trounin.ru

Имени Василия Тредиаковского звучать много громче, выбирай он для перевода литературные труды, судьба которых не сложилась бы столь печально для российского обывателя. Пусть его имя оставалось на слуху у современников, да и поныне оно гремит из-за споров вокруг русского языка и стихосложения с Сумароковым и Ломоносовым, сам он остаётся мало кем из потомков воспринимаем. Считается, что основная его работа — это перевод сочинений Шарля Роллена: десятитомной «Древней истории» и пятнадцатитомной «Римской истории». Но судьба трудов Роллена осталась смутной, поныне доступной лишь в вариантах, последний из которых относится к двадцатым годам XIX века. Потому и в отношении Тредиаковского применимо сходное мнение. Прочие переводы почили в аналогичной безвестности, ныне интересные только причастным лицам, и то чаще по роду их обязательств перед необходимостью изучения наследия российских авторов XVIII века.

В 1752 году Василий перевёл первое действие комедии «Евнух» за авторством Теренция. Представленная вниманию событийность произведения скорее должна была навевать на читателя скуку. Потому лучше вспомнить про написанную двумя годами позднее «Феоптию» — оригинальную стихотворную работу Василия, пропитанную философскими воззрениями западных европейцев, в особенности Картезия. Можно даже сказать, что как Лукреций донёс до читателя представления древних греков о мире, таким же образом поступил Тредиаковский. Основное смысловое содержание, согласно его же названия, обоснование бесспорного существования Бога. Другая часть произведения касалась раскрытия физиологии по Картезию, опять же. Василий стремился просвещать общество? Так или иначе, его задор просуществовал короткий отрезок времени — ныне его деятельность по популяризации науки при обязательной вере в Бога совершенно не ценится.

Есть в критическом активе Василия «Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю» за 1750 года. Тредиаковский крайне негативно выступил в адрес Сумарокова, в мельчайших деталях разобрав его драматургическое произведение «Тресотиниус». В совокупности Василий выразил всю ненависть, с нему испытываемую, указав на огрехи, допускаемые повсеместно, хоть даже взять оды Сумарокова или адаптацию им псалмов. Причём настолько Василий въедливо подошёл, что указывал, где нужно ставить знаки препинания, либо заменять их на иные. Высказавшись в волю, употребляя и такое слово — как «афедрон» (седалище), Василий счёл вполне возможным и такую реакцию на его критику, которая может статься вполне себе похвалой.

Завершить знакомство с творчеством Тредиаковского можно его письмами. Писались они на разных языках. Самое раннее датируется 1731 годом. Василий писал И.-Д. Шумахеру, высказываясь касательно сделанного им перевода «Езды в остров Любви», благодаря за приобретённый экземпляр. В следующих письмах Шумахеру Василий негодовал на мнение общественности, усмотревший в данном произведении развратные моменты, из-за которых молодёжь предастся схожим будто бы отвратительным поступкам.

Сохранилось письмо к императрице Анне Иоанновне от 1740 года. Тредиаковский пожаловался на избиение его кабинет-министром Артемием Волынским, а также последующей экзекуцией, продолжившейся после заключения под стражу. В 1743 году Василий обращался за одолжением к Кантемиру. Последующие письма касались в основном составленного им к тому моменту творческого наследия, вроде печати переведённых исторических томов Шарля Роллена.

Как видно, Тредиаковский оставался среди современников влиятельной фигурой, с чьими творческими порывами редко соглашались. Василий желал творить, неизменно вынужденный сталкиваться с авторитетным мнением оппонентов. Он предпринимал всё новые попытки упрочить весомость собственного суждения, раз за разом терпя поражение. Он так и проиграл борьбу, не сумев расположить к себе ни высших лиц государства, ни простого читателя. Да и потомок о нём практически ничего не знает. Но достаточно и того, что о нём вообще помнят. Уже это хорошо.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литература многогранна, но писателю следует выбирать не грани, а одну из плоскостей, как и читателю интерпретировать текст не с граней, а с той же плоскости, либо какой иной. Такова литература, требующая определённого восприятия, сколько бы не минуло времени с создания определённого художественного произведения. На этот раз Василий Белов взялся отразить будни советской деревни накануне массовых процессов, связанных со стремлением власти преобразовать жизнь на селе, сделав то для пользы государства. Разумеется, речь идёт о борьбе с кулаками и обязательной коллективизации, когда частные хозяйства объединялись в единое целое с общим имуществом — в колхозы. Пока всё это происходило на добровольных началах. Можно то время считать наполненным позитивными ожиданиями от до того свершившихся перемен. Наконец-то крестьянин получил так долго ожидаемую землю, без которой он оставался в результате отмены крепостного права. Это казалось настолько близким, что никто не ведал, как поиски чуждого элемента на селе принимали всё более обязательный характер. Вскоре суждено свершиться страшному, а пока предстоит наблюдать за пасторалью.

Конечно, Белов лукавит. Он нарисовал на страницах примерно возможную ситуацию. Указанного им села словно не коснулись беды первых лет становления социалистической республики. Просто ушли одни, дав право на землю другим. Без каких-либо продразвёрсток! Случилось идеальное сочетание требуемого. И вот крестьяне зажили на селе, довольные снизошедшей на них вольностью. Зачем Белову потребовалось создавать именно такое впечатление о селе двадцатых годов? А может он сам тогда не ведал, подпитанный мифами советской пропаганды? Он знал лишь о свершившемся крахе крестьянского быта, связанного с курсом проводимой Сталиным политики. А как обстояли дела до того — лишь представил. Как результат — практически утопический образ, та самая пастораль. За единственным исключением — чуждый элемент обязательно будет разыскиваться, ибо среди положительного должно существовать и отрицательное явление.

Неважно, есть чуждые элементы или их нет — следует искать. Читатель понимает, какой размах таковое желание примет после. Дабы не печалить излишне, Белов растянет повествование на долгие страницы, чаще воссоздавая сцены, совершенно ничем не примечательные. Читатель так и решит, наблюдая, например, за карточной игрой, лишённой сути. Согласно её правил: кому достанется красная карта — тот победил, а кому чёрная — проиграл. Вместо краткого описания игрового процесса, Василий надолго остановится на подробностях, не продвигая действия вперед, не сообщая информации к размышлению. Подобных сцен представлено в «Канунах» с излишком.

Белов неизменно стремился показать утопичность представлений крестьян. Когда к ним приходили и заявляли о требованиях, они в ответ показывали газету, где чёрным по белому расписывалась прелесть быта советских граждан. Кто-то требовал искать чуждый элемент? Почему тогда пресса молчит и ни о чём таком не сообщает? Перегибы не касались сознания крестьян, всё они воспринимали за самоуправство отдельно взятых личностей. И ежели кто утверждал о необходимости создания колхоза на селе, его посылали в другие селения, ибо газеты не писали о принудительном порядке. Там сообщалось: всякий добровольно вступает в колхоз, либо не вступает. Поистине, Василий рисовал на страницах золотое время крестьянства… Может такое действительно существовало? Да вот о нём потомки совершенно забыли, воспитанные на обязательной негативной оценке ленинских и сталинских начинаний.

Но переменам обязательно быть. Уже гремела травля троцкистов. Оных выискивать принялись и на селе. Когда сельчане отказывались от добровольного согласия с политикой власти на местах, им грозило, как минимум, обвинение в симпатиях идеям Троцкого, что для них означало наступление теперь уже мрачных перемен.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучшей доли не бывает — всякая доля плоха в той или иной степени. Её восприятие зависит от способности согласиться с ниспосылаемым судьбой. Принято думать, гражданская война принесла для России горе. Но разве когда-то россияне жили вне обоюдного противостояния? С древнейших времён люди внутри очерченных за Россией границ ходят по острию ножа друг к другу. Была ли Русь — случалась взаимная резня. Будучи под монголами — били в спину не стесняясь. И даже достигнув благополучия при Иване Великом, уже при Иване Грозном потонули в собственной крови. Не говоря уже о Смутном времени, а также закабалении при Романовых правителями религии, а верхами — низов. Всяк всякому приходился за врага, пока не случилось развала монархии. И тогда Россия продолжила жить во взаимной ненависти. Да не о России тут следовало вести речь. Человек, что волк среди волков. Он такой же волк, как окружающие его волки. Ему не видать лучшей доли ни при социалистическом режиме сталинской диктатуры, ни при колониальном строе Третьей Французской республики. Потому и показал Михальский судьбы одной семьи при различных обстоятельствах. Счастье ведь всегда возможно — нужно его лишь хотеть, не отказываясь видеть благое при самом чёрном осознании действительности.

Чем не пример, представленная вниманию мать-дворянка? Он осталась одна в стране советов на руках с малолетней дочерью. Но жить, ощущая себя побеждённой, она не желала. Нет, не срывался ропот с её уст. Она хранила молчание, став для всех представителем этноса малороссов. Зная ворох языков, делала вид, будто кроме украинского ничего более не разумеет, интуитивно понимая лишь говор русских. Счастье она видела в становлении дочери. И дочь ничего не знала о прошлом, храня твёрдую уверенность в справедливости происходящего. Ей не говорили о былом — о величии павшей империи. Наоборот, Советский Союз — это то государство, где каждому обеспечен почёт и уважение. И Михальский в этом не лукавил. Не случится пока ещё травли всесоюзного масштаба, не смешают советских граждан с грязью. Есть чему продолжать радоваться. Это одна сторона.

Другая сторона — французский Тунис. К его берегам отбыли корабли под руководством Врангеля. Среди находящихся на борту — девочка-сирота. Она, на минутку нужно задуматься, дочь той ранее упомянутой дворянки. Сойдя с берега России, произошло семейное расставание едва ли не навсегда. И ведь должна быть та девочка счастливой, коли избежала безумия сограждан, согласившихся жить под ожиданием наступления коммунизма. Но она будет взрослеть, и будет настолько же счастливой, как её сестра в Советском Союзе. Она станет успешной, легко взбираясь по карьерной лестнице. И ей было невдомёк, в лапы каких волков она изначально попала. Нет, не радостными были распахнутые объятия французов, согласившихся принять беженцев. Отнюдь, вне людского внимания оказалась суровая реальность — русских приняли, чтобы продать всё ими привезённое. И даже корабли пойдут на слом, ибо такова цена за право жить среди волков, выдающих себя за людей.

Так чья доля лучше? Девочки, оставшейся в Советском Союзе, должной вскоре столкнуться с оскалом жизни? Или её сестры, столкнувшейся с оскалом иного рода, вынужденная принять необходимость смирения? Они росли среди волков, и начинают понимать волчью суть человечества, и вот-вот уже сами станут волками, ибо ежели откажешься бороться за своё мнение, тогда будешь забит: хорошо, если просто останешься в живых. Как будут развиваться события дальше? Михальский не остановился на «Весне в Карфагене», он продолжил писать о судьбе русской эмиграции первой волны.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Гиммельфарб создал мнение — Эмиль Золя писал эротику и слыл за порнографа. Создав, сам же начал подобное утверждение разрушать. Не стал ли Борис делиться с читателем собственной точкой зрения? Он сам сознаётся — наследие французского классика осилить невозможно. Чем неимоверно лукавил. Золя создал не так уж много. Другое дело, что на русский язык он мог быть к 1930 году переведён довольно плохо. Как же исправить ситуацию? Например, написать биографию, представив Эмиля в качестве предвестника социалистической революции. И пусть Золя будет назван только утопистом, зато к нему обязательно следует обращаться гражданам Советского Союза. Потому не должно быть слухов! Лучше заменить знание о чём-то со слов других на выработку личного мнения, посредством знакомства с первоисточником.

Золя — это, прежде всего, обозреватель времени правления Наполеона III. Почти не осталось жизненный сферы, в которую Эмиль не заглянул. На страницах его произведений оживал и сам президент-император, были задействованы и стремящиеся жить за счёт чужого горя, в том числе и ушлые люди, готовые объегорить каждого, лишь бы иметь с того выгоду. Но больше Золя принято ценить за обнажение проблем социального дна. Французы тогда стремились к борьбе за классовые права? Гиммельфарб в таком предположении уверен. Как-то позабыл он про иную страсть французов — в течение ста лет не угасавшее желание объединиться в коммуну. Вот при таких обстоятельствах и вырисовывался портрет Золя, чтобы перейти к изучению оставленного им в наследие человечеству творчества.

Борис предпочёл уделить внимание циклу «Ругон-Маккары». Подробно, смакуя нюансы, разбираясь с каждой деталью, для читателя сплеталось представление о литературном труде Эмиля Золя. Чем полезно именно подобное изложение? Можно лишить себя удовольствия непосредственного знакомства с текстами, согласившись принять авторскую интерпретацию исследователя. Но разве будет виден сам автор? Ответ очевиден: нет. Если о чём и узнает читатель, так это о предпочтениях биографа, желающего утвердиться в одном или разубедить в чём-то других. Оттого и упоминал Гиммельфарб восприятие Золя современниками в качестве создателя эротических романов, тогда как ничего подобного и близко нет. Впрочем, а было ли вообще таковое мнение? Пара романов ведь не может служить характеристикой для творческого наследия вообще.

Для Бориса Эмиль — утопист. Читатель должен знать о романе Золя «Труд», где показано прекрасное будущее — рай для общества. На нём и основывал свои утверждения Гиммельфарб. Может Эмиль и допустил вольную трактовку обязательного к свершению коммунистического будущего, в котором каждому воздастся по потребностям — никто тем не будет обижен. Борис это воспринял утопией. Почему? Остаётся предполагать. Может не стремились советские граждане к подобному, желая видеть своё будущее каким-то иным, либо Гиммельфарб вовсе в подобное не верил.

Говоря о Золя, считается нужным рассказать о деле Дрейфуса. Борис к нему не проявил интереса. Ему показалось лишним говорить о чём-то сверх сообщённого. Если его интересовала жизнь писателя — хватит краткой справки о детстве и о первых шагах на литературном поприще. Дальше имели значение сугубо идеи, к чему и обратился с желанием разобраться Борис Гиммельфарб. Не скажешь, чтобы у него получилось создать для читателя верное восприятие Эмиля Золя. Скорее нужно вернуться к тому, с чего начинался разговор о монографии — создано определённое мнение, должное быть разрушенным. Собственно, Борис мнение создал и старательно его разрушал. Симпатий к Золя он совершенно не испытывал. И антипатий он не имел. Просто сообщил, может быть, о чём его попросили.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэтом быть не просто, поэтом сложно быть, а кажется иначе — всякий может в рифму говорить. И говорят ведь люди, не задумываясь говорят, себя нахваливая, невзирая, что их позор задором смят. Им мнится многое, и что же из того? Хватаются за всякое — хватаются за всё! Они — сочинители, таково прозвание должно быть им. Мало в рифму слагать, чтобы поэтом стало больше одним. Отнюдь, есть правила — их нужно соблюдать. А где нет правил — там их нужно создавать. Из ничего рождается поэзия, приходит в этот мир, негласно и неясно проявляется для человечества кумир. Но это громко сказано, а на деле как? Разве тот мастер, кто рифмовать мастак? Отнюдь, да спор о том — бесплодный разговор. Кому-то нравится, и это кто-то не учёл. Потому оставим распри, приблизимся к тому, чьё имя громко прозвучало, хоть и годы прошли — всё былое изничтожено, словно пропало.

Новелла Матвеева — бард (мнение есть), её сборник поэзии «Жасмин» — для обывателя в прочтении честь. Так ли оно? Стоит углубиться. Видится многое, но чтением не получилось насладиться. За всё бралась Новелла, всему внимание уделяла — от пятидесятых годов к современности протянулось событий немало. Из залежей те стихи, найдены они и в сборник вошли. И про жасмин в строках много, как про характер человека, так и про ему подобные цветы. Всё прочее, опустим излишние детали, поймёт сторонний читатель едва ли. Нужно знать Матвееву, с нею говорить, ведь суждено её стихи забыть. «Жасмин» — отголоски её бытия, и не зная поэта, как настроишь себя?

Смотрела Новелла назад, мифы созерцала, о золотом руне и аргонавтах она рассуждала. Видела в Ясоне странника богов, шедшего к востоку в поисках кавказских берегов. Потом смещался Новеллы взгляд, уже он пламенем объят. Узрела врачевания грехи, врачу велела удлинять людские дни. Не пациент пред ним, а равный ему, относись, доктор, к тебе обратившему — как к себе самому! И вновь смягчился взор, замечен Новеллой пузырь мыльный — горемыка по жизни, он на воле, но на ветер пущен он как ссыльный. Обречён на смерть, может того не желал, мылом бывший — не сам себя он для воздушной среды создавал.

И снова укор от Матвеевой звучен, читатель довольно от нотаций Новеллы измучен. Ругается поэт на людскую лень — не различают глаза ни ночи, ни день. Вместо прогулок — без оглядки бег. Где тут увидишь отражаемый свет? Вместо природы за окном размазня, оставляет холодным сердце за экраном война. И в подобном духе ведёт Новелла с читателем разговор, выражая каждый раз новый укор. Но стоит и поэту сказать огорчающих слов, коли рифма становится похожей на «плов». Берёт Матвеева «сырок» — к нему созвучие «сурок». В такой вот манере, не останавливаясь и на миг, сочиняла Новелла новый свой стих.

Когда вдохновение от злости на мир угасало, находилось то, из-за чего на душе легко поэта стало. Бралась за прозу, читая гринов Зурбаган, сама будто поселялась, уносилось сознание к его степям и горам. О Шекспире могла Новелла стихи сочинять, то есть не могла страсти к поэзии никак вовсе унять. В итоге получился сборник, опубликованный на радость друзьям, пришёлся он по нраву и прочим чинам. Выделен «Жасмин» на уровне государства, до проявления к прочим сборникам стихов коварства. С той поры поэты за сборники госпремий не получали, и получат в ближайшие десятилетия едва ли.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Выродившийся нигилизм напугал общество! Раньше нигилисты шли в никуда. Они представлялись аморфной массой, не способной продолжить дела прежних поколений, добровольно согласившиеся подпасть под влияние ниспосылаемого на них. Но вдруг. Практически из ниоткуда. А может никто не следил за развитием брожения мысли в умах молодёжи, грянуло убийство студента Иванова, к 1871 году ставшее громко звучащим Нечаевским делом. Общество начало осознавать — какая напасть грозит дальнейшему спокойному существованию под крылом царя-реформатора Александра II. Достоевский после по мотивам напишет «Бесов», а Лесков уже спешно создавал роман «На ножах». Чего только ему не пришлось испытать, ибо замысел встречал повсеместное сопротивление, в том числе и в издававшем произведение журнале «Русский вестник». Ещё не успело сформироваться устойчивого мнения касательно произошедшего события, судебное разбирательство только готовилось, не став широким достоянием общественности. Читатель не желал принять романа на подобную тему. Всё-таки не мог выродиться нигилизм. Общество, как всегда, успокаивало себя отказом видеть очевидное. Что же, таковая слепота приведёт к самым печальным последствиям уже через одиннадцать лет, а пока Лесков спешно писал «На ножах», оказавшись на этот раз небывало многоречивым.

На самом деле, при громкости сообщаемой информации о замысле Лескова, сам роман вышел на удручение блеклым. Николай не писал в сжатой форме, сообщая информацию по существу. Он опять напомнил манеру изложения, испробованную на другом громком его произведении — «Некуда». Смысл у него прятался не между строк, а должен был быть отжат из сообщаемых слов, из-за обилия которых такое действие сделать довольно затруднительно. Всё-таки, Лесков взялся за важную тему, позволяя читателю истомиться ожиданием развития событий. Пока предстояло внимать сытой жизни молодой дамы, имеющей всё ей требуемое. К такой с пустыми просьбами подходить бессмысленно. Однако, ход мысли заранее ошибочен. Наоборот, кому всего хватает, тому недостаёт острых впечатлений. Но даже если и этого в избытке, тогда огонь в глазах зажжёт пробуждение памяти о былом. Так на страницах романа подготавливается трагедия, близко сходная с уже тут упомянутым Нечаевским делом.

Когда не видишь смысла в жизни, начинаешь творить непотребства. Вот кого показал теперь Лесков? В его героях присутствует истинная отрешённость от всего, смешанная со стремлением к самоуничтожению. Всему следует быть повергнутым во прах. Потому не возникает жалости даже к себе. Быть убитым? Это не станет проблемой. Даже лучше — нигилист специально полезет на рожон. Его попросят кого-то задушить? Задушит! Сперва он свернёт шею животному, а там — в перспективе — и человеку. Как же это следует трактовать?

Очень просто. Изначально являясь аморфной массой, то есть сохраняя нейтралитет абсолютно ко всему, нигилистическое течение мысли перешло к следующему значению с отрицательным знаком. Так родилось движение, ежели как и именуемое, то скорее анархией. Для современников Лескова оно пока ещё оставалось выродившимся нигилизмом, хотя существование радикализма в отношении его под большим сомнением. Историю не перепишешь, потому нужно остановиться на том факте, что социальный взрыв произошёл, а его взрывная волна захватывала умы молодёжи. Скоро во всю развернётся террор различных движений народовольцев. Пока же общество даже не понимало, каким будет суд по Нечаевскому делу.

Ум бродит вне связи с разумом — яркая характеристика для идей, отрицающих плавный переход от одного состояния к другому. Десять лет — это малый срок, чтобы сформироваться единой мысли для многих людей. А вот лет через тридцать-сорок выродившийся нигилизм точно дозреет до масштабного противодействия государственному режиму. Впрочем, так далеко заглядывать не стоит — в 1869 году был сделан самый первый шаг.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Должно быть очевидно, в одиночку не создашь вороха прекрасных мгновений. Будь хоть семи пядей во лбу, требуется потрясающая гениальность, позволяющая писать так, словно это является для тебя воздухом. Да мало писать, ибо результат всякой жизнедеятельности известен — это отравляющие организм вещества. Примерно так же происходит и с гениальными людьми, вынужденными выбрасывать из себя абсолютно все мысли, невзирая на их качество. Обрадовав читателя предисловием и «Утром жениха и утром невесты», Полевой дополнял первую часть «Нового живописца общества и литературы» по остаточному принципу. Он испытывал необходимость иметь материал, не придавая значения его достоинству. Это надо понимать и так, что неважен продукт, который ты взялся продавать, главное озаботиться его реализацией. Потому и есть частично привлекающее внимание в содержании, тогда как большая часть скорее всего современниками Николая пролистывалась.

Сразу после предисловия издание давало возможность ознакомиться с пасторальной беллетристикой «Новый год», отдельно датированной 1826 годом. Без проявления особой фантазии, сугубо созидая по принципу отражения увиденного, Полевой дал читателю почувствовать ожидание чего-то стоящего. Следом за «Новым годом» располагалось сатирическое произведение «Утро жениха и утро невесты», окончательно настроившее читателя на нужный Николаю лад. Однако, далее возник провал. Развлечь читателя Полевой уже не мог, воспользовавшись тем самым остаточным принципом. Он наполнил издание до должного уровня, и настала пора задуматься о привлечении внимания. И всё же нужно кратко вспомнить, чем Полевой дополнил содержание.

Обличение пороков общества продолжилось беседой «Людские советы. Небольшое драматическое представление, какие разыгрываются перед нашими глазами всякий день». Действие построено вокруг проблем А., спрашивавшего совет у дяди, тёти и друга. Те отвечали ему в нравственно-наставительной манере. А вот следующая работа «Жена и должность, должность и жена. Происшествие выдуманное и никогда небывалое, а потому и представляемое в виде водевиля» уже истинно веселило читателя. Подумать только, чета помещиков приехала на приём к знатному вельможе, надеясь изыскать карьерный рост для отца семейства. Остальное — фривольность осуждаемых женских нравов, превративших действие в фарс.

Следующее произведение — «Снимки с того, что иногда встречается в свете». Полевой взял два события, зафиксировав их для читателя. В первом он показал существование почтенных людей, оказывающихся гнилыми. Во втором — обсудил проблематику синекуры, доступной малому кругу, противопоставляемой действительно важному труду, традиционно оцениваемому крайне низко. Николай открытым текстом сказал, что лучше стать чиновником, тем облегчив существование, гарантирующее безбедную жизнь. Но подобный стиль изложения не совсем нравится читателю. Причина в необходимости самостоятельно раскрывать порочность обстоятельств, нежели видеть их предварительно разжёванными. Полевой словно опасался, будто его не поймут, поэтому неизменно писал открытым текстом.

Произведением «Гостья после бала. Аллегорическая сказка» Николай напомнил про существование совести. Про неё же повёл речь в повествовании «Самые обыкновенные события», где показано, как много не делай для других, всё равно виноватым окажешься. Дополняют содержание «Два письма от Авдея Фомича Прицепкина к Карпу Ефремовичу Ухорезову», в том числе и раздел «Всякая всячина», вместивший разное, особенно примечательное анекдотами про Наполеона. Читателю задавался вопрос: ежели Наполеон так неумерен в аппетитах, то, если он умерил бы аппетиты, был бы он тогда на троне? Кроме того, Николай делится мыслями о том, что такое излишество, учтивость, этикет и о прочем.

Ещё раз нужно повторить, самостоятельно создавать такой объём информации трудно, тем более с требуемой от автора регулярностью. Впрочем, в подобном духе трудились, например, английские литераторы. Правда они прославились написанием протяжённых историй. В случае Полевого оказалось несколько иначе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Самое яркое произведение первой части «Нового живописца общества и литературы» — это «Утро жениха и утро невесты», где читатель должен был узнать, как ныне стало принято не жениться или выходить замуж, а «сделать прекрасную партию». Как же прогнило всё кругом, ежели создаваемый во имя будущего счастья брак, зиждется на меркантильных принципах. То есть обе стороны ожидаемого супружества словно не замечают происходящего вокруг, неизвестно для чего веруя в удачно выпавший шанс разрешить все проблемы разом, связав себя семейными обязательствами. Вот к тому то и вёл речь Полевой, что ничего подобного не произойдёт. Тут скорее вспомнятся пушкинские строки — я сам обманываться рад — написанные незадолго до сатирического пасса Николая. В схожих ситуациях оказываются оба — жених и невеста. Каждый из них желает выгадать, а не деле становится заложником ситуации. Было бы интересно посмотреть на продолжение совместной жизни таковых людей, но, думается, там сплошная взаимная ненависть.

Итак, рассказчику довелось побывать в Москве. Он — лицо известное. Нет, не так! Он известен по публикациям, тогда как в лицо его могут и не узнать. Вот прибыл он в Москву и сразу же был приглашён к некоему товарищу, тот желал ему выразить своё почтение, по случаю обрадовав ожидаемым событием — он готовится «сделать прекрасную партию». Сие намерение похвально, да рассказчик не понимал — какой резон ему быть причастным, коли он жениха видит в первый раз. И тот, надо сказать, не имел представления о внешности приглашённого к нему известного человека. Ему хватило знания о громкости имени, тогда как цель имел довольно прозаическую. Окажется, жених желал занять крупную сумму. Не поразительно ли это? Выдернуть из жизни человека, чтобы без стеснения потребовать с него денег? Буквально! Потребовать! Слово «попросить» тут вовсе неуместно. Ох уж эти времена и нравы желающих «сделать прекрасную партию», надеющихся после окупить затраты на свадебное торжество.

Рассказчик не был скуп, он бы может и дал взаймы, и может даже под процент. Чего сделать не успел. Жених сразу предупредил его — ему уже знакомый делал предложение, потребовав огромный процент за заём. С таким человеком он решительно не желает продолжать знакомство. А коли и рассказчик не желает ему дать взаймы, то на кой чёрт он нужен? Мягко говоря, пусть идёт, куда прежде шёл. И рассказчик пойдёт, будучи перехвачен неким князем.

Кто же тот князь? Удивительное совпадение — отец невесты. Имея четырёх дочерей, он желает избавиться хотя бы от одной. К тому же случилась радость — её возжелал молодой человек, способный из своих средств покрыть свадебные издержки. Что он сам даст? Помимо дочери самую малость — имение в захолустье и пару тысяч крестьянских душ, а то и вовсе менее того. Что осталось думать рассказчику? О тлетворности сущего — прозябающего в бесцельности, постоянно надеясь выгадать за счёт других, кто в конечном счёте через последних участников цепочки выгадает непосредственно на тебе.

Не позабавил ли общество Полевой? Определённо ему это удалось. Все эти желающие «сделать прекрасную партию» казались ему противными, либо без такового чувства, зато с явным непониманием, зачем закрывать друг другу глаза, при явной необходимости понять — лучшей доли за просто так никто давать не собирается. Безусловно, случается разное. Иная невеста действительно принесёт барыш, да скорее, вместо обещанных за нею крестьян, получишь полный комплект мёртвых душ.

Автор: Константин Трунин

» Read more