trounin.ru

У всего должны быть границы, в том числе и у сюжета. Нельзя сообщать историю, не разбирая сути наполнения. Требуется шокировать читателя? Тогда зачем делать это с помощью обсценной лексики, упоминания половых органов и прочего, что поставит произведение в один ряд с бульварным чтивом? Любят такие писатели и сюжетное наполнение, мало совместимое с логическим осмыслением. Если бы читатель хорошо знал американскую фантастику золотых лет, а ещё лучше имел представление о творчестве Клиффорда Саймака, то на том бы он и остановился. Пожалуй, Горалик следовало ознакомиться с работами данного писателя-фантаста, прежде чем наделять живые организмы разумом. Тот же «Город» — про обезлюдевшую планету, предоставленную во владение очеловеченным собакам.

Допустим, животные обрели разум. Причём, все! Теперь кролики способны говорить, тараканы используются в качестве шпионов-диверсантов. Рыбы лишь не говорят, однако и они всё понимают. Остро встала проблема нравственности, ведь убивать — противоречие морали. Объяснила бы Линор, отчего животным должны быть свойственны человеческие нормы о должном быть. Не говоря про речевой аппарат, отчего-то ставший доступным всем животным — они умеют говорить! Осталось очеловечить растения, да и саму планету следовало наделить разумом. Стремилась ли к тому Линор? Нет, просто показан частный случай обретения животными разума. И следовало показать ещё одно — насколько разумные существа лишены способности походить на разумных существ.

Сюжеты такого рода — поле деятельности писателей, ориентирующихся на детскую аудиторию. Однако, Горалик пишет жёстко, скорее стремясь вызвать смех у читателя матом-перематом. Становится совсем непонятным, кому понравится подобный подход к творчеству? Неужели, в самом деле, рассказ про животных, обретших разум по почти стечению обстоятельств, способен кого-то заинтересовать, кроме ребёнка? Да вот пойдёт такой ребёнок читать книги Клиффорда Саймака, написанные как раз так, чтобы с ними могли знакомиться дети. Причём, самое главное, мораль ребёнком усваивается довольно хорошо. Чего не скажешь о произведении Линор, где само название — зубодробительная смесь.

Но вернёмся назад. К чему и о чём писала Линор Горалик? Кто должен читать её произведение? Возможно, весьма вполне, читатель должен узнать некоторую историю, вникнуть в суть которой он не сможет, если не знает каких-то реалий, никак не раскрытых. Аллегория? Вполне весьма, возможно! Сатира? Весьма, возможно, вполне! Что мешает говорить с твёрдой уверенностью? Из-за обильного количества сцен, где суть теряется за обильным количеством слов. Особенно слов иностранных. Весьма вполне, определённо, слов, используемых в Израиле, возможно, используемых вперемешку с русскими словами. То есть, это, ведь очевидно, как придти в России в ресторан и попросить виделку и ниж, а на недоуменный взгляд официанта поправиться, назвав их вилкой и ножом, с той поправкой, что всё будет произноситься на иврите.

Говорят, Линор Горалик за объёмный труд получила премию критического сообщества в соответствующей части литературной премии «Новая словесность». Тут бы и выразить восхищение умению автора удивлять, поскольку за хорошую литературу обычно столь ценную награду не дают. Секрет кроется в простом, в самом критическом сообществе, отчего-то нисколько не критическом, скорее таким же, как Линор Горалик, ориентированным на поиск нового — до чрезмерности. Вполне такое сообщество получится назваться словом из той же обсценной лексики, где одна часть отвечает за слово «рука», другая — за иную часть человеческого тела, о которой умолчим. Но так говорить грубо! Проще сказать: нет грани между писателями и критиками, поскольку каждый писатель — критик, каждый критик — писатель.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Почему Шалтай-Болтай сидел на стене? Почему он свалился во сне? Будь на месте сочинителя Людмила Петрушевская, она бы вмиг определила, что Шалтай и Болтай — это сросшиеся в роддоме дети, положенные в одну кроватку. Потому им и не сиделось на стене, ведь мать одного — жена заграничного богатея, а мать второго — обыкновенная женщина. И неясно, кто кому родственник. Примерно в схожем духе она и создавала историю преступлений, задавшись загадкой, которую требовалось раскрыть. И как же ей то удалось? Читателю предстоит пройти долгий путь, причём плутать ему придётся в дебрях фантазии, для богатства содержания раскрывающей жизненные обстоятельства каждого встречаемого персонажа.

Есть два человека со схожими паспортными данными, они летят будто бы к своему отцу (тут рассказ про то, как он сколотил состояние в девяностых), пригласившему к себе на работу водителя (тут сообщается в деталях об обстоятельствах уже его становления), чья жена (теперь Петрушевская переключилась на неё) пошла в магазин и увидела соотечественницу (теперь читатель узнает всё и про эту женщину), а та в своём прошлом… И так будет рассказываться, пока цепочка действующих лиц не дойдёт до тех, кому положено оказаться матерями парней, представленных читателю изначально. Сложно? Отнюдь, затем начнётся типичное для Второго канала действие, где глупостью порождаются события, обязанные за счёт последующей глупости стремиться к бесконечности. Правда и у Людмилы терпение способно закончиться, поэтому (допустив действие до истерического помешательства жены водителя, надумавшей себе существование несусветного) повествование будет закончено на не совсем счастливой ноте.

Не стоит от читателя скрывать. Вся интрига произведения в ставшем обыденным сюжете подмены младенцев в роддоме, либо в чём-то другом, о чём читатель уже пусть догадывается самостоятельно. Попутно появляется ещё ряд действующих лиц, о чьей судьбе Людмила не забывает упомянуть отдельно. В итоге всё превращается в кашу, разбираться с которой нет никакого желания. Разве нужно разбираться с порождением чужой фантазии, расплетавшей ею же запутанный клубок? Можно было сразу начать с конца, дабы получить выверенный и интересный сюжет. Однако, Петрушевская, остаётся думать только так, созидала повествование по мере написания, не совсем сообразуясь, куда её выведет кривизна канвы.

Обязательно упомянем скабрёзности в тексте и обсценную лексику. Произведение от этого вышло довольно вульгарным. Отчего совершенно непонятно, кому Людмила желала адресовать книгу. Девушки и юноши такого не станут читать, даже понимая присущую тексту подростковость. Ценители женских романов и подавно — столь низкого пошиба откровенность им не нужна. Мужчинам и вовсе сия история преступлений противопоказана, дабы они несправедливо не кляли женские романы. Остаётся возраст возраста самой писательницы. Но и тут недоразумение. Не складывается впечатление, будто бабушки и дедушки начнут читать такое. Они лучше включат Второй канал, там всё тоже самое, зато нет бессмысленного стремления делать мужских персонажей непотопляемо брутальными, а женских — обовечивать.

Осталось определиться с признанием общественности. Кто не интересуется творчеством Людмилы, тот, опять же необязательно, следит за литературной премией «Новая словесность». Что же, произведение Петрушевской полностью укладывается в заданные рамки. Причём выделили её не жюри и читатели, а некое критическое сообщество, видимо основательно пропитанное как раз рамками премии, ибо не следовало оставлять «Новую словесность» без современного абсурда. Лишь кажется, якобы содержание отдаёт новаторством. Придётся разочаровать премиальный комитет. В подобном духе писали и пишут, может быть не в России, но делают то осознанно, не прыгая с одного персонажа на другого, боясь упустить момент, после чего не получится вернуться назад.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зачем описывать то будущее, которое итак очевидно? И зачем подменять действительность иллюзорностью, тогда как всё ясно и без надумывания? Надо ли говорить, что Пелевин пошёл не по своему пути? Он взялся отразить такое, чему давно дал оценку Джон Голсуорси в «Саге о Форсайтах». Не некий гипс из вчера, будто неожиданно ставший завтра стоить баснословные деньги, а всякий предмет, какого не будь он назначения, получает завышенную оценку, тем позволяя в обществе формироваться тяге к определённым вещам. Ежели к тому же гипсу приклеить ярлык с суммой во много нулей, а затем его купить, солидно переплатив, причём так поступить не один раз, а раз десять, тем приковав интерес прочих лиц, тогда породишь гидру, способную продолжать существовать самостоятельно. Но таков зачин о содержании очередного ежегодного романа Пелевина, прочее же — вольная фантазия раскрепостившегося человека, явно вдохновлённого фильмами, наподобие «Разрушителя» со Сталлоне, Снайпсом и Буллок, причём снятого за двадцать четыре года до написания «iPhuck 10″. Получается, человек четверть века имеет однотипные мечты, о чём Пелевин и стремился напомнить.

Есть ещё один слой в повествовании, преследующий человека ещё больше лет. Речь о создании искусственного интеллекта, способного быть автономным, самостоятельно мыслить и к чему-то стремиться. Собственно, о подобном думали ещё в шестидесятых, стоило компьютерам стать предметом достояния в меру широкой массы людей. Пусть уже с полвека назад человек предполагал не совсем привычное. Пелевину того не требовалось. Он дополнил будущее виртуальной реальностью, где всему даётся возможность существовать вне привязки к настоящему. Там интеллект людей способен на равных общаться с искусственным, притом за каждым тянется собственный след, позволяющий отследить перемещения.

Иное дело, сделать главным героем повествования программу, наделённую умением писать псевдохудожественные произведения, основанные на фиксировании всего с ней случающегося. Ведь программа не станет лгать, отразив истину без украшательства. Впрочем, работая над романом, Пелевин потерял сюжетную линию, переключившись с набивших оскомину мечтаний о будущем к средней испорченности детективу, объясняя исходную ситуацию канвы по ходу им придуманными деталями. Не создавая нового, шокируя эротическими сценами, Пелевин выходил к финалу, уподобив рассказанное прежде макулатуре. Насколько нужно было внимать тому, что обратилось в пепел? Тут скорее риторический вопрос, поскольку смысловое наполнение основной части произведений Пелевина неизменно стремится выйти за пределы нуля на протяжении некоторого количества первых страниц, неизменно возвращаясь в исходное состояние в последующем, ибо опять задумка заглохла.

Раскрыть проблематику наполнения романа просто. Будучи должным остаться в форме рассказа, либо повести, сюжет дополнился размышлениями и посторонними сценами, оказавшись в итоге претендующим на отнесение к крупной литературной форме. Приходится вновь об этом напоминать, иначе не получится. И если кому-то думается иначе, всё у него ещё впереди. Богатство культурного достояния неизмеримо велико, чтобы одному произведению придавать значение. Не зная больше нужного, читатель останется удовлетворён. Но нужно смотреть шире, не зацикливаясь. Как было прежде сказано, Пелевин повторил и без него бывшее известным, так отчего радоваться фантазиям о виртуальном интиме? Таковым не меньше лет, чем творческой деятельности Пелевина, а то и более.

О прочих сюжетных слоях можно умолчать. Зачем излишне омрачаться, находя моменты, известные по произведениям других писателей. Будь Пелевин честен до конца, он бы указал список вдохновителей, как склонны делать некоторые авторы, хотя бы высказывая благодарность тем, на кого они опирались, создавая собственный литературный труд.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Написать книгу памяти — важно! Но для кого её писать? Для узкого круга родственников или для сведения большинства? Так ли важно, какой размер таза был у предка? Или какого рода смысл в оглашении срока наступления первых месячных? О чём-то всё-таки следовало умолчать. Но раз решено сделать историю семьи достоянием общественности, то насколько оправдано показывать другим письма, не предназначавшиеся для оглашения? И насколько важно говорить о нежелании узнавать о судьбе связанных с тобой людей? Пусть подобных тебе много, но ты не желаешь с ними знакомиться. Пусть для тех, кого Мария Степанова не знала, станет откровением информация, ею сообщённая на страницах «Памяти памяти».

Начинает Мария с обыденности. Даётся представление о недалёких временах — начале XXI века. Надо постирать бельё, потом куда-то пойти, ждать автобус, после размышлять об исторической родине где-то в районе литературно знаменитого Арзамаса. Как раз туда предстоит отправиться, как бы того не хотелось. А попав в те края, решить, как важно написать книгу воспоминаний, сопроводив собственный поток сознания фрагментами жизни прежде живших людей. Тогда и начинается открываться для читателя книга памяти, бросающая его от даты к дате, от человека к человеку, не давая общего представления и не подразумевая ничего, кроме осознания факта прикосновения к не должному быть потревоженным его взглядом.

Оживает на страницах мнение о прошлом. Показываются мыслители былых дней, жившие собственными печальными судьбами, горевшие присущими им страстями и сгоравшие от переизбытка чувств. Плавится на страницах мысль Цветаевой, пышет жаром Мандельштам, готовится стрелять по своим из пулемёта Хармс. Возникают образы Одессы — города колоритных контрастов. И всюду разбросаны немецкие куклы, имевшие особого рода значение, связанное с доступностью их приобретения.

В стороне ото всего этого продолжает находиться читатель. Он не должен понять, почему именно ему полагается знакомиться с чужими жизнями, до которых он никогда бы не прикоснулся. Может быть, стань Мария Степанова именитым человеком, достойным громкой памяти о ней, тогда как раз её «Памяти памяти» станет кладезем сведений для биографов. Пока такого не наблюдается. Знакомиться с её произведением — нечто вроде проявления симпатии к соседу, а то и просто к случайному человеку с улицы, о котором тебе вовсе не важно знать подробностей, но он тебе настойчиво советует познакомиться с историей его рода, для чего вручает альбом из портретов, принуждая присесть и просмотреть всё его содержание, пока он будет в качестве нарратора повествовать обо всём, сокрытом внутри.

Читателю не станут близки действующие лица воспоминаний Марии: ни Гинзбурги, ни Степановы, ни Гуревичи. Ежели кто из них уже известен, то о тех Мария не скажет ничего доброго, предпочтя упомянуть лишь факт присутствия связи, толком не имеющей к её предкам отношения. Вообще не важно, что происходит сейчас, как это соотносится с прошлым. Мария готова обращаться к былым дням, не позволяя прикасаться к своему настоящему. Читатель это должен обязательно усвоить. Видеть жизнь прежде живших ему дозволяется, тогда как до прочего ему дела быть не должно.

Хорошо иметь деятельных предков, оставивших по себе воспоминания. Можно взять их письма, прочитать и составить собственное представление о них. К сожалению, такое доступно не всем. Более того, это практически удел многих семей, живущих без прошлого. Может потому и возникает обида, когда кто-то, вроде Марии Степановой, может хранить память, а кому-то такого наследия не досталось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Посиделки за чаем с лимоном начинаются. Речь пойдёт о Петровых. Они — Петровы — с виду обыкновенные люди, живущие присущими им страстями, чаще всего выраженными стремлением о чём-то размышлять. Темы допускаются разные: от политики до проблем взросления, от принятия на веру каждой глупости до непробиваемого скептицизма. И где-то на фоне бродит грипп, будто бы заразное заболевание, а на деле — одна из причин беспокойства, не позволяющая ощущать окружающее пространство в качестве доступной для существования среды. Рецептов счастья в действительности не бывает. Но Сальников нашёл, чем порадовать читателя. В наставительной манере, оглашая сентенцию за сентенцией, он поведёт разговор о семействе без прошлого. Всё из-за того, что Петровы вышли частью из детдома и частью из татар, теперь они не могут понять, кем всё-таки являются, ни с чем не умея себя соотнести.

О чём говорит Сальников? Отнюдь не о погоде, как то принято в приличном обществе. Алексей сразу начинает с политических аспектов настоящего. Об ином обычно люди и не говорят между собой, особенно собравшись мужской компанией. Кто там у власти? Чем он занимается? Насколько сходится пропорция обещанного и сделанного? И приходит Сальников к неутешительному выводу — политика равносильна лотерее, следовательно нет нужды выбирать, лучше довериться слепому жребию, так как особой разницы электорат не почувствует. Прав ли Алексей? Читатель обязательно над этим задумается. И придёт к неутешительному выводу, зная, никто не желает расставаться с властью, значит всё сделает для её закрепления. Это сегодня лотерея, а завтра случится её отмена, стоит обрести полномочия здравомыслящему человеку, осознающему, какая чехарда произойдёт, стоит выпустить политику из рук. В России иначе нельзя.

О чём ещё говорит Сальников? Он вспоминает детские годы. Для Алексея важна такая особенность мировосприятия, заключающаяся в неприятии глупых положений. Например, у него есть пакет и клей. Какой из этого должен быть сделан вывод? Правильно, речь должна коснуться вредных для здоровья мероприятий. Но ничего подобного Сальников сам о себе не думает, до таких мыслей доходят окружающие, либо те, кого он склонен таковыми считать. На самом деле, большинству безразлично, какая связь между пакетом, клеем и молодым человеком, ежели это не совмещается в единый момент в определённой позе. Разве такое можно допустить современному писателю? Нет, нужно обязательно раздуть предположения до небес. Чем, собственно, общество склонно увлекаться. Вернее, те индивидуумы, предпочитающие к тому же обсуждать политику. Кому-то на досуге нечем заняться, кроме как языком чесать.

Говорит Сальников и про сумасшедших. Казалось бы, встретил фрика, забудь его. Но к чему имеешь тягу сам, то аналогично тянется и к тебе. Алексей продолжил показывать Петровых со стороны их мнительности. Даже случись кому-то говорить с самим собой, ни к кому не обращаясь, герои повествования то примут на свой счёт. Хуже не бывает: подумает читатель. Только не бывает ли хуже? Почему вообще всему следует придавать такое пристальное внимание? Всё элементарно объясняется — нужно о чём-то писать. Вот и сваливаются на Петровых невразумительные ситуации, вполне вероятно в качестве следствия особенностей их мышления.

Не олигофрены ли кругом? Подумает читатель снова. Всё у действующих лиц произведения Алексея Сальникова доведено до крайности. Они либо во всём сомневаются, либо идут напролом, забыв о самосохранении. На выходе получается картина из набора глав, где каждый Петров представлен отдельно. А вместе с тем вполне допустимо перестроить содержание в ином порядке, как на страницах предстанет единый Петров, проходящий через разные этапы взросления.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сорокин прав — в будущем обязательно начнут сжигать книги. И не приходится удивляться, если первым такой участи удостоится литературное наследие его самого. А так как страницы «Манараги» повествуют о процессе сжигания, приравненного к особого рода кулинарным изыскам, то Сорокин быстро окажется невостребованным, скорее всего используемым для приготовления в уличных забегаловках, либо в качестве пробы на блюдах, которые не предназначаются в пищу или послужат материалом для заготовок животным. И никаких революционных идей, касательно изготовления идентичных копий фолиантов прошлого. Просто когда-нибудь на планете не останется ничего, что может гореть, кроме разве только книг. Впору вспомнить об Александрийской библиотеке, дабы осознать, насколько порою люди оказываются гуманными, уничтожая литературу — в большинстве случаев ничего ценного не содержащую.

Стоит ли говорить о манере письма Сорокина снова? Всё тот же абсурд, не содержащий и грамма смысла. Безусловно, въедливый читатель обязательно найдёт, за счёт чего ему следует ценить творчество данного писателя. Измыслит такое же абсурдное предположение, равное по значению изысканиям Сорокина. Ведь это так просто — объявить, будто всё должно быть очевидным. Однако, очевидно лишь отсутствие здравого смысла. Таковое понимание не является минусом — всего-то особенность авторского изложения. Причём для определённого читателя довольно пленительная.

При чтении книг Сорокина лучше забыть о дне сегодняшнем. И об абсурде стоит забыть обязательно. Всё, о чём говорит Сорокин, является будущим. Пусть потомки судят, взирая с высоты своей колокольни. Ещё окажется, недооценённый кем-то из современников, Сорокин предвещал грядущее, ставшее именно таким, каким он его представлял на страницах книг. В любом случае, утопиям нет места, пока читатель внимает очередным антиутопическим представлениям. Причём каждый раз понимает — мир антиутопичен до той поры, пока не примиришься с действительностью. И для этого не надо заглядывать в будущее, достаточно взглянуть на нынешнее время.

Но будущее оправдывает любые мысли. Прикрывшись ширмой ещё не случившегося, можешь сообщать какой угодно сюжет. И было бы о чём рассказывать! Почему бы для начала не отключить бредогенератор? Чему не бывать. Ежели Сорокин продолжает пользоваться спросом, значит он не сойдёт с выбранного им пути. Он удостаивается в меру хвалебной критики, вызывает восторг у почитателей и получает литературные премии. Сорокин — это новая словесность, уже более ста лет живущая футуризмом. Да вот одна оказия! Пока футуризм не выродился в фашизм, он был позволителен. После того кажется неразумным позволять ему властвовать над умами. Всё очень серьёзно, благо разум отделяет абсурд от должного быть.

Сорокин позволяет действующим лицам сжигать книги. Они живут этим, и едят, готовя на тлеющих страницах. Ничего экстраординарного. Хотя бы не гвоздь, забиваемый в голову ради получения наслаждения. И не сладкий леденец в виде чего-то. Но такой же своеобразный изыск, оригинальностью не пахнущий. Сорокин в очередной раз повторился, меняя способ введения в организм наркотических веществ. Казалось бы, будущее за искажением реальности инструментальными методами, вроде погружения в виртуальную реальность. Так оно и будет. Один Сорокин предпочитает отказываться от очевидного, стремясь загнать человечество в пещеры, заставив сидеть у костра и бояться отбрасываемых языками пламени теней.

Беда человека — жить завтрашним днём. Все кормят обещаниями. Завтра будет лучше. К такому-то году надо сделать так-то. Всем безразлично, как прозябают люди сегодня. И Сорокину безразлично. Почему бы не совершить запланированное сейчас? Всем хорошо известно — за обещанием обычно ничего нет, кроме обещания. Потому какой толк от «Манараги»? Пустая иллюзия на воде.

Автор: Константин Трунин

» Read more