Tag Archives: мемуары

Сергей Аксаков «Воспоминание об Александре Семёновиче Шишкове» (1856)

Аксаков Воспоминание об Александре Семёновиче Шишкове

Когда о Шишкове отзывались негативно, Аксаков находил с ним сходство во взглядах. Их объединяла нелюбовь к Карамзину, чьи рассказы Сергей совершенно не ценил. За это он всегда подвергался нападкам. Так относиться к замечательному творчеству, значит прослыть далёким от понимания прекрасного человеком. Долгие годы Аксаков жил именно с таким ощущением неприятия достойного восхищения результата не ставшей ему понятной литературной деятельности. Тем более приятно разделить ощущения неприятия со знакомым тебе с юных лет. Не вспомнить о Шишкове Сергей не мог, тем более в связи с набирающим популярность славянофильством, у истоков которого стоял в том числе и Александр Семёнович.

Что есть славянофильство? Это любовь ко всему славянскому или же всему русскому? О том Шишков не задумывался. Ему, воспитанному в духе тяготевшего к галломании общества, не желалось продолжать видеть засилье французского языка в родной для него культуре. Он стремился отказаться от использования заимствований в русской речи, к чему побуждал других. Это ли не то самое соперничество с Карамзиным, ценителем европейского быта? Но русская речь — явление особенное, никак не влияющее на жизнь. Потому как Аксаков отметил непонятное ему в Шишкове, так как по нему нельзя было заметить славянофила: женат он был на лютеранке, у него дома все говорили исключительно по-французски.

Сергей сам себе отвечает. Славянофильство зарождалось не в качестве инструмента для пробуждения в русском человеке самоуважения. Требовалось отстаивать имеющееся, не привнося новизны. Вот и всё, о чём следует думать, ни в коем случае не сравнивая мировоззрение Шишкова с мыслями последующих поколений, ставших на путь отчаянных мер. В том для него не было необходимости. Когда он общался с собственными крепостными, то видел в них проявление истинных черт русского народа. С ним говорили таким языком, будто он вернулся во времена Древней Руси. Да и не мог русский мужик перенимать иностранное, редко ему доступное. Если о чём и говорить, то о вкусах высшего света. А вкус высшего света, как известно, редко позволяет оценивать его со стороны благоразумия.

О литературной войне Аксаков старался не рассказывать. Всё, что говорит человек, ничем не является, пока его не начинают поддерживать или ему противоречить. Всякая беседа опасна, поскольку вне воли порождает симпатии или противоречия. Порою вне желания человек начинает опровергать свои же представления о действительности, не умея остановиться, в итоге понимаемый далеко не так, как он склонен думать обычно. И был ли смысл в литературной войне? Какой исторический отрезок не возьми, все постоянно спорят, неизменно разделяясь на сторонников сохранения самобытности и их противников, считающих обязательным интеграцию в культурные ценности других стран. Не сегодня это началось, значит не завтра оно и закончится. Лучше не обращать внимания, беря пример с Сергея. Ежели не нравился ему Карамзин, то таково его личное мнение, которого он не скрывал, получая множественные насмешки и упрёки.

Шишков поступал сходным образом. Придерживаясь определённых взглядов, он допускал исключения. Спорить со сложившимся укладом не было нужды, тем более делать это мгновенно, разрушая устоявшееся. Революции обществу не нужды. Зачем литературную войну превращать в бойню с человеческими жертвами? Он имел мнение, которое разовьют его последователи. Ему остаётся дожить свой век и спокойно уйти. Только разве бывает так, чтобы тобой задуманное не пошло иным путём? Так произошло и со славянофильством.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сергей Аксаков «Встреча с мартинистами» (1859)

Аксаков Встреча с мартинистами

Масоны, какими их себе не представлять, объединены общей идеей, тогда как всё прочее, на что они стараются опираться, не подлежит критике. И Аксаков то наглядно доказал. Ему довелось общаться в мартинистами, старательно обходя острые углы. Сергей никак не мог согласиться принять на веру сомнительное, лишённое убедительности. Разве могут скрываться тайны бытия за размытыми фразами? Достаточно понять, что мистического не существует, после этого большая часть человеческих убеждений исчезнет. Причём под мистикой следует считать абсолютно всё, противоречащее доступным человеку материям. Пора преодолеть пережитки пещерного этапа развития, устремившись к поддержанию естественного. А если и говорить о масонах, тогда не следует забывать об Аксакове. Пусть ему довелось встречаться не с лучшими из представителей масонства, но именно таковыми, какими они в большей своей массе являются.

Будучи молодым, Сергей встречался с Рубановскими. Как бы он к ним не относился, по достоинству оценивал их дом, некогда принадлежавший Ломоносову. Аксаков всё в нем ценил, вплоть до чернильных пятен на столе. Величайший учёный оставил по себе столь важное наследие, достойное всяческого почитания. И, как знать, те пятна на столе могли пролиться в ходе записывания мыслей на бумагу. Сами Рубановские не ценили дома и его обстановки. Для них имя Ломоносова ничего не значило. Куда приятнее знакомиться с миром таинственности, который можно раскрыть благодаря переводным книгам. Это ли не пример того, как невежество стремится преобладать над истинным познанием Вселенной? Сергею приходилось мириться, посещая храм науки, оказавшийся в руках далёких от всего научного людей.

Не имея возможности доказать надуманность взглядов мартинистов, Аксаков пошёл на эксперимент. Он самостоятельно сочинил чепуху, придав ей сходный вид с трудами масонов. Когда он зачитывал её мартинистам, те едва ли не впадали в экстаз, готовые благодарить судьбу за представившийся шанс прикоснуться к столь необходимым для познания знаниям. Не стоит думать, будто Сергей открыто посмеялся им в глаза, рассказав об обмане. Отнюдь, Сергей благоразумно предпочёл умолчать, опасаясь стать жертвой оскорблённых чувств. Нет ничего лучше, нежели собственное убеждение! Переубеждать других — дело неблагодарное и практически всегда бесполезное.

Как же указать мартинистам на их заблуждения? Аксаков брал их же книги, тщательно анализируя. Получалось, если слова в предложениях расставить иначе, получаешь вполне обыденную речь, лишённую налёта мистического откровения. Мартинисты в том убеждались, но не имели желания отказываться от считаемого ими важным. Всякое всегда трактуется в угодном человеку виде, так зачем отрицать доступные масонам предпочтения? Важнее видеть в них общество, чьи интересы стоят выше создаваемого ими антуража. Как раз этого Сергей понять и не мог, либо имел дело с людьми, далёкими от истинных замыслов масонства, необходимых сугубо для придания сему движению массовости, где слепо действующий служитель сможет принести требуемую от него помощь.

Оставив воспоминания о мартинистах на самый последний момент, когда опасаться более нечего, Аксаков посчитал необходимым заполнить пробелы в прошлом. Сообщать подобные сведения было в прежней мере опасно. Но то следовало сделать обязательно. Негоже человеку принимать за истину надуманное, пренебрегая существенными надобностями. Любые измышления, где требуется просто верить, изначально направлены на приобщение к некоему делу многоликой массы, за счёт чего гарантируется продолжение существования созданной организации. О чём бы не шла речь, нужно иметь голову на плечах, способную соотносить действительное с мнимым, не ставя мнимое выше действительного.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сергей Аксаков «Собирание бабочек» (1858)

Аксаков Собирание бабочек

Аксаков не был страстным собирателем бабочек. Просто однажды, когда делать было нечего, а между учебным процессом случился перерыв, он с однокашниками поддался увлечению поиска и создания коллекций из пойманных ими бабочек. Дело то не настолько считалось им важным, что написанные про это воспоминания он не публиковал, оставив то на усмотрение наследников. Так всё и обстояло. Прежде Сергей не оговаривался, будто ловил бабочек, чему он всегда предпочитал ружейную охоту, ужение рыбы и собирание грибов. Но ежели из-под его пера вышла работа о некогда с ним случившемся, значит нельзя такому оказаться без внимания.

Особых знаний у Аксакова не было. Как правильно ловить? Главное, не повредить крылья. Как оформить на лист? Наиболее лучшим из доступных фантазии способом. Бабочка должна лечь красиво и радовать глаз. Научить сему увлечению никто не мог. Каждый из описываемых в воспоминаниях делал то согласно собственному разумению. Сергей даже не скрывает, что допускал множество ошибок. Он мог принять за редкий вид бабочку, в действительности широко распространённую. Потому он вскоре с радостью осознавал, насколько бесполезно печалиться, ежели сам сумеет добыть похожий экземпляр.

Друзья Аксакова не останавливались на бабочках. Они собирали абсолютно всех встречаемых ими насекомых. Тут стоит говорить сугубо о соревновательном духе, стремлении показать себя с лучшей стороны, всеми доступными способами превзойти товарищей. Сергей не поддерживал их устремления, не считая нужным нисходить до маниакального преследования всего, что на свою беду обладает способностью передвигаться по земле, воздуху, либо воде. Может о том он просто предпочёл не распространяться. Хватит воспоминаний об определённом, тем более учитывая специфичность увлечения.

Аксаков пытался полностью понять, как устроена бабочка, каким образом гусеница через куколку принимает форму взрослой особи. И опять он честно признаётся в неспособности понять закономерности. Готовый к получению определённой бабочки, он становился свидетелем рождения другой, а то ему представало некое насекомое, никак не похожее на бабочку. В природе достаточно интересного, должного быть познанным. Сергею вовремя сказали, каким образом паразиты проникают в куколки, отчего личинки пожирают её изнутри, после чего они и нарождались на свет, чем безумно огорчали Аксакова.

Одним словом, хватало особенностей, захватывающих внимание читателя, ежели он склонен к проявлению подобной же страсти по собиранию бабочек. Ему окажется полезным чужой опыт, где описываются самые частые ошибки. Вполне допустимо поверить, что Сергей мог совершенствоваться в увлечении, став умелым собирателем коллекций, может не только бабочек, но вообще всего живого. Да не стремился он к тому. Поэтому, стоило учебному процессу возобновиться, он отставил собранных бабочек в сторону, более никогда не думая их ловить. Думается, читателя Сергей не обманул. Ему должно было хватать других увлечений, к которым он привык с детства, к которым пронёс пристрастие через всю жизнь.

Так получилось, что о себе Аксаков стал писать достаточно поздно, будучи уже зрелым человеком, познавшим достаточно, чтобы не скрывать, к кому и как он относился. Пусть его критиковали, выдвигали обвинения и укоряли за недопустимость излишне откровенных суждений, Сергей частично согласился, всё же понимая — возразить ему практически некому. Он — свидетель былого, важного быть сохранённым. Каким бы жестоким оно не казалось — нет причин скрывать происходившее. Как знать, всё ли о себе самом Сергей рассказал правдиво. В откровенности ему не откажешь. Так или иначе, жизнь его подходила к концу.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Николай Карамзин «Письма русского путешественника» (1789-90)

Карамзин Письма русского путешественника

Русский и иностранец в одном лице — Николай Карамзин. Знающий о России, решил прикоснуться к образу жизни живущих за пределами родной ему страны. Что там? Блестящее общество и образ для подражания? Или адово место, побуждающее наконец-то захлопнуть прорубленное Петром окно, покуда не полезла оттуда разномастная нечисть, вроде постоянно пребывавшей шантрапы, не нашедшей места среди собственных сограждан. В Германии Карамзина принимали за немца, во Франции — за англичанина. И даже в Англии и Швейцарии никто не верил в его происхождение, готовые отказываться от признания данного факта вплоть до последнего из возможных аргументов. Но достаточно было зачитать эпические стихотворения Михаила Хераскова, как сомнения исчезали. Карамзин действительно русский, а язык его народа — достойный права называться поэтическим.

Всякая корчма служила Николаю возможностью переосмыслить увиденное и испытанное. Он садился за стол и писал друзьям, считая необходимым информировать близких ему людей. Не скрывая чувств и эмоций, Карамзин делился через письма увиденным и услышанным. Пока он не истратит всех имеющихся в наличии средств, до той поры продолжит познавать заграничную жизнь. Одно огорчало более прочего — нравы извозчиков. Не он первый такое обстоятельство отметил, привыкший к лихой езде русских кучеров. В Европе извозчик всегда медлил, непременно посещая каждое питейное заведение на пути, пропадая по часу и более. При этом никак нельзя было поспособствовать ускорению сего процесса или искоренению сей дурной привычки — все путешественники оказывались заложниками ситуации.

Города и веси сменялись перед его взором. Практически нигде он надолго не останавливался. В Германии и Швейцарии предпочитал встречаться с литераторами, сразу покидая поселения, уже не испытывая к ним прежнего интереса. И вот перед ним Франция, страна контраста. Некогда Фонвизин подивился местным нравам, отметив бедность крестьян, чьё положение много хуже участи крепостного России, он же не мог смириться с постоянной грязью и вонью французских городов. Примерно такого же мнения и Николай Карамзин, дополнительно упомянувший в письмах пикантную деталь — француженки до ужаса некрасивы.

Самая длительная остановка пришлась на Париж. Сей город кипел от бурления страстей. Через каких-то два года королю Людовику XVI отрубят голову. К тому всё собственно и шло, если вчитываться в послания Карамзина. Мог ли Николай пропитаться аналогичным духом революционной борьбы? Вполне. Таковым настроем Россия пропитывалась на протяжении предыдущих поколений, воспитанных той самой шантрапой. Именно чернь губила Францию, готовая в будущем уничтожить и Россию. До того требовалось ещё дожить, чему Карамзин успеет побывать свидетелем.

Вслед за Францией путь лежал в Англию. Основное лондонское впечатление — прелесть англичанок. Правда и им далеко до русских красавиц, чьи лица украшает зимний румянец. Немудрено видеть столь пристальное внимание к противоположному полу. Совсем недавно Карамзину исполнилось двадцать три года. И он уже научился писать проникновенные письма, заставляющие восторгаться ладностью слога спустя столетия. Особенно удивительно то, что в сущности ничего с той поры не изменилось. Стоит русскому путешественнику отправиться по следам Николая — он испытает схожие впечатления. Только вместо великих литераторов тех дней, он встретит современных уже ему, если вообще будет испытывать к оным интерес.

И вот у Карамзина осталась пара гиней. Он спешно засобирался в обратную дорогу, нашёл корабль, договорился с капитаном и уже не сходил, пока не оказался в пределах Российской Империи. Но ему всё-таки хотелось, чего осуществить так и не смог.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Константин Паустовский “Начало неведомого века” (1956)

Паустовский Начало неведомого века

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №3

Братьев нет, опираться отныне приходилось на одного себя. Москва гудела от революционных речей. Всякий деятельный человек лез на трибуну, откуда громко вещал, пока его не заставляли замолчать, принуждая уступить место другому оратору. Кто говорил убедительнее, того слушали. Но ровно до той поры, пока не появится среди толпы говорящий убедительнее. А на деле все вещали о разном, не понимая, к чему готовиться. Кто встанет у власти? Доверия никто не имел. Будь Константин постарше, оказаться и ему среди вынесенных к трибуне. Он бы обязательно сказал, неизменно призвав прежде уважительно относиться друг к другу. Но такого случиться не могло. Паустовский имел возможность приукрасить, показав себя горячим борцом за взгляды большевиков, однако он подобные суждения обходил стороной. Он старался сохранить собственное представление о действительности, смиряясь с необходимостью существовать в представленных ему условиях, но не готовый прямо говорить, о чём ему думается. Должны пройти десятилетия, когда он снизойдёт до откровенного разговора.

Константин видел и слышал всё, что происходило в Москве и её окрестностях. Он работал в газете, передвигался на железнодорожном транспорте, ничего не упуская. Так ему казалось лучше понять ожидания народа. Повествуя об этом, Паустовский не счёл интересным делиться подробностями. Читатель ждал другого. Как жила писательская братия тех лет. И так как Константину довелось общаться с многочисленным количеством деятелей от культуры, значит у него была возможность сказать от него требуемое. Так появлялись на свет короткие заметки, дополняющие чужие портреты. Вроде бы ничего особенного, зато лучше показана ушедшая в былое эпоха становления будущего государства Советов.

Паустовский стал свидетелем и речей политических деятелей, принимая участие в качестве слушателя на заседаниях ЦИК. Видел он горячий неуёмный нрав Мартова, не желавшего успокаиваться и продолжая вмешиваться в ход обсуждений, тогда как был раз за разом изгоняем. Случилось побывать в Лефортово, где назревавший солдатский бунт приехал успокаивать лично Ленин.

Довелось Константину увидеть происходящие на Украине события. Находясь в Киеве, ощущая себя гражданином советской России, он оказался между интересами гетмана Скоропадского с одной стороны и Петлюры — с другой. Ни в какую он не соглашался пополнять армейские ряды этих враждующую сторон, находя для того веские причины. Впрочем, служить Паустовскому всё же пришлось. Отправили его в специально созданный караульный полк под начальством некоего сумасбродного командира, чью фамилию Константин точно вспомнить не может. Тот отрезок жизни был слишком коротким, дабы придавать ему значение, но память всё равно сохранила самое важное.

Так можно вкратце сообщить о содержании третьей книги из цикла «Повесть о жизни». Паустовский ещё не уверился, чем ему предстоит заниматься в дальнейшем. Он конечно работал в газете, писал большой роман, находился среди литераторов. Но твёрдо утверждать, будто бы Константин свяжет себя с литературой ещё было нельзя. И в дальнейшем так и окажется. Кто может смело утверждать, что Паустовский именно писатель, а не умелый рассказчик, способный участвовать в различных мероприятиях, умея о них после доходчиво поведать другим? Это как бы и не писательство вовсе, при том — самое настоящее писательство. Впрочем, грань излишне тонка. Ведь живи Константин не в обстоятельствах краха и возрождения империй, а при каком-нибудь застое, когда вроде бы жизнь где-то кипит, а ты в тот момент ничего не ощущаешь, кроме каждый день повторяющихся событий, ничем друг от друга не отличающихся: сложно представить, о чём он мог тогда писать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Константин Паустовский «Беспокойная юность» (1954)

Паустовский Беспокойная юность

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №2

Написав «Далёкие годы», Паустовский замолчал. О чём он мог сообщить? О многом. Но надо понять, как преподнести читателю воспоминания. Решением стало очевидное — писать с подробностями. Вслед за детством пришла пора юности. Ей и посвятил Константин следующую книгу. И юность он провёл в труде, не зная покоя. Он работал не покладая рук, стремясь прослыть ответственным работником. Итак, всё началось с трамвая.

Вожатый ли или кондуктор — всё едино. Требовалось знать Москву от и до. А ещё лучше научиться по-человечески относиться к людям. То есть как? Спросит читатель. Весьма просто. Ежели тебе известно о безбилетном пассажире, то не следует вступать с ним в спор, и уж ни в коем случае не высаживать. Человечность! Пусть гражданин едет, думая, будто кондуктор считает, словно его обилетил. Усвоив сей урок, в дальнейшем Константин о нём не забывал. Случались, разумеется, оказии, требующие указать пассажирам на недопустимость их вольностей. Вроде беззастенчивой езды утром с денежной купюрой крупного номинала — такого обязательно следует наказать, желательно выдав на сдачу невероятное количество монет номиналом самым малым, сопроводив то вежливой улыбкой и протянутым доказательством оплаты проезда в виде билета. И в этом будет проявление такой же человечности, поскольку нет ничего зазорного в ответной любезности, не допустимо и намёка на грубость.

Вот грянул 1914 год. В Европе разразилась Мировая война. Куда податься — вопрос не стоял. И Константин пошёл вслед за всеми на фронт, только в качестве санитара. Читатель помнит о братьях Паустовского, погибших в один день на разных театрах боевых действий. Теперь становится известно, что умереть мог и Константин, не опоздай он попасть на корабль, на котором собирался проходить службу. Как говорит Паустовский, вскоре он узнал — тот корабль был потоплен немецкой подлодкой, никому не удалось спастись. Фортуна сохранила для нас Константина, а он для нас — историю своего становления. Чем же он занимался в качестве санитара?

Он продолжал сохранять человечность. Ухаживать за ранеными — задача. Особенно когда ты служишь на санитарном поезде, а твой вагон — в противоположной части от кухни. Попробуй пронести съестное через три или четыре десятка вагонов, чтобы еда продолжала оставаться горячей. Ведь ещё требовалось кормить тех, кто того сделать самостоятельно не мог. Как о том не рассказать, поведав в красках? Благо, было о чём вспомнить. Многие в наши дни не могут похвастаться жизнью, по событийности превосходящей любой из прожитых годов Константином.

Довелось Паустовскому побывать в австрийском плену, где он встретил внешне похожего на него человека, причём из рядов противника. Бывал он и в очаге чёрной оспы, вынужденный пребывать среди умирающих, не имеющий возможности оказать помощь, так как его отряд загнали в карантинную зону обманом, не позволив захватить требуемые больным медикаменты.

Юность Константина завершится вместе с отречением Николая II, тогда наступит новый этап его жизни, такой же новый, как для всей страны в целом. Он столкнётся с неожиданными проблемами, о чём он постарается рассказать в следующей книге воспоминаний, названной «Начало неведомого века». Воистину, к чему мог придти Паустовский, прежде помогавший людям, отличившийся стремлением к человечности? Направить свои силы он мог в сторону литературного мастерства, самого доступного из человеку инструментов, дабы стремиться познавать действительность и приобщить к тому других. Будучи романтиком в душе, Константин продолжал смотреть на мир наивным взглядом, хоть и познал ужасы человеческих деяний.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сергей Аксаков «Воспоминания» (1856)

Аксаков Воспоминания

Писать мемуары трудно. Нужно показать истинного или подложного себя, в том числе представить настоящими или выдуманными знакомых тебе людей. Много хуже, если являешься в меру известной широким кругам личностью. Прежде Аксаков будто бы писал выдуманную историю. Теперь же решил выйти из тени. Хотя все прекрасно понимали, что изменились только имена, тогда как Багров-внук просто поменял фамилию. То объясняется ещё и тем, как Аксаков подходил к изложению событий. Снова ключевым моментом становится страсть Сергея к ужению рыбы. Приходится мириться с данной особенностью сего автора. Не мог он обойти столь сильно интересующее его увлечение.

Аксаков рассказывает про юные годы. Сперва он обучался в Казани, а потом занимался с преподавателями по индивидуальной программе. Обосновывается это проблемами со здоровьем. Но — всё есть лирика, отдаляющая внимание от действительно интересных занятий, ожиданием которых Аксаков постоянно томим. Не нужны ему науки, мало интересные в силу свойственной им скучности. Куда лучше предаться мечтам о ружейной охоте и собирательстве грибов, либо вспомнить факт, согласно которому Аксаков осознаёт надуманность всего окружающего. Казалось бы, незыблемое не может потерпеть крушение. Однако, даже любимая с детства сказка про аленький цветочек оказывается хорошо известным в Европе сюжетом про красивую девушку и безобразного монстра.

И всё же Сергей понимал необходимость получения образования, осознавая трудности в постижении знаний. Ему требовалась абсолютная тишина, желательно с закрытыми окнами и дверьми, чтобы он не услышал или не увидел чего-то, способного отвлечь его внимание. Стоило заголосить птицам или мелькнуть их образу перед глазами, как Аксаков забывался, не способный более концентрироваться на изучаемом предмете. Хорошо, что данное обстоятельство понимали учителя, дававшие время успокоиться и собраться с мыслями, дабы продолжать заниматься изучением русского языка, литературы и математики.

Наклонность Сергея к писательскому ремеслу толком в им совершаемом не прослеживалась. Скорее он мог стать актёром, нежели автором художественных произведений. Впрочем, говорить так преждевременно. Ещё не стало понятно, способен ли Аксаков измыслить нечто своё, не связанное с им увиденным или испытанным. Переиначить ему известное — ещё не значит одарить мир достойным похвал предметом искусства. Как не относись к подобным устремлениям — нужно постараться доказать хотя бы какую-то полезность.

Почему же «Воспоминания» получились менее примечательными, уступив по интересности даже «Детским годам Багрова-внука»? Сергей не утратил желания сообщать интригующие моменты прошлого. Ему мешало осознание груза ответственности, давившего небывалым весом. Уже не сошлёшься на то, что описываемые им люди умерли или достаточно постарели. Теперь придётся упоминаемым в тексте лицам смотреть в глаза и искать способы для возобновления общения. Таковое тогда было время, не позволяющее чрезмерного проявления вольности. Слово «честь» не являлось пустым звуком. Оказаться среди презираемых не хотел и Аксаков.

Но раз написано, значит нужно публиковать. Обойдя острые углы, поставив в центр повествования себя, Сергей унижался теперь сам, не отвлекая внимание читателя на других. Ежели кто и появляется в повествовании, он описывается в положительных тонах. Один Аксаков становился на ноги — трудно понять каким образом. Сергей так и сообщает: ноги у него были больными, отчего он не мог учиться наравне со всеми. Из-за этого и оставалось ему постигать учебные дисциплины в малом, отдавая предпочтение иным занятиям, получающим значительное количество места в воспоминаниях.

Далее сообщать о становлении казалось сомнительным действием. Врагов наживать Аксаков явно не хотел.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Эдуард Кочергин «Крещённые крестами» (2009)

Кочергин Крещённые крестами

Время советское — бремя тяжёлое. С какой стороны к нему не подходи, найдёшь положительные и отрицательные черты. Всё зависит от мировосприятия. Эдуарду Кочергину мир не виделся в светлых оттенках. Он — отобранный у родителей, помещённый в детприёмник, не знающий ни слова по-русски — оказался презираем и тянулся обратно к маме, сталкиваясь с необходимостью выживать. Был он тогда юным, на дворе стоял 1939 год, Европа погружалась в хаос Второй Мировой войны. Впереди страшные годы упадка. Никакого подъёма в мыслях, сугубо мрачное небо над головой и множество обозлённых людей. Такого могло и не быть, но автор описывает самого себя, прошедшего через испытания, дабы наконец-то ощутить тепло взгляда потерянной некогда матери. Он совершенно забудет польский язык, взращенный при таких обстоятельствах, в которых ему пришлось научиться многому, законопослушному гражданину совершенно бесполезному.

Читатель скажет: Кочергин нагнетает обстановку. Откуда такой пессимизм? А ведь совсем недалеко отстоит 1937 год, ознаменованный расстрельными полигонами. Ратовавших за социализм, борцов первой и последующих волн бросали в застенки и убивали, дабы они не мешали процветанию диктаторского режима. В подобной обстановке не могло существовать народного подъёма, если только не шли на передовую кроты, вышедшие из темноты и пошедшие отстаивать право сей темноты на существование. Но люди жили и боролись, сохраняя прежде страну, какое бы будущее ей не грозило. Это было лучше, нежели оказаться растоптанным немецким сапогом. Причём сапогом такого же социалистически настроенного народа, только с приставкой «национал-» вместо суффикса «-демократ». Они были движимы диктаторским режимом другого порядка, такие же озлобленные на капиталистический мир, поставивший их на положение пребывающих у ведра с человеческими испражнениями.

До всего этого юному Эдуарду не было дела. Ему полагалось выживать. С весны до осени он бродил на свободе. Зимой залегал в детприёмник очередного города на пути. Он вёл собственную борьбу, ведшую не к воплощению идеалов и не к защите чуждых ему интересов, а к теплу материнского взгляда. Жизнь ничего не стоила, если он не преодолеет отделяющего от цели пространства. Ведь мальчик обязан претерпевать неприятности, пускай и действуя не так, как от него ожидают. Обязанностей ни перед кем он не чувствовал. Да и как почувствуешь, если взрослые люди проявляли к нему интерес с единственным желанием, явно интересуясь не способностями мальца. Их манила пятая по счёту точка его организма. Вновь и вновь заставлявшая Эдурда опережать события и бежать дальше, бросая всех, с кем он подвязался дружить. Требовалось иметь голову на плечах, а не доверие к протягивающим руку помощи, затаившим мысли до ближайшего тёмного угла.

И опять читатель скажет: не прав и тот, кто говорит в поддержку слов Кочергина. Что же, чем таким людям не указать на Юрия Бондарева? Да, сперва батальоны просили огня, потом раздавались последние залпы, начиналась жизнь юных командиров, резко обрываясь советской поствоенной действительностью, раскрытой в том числе и в романе «Тишина». Схожее мрачное небо на головой, дополняемое вязким ощущением привкуса парши во рту от слизанного кожного гноя. За стремлением видеть образцовых советских граждан, видишь усталых и замученных людей, влачащих существование из-за необходимости дожить положенный срок до конца.

Рассказанное автором на эмоциях передаётся читателю, обязательно должного ответить ему взаимностью. Не так важно, каким всё было на самом деле тогда, как сильно былое оказалось приукрашено. Это личная история Эдуарда Кочергина. Он рассказал, как ему показалось важнее.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Джеральд Даррелл «Ай-ай и я» (1992)

Даррелл Ай-ай и я

Даррелл прежде уже бывал на Мадагаскаре и Маскаренских островах. Об этом писал, когда описывал золотых крыланов и розовых голубей, а также повествовал о пребывающем в движении ковчеге. Читатель о том отлично помнит. Теперь предстоит повторить. Новым становится поиск таинственного существа — мадагаскарской руконожки, имеющей прозвание ай-ай. Это удивительное животное вызывает трепет у местного населения, побуждающего их его убивать. Всё бы ничего, но теперь ай-ай грозит полное уничтожение. Вполне понятно, почему Даррелл проявил к нему особый интерес. Он готов бороться до последнего, лишь бы на Земле никто не повторил судьбу додо, а вместе с ним и прочих вымерших созданий природы.

Ай-ай — кошмар малагасийцев. Увидеть его — плохая примета. Поэтому этих животных уничтожают. Такое должно быть знакомо читателю, тянущемуся убивать насекомых, беспокоящих своим присутствием. В случае ай-ай ситуация похожая. Только за тем исключением, что ай-ай беспокойства не причиняет. Он может разорять фермерские хозяйства, но это происходит в силу вырубки лесов, ведь им негде жить и нечем питаться. Во всём остальном ай-ай безобиден. Дабы суметь сохранить от вымирания, Даррелл отправился найти и поселить несколько мадагаскарских руконожек в Джерсийском зоопарке.

Кажется странным, во время прошлых путешествий Джеральд описывал заботу малагасийцев о природе. Тогда местные жители стремились сохранять имеющееся, активно боролись за сохранение уникальных представителей животного и растительного мира. Теперь же всё словно в один момент поменялось. Малагасийцы стали уничтожать всех, о ком прежде заботились. Они поедают каждое живое существо, ежели его мясо является съедобным. Никакие предупредительные меры на них не воздействуют, поскольку уровень оповещения оставляет желать лучшего.

К счастью Даррелла окажется, что ай-ай не так-то трудно найти. И это при том, что местные жители в лучшем случае припоминают встречу с сим существом последний раз лет пятьдесят назад, а может просто съедали, не разбирая, кто послужил для них в качестве пищи. Все испытания окажутся напрасными, поскольку с Джеральдом и его съёмочной группой всегда будет человек, позже сознавшийся о имеющихся у него экземплярах. Таким образом мытарства Даррелла закончатся радостью, продолжающей омрачаться пещерными предрассудками малагасийцев.

По доброй традиции, уже в третий раз Джеральд отправился на Маскаренские острова. Рассказывать про особенности островов Маврикий, Родригес и Круглый уже кажется бессмысленным. Остаётся отметить положительное воздействие предыдущих экспедиций. Некогда находившиеся под угрозой вымирания виды, теперь получили шанс на выживание. Даррелл уверен: нужно заботиться о природе, проявлять заботу о живых существах и создавать для них лучшие условия. И не надо быть излишне гуманным, если предстоит кого-то истребить, вроде коз и кроликов, ведущих самоубийственное существование в замкнутых экосистемах. Джеральд говорит без сожаления. О ком-то природа позаботилась без человека, но о многих человек должен проявить заботу вопреки всему, хоть даже здравому смыслу.

Вновь и вновь Джеральд напоминает: надо проявить внимание к исчезающим видам, нельзя оставаться безучастным. Все страны должны присоединиться к конвенции по запрету на торговлю редкими животными. Более того, надо рассказывать людям о богатстве животного мира, в популярной форме знакомя с практически никогда не встречающимися видами. Пусть человек не станет проявлять заботу, может он побудит к тому других.

Мы всё чаще оказываемся в ситуации, когда представление о природе не имеет для нас никакого значения. Человек настолько уничтожил окружающий его мир, что вокруг него остались животные, способные жить лишь рядом с ним. Других существ словно не существует.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Иван Лажечников — Несколько заметок и воспоминаний (1859-64)

Лажечников Заметки для биографии Белинского

Встречи с некоторыми людьми становятся незабываемыми, причём неважно когда и при каких обстоятельствах. Лажечникову довелось учительствовать Виссариона Белинского, поступившего для обучения в основанную Иваном мужскую гимназию. Об этом говорится в биографиях Лажечникова, но редко упоминается в работах о самом Белинском, ровно как и тот населённый пункт, где это случилось: он теперь называется Белинским, но никак не Лажечниковым. Для русской литературы до сих пор считается уникальным явлением, чтобы имя критика продолжало высоко цениться, несмотря на количество прошедших лет. И вот в 1859 году Лажечников решил написать биографию Белинского, в итоге ограничившись лишь заметками для оной.

Сказать, чтобы Белинский из себя что-то в 1823 году представлял — не скажешь. Уроки он пропускал, занимался плохо. Единственное выделявшее его обстоятельство — он превосходно писал сочинения на заданную тему. Таковы основные воспоминания Лажечникова, тогда как в следующих заметках Иван стремился понять жизненный путь Виссариона.

Судьба литературного критика тяжела. Как же Белинскому удалось достигнуть величия, когда он ни о чём подобном при жизни и помыслить не мог? Жил он бедно, занимался подённым трудом. Он входил в журналы и объединения, выходя едва ли не сразу. Он оставался временщиком, чьё место легко занималось любым другим литератором. Многие могут прослыть за критиков, разбирающимися в литературе, поэтому-то Белинский и не мог найти твёрдую опору. Собственно, он и умер от чахотки, уставший от постоянно встречающихся ему затруднений.

Стремясь лучше понять творческий путь Виссариона, Лажечников сам изредка брался за литературную критику. Пожалуй, самый основательный его вклад — разнос книги Погодина о действиях Ермолова и всего прочего, касающегося войны с Наполеоном. Иван имел право о том говорить, так как являлся свидетелем тех событий. Он наглядно показал, где автор заблуждается. Ещё бы, перепутать оторванные конечности — такое надо суметь вообразить. Ладно бы правую с левой перепутал, так он ведь руку от ноги отличить не умеет. Критический разбор принял вид собственных воспоминаний.

Иван припомнил жестокости русской армии. Касались они морального духа солдат, ибо не допускали создания неверного представления у жителей заграничных стран. Ежели кто допускал насилие над местным населением — того обязательно казнили. Как подвергали смертной казни и всех, кто сопротивлялся, либо к этому побуждал. Никакого грабежа тем более не допускалось. Остаётся недоумевать, почему русские продолжают считаться варварским народом по отношению к европейцам, до подобной сдержанности в своих развратных порывах никогда не нисходивших?

А как быть с такими обвинениями от потомков, будто выполняя приказы Ермолова, один из генералов тем доказывал собственную неспособность самостоятельно принимать решения? Лажечникова это сильно удивляет. Не в том ли заслуга человека, сумевшего грамотно выполнить требуемое и тем добившегося положительного результата? Неужели нужно было предпринять нечто другое и расписаться в неумении принимать правильные решения? Воистину, иным людям лишь бы огульно обвинить, для чего они найдут множество причин.

Действительно, высказывать мнение о чём-то трудно. Ещё труднее найти для такого мнения спрос. Каждый имеет собственное суждение, чтобы соглашаться с кем-то ещё. Человек изначально категорически настроен, ничего не принимая на веру, когда не желает ничему верить. И таких людей большинство. Остаётся надеяться на несведущих в определённом вопросе, готовых принять высказанную автором точку зрения. Если бы Лажечников мало знал о войне с Наполеоном, он не был бы столь категоричным, однако ему есть о чём поведать, исходя из собственного жизненного опыта.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1 2 3 4 5 6 11