trounin.ru

Интересные были раньше времена, о них со слезами только и говорить. Взять Фонвизина, поэт он вроде, славный литератор, переводил прозу, сам литературные творения создавал. Но из чего он вырос? Вырос он из грязи. В той грязи он с рождения по уши погрязал. Никто и ничего тогда не знал, и может статься так — не знали учителя, чему брались учить. Не ведал Фонвизин правил грамматики толком, в географии оказывался слаб. Но приметили его склонность к языкам, за него определив дальнейшую судьбу, в царскую контору переводчиком направив. Довольно категоричным был Семён Брилиант, сказывая про Дениса Фонвизина, попутно унижая власть монархов. И будет думаться, словно написана биография позже, когда установится советская власть. Но год издания 1892, тогда остаётся к иному выводу придти. Писал Брилиант биографию, придерживаясь единой линии повествования, не боясь опалы за остроту использованных им выражений.

Обязательно нужно сказать о предках Фонвизина. Они, как и у всех дворян, откуда-то да когда-то пришли в Россию. Один из предков воевал против Петра Великого, был им пленён и вот обжился в новой для себя стране. И как-то вовсе так неважно, что предков у Фонвизина и без того хватало на российских просторах. Однако, так принято было — предков вне пределов русских искать. Пусть будет так, опираемся в суждения ведь всё-таки больше на происхождение фамилии, чем самого рода.

У всех биографов одна черта — любовь к письмам Фонвизина. Причина очевидна — иных источников о нём почти не найти. Потому и Брилиант принялся донести до читателя их краткую суть. Становилось понятно, с каким пренебрежением Фонвизин относился к заграничным порядкам. Кто бы ему не говорил, будто в Европе живётся свободно, не испытывая угнетения царя… Всё это вздор: мог думать наш Денис. Свободы больше у крепостного в России, чем у того же француза, сидящего в кабале многажды тяжелее. Во Франции рабство на каждом углу! Такими наблюдениями делился Брилиант, опираясь на письма Фонвизина.

Но нет! Брилиант всё чаще начинал оспаривать мнение человека, им взятого для исследования. Ему показалось удобным наращивать объём биографии, стараясь найти противоречия в словах Фонвизина. Он специально искал разночтения, делал на том акцент, не видя различия, когда и зачем то было сказано. Может Брилиант истинно считал, что мнение человека не должно меняться на протяжении жизни, обязанное оставаться навсегда таким, каким однажды было высказано. Всему возразит Семён, разоблачив Фонвизина в домыслах, в том числе касательно и французского рабства.

Почему так? Довольно очевидно. Не могло быть так, чтобы при российском монархе вообще кому-то хорошо жилось, особенно крепостным. Раз так, тогда Брилиант станет разносить любое недовольство Фонвизина Европой. Безусловно, в Европе ничего хорошего не происходило, да говорить, будто там было хуже, нежели в России — такого мнения Семён стерпеть не мог.

Что ещё можно сказать про Фонвизина? Вполне очевидно, про пьесу «Недоросль». Обязательно следовало обсудить и придерживание стороны Панина, вследствие чего Фонвизина никак не желали ценить при дворе, вполне обосновано считая за шпиона. Как видно, не слишком получается рассказывать про человека, чей жизненный путь стался скоротечен. Зато он лучше изучен, чем жизнь другого литератора тех дней — Якова Княжнина.

Как бы не говорил Брилиант о Фонвизине, делал он то с позиции, казавшейся ему правильной. Хорошо, что есть биографии за авторством других исследователей, с чьими версиями жизнеописания Фонвиза можно знакомиться без ограничений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Под новый год обязательно должно происходить чудо. Вера в это сильна в каждом народе, есть такое поверье и среди славян. Пока в Европе и Америке закреплялась традиция святочного рассказа, его подобие являлось устной традицией для народов восточных, согласно принятых традиций, совершаемых на Васильев вечер. Маршак решил возобновить забытые порядки, невзирая на военные годы, он создал «Славянскую сказку», позже получившую название «Двенадцать месяцев». По её сюжету действие происходило в новогодние дни, читатель наблюдал за чудесными явлениями. Сталось не так важно, откуда именно Маршак взял основу для повествования, другое стало главным — сказка полюбилась во всех пределах Советского Союза.

Маршак оживил не только зверей и птиц, позволив им на равных беседовать с читателем и между собой, но дал жизнь понятиям, которые трудно облечь в телесную форму. Так календарные месяцы приняли вид людей, один раз в году собирающиеся, чтобы снять полномочия с декабря-старика, передав январю-молодцу. Вроде бы нет в том сказочности, но сказка как раз в другом. Читатель увидит страдания простой работящей девушки, вынужденной претерпевать издевательства мачехи и её дочери. Те могли её послать в стужу собирать ветки в лес, либо за весенними цветами, невзирая на зиму за окном. Сюжет кажется типично сказочным, пусть и можно его воспринимать любым угодным читателю образом. Только нужно постараться остаться в рамках сказки, позволив строить домыслы всем тем, кому больше нечем заняться.

Сказка требует жестокости к действующим лицам. И так окажется, что Маршак заставит всех персонажей произведения страдать, хотя бы один раз. Кто из них вовремя образумится и научится с достоинством переносить лишения и благодарить за преподанный урок, тому будет прощение, ничем в итоге не омрачающееся, кроме понимания основных принципов человеческого общества: требуется ценить друг друга, находить точки соприкосновения, уважать чужой труд.

Получится понять жизнь даже тем, кто по высоте положения не обязан никого слушать. Маршак покажет юную королеву, захотевшую подснежников в декабре, относившуюся к подданным пренебрежительно, готовую совершать сумасбродные поступки. Той королеве будет казаться, что стоит ей захотеть, то тридцать первое декабря сменится тридцать вторым и тридцать третьим. Пожелает сменить зиму на лето — и это произойдёт. Как же опечалится королева, когда все её желания сбудутся, только не в радость то ей будет, поскольку как раз для неё то и обернётся страданием.

Такие истории можно рассказать про каждое действующее лицо, даже про волка с вороной, белок и зайца. Что говорить про простую девушку, её названных родственников, старого солдата, вплоть до братьев-месяцев. Каждому придётся чем-то поступиться. И вполне очевидно, больше всех страдавший, принимавший происходящее с покорностью, будет награждён сверх меры, получив такие дары, о которых не смел мечтать.

Подробно пересказывать сюжет пьесы «Двенадцать месяцев» не требуется. Он и без того хорошо известен. Может некоторые эпизоды произведения забылись, их не так трудно будет вспомнить, ведь пьеса продолжает пользоваться повышенным вниманием во всех последующих поколениях, как юных, так и уже успевших повзрослеть читателей. Что до Маршака — он получил ещё одну Сталинскую премию, каковую не раз заслужит и после. Да то не настолько существенно, чтобы данное обстоятельство соотносить с важностью пьесы. Не так нужно знать и предпосылки для написания, как не рассматривать и время её создания. Эта сказка должна была быть рассказана, прочие суждения кажутся лишними.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что Россия… постоишь? Постоишь за честь Союза? Постоишь за честь народов? Постоишь, Россия, постоишь! Одолеешь тяжесть немецкого груза, одолеешь тяжесть европейских народов. О тебе, Россия, будет сложен не один стих, где образ твой показан будет, где грозен лик твой ко врагу. Прекрасен станется тот стих, потомок его не скоро позабудет, как с боем отдавала ты себя врагу. Как после с боем всё назад отняла, разбив врага и обратив его орды вспять, ведь велика России правда пред Союзом. По праву у немца всё отняла, и может повторится то ещё опять, коли предстоит держать вновь ответ перед Союзом. И вот Прокофьев, решивший петь во славу прожитых годин, сложил стихи, ведь все тогда так поступали, ведь был он в думах не один, все верили в победу — её наступления ждали.

«Россия» — поэма, сказ о стране, пастораль. Рассказал Прокофьев о земле, как землю жаль. Россия красива, от предела до предела, в том её сила, о том душа Александра пела. Берёзы, почва, люди страны — радостей доступных не счесть. Но вот наступили годы войны, придётся костьми за Россию лечь. Все встанут на защиту, никто не откажется встать — врагу непременно быть смыту, раз посмел на Россию напасть. Не просто Александр писал, верил в благостный исход, он твёрдо верил и знал, раз уже год сорок четвёртый идёт. Немец трепещет и отступает назад, Союза пределы покидая, бежит без оглядки… бежит невпопад, краха грозящего ожидая.

Но вернёмся в прошлое — в год тридцать девятый. Время ещё не оплошное, мог быть поэт, пожалуй, поддатый. Сложил Прокофьев «Застольную», тостом стихотворение то назовём, показал Алексадр судьбу советских людей достойную, думавших: скоро лучше всех народов заживём. Потому веселье, свадьбы и гулянья — всяко развлеченье, данное за усердные старанья. Коли поработал и устал, перевыполнил норму в очередной раз, значит веселиться по праву стал, значит не раз такой результат снова стране дашь.

А вот год сорок первый — Ленинград в блокаду немцем взят. «Не отдадим!» — наказ верный, так немцу говорят. И Россия не покорится, пусть немец надежд не питает, сила к советским людям возвратится… Разве немец того не знает? Отдать невозможно, таков Прокофьева призыв, биться будет советский народ грозно, сам себя в бою том забыв. Ещё напишет Александр стихотворение — «За тебя, Ленинград!», с тем же посланием творение, дабы немец был своим аппетитами не рад.

Или вот ещё год — сорок второй. «Клятву» произносит советский народ, готовый выйти на бой. Звенит тишина, пока мыслью набирается люд, хотя рядом война, на немца идти приказ воины ждут. Они клянутся за честь, падут, ничего не жалея, нисколько не желая славы обресть, о благе Союза лишь мыслить смея. Таково желание каждого, иначе было нельзя поступать, если не будет поступка отважного, всё равно дальше никак нельзя отступать.

С этим настроем Прокофьев писал. Да, так многие тогда заряжали на борьбу. Но кто в те годы другой путь искал? Кто не желал отстоять советскую страну? Сошлись тогда на поле брани, боролись за свободу от идеологии чужой, но то уже иного блеска грани, о которых заговорит кто-нибудь другой. Пока война — бороться нужно, хотя бы с целью отстоять, а после будет время дружно — виновных можно будет отыскать. Пока же бой, и нужно верить, на прочее глаза закрыть. Не нам теперь пытаться прошлое измерить, нет права нам теперь за прошлое судить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вот на войну отправлен сын — есть радость для отца. Но сын тот у него один, не было в семье ещё бойца. И вот известие: погиб… погиб ваш сын отважно. Молчанием сковало лишь на миг, а после стало страшно. Погиб ребёнок, малое дитя, входивший в жизнь едва вот-вот — умирал он, Отечество всего превыше ценя, потому нет среди живых его: о нём слава живёт. Больно и горестно! Как смириться с вестью о человека родного смерти? Не стыдно и не совестно, такое случается в достающейся людям круговерти. Погибший сын не зря на поле боя пал, об этом нужно рассказать, и Антокольский поэму без устали писал — в рифмованных строчках сыну досталось право жизнь провожать.

С сыном можно продолжать разговор, словно сын не умирал. Кто говорит умер, тот мелет вздор, о чём сам никак того не подозревал. Сын не мог умереть, пока в памяти он, дано телу истлеть, но с душой он был вечным рождён. Какой сын теперь? Воспоминанием он стал. Для него открыта дверь, приходит пусть, даже если отец звать устал. Заглянет на огонёк, поведает о себе, присядет на пенёк или растянется на земле, заведёт речь, поведает о случившемся с ним, скажет про штык-меч, как сражался, был ли страхом гоним. Обо всём, о чём похоронка не сообщала, отцу нужно это знать, ведь родного человека — сына для него не стало, никто не сможет за потерю в должной мере воздать.

Хоть сын погиб, с тем смириться со временем получится. Пройдёт и оторопи миг, но его мечты и устремления — это никогда не забудется. Ведь сын мечтал, хотел человеком достойным стать, и им он стал, да в детстве не мечталось на поле боя ему умирать. Мечтал дом построить, обзавестись семьёй, быт обустроить, чтобы сказали на заводе: герой!. И так скажут, не на заводе лишь, дом он не построил, жены и детей нет — на личном фронте тишь. Некому держать за мечты сына ответ.

Больно отцу, в поэме он с горечью о том говорит, потерял он сына в войну, но ту войну он за сына простит. Война — беда для всех, ломает человечьи судьбы она, не вернуть после никого из тех, чьи жизни забрала коварная война. Кому-то нужно умереть, человеку не даётся иного, надо только человеком быть посметь, ведь быть человеком на войне — уже много. Забыть про желания, о планах забыть, другие приложить старания, сопротивление врага сломить. Всё стерпится, главное — родному дому стоять, пусть в прочее не верится, за дом родной не жалко жизнь потерять.

Кому тяжелее, если разобраться: человеку, чей рок велит ему от пули смерть найти? Или тому, кому не раз предстоит с мыслью встречаться, что человек родной никогда не вернётся с войны? Тяжело всем: кто воюет, кто ждёт сыновей, кто в тыловом цеху победу для солдат добудет, кто потерял у станка от истощения погибших дочерей.

Говорить потом о том словно легко, какой бы груз на сердце не лежал, только к жизни умерших не вернёт никто, Павел Антокольский это знал. Он писал про сына, про его мечты, но смириться со смертью пришлось, ведь не было ещё войны, чтобы без убийства обошлось. И вот написана поэма, сердце нашло краткий покой, будет иная Павлу смена, уж она-то пусть не встретится с войной.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обречён Иван Крылов остаться в памяти потомков в качестве баснописца, словно ничем другим в жизни не занимался. Хотя, знакомый с его творчеством обязательно скажет — басни составляют лишь второй период творчества Крылова, тогда как до того он пытался найти себя, в чём не менее преуспел. Но, за давностью лет, Крылов всё равно остался в памяти в качестве баснописца, в образе мудрого дедушки, способного подмечать несуразности, облачая их в аллегорическую форму. Об этом пишет каждый его биограф. Для них Крылов — есть средоточие понимания сущего, при этом нисколько не добродушный старик, скорее опасный для царизма индивидуалист. Это обосновывается на примере басен, непосредственно им самим написанных. Оказывалось, Иван Андреевич брался осуждать поступки царя Александра. И даже когда он к тому не стремился, цензура всё равно могла подозревать нечто, способное взбудоражить общество. Таким и выходит каждый раз Крылов, стоит взяться за очередную биографию. Таковым вышел и у Сергеева.

Сергеев начинает рассказ с особенности восприятия Крыловым биографий. Жизнеописаний Иван Андреевич не любил, особенно тех, которые пытались составлять про него. Все прижизненные варианты он браковал, считая, что и без того о нём рассказано сверх меры. То может объясняться изменением жизненной позиции, ведь он с начала XIX века не желал, дабы вспоминали про его юношеское противление власти, про открыто сообщаемые мысли. Таковое восприятие современником загубит всякую басню, в которой допустимо найти любой смысл, поскольку данный литературный жанр допустимо воспринимать в какой угодно трактовке.

Всё же, как происходило становление Крылова? Сергеев показывает сперва его отца, бедного дворянина, книголюба, пострадавшего от творимых пособниками Пугачёва бесчинств. Что было дальше? Взрослевший Крылов утопал в море книг, предпочитая знакомство с литературными сюжетами всему прочему. Он и сам пробовал писать, пусть и удачно, зато не умея добиться внимания к его творчеству от других. Путь по данной стезе приведёт его в оппозицию к любой власти, каковая бы на тот момент не имелась. За это Крылову пришлось пострадать, он пропал, позже возникнув вновь, уже переосмысливший им совершённое и готовый жить с иной трактовкой действительности.

На самом деле, как бы того не хотелось, Сергеев воспринимает литературный путь Крылова с позиции советского человека. Например, всякое произведение против галломании неизменно трактовалось в качестве мировосприятия самого Крылова. Или все его выступления против царизма — прямо бальзам на душу члена общества, порицающего царскую власть. С позиции принятия этих двух аспектов биография большей частью и создавалась.

Узнать про молодые годы Крылова с помощью биографии от Сергеева не получится. Был лишь сделан намёк на необходимость того, тогда как толком ничего рассказано не было. Оказалось достаточным слегка разрушить образ старого мудреца, вполне обычного человека, когда-то бывшего в состоянии юнца, чтобы этим полностью удовлетвориться. После Крылов воспринимается неизбежно баснописцем, с подробным разбором избранных басен, особенно тех, где в аллегорической форме критиковались действия царя Александра и его кабинета.

Остаётся сожалеть, что Сергеев остался в узких рамках советского мышления, не допуская многообразия вариантов человеческого мира. Как знать, может Крылов и не противился царской власти, поскольку он ей особо и не противился. Да и зачем выступать против чего-то, когда достаточно в шутливой форме намекнуть на неверные поступки, дабы в очередной раз люди осознали — все могут ошибаться, какого бы происхождения они не являлись. Вовсе не требуется считать, будто человек на протяжении жизни склонен придерживаться одних и тех же позиций, словно он раз и навсегда решил считать именно так, и никак иначе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интерес к войне в начале сороковых годов — закономерное явление. Практически все советские писатели переставали быть прежними, создавая произведения в совершенно отличной от до того используемой ими манеры повествования. Можно даже сказать, всё слилось в единый ком, в котором не так-то просто определиться. Сложности возникали и у ответственных за Сталинскую премию. Выбирать приходилось, иногда ориентируясь в общем, не разбираясь в сущности рассматриваемого вопроса. Например, одним из лауреатов стал Леонид Леонов с пьесой «Нашествие». Писал он без особого чувства, поскольку такового обнаружить не получится. Он отражал происходящее, на нём и акцентируя внимание. Действительно, на Советский Союз совершалось нашествие. Прочее никак не рассматривалось.

Для внимания даётся маленький город. В таком городе многие люди друг друга знают, но это необязательно. В любом случае, среди знакомых получается широкий круг людей разного происхождения и призвания. Есть среди них специалисты всевозможных областей, есть и многих национальностей. Допустимо упомянуть про котёл противоречий. Ведь не станут русские спокойно продолжать общаться с местными немцами, так как немцы из Германии решили пойти войной на их земли. Пусть местные немцы никак не могут сойти за сторонников немцев из Германии, в представлении большинства они объединятся. Такова человеческая психология, допуская существование до того невозможного, хотя бы из факта допущения возможности этого.

Но немец не вторгается, он пока ещё намеревается, либо вторгается и медленно продвигается по территории Советского Союза, никак не способный дотянуться до городка, где происходит действие пьесы. А может немец вторгается и уже навис над городом, готовый повернуть жизнь в обстоятельства захваченного поселения. За разговорами действующих лиц этого просто так установиться не получится.

Пьеса не держит в напряжении, не заставляет думать, не ставит перед фактом. Её текст — свидетельство события: происходило нашествие, с которым необходимо как-то сладить. Насколько правдиво изложено, судить очевидцам, испытавшим подобное. Остальным, кто не застал тех лет, пьеса покажется предельно сухой. Леонову не хватало ярких слов для отражения тех будней. Возможен и такой вариант, что ярких слов и не требуется вовсе, причина чего ясна: это со стороны кажется, будто каждое событие сопровождается исторической необходимостью, некоторыми изменениями в самосознании или чем-то ещё. А на деле всё может происходить без конкретики. Вот жил город мирной жизнью, вот зажил в ожидании войны, вот уже в городе бушует война, а вот война ушла дальше, оставив город перед осознанием наступления над ним чуждой ему власти. Сугубо в серых красках, словно тому суждено было свершиться. Только так и необходимо понимать, да разве подобное понравится читателю?

Как быть со зрителем? «Нашествие» — произведение, специально создававшееся для театра. Зритель должен был придти, занять место и внимать со сцены, каким образом происходит нашествие, внутренне понимая, к чему ему теперь следует готовиться. И с такой точки зрения можно посмотреть на пьесу Леонова — в качестве материала, подготавливающим к неизбежно должному наступить, или настраивает на лад сопротивления, учитывая необходимость советского народа вставать на борьбу, не соглашаясь с участью покорённого.

Интерпретаций восприятия пьесы Леонова существует порядочно. Осталось разобраться с самим текстом произведения, с чем и возникает основное затруднение. Описываемое Леонидом отдаёт беспредельной серостью, через которую никак нельзя прорваться. Не даёт содержание понимания заложенного в неё смысла, нужно смотреть шире, чтобы заметить. В сороковых годах необходимость замечать была, в последующие годы жизнь переменилась, потому в понимании обывателя литературное значение «Нашествия» поблёкло.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Знамя не уронишь, его крепко держишь в руках, от тяжести не стонешь, улыбка на устах. В знамени сила, дух непоколебим, чтобы вражья душа не забыла, высоко держим, стоим. Красные слова, их знамя достойно, пусть разносит молва, как ведут себя солдаты пристойно. О нём, о знамени, обязательно нужно петь, храбростью объятый в пламени, сможешь тяготы все одолеть. И вот — Белоруссии сын — Кулешов Аркадий, поэт, жаждой говорить томим, трагедией своего народа он крепко задет. Пали стяги, где гордо реяли они, пришли немецкие варяги, возжаждав белорусской земли. Загребали немцы фронтом широким, показав необъятный рукав, стало то испытанием жестоким, многие белорусы в бой тогда вступили, за землю родную в первые дни войны пав. Такова история, но Кулешов должен был хранить надежду на успех, пусть в плане осуществимости — ещё теория, но точно можно быть уверенным — дух советского солдата сильнее духа европейцев всех.

Разным образом понимание знамени можно трактовать, буквально никто представлять не запретит, нужно единственное верно понимать: кто горе принёс, тот за проступок не будет долго забыт. Оказалось, нет нужды знамя поднимать высоко, не то значение у войн двадцатого века, но осталось неизменным — марать знамя прав не имеет никто, если есть в тебе хоть немного от человека. Знамя спрятать можно, лишь бы не отдавать врагу — спрятать осторожно, лишь бы не быть знамени в плену. Коль пал край родной, стяг не должен пасть, забрать нужно с собой, врагу под ноги дабы не класть. И уйти в тыл, надеясь вернуться, врага назад тесня, тогда стягу дать выше прежнего взметнуться, в прежней мере знамя края родного любя.

И без знамени нужно хранить честь страны, не поддаваясь на пакости супостата, если придётся — стать жертвой войны, сжечь собственный дом, как при вторжении Наполеона поступали когда-то. Тяжело жить под врагом, оставаясь преданным стране, всё сталось отправленным на слом: так бывает на каждой войне. Но если при тебе знамя, ты готов судить врага по им совершённым делам, разожжёшь в сердцах людей пламя, покажешь пример подвига сам. Враг не щадит, убивает родных, он поступать так привык, может не из побуждений злых, а то и вовсе от злодеяний давно он уже сник. Видеть, как люди хранят помыслы в чистоте, тяжело любому врагу, не поймёт он, искать для покорённых правду где, не способный её объяснить себе самому. Истина в знамени, оно есть и у него, с тем же трепетом он относится к стягу, для него родному, и ценит знамя своё враг превыше всего, и не даст приблизиться никому к на своей стороне дому. Но пока — пока враг вне стен своих, не ему о стягах на земле белорусской судить, не следует ему видеть мир в оттенках одних, война ведь кончится — придётся с осознанием содеянного жить.

Что до поэмы Кулешова — о больном он писал. И знамени отводил значимое место. Каждый его герой смысл деяний не искал, поступая так, как казалось ему делать честно. О горе белорусов прочесть придётся, иного быть не могло, похожего из советских народов больше может не найдётся, кто отдать за родной край желал, пожалуй, всё. Спрятавший стяги, народ роптал и воли нациста противился: народ терпеливо ожидал, как бы враг на обещаниях к нему не смилостивился. Советский народ воспрянет, освободит Беларусь, поэма Кулешова тому свидетельством станет. О прочем в тексте судить не берусь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что скажешь о герое, не зная, о чём можешь сообщить? Пусть забыл ты о покое, готов за подвиг героя похвалить. Прошло времени мало, но известен подвиг тебе, героя уже не стало, как и многих на той шедшей войне. Да и не было героев, будто никто не погибал: не сломило прежних устоев, советский человек подобного случая не знал. И вот журналист — фамилия Лидов его, прознал про казнь девчонки у фашистов в плену, как шла она на смерть, так шёл много кто, хоть и не такое бывало в ту Мировую войну. Оставим детали без внимания, в год сорок второй их не было подлинно известно, оценим Маргариты Алигер старания, писавшей о подвиге Зои, каким образом ей самой казалось уместно.

Кто она — Зоя? Школьница ещё. Она — девчонка, красивая молодостью лет. Ей казалось доступным многое, если не всё, но иным стал для неё жизни ответ. Грянет война, она вступит в отряд, зная заранее, что цена — долга Родине яд. На смерть пойдёт, с выбором определившись без указки, гибель свою от верёвки найдёт, выполняя приказ Верховной Ставки. Понимая это, не ведая более ничего, Маргарита Алигер составит поэму, слагая строчки излишне легко, чем не создаст для читателей проблему. В том и поэзии беда, написанной без обдумывания, по желанию. Да всё-таки сходит порою с неба звезда, становится открытой дорога к признанию.

Уловить непросто поэмы суть, проще о подвиге Зои писать, подобно Маргарите Алигер блеснуть, всё равно не дано истинной правды узнать. Сказать про Зои успехи, как училась с задором она, поведать краткие жизни её вехи, а потом… случилась война. Девушка юная, ещё не пример для подражания: прелестная и умная, не должная принимать за Родину страдания. Имела интересы свои, ею бы и без подвига восхищались, наполняла Зоя интересом проходящие дни, согласная на любой труд, если за него из боязни другие не брались. Такая девушка — Зоя, ей бы стоять у станка, ей бы в жарком цеху изнывать от зноя, и тогда бы добилась из лавра венка. Иное дело — война: грянула и повернула устремления вспять. Теперь Зоя другое отдать будет должна, на замен чего, увы, не дано человеку заново брать.

Ясно это, не нужно для того с текстом поэмы знакомиться. Может скажет о казни Маргарита Алигер подробно? Только вот пришлось нам прежде условиться, что говорить про незнакомое неимоверно сложно. В чём подвиг Зои? То поэма не сообщит. Об ином в её тексте речь! Геройский поступок Зои не будет забыт, поскольку смогла она жаркими словами на сопротивление народ советский увлечь. На это нужно обращать внимание, другого и не нужно совсем, лишь данное нужно оценить поэта старание и не искать для обсуждения порочащих память прошлого тем.

Зою убьют, то впечатлит советских людей. Образ врага установится на веки в представлении прочно. Не скоро смоют служители нацистского Рейха образ зверей, об этом можно утверждать без сомнения точно. Может и не смоют никогда, как не поворачивай к ним история лицо, будет перед взором представать видение креста, изогнутого, сломанного в четырёх местах ещё. О том помнить важно, о прочем со временем придётся забыть: и как Зоя принимала смерть отважно, и как в пыль желали служители Рейха всех врагов искрошить. Но то забыть тяжело, скорее окажется вне памяти Маргариты Алигер творение, с упадком влияния Сталина её творчество словно отцвело, и никто уже не вознесёт на Олимп поэзии её о Зое Космодемьяской стихотворение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть ли издание, содержащее все сохранившиеся письма Лескова? Не имея такового, приходится опираться на имеющееся. В собраниях сочинений письма непременно печатались, но в урезанном виде. Словно читателю интересен не Лесков-человек, тогда как Лесков-публицист гораздо важнее. Поэтому письма семейного или религиозного характера придётся искать в разрозненных изданиях, то есть собирать их по крупицам. Пока же приходится говорить сугубо о деловых письмах. Можно не упоминать лиц, с которыми общался Лесков — все они были деятелями, близкими литературе, порою бывшие её неотъемлемой частью.

Характерно то, что в 1881 году Лесков продолжал ощущать гнёт опалы. Годы шли, а его работы прежних лет оставались в памяти. Из-за этого он находился под пристальным вниманием у цензуры. Поэтому, взвешивая возможность к публикации, Лесков заранее говорил про имевшийся у него материал, который он публиковать не будет, поскольку заранее знает — цензура не одобрит.

Другая сторона литературного процесса, рассмотренная Лесковым, касается измельчания критики. Не стало криков уровня Белинского. И не по причине, будто таких нет. Отнюдь! Самому читателю перестали нравиться подобные критические статьи, поэтому на один уровень с Белинским становиться бессмысленно. С этим приходится мириться, так как ничего другого не остаётся. Надеяться на обстоятельную критики отныне нет надобности. Хорошо, если просто грязью не обольют, причём без всякой на то подлинной необходимости. Получалось, критик писал по желанию читателя довольно примитивно, ничего по существу не сообщая, может и толком не представляя, о чём взялся судить, вероятно и не прочитав о произведении больше, нежели находится за словами на обложке.

В 1883 году Лесков серьёзно сожалел о незнании французского языка. Он прямо так и говорил, что будь у него такая возможность, он бы и на день не остался в России. Но куда ему податься, если в языках он не преуспел? С русским далеко не уедешь. Неужели Лесков мог подобное сказать? Однако, в письмах написано о том прямо, отчего сомнения сходят на нет. Да, Лесков желал покинуть Россию, может того не собираясь делать в действительности. Почему бы и нет, ежели ему не нравился курс, к которому переходила Россия.

С 1887 года Лесков вступился за идею Льва Толстого — достояние человеческой мысли должно распространяться свободно. Ведь известно, с каким усердием Толстой начинал бороться за право собственных произведений на бесплатное распространение. Пусть то, что написано им прежде — продолжает быть его собственностью, но написанное отныне — становится народным достоянием. Не столь щедро, но и Лесков начинал призывать к тому же. Он считал вполне уместным допустить издание некоторых своих произведений, не получая за то отчислений.

Пожалуй, на такой ноте и надо завершать знакомство с литературным наследием Лескова. Пусть, о чём бы он не писал, распространяется без ограничений. Правда, приходится то признать, в представлении читателя последующих поколений, Лесков остаётся автором «Левши». О чём он писал ещё, как раз про то и хотелось сообщить. Как видно, наследие Лескова не такое уж малое, невзирая на незначительное количество объёмных работ. Всё-таки Лесков старался писать, этим он зарабатывал на жизнь, всё равно оставаясь честным, стараясь творить не на злобу дня, но со злобой от каждого дня. Спустя время покажется, столь усиленно бороться вовсе не требовалось. Как-то так получилось, что Лескова не приняли ни при царском режиме, постаравшись забыть и при режиме советском. Что же, пора начинать вспоминать.

Автор: Константин Трунин

» Read more