trounin.ru

Главный герой Диккенса просто обязан пройти в своём жизненном пути через пансион, без этого у Диккенса не будет клеиться повествование. Совершенно неважно, чем жил человек до пансиона, чем он будет жить после пансиона; главное — это любыми путями заставить главного героя поступить в пансион. Желательно при это лишить человека всего, посулив доверчивому читателю множество бед для хорошего члена общества, никогда не строившего планов по наживанию состояния на чужих бедах. Жизнь изначально настроена против любых проявлений радости, в этом Диккенс из книги в книгу пытается убедить каждого. Делает он это крайне настойчиво, не изменяя самому себе, облекая каждую историю в рамки аквариума с толстыми стенами, где все что-то говорят, но если прислушаться, то понимаешь лишь наличие пустоты без какой-либо конкретной мотивации поступков. Просто люди находятся внутри заданных рамок, совершая красивые движения, делая это размеренно, не придавая значения чему-либо кроме замыслов автора, старавшегося в несколько глав обрадовать читательский мир новым выпуском журнала с продолжением очередной истории. Пришла пора познакомиться с «Холодным домом» — сказкой о Золушке, чья печальная доля начинается со смерти благодетеля, продолжается практически у злой мачехи, половину книги героине предстоит бороться за чистоту рассыпанных злаков, чтобы под конец в стиле Чарльза Диккенса наконец-то обрести счастье. Думаете — это раскрытие сюжета? Отнюдь — это краткое описание практически всех книг писателя.

Как любой писатель, что заботится об отражении собственной жизни в произведениях, давая таким образом более лучшую возможность для понимания происходящего в повествовании; Чарльз Диккенс, кроме введения пансиона, даёт читателю возможность погрузиться в быт судебных разбирательств, к коим и сам писатель был когда-то причастен. Хорошо с этим можно ознакомиться в «Дэвиде Копперфилде», где Диккенс решился вскрыть очередную кровоточащую язву, не дающей покоя, покуда в одном государстве существует несколько судебных систем. «Холодный дом» в этом плане гораздо легче — в сюжете есть только одно толковое разбирательство, которое длится более пятидесяти лет, где всё перемешалось, а количество томов по рассматриваемому делу перевалило едва ли не за восемьсот. Разумеется, всё это касается центрального места книги — Холодного дома, названного так скорее за его печальную участь, сделавшей примерную стоимость много ниже грозящих судебных издержек. Подумать только — пятьдесят лет… эпическая история, о которой Диккенс при всём желании мог рассказывать сто пятьдесят лет, но решил ограничиться лишь самым поверхностным, если, конечно, слово «поверхностно» можно применить к творчеству писателя.

Трудно сказать, действительно ли «Холодный дом» является поворотным моментом в писательском деле Диккенса? Кажется, что ничего не меняется — годы идут, а Диккенс не сходит с проторенного «Посмертными записками Пиквикского клуба» пути. Одно остаётся на месте — это большая форма любого задуманного писателем сюжета. Совсем не имеет значения, что всё это больше напоминает бесконечную историю c меняющимися декорациями, где создатель ничего толком не меняет, пытаясь в меру своих сил отразить происходящие вокруг события. Можно ли назвать «Холодный дом» попыткой написать историю в духе «женских романов»? Опять же нет. Книга настолько пропитана самим Диккенсом, что невозможно пытаться примешать сюда что-то иное, поскольку совершенно понятно — такое творчество нельзя разбавить: оно наработано долгим кропотливым трудом каждодневной работы над собой. Пускай, что такая работа не несла цели что-то изменить, ведь Диккенс был популярен и без этого, а значит нужно было писать в том же духе. Этим Диккенс и занимался.

Жаль, нет центрального отопления. Жаль, нет в книге зимы. Жаль людей, чья книжная полка не раз ломалась от полного собрания сочинений Чарльза Диккенса — для них нужен отдельный стеллаж.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Утрированный вариант мировосприятия через атрофированные возможности воспроизведения окружающего — таковыми представляются читателю мужского пола пара гордости и предубеждения, слитых воедино Джейн Остен (писательницей из прекрасной и далёкой великосветской Британии, где полагалось иметь всё, либо не сотрясать впустую воздух). Можно смело ставить на произведение штамп женской литературы, чтобы оказаться в дураках, ничего не понимающих в литературе. Пока среди людей существуют женщины — до тех пор будет пользоваться спросом печатная продукция, отражающая чувства и эмоции, не имея претензий на что-то большее. Содержание книги оказывается пустым, не способным в поворотные моменты показать наличие твёрдой почвы для проведения чёткого анализа, минуя эфемерные сиюминутные слова, направленные на разговоры ради разговоров, когда никто не занят важным делом, но активно занимается обсуждением надуманных проблем.

Спрос всегда был, он будет дальше только расти. Заниматься переливанием из пустого в порожнее — это любимое занятие многих поколений людей, среди которых оказываются и писатели. Значение Джейн Остен велико, только трудно усвоить сюжет, основанный на непримечательных проблемах, выпестованный из того самого утрированного варианта мировосприятия. Достаточно было взять стандартную для общества ситуацию, отринув практически все отрицательные стороны жизни, давая читателю возможность насладиться дистиллированным текстом, лишив повествование какой-либо привязки к происходящим вокруг героев событиям. Ещё не грянула техническая революция, сама Британия погрязла в застое, чопорность исчезла из речей, балом правит удачный брак, а на большее при чтении надеяться не приходится. Почему гордость, откуда предубеждение? В книге толком не удаётся рассмотреть даже нравов общества, поскольку всё повествование является опытным образцом, запаянным в колбу с подходящим микроклиматом.

Очень трудно читать книгу, где нет динамики, а сюжет более наполнен водой, нежели хотелось бы его видеть на страницах. Всё готов простить, если сумеешь найти действительно важные исторические моменты. Допустим, традиция оставлять женщин без наследства, завещая всё далёким родственникам-мужчинам — это обыденное явление. Никуда при этом не денешь влияние женщин, стремящихся прибрать любое богатство поближе к своим рукам. Обязательно должны быть прописаны бедные родственники, с трудом осознающие, но принимающие всё без лишнего ропота. Вне всяких решительных действий, все без исключения герои, совершают только говорительные движения, полностью ими ограничиваясь. За первым диалогом следует второй, далее третий и четвёртый, а с мёртвой точки всё не сдвигается. Зароненные в душе сомнения просто сами прорастают буйным цветом, радуя читателя хоть такими поползновениями, покуда совсем не одолел сон от мерного хода кресла-качалки.

Презрение ко всему вокруг, чего принято чураться, стараясь максимально отдалиться — именно такой предстаёт читателю Британия времён Джейн Остен. Конечно, каждый писатель отражает события, пропуская их через собственное мировосприятие. Может и было что-то другое, о чём следовало написать, минуя страсти помещиков вокруг наследства, а также всевозможных вариантов поиска хорошей партии, либо достойного для себя положения в обществе. Всё крутится вокруг, казалось бы, самых бытовых проблем, лишённых какого-либо шанса развиться во что-то действительно стоящее. Впрочем, каждый кулик будет хвалить своё болото. Если твой вкус привык видеть другие порядки в обществе, испытывать собственное осознание на тонкостях философических диспутов и решать задачи более крупного масштаба, нежели чья-то рядовая свадьба, то за книги Остен лучше и не браться вообще.

Самое главное — это то, что «Гордость и предубеждение» является безусловной классикой мировой литературы, с которой должен ознакомиться каждый. А вот все возможные выводы из прочитанного будут являться личным делом читателей. Разумеется, мировая классика не ограничивается только произведениями европейских или американских писателей, но многим на это откровенно безразлично. Следовательно, гордость и предубеждение остаются.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Модернизм в искусстве, что пришёл на смену реализму — это наглядно можно увидеть на картинах художников. Сен-Симонисты, а вместе с ними и нигилисты так плотно стали разрушать сложившиеся устои, положив начало полнейшему разрушению всего и вся, доведя в итоге ситуацию до полнейшего абсурда, когда достаточно положить перед человеком простой тетрадный лист, грубо вырванный, ничего на себе не содержащий — апофеоз всего. А если данный лист предварительно заставить плавать в сточной канаве, от чего кроме невыразимого необъяснимого культа новоявленного творчества, дополнительно рождается очередной вид самовыражения. Остаётся только прижать уши от воплей довольных почитателей — их почему-то очень много, что само по себе уже заставляет сомневаться в адекватности развития человеческого миропонимания. В литературе модернизм первых десятилетий XX века выродился в явление потока сознания. Безусловно, мыслями вглубь подсознания писатели улетали и до этого, но такой масштабной плодовитости не было.

Можно ставить памятник Джеймсу Джойсу, национальному достоянию Ирландии, или Герману Гессе, знатному немцу за пределами родины, да многим другим, что позже одарят мир своим нетленным творчеством, толку в котором нет совершенно. Воспринимать мир разными путями: даже хорошо, когда человек это делает. Формируется более понятное личное мнение о поколениях, воспитанных на том или ином способе выражения своих чувств. Действительно, если слог писателя строг и чёток, то ты спокоен за людей, но когда писатель пытается донести до читателя свои собственные переживания, будто записанные на диктофон, при этом в текст идут следом не только слова, но и знаки препинания с отступлениями и переосмыслениями каждой последующей мысли, то тут уже стоит задуматься над самим собой, который не решается поступать аналогичным способом. Каждый читатель может стать писателем, главное не думать и не говорить в пустоту, а закреплять всё на любом носителе информации.

Есть брать конкретно «Миссис Дэллоуэй», то всё вышесказанное можно без лишний сомнений прикладывать. Героиня идёт по улице, смотрит на небо, наблюдает за самолётом, думает о тех буквах, которые он рисует под облаками, предполагая разнообразные возможные завершения для итогового варианта всех манёвров летательной машины, покуда внимание героини не будет приковано к стеклу, где появился лик некоего лица, что возможно принадлежит принцу или королеве, отчего героиня перебирает всевозможные комбинации с размышлениями о том, кто же именно это был, откуда и куда едет, да примеряя на себя различные роли и ситуации, покуда не сядет героиня за стол, размышляя об индийском офицере и его жене, с которой он познакомился на корабле в индийском океане, для чего он с ней познакомился, зачем женился, не мог в конце концов жениться не на той женщине, а на главной героине, и, вообще, какая может быть в современном мире любовь, если обстоятельства складываются против тебя. Безусловно, так очень легко писать книги — и это даже лучше, нежели плодить приключения всяких путешественников в разные исторические периоды или создавать откопированные любовные романы, где всё об одном и том же, направляя деятельность писателя на уничтожение зелёных массивов планеты, сводя всё в итоге к тому самому вырванному из тетради листу, от которого брутальный исполнитель готов принять славу за самое уникальное творение, не зря ведь была найдена именно такая форма подачи материала.

Мир сходит с ума, низводя всё до псевдогениальности. Хотите этим восхищаться? Восхищайтесь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Дело #2 открыто. Вложены чистые листы.

При чтении нового дела с участием Шерлока Холмса вскрываются дополнительные сведения о раннем творчестве Артура Конан Дойля. Причём, эти сведения не самого лестного характера. По-прежнему история излагается удручающим образом: слишком широкие мазки, навязчивое поведение героев и полная идентичность с «Этюдом в багровых тонах». По сути, перед читателем точно такое же запутанное преступление, только мало чем отличающееся. Построение повествования тоже совпадает, отчего второе дело Холмса становится практически фанфиком, куда автор приложил руку не от чистого сердца, а будто искал вдохновение только при перечитывании первой книги.

Прославленный метод дедукции успешно применяется только в тех случаях, когда надо выяснить самые бытовые вещи. Например, откуда пришёл Ватсон, что он там делал и даже куда отправил письмо. Безусловно, в герметичных обстоятельствах автор всегда может всё представить так, что читателю останется лишь восхищаться, тогда как на самом деле всё должно быть куда более скромнее и многовариабельней с бесконечными «или», либо «если». В любом другом случае получается невкусная каша на воде без специй. А чтобы такого не было на страницах «Знака четырёх», Дойл добавил в сюжет индийских трав, наваристый бульон и, легко можно предположить, очень крупный клад. Раскрытие дела протекает само по себе, где иначе интерпретировать улики никак не получится, сколько бы Холмс не уверял. что он уже знает преступника: ему осталось лишь собрать доказательную базу.

Снова в качестве рассказчика выступает Ватсон. На этот раз он практически только этим и ограничивается, превратившись, грубо говоря, в попугая, что повторяет за Холмсом все слова да восхищается каждым новым удачным ходом рассуждений. Не стоит читателю искать в сюжете признание чьих-либо заслуг, кроме Шерлока, ведь Дойл будет полностью на нём сконцентрирован, прописывая остальных действующих лиц просто для заполнения белых страниц. И даже вплетение любовной истории рассматривается с позиции обязательного элемента для художественной литературы, если автор имеет смелость привлечь к своему творчеству не только мужчин, но и женщин.

Укором Дойлю может являться слишком очевидное копирование идей Эдгара По. Как знать, может вся дедукция Шерлока Холмса — это выжимка из «Золотого жука» и «Украденного письма» признанного американского классика родоначальника детективного жанра. Эдгар По умело применял для разгадывания тайн аналогичные методы, взращенные на применении логики и широких познаний из многих областей науки. Не зря же Шерлок Холмс хвастается своими монографиями по свойствам пепла от сигарет разных марок да употребляет наркотические средства для стимулирования мозговой деятельности — снова производное от рассказов По. Конечно, подобные средства после стимулирования вызывают жестокую пытку для организма, только что-то ничего подобного Дойл не рассказывает, оставляя читателя в полном неведении касательно отрицательной стороны за надуманную гениальность.

Последней каплей для терпения становится повторение хода с разжёвыванием мотивов преступника. Может это кому-то и интересно, но не читателю, ожидающему видеть в книге преимущественно Холмса. Дойль пока не стал талантливым рассказчиком, поэтому новая история подливает масло в огонь разочарования. Мало того, что раскрытие преступления само по себе протекает не лучшим образом, поэтому дополнительный привесок лишь губит книгу.

Дело #2 закрыто. Документы подшиты. Папка отправлена в архив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если в спонтанных путешествиях во времени, связанных с развитием жанра альтернативной истории, отличился Марк Твен, то в плане темпоральной фантастики первенство осталось за Гербертом Уэллсом. Разработанный им уникальный жанр хронофантастики сейчас является одним из разделов научной фантастики. Уэллс пошёл немного дальше, оставив в стороне устройство «машины времени», сосредоточившись на социальных аспектах развития общества, дав обзорную картину будущего, где общество падёт под железной пятой, а потом окончательно выродится, утратив стимул для дальнейшего совершенствования. В этом плане Уэллс сожалеет о потугах множества учёных, чьи труды не только не позволят развиваться людям, а даже наоборот похоронят разумную цивилизацию, обречённую на поглощение в случае любых попыток сделать условия существования наиболее благоприятными. Общество желает обезопасить себя — и это зря!

Каждая книга Уэллса — это громадный пласт философии, хотя объём произведений поражает своими малыми объёмами. Достаточно вспомнить «Войну миров», где Уэлсс не ограничился противостоянием человека с инопланетными захватчиками, позволив вмешаться в процесс третьей стороне, которой ни одна из сторон не придала никакого значения. Иные фантасты обвиняют такую третью силу во всех проблемах человека, но Уэллс однозначно выразил позицию жёстких взглядов, делая логичный вывод, что человек не является и не будет являться высшим существом на планете. Наличие разума не даёт людям никаких преимуществ, покуда их тела состоят из частиц природы, а само функционирование организма полностью построено на взаимодействии со всеми окружающими процессами. Чтобы человек стал кем-то другим — надо совершить революцию.

В «Машине времени» Уэллс старается наглядно продемонстрировать отрицательные стороны человеческой натуры. Автор делит общество на части, стараясь быть более объективным. Только этот объективизм слишком смешан с социалистическими воззрениями, а общая ситуация угнетения рабочего класса в конце XIX века не зря казалась Уэллсу чрезмерно угрожающей благополучию. Весь XIX век — это борьба угнетённых за право на достойное существование, которое им стало недоступно вследствие технических революций и быстрого роста промышленности, уничтожившей добрую часть кустарного производства. Всё больше людей оставалось без работы — на этом делал себе капитал небольшой процент населения: именно в этом видит Уэллс проблему завтрашнего дня. Эту тему позже разовьёт Джек Лондон, написавший «Железную пяту», сделав название книги словом нарицательным, означающим победную поступь капиталистов. Очень трудно в такой ситуации делать прогноз на будущее. Если Лондон ограничился ходом на семь веков вперёд, то Уэллс пошёл за пределы восьмисотого века, где любая фантастическая идея может оказаться правдой.

Как бы не хотелось заглянуть в прошлое, но всё меркнет перед возможностями знания будущего, куда гораздо больше тянет человека. Случившееся никак не влияет на нашу жизнь — это было. Но что будет… как себя вести для большего благополучия? Такая информация гораздо важнее. Человек может считать, что машина времени будет когда-нибудь изобретена, или можно думать о постоянстве времени, не подверженного искажениям, а существующего только здесь и сейчас. Нет прошлого и нет будущего — есть только настоящее. Такой вариант на данный момент считается наиболее близким к правде.

Разумно заметить о таком явлении как дежавю, свойственного людям, когда перед глазами разворачивается картина, виденная ранее в другом месте, возможно во сне. Этот мистический фрагмент портит стройный ряд предположения логичности постоянства времени. А значит, машина времени может существовать… но не на уровне предполагаемого механизма, заключаясь, скорее всего, в более мелких элементах окружающего мира, которые не могут быть заметны глазу.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Копперфилд — медное месторождение, если переводить с английского языка. Медь известна человечеству с древнейших времён: именно благодаря меди случился сперва бронзовый век, а позже наконец-то стало доступно золото. При всех своих положительных качествах, когда-то разработанное месторождение становится крайне токсичным для окружающей среды, отчего местная флора и фауна значительно преображаются. Что же хотел сказать Диккенс читателю, одаривая персонажа такой фамилией, говоря в предисловии о частичной автобиографичности романа? Может — он с юности впитывал в себя всё как губка, став в итоге тем, кем его сделало окружение и те жизненные ситуации, наложившие отпечаток на характер? Пройдя этап бронзы и отскочив от этапа железа, Диккенс уподобился золоту — такая банальная истина, вытекающая из заданных условий писателя. Осталось только понять, зачем после себя было оставлять отравляющую душу библиотеку чрезмерного количества текста.

Тяга Диккенса к большому количеству слов видна сразу. Для этого не надо ставить стопкой всего его книги, чтобы они достигли высоты, наверное, в несколько метров. Такой вывод следует уже из самих названий книг, которые переводчики предпочитают сокращать до наибольшей степени возможного благоразумия. Не «Дэвид Копперфилд», а «The Personal History, Adventures, Experience and Observation of David Copperfield the Younger of Blunderstone Rookery», что никак тоже не «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим», как гласит иной вариант перевода названия. Не «Домби и сын», а «Dealings with the Firm of Dombey and Son: Wholesale, Retail and for Exportation». Конечно, это два самых ярких варианта. в остальных случаях Диккенс не был так щедр на названия, а чем дальше писал, тем более краткими они становились. Основательный подход к написанию книги — вот залог плодовитости Диккенса.

«Дэвид Копперфилд» объединяет в себе многие элементы творчества писателя, а также служит своеобразным романом, впитавшим в себя ровно всё то, что было написано до него. Практически, компиляция, что была переписана новыми словами, где события переставлены местами, немного подправлены герои, но в целом всё точно тоже самое. Будет читателю и сказ о горьком детстве ребёнка, оставшегося без родителей, и печальное повествование о плохих людях и противным человеческому пониманию условий содержания в пансионах. И так далее, и тому подобное. Упор, конечно, делается именно на молодые годы. Дальше всё опять же скатывается в сумбур, как бы не пытался Диккенс сам себя оправдать. Читатель не поверит писателю, который не до конца раскрывает секрет своего успеха, описывая молодое дарование, что скрывает от всех те книги, о которых пишет. Зачем же о них говорить — замечает сам Диккенс — если они стали популярными, то это в объяснениях не нуждается.

Единственное над чем Диккенс приоткрывает завесу — это сведения о существовании во времена его молодости разделения судов на светские и церковные, в коих дебрях главному герою нужно будет барахтаться бесконечно долгое количество страниц, участвуя в разбирательствах и припоминая различные смешные случаи из собственной практики. Всё это, безусловно, забавно и доставляет некоторое количество удовольствия, но выискать всё это в тех тоннах неограниченного количества диалогов ни о чём, где Диккенс даже не старался что-то рассказать, а просто продолжал переливать воду из стакана в стакан, забывая продвигаться вперёд. Что поделать — нужно было каждую неделю литературный журнал с очередной главой издавать, вот и прилагал Диккенс всё своё умение для поддержания нужного объёма очередного издания.

Автобиография Диккенса в виде «Дэвида Копперфилда» лишь частично сделала автора ближе… ничего нового не сообщив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Плоский мир» — книга №26 | Подцикл «Смерть» — книга №5

Итак, плывёт себе черепаха по вселенной, никого не трогает, никому не мешает; четыре слона топчутся по панцирю черепахи да боятся подскользнуться, дабы не повторить судьбу пятого, сорвавшего да по дуговой орбите врезавшегося в поверхность Плоского мира; сам Плоский мир мирно передвигается по космическому пространству, также абсолютно спокоен и не испытывает никаких потрясений, кроме расшалившихся жителей Убервальда, коим нашлось много места в голове Пратчетта; а вот и Пратчетт, потирающий руки, введя в свой придуманный мир оборотней, вампиров и Игорей, прямо таки паразитируя на этой идее, не собираясь как-то двигаться в новом направлении.

Всё было бы хорошо, но всё плохо. 2001 год ознаменовался сразу тремя книгами о Плоском мире, а при таком подходе — качества ожидать не приходится. Слишком водянисты слова, а многие диалоги и поступки героев призваны закрыть белые пятна на страницах — иначе такое количество сумбура не объяснишь. Отчего цикл относится к Смерти — трудно понять. Тут превалируют аудиторы и некие монахи истории, как представители даосизма в понимании Пратчетта. Идея создать часы, способные законсервировать время, чтобы этим как-то разрушить мир — не выдерживает никакой критики. Попытка аудиторов вмешаться в происходящее — тоже никак не объясняется Пратчеттом. Зачем всемогущественным созданиям вмешиваться в жизненные процессы одного из миров да пытаться познать все прелести бытья человеческого, когда это может им грозить безвозвратной гибелью? Может захотелось поиграть в эмоции да вкусовые ощущения, но таким не балуются даже тысячелетние вампиры… уж Пратчетт-то об этом должен знать. Нет, он не тысячелетний вампир, но данную тему он хорошо описал по сказаниям об Убервальде.

Если воспринимать книгу отдельно от цикла, то может читатель здесь и найдёт что-то интересное, а знакомые с творчеством Пратчетта будут бесконечно жаловаться на измельчание харизмы главных героев. Смерть уже не тот, его внучка — не та, Смерть крыс — тоже, лошадь Смерти — едва ли не испарилась, ворон же… да что тут говорить. При этом Пратчетт продолжает наполнять книгу афоризмами, взирая на жизнь взглядом англичанина с его позиций юмора, пытаясь всё это занести в книгу. Но весь подобный текст моментально тонет в водяном потоке остального, от чего становится только грустно — хотелось взять качественный материал, а в итоге натыкаешься на желание автора что-то высказать да придать этому слишком большой объём, облекающий повествование в форму романа.

Однако, не зря в своё время с Пратчеттом сотрудничал Нил Гейман, собирая материал для своих книг. Если вы помните «Американских богов», увидевших свет в том же 2001 году, то они во многом аккумулируют ранние идеи Пратчетта, получившие развитие не только в книгах Геймана, но и например в «Воре времени». Понятно — Смерть, понятно — аудиторы, понятно — монахи истории, держащие в своих руках ключи для управления временем, но Время… это уже само по себе странно. Всё это уходит корнями в мифологию древних народов, обожествлявших практически каждое природное явление, а то и абсолютно эфемерные понятия. Пратчетт в этой книге вообще ничего не желает объяснять, давая читателю право лишь читать. И дети Времени — это тоже непонятное ответвление для эпизодических персонажей.

Об одном сожалеет читатель. Сквозной персонаж — Смерть, отныне лишь сквозной персонаж. «Вор времени» был последней книгой о Смерти, а о продолжении его похождений остаётся только мечтать. Впрочем, Смерть настолько утратил свой прежний блеск, что уж лучше пусть он наконец-то обретёт покой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Хочу дать дельный совет мужчинам при чтении английской классики, а особенно если её авторами являются женщины, начинайте с краткого изложения. Такой подход спасёт вас от непонимания размытости сюжетных линий и позволит чувствовать себя более уверенным при заплывах автора слишком глубоко в ходе очередной скучной многочасовой беседы под рукоделие у камина. К самой Джейн Остен не может быть никаких претензий — ей спасибо уже за то, что воссоздаёт для потомков образ той напыщенной и чопорной Англии, которой она представляется миру сейчас, только в описываемый Джейн Остен период конца XVIII — начала XIX века это возведено в абсолют. Главные герои не какие-то мануфактурные рабочие или люди средней руки, а вполне себе обеспеченные деньгами люди, напоминающие скорее классический образ Обломова, но при отсутствии какой-либо технической революции на горизонте. Всё просто прекрасно, а мир вокруг идеален — такое первое впечатление от жизни главных героев. Они лишь страдают от переизбытка денежной массы, либо страдают от её отсутствия — вот и весь спектр проблем. Остальное может подождать, покуда каждый строит планы крамольного толка.

Сама Джейн Остен стала жертвой эпохи, оставшись без всего к концу жизни, который наступил в тридцать лет. Сейчас в такое трудно поверить, но тогда это было безжалостным фактором. В наше время женщина лишь после тридцати начинает задумываться о семье, предварительно сделав карьеру, да заработав на квартиру и автомобиль. Времена Джейн Остен были более суровыми, вот о них читателю и предстоит читать. Но беда не приходит одна — английские классики весьма трудны для понимания. Грубо говоря, трындёж обо всём на свете, причём типичный женский разговор об отношениях между людьми. Мужчины обычно говорят про технику, работу и прочие осязаемые и волнующие их души моменты — на этом общение и строится. У классиков английской литературы это далеко не так. Остен тоже заставляет мужчин думать лишь об отношениях, про остальное можно и не вспоминать. Лишь начало книги слегка завлекает, показывая сцену жадного распределения денег, давая вводную в мир нуждающихся и чрезмерно богатых.

Любовь зла — полюбишь и козла. Примерно подобную истину пытается донести до читателя Джейн Остен в «Чувстве и чувствительности». Только не будет в книге никаких козлов, а будет множество предвзятых отношений, которые крутятся вокруг сложившихся принципов общества. Люди настолько подвержены чужому мнению, что всегда под него подпадают, начиная мыслить точно так же. Ну да, нужно найти себе достойную богатую партию, либо молодого и красивого. Иначе общество будет над тобой смеяться, перемывая в бесконечных разговорах (опять же!) всю твою жизнь и твои личные убеждения. Было бы дело в африканской саванне или среди каннибалов Новой Зеландии, да хоть среди агрессивных туземных воинов радуги с Тайваня — сюжет строился бы в других декорациях и вокруг совсем других тем. Поэтому, если взялся за чтение Джейн Остен, то не вороти нос, а изучай нравы того времени, либо ищу другую литературу.

С «Чувства и чувствительности» творчество Джейн Остен только начинается для русскоязычного читателя. Впереди, говорят, есть более достойные работы, способные захватить дух. Осталось это проверить на себе лично. Но если в итоге ничего не понравится, то это не станет печальным результатом знакомства с творчеством автора, а даже наоборот позволит себя чувствовать гораздо более подкованным в знании нетленной классики.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Дело #1 открыто. Вложены чистые листы.

Об «Этюде в багровых тонах» можно сказать следующее — приключения Шерлока Холмса начинаются, пристегните ремни, сядьте поудобнее и приготовьтесь к чтению. Если разделить жизненный путь Дойля на отрезки, то именно Шерлок на нём занимает большую часть, на которой вырос талант писателя, но к моменту публикации первой книги всё было далеко не так радужно. Можно с восторгом подойти к чтению книги, вспоминая множество разнообразных экранизаций, а можно просто взять и прочитать, не давая себе права уходить в сторону от серьёзного разговора. Дойл создал двух замечательных персонажей — самого Холмса, а также доктора Ватсона. Остальное — лишь вводная часть и ничего более.

Во многом, конечно, сказывается начало творческого пути Дойля, имевшего за плечами не так много написанных книг, чтобы так быстро стать мастерским рассказчиком. Всегда бывают исключения, только Дойл под них не попадает, превращая «Этюд» в малоувлекательное расследование, за которым следует долгий и нудный рассказ о мотивах убийцы, его жизнеописание и ощущение классического Дикого Запада, вызывающего недоумение, будто кто-то специально вставил в книгу фрагмент совершенно другого рассказа, причём, скорее всего, не Дойля. Разумеется, вторая часть написана Дойлем, но вместо более продуманного подхода к первой части, где ожидаешь увидеть развёрнутый метод дедукции, позволяющей Холмсу раскрывать любое преступление, видишь мгновенный взлёт по горячим следам, позволяющим в итоге найти преступника.

Что удивляет в сюжете книги — это некоторая отрешённость Холмса от мира и его спокойное отношение к чужим успехам, пускай, что этим успехам все будут обязаны лично Холмсу. Он принимает это с высоты внутренней философии на величии своего достоинства, покидая разгаданное дело с чувством выполненного долга, да с благодарностью за обретённые знания… и более ничего. Нет никакой надменности и похвальбы неисчислимым количествам монографий, кои просто имели место быть в литературной деятельности сыщика, что кроме него и не читал, пожалуй, никто. При этом Холмс полностью земной человек, никогда не смотрящий дальше нужного ему в практике. Конечно, можно понять, когда человека больше интересует структура пепла от сигарет или свойства почвы, но при этом почему бы и не посмотреть дальше собственного носа. Если Дойл начинает уверять, что когда Земля вращается вокруг себя, а Солнце и Луна просто висят на небе, не давая для практических поползновений ничего, то возможно писатель при этом и прав, но возникает чувство какой-то обиды за Холмса, превращаемого из сыщика в подобие эксцентричного лаборанта, чей спектр интересов сильно ограничен.

Писатель всегда прав. Особенно, если дело касается полностью придуманного им персонажа и всего того, что может твориться вокруг него. Пускай Ватсон становится секретарём при сыщике, а все остальные обстоятельства подстраиваются под работу дедуктивного метода — всё это будет очень красиво завёрнуто в мягкую или твёрдую обложку, где на каждой странице читатель будет ловить восхитительные моменты эрудиции, больше основанные на счастливом стечении обстоятельств. Хотелось бы и в жизни видеть подобных эрудитов, способных творить невероятные дела. Да беда с эрудитами всегда одна — они идут не в те отрасли, которым они нужны. Конечно, такое положение вещей — дело десятое. Случайность правит всем во вселенной, почему бы и не дать Дойлю возможность творить развитие событий по тому сценарию, который читатель с радостью примет.

Дело #1 закрыто. Документы подшиты. Папка отправлена в архив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чёрный юмор, что чернее чёрного, где шутки ниже пояса, а тема расизма сама себя прожигает терпким благоуханием создания парадоксальности из ничего. Возвести белую расу на ступень небожителей, пришедших на юг Африки раньше аборигенов — это ещё одно вполне допустимое дело, но повернуть к читателю задом ворох связанных с этим проблем — самое увлекательное занятие. Читая Шарпа, в первую очередь видишь абсурдность всего. Кажется, зачем автор об этом пишет, и действительно ли всё так плохо в ЮАР, некогда погрязшей в апартеиде, когда видишь создание таких идиотских ситуаций, от которых привык исходить смехом во время просмотра французских комедий. Том Шарп начинает не с английского юмора, а с изрядной доли французского, только осталось понять какую роль в этом юморе сыграли чернокожие африканцы, буры и голландцы.

«Оскорбление нравственности» встречает читателя категоричным заявлением, что концентрационные лагеря придумали англичане. Казалось бы, довольно занятный факт, от которого человечеству пришлось позже хлебнуть изрядную долю горя. Только Шарп ничего так просто на страницы книги не заносит, раскрывая тему подобных лагерей всеми последующими событиями. Волосы встают на головы дыбом, ведь Шарп создаёт такие ситуации, где о человечности и гуманности говорить не приходится. Сплошной махровый садизм, ставящий всех персонажей книги в весьма деликатные обстоятельства, от которых невозможно убежать, поскольку всё вокруг против тебя. Само оскорбление нравственности — это сексуальные контакты белых и чёрных людей. Вокруг этого будет крутиться вся книга. Нельзя сказать, что тут есть над чем смеяться, ибо это довольно грубо будет со стороны читателя. Но как повод посмотреть на печальное положение дел под прикрытием якобы идиотских выходок — самое верное средство.

Том Шарп лишь начинает писать, но проявление абсурдности происходящего похоже стало особенностью его творчества с самых первых книг. Абсурден главный герой, абсурдны его поступки, абсурдна каждая отдельно взятая ситуация. Но стоит заглянуть хотя бы раз на пустое пространство между строк, то радость от чьего-то идиотизма моментально сменяется глубокой задумчивостью о действительно страшных вещах. Если начальник творит непотребства, измываясь над сотрудниками, то это продолжают делать его помощники, спуская накал страстей всё ниже и ниже, пока не назреет социальный взрыв, от которого добра ждать не следует. Шарп планомерно разовьёт историю, вполне тихо закрывая одно действие за другим, но не изменяя ничего в корне.

Конечно, когда начальник полиции одного города получает поручение по искоренению любых форм оскорбления нравственности, то во всех его попытках изначально виден провал любого начинания. Обращение к психиатру за помощью, что предлагает просто кастрировать мужчин, находит более адекватный способ лечения, на котором Шарп будет паразитировать до самых последних страниц. Предлагаемый читателю опросник по выявлению склонности к сексуальным контактам с чернокожими женщинами — это отдельная уморительная история, показывающая проявление бюрократизма на расовом уровне, где одни не понимают других, а отвечающий человек просто не может найти нужный ему пункт, выбирая совершенно противоположный вариант, до которого он весьма далёк.

Но вот те зверства, чинимые полицейскими в тюрьмах, что испытывают опасные методы на заключённых, от чего те умирают без лишних возражений — весьма ощутимый перегиб Шарпа. Впрочем, перегибает Шарп во всём, каждый раз доводя ситуацию до бесконтрольного абсурда, где уже перестаёшь верить в действительно такое плохое положение дел. Просто у писателя где-то чесалось больше, нежели это беспокоило кого-то ещё кроме него.

Автор: Константин Трунин

» Read more