trounin.ru

Как же разобраться в нарративах западной литературы? Что они хотят от мира, в котором продолжают существовать? Почему им мнится нечто такое, к чему они продолжают тянуть руки? Сперва низводят всё до примитивного состояния, после стараются повернуть вспять. Почему нет последовательности в их действиях? А если человек с таким образом мысли оказывается в любом другом месте, там он начинает заниматься точно тем же. Вот взять в качестве примера Надин Гордимер, жительницу Южной Африки, чья жизнь напрямую связана с осмыслением апартеида. Она поставила целью дать чернокожему населению равные права. И свою позицию выражала в числе прочего через литературные произведения. Одним из таковых стала книга «Хранитель», но написанная всё равно в духе осмысления мира взглядом западного человека.

Нельзя сказать, чтобы книга читалась легко. Не за это на неё обратили внимание. Вследствие чего-то англоязычный мир ведь начал заниматься самоедством. Годом ранее Фаррелл ославил британцев чернением поведения в колониальных индийских владениях. Теперь вот Надин Гордимер решила разбавить тягостное впечатление от бремени белого человека, во многом наделив главного героя своим личным мировоззрением, внушив ему необходимость жить с муками совести. Но думала ли Надин наперёд, сколь всё может повернуться вспять, когда уже любого белокожего начнут принимать, в первую очередь задумываясь над необходимостью причинить ему страдания? Если не в ЮАР, то в соседних государствах точно, где не так-то просто оправдаться за белый цвет кожи. Быть может к русским там и проявят снисхождение, если успеешь об этом сказать.

Что делает главный герой на страницах произведения? Мучится совестью. Он видит, как смерть чернокожего ничего не значит. Даже пусть он убит, никто не станет это расследовать. Где найдут, там и закопают. Что до христианских норм морали? На чернокожих они не распространялись. Как такое вообще может быть? Кто бы о таком мог знать. Зачем вообще западный человек низводит всё в пропасть? Спустя поколения начинается игра с совестью. То он обращает в рабство и продаёт на плантации, после начинает с этим бороться. То он призывает не считать за людей, затем стремясь найти в душе уголок сострадания. Это тяжело понять. Не понимала того и Надин Гордимер.

Можно сделать предположение, основываясь из мест происхождения её предков. Она — дочь евреев, переехавших в Южную Африку, отец — из Российской империи, мать — из Лондона. Может в этом кроется её миропонимание. Всё-таки в ней больше от матери, но ощущение присутствия совести — от отца. Осталось разобраться с обуревавшими её чувствами. Она выплёскивает их на страницы произведений. Причём всё в том же западном духе, низводя повествовательный слог на червоточины западной же литературы, впитавшей гнилость чрезмерного внимания к низменностям человеческих стремлений. Опять читатель видит моменты, никакого влияния не оказывающие, но активно используемые. Для чего в произведении со столь тяжёлым наполнением опускаться до описания мужской эрекции и женских сосков? Ещё один вопрос, ответ на который невозможно найти.

Если же смотреть на книгу Надин Гордимер поверхностно, ничего вовсе не заметишь. Просто задумаешься о существовании проблем, тебе неизвестных. Это не значит, будто читатель лишён возможности сочувствовать неоднозначности созданного в Южной Африке положения, просто читатель не может понять, на каком основании подобное вообще могло возникнуть? Если о чём «Хранитель» и напомнит, то о сложности восприятия устройства осмысления действительности на Западе. Может им там стоит попробовать смотреть на жизнь прямо, не прикрываясь восприятием через чувство собственной важности?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Описать восстание сипаев? Не составит затруднений! Видимо так подумал Джеймс Гордон Фаррелл, когда взялся отразить события былых дней, измыслив для того осаду им выдуманного города. О чём именно следует рассказать? Разумеется, про обижаемых индийцами британцев. А почему так случилось? Говорят, из-за патронов, пропитанных свиным и говяжьим жиром, оболочку которых требовалось разрывать зубами, после чего извлекать заложенный в них порох. Ни слова про присущий британцам джингоизм, ни про сложившуюся в Индии обстановку. Всего лишь из-за особенностей технологии производства патронов. То есть британцы не учли религиозного аспекта. Быть может это стало последней каплей терпения. Что же тогда прежде беспокоило индийцев? Об этом читатель так и не узнает, к тому же посетовав на отсутствие среди действующих лиц хоть кого-нибудь со стороны сипаев. Потому приходится внимать бедственному положению британцев, поскольку на страницах произведения страдают только они.

Ещё читатель волен отметить взаимосвязь происходящих на планете процессов. За несколько лет до восстания сипаев закончилась Крымская война. А ещё незадолго до того в ряде европейских государств бушевала холера. Были и другие обстоятельства, которые очень сложно все рассматривать одновременно. Для Фаррелла важной показалась именно эпидемия холеры. Он решил сообщить читателю историю, когда в лондонском Сохо случилось разгадать секрет заболевания. То есть об этом было известно уже на протяжении более сотни лет, но Фаррелл решил в подробностях изложить те обстоятельства и на страницах «Осады Кришнапура», сведя повествование к продолжающейся борьбе взглядов. Немудрено, в самой Индии возбудителя заболевания обнаружат лишь спустя тридцать лет после восстания сипаев. Другой аспект — мытьё рук. Фаррелл словно взялся донести до читателя даже такую сторону борьбы человеческих измышлений. К описываемым событиям мало кто считал нужным мыть руки, не видя в том какой-либо необходимости. Читатель не должен удивляться, на момент действия не все улавливали взаимосвязь между инфекционными заболеваниями и грязными руками. Впрочем, не знали они и про инфекционные заболевания, скорее склонные поверить в теорию миазмов.

Что до непосредственного восстания сипаев, читатель не может знать, насколько Фаррелл правдив. Джеймс должен был быть воспитан на рассказах отца об Индии, поскольку тот служил бухгалтером в Бенгалии. Вероятно, некоторые свидетельства о тех днях он мог ему изложить со слов непосредственных очевидцев. Но насколько всё это требовалось для написания произведения? В доступности имелась литература как о самом восстании, так непосредственно об осаде городов Канпур и Лакхнау, которые пришлось уступить. Можно было обратиться к художественным произведениям. Тот же Киплинг писал, выведя причину вспыхнувшего конфликта более из-за тяжёлого налогового бремени. Но Фаррелл ни на шаг не отступал от плана описывать бедствие британцев, пострадавших от будто бы незначительной оплошности. Не придётся удивляться, если поныне разговор о восстании сипаев неизменно начинается с рассказа о пропитанных животным жиром патронах. Нужно смотреть глубже, чтобы увидеть за бедствием действующих лиц подлинную причину их страданий. Читатель то отметит непосредственно сам, увидев присущую им надменность.

Иногда кто-то высказывает недоумение, по какой причине «Осада Кришнапура», несмотря на приписываемую значимость данному произведению, остаётся чаще всего без внимания со стороны читателя. Объяснение стоит искать в неудобстве объяснения некогда происходивших событий. Показывать британцев такими, как это сделал Фаррелл, не является самым лучшим решением. Гораздо лучше закрыть глаза и поговорить о чём-нибудь другом, нежели вновь затрагивать тему джингоизма, ничуть не утратившего позиции в мировосприятии британцев и поныне.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интересная деталь из истории сталинских премий — в 1950 году удостаивается третьей степени за поэтическое произведение перевод поэмы Адама Мицкевича на украинский язык, выполненный Максимом Рыльским. Сам Максим Рыльский уже удостаивался премии первой степени в 1943 году за три собственных сборника и поэму. Как теперь читателю поступать, если он хочет оценить именно перевод «Пана Тадеуша», если плохо знаком с украинским языком? Можно взять перевод на русский язык, доступный в не самом лучшем исполнении, словно выполненный Александром Яшиным, другим сталинским лауреатом, прославившимся за счёт своеобразной поэтической формы, использованной для написания поэмы «Алёна Фомина». Придётся смотреть на ситуацию обыденным взглядом, исключив попытку осмысления творчества Мицкевича в оригинале на польском языке.

К слову об Адаме Мицкевиче. Родился он в Российской империи. В молодые годы был арестован за взгляды, сослан в Санкт-Петербург, после жил в Одессе и Москве. В 1829 году покинул Россию, а через несколько лет приступил к написанию поэмы «Пан Тадеуш». И возвращался он в поэме назад в Россию, времён до нашествия Наполеона, поместив действие на берега Немана. Читателю сразу стало казаться, будто ему будет сообщена история о том, как человек продаёт душу дьяволу. Читатель не может избавиться от впечатления, словно Мицкевич рассказывает про времена ему близкие, может даже он являлся их современником. На страницах мнится польская шляхта, исполненная уверенности добиться возвращения утраченной власти, вроде задействования Тадеуша Костюшко.

Интерес Мицкевича обоснован желанием показать, какие он мог возлагать надежды на нашествие Наполеона. Действие к тому и будет сведено, к пробуждению среди населения чувств о необходимости противодействовать русским. Неважно, какие для этого потребуется задействовать силы и на какие жертвы предстоит пойти. Забыть ли при этом про личную гордость? Или будь оно как будет? Действующим лицам застилает глаза очевидность необходимого отстаивания прежде всего собственных интересов, вместо чего они готовы отдать жизнь во имя воплощения мечты. Хотя читателю трудно понять, что существенно может поменяться. Разве только будешь ходить под властью французов, которым до поляков сугубо единственное дело — отправить их на поля сражений во имя Франции, то есть погибать за чужие интересы. Но такова особенность польских интеллигентов. Впрочем, не только их. Может у западных славян есть культ некоего поклонения перед потомками готов? К чему способна привести подобная потеря самоуважения? Пока они стараются возлагать надежды на других, до той поры не может идти речи о самостоятельности. Но человек всегда живёт во имя чего-то, иначе он не может мыслить своё существование, пусть этим будет раболепие перед другими народами.

Читатель может сказать, Мицкевич написал важную поэму, рассказал о любовном чувстве между Тадеушем Соплицей и Зосей Горешко, представителями враждебных друг другу шляхетских родов, всё никак не способных определить, кому должен принадлежать один из замков, из-за чего ведутся постоянные судебные тяжбы. Если Мицкевич во всём этом и пытался найти разрешение, то указывая соотечественникам на вред случающихся между ними дрязг. Никто не сможет противостоять общему врагу, пока не наступит примирения из-за не столь уж и значительных разногласий, вроде споров о владениях. Следом случается охота на медведя, описывается польская кухня. И под конец поэмы случится относительно счастливый финал.

Остаётся гадать, понимал ли сам Мицкевич, насколько люди по натуре своей не склонны договариваться? Должно произойти подлинно нечто такое, отчего каждый забудет о личных интересах. И это не дела национальной розни, до которой совсем недавно вовсе дела никому не было.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если судить по дате написания, над романами «Борьба за мир» и «В стране поверженных» Панфёров начал работать в течение одного и того же года. За обе работы он снискал Сталинскую премию, но не более второй и третьей степени. Найти объяснение этому не трудно. Прежде всего, а иначе считать не получается, Фёдор был писателем от личного представления о происходящем. Быть может оно и не так, для чего надо лучше ознакомиться с его биографией. Но если заводы он посещал, то участия в боевых действиях принимать не должен был. Зачем ему, главному редактору журнала «Октябрь», быть военным корреспондентом? Однако же, написать про войну он посчитал необходимым. Поэтому взялся излагать своё представление на страницах романа «В стране поверженных». Общий фон повествования сочли приемлемым, значит обошлось без нареканий. Но читатель должен был понимать, насколько изложенное соответствовало действительности только в общих представлениях.

Панфёров не щадил проигравшего войну противника. Теперь о нём можно говорить в любых уничижительных словах. Обвинить во всевозможных грехах, будь они подлинными или надуманными. Можно отказать противнику в храбрости, сделать его тщедушным и слабовольным. За такое даже похвалят. Говори Фёдор так в годы войны, ему бы указали на недопустимость такого отношения к противнику, дабы не вносить разлад в мотивацию советских людей. Враг был стоек и решителен, поэтому сломить его сопротивление не так-то легко. И поэтому надо прилагать ещё больше усилий и стараний, не жалеть жизни, лишь бы продолжать сламывать его самоуверенность. Теперь же, после капитуляции, пусть враг кажется жалким и низким. Да и всё чаще вскрывались факты творимых прежним противником зверств, особенно в лагерях смерти. Панфёров это особо выделит, показав, из чего делали кожаные вещи: даже не используя для этого евреев, предпочитая русских солдат.

Роман вышел неоднородным, без чёткого плана. Ясно было одно — продвижение советских войск к Берлину. Прочее стало дополнительными деталями. Фёдор концентрировал внимание читателя на природе, заставлял действующих лиц много вести бесед, неизменно подводя всё к скоро должной закончиться войне. Расскажет читателю про Польшу, где каждый считался за немецкого раба. В действии появится много немецких шпионов, подлинно доблестных, но ни один из них не добьётся желаемого, каждый будет легко и без особых усилий ликвидирован. Так Панфёров стал вести читателя по «стране поверженных», всё ближе подводя к Берлину.

Читатель волен спросить. Почему, при таком обилии книг, нет той информации, которую он начнёт узнавать спустя шестьдесят лет? И то при совсем иных обстоятельствах, связанных лишь с тем, что на едва ли не тех же землях повторится ситуация, напоминающая о прошлом? Знай такие детали, советские писатели — современники тех дней, могли написать подлинно пронзительные романы, отобразив все сопутствующие тому психологические аспекты. Разве только то было неудобной правдой, о которой не следовало сообщать населению. И без того хватало доказанных зверств со стороны противника, чтобы его ещё более не расчеловечивать. Да вот за давностью лет читатель уже не имеет склонности тянуться к книгам советских писателей, не находя там новых известных ему обстоятельств былого. Оттого и не знаешь, как воспринимать книги того же Фёдора Панфёрова, словно вынужденного замалчивать иного рода информацию. Либо, можно судить иначе, то было известно каждому, и повторялось изо дня в день, отчего этому не нашлось места на страницах за ненадобностью, и со временем забытое.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Отчего бы, братцы, не писать стихи? Вот поёт душа, начинаешь ты писать. Пусть по качеству они плохи, да не станут осуждать. Тему жизненную найти надо для стихов, и приступай к написанию. Покажи за пример, на что ради этого пойти был готов. Найди друзей для чтения за компанию. И не беда, коли в чём-то есть заблуждение, лишь бы строчка оставалась верна. Отпустишь после ты своё творение, сам притом понимая, сколь рифма скверна. Пиши о важном! О важном пиши! Обсуди во строках историю партии. Не громко так, незаметно в тиши. Получишь на успех ты гарантии. Вот пример вам Александра Яшина — журналиста, прозаика, поэта. От поэмы его пускай голова обескуражена, но получил ведь он Сталинскую премию за это.

Алёна Фомина — героиня творения. Девицей справной была. Слушай её подряд измышления, зачем и куда её партия вела. Куда вела партия народ Союза, решения принимала какие, сколь тянула на плечах своих груза, проблемы решая мирские. Всем укажет место товарка Фомина, и войне придаст правильный в направлении ход, ведь в чём бывать могла бы вина, того и судьба быть наказанным ждёт. А уж коли кто на колхоз скажет криво, ему некуда станет бежать, припомнит ему грехи все партия живо, и подскажет, как закон надо чтить-уважать.

Но читатель иное себе присмотрит в сюжете диво. Вот возвращаются солдаты с военных фронтов. Хотят они праздника, покоя и пива, не принимая никаких в возражениях слов. Подвиг свершили, медали на грудь, орден вперёд себя понесут. Говорят, мол, любезен побудь, я тебя поважнее, знаешь ли, тут. Эка важная птица, ему скажет Алёна, поганая та видать заграница, коль бравада сталась хвалёна; ты медали свои не кажи, ты покажи в себе человека, иди пока полежи, дитя не нашего века. И что ей на то противопоставить смогли бы? Ожидали покоя и пива. Как им пойти против Алёны, этакой глыбы? Но поймут, как ведут себя некрасиво. Пусть читатель мотает на ус, так со всякой войны могут вернуться с медалью, с дозволенья принимая на плечи искус, пренебрегать желая моралью. Нет, скажет на такое Алёна, за заслуги боевые в ином месте почёт, не потерпит она в унижение тона, пусть боец славный боронить поле идёт. А коли ранен, не дело горькую пить, читай трудящимся тогда газету, всё равно должен полезным обществу продолжать быть. Поверим, пожалуй, мы Яшину-поэту.

Такая поэма, простая-незамысловатая, от души написана, местами на мысли богатая, на злобу дней тех нанизана. Пусть читать тяжело, как примерно эти строчки, пробудил значит автор в верном направлении путь, подогнём мы слегка кое-где уголочки, помечая так нужной нам показавшейся суть. Попробуем сами, нечто в духе его изложить, от души постараться всем нужно, даже так — неказисто — сплести поэтически нить, выйдет тяжело и натужно. Не беда, прилагайте старание. Осуждать легче, нет спору. Уделите тексту внимание, обретите немного опору.

Что же, Яшина не только хвалили. Он и сам признавал своеобразность манеры. Читатель скажет: не удивили, не из такой смастерю вам фанеры. Да время упущено, смастерить уже не получится никак. Чествовать поэтов давно перестали. Быть может это намёком явленный знак, чтобы время на такое больше не теряли. Не будем о грустном, разговор был о другом, не о слоге, конечно, искусном… Но и такое мы где ныне прочтём?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Война закончилась. Как быть дальше, если ты мальчишка? В силу возраста не успел понять, когда вступил в сознательную жизнь. Ещё вчера ты ничего не смыслил, а сегодня научился понимать. И становится тебе известно о чём-то значительном, стоившим преодоления через большие усилия. Ты слушаешь взрослых с открытым ртом, не до конца понимая, как тут совсем недавно могли твориться такие события. Слушаешь и приезжающих в твоё село людей. Они говорят, что возвращаются после длительного отсутствия. Как им верить? Ты даже можешь спросить, как тут было до войны. И тебе обязательно расскажут, посетовав на поступь немецких солдат, принёсших разорение. Что же делать дальше? События сами подсказывают, чем предстоит вскоре заниматься. Ещё придёт и письмо с семенами, которые следует посадить сразу же.

Посадить семена нужно действительно сразу. Заботливые люди едут в село, зная, могут не успеть к севу. Пусть этим займутся другие, они тогда будут помогать позже. А что же местные? Они опираются на народные приметы. С их слов — выдался знатный ледоход, означающий богатый урожай. Ребята в то поверят, но пока займутся другими важными делами. Они решат прыгать по льдинам. Опасное это дело! Взять правда с них нечего — умом окрепнуть не успели, только-только мир понимать начали. Они обязательно помогут взрослым… как-нибудь потом. Им ещё предстоит в разное поиграть. Например, в «колы-забивалы» — нечто вроде пряток. Могут и в лапту поиграть, по неосознанности затоптав посевы. Что ты будешь делать с этими детьми? Всё у них одновременно серьёзно и не очень важно. Гораздо проще отправиться за грибами. Из-за страниц видно, насколько читатель принял взволнованный вид. Нет, собирать грибы ребята умеют без промашки.

Взрослые найдут, каким образом приобщить детей к труду. Они ведь понимают, в какой это следует делать форме. Зачем проявлять строгость и заставлять, когда ребёнок сам склонен на инициативу. Дай ему нужное для того направление. Пусть жуков на полях собирает, или кур по полям гоняет, дабы уже те клевали жуков. Ну и слова нужные сказать, насколько правильным делом все теперь занимаются, как важно поднять хозяйство, тем накормив не одних себя, но и нуждающихся в пропитании сограждан.

Иначе о книге Алексея Мусатова не расскажешь. Повествование построено вокруг детей. Читатель смотрит за каждым их шагом, участвует во всех играх, и порою даже пугается ряду малоосмысленных поступков. Понимает читатель и основную задачу автора — отразить восстановление советского села после войны. Со стороны взрослого восприятия потребовалось бы говорить на определённые темы, устраивать собрания, разрешать трудности и проблемы, разбираться с теми, кто мешает достигнуть намеченных целей. В случае взгляда со стороны детского восприятия — всё становится гораздо проще. Никто слова против не скажет, поскольку произведение предстояло читать прежде всего детям, кому нет нужды объяснять в чём заключаются плюсы выбранного пути.

Вполне очевидно, намеченные цели будут достигнуты. Следующий год в селе Стожары должен быть столь же урожайным. Читатель о том уже не узнает. Начав знакомиться с событиями ранней весной, дочитает до логического завершения. Останется составить впечатление о ему представленном произведении. Вроде как важное для понимания, вместе с тем — ничего более ожидаемого не показывающее. Будем считать, Алексей Мусатов поставил целью написать про один год сельской жизни, сделав главными героями ребят. И более никаких выводов делать из текста не следует.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая Мировая война закончена. Что стало с Латвией? И стало ли с Латвией нечто другое, нежели было? В очередной раз освобождённая от немцев, страна начала восстанавливаться. Похожая ситуация была после Первой Мировой войны, тогда тоже пришлось хлебнуть горя от сапог немецких солдат. Обездоленная и разорванная, Латвия наконец-то получила возможность свободно дышать. И вот новая война, вновь симпатии к немцам, опять они её растаптывают, а отходя, минируют каждый дом. Ничего не должно остаться после них. Всё это было, как уверяет читателя Анна Саксе. Она показывает необходимость обратиться к опыту Советского Союза, создавая в стране колхозы. Об одном из них, названном «В гору», и будет рассказано в одноимённом произведении.

С первых страниц читатель видит развалины латвийских поселений. Сколько же предстоит работы: думают латыши. Но прежде необходимо найти родственников. Не так-то просто это сделать. Кого-то убили, иных увезли в Германию, а кому-то предстоит освободиться из-под принуждения от местных коллаборационистов, насильно принуждавших к труду. И что же всё-таки предстоит делать? Требуется разбирать завалы. Если одни приступают к делу из добрых побуждений, им мешают люди с корыстными интересами. Благо, воздаяние существует. Спешащим обкрадывать отрывает конечности, поскольку необходимо помнить о заминированных домах. Попробуй в таких условиях организовать колхоз. Многие не хотят вовсе ничего делать, предпочитая оплачивать работу. Ещё и периодические провокации ряженых в красноармейцев, кто продолжает сочувствовать немцам.

Вполне очевидно, особенно имея взгляд со стороны, читатель не во всём согласится с позицией Анны Саксе. Но она повествовала в духе времени, когда ей следовало поступать именно таким образом. Пусть немцы соответствуют придаваемому им образу. Редкий писатель из Прибалтики тех дней показывал иное представление о действительности того момента. Пусть позже, лет через двадцать они начнут переписывать собственные произведения, на новый лад предлагая трактовку уже описанного. Пока Анна пишет о пользе коллективизации, получая поддержку советского общества, с другой стороны на неё смотрят с осуждением, видя пагубное влияние на латвийское хозяйство. Для рассуждения о положении дел нужно подождать некоторое количество лет. Если Латвия расцветёт, значит всё было сделано правильно. Как думает читатель, в какой период времени на протяжении XX века в Латвии было создано лучшее из возможных положений?

В 1949 году Анна Саксе получила за роман «В гору» Сталинскую премию, в тот же год данной премии был удостоен другой латышский писатель Вилис Лацис, показавший довоенное, военное и послевоенное время. Читатель мог убедиться, насколько всё оказывалось непросто и тяжело для латышей. Как о том не рассуждай, разделение общества всегда крайне болезненно для восприятия. И как бы немцы не поступали, они побеждены. Теперь нужно смотреть вперёд, стараясь избегать прежних ошибок. Что в том сложного? Реальность будет складываться иначе, подменяя гордость за себя втравленным в душу раболепием.

Как-то так получается, Латвия в пору самостоятельного существования низводится до чьего-то придатка. Ничего с этим не поделаешь, такова данность мировосприятия латышей, сложившаяся из длительной истории взаимоотношений с соседними государствами. Анна Саксе показала путь к восстановлению хозяйства. Непосредственно ей он показался наиболее правильным. Это её точка зрения. Прочее — дело сложившихся обстоятельств, не всегда понятных с позиции логики. Главное, в случае изменения отношения в противную от лучших для неё условий, более никогда подобных условий не предоставлять. Надо быть последовательным в своих желаниях. Если кому-то нравится терпеть надругательство над собой — путь тогда не в гору, а в пропасть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что мог Николай Полевой рассказать про службу русского солдата? Про неизбежность положенного судьбой. Не так важно, как жилось человеку до начала службы, всё им пережитое прежде навсегда для него исчезает. Он никогда уже не сможет вернуться к им покинутому. Переменилось едва ли не всё, отныне приходилось служить для блага государственных дел. Быть может получится увидеть непосредственно монарха, что всякому впоследствии слушателю будет наиболее интересным, нежели участие в походах и боевых действиях. Да и о чём сказывать, если не про не так давно отгремевшую Отечественную войну? Можно и про заграничную компанию поведать. Но поймут ли солдата потом слушатели?

Полевой обязательно позволит солдату дожить до возвращения домой. Будет он к тому моменту искалечен, лишён одной ноги. Кто теперь его мог встретить? В родных местах солдат становился лишним. Умерли почти все родные, в том числе и сыновья. Если только теперь искать дочерей… Да будет ли он нужен в их новых семьях? Потому придётся доживать дни в не самых приятных условиях. Николай не станет продолжать знакомить читателя с последующими обстоятельствами. В литературе не принято о том было говорить. По сей день предпочитают рассуждать о славе и почёте, забывая о судьбах искалеченных людей. К кому тогда обращаться? Разве к литераторам, умевшим говорить открыто об очевидном. Например, о тяжести солдатской доли порою писал Лесков. Как представить участь солдата после службы? Чаще всего это оборванный странник, побирающийся в любых пригодных для того местах, стремясь вызвать к себе жалость и сочувствие. Вот потому мало кто станет слушать его воспоминания.

А солдату есть о чём рассказать. Он поведает гораздо краше, чем это получится сделать у Лажечникова. Быть может полвека спустя на том же уровне поведает о горькой участи солдат Гаршин, хлебнувший этой участи сполна, приняв участие в одной из войн с Османской империей. Читатель может в том легко убедиться, приобщившись к его повествованию об армейских буднях, где не встретит блеска и пышности времён Александра I, погрязнув в самодурстве и недалёком уме командования последующих императоров. Поэтому приходится определиться с мнением, насколько разнится восприятие войн, исходя из складывающихся тех или иных условий. У героя повествования Николая Полевого рассказ был куда более воодушевляющим.

Читатель сам это поймёт, встречая в тексте красочное описание статности Александра I, его встречу с Наполеоном. Найдёт и другие интересные моменты. Да сможет ли читатель вообще припомнить нечто плохое о событиях тех дней? Сохранились рассказы о народном воодушевлении, победной поступи солдат и непримиримой борьбе, где бы она не проводилась, хоть на подступах к государству, либо в иных краях, направленная на утверждение торжества русского оружия. Кто бы только стал слушать о том при царствовании Николая I, сведшего ощущение воодушевления к военной муштре и жестоким наказаниям за провинности. Про такую службу уже и не захочешь рассказывать, разве только призывая всё к тем же чувствам жалости и сочувствия.

Впрочем, Полевой найдёт, каким образом ещё выше поставить качества русских солдат. Он обязательно успеет написать «Историю графа Суворова», показав силу русского оружия предшествовавших лет. И уже не надо будет гадать, в какой момент ситуация успеет перемениться. Как бы не складывались обстоятельства, их восприятие всегда зависит лишь от желания научиться их превозмогать. Во время Александра I это делать умели.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нужно признать, познание даётся тяжело. Стоит упустить время, как восстанавливать приходится по крупицам. Но и прочитанное однажды, очень быстро забывается. Пусть Николай Полевой помогал восполнить брешь в знаниях, да и его труды столь же быстро улетучиваются из памяти. Другое дело, если не перестаёшь повторять некогда узнанное. Только тогда у этого есть шанс закрепиться в памяти. Что уж говорить про историю Византийской империи. Где искать ориентиры? Благо лишь, если хотя бы запомнится имя Юстиниана. Про остальных императоров и говорить нечего, так часто они друг друга сменяли. Жизнь подлинно кипела в Византии, не останавливаясь ни на минуту. Это действительно интересный мир, за давностью лет полностью утраченный. Так сталось в силу неизбежности исторических процессов, поскольку ныне этого государства не существует. А там, где считают себя продолжателями, вовсе не считают нужным поддерживать знание о происходивших в Византии процессах. Но и труд Николая Полевого тут слабый помощник. Его необходимо считать за совокупность знаний.

Про самого Иоанна Цимисхия Полевой не рассказал практически ничего. Кем он был, откуда, какую роль сыграл? Можно узнать об этом самостоятельно, обратившись к другим источникам. Окажется, Иоанн происходил из армянского рода, правил в течение шести лет в одном из последних десятилетий X века. Что ещё можно про него сказать? Разве про его предшественника Никифора Фоку. Никто не мог того облагоразумить. Грубил всем, в том числе римским посланникам. Не дело императору, считал Никифор Фока, вести беседы с варварами. И кто же его убил? Непосредственно сам Иоанн Цимисхий, прямо в царских покоях. Может и самого Иоанна впоследствии аналогично свели в могилу, ничего о том нигде не рассказав, посчитав, будто умер в силу естественных причин, ибо стремительно заболел.

Собственно, самое примечательное в повествовании, это убийство Никифора Фоки. Прочее в тексте — длительная предыстория возвышения Византии. Показан путь становления государства, спешное расширение. И опять бесконечные склоки, распри и убийства. Каким образом государство продолжало существовать при столь кровопролитных раздорах, установить трудно. Предполагать можно разное, вплоть до того, что власть императоров была скорее номинальной. Руководить Византией могли разные партии, вроде хрестоматийно известных «зелёных», «голубых», «красных» и «белых». Кто не знает про кровавые разборки ипподромных соревнований, не раз переходивших в уличное побоище? Будучи опосредованно знакомым с византийскими порядками, приходишь в тихий ужас. И продолжалось это на протяжении никак не менее тысячи лет.

Почему тогда Николай Полевой взялся только за период, в который жил Иоанн Цимисхий? Скорее он заключал своё повествование на данном византийском императоре, показав читателю довольно для него необычное. Сомнительно, чтобы близкие к культурному просвещению люди имели хотя бы поверхностное знание о Византии. Впрочем, что прежде, как и ныне, таковое знание сохраняется на одинаковом уровне — близком к полному отсутствию соответствующих знаний. Нет нужды говорить, насколько это плохо или хорошо. В конечном итоге, не каждый расскажет даже о том, каким образом сменялись русские императоры после смерти Петра I. Впрочем, как и сменялись до него цари. История — это такой предмет знаний, когда легко помнить нечто в общем, вовсе не разбираясь в деталях.

И раз уж речь пошла о Петре. Николай Полевой вовсю работал над очень большим и объёмным трудом про его царствование. Труд «История Петра Великого» будет опубликован в четырёх томах на протяжении 1843 года.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нужно ли вырывать человека из привычной для него среды? Жизнь не спрашивает, принуждая поступать вне зависимости от имеющихся у людей желаний. И после приходится нести бремя прошлого, становясь подобием тени в новых условиях. Неважно, что взойдёт при таких условиях, в душе всё равно останется травма непрожитых при прежних условиях дней. Иначе почему люди, вырванные из привычной среды, так часто возвращаются к временам, о которых они ничего не могли помнить по своим детским воспоминаниям? И насколько теперь допускается верить ими рассказываемому? И это нужно решить именно сейчас, в случае знакомства с творчеством Кадзуо Исигуро, в возрасте пяти лет переехавшего в Великобританию. Он должен восприниматься за японца, но осталось ли в нём что-то японское? Даже свои книги он пишет на английском языке. При этом сюжетное наполнение, по крайней мере романа «Там, где в дымке холмы», про японцев. Более того, оно про японцев, вырванных из привычной для них среды. Значит, травма непрожитых дней действительно имеет место быть.

Исигуро словно вопрошает читателя: как с этим можно продолжать жить? Имея за плечами опыт горестных страданий, выраженных через пройденные испытания, одним из которых стала атомная бомбардировка Нагасаки. Города, в котором через девять лет родился и сам Кадзуо. Жизнь подлинно пошла на слом. Если кто не умер при том событии, продолжали умирать от сопутствующих заболеваний. Произошёл и надлом психики. Тут можно завести совершенно отдельный разговор, касающийся японского мировосприятия. Одно наложилось на другое, вследствие чего ситуация была доведена до критической. Порою становилось проще наложить на себя руки, нежели продолжать жить. Это порождало всплеск нового слома представлений о действительности, побуждая к многократному переосмыслению необходимости продолжения существования.

Поэтому читатель видит смерть на страницах произведения. Тяжёлым бременем ложится на восприятие картина убийства матерью ребёнка. В силу каких бы то не происходило обстоятельств, тяжело стать свидетелем подобного. Для уравновешивания Исигуро предложил сцену с убийством котят при аналогичных условиях. Читатель обязательно задастся вопросом, насколько равносильно сравнивать утопление ребёнка и котят? Невзирая на представления о гуманизме, насильственная смерть животных не столь болезненно отражается на человеческом разуме. Однако в случае, когда свидетелем становится ребёнок, может произойти надлом, от которого никогда не получится избавиться. Собственно, Кадзуо к тому и подведёт читателя, показав слом психики человека, излишне пропитанного окружавшей его жестокостью. Жить в таком мире он не мог.

Что касается восприятия авторской манеры изложения, не всякий читатель сможет её принять. Попробуй спокойно взирать на часто описываемую банальность, раздутую до будто бы важности, притом абсолютно никчёмную. Остаётся сослаться на неуверенную поступь начинающего писателя. Пусть пока он долго и без особой надобности расписывает сцены, вроде превозношения заслуг мальчика в знании таблицы умножения, либо наставления шахматного знатока человеку, который не желает понимать сути данной игры. Но в одном Исигуро показал умение излагать, не давая никаких объяснений. Например, читатель будет негодовать от манеры поведения матери, чья дочь часто врёт, сбегает из дома и наносит себе увечья. Что это за воспитание такое? И почему мать относится настолько спокойно? Кадзуо решил — читателю нет нужды о том пояснять.

Произведение было написано, успешно опубликовано, получило положительные критические оценки, Исигуро был замечен в качестве подающего надежды молодого писателя. Что его ожидало дальше? Быть может Букеровская или даже Нобелевская премия? А может он станет Сэром Кадзуо Исигуро? Всё это ждёт его в ближайшие десятилетия.

Автор: Константин Трунин

» Read more