trounin.ru

У какого деятеля пера не тянется рука написать про собственное становление? Иные начинают с того, что создают произведения о детстве. Может из-за оглядки на отца, Константин принялся за сочинение мемуаров. Но писать о совсем юных годах — особого рода талант, требующий умелого подхода к переосмыслению. Проще рассказать про себя, почти вступившего во взрослую жизнь. Поэтому Константин взялся за воспоминания о студенчестве. Что там могло скрываться? Неужели получится понять, каким образом с помощью образовательных систем готовят грамотных специалистов? Отнюдь, для Аксакова время учёбы стало весёлым времяпровождением, где до самих занятий дело доходило в исключительных случаях. Залог успеха — в собственном стремлении, познании изучаемого предметом посредством проявляемого человеком любопытства, тогда как прочее от того не отвлекает, скорее выступая в роли разрядки.

Константин отчасти сожалел, говоря о неподготовленности к ученичеству в университете. Будучи пятнадцатилетним, живя размеренным укладом, его вырвали из привычной среды, усадив на студенческую скамью. Спрашивали ли его, на какое отделение он должен поступить? Вместо этого Аксаков рассказал про начало учёбы на отделении словесности. Помимо него, там обучалось ещё двадцать-тридцать человек. И как обучалось? Довольно скверно. Молодые люди стремились жить весело, не обременяясь скучными занятиями. Они легко поднимали на смех преподавателей, смели с ними панибратски говорить. Во многом это объяснялось манерой самих учителей, которую студенты с удовольствием перенимали. То есть к ним обращались на «ты», таким же образом они отвечали, «тыкая». Но не только о собственных проделках казалось интересным рассказывать, ни в чём не уступали байки про дела прежних поколений учеников, порою более раскрепощённых, нежели сверстники Аксакова.

В числе прочих Константин вспомнил профессора Победоносцева, которого успел застать, только поступив. Этот преподаватель отличался чрезмерной дерзостью. И именно его лекции оказывались самыми скучными. Как на подобное реагировали студенты? Они не сидели, угрюмо взирая под ноги. Нет, они каждый раз заливались смехом, стоило профессору разойтись в злобе.

Всё-таки был у Аксакова интерес к ученичеству. Он рассказывал, как с приятелями переводил произведения Гомера, с тем же интересом читали перевод Гнедича. Да и сами приятели, которых было не более четырёх, больше прочих запомнились Константину, тогда как остальные — безликая масса. Пусть толка от того извлечь не получилось. Не вешает Константин нос и при воспоминаниях о шутках уже над ним — с кем такого не бывало в студенческие годы.

Среди прочих воспоминаний — упоминание про кружок Станкевича, куда входили, помимо Константина, Бакунин, Белинский и Боткин. Читателю могут быть интересны прочие обстоятельства студенческих лет Аксакова. Может показаться важным факт, что для получения университетского образования хватало трёх лет, после чего из стен образовательного учреждения выходили подготовленные к жизни люди, вступающие на порог восемнадцатилетия.

Будучи дописанными в январе 1855 года, воспоминания о студенческих годах будут опубликованы после смерти Константина, спустя два года, то есть через семь лет после написания. Остаётся предполагать, что сведения брались из личного дневника, либо наблюдений самого Аксакова, которыми он мог и не желать делиться. Причина чего очевидна, всегда лучше говорить о прошлом тогда, когда участников событий тех дней более нет в живых, либо умирает автор воспоминаний, утрачивая возможность скрывать от глаз собственные труды, становящиеся предметом особой ценности, всегда желаемой быть доведённой до внимания окружающих. Теперь же, спустя века, слова Аксакова и вовсе остаются ценными сами по себе, невзирая на отношение к ним его современников.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда проходят годы, оказываешься рад любым воспоминаниям, способствующим лучшему пониманию писателя. Как пример, статья «Воздействие правдой», опубликованная Валентиной Ивановой, — это запись беседы Василия с кинокритиком. Самый примечательный момент, особо кажущийся интересным, опасение Шукшина по поводу харизматичных актёров. Василий не был против них, но справедливо полагал, насколько с ними трудно работать. Такие люди понимают свою ценность, предъявляют требования, могут настаивать на создании определённых условий. Развивая мысль, получается сделать вывод, что придётся вносить изменения в сценарий. Тогда получится не лента по мотивам произведения, а подстраивание под обстоятельства из желаний разных людей.

Из частиц прошлого сохранилась заявка в издательство «Молодая гвардия». Василий просил включить в план на печать повесть «Калина красная», туда же намеревался добавить некоторые рассказы последних лет. Саму рукопись обещал предоставить к июлю.

Ещё одна частица — ответы на вопросы корреспондента «Комсомольской правды» под заголовком «Книги выстраивают целые судьбы». Шукшин рассказал о взрослении, как он развивался, что тому способствовало, о множестве прочитанных книг. Говоря о литературе, Василий сообщал, какое значение придавал спискам. Он специально просил людей, чтобы сообщали, какие именно произведения следует прочитать.

Дополним разговор о Шукшине ещё одной частицей — опубликованным текстом выступления перед премьерой фильма «Печки-лавочки» под заголовком «Нам бы про душу не забыть». Василий уведомлял зрителя о необходимости понимать, что фильм давно сдан в прокат, но на экраны выходит только теперь, что к фильму не следует относиться предвзято, оценивать происходившие с героями ленты ситуации, так как акцент нужно делать не на этом. Шукшин просил зрителя сделать упор в понимании действующих лиц, придать значение каждому, воспринимая не в целом, а в частном, чтобы при оценке ленты на первое место выходили портреты людей, лишь потом связанные с ними обстоятельства.

Когда премьера «Печек-лавочек» состоялась Шукшин получил письмо с Алтая, свои ответы он оформил в виде статьи «Слово о малой родине». Ему ставилось в укор очернение действительности, показывание обстоятельств, каковых быть не может, то есть Василий больше выдумал, нежели взял из настоящей жизни. Что мог ответить Шукшин? Он сказал, насколько каждому из нас свойственно собственное понимание окружающей действительности. Если для критика фильма Алтай является одним, то Василий склонен наделять его другими качествами. С этим ничего не поделаешь — у каждого личное восприятие. Но Василий соглашался, может жить прежними представлениями, воспринимать Алтай в качестве человека, с этим местом уже не связанного. Шукшин даже сообщал, как неловко теперь ему возвращаться в родные места, насколько он стался чужд Алтаю. Он даже предпочитал скрывать, редко кому сообщая, откуда является выходцем, поскольку на первых порах сам воспринимал Алтай за край света. Теперь же, обзаведясь опытом, твёрдо для себя уяснил — то, что он выходец с Алтая, его особенность, которой следует гордиться, нисколько не чураясь.

Статья «Завидую тебе» — ответ на письмо, в котором говорилось о мечте стать комбайнером. Зависть Василий объяснял тем, что давно отмечтался. Но и у него были когда-то мечты. Главное же заключается в другом, поскольку мечтать необходимо, невзирая на кривотолки общества, особенно теперь, когда к селу начали относиться презрительно, и комбайнером, как и колхозником, стало быть зазорно. Просто надо жить по совести, честно работать и помогать другим. Придерживаясь данных принципов, можешь закрыть глаза на любое презрение. Важно быть именно человеком — таково наставление Шукшина.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Августин, в православии прозываемый Блаженным, по представлению Дмитрия воплотил собою образ принуждаемого к борьбе по воле желания одолеть личные страсти. Этот деятель от религии, некогда жил жизнью неправедной, ни в чём не помышляя себя за человека, способного быть угодным Богу. Августин шёл по пути падения в бездну, предпочитая наслаждаться отпущенным временем. Похоть владела его помыслами, если помыслы вообще были ему свойственными. Августина, времени становления во грехе, можно уподобиться животному, которое имело к окружающим скотское отношение. Однажды, как оно и бывает в житии, ибо человек обязан осознать им совершаемое, Августин ужаснулся и попытался найти спасение. Так, впечатлённый историями про мучеников, познавший иное мировоззрение, далёкое от погружения в тёмные закоулки существования, захотел познакомиться с пустынником Антонием. Сам не зная, желая спасения души, не смея требовать большего, нежели ему позволяли иметь, Августин возвысился, того совсем не желая.

Как жил Августин, будучи верующим? Просил ли он вознаграждения за смиренную жизнь? Мережковский продолжил его представлять в качестве плывущего по течению. Прежде, когда праздная жизнь теплилась в Августине, он не придавал тому значения. И в момент обретения веры Августин, в той же мере, оставался неизменным, теперь уже скорбящим за дела ранних христиан, вечно гонимых и терзаемых, добровольно желавшими принять мученическую смерть, тем искупая проступки, заслуживая право войти в рай. Но кто будет умирать, и ради чего умирать теперь? Рим погряз в невежестве, раздираемый до такой степени, что потерял способность сопротивляться вторжениям извне. Некогда вечный град, он пал под ударами вестготов, придерживавшихся одного из христианских течений — арианства. Но как быть с теми, кто принимал мученическую смерть в прежние века, и может остающийся гонимым поныне? Нужно иметь смирение и уповать на милость Божью.

Вот, с милостью Божьей, Августин становился важным лицом для христиан. Не имея желания возвыситься над паствой, его возвышали. Дмитрий показал Августина рыдающим, не желающим принимать ему даваемое. Но христианин должен уметь смиряться. Чем выше возвышали Августина, тем больше слёз он проливал. Сделать с этим он уже ничего не мог, поскольку смирился с неизбежностью должного происходить. Вероятно, настолько велика была милость Божья, даровавшая прежнему грешнику возможность служить на благо.

Говоря об Августине, нельзя обойти вниманием написанные труды. Мережковский предпочёл остановиться на мысли, которую посчитал наиважнейшей. Речь про неприятие прогресса. Разве не очевидно, что, каким образом человек не стремись развиваться, он обязательно вернётся к изначальному состоянию. Наиболее наглядно это представлено в качестве выражения «сизифов труд», употребляемый в случае обозначения деятельности, не приносящей плодов. Сколько бы не закатывал Сизиф камень в гору, тот обязательно сорвётся вниз, и Сизиф оказывался вынужден повторять путь снова. Таков и прогресс, постоянно ведущий человека вперёд, но когда-нибудь обязанный низвести человечество до состояния пещерной жизни. А если смотреть на это иначе, то увидишь, как легко можно извратить понимание человеческого социума, прикрывшись нежеланием зреть на перемены в обществе, неприятные уже по тому обстоятельству, что с ними не получается смириться.

Отклонившись в сторону от понимания жития Августина Дмитрием, можно вспомнить про желание людей по осуществлению перемен к лучшему, при том осознании, что всякая перемена приводит к ещё большим страданиям, от которых люди так стремились отдалиться. Проще говоря, слова являются словами, а человек — человеком, и никто никогда не сможет выработать единое правильное мнение на века, так как уже завтра поймут всю глубину заблуждения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Рассказав про Иисуса, Дмитрий решил разворачивать понимание христианства от древности до средневековья. И за первый образ для понимания он взял современника Христа — Павла. Такой выбор Мережковский объяснил именно за самое образцовое, по подобию которого впоследствии станут создавать жития. Но не всякое житие — это борьба с изначально обуревавшим искушением. Самые великие деятели от христианства с юных лет радели за торжество веры, борясь сугубо с дьявольскими наваждениями. А вот Павел воплотил в себе торжество неприятия. Он — являясь римским гражданином — изначально был гонителем последователей Иисуса. Может по воле кары Божьей, или по иной причине, Павел ослеп. Прозрел же он, когда услышал слово Христа. После того уверовал.

Почему тогда Павла следует принимать за образец? Дмитрий посчитал, что подлинно святой должен жить так, чтобы он сам себя считал наибольшим из грешников. Ведь как так получалось, берясь за чтение любого жития, видишь, как праведный муж, истязающий плоть веригами и постом, продолжает себя укорять в грехах, хотя в представлениях других он уже свят. Уж не Павел ли являлся при жизни наибольшим из грешников? Он покушался на жизнь последователей Христа, он был готов идти первым, кто распнёт Иисуса на кресте, но оказался наказан провидением, затем исцелён и прощён, уверовавший. Вся его дальнейшая жизнь, вплоть до казни, справедливое сокрушение в мыслях. Павел не мог избавиться от греховности ранее присущих ему дел. И как Павел не вёл праведную жизнь, как не укорял себя в греховности, он тем сильнее приковывал к себе внимание, являясь тем самым образцом, разделить с которым желал судьбу каждый христианин. Тогда, когда не всякий рождался христианином, всякий вынужден был бороться с искушениями, пока не уверовал в жизнь через искупление совершённых грехов.

Как же Дмитрий рассказывает про Павла? Довольно путано. Весьма трудно рассказывать про живших в древние времена, учитывая скудное количество дошедших текстов, особенно таких, какие могут являться отражением истинно происходившего. Несмотря на обилие свидетельств о жизни Иисуса, всё это можно приравнять к мифологии, примерно сравниваемой с трудами древнегреческих трагиков, с помощью театральных торжеств создавших именно то представление о богах и смертных, которое принимает за народную память. Аналогичное произошло и с помощью воспоминаний современников Христа, в том числе и людей из последующих поколений, создававших представления об Иисусе со слов других. И о Павле созидались точно такие же свидетельства. Как всё соединить в единое понимание происходившего? Только с помощью допущений, поскольку точного жития создать никогда не получится.

Конец жизни Павла пришёлся на царствование Нерона. Говорят, Павла умертвили через отсечение головы, так полагалось казнить римского гражданина. Но всё житие Павла от Мережковского не раскрывается в полную меру. Дмитрий мог опираться на крохи информации, потому интерпретируя факты, до каких у него получалось добраться. Говоря же о Нероне, как суметь обойти вниманием понимание личности этого императора? Пусть не к месту, либо как раз к месту, Мережковский сообщил о причудах, присущих Нерону, вследствие чего могла оборваться и жизнь Павла. Как невольно сгорел Рим, к чему Нерон приложил руку, отстранившись от понимания происходящего, по тому же принципу он мог не придать значение апостольской деятельности Павла. Рассуждение об этом — сотрясание воздуха, полное домысла.

Смерть Павла позволила Дмитрию выбрать следующего святого для описания. Теперь предстояло перенестись во времена падения Рима под ударами Алариха, когда вечным городом овладели вестготы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Незадолго до смерти Паустовского в издательстве «Советская Россия» вышла монография за авторством Василия Ильина, предлагающая читателю поверхностное ознакомление с литературными трудами Константина. Как всегда, поскольку Паустовский не был примечаем при жизни, о нём говорится в возвышенных тонах. У читателя может сложиться мнение, будто Константин прожил бурную жизнь, обласканный судьбой и познавший прелесть достижения вершины писательского Олимпа. Отнюдь, как бы не убеждал Ильин в особенностях прозы Паустовского, всё равно останется стойкое ощущение недостатка внимания к писателю. О Константине и поныне вспоминают, более восхищаясь умением описывать природу. Но о чём Паустовский в самом деле писал? К чему он стремился, какие цели желал осуществить? Монография Ильина того не раскроет, зато станет известно, каким образом Константин пришёл к мысли о необходимости работать со словом, и к чему это его привело.

Стоит ли писать биографию Паустовского? Можно попытаться, в значительной части пересказав содержание шестикнижия «Повесть о жизни». Но зачем? Может в том и есть смысл, если стараться понять побуждения Константина, чья молодость прошла в довольно сложной атмосфере, так как он работал санитаром на санитарном поезде во времена Первой Мировой войны. Он же мечтал о море, однажды едва не отправившись в рейс на корабле, ставший для того последним. Всё это нужно оставить в стороне. Пусть перед читателем будет раскрыт писатель, чей талант хвалили Бунин и Шолохов, кто верно и последовательно находил путь к сердцу читателя.

Каким был этот путь? Ильин взялся за дело с основательностью ученика, готового писать сочинения по каждому из крупных произведений. Но для начала нужно сказать в общем, показав Константина ценителем просторов России. На страницах монографии так и говорится, что Паустовскому милее берег Оки, нежели красоты неаполитанского побережья. Только о природе ли писал Константин? Иначе зачем идёт сравнение с фантазёром Грином? Разве Паустовский писал о далёком и загадочном? Разве только в первых крупных произведениях, когда ещё не понял, о чём вообще следует повествовать. И известность к нему пришла далеко не по произведениям «Романтики» и «Блистающие облака». Читатель заинтересовался его творчеством после своеобразного описания залива «Кара-Бугаз», где смешались правда и вымысел, чтобы в дальнейшем подлинности было больше, чем выдумок.

Анализировать литературные произведения — особого рода мастерство. Ильин предпочёл пойти по простому пути, воспринимая написанное Константином через отождествление с ним самим. О чём не рассказывай Паустовский, это должно находить подтверждение в им испытанном. Ещё лучше видеть в главных героях самого Константина. По большей части, если не брать первые художественные опыты, у читателя всегда формируется мнение, словно писатель и выступает от лица рассказчика. В случае Паустовского иного быть не может. Но не обязательно, чтобы он говорил подлинно от себя. Ильин всё равно продолжал использовать самые примитивные инструменты для анализа текстов.

Не зная год издания, можно подумать, монография специально была создана, дабы читатель смог ознакомиться с особенностями творчества почившего писателя. Вполне вероятно, поскольку Паустовский уже тяжело болел, такая цель и преследовалась. В любом случае, когда бы Ильин не взялся за данный труд, рано или поздно ему предстояло случиться. Не станем сетовать на полноту, поскольку в шестидесятые годы не имелось возможности подлинно установить всю широту литературного наследия писателя, о чём-то читатель узнавал много позже. А о чём-то ещё когда-нибудь предстоит узнать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Изучать творчество Мельникова легко и тяжело одновременно. Вроде бы всё находится на поверхности, бери и читай. Однако, деятельность Мельникова была многогранной, по большей части оставаясь уделом прошлого, так как он предпочитал писать для возглавляемых им периодических изданий. Конечно, со временем за его творчество возьмутся всерьёз, появятся монографии, вроде библиографического указателя, составленного Кудриной и Селезнёвой. Да и тот указатель будет служить скорее в качестве вспомогательного материала, так как практически нельзя разобраться в наследии писателя, не затратив времени сверх разумного. Просто нет смысла разбираться в том, чему сам Мельников не придавал значения. Конечно, читатель знает, чем писатель занимался в молодости, как служил стране и как после зарабатывал с помощью способности выражаться художественным слогом: несло бы то существенную важность. Нужно ещё определиться, насколько наследие отдельно взятого человека заслуживает внимания, когда оно так и не стало предметом общего интереса. Может быть в недалёком будущем всё-таки появится полное собрание сочинений Мельникова, после чего всё тут сказанное утратит значение. А до той поры можно познакомиться с чем-то вроде очерка жизни и творчества в исполнении Михаила Ерёмина.

О чём можно рассказать? И расскажет ли Ерёмин больше, нежели читателю известно? Говорить про годы ученичества? И о чём толковом поведаешь? Разве только укажешь на Пушкина, бывшего для студенчества тех лет за самого почтенного и уважаемого человека в Империи. Или рассказать, каким образом Мельников путешествовал? Или может про его изыскания на тему истории? Или сразу перейти к обозрению раскола русской церкви? Читатель знает, насколько Мельников посвятил себя изучению старообрядческих общин и сектантских культов, только не всем известно, как именно он реализовывал знания в действительности, если не вспоминать про знаменитую дилогию «В лесах» и «На горах». И для Ерёмина так оказывалось проще, основную часть повествования уделив разбору как раз дилогии, оставив остальное сугубо в качестве предисловия к этому.

Разбираться с содержанием дилогии Мельникова можно долго, имей к тому желание. Другое дело, что не каждый читатель готов уделить время столь большому объёму информации, особенно понимая, какова подлинная сущность изложенного писателем. Пусть не всякий читатель придаст тому внимание, но он всё равно будет знать о том, насколько Мельников стремился дорого продавать текст, всячески стараясь писать на как можно большем количестве страниц, отчего зависела его возможность заработать. Что же, для Ерёмина такая составляющая значения иметь не будет, он начнёт разбираться с текстом, ставя содержание выше рационального осмысления. С этим ничего не поделаешь, советское литературоведение старалось взращивать исследователей, стремившихся увидеть определённое в наборе предложений, не имея способности оценивать в общем, обязательно доходя до мелочности, когда, как у тех же пушкинистов, спор мог заходить о какой-нибудь запятой, которую автор применил в обозначенном для обсуждения месте. С творчеством Мельникова таким образом не совладаешь. Единственное, постараешься изучить быт староверов, не совсем оный поняв. Кому интересен Мельников с подобной стороны, тот сам ознакомится с его исследовательскими работами.

Остаётся добавить, очерк жизни и творчества в исполнении Михаила Ерёмина предназначался сугубо для собрания сочинений из восьми томов, предваряя тем знакомство с наследием писателя. Подходя к пониманию текста именно так, должен удовлетвориться проделанной работой. Для краткого знакомства с наследием порой хватит и такого труда. Но раз читатель собрался продолжать знакомиться, обязательно выберет моменты, на которых предстоит заострить внимание.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Венгеров подошёл к пониманию творчества Ивана Лажечникова со стороны взвешенной позиции, обойдясь без восхваления. Да и были ли такие особенности, за которые Лажечникова следовало превозносить? Говорить о том, что Иван участвовал в обороне страны от вторжения Наполеона? Так ведь тем прославился едва ли не каждый, ибо отсиживаться в стенах имения тогда было не принято. А вот рассказывать о заграничном походе — как раз труднее всего. Сам Лажечников неоднократно сокрушался о потерянных записях, которые вёл, будучи на службе. Венгеров заставил усомниться в словах Ивана. Подлинно ли Лажечников сокрушался? Или может Иван навсегда похоронил свидетельства о возможном постыдном прошлом? Кто читал «Походные записки русского офицера», тот видел, насколько текст лишён самого важного — описания жарких сеч. Пусть Иван писал, как однажды едва не погиб, спасённый по счастливой случайности, тогда как значительная часть текста касалась тем скорее бытовых. И вот с этим Венгеров полностью соглашался, добавляя от себя, каким на самом деле являлся для Лажечникова заграничный поход: бесконечные кутежи, танцы, обильные пиры и заигрывания с иностранными принцессами. Только вот читателя это не совсем должно интересовать, так как Лажечников всё-таки более памятен историческими произведениями в духе романтизма.

Венгеров посчитал обязательным сослаться на Белинского, будто тот очень ценил творчество Лажечникова, в чём-то хваля за патриотизм, в чём-то за отстаивание позиции по ненужности в России крепостного права. Собственно, говоря про патриотизм, Венгеров начинал повествование, стараясь отразить именно эту позицию. Как не воспринимай творчество писателя, его личность всё-таки имеет некоторое значение. В целом, Венгеров не стремился придерживаться ровной повествовательной линии, часто отступая от основного рассказа, свободно сбиваясь на описание вторжения Наполеона, либо о том, как французский император спешно отступал. Таким образом Венгеров продолжал повествовать, смело делая широкие отступления, о чём бы он не брался сообщать.

На первые литературные опыты Лажечникова Венгеров предложил закрыть глаза. С кем не бывает! Из-под пера Ивана вышла «Спасская лужайка»? Вроде бы нет никакой ценности в произведении, но и не за это Лажечникова оценили. Только отчего не увидеть, каким писатель станет впоследствии, стараясь с первых шагов проследить путь? Венгеров того делать не захотел. Он посчитал такую трату времени лишней, делая акцент на романах Ивана. К чему должно быть приковано внимание читателя? Пожалуй, к роману «Последний Новик» — к будто бы первому историческому роману в исполнении русского писателя. Так ли это? Видимо, Венгеров решил внушить последующим поколениям, будто это действительно так, совершенно позабыв про не менее примечательные литературные художественные труды, вроде «Юрия Милославского» за авторством Михаила Загоскина. Но мнение было высказано, возражений не последовало, и до сих пор не получается определиться, кого считать первым. Впрочем, того совершенно не требуется. Потомок в одинаковой степени никого из классиков исторического романа не ценит, имея на слуху лишь несколько имён писателей, творивших в начале XIX века.

Начав хвалить, Венгеров вскоре это делать прекращает. Он посчитал, что «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман» — вершина творчества Лажечникова, тогда как всё прочее не заслуживает внимания. С таким мнением можно согласиться, поскольку век романтизма в России закончился намного быстрее, чем того следовало ожидать. Русский реализм быстро вытеснил сентиментализм и романтизм, намного опередив мировую литературу, в том числе и ещё не скоро должный зародиться во Франции натурализм.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Пусть имя Суворова значительно поблёкло с прошедшими годами, что связано с малым знанием истории России после смерти Петра Великого и до падения династии Романовых, для ближайших потомков его имя ассоциировалось с величайшими военными заслугами, как и ассоциируется ныне, но без понимания подлинно им проделанного. Николай Полевой взялся рассказать про жизненный путь полководца, предваряя тем свои крупные исторические изыскания биографического толка. Но как поведать о человеке, чья слава не должна увянуть в веках? Полевой понимал, насколько ограничен в средствах. Несмотря на прошедшие сорок три года со смерти Суворова, не вся информация о нём была доступна: может о чём-то современники тех дней предпочли умолчать, или не обо всех обстоятельствах известно. Николай выражал уверенность, что в будущем о Суворове станет известно гораздо больше. Пока же, читатель должен был принять такой вариант, какой Николай для него измыслил.

Основным предком, связывающим Суворова с Россией, стал шведский дворянин, приехавший на Русь в 1622 году. Сложно представить, чем его прельстила страна, которая за десять лет до того возненавидела всё шведское, по причине интервенции в период Смутного времени. Тем не менее, Суворов вёл род от того дворянина. Читатель теперь должен проявить интерес, когда сам Суворов понял, что ему быть прославленным военным? Пожалуй, с юных лет никто его всерьёз не воспринимал. Отец, крестник Петра Великого, сам стяжавший славу на полях сражений, в оной сыну отказывал, видя явную неказистость отпрыска, к тому же Суворов был малого роста. Может поэтому, либо по традиции, пошедшей с Петра, отец с рождения не стал приписывать Суворова ни к одному полку, дабы он начал службу с самого малого звания. Из этого и станут впоследствии рассуждать о таланте полководца, воспитанного в солдатской среде, когда он научился понимать, каким образом нужно вести себя с людьми, вверенными ему под командование. Суворов вообще был способным к умению доводить слово до окружающих, легко овладевая любым иностранным языком, когда то требовалось для общения.

В Семилетнюю войну Суворов не мог проявить умений: не позволили. Зато в действиях против польских конфедератов он добился похвалы императрицы. Блистать же начал на очередной турецкой войне, откуда пошло его имя, присвоенное ему по успехам на реке Рымник, стал он прозываться Суворовым-Рымникским, поскольку сумел тогда одолеть стотысячную армию, располагая армией в четыре раза меньше, причём русских войск под его командовании было и того меньше. Об участии в подавлении восстания Пугачёва можно и не упоминать. Стоит промолчать и про женитьбу полководца, которая его тяготила, из-за чего он во все последующие годы предпочитал проводить в походах.

Что до тактики, Полевой предпочёл об этом умолчать. Поныне нет твёрдого мнения, как именно Суворов обретал возможность столь успешно воевать. Обычно ему приписывают внезапность действий, благодаря чему заставал противника врасплох. Николай лишь сообщил, насколько Суворов горячился, сам бросался в жар боя, терял под собою лошадей и только однажды был ранен в шею (при штурме Очакова). Со смертью Екатерины Великой, в силу сложившейся обстановки, Суворов вынужден был забыть про походы, но с почётом был удостоен при Павле звания генералиссимуса, пока в его помощи не появилось необходимости — следовало остужать пыл армий Наполеона. Во многом, благодаря бесстрашию в итальянских и швейцарских походах, имя Суворова зазвучало более громко.

Для полной справедливости всё-таки скажем, как звучит книга Полевого в полном её названии — «История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса российских войск».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кем был в действительности Владимир Даль? Разве русским? Сам он считал именно так, но происходил из семьи с датскими корнями. Не смотря на это, Даль имел и другую особенность, доставшуюся ему от предков — он стремился изучать языки. Его отец — Иоганн Даль — знаток иностранной речи, лингвист-испытатель, стался приближенным Екатерины Второй в качестве придворного библиотекаря. К тому же, отец Даля знал медицинское дело. Во многом Владимир пошёл по его стопам, так как с юных лет в качестве стези выбрал медицину, обучившись на хирурга. Но когда у него появилась тяга к изучению многообразия именно русского языка? Мельников склонен считать за отправную точку годы обучения в Петербургском морском кадетском корпусе, где неокрепший ум будущего лингвиста обогащался в положительном и отрицательном смысле. Но основное развитие произошло во время войны с Турцией, куда Даль отбыл в качестве медика. Уже тогда он делал записи, обзавёлся ослом и телегой, поскольку все наблюдения требовалось тщательно фиксировать. Стремление к познанию не раз омрачалось — записи с завидной регулярностью уничтожались в силу причин, почти не зависящим от самого Даля.

Мельников уверяет, Владимир не терпел армейской службы. Не видел смысла Даль в том, где сам смысл отсутствовал. Приходилось выполнять несколько поручений сразу, каждое из которых противоречило другому. Поэтому, оставил службу без лишних раздумий, предпочтя слово медицинскому призванию. Стоило ему вернуться с войны, как начал сотрудничать с Николаем Полевым, издателем «Московского телеграфа». Тогда же начали выходить произведения, подписываемые псевдонимом Казак Луганский. Дальнейшая жизнь в той же мере была связана со словом. Интересным фактом является присутствие Даля у постели умиравшего Пушкина.

Написание рассказов и пьес не лишало Даля возможности заниматься поиском слов. Но как доказать людям, будто такие слова действительно существуют? Это стало самым большим затруднением, поскольку невозможно приводить доказательства по каждому слову. Может быть укор был связан ещё и с тем, что Владимир считал допустимым переиначивать иностранные слова на русский манер, осмысливая звучание вроде следующих слов: гимнастика, горизонт, атмосфера, адрес.

Другое затруднение — отсутствие понимания, для кого изыскание Даля предназначалось. Работая на голом энтузиазме, Владимир понимал невозможность финансового обогащения, к чему и не стремился. Но без возможности извлечь выгоду, хотя бы способную компенсировать выпуск труда, всё могло оказаться напрасным: изыскания продолжат пылиться на полке личной библиотеки, пока не истлеют.

С другой стороны, Мельников совершенно не затрагивает идею роста самосознания русских. Будто общество не разделилось на западников и славянофилов, хотя, после отмены крепостного права, проблема явно обозначилась. Не могли славянофилы не ратовать и не поддерживать труд Владимира Даля, должные ему всячески содействовать. Но Мельников упорно подводил читателя к пониманию невероятных усилий, которые прилагал Даль, чтобы его мечта осуществилась, чтобы был издан задуманный им словарь.

Напоследок Мельников предлагал разобраться, кем же является Даль. Если происхождение его было датским, то душа точно принадлежала России. Об этом свидетельствуют и слова самого Даля, когда, после посещения Дании, он твёрдо уверился в отсутствии у него пристрастия к датскому, тогда как он чувствует родство только с Россией. Поэтому можно смело ставить точку, не возвращаясь к обсуждению данной темы. Впрочем, оно и не требовалось, не начни Мельников акцентировать на этом внимание. Раз родился и вырос в России, существовал во имя её процветания, значит уже имеет право считать себя русским.

Автор: Константин Трунин

» Read more