trounin.ru

В 1819 году Лажечников впервые встретился с Пушкиным, когда тот готовился к дуэли с Денисевичем. Понимая талант сего человека, Иван не мог допустить, чтобы поэт погиб от руки недостойного. Он предпринял всё возможное, дабы призвать стороны к благоразумию и разойтись без обмена пистолетными выстрелами. Так и случилось. Факт кажется примечательным прежде всего для самого Лажечникова, так как в перечне из двадцати семи назначенных дуэлей кажется и вовсе незаметным. В том же 1819 году Пушкин трижды выходил на дуэль, стреляясь лишь однажды. Вполне вероятно, что солнце русской поэзии могло умереть именно от дуэли с Денисевичем, поэтому Иван до конца жизни хранил тёплые воспоминания о собственном поступке, продлившем годы Пушкина.

Их дружба носила характер редких встреч. Они не находили возможность пообщаться с глазу на глаз. Вернее будет говорить, что Пушкин совсем не стремился сближаться с Лажечниковым, не питая к нему особых чувств. Доказательством тому служат письма, где ясно говорится о невозможности найти время. Хотя Пушкин и бывал в тех местах, где жил Иван. Он каждый раз ссылался на обстоятельства, порою совершенно надуманные, лишь бы найти причину для отказа от встречи.

Лажечникову было важнее получить от Пушкина признание в качестве писателя. Он хотел отправлять ему один из романов частями, получая лестные отзывы. Известно, насколько Пушкин стремился снизить градус противоречий, находя добрые слова для характеристики данному ему для прочтения произведения. Он отметил певучесть языка, что особенно ценно, когда говорит от лица поэтически настроенного человека, но осудил низкую историческую достоверность, поскольку сам стремился к отражению реального положения дел в сочиняемых им произведениях. Впрочем, Пушкин сам работал в разных жанрах, согласно бытовавшему тогда в литературе разнообразию в выборе сюжетного наполнения, основанного на различных вкусах читающей публики.

Беседа двух писателей — всегда борьба взглядов. Не видят они точек соприкосновения, обязательно имея разные представления. В качестве разъединяющего фактора послужило творчество Тредиаковского, противного Лажечникову из-за кажущейся ему лживости. Пушкин же, наоборот, не стремился очернять представителей пишущей братии, обязательно находя положительные стороны их творчества, как некогда поступил и с Иваном, дав ему в меру лестную характеристику, и поныне приводимую в качестве основного критического взгляда современника, разумно подошедшего к осмыслению исторической беллетристики Лажечникова.

Теперь, спустя тридцать шесть лет, Иван вспоминал о минувших годах, отдавая должное Пушкину, ценя его во всём, даже несмотря на общее охлаждение общества, в связи с николаевским запретом едва не забывшего творчество Александра Сергеевича. Но стоило Николаю I умереть, как имя Пушкина снова появилось на устах, требующее принесения некогда так и не высказанных почестей. Среди таковых оказался и Лажечников, сообщивший читателю о событиях знакомства с Пушкиным и о некоторых фактах из их совместной переписки.

Несколько незначительных фактов стали важными для общего понимания творчества не только Пушкина, но и самого Лажечникова. Вполне вероятно, что Иван испытывал на себе недовольство общества, уставшего от его романтических представлений. Читательской публике казалось необходимым похоронить литературу прошлых лет, ежели она не соответствовала требованиям современного для неё дня. Если где-то романтизм продолжал будоражить умы, то литература России успешно сделала шаг вперёд, наконец-то отвязавшись от тенденций западной литературы, совершив качественный шаг, показав требуемое направление для дальнейшего развития. Куда, к слову, вскоре устремятся и европейские писатели, пока ещё продолжавшие жить убеждениями прошлого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Монографии Щекликов без малого семьдесят лет. Начиная с 1948 года она дополнялась, пока не приняла тот вид, который вышел в 1974 году. Поднимаемые авторами проблемы до сих пор не имеют однозначных ответов. А ведь инфаркт миокарда — грозное заболевание, чаще всего заканчивающееся смертью пациента, если вовремя не приступить к оказанию помощи. И тут возникает такая же проблема, поскольку излечение несёт риск инвалидизации, причём не всегда обоснованной.

Основной инструмент для выявления инфаркта миокарда — запись электрокардиограммы. Она обязана подтвердить предполагаемое острое коронарное нарушение, либо поспособствовать проведению дифференциальной диагностики. Согласно Щекликам, электрокардиографическая картина обычно не представляет затруднений, тогда как во врачебной практике оказывается не всегда возможно отличить инфаркт от иной патологии, которая может быть связанная с сердцем или иметь другую причину, вроде того же гормонального дисбаланса.

Когда диагноз инфаркта установлен, нужно прибегнуть к дополнительным инструментальным и лабораторным исследованиям. Медицина с каждым годом совершенствуется, поэтому некоторые методы продолжают применяться, а какие-то отошли в прошлое. Согласно современным стандартам оказания помощи чётко определяется, каким образом заболевание следует лечить, поэтому ознакомиться с приводимыми исследованиями Щекликов можно для получения дополнительной информации, дабы проследить развитие изучения инфаркта.

Щеклики понимают, подходить к лечению нужно с позиции минимального вреда для пациента. Но они осознают, что при применении щадящих лекарственных препаратов можно потерять остро заболевшего человека. По этой причине подходить к оказанию помощи необходимо без лишних размышлений о том, какие последствия вынужден будет принять излеченный пациент. Тут надо пояснить! Принимаются за лечение инфаркта даже тогда, когда его подозревают. И не всегда диагноз после подтверждается.

Как же оказывать помощь? Во-первых, необходимо адекватно обезболить. Тут мнения не расходятся. Что же дальше? Применение нитроглицерина Щеклики ставят под сомнение. При стенокардии он необходим, а при инфаркте не оказывает положительного действия. Наоборот, снижается артериальное давление, вследствие чего сердце получает меньше кислорода, что приводит к усугублению течения заболевания. Сомнительно и применение влияющих на свёртываемость крови препаратов, в наше время применяемых в ударных дозах. В доказательство этого Щеклики приводят результаты исследований, где нет положительной динамики. Остаётся определиться с пользой от препаратов, непосредственно влияющих на рассасывание тромбов. И тут Щеклики призывают подходить с осторожностью, так как причина инфаркта может заключаться в других причинах, вызванных, допустим, полным закрытием просвета кровеносного русла за счёт хронического процесса в сосудах.

Как видно, инфаркт требует предварительного диагностирования. Но обычно нет времени для проведения дополнительных исследований. Жизнь человека зависит от экстренно предпринятых мер. По умолчанию — каждый инфаркт считается грозящим смертью. Поэтому помощь следует оказывать незамедлительно. И никто потом не будет разбираться — насколько оправданно действовали медицинские работники. Опять же, по умолчанию — они выполняли утверждённый для данной ситуации стандарт.

Инфаркт может осложняться сопутствующими патологиями, вроде отёка лёгких или аритмии, что ухудшает прогноз выздоровления. Щеклики разводили руками, на свой страх советуя препараты, надеясь на появление эффективных лекарств в будущем. Такие появились — действуют они более щадящим образом, хотя не все медицинские работники готовы их принять.

Подводя итог труду Щекликов, хочется призвать к выработке единого подхода к лечению инфаркта миокарда, призванного оказывать помощь без нанесения вреда пациенту. Гипердиагностика важна, но для чего наносить прямой вред, не заботясь о последующем выздоровлении пациента? Понятно, сколько медиков — столько и мнений. Однако, существуют исследования, имеются их результаты. Ведь с 1974 года минуло достаточно лет, чтобы суметь наконец-то найти требуемые ответы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Проще писать об уже умерших, нежели о продолжающих жить. Не знаешь, к чему подвести повествование о человеке, когда сам являешься его современником. Но никто не запрещает стремиться сообщать информацию, ежели для того имеется спрос. Личность Золя пользовалась популярностью в России, поэтому видеть его краткое жизнеописание казалось необходимым. Кто он? Писатель. Кто его родители? В его жилах текла кровь греков, итальянцев и французов. Чем он занимался кроме литературы? Рисовал картины. Он рано достиг успеха? Отнюдь, пришлось голодать. Почему же теперь его голос звучит громче прочих? Это результат многолетнего труда. Что ждёт его впереди? А вот об этом Михаил Барро не знал, поскольку Эмиль продолжал здравствовать.

Больше описания жизни, но не литературной деятельности. Нужно обладать усидчивостью, чтобы суметь ознакомиться с богатством творческого наследия. Проще представить читателю описание будней отца, приехавшего во Францию по работе, где вскоре умер. Сын толком не знал родителя, однако будет защищать всеми правдами и неправдами. О том Барро не мог знать, он лишь сообщил должное казаться самым важным. Итак, Эмиль рос, учился и мечтал зарабатывать деньги. Пока же ему оставалось писать многостраничные письма друзьям, серчая на дорогую стоимость их отправки. При таком подходе к выражению мыслей — ему точно быть писателем.

И всё же! О чём художественные произведения Эмиля Золя? К 1895 году он уже завершил цикл «Ругон-Маккары», продолжив будоражить общество новыми откровениями. Чего только стоил его «Лурд» — яркое антиклерикальное произведение. Важно допустить, что Барро об этом ещё не знал. Почему же он почти ничего не сказал о написанном до того? Крохи информации не удовлетворят любопытство читателя. Создать общее представление о писателе получится, без какой-либо конкретики.

Нет, Барро считал обязательным отразить иной аспект. Современников Золя всё устраивало, кроме единственного момента — фамилий действующих лиц романов Эмиля. Их будто не интересовало содержание. Таких людей провоцирует не описание отвратительности их существования, а незначительная деталь, никак на содержание произведений не влияющая. С Золя на самом деле судились, требуя изменить фамилии, дабы они тем не унижали достоинство людей, обладающих такими же.

Малый объём работы Михаила Барро скрадывается дополнительным рассмотрением аспектов творчества писателя Ретифа. Зачем и для чего это было сообщено читателю? Видимо, имелись предпосылки, возымевшие влияние на становление мировоззрения Золя. Если так, то возражений быть не должно. Впрочем, Михаил предпочёл уделить внимание именно его трудам, тщательно пересказывая некоторые из них, тогда как похожей щепетильности к Золя он не испытывал.

Об Эмиле Золя можно рассказывать долго. Если разбираться с его жизнью, придётся упоминать чрезмерное количество аспектов. Ведь какой эпизод истории Франции конца XIX века не вспомни — обязательно увидишь заинтересованность Золя. И было отчего приходить отчаянию и радости. Но больше приходилось негодовать. Горькие слёзы глотал Эмиль — свидетель Второй империи и очевидец военной и экономической катастрофы под Седаном. К тому же, Золя принимал активное участие в деле Дрейфуса, отстаивая позицию обвиняемого, о чём Барро просто был обязан написать: опять же, в силу временных причин, не имея о том определённых представлений, ведь начало судебного процесса пришлось на конец 1894 года, когда сей труд Михаила должен был быть написан и отправлен для утверждения в редакцию.

Работа Барро подойдёт в качестве краткой заметки о жизни и творчестве Эмиля Золя. Благо существуют другие биографии, с которыми необходимо обязательно ознакомиться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

С момента создания Джерсийского зоопарка минуло тридцать лет. И недолог тот момент, когда сам Даррелл навсегда закроет глаза. Он о многом успел рассказать, но желает ещё раз поведать о том же, дополнив повествование описанием проблем и событий, ранее с такой подробностью не описанных. Вновь повествование начинается с детских лет, когда Джеральд задумал изменить понимание предназначения зоопарков. Он помогал наполнять зоологические сады, пока сам не создал собственный, стараясь сделать его образцовым. И всем известно, насколько хорошо у него это получилось.

Старые знакомые снова на страницах: тот самый Пифагор и тот самый Клавдий. Перед глазами читателя возникли картины из прошлых книг. Некогда ковчег был перегружен, после он был в постоянном пути и вот теперь у него юбилей. Значит следовало вспоминать, не задумываясь, как то будет воспринято. Даррелл был уверен, что не так важно наполнение его книг, как полученные от их продажи средства, шедшие на содержание Джерсийского зоопарка, а также в Трест (он же Фонд охраны дикой природы). Данную мысль понимал и читатель, считавший представления Джеральда правильными, вне зависимости от того, каким образом деньги будут использованы.

Наконец-то Даррелл рассказал о встрече с Ли. Он посещал с лекциями США. Однажды он увидел её. Она рассказала, что занимается исследованиями, выясняя, как животные между собой общаются. Почему-то Джеральд этому удивился, чем поразил и читателя. Стало непонятно, чем всё-таки Даррелл занимался всю сознательную жизнь, если решил подобным образом пошутить. Но не это интересно: уверен Джеральд. Потомки будут вспоминать совершенно другое. Например, как семейство Рокфеллеров помогало в трюме наводить порядок, добровольно помещая на место разлетевшийся по кораблю груз.

Самые важные темы оставлены на вторую половину «Юбилея ковчега»: бюрократизм, браконьерство и контрабанда, адаптация животных в дикой среде.

Про тяжбы с властными структурами Даррелл говорил не раз. Допустим, он не мог ввезти в Англию карликовую свинью из-за предубеждений британцев, касательно их боязни потерять собственных чистопородных свиней. Мексиканские бюрократы мешали спасению видов, игнорируя письменные запросы. Но особый гнев вызвало поведение чиновников штата Флорида, из-за чьей халатности вымер вид, спасти который было ещё возможно. Джеральд не желал слушать возражений, будто перекрёстные скрещивания не приведут к восстановлению утраченного, а подобие не будет являться тем же самым видом, как бы того ему не хотелось.

Проблема браконьеров и контрабандистов казалась и кажется не решаемой. Нельзя перебороть человеческую страсть к наживе, какие методы не прилагай. Захотят вывезти панду: перекрасят и представят в качестве обыкновенного медведя. Могут продавать редкое животное, причём в таком количестве, которое может составлять порою половину всей сохранившейся популяции. Если же это всё увязать с бюрократическими проволочками — ситуация окажется без разрешения.

Ясно, ежели животные всё-таки будут изъяты, тогда их переправят в зоопарки. Хорошо, коли те будут готовы. А если нет? Тогда их можно отправить обратно, если будет куда. Всегда может оказаться, что природные условия более не предназначены для обитания. Такой ход рассуждений побуждает вспомнить о животных, выросших в зоопарках. Как их выпускать на волю?

Даррелл приводит наглядный пример. Сможет ли выжить человек, если его поместить в дикую среду или даже на помойку? Ответ очевиден. Он применим и к животным, никогда не бывавшим вне стен зоопарков. Требуется кропотливый труд, направленный на адаптацию. И тут возникает ещё одна проблема — предназначенное для обитания животного место может быть переселено представителями его вида. Тогда нужно думать, куда его лучше поместить. Порою существуют такие места, только живут там другие виды, ранее завезённые человеком.

Хочешь сделать лучше, а в итоге всё получается хуже некуда. Дабы сделать счастливыми одних, приходится устранять других. Пусть кажется кощунственным, как Даррелл прилагал усилия к истреблению коз и кроликов, обосновывая острой необходимостью, прежде чем они не лишат себя кормовой базы и не умрут от голода. Чему-то всё-таки стоит чинить препятствия, коли природа сделала их такими приспособляемыми.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Предлагается кратко пройтись по рецензиям, написанных Салтыковым за два года участия в выпусках «Современника», ранее не упомянутым. Особо выделять их не требуется, достаточно краткой характеристики.

1. «Кремуций Корд» Н. Костомарова: историческое исследование времён царствования Тиберия, названное в честь жившего и творившего при нём историка. О книгах об истории неизменно трудно судить, поскольку, при выражении собственного мнения, рецензент может незаметно написать книгу по рассматриваемому им предмету. Остаётся выполнить краткий пересказ с комментариями.

2. «Воспитанница Сара» А. Вельтмана: произведение из цикла «Приключения, почерпнутые из моря житейского». Сугубо о старческой болтливости писателей в годах, как примечательная деталь малых рассуждений Салтыкова.

3. «Анафема, или Торжество православия, совершаемое ежегодно в первый воскресный день великого поста» А. Быстротокова: повод порассуждать о необходимости отлучения от церкви в современные Михаилу дни. Произведение сразу оказывается забытым, стоило задуматься о самой анафеме, как редком явлении, почти никогда не встречающимся для выражения личной точки зрения. В данном случае, такая возможность нашлась.

4. «О старом и новом порядке и об устроенном труде в применении к нашим поместным отношениям» Н. Безобразова, «Несколько серьёзных слов по случаю новейших событий в С.-Петербурге» М. Беницкого, «Киевские волнения в 1855 год» С. Громеки: в дополнительном пояснении не нуждаются. Речь шла о событиях последних лет, интересовавших обывателя. Особое место уделено проблемам крепостного права, петербургским пожарам и польскому вопросу.

5. «Князь Серебряный» А. Толстого: произведение, подобное раннему творчеству Ивана Лажечникова. Вместе с тем, литературный труд, по своему наполнению, важный в силу необходимости. Каких бы взглядов не придерживался Толстой, Россия нуждалась в подобной исторической беллетристике. Читатель излишне устал от сосредоточенности на текущих реалиях, особенно вспоминая о политике недавно почившего царя Николая. А тут предлагается сказ о временах особой жестокости, много хуже, нежели случалось когда-либо после.

6. Повести Кохановской: двухтомник, в меру подробно пересказанный Салтыковым, не согласным с позицией автора и видимо потому особенно словоречивым.

7. «Руководство к судебной защите по уголовным делам» К. Миттермайера: из разряда — будет полезно знать, в жизни может пригодиться.

8. «Современные движения в расколе» Н. С—на, «Сборник из истории старообрядства» Н. Попова: оказывается, о трагедии православной веры современник Салтыкова имел смутные представления. Несмотря на выходящую тематическую литературу, серьёзно рассматривать раскол никто не хотел. На это Михаил замечает, что русскому человеку больше известно о происходящем в далёкой Мексике, чем в России.

9. «Полное собрание сочинений» Г. Гейне, «Новые стихотворения» А. Плещеева, «Новые стихотворения» А. Майкова: без особых подробностей и новых мыслей. Всё о том же, в том числе и о мотыльковой поэзии.

10. «Наши безобразники» Н. А. Потехина, «Сказки» Марко Вовчка, «Воздушное путешествие через Африку» Ю. Верна, «Записки и письма» М. С. Щепкина, «Моя судьба» М. Камской, «Рассказы из записок старинного письмоводителя» А. Высоты, «Чужая вина» Ф. Устрялова, «Ролла» А. Мюссе, «В своём краю» К. Леонтьева, «О добродетелях и недостатках…»: краткий перечень прочих рецензий Салтыкова.

Это не всё, что следует знать о публицистической деятельности Михаила. В дальнейшем будут рассмотрены другие материалы, оставленные им для внимания потомков. 1863 год — весьма плодотворный период, удивляющий количеством созданного материала, преимущественно далёкого от художественности. Но о том ещё будет сказано достаточно. Впереди Салтыкова ожидало такое примечательное событие, как полемика с Достоевским, не говоря уже о взаимоотношениях с Тургеневым. Несмотря на обилие созданного, сказать ещё есть много о чём.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Терпения Михаил не имел, не собираясь считаться с чуждыми ему литературными экспериментами. Некогда он сам вступал в писательскую жизнь, допуская погрешности в творчестве. Теперь казался строг, не дозволяя другим ошибаться. Не задалась у него и поэзия, может потому он особо подходил к разбору поэтических сборников, высказывая своё мнение, будто имел на то дозволение. Конечно, критика не подразумевает умения писать беллетристику или поэзию, однако взвешенный подход не помешает. Но к чему не стремился Салтыков, о том остаётся лишь сожалеть.

Под рассмотрение попало издание стихотворений Всеволода Крестовского, начинавшего тогда литературный путь. Вместо поддержки, ибо находил место проявлению таланта, Михаил предпочёл разговаривать о людях второго сорта. Таковых он находил везде, как в поэзии, так в прозе и само собой среди публицистов. Зачем они сотрясают воздух им одним нужными рассуждениями? Приходится злиться за бесполезно проведённое время. Может уже потому Салтыков вновь негодовал, уставший искать действительно интересное, находя хотя бы нечто, о чём он мог худо-бедно рассказать. Крестовский — не совсем шантрапа, молод он и истинно имеет талант: примерно так говорил Салтыков. Где тут не пасть духом, отказавшись писать стихотворения вообще. С другой стороны, негативные эмоции — лучший источник для пламенных стихов. Может потому Михаил и ругал Крестовского?

Касательно Каролины Павловой и ей подобных поэтов современности, Салтыков придумал термин «мотыльковая поэзия». Сие трепетное существо живёт, будто не живя, встречает на пути преграды, не собираясь их преодолевать, порхает крылья и упивается ощущением окружающей существование близко прогуливающейся смерти, уподобляя ныне живущее — мёртвому, а мёртвое воспринимая должным жить. Такие существа боятся обыденности, не готовы принимать происходящее в реальности, стремясь от этого отдалиться и жить в иллюзорных мирах. Взгляд Михаила строг, но вместе с тем и в чём-то правдив.

Слогом писателей Скавронских была проза. Следует сказать особо, существовали два автора-однофамильца, причём взявшие данную фамилию в качестве псевдонима. Собственно, с точки зрения Михаила, посредственный Н. Скавронский (псевдоним Александра Ушакова) и в меру талантливый А. Скавронский (псевдоним Григория Данилевского). А так как читатель постоянно путался, Салтыков провёл небольшое расследование, стремясь выяснить, кто именно пользуется личной подписью Скавронского. Объяснение необходимости использования однотипных имён понятно — так проще найти случайного читателя, не узнавшего в любимом писателе подмену. Может тут стоит говорить о Бобчинском и Добчинском из «Ревизора» Гоголя? Вдруг окажется, что оба писателя — суть один автор, прибегающий к своеобразной мистификации, а то и просто запутавшийся, какой именно у него псевдоним.

В 1864 году Михаил подольёт масла в огонь, вспомнив прежде неписанную заметку, когда ему нужно будет рецензировать роман А. Скавронского «Воля». Будто бы восхищаясь, Салтыков наконец-то придёт к выводу, почему взятый для рассмотрения им автор довольно забывчив. Окажется, Скавронский не помнит, о чём писал на предыдущих страницах. Сюжет превращается в чехарду событий, где по логике не получится свести концы с концами, осознавая противоречивость рассказанного читателю. При этом Н. Скавронский уже не вспоминается, если он вообще имел хоть какое-то значение.

Сомневаться не приходится, Салтыков вдохновлялся критикой. Судя по объёму прочитанных книг, на собственное творчество у него почти не оставалось времени. В таком потоке информации, не самой радующей, Михаил находил место взвешенным словам, делясь с читателем результатами размышлений. И за это его тоже следует поблагодарить. С какой бы категоричностью он не подходил к писателям-современникам, их имена заслужили более пристальное внимание.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всё имеющее вид благого начиная — оным является редко. Особенно это касается литературы. Казалось бы, имеется сборник произведений, изданный ради какой-либо цели: он должен восприниматься положительно. Но отчего таких мыслей у здравомыслящего человека не возникает? Причина того очевидна. Нет смысла в собранных в одном месте художественных текстах, если преследуется коммерческий интерес. Приходится признать, чаще всего так и происходит. Такому сборнику устанавливается необоснованно завышенная цена, авторы не получают отчислений, тогда как весь денежный поток идёт составителю, не придумавшего ничего лучше, нежели нажиться за чужой счёт.

Салтыков высказал недовольство в адрес издавшего сборник стихотворений «Гражданские мотивы». Его возмутила цена в пятьдесят копеек, тогда как более пяти копеек сей труд явно не стоит. Ладно бы авторы действительно получили вознаграждение, но согласно действовавшим тогда в России правилам — один лист допускалось цитировать без возникновения обязанностей. В случае поэзии это особенно нравилось составителям, якобы выполнявших важную миссию по просвещению населения, тогда как их интересовала лишь прибыль. Осознав сей факт, Михаил уже не мог серьёзно разбираться в содержании сборника, к тому же далёкому от каких-либо гражданских мотивов.

Столько же недовольства Салтыков высказал в адрес почившего князя В. Львова, автора труда «Сказание о том, что есть и что была Россия, кто в ней царствовал и что она происходила». Зачем сия работа была создана? Михаил не увидел в ней ничего, кроме стремления образумить читателя, дать ему верное представление о необходимости почтения к действующей власти. Польза могла быть, рассказывай автор интересные факты из прошлого, доказывая обоснованность выдвигаемых предположений. Вместо этого князь В. Львов адресовал книгу тем, кто её никогда не сможет прочитать, поскольку к тому не стремится и читать не научен.

Немудрено снова видеть, как гневные послания Сатыкова оказались вне публикации, не пройдя требований цензуры. Как не получилось увидеть свет и заметке по поводу отражения мнения о работе «О русской правде и польской кривде…» анонимного автора, личность которого Михаил установил точно, упомянув его в тексте как Андрея Печерского (псевдоним Павла Мельникова). И тут Михаилу не понравился надуманный патриотизм, но уже не взывающий к чувствам народа, а призванный снизить накал русско-польских противоречий.

Возможно ли вообще говорить о патриотизме, если речь заходит об иных странах, осознающих важность понимать собственную исключительность? Польский народ оказался зажат в тиски трёх империй, разорванный на части и лишённый государственности. Одна из частей стала принадлежать России, испытывавшей на прочность дух поляков, терпя поднимаемые этим вольным народом восстания. Можно было бы поддержать идею единства, одобрив возможность одновременного существования правды русских и поляков, на краткий исторический миг получивших общее прозвание россиян. Но того не придерживался Мельников, как ему о том вторил сам Салтыков, только оставаясь недовольным самим фактом чьего-то рассмотрения ситуации, указывавшей на лживость ряда польских мыслителей.

Сильного акцента Михаил не делал. Он коротко высказался, не претендуя на большее. Даже объективность не имела значения, поскольку в деле рецензирования литературных изданий приходится думать об ином. Нужно найти грань между необходимостью выражать собственное мнение и стремлением понять точку зрения автора, либо просто допустить пространный пересказ, а то и совместить всё в одном, дав читателю возможность задуматься. Рецензент исходит от необходимого объёма собственной заметки. В случае Салтыкова, он часто ограничивался малым объёмом, заходящим едва ли за тысячу слов.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Публикуясь анонимно в «Современнике», Салтыков уделял внимание и выходящим литературным произведениям. Он брался рецензировать едва ли не всё, способное заинтересовать читателя. Среди прочих были и последние работы Ивана Лажечникова и Афанасия Фета, представителей, чья деятельность во славу художественного слова насчитывала сорок и двадцать пять лет соответственно. Отдавая дань уважения заслугам, Михаил не собирался прощать допускаемые ими ныне огрехи в творчестве, о чём он и высказался.

Салтыков резко подходил к работам романтического направления. Не нравились ему предсказуемые описания внешности у положительных и отрицательных персонажей. Ему казалось скучным, чтобы злодей вызывал отвращение уже своим видом, тогда как доброму действующему лицу везло во всякой малости. Ведь очевидно — красивый может быть прогнившим внутри, а гнилой снаружи — излучать внутреннюю красоту. В век слома устоявшихся представлений, Михаил требовал исходить из необходимости наполнять произведения реалистичными персонажами, взятыми из жизни.

Но одно дело, когда думает Салтыков, другое — представление о должном быть в исполнении Лажечникова. И Михаил это понимал. Не переубедить писателя старой формации принять новое видение мира, от него остающееся далёким. Лажечников должен был верить в им описываемое, он сам возвышался, рассказывая о возвышенном, и молодел — повествуя о юности. Ему так хотелось, поэтому не надо пытаться идти против. Достаточно высказать негативное суждение, тогда как прочее будет ясно и без этого. Не приходится удивляться, каким провальным вышел в итоге роман «Немного лет назад», который потомку и днём с огнём не сыскать, не прояви он к тому основательного усердия.

Не лучше Михаил относился к творчеству Фета. Он принимал важность поэтических заслуг, радовался популярности романсов и отдавал им должное уважение. Только одно мешало воспринимать подобные стихотворения. О чём бы не писал Фет, он всегда пишет об одном и том же, используя один и тот же подход. Из-за этого сложно внимать поэзии, где всё сводится едва ли не к игре словами, поскольку главным считалось начать, а далее строчки польются сами, причём с упором на поэтику, а не на важность вкладываемого в них смысла.

Отозвавшись строго, Салтыков углублялся в стихотворения, подвергая их анализу. Вывод возник однозначный: Фет — второстепенный поэт. Объяснение этому в том, что мир творчества Фета ограничен рамками, за которые он никогда не переходит. Из этого следует, что Фет исчерпал себя и более не представляет ценности. Михаил не думал убавлять градус категоричности, изыскивая всё новые слова, нивелирующие значение столь популярного поэта, будто не заслуживающего права творить, должный почивать на заслуженных лаврах, не расширяя и без того широкое литературное наследие.

Михаилу осталось обвинять Лажечникова и Фета в наивности. Даже не подумаешь, какие ожидания Салтыков испытывал, берясь за их новые литературные труды. Неужели он предполагал, как Лажечников станет писать в духе его самого, а Фет о том же, но только стихами? На самом деле критика Михаила не отражала поселившейся в его душе злобности. Он просто выражал мнение о наболевшем, говоря в общем, давая представления о желаемом преображении литературы. Время романтизма ушло, уступив место реализму, чему сопротивлялись писатели, продолжавшие создавать произведения в духе прежних лет.

Пока не случилось забыть успехи былых поколений, нужно осознавать важность ими созданного. И пусть они продолжают творить, отказываясь видеть случившиеся перемены. Салтыков не мог этого не понимать, но для рецензий ему требовалось хоть о чём-то писать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Живя в окружении псевдонимов, Михаил порою пренебрегал и ими, оставляя написанные статьи без подписи. Хорошо потомку осознавать, как потрудились исследователи творчества Салтыкова, выискивая различные редакции, сличая гранки и полностью проникаясь духом творчества некогда жившего человека. Но опять берёт сомнение, насколько полезно знать, чем занимал свободные дни Михаил, когда не писал художественных произведений и не пылал гневом на происходившие в России перемены. Оставаясь безликим для современников в плане работы в «Современнике», Салтыков такой же безликий, к чему не желается протягивать руку. Для широты понимания личности, подобное творческое наследие бесценно — оно позволяет найти новые слова к уже сказанному и должному быть сказанным ещё.

Среди прочих псевдонимов, где фамилии Щедрин уделено наибольшее внимание, мелькали личности вроде К. Гурина, Т-на и Вл. Торопцева, ничего не говорившие читавшим периодические издания людям. Собственно, газеты и журналы всегда кажутся лишёнными лиц, если речь о наполняющих их содержание людях. Редко важно, чьим именем подписана статья, так как общая позиция обычно чётко определяется, к каким бы ухищрениям, вроде отписок о непричастности к мнению автора редакция не высказывала.

Не говоря об участии, Салтыков писал свободнее. И без того критически настроенный, он не щадил читателя, высказываясь по существу. В «Московских письмах» он разнёс театральных авторов, чья отвратная манера изложения достойна отвратного актёрского исполнения, причём настолько, что чем больше презрения актёр покажет своею игрой, тем актёра же положение будет выше, нежели автор питал надежд на успех. Нужно давать авторам понять, как важно создавать качественные произведения, угодные публике, вместо чего они плодят пустышки, должные затеряться, стоит сойти им со сцены.

Рассказывая о театре в соответствующей рубрике «Современника», Михаил не обошёл вниманием премьеры того года, в чём-то разочаровавшие его, а чем-то порадовавшие. Он оценил «Слово и дело» Ф. Устрялова положительно, но не нашёл в нём ничего, кроме отражения нигилизма Тургенева из «Отцов и детей». Получилось, будто Устрялов всем угодил, найдя нужные выражения, дабы все приняли их за критику в адрес оппонентов. Короткую заметку «Первое представление новой драмы г. Островского» Салтыков не стал раскрывать подробнее, поскольку об Островском допустимо говорить только в тонах восхищения. Не стал себя разочаровать Михаил и после просмотра «Горькой судьбины» А. Писемского, в меру похвалив её автора.

Зато о фантастическом балете «Наяда и рыбак» Ж. Перро Салтыков говорил долго и злобно, не понимая, как нелепое действие, грубо говоря — ни о чём — способно заинтересовать зрителя. Если нет толкового сюжета, аллегоричность не просматривается, зачем тогда сотрясать воздух различными па? Похоже, в России романтизм к шестидесятым годам XIX века умер, уступив место реализму. Это во Франции к реалистическому направлению только начинали подбираться, тогда как в России давно писали о происходящем в действительности, не желая искать оправдания существования за счёт измысленных потехи ради неправдоподобных сюжетов. Михаил был столь категоричен, что заметка о данном балете не прошла цензуру.

Статья с длинным названием — Несколько слов по поводу «Заметки», помещённой в октябрьской книжке «Русского вестника» за 1862 год — дала Салтыкову пищу для размышлений касательно ожидаемой реформы той самой цензуры, мешавшей писателям творить без оглядки на возможность быть опубликованными. Безусловно, цензура останется. Только какой облик она примет? Если ранее произведение не публиковалось, пока его не одобрят, то неужели теперь оно может быть опубликовано в любом случае, а только потом последует недовольство властей, а вместе с ним и наказание для автора и/или издателя. Чем же хороша такая цензура, ежели и до её реформы в России сохраняется ситуация, когда приходится заранее всё взвешивать, опасаясь возможных последствий. К слову будет сказано, сей образ мысли так и остался у россиян на подсознании, заставляя внутренне осознавать неблагоприятный эффект, даже при полном дозволении говорить любую угодную мысль.

«Несчастие в Порхове», в первой редакции «Известие из Полтавской губернии»: свидетельство Михаила о царивших в России порядках. Кажется удивительным, севший править страной, Александр II столкнулся с должной быть ему непонятной ситуацией — новые поколения заявляли о том, что им никаких реформ не надо, как не надо вообще чего-либо, поскольку они нигилисты. Забавный парадокс случился в государстве! Некогда молодёжь желала реформ, но когда оные пришли, они будто утратили актуальность. Потому за Россию переживали все, кроме тех, кому жить в ней дальше. Вот и сошлись в Порхове в борьбе представители старой гвардии, тогда как молодогвардейцев среди них не было.

В том же 1863 году вышло ещё две статьи без подписи: «Драматурги-паразиты во Франции» и «Несколько полемических предположений». Те писатели, о ком сами французы могли быть возвышенного мнения, вроде Ожье, Салтыкову никак не нравились. Коротко говоря, шантрапа в цене у парижан, опять они предпочли реальности туман. Требовалось думать, каким видеть положение в самой России, как об этом писать. Настоящее положение продолжало вызывать обеспокоенность у Михаила.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Крестьянская реформа случилась. Общество взбудоражено и негодует. Все хотели чего-то определённого, но всем угодить одновременно невозможно. Вслед за освобождением крепостных из-под зависимости от помещичьего гнёта, разразилась ожидаемая реакция общества, выраженная протестом против избранного правительством пути. Вместо согласия с необходимостью признать свершившееся в каком угодно исполнении, каждый желал поделиться собственными суждениями, будто имевшими действительно важное значение. Разумеется, Салтыков не стоял в стороне от событий: он писал статьи в газеты, их публиковали, но с соответствующими цензурными исправлениями, так как какой бы злободневной мысль человека не была, она не могла идти против свершившегося по воле царя деяния.

С апреля по октябрь Михаил написал следующие статьи: «Об ответственности мировых посредников», «К крестьянскому делу», «Несколько слов об истинном значении недоразумений по крестьянскому делу», «Ответ г. Ржевскому», «Где истинные интересы дворянства?». Он скорее полемизировал с оппонентами, высказывая суждения, дабы услышать ответ и ещё раз выразить мнение на страницах периодических изданий. Существенного значения это иметь не могло, кроме дополнительного раздражения и без того накалённых до крайней меры власть имущих лиц. Понимал ли Салтыков, что о чём не говори, всегда найдутся мыслящие иначе? На том и держится мир, созданный природой для борьбы интересов.

Не всякий читатель согласится с Михаилом. Например, он утверждает, будто в России никогда не было бюрократов. Просто так складываются обстоятельства, что русский человек живёт обыденной жизнью, радуется успехам родных и огорчается от их промахов, и порою он ходит на работу, где от него чего-то ждут, тогда как он душою продолжает находиться дома. Такова манера существования русского человека, которую никак нельзя называть склонной к бюрократии. Раз Салтыков считал именно так, значит имел для того необходимые ему взгляды на действительность, чтобы считать правоту сего вывода неоспоримой.

Все населявшие Россию люди понимали — долгожданное освобождение от крепостной зависимости свершилось, нужно принять этот факт за данность и продолжать жить при новых условиях. Понятно, важно убеждать мировых посредников внимательнее относиться к каждому порученному им случаю. Помещикам не давать больше положенного, но и крестьян не обделять. При этом Салтыков сам понимал, как мала в действительности затрагиваемая им тема. Не могло быть для него таким уж секретом, что страна давно подготовилась к реформе, осуществив необходимое заранее. Остались самые нерадивые, питавшие надежду до последнего на лучший для них исход. Для кого не срослось, те стали выражать недовольство.

Впрочем, хорошо известно, как человек любит судить поверхностно обо всём, ничего не зная конкретно. Он может полемизировать в письмах или публицистических изданиях, создавая впечатление, будто разгорается пожар всеобщего недовольства, тогда как он давно отгорел, продолжая тлеть. Кому-то и малый дым от костра кажется грозным явлением, ежели представлять его рядом с собою, не задумываясь, насколько далеки от него остальные. Так и Михаил смел рассуждать, выпуская пар от скопившихся внутренних переживаний. Он мог говорить существенно важные вещи, только интересовало ли это тогда хоть кого-нибудь? Время покажет, к чему приведёт содеянная правительством реформа.

Пыл угаснет, стоит осознать произошедшее. Салтыков имел право говорить, и ему никто не мешал выражать мнение. Излишне многие в тот год допускали критические высказывания, привыкшие к терпимости Александра II, будто не знал царь, чего может стоить любая вольность, даваемая людям: они принимают им требуемое, а потом безустанно ругают, а в отдалённой перспективе начинают вытирать ноги, утратив чувство благодарности.

Автор: Константин Трунин

» Read more