без особой радости, особенно удрученная из-за обезображенного оспой его лица. Она и по имени к нему не обращалась, предпочитая так же поступать в мыслях, неизменно называя Великим князем. Пётр для неё стал сумасбродным юнцом, живущим без определённой цели и боящимся брать инициативу. Это отличало его от Екатерины, твёрдо представлявшей должную достаться ей роль супруги императора и матери наследников российского престола. Поэтому она смиренно принимала выходки Петра, относясь к ним каждый раз снисходительно: касалось ли дело случайного ранения кнутом, истерик перед посещением бани или имевшего место быть заговора против Елизаветы Петровны, от участия в котором Пётр брезгливо открестился.

Жизнь Екатерины могла оборваться. Однажды она чуть не погибла под обвалившимся домом по вине нерадивого управляющего, пренебрегшего указаниями архитектора. Она же падала с лошади во время второй беременности, последствия чего могли оказаться неблагоприятными. Но судьба хранила Екатерину для важных дел. И всё-таки, её значение в качестве будущей самодержицы российской закрепилось после рождения Павла. Уже не имело значения, как скоро умрёт Елизавета Петровна, когда Великий князь станет Петром III. И в дальнейшей своей жизни Екатерина так и останется регентом при сыне, правда управляя государством и после достижения им совершеннолетия: этаким Олегом при Игоре, о чём она вскоре успеет рассказать в исторической пьесе, затрагивающей начальные годы управления второго русского князя из варягов.

Со смертью на страницах мемуаров Елизаветы Петровны читатель ожидал увидеть продолжение повествования. Но далее текст обрывается. Возможно, Екатерина вела соответствующие записи, только им не дали права на существование, скорее всего уничтожив. Может и самих мемуаров она не писала. Остаётся лишь предполагать. В любом случае, оригинал изначально составлялся на французском языке. Остаётся думать, что для большей правдивости. Как бы Екатерина не владела русским языком, в пору юности она не могла знать его в должном совершенстве. Всё говорит за позднее написание мемуаров. Но тогда вполне допускалось их составление непосредственно на русском языке.

» Read more

К написанию второго тома воспоминаний Коржавин приступил в 1998 году. Для себя он ясно понимал – России скоро не станет. Её исчезновение с политической карты – вопрос недалёкого будущего. И причину того он видел в разрушительной деятельности Сталина, с довоенным энтузиазмом продолжавшим уничтожать государство, хотя требовалось поднимать страну из руин. Очередную долю горя пришлось хлебнуть и Коржавину, отправившемуся по этапу в колхоз под Новосибирском. Но почему именно Сталина обвиняет Наум, несмотря на прошедшие десятилетия после его смерти? Видимо причина в том, что Коржавин эмигрировал и точно не знает происходивших после обстоятельств. Может показаться, второй том оставленных им воспоминаний полностью восстановит картину, показав и жизнь в США. Но нет, повествование завершится осознанием венгерских событий 1956 года, положившим конец представлениям о соблазнах сталинского социализма.

Восприятие прошлого у Наума оставалось только негативным. Ничего в Советском Союзе не делалось для человека. Любое благо становилось проклятием. Вроде бы неубранная пшеница никому не нужна, однако за подобранный колосок давали от семи до десяти лет лагерей. Вроде бы предназначенные для перевозки заключённых вагоны, по планам создателя имеющие удобные места для размещения, набивались вплотную. Вроде бы распределение по колхозам должно было способствовать возрождению хозяйства, но нахождение там считалось более тяжёлым, нежели отбывание наказания где-нибудь в глухом краю за колючей проволокой.

Науму шёл двадцать четвёртый год, Он ничего не умел делать руками, и не старался. Раз за разом он объясняется перед читателем, находя слова в оправдание. Ему проще смотреть на окружавших его людей, стараясь запомнить каждого. Как оказалось, это помогло ему при написании воспоминаний, так как на страницах избыточное количество человеческих жизней, наравне с Наумом прозябавших на просторах сталинского государства.

С 1948 по 1951 год Коржавин провёл на сибирских просторах, наконец-то освобождённый он предпочёл отправиться в Москву. Опасался одного – быть заново осужденным. Тогда практиковалось повторно наказывать и ссылать по той же самой статье. Впрочем, путь его лежал далее в Киев, а после в Караганду. Он ещё не состоялся в качестве поэта, особо к тому и не стремился. Наум выучился в техникуме и некоторое время проработал на благо советских шахт. Читатель откроет талант Коржавина к управлению! С большой любовью Наум рассказывает технические подробности добычи угля, какие беды ожидают шахтёров в случае нарушения техники безопасности, особенно ярко описывает механизм взрыва, когда вслед за детонацией метана – детонирует каждая частица пыли, отчего и случается множество человеческих жертв.

В 1953 году Сталин умрёт, а вскоре и Коржавин потеряет интерес к продолжению написания воспоминаний. Самое страшное оказалось позади, вместе с кровавым диктаторским режимом. Будет закрыто дело врачей-убийц – очередная дьявольская фикция, раздутая для угнетения населения. Коржавин, тем временем, но пока ещё продолжавший именовать себя в печати Манделем – по своей настоящей фамилии, вернётся в Москву и узнает о новых трагедиях, вроде самоубийства Фадеева и попытки отказа Венгрии от “честного коммунизма”.

Жизнь менялась, но не настолько, чтобы это казалось таковым. Последовали реабилитации, доступные не всем. Например, её трудно было добиться осужденным за колоски. Но с соблазнами кровавой эпохи приходилось прощаться. Только осталось непонятным, как всё происходящее воспринимал сам Наум Коржавин. Воспоминания он писал спустя половину века, имеющий достаточно свидетельств о творившемся в Советском Союзе непотребстве. Не мог ведь Наум с позиции своих лет в схожей манере думать о себе, тогда ещё не достигшим тридцати лет.

» Read more

Цикл “Повесть о жизни” | Книга №6

С 1923 года Паустовский ощутил одиночество. На оставшуюся ему жизнь он отныне один. Мать и сестра умерли, поэтому предстояло окончательно определиться, куда направиться. И Константин выбрал Москву. Но кто он? Знакомый для столичных литераторов одессит. Вот самая яркая его характеристика. Но именно благодаря обретённым в Одессе знакомствам, Константин получил возможность обрести почву под ногами. А устроившись работать в “Гудок”, попал в требуемую для творчества атмосферу. “Гудок” тех лет – больше чем периодическое издание. Только отчего-то Паустовский следующий этап жизни воспринял за время скитаний. Тому стали причиной поездки на залив Кара-Бугаз и на болота Колхиды.

Теперь, как и раньше, на страницах воспоминаний появляются Бабель и Багрицкий. Вот и Женька Иванов – в качестве редактора газеты “На вахте”. Булгаков рядом, чей жизненный путь вызывал у Константина чувства от радости до глубокого сожаления, ввиду первых успехов и последующей опалы. Встретился Паустовский и с Грином – кумиром детства. Не обходится повествование без литературного объединения Конотоп, созданного по аналогу Арзамаса. Пришвин выскажет Константину недовольство красиво описанной Мещёрой, куда теперь понаехали люди, загубив природу массовым строительством.

На страницах “Книги скитаний” Паустовский делится мыслями о Есенине, умершем за пять лет до Маяковского. И о самом Маяковском. Рассказывает про гениальное литературное чутьё Гайдара и Роскина, погибших на полях сражений Второй Мировой войны. Это заставит пожалеть о достающейся писателям доле, никогда не успевающим сообщить читателю всего ими желаемого. Есть у Константина слова про смерть Ленина. Он же вспоминает о единственной встрече со Сталиным.

Жизнь в окружении замечательных людей оказывается связанной с претерпеванием нужды. Константин не стал скрывать своего увлечения. Он любил куда-то идти, по пути собирая окурки. Ему не нравились жадные курильщики, ничего после себя не оставлявшие. А вот делавших несколько затяжек Паустовский даже уважал. Что он делал с окурками? Давал им новую жизнь: потрошил и делал самокрутки. И это он говорит читателю, вскоре переключая внимание на посещение во Франции тех мест, где прежде не ступала нога русского человека.

Но более важным Константин считал период жизни перед написанием “Кара-Бугаза” и “Колхиды”. Это можно воспринять в качестве предисловия к соответствующим книгам. Паустовский сообщает о побуждающих причинах, каким образом собирал материал, чему приходилось становиться свидетелем. Зная о собственной манере изложения, Константин сам опасался, как бы не рассказать прежде им сообщённое. Он итак сказал достаточно, чтобы не потребовалось повторяться снова.

Завершит Паустовский “Повесть о жизни” беседой с Максимом Горьким. Тогда читатель в очередной раз поймёт, как быстро пролетели дни, описанные в шести книгах. Поймёт и то, что Константину предстояло жить ещё долго. Невольно возникло чувство недосказанности, забытых Паустовским оставшихся лет, проведённых в иных скитаниях. Как пример, вынужденная поездка в Сибирь и Среднюю Азию. Чем-то ведь жил и дышал Константин, когда создавал литературные произведения, вместо чего возникает единственное мнение, будто жизнь Паустовского завершилась с началом публикации его первых трудов, вроде пробы пера на заказ в “Блистающих облаках”, ну и разумеется в написанных следом “Кара-Бугазе”, “Колхиде” и других работах, в которых Константин показывал жизнь уже не свою, а некогда живших и боровшихся за присущие людям идеалы.

Значит, жизнь литератора трудно назвать жизнью. Скорее её следует именовать существованием. Всё забывается и отодвигается на второй план ради написания текста. Откуда только потом биографы находят материал для жизнеописания?

» Read more

Цикл “Повесть о жизни” | Книга №5

Паустовский прибыл на Кавказ. Он начинал с Сухума, дабы дойти до Батума и Тифлиса, и далее в сторону Армении. Что он мог отметить в здешних местах? Разумеется, первое – это нравы кавказцев, вроде кровной мести. Второе – красота природы. Третье – богатая история. Всему этому Константин посвятил очередную книгу из цикла о собственной жизни.

Революция пришла и сюда. Но каким образом? Как резали друг друга из-за свар, так и продолжали. Нельзя разом изменить сложившиеся веками традиции. Ежели попытаешься – будешь едва не сразу убит. Поэтому с кровной местью придётся смириться. И с почётом в отношении представителей княжеских родов… их продолжат уважать, будут вставать в их присутствии. Если чему и суждено измениться, то не в столь короткий срок.

На Кавказе Паустовский начал страдать от приступов малярии. Периодически у него будут случаться обострения, из-за чего он в течение нескольких лет окажется вынужден претерпевать высокую температуру и галлюцинации. Это не остановит его от посещения красивых мест с красивыми названиями, от вкушения яств. У читателя обязательно сложится впечатление авторской нарочитости. Даже возникнет недоумение, из-за расхождения данного в предисловии обещания показать столкновение с революциями.

Лишь в Батуме Константин опомнится. Вспомнит про Бабеля, газету “Маяк” и приюты для моряков. Если с Бабелем всё понятно, газетные страсти вокруг периодического издания в той же мере ожидаемы, то про приюты предстоит узнать порядочно. Впрочем, более будет сказано о непорядочном. Приют для моряков – это публичный и питейный дом вместе с вытрезвителем под одной крышей. Попадают туда отставшие от своих кораблей.

Отдельно Паустовский рассказывал про лейтенанта Шмидта. Знает ли читатель, насколько Шмидт стремился помогать людям? Как он отказывался видеть плохое, неизменно придавая всему позитивное восприятие? О том и говорит Константин. Сообщается о жене Шмидта – бывшей проститутке. Несмотря на желание изменить человека, Шмидту пришлось смириться. Всё должно было катиться под откос, и, как известно, бунт на крейсере “Очаков” обязательно случится, вследствие чего Шмидту вынесут расстрельный приговор. К чему вспомнился Шмидт Константину? Может по причине двух дней сидения за решёткой, куда Паустовского определили в виду революционной сумятицы.

Напоследок читатель прочитает историю про Армению, её исторические ценности, про любовные чувства. Святыни армянской нации расположены на территории соседней Турции. Это и возвышающийся на горизонте Арарат, и развалины древнего города Ани. Видом Арарата Константин насладился, побывал он и на развалинах под пристальным наблюдением турецких пограничников. Имелась и любовь к девушке Мари, отчасти разбившая ему сердце.

“Бросок на юг” завершается на печальной ноте. Паустовский принял решение уехать в Киев. Он слишком долго не посещал родных. Ему желалось увидеть мать и сестру. К таким мыслям он не стал подводить читателя, понимая, сколько тягостных слов ему предстоит о том сказать в следующей книге цикла.

Что остаётся сообщить дополнительно? Константин с трудом подходил к завершению “Повести о жизни”. Он сообщал читателю далеко не то, о чем требовалось рассказывать. Да и жизнь не заканчивается в юном возрасте, её течение переходит в зрелость и в ту же старость. Но Паустовский излишне старался придать всему им сообщаемому вес важности, отчего часто не сходил в повествовании далее определённого рассказываемого обстоятельства. Ничего тут уже не изменишь, с мнением автора читатель всё равно не может спорить.

Но вот спрашивается, почему Константин так спешно покинул Боржом? Он мог остаться на Кавказе если не навсегда, то не намного меньше.

» Read more

Цикл “Повесть о жизни” | Книга №4

Пока Паустовский дописывал “Романтиков”, Одессу покинули деникинцы. Установление новой власти не затрагивало мыслей Константина. Он трудился в журнале “Моряк”. Беспокойная юность продолжалась, став теперь временем больших ожиданий. Но чего ждать, когда кругом разруха? Журнал печатался на царских чайных бандеролях, зарплату не платили, приходилось воровать дрова. И цены тех времён устремлялись к небесам. Миллион рублей уподоблялся ветру. Остаётся смотреть на происходившие в Одессе тогда события, поскольку ни о чём другом Паустовский не рассказывал.

Читателю предстояло узнать про корпус русских солдат, просидевших всю Мировую войну в Париже. Правда перед этим они совершили почти кругосветное путешествие через Тихий и Атлантический океаны, так и не сумев добраться до полей сражений. Как раз становление третьего десятка в XX веке побудило французов вернуть солдат домой, попутно переслав помощь белому движению. Это лишь первая история, которых у Константина с избытком.

Рассказывает Паустовский про встречи с литераторами. Он познакомился с Файнзильбергом – будущим Ильёй Ильфом. Особенно выделял Бабеля, неизменно с добром о нём отзываясь. В дальнейшем Бабель ещё не раз окажется на страницах воспоминаний. Где только не будет сводить его жизнь с Константином, как в Москве, так и на Кавказе. Есть в тексте и слова про Блока и Багрицкого. Отзывается Паустовский даже на творчество Куприна, с детских лет оказывавшего на него благоприятное воздействие. Кто бы знал, ведь и Константин того прежде не знал, у него с Куприным имелся общий знакомый Сашка-музыкант, тот самый из “Гамбринуса”. С горечью, поскольку Сашка умер, Константин осознал, что близкий для него герой литературного произведения оказывается был настоящим, всегда находившийся рядом.

Всяких событий стал свидетелем Паустовский. Видел он и самый настоящий бунт на корабле. Не слишком ли сохранилось в памяти свидетельств? Ещё понятно: запомнить трудности работы в журнале, чехарду в творческом процессе, сохранить представление о коллективе, но пронести через годы столько деталей о прошлом, дабы поделиться ими через сорок лет. Это кажется удивительным. Впрочем, “Повесть о жизни”, как бы не могло казаться, отнюдь не о всей жизни. Она обрывается на самом расцвете способностей Константина, не требующая продолжения. Поэтому с четвёртой книги, речь про “Время больших ожиданий”, читатель должен быть готов к скорому окончанию повествования.

Не долго проработал журнал “Моряк”, вскоре его закрыли, а после снова открыли, но уже иной по духу и содержанию. Паустовский нашёл себя в “Станке”. Отныне он плавал по портам Чёрного моря, собирая материал для публикаций. Ему могло желаться воспеть каждый городок, известный малому кругу людей, если бы тем не занимался другой знакомый ему писатель. Приходилось наблюдать за становлением советской власти. Обстоятельства складывались так, что куда бы не отправлялся Константин, там вскоре его настигала революция. Он пережил этот период не один раз, поэтому ещё успеет подивиться подобной особенности своей жизни.

Впереди Паустовского ожидал “Бросок на юг”. Ему предстояло расстаться с Одессой. Обо всех, с кем ему довелось встретиться, он ещё обязательно расскажет. Пути одесситов разойдутся, чтобы сойтись в Москве. К шестой книге воспоминаний Константин измается воспоминаниями, видимо позабыв, о чём он собственно хотел рассказать. Его юность излишне затянулась. Каким бы слогом он не владел, он всё-таки продолжал жить, чего по “Повести о жизни” не скажешь. Возникает ощущение, словно Константин выбрал момент во времени, предпочтя на нём навсегда остановиться. Пока это Одесса начала двадцатых.

» Read more

Встреча между Булгариным и Карамзиным имела место в 1819 году. Тогда, вернувшийся из поездки по Европе, Фаддей не знал русских литераторов лично. Возможно, он и к литературе не имел стремления. Тому имелись особые препятствия, выражающиеся через неудобство выражать мысли на не совсем родном ему языке. А писать Булгарину приходилось по-русски, благо он по праву рождения оставался подданным Российской Империи. Но вот перед Фаддеем Карамзин – человек с античным профилем и чистейшей русской речью.

У Карамзина была привычка утром до девяти часов совершать прогулки. Присоединиться к нему не представляло трудностей. Получалось вполне в духе перипатетиков, когда за Аристотелем следовали ученики, слушая его наставления. Так и в случае с Карамзиным. Но читателю не настолько важно, при каких условиях складывалась с ним беседа Булгарина. Важен сам факт оной, к тому же интересно краткое представление о содержании разговора.

Говорить приходилось о французах и русских. Эти два народа наиболее ярко выделялись среди европейцев. Имеющие сходные черты, они друг от друга разительно отличались. Да и происходившее в недавнем прошлом противостояние пробуждало дополнительное внимание. Карамзин следовал собственному мнению, в целом правдивому и сохраняющему актуальность по сей день.

Булгарин отметил и то обстоятельство, что переубеждать Карамзина оказывалось бесполезным. Наоборот, сам Карамзин отстаивал собственную точку зрения, никогда не соглашаясь с мнением оппонента. Никакого послабления или мельчайшего намёка на допущение существования чужой правды.

Не зная Карамзина лично, Булгарин имел о нём представление. С его слов известность распространялась от берегов Вислы до Камчатки. К тому же он был осведомлён о “Письмах русского путешественника”, приучивших соотечественников красивым слогом выражать ими увиденное и испытанное в поездках. Знал Фаддей и “Историю государства Российского”, на тот момент насчитывавшей восемь томов. Посему не из простых побуждений Булгарин наградил Карамзина званием исполина Русской Словесности. Пусть и не со всем соглашаясь, Фаддей отдавал должное сему человеку.

Впрочем, “Встречу с Карамзиным” Булгарин описывал спустя два года после его смерти. Говорить отрицательно о чём-то, имеющем отношение к России, он не смел, всячески превознося едва ли не всё. Полностью положиться на слова Фаддея не получится. Да и многое ли он мог доподлинно точно вспомнить о событиях девятилетней давности, не додумав часть деталей уже от себя, успев с того времени набраться иных впечатлений.

И всё же, примечательным моментов встречи является не утренняя прогулка, и не первое знакомство в доме Сен-Мора. Карамзин пригласил Булгарина на вечернее чаепитие к себе домой. Жил он тогда на Фонтанке, близ Аничкова моста. Оказалось, что Карамзин дозволял всякому присоединяться, не предупреждая о визите. Посему тогда же там оказались чиновники, литераторы и подданные иностранных государств. Самое удивительное, Карамзин с каждым собеседником разговаривал на равных, сам поддерживая беседу, позволяя того же придерживаться и другим. И надо отметить, Булгарин позабыл, когда ему вообще доводилось участвовать в подобном мероприятии, где забывались разногласия, уступающие место непосредственному взаимному обогащению мыслями за счёт обыкновенного общения.

Знакомство с Карамзиным должно было повлиять и на Фаддея. Появилась цель, к которой требовалось стремиться. Так ли уж необходимо обижаться, когда обида ничего в себе не несёт? Булгарин сам по себе представлял сборище противоречивых чувств, стремившийся найти связующее, обречённый сталкиваться лишь с разногласиями. Ежели он терпел неудачу – его желали утопить ещё глубже, а если обретал успех – старались задевать за живое и больно обсмеивать.

» Read more

В виду своей литературной деятельности Булгарин принужден был писать некрологи. Делал он то малым историческим экскурсом. Особой пользы читателю это не несло, кроме напоминания о заслугах почивших людей. Так первым некрологом Фаддея стало “Краткое обозрение военного поприща графа Коновницына” (1822). Нельзя было умолчать про человека, недавно являвшегося военным министром империи, участнике русско-шведской войны, польских походов, всегда неизменно остававшегося на передовой. Отличился Пётр Петрович Коновницын и в компании 1812 года. А с 1813 – после ранения – более личного участия в боях не принимал.

“Память о Бурхагде фон Вихманне” (1822) – вспоминание о деятеле, собиравшем за границей произведения об истории России, задумавшем создать Российский Народный музей. Булгарин привёл основные труды, заслуга в обретении которых принадлежит именно Вихманну.

“Воспоминание о добром книгопродавце, московском купце Василии Алексеевиче Плавильщикове” (1823) – в данном некрологе Фаддей показал деятельного человека, стремившегося сделать чтение доступным для россиян. Именно Плавильщиков открыл первую публичную библиотеку, в которой изначально размещалось более семи тысяч позиций. От себя следует добавить, что дело Василия Алексеевича продолжил другой книгопродавец, находившийся у него на службе. Речь про Александра Смирдина, без чьих усилий читатель мог оказаться лишён удовольствия внимать трудам российских литераторов XVIII и первой половины XIX века.

Военный рассказ “Смерть Лопатинского” (1823) формально к некрологам не относится, однако повествует о храбрости помещика Якова Борисовича Лопатинского, участника австрийской и прусской компаний 1805 и 1806 года, отличившегося в сражении под Фридландом, убитого в Финляндии в 1808 году. Он был настолько храбр, что никогда не сдавался в плен, всегда готовый биться до последнего. Его имя стало нарицательным для противников Российской Империи, называвших Лопатинским всякого, кто отличался более прочих и являл собой образец несгибаемости перед непреодолимыми трудностями.

“Воспоминания об Александре Ивановиче Лорере” (1824). Лорера Булгарин знал лично, более того – он являлся свидетелем его отваги. Данные свидетельства с новой стороны открывают для читателя и самого Фаддея. За плечами Александра Ивановича длительная служба, он был ранен под Аустерлицем и оказался в плену. Дальнейшая его военная карьера складывалась не столь удачно, что не помешало ему отличиться в битве под Фридландом. После финской компании по состоянию здровья он вышел в отставку.

“Взгляд на военную жизнь генерала Константина Христофоровича Бенкендорфа” (1828) – панегирик в честь ещё одного военного деятеля, прошедшего славный путь со сражений 1812 года и вплоть до 1828 года, умерший от проблем со здоровьем во время войны с Турцией. Но Булгарин примечает его в связи с персидской компанией, где Бенкендорф дослужился до звания генерал-лейтенанта и был награждён золотой саблей с алмазами. Вступление про Константина Христофоровича с того и начинается, что перечисляются все его награды. К тому же, Бенкендорф интересен ещё и тем, что являлся братом Александра Христофоровича, с 1826 года возглавлявшего Третье отделение при царе Николае I.

Это не весь перечень некрологов, написанных Фаддеем. Он писал и про других лиц, почивших в период его литературной деятельности. Ему обязательно следует поставить то в заслугу, учитывая важность деятельности представленных им для внимания людей. Вовремя суметь собрать информацию, пока не потеряна для того возможность – золотое умение, пусть и не всегда оказывающееся требуемым для современников и потомков.

Обладание скудными знаниями всё равно не поможет лучше ориентироваться в событиях прошлого. Впрочем, скудные свидетельства позволяют учитывать абсолютно любую мелочь, порою являющуюся важным элементом прошлого, нежели нечто такое, чему несправедливо придаётся большое значение.

» Read more